1
Прошлое у каждого свое. Я помню себя с двух лет. Стояла глубокая осень. Снега еще не было. Дни серые, мрачные, а вечером и ночью так темно, хоть глаза выколи.
Однажды я, отец Александр Иванович и мать Любовь Николаевна поздно возвращались из гостей домой — были у бабушки Веры Борисовны и дедушки Ивана Павловича.
Что меня удивило: все небо было охвачено красными сполохами. В селе часто случались пожары. Возможно, где-то горел дом. Я сидел у отца на руках, крутился, задирал вверх голову, что-то кричал.
В три, четыре года или даже в пять такого уже произойти не могло. Мой отец перестал меня брать на руки и матери строго-настрого запретил.
Мой друг Женя Фоков помнит себя с того момента, когда вдруг полюбил Наташу Кустину, нашу одноклассницу. А сама Кустина, когда я попытался расспросить у нее, что она помнит из детства, задумалась и, пожав плечами, сказала: «Ну, знаешь, Юра, я на интимные вопросы не отвечаю», — странно, уж не мой ли поцелуй тому причиной.
В три года я был самостоятельным человеком. Отец так и сказал:
—Знаешь мать, мальчик у нас уже большой. Без надобности — недопекай его. — Мать — не допекала. Я осваивал окружающий мир: вначале долго топтался возле дома, затем вышел за ворота на улицу. Время тогда было спокойное. К тому же село — не город.
Здесь все друг друга знали. Малышу каждый приходил на помощь. Соседка баба Паша однажды, забежав по делам к матери, сообщила:
—Люба, вчера твоего сорванца видела. Важно так ступает. Я спросила его: «Юра, куда это ты?» — «Гулять иду!»— сказал и пошел.
—Это он ходил к бабушке и дедушке, — ответила ей мать.
Вера Борисовна и Иван Павлович — родители моего отца жили на краю улицы в небольшом деревянном домике. Добраться до них мне маленькому мальчику было нелегко. Меня многое вокруг интересовало, и я отвлекался.
Дедушка часто отсутствовал — пропадал на работе: клал печи. Он был хорошим печником и его приглашали даже в дальние села. Меня встречала бабушка у калитки или на пороге дома. Она любила гладить меня по головке и приговаривать:
—Юра, как бы я хотела дожить до того времени, когда ты женишься.— Бабушка тяжело болела и боялась умереть. У нее была водянка.
Я, не сознавая важности слов Веры Борисовны, привел к ней однажды в дом девочку и сказал:
—Баба, смотри — это вот моя невеста. Я на ней скоро женюсь!
Вера Борисовна долго смеялась, даже прослезилась.
Со своей невестой я познакомился случайно. В тот день мать выпроводила меня на улицу: я путался у нее под ногами и мешал полоть гряды. Ноги понесли меня вначале до угла — начала другой улицы, соседней, а там неожиданно остановились — я заинтересовался трактором. Мне приходилось видеть трактора, но этот стоял ни где-нибудь, а у дома бабы Мани, которая умерла. Ее сын приезжал на похороны, побыл и уехал. Долгое время в доме никто не жил. Он стоял с заколоченными окнами, а тут они были открыты настежь, и из печной трубы струйкой поднимался в чистое летнее небо дым.
К трактору была прицеплена телега, а в ней прыгала девочка.
—Эй, ты кто такая?— крикнул я ей.
—Ната!— ответила девочка и вызывающе посмотрела на меня. Я не сплоховал и тут же спросил:
—Что это еще за Ната?
—Ну, Наташа!
—Меня можешь звать Юркой,— откликнулся я.
—Залезай в телегу, поиграем!— пригласила Ната.
Меня не пришлось долго упрашивать. Я тут же полез вверх и перевалившись через борт телеги упал на ворох мягкой соломы. Ее было много и мы не один час бесились: бегали, прыгали, кувыркались до тех пор пока мать Наты Нина Васильевна не позвала девочку обедать.

Я часто приходил к Наташе. Она также чуть, что бежала ко мне. Нам нравилось проводить время вместе. Больше всего мы любили играть в тракторной телеге. Она всегда по вечерам стояла у дома бабы Мани.
Однажды я поссорился с Наташей, и девочка стала меня сгонять с телеги:
—Мой папа тракторист, а не твой! Твой, — она на мгновенье остановилась, не зная, что ей делать, говорить или нет, затем презрительно взглянув на меня крикнула: — коровам хвосты крутит, вот так! Уходи отсюда и не смей больше играть в моей телеге.
Ната пыталась столкнуть меня силой, но я хоть и был ростом меньше нее, но крепкий и не поддавался. Мы долго толкались, барахтаясь в соломе, я нечаянно коснулся своими губами ее губ.
—Ой!— вскрикнула Наташа, — поцелуй меня еще.
—Не говори глупости, — тут же запротестовал я. — Ты же знаешь, что я тебя не целовал!
—Нет, целовал! Нет, целовал!— стала громко возражать Ната.
Я тут же спешно чмокнул ее, и она замолчала, затем спрыгнул с телеги, чтобы уйти, но неожиданно столкнулся с вышедшим из дома отцом Наты Михаилом Ромуальдовичем. Его привлекли крики дочери.
—Ну что, жених, ни как поссорился с невестой?— спросил он добродушно, глядя на меня ясными глазами.
Я засмущался и, ни говоря не слова, побежал домой.

Мое отношение к Наташе было иное, чем к Жене Фокову. Возможно оттого, что я с ним познакомился значительно позже, при других обстоятельствах, когда увлекся рыбалкой.
Интерес к ловле рыбы у меня вызвал мой дедушка Иван Павлович. Летом он, если не был занят работой, любил по вечерам ходить на пруд за карасями. Однажды Иван Павлович, оценив взглядом мой рост, сделал мне из орешника небольшое удилище и приладил к нему удочку. Какое-то время я ходил ловить рыбу с дедушкой, а затем уже самостоятельно.
Женю я встретил на пруду. Мальчик был совершенно не похожим на других ребят, может быть, этим-то он меня и заинтересовал.
Я ловил чаще, правда, это были не караси — так мелочь. Он же довольно редко. Однажды Фоков поймал можно сказать, рыбищу. Его добыча вызвала удивление даже у взрослых рыбаков. Многие подходили ее посмотреть.
На пруду я пропадал, когда был хороший клев. Для моего друга это было не важным условием. Он, устроившись в укромном местечке, у куста лозняка, подготовив удочку, аккуратно доставал из спичечного коробка большого-пребольшого червя, нацеплял на крючок и взмахнув удилищем забрасывал его в воду. Фоков мог часами следить за поплавком. Его взгляд меня порой даже пугал. В серых глазах Жени было что-то странное. Он был какой-то неземной, отрешенный.
Женя жил на той же улице, что и Наташа. К нам он присоединился незаметно. Я даже не запомнил того дня.
Фоков в отличие от меня был «жаворонком». Я еще спал, когда он вдруг появлялся у меня дома. Вначале допекало солнце, лезло в окно и светило мне в глаза, затем уже друг. Он дергал меня за руку, тормошил, звал играть. Но я не мог играть без Наты и предлагал другу ее подождать. Если она задерживалась, мы шли к ней домой.
Ната была, насколько я помню, всегда со мной. Она даже на рыбалку ходила. Я чаще вытаскивал из пруда карасей, и девочка все время крутилась возле меня. Женя ее не интересовал.

Мое детство пришлось на послевоенную пору. В нем я не знал роскоши. Мы все жили одинаково, не богато.
Я помню день, когда меня записали в первый класс. В школу меня собрали быстро. Город был поблизости. И не какой-нибудь городишко, а огромный с многомиллионным населением мегаполис. Больших проблем с покупкой необходимой для обучения «экипировки» у отца Александра Ивановича не возникло. Одна была загвоздка — приближалось первое сентября, а он не мог найти для меня подходящий портфель. То ли денег не было, то ли невозможно было его купить. Я волновался, и не знал, что делать с новыми для меня предметами, куда засунуть книги, тетради, карандаши, ручки. Однако отец к началу учебного года все-таки принес мне портфель.
—Вот!— сказал он.— Держи!
Портфель был не новым, но из добротной кожи. Такие носили бухгалтеры, председатели колхозов, инженеры. Он мне понравился. Его замки — их было два — блестели. Я с удовольствием взял портфель в руку.
—Да-а-а!— взглянув на меня, всплеснула руками мать. — Великоват.
Портфель доставал до земли.
—Ничего мальчик растет,— ответил ей отец, — через месяц-другой будет в самый раз. А для начала я найду ему помощницу. — И нашел. Долгое время мне помогала Светлана. Я с ней сдружился. Так, к нашей компании примкнула еще одна девочка. Я надеялся, что с появлением Светланы Женя не будет скучать. Но он во время разговоров часто отмалчивался. Светлана не смогла его расшевелить. Она с нами была не всегда, а только тогда, когда ей было это интересно. Если Светлану ничто не привлекало, девочка уходила играть к своей подружке Наде Ватуриновой. У нее были сестры Валя, Вера, Женя и брат Миша. Скучно им не было.

Мне доставляет удовольствие копаться в прошлом. Память у каждого избирательна — это любой знает.
Я горел желанием, рвался пойти учиться в школу. Первое сентября мне запомнилось. Странно, но Женя Фоков идти в первый класс не хотел — упирался, наверное, еще не нагулялся.
Однажды я рассказал ему о том далеком осеннем солнечном дне. Женя мне не поверил:
—Юра, не обманывай!
—Ну, что ты, — кричал я Фокову.— Думаешь, мне хочется тебе говорить всякую ерунду. Вспомни долговязого Гришку двоечника. У меня не было цветов и он, чтобы не испортить наш знаменательный день, на просьбу моей матери забрался в палисадник к своей бабе Паше и надергал красных астр. Мне, после не составило труда, поделился букетом с тобой: «На, держи!» — сказал я и тем самым, вынудил тебя стать учеником. Если бы не я..
Мне удалось удержаться и не сообщить Жене о том, что он свой шикарный букет, купленный в городе отцом, уронил в лужу, и по нему прошлась корова Эмка, но зато я напомнил ему о первой линейке и о том, как он заливался горькими слезами. Анна Сергеевна — наша первая учительница успокоила Фокова и, взяв за руку, повела в класс. Мы пошли следом. Потом-то мой друг с удовольствием ходил в школу и готов был даже по воскресеньям — выходным дням учиться.
Первые четыре года я учился с ребятами в так называемой «маленькой» школе — начальной. Она находилась в небольшом деревянном здании, имела четыре классных комнаты, учительскую и подсобное помещение. Классы были светлыми, чистыми и по-домашнему уютными. Возможно, из-за того, что в каждом из них, стояла круглая оббитая листовым железом печь, излучавшая в холодные дни тепло, особенно зимой, когда за окнами было морозно, на улицах завывала метель или же кружилась вьюга.

Я себя проявил сразу — в первый месяц учебы. Правда, с плохой стороны. Случилось это неожиданно даже для меня самого. Я и Ната сидели за одной партой. За нами Женя и незнакомый тогда мне мальчик Витя. На уроке рисования он достал из ранца яркую коробку с цветными карандашами. Эти карандаши очень понравились Наташе, и я, как только мальчик отвернулся — стащил их, чтобы после уроков подарить карандаши девочке.
Витя хватился карандашей — их нет. Он поднял руку, и, когда Анна Сергеевна обратила на него внимание, заявил ей о своей пропаже. Наша учительница перевернула весь класс — заставила нас выложить содержимое своих портфелей на парты. В тот день я был поставлен в угол на все оставшиеся уроки. После, когда ученики разошлись, Анна Сергеевна сказала мне:
—Юра, я все знаю. Ты хотел совершить хороший поступок по отношению к своей подружке — порадовать ее, но плохой — по отношению к Виктору. А потом представь Ната, например, достала бы эти самые карандаши, а мальчик незаслуженно обозвал девочку воровкой. Каково было бы ей выслушивать такое обвинение?
—Анна Сергеевна, все понял,— сказал я, извинился и ушел. На улице меня ждали Ната Кустина и Женя Фоков. Я присоединился к ним, и мы пошли домой. В тот день дорога для меня была необыкновенно долгой. Мы шли и молчали.
Я жил намного дальше своих друзей. Чтобы попасть домой я должен был пройти через улицу, на которой стояла школа, свернуть на соседнюю, затем, пройдя по ней, я оставлял позади себя дома Жени и Наты и только после этого попадал на свою. Шел метров сто-двести и оказывался у калитки. Иногда я за домом Жени срезал путь и добирался домой огородами, но тогда мне не удавалось проводить девочку. Это для меня было непозволительно. Такого я позволить не мог.
В тот день я и Ната, проводив Женю, остались одни. Едва наш товарищ открыл калитку, и скрылся за ней, девочка наклонилась, и поцеловала меня.
—Спасибо Юра!— сказала она. — Так Ната отблагодарила меня за не подаренные карандаши.
Мне было приятно и стыдно одновременно. Я не выдержал и тут же сбежал от нее. Она поняла мой поступок и не остановила. Ей самой было неудобно. Путь поцелуй Наташи был самый обычный, в щечку.

Фоков мне казался странным мальчиком, он до слез переживал, если получал на уроках двойки. Тройки моего друга также не устраивали. Семья у него была интеллигентной. Отец у Жени — Станислав Александрович работал ни где-нибудь, а в многомиллионном городе мегаполисе в редакции газеты, мать лаборантом на каком-то заводе. Возможно, это его и обязывало учиться лучше всех в классе.
Одно время я соперничал с ним. Кто кого опередит. Правда, недолго. Я не мог как он часами сидеть за учебниками. Для Жени Фокова это было легко.
Я остался позади, и он тут же заявил мне, что теперь догонит по успеваемости девчонок Светлану и Надежду. Их дневники пестрели пятерками. Я, на слова друга, лишь пожал плечами, а Сеня, мальчик который часто ко мне лез, чтобы поиграть во время перемен в догонялки не выдержал и тут же сказал Жене:
—Ты, ты, просто рехнулся!
Фоков догнал их. Но — это для него было так — пустяки. Женя стремился учиться на ровне с нашей подругой Натой Кустиной. Я поздно узнал причину — он тайно любил девочку.
Упорство моего друга было болезненным. Я ни один раз замечал: на него что-то находило. В такие минуты Фоков топтался на месте — не понимал даже простое элементарное, что объясняла нам Анна Сергеевна. Его заклинивало. Сейчас я бы сказал — парня глючило, ему мешали облака.
Я учился «средне», случалось, получал даже двойки. Как-то раз, я не сделал домашнее задание по русскому языку, и чтобы не рисковать оставил тетрадь дома, а затем спокойно отправился в школу. Однако напрасно: Анна Сергеевна вызвала меня к доске:
—Ну, как у тебя Юрий дела? — спросила она. — Покажи-ка мне свою домашнюю работу! Все ли ты выполнил, что я вам задавала? — Я утвердительно кивнул головой и, возвратившись на место, для приличия принялся копаться в портфеле.
—Ну что так долго, забыл тетрадь? Иди домой и принеси.
Я принес. Мой обман тут же открылся. Мне тогда здорово попало. Но, наверное, благодаря тому случаю я «маленькую» школу окончил без троек.
В «большой» школе — средней, мне учиться было значительно труднее. Она располагалась в бывшей казарме. И уж там к нам ученикам отношение, в какой-то мере, было как к маленьким солдатам — суворовцам.
Как надо мной изгалялся Иван Семенович учитель математики — сейчас трудно представить. Кустиной часто приходилось уходить со школы домой без меня — с Фоковым. Я, то и дело, оставался после уроков. Однажды, учителю надоело со мной возиться, и он дал Нату мне в помощницы. Я долго сидеть после уроков не мог и тут же, как только Иван Семенович оставлял класс, хватал девочку за руку и тянул ее на выход. Женя Фоков мне завидовал, не раз предлагал свои услуги:
—Юра, хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой? Мне не трудно… Девчонки в ней не разбираются. — Женя намекал на Нату.
—Ну что ты, ненужно,— отвечал я, порой, не удержавшись, добавлял: — Зачем утруждаться, тратить на меня время. — Мой ответ злил товарища. Я его не понимал. Для меня Кустина была просто другом, товарищем и все, если не считать того единственного случая, когда я представил ее своей бабушке Вере Борисовне как невесту. Я хорошо знал родителей Наты: отца Михаила Ромуальдовича и мать Нину Васильевну, мог запросто забежать к ним домой. Однажды я даже советовался с девочкой кого мне любить Светлану или же Надежду.
—Фи-и-и, — ответила она мне.

Мой друг Женя опередил меня. Наташу, по-взрослому, он полюбил раньше, чем я. Многое из прошлых лет выветрилось, просто забылось. Однако последние годы учебы в школе мне памятны. Интересное было время — нам хотелось влюбляться, совершать глупые поступки, но часто мешала робость. Смельчаков из моих ребят одноклассников было мало. Общаться наедине с девчонкой могли единицы. Среди моих друзей таких не было.
Я мог проводить Наташу домой из клуба, но в компании ребят. Рядом всегда находились: Женя, Светлана, Надежда, Семен. Встречаться вечером в клубе с девочками из нашего класса могли один, ну два человека, не больше. Их действия я считал безрассудными. Мой друг также. Так я думал. Однако напрасно. Я просто не знал его. Женя был способен и не на такое. Мне и сейчас многие из его поступков непонятны.
Кустину я полюбил в старшем классе. Я ею заинтересовался неожиданно, можно сказать случайно. Однажды, что уже само по себе странно мне вдруг на уроке ни с того ни сего стало плохо. У меня появился жар, я ощутил небывалую слабость, перед глазами все поплыло. Александр Олимпиевич учитель по литературе заметил мое состояние, подошел и приложил к моему лбу руку:
—Да ты же весь горишь!— сказал он. Затем, осмотрел класс, увидел Кустину и попросил ее:
—Наташа, ты, как мне известно, недалеко от Шакина живешь? Будь добра, проводи Юрия. Он сам не доберется до дома. Да и еще скажи его матери Любовь Николаевне, чтобы она обязательно вызвала врача.
Мать вызвала врача, и я загремел в больницу.
В селе тогда была эпидемия гриппа. Мест свободных в мужской палате не оказалось и меня подростка разместили в женском отделении.
Дней несколько я находился в беспамятстве. Через каждые четыре часа мне кололи пенициллин.
Из забытья я очнулся от громкого стука в заснеженное окно, открыл глаза, слегка приподнялся, и увидел Наташу, и тут же в нее влюбился. Девочка улыбалась, махала рукой и что-то кричала. Я ничего не расслышал из ее слов, однако всегда считал, да и сейчас считаю, что она приветствовала меня, только меня и никого более. Хотя не далеко от моей постели находилась кровать ее матери Нины Васильевны.
Я, глядя теперь на Наталью Михайловну, так ее сейчас называют, не могу сравнить с той девочкой, которую когда-то знал. Она часто обращается ко мне. Я разговариваю с ней. У нее все еще сохранилась былая красота, однако, Наталья Михайловна, уже — не Ната, не Наташа.

На Нату, так звали девушку дома или Наташу — на улице, я мог смотреть часами. Ее синие глаза меня завораживали. В них я просто тонул. Девушке мое внимание было приятно, так как я порой нет-нет и встречался с нею взглядом. Она меня тоже полюбила. Я думаю там же — в больнице, где и я ее. Это заметно было по поведению Наты не только мне, но и даже Жене Фокову. Как-то он не удержался и с завистью сказал:
—Да Юра, ты счастливый!— Я стал выспрашивать у него от чего это я счастливый, но он тут же замкнулся и не сказал больше ни слова, не желал себя расстраивать.
Парты в классной комнате стояли в три ряда. Центральный — несколько выступал вперед. Возле него находился учительский стол. Девушка сидела от меня через ряд — за первой партой и я, слушая учителя, ею просто любовался. Правда, это уже было после того, как меня выписали из больницы.
На Наташу обращал внимание не только я, но и другие ребята, например, Сеня. Это он мне сказал:
—Да Наташа классная девица. Я бы не отказался с ней быть рядом.
Парень жил на моей улице, недалеко от дома Кустиных. Он учился игре на баяне, и я довольно часто слышал, как Семен часами наигрывал что-то на инструменте, пытаясь привлечь своими мелодиями Наташу, так мне казалось. Однажды, чтобы он не был таким настырным, мне даже пришлось его слегка поколотить.
—Ты чего это?— поинтересовался Семен.– Что я тебе такое сделал?
—Да так просто, — ответил я, — не нужно выставлять свои способности, лучше ходи на пруд как все ребята рыбу ловить.
—Я и хожу,— непонимающе буркнул мне товарищ.
Я, влюбившись в девушку, много потерял, прежде всего, утратил былую легкость в общении с ней. Мой язык стал заплетаться, я с трудом подыскивал нужные слова, хоть раньше косноязычием и не страдал. Мне стало трудно разговаривать даже с товарищами, если Ната находилась рядом и могла меня слышать. Что еще меня мучило? Малый рост. Правда, не долго. Я скоро обогнал Нату и стал на голову выше, смотрел на нее сверху, но робость долгое время не проходила.
Летом по вечерам мы толклись на пяточке у дома Сени. Танцевали под его баян. Я танцевать не умел, да и не только я, но и многие мои товарищи. Но в темноте делать выкрутасы ногами было проще, чем в сельском клубе. Туда мы тоже ходили. Но, нас там больше интересовало кино.
Женя сколько я его помню, всегда стремился привлечь внимание Наты. Танцевал он эффектнее, чем я и поэтому у девчонок пользовался успехом. Правда, мы не только танцевали, но и пели. Под баян это было делать легко. Особенно хорошо получалось у Светланы и Надежды. Я также подпевал, но не выпячивал себя. Голос мой звучал тихо. Изредка, тайком я подглядывал за Натой. Да, я любил девушку, однако мою любовь к ней нельзя было сравнить с любовью друга. Фоков был просто помешан. Для Наташи он был готов умереть. Я его рвения не понимал. Может, мои чувства были не достаточно зрелыми, крепкими, серьезными. Мне не хватало взрослости. Моя мать мне так и говорила:
—Юра, какой же ты еще ребенок!
Глядя на Наталью Михайловну, я с теплотою вспоминаю прошлое. Особенно то время когда я вдруг ее заметил. Заметил и полюбил. Причиной, побудившей меня испытать это чувство, стала болезнь. Возможно, я и сейчас еще не до конца вылечился. Моего друга, он уже солидный мужик эта любовь просто-напросто доконала. Мне его жалко. Однако сделать уже ничего нельзя. Человек — пропал.
Мне мой отец Александр Иванович, когда был жив, не раз говорил:
—Юра, оставь ее, ты ведь не женат, почувствуй себя свободным мужчиной.— Но выполнить его пожелание мне долгое время не удавалось.
Наташа живет во мне даже сейчас. Я ее никогда не покидал.
Моя мать Любовь Николаевна всегда вторила отцу. Она считала, что Наташа оказалась со мной рядом случайно, а значит должна из моей жизни уйти.
—Смотри, смотри сынок, сколько красивых девушек. Да вот хотя бы взять Светлану или же Надежду — соседскую девочку, чем она тебе не пара. Зачем тебе далась эта приезжая. Что в ней интересного — трактор, на котором ездит ее отец, и в телеге которого ты с ней любишь целоваться.
Мне, конечно, не хотелось верить всему, что говорили мои родители. Хоть я и понимал, что поэзии в моих отношениях с Натой, было немного. Возможно — одна проза. Но я тогда был романтиком.

2
Наташа Кустина еще в школе как-то быстро повзрослела: приобрела женские формы, округлилась. Она была так хороша собой, что на нее, если не знали возраста девушки, посматривали даже взрослые мужчины. Мне, чтобы приобрести солидный вид понадобился не один год, произошло это только после службы в армии.
Мои друзья считали Наташу моей девушкой. Этим они мне льстили, только и всего, так как ничего серьезного в наших отношениях не было. Наверное, и не могло быть. Я тогда был всего лишь ее одноклассником.
В школе Кустина была у всех на виду. Находиться с нею — один на один мне не удавалось. Рядом крутились ребята: Женя, Сеня, Виктор. Для того, чтобы побыть с Натой наедине, я после окончания занятий быстро разделавшись с уроками, отправлялся к ней домой. Отец девушки Михаил Ромуальдович часто встречал меня со словами:
—А жених, проходи! Ната уже ждет тебя.
Я легко перешагивал через порог и шел в комнату к девушке. Ната была рада нашим встречам. Правда, долго находиться вместе мы не могли. Тут же появлялся Фоков, и я замыкался или же непонятно от чего выходил из себя. А однажды я заметил, что девушка сторониться меня и спешить, как можно поскорее выпроводить за двери.
—Знаешь, Юра у меня много уроков, — говорила Ната. — Приходи завтра, а лучше послезавтра. — Я недоумевал, ведь мне приходилось делать те же самые задания, что и ей — я успевал, а она отчего-то нет.
Женя здесь был не причем. Поведение Наташи Кустиной изменилось после одного случая на уроке. Молодой учитель физики Михаил Потапович вызвал девушку к доске и почти весь урок уделил только ей. Она, тогда, заметив его странное отношение к себе, стояла красная, пытаясь ответить на вопрос неожиданно ставший трудным.
Я рвался девушке помочь, тянул руку: мне хотелось перенести внимание на себя, но все было напрасно.
Кустина — после того самого урока стала другой. Сейчас, я точно знаю, она заинтересовалась учителем. Михаил Потапович элегантный подтянутый красивый молодой мужчина принялся назначать ей встречи не у нас в селе, а где-то в городе, подальше от любопытных глаз. В то время такие отношения не поощрялись. Она, ведь была несовершеннолетней.
Я, долгое время, ничего не знал о Кустиной и о молодом учителе Михаиле Потаповиче. Правда, даже если бы мне и было что-то известно, — это положение бы не изменило.

По осени всегда нужны были руки: взрослые не успевали убирать урожай и нас школьников старших классов, едва только мы начинали учиться — отрывали от занятий и направляли на уборку картофеля, свеклы, хмеля.
Хмель — культура для колхоза была новая. Он плетями вился по проводам, забираясь высоко в небо. В его зарослях было хорошо прятаться и любезничать с девчонками. К тому же, в пору созревания, хмель пьянил и как-то особенно действовал на нас. Многим из моих одноклассников нравилось это время. Я тоже любил его и работал с удовольствием.
Однажды, в один из теплых осенних дней мы убирали хмель, и я оказался рядом с Наташей и несколько в стороне от своих одноклассников. Кустина, срывая в корзину шишки хмеля, спросила у меня:
—Юра, ты на уроках так на меня смотришь. Ты что влюблен в меня? Ну, не молчи, говори, говори же? Да! — Я весь покраснел. В горле у меня стало сухо. Но я ответил ей пусть и незнакомым для себя голосом. Слова, которые я тогда произнес: «Да, ты ведь это знаешь!»— мне приятны, и сейчас по прошествии многих-многих лет.
—Хорошо,— донесся до меня тонкий голосок девушки,— я разрешаю тебе любить меня. — Она уже знала себе цену. За ней ребята бегали табуном. Я же еще был неуклюжим подростком и вряд ли мог интересовать девушек, тем более ее, Наташу Кустину.
Наш разговор был подслушан Женей Фоковым. Я о том даже не подозревал. Он слова девушки воспринял как признание мне в любви. Мой товарищ тогда просто взбесился. Я с ним расстался — вернее он со мной: не видел, и слышать не желал, но находился рядом. Меня к Наташе Кустиной влекло, и я не заметил ухода Фокова в себя, а иначе бы удержал его.
Я долго чувствовал перед товарищем вину за то, что он после с собой сотворил. И по сей день, его поступок у меня не выходит из памяти и никогда не сотрется. Мне было Фокова искренне жалко. А вот наша подруга угрызений совести не испытала. В этом я уверен.
Наташа Кустина была лучшей ученицей нашего класса, а я числился в середнячках и то не всегда. Был ей не пара. Вот Фоков это другое дело. Но что-то все-таки объединяло нас. В детстве, возможно, это была телега, в которой мы играли, в юности — неосознанные желания любить и быть любимым. Эти желания переполняли и моих друзей: Семена, Светлану, Надежду, Виктора. Наташа тоже была им подвержена. Особенно они действовали на Женю. Возможно, из-за того, что Кустина не обращала на него внимания. Я также был у Фокова под прицелом как претендент на руку и сердце нашей подруги. Не знаю, как он реагировал на Михаила Потаповича. Я думаю, он его просто не замечал, игнорировал. А напрасно, Ната, я не раз видел, находясь рядом с учителем физики, опускала вниз глаза. Обычно Фоков всегда был на высоте в любых школьных делах, а тут вдруг сник: забросил учебу и наотрез стал отказываться от общественной работы. Он был редактором классной стенной газеты и порой не раз меня выручал тем, что не давал хода критическим статьям обо мне. Я ему был за то благодарен. А тут хоть о нем самом пиши: в дневнике у парня стали появляться не только тройки, но даже и двойки, чего раньше никогда не было и не могло быть. Девятый класс ему дался тяжело. От Жени такого никто не ожидал.
Отец парня, Станислав Александрович и мать Лидия Ивановна недоумевали, как могло такое случиться. В интеллигентной семье ребенок просто обязан быть отличником. Учителя бились, пытаясь помочь Фокову. Клавдия Яковлевна учительница по иностранному языку даже оставила парня на осень.
—Я не хочу тебе ставить тройку,— афишировала она Жене свое решение. — Летом походишь на дополнительные занятия и «хорошо», даже «отлично» тебе будет обеспечено.
Молодой физик Михаил Потапович в отличие от других своих коллег учителей, чувствовал себя перед Фоковым виноватым и намеренно завышал ему оценки. Я ничего не понимал. Обстановка, создавшаяся вокруг моего друга, меня шокировала и я не раз говорил Нате:
—Ну что тут такого: Женя скатился в учебе, не успевает. Я, также учусь и ничего страшного, а тут разыгрывают вокруг него трагедию, которая самого виновника совсем не трогает. Ему не до нас.— Я лгал девушке прямо в глаза. Наташа, вот чье внимание было необходимо Евгению. Но Кустина вела себя странно. Она находилась рядом, а в мыслях далеко — не в селе, а в городе мегаполисе, наверное, со своим Михаилом Потаповичем.
Однажды, когда я был у нее дома, девушка из-за какого-то пустяка вдруг ни с того ни сего набросилась на меня. Нина Васильевна, услышав крик дочери, не выдержала:
—Ната, опомнись, да разве так можно себя вести?
Наташа извинилась и убежала. Я тоже убежал, убежал на улицу, но у калитки вдруг столкнулся с Фоковым. Он шел к Кустиной, увидев меня, резко развернулся и рванул в сторону.
—Евгений!— крикнул я другу, но он даже не повернулся, а лишь прибавил ходу. Я за ним не побежал, а нужно было.
«Никуда не денется, через день-два сам будет у меня» — подумал я. Однако друг отчего-то не приходил. Я уже начал беспокоиться: раньше такого не было.

Весть о Фокове принесла мне Светлана. Я не поверил ей, когда она выпалила:
—Женя повесился.
—Как повесился, — переспросил я.— Ерунда какая-то.
—Юра! Юра! Женю увезла скорая помощь!

Затем позже я узнал от Семена, что незадолго до случившегося Ната от Жени получила письмо. Его, Кустиной вручила сестренка Светланы — Юлия.
Фоков остался жить. На чердаке, где он пытался покончить жизнь самоубийством, не выдержала перекладина — сломалась. Мой друг долгое время — не один час валялся на старом прелом сене и приходил в себя пока его не нашла мать Лидия Ивановна и не вызвала «скорую помощь». После она мне объясняла:
—Юра, для Жени этот учебный год тяжело дался. Он так переживал, неизвестно отчего, вдруг нахватал плохих оценок и когда? В последней четверти! Представь себе, какого все это? Женя очень впечатлительный мальчик. Его расстроили школьные дела. Сейчас с ним будет работать психолог. Я, думаю, что он поправится — придет в себя и школу окончит «на отлично». У него еще есть время.
Я видел письмо Фокова к Наташе. Кустина от меня ничего не стала скрывать.
—На, читай!— сказала она.
В нем было написано одно, а читалось другое. Успеваемость здесь была не причем. Поступок Жени был связан с его безответной любовью к Кустиной. Он вдруг заметил, что девушка играет с ним. Кустина играла и со мной. Я, если бы это знал раньше, должен был Нату бросить, хотя меня и тянуло к ней. Я думаю, девушка меня не любила, а так просто увлекалась.
Значительно позже мне стала понятна роль Михаила Потаповича — учителя физики. Наташа Кустина поступила неблагородно. Ее поведение спровоцировало Женю Фокова. Я тут был не причем. Ему не следовало ревновать ко мне Нату.

3
Мой друг долго приходил в себя. Меня пугал его отрешенный взгляд. Он смотрел на меня и ничего не видел. Точно так Фоков вел себя, усевшись на обрыве пруда, когда мы с ним вместе рыбачили. Женю завораживала глубина.
Я помню его слова:
—Юра у тебя не бывает желания броситься в воду?
—Да нет!— ответил я и после решил — с рыбалкой нужно прекращать, хоть мне доставляло удовольствие ходить на пруд.
—К черту карасей, что мы не найдем себе занятие интереснее?— выдал я ему. — И мы нашли. Стали ходить в лес. Лес был нейтрален и действовал на Фокова успокаивающе. Он не стремился забраться на дерево и спрыгнуть с него.
Сейчас я был в затруднении, не знал, что предпринять, как помочь Фокову — отвлечь его от мрачных мыслей. Поступок Жени — попытка броситься в глубину, в глубину, которая его всегда манила, не увенчался успехом. Судьба дала ему шанс — жить! Но, хотел ли он жить? Вот в чем вопрос!
Я, ни раз, представлял себе, как беру веревку, бросаю ее через перекладину и закрепляю, затем делаю петлю… — и, не мог — мысленно отпрыгивал. Меня опасность пугала. Но только не моего друга. Что он только не вытворял, чтобы пощекотать себе нервы. Однажды я с ним собрался в город, и мы ожидали электричку. Женя, едва завидев состав, тут же стал у самого края платформы. Я попытался его оттащить, но куда там.
—Да не бойся ты,— закричал мне Фоков.— Я хочу себя проверить. Мне важно знать — есть у меня в сердце страх или нет его.
—Ну и как? — спросил я его чуть позже. — Ты проверил и довольно! Так больше не делай!
Однако переубедить Фокова я не мог. Он был упрям. Я не знал, что Женя чувствовал после того, когда перекладина, соединяющая стропилы, на которой была завязана веревка, обломилась. Муку, что не повесился? Или радость — оттого, что остался жить. Радости на лице у Фокова я не увидел. Это меня и беспокоило. Отец заметил мои переживания по поводу Жени и спросил:
—Ну, как твой друг?— и, не дожидаясь ответа, продолжил:
—Суицид дело серьезное. Обычно желающие свести счеты с жизнью и оставшиеся жить — плохо кончают! Конечно, все зависит от того, какой будет жизнь. Если проблем не будет, серьезных проблем, может все и обойдется, а так не долго и в «дурдом» переселиться. Там таких полно.
—Плохо!— ответил я. — Плохо.
—Не оставляй его!— сказал отец. — Будь чаще с ним рядом. Он не должен надолго оставаться наедине с самим собой.
Я был солидарен с отцом. Фоков нуждался во мне. Раньше Женя бегал ко мне, теперь я бежал к Фоковым. Мне у них не было комфортно. Да и ему самому я думаю тоже. Идеальный порядок сковывал все мои мышцы. Я даже говорить во весь голос не мог. Если говорил, то, чуть ли не шепотом.
Лидия Ивановна, мать Жени, впуская меня в дом, всякий раз останавливала, и благодарила:
—Спасибо Юра, ты настоящий друг.
Ну, как я мог бросить парня. Мы всегда с ним были вместе. Еще рядом была Ната. Светлана не в счет. Она редко радовала нас своим вниманием.
Женя на улицу не выходил, даже во двор, безвылазно сидел в четырех стенах дома, и я чтобы его хоть как-то отвлечь от грустных мыслей, распинался, рассказывал другу всевозможные истории о ребятах: про Семена, Светлану, Виктора, Надежду — веселил словом. Фоков веселиться не хотел — слушал мои истории, пропуская их мимо ушей. Это было очевидно. Однако что-то все-таки он брал, впитывал в себя, иначе бы давно меня выгнал.
Я много раз стремился вытащить товарища из дома, например, за покупками в магазин, в клуб — однажды там шел интересный фильм — только из-за Жени я его не посмотрел. Наши одноклассники все сходили и не один раз.
Что только я не предпринимал — мои усилия были напрасны: мой друг, бесстрашный, готовый рисковать собой, стал вдруг бояться людей. Ему необходимо было время даже на меня, чтобы вновь ко мне привыкнуть и поверить в то, что я для него не соперник и не был им. Да, я любил Кустину, но она меня нет. Я для нее был всего-навсего другом не более.
Не знаю, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы оторвать Фокова от грусных мыслей, если бы не помог отец. Он посоветовал съездить с Женей в город:
— Юра, народ там для него чужой. Будь уверен — твоему другу полегчает.
— А что, и съезжу, — ответил я.

Мне не нравилось то, что Женя отмалчивался. Его состояние меня тяготило. Я видел по выражению лица друга, что он, не останавливаясь ни на минуту, усиленно о чем-то думает. Мысли — они прямо, как иголки из подушечки-игольницы торчали у него из головы, возможно никогда и не покидали ее, правда, раньше они мне хоть были понятны. Сейчас нет.
Я, чтобы вытащить Фокова в город принялся рассказывать ему о наших прошлых поездках в дни каникул.
—Вот бы уехать и затеряться в нем, — говорил я, — затеряться навсегда… Представляешь, как в лесу. Знакомых никого. Перед глазами — одни чужие лица.
Наше село находилось в нескольких километрах от мегаполиса. Порой я чувствовал его дыхание. Ветер приносил запахи горячего асфальта, масла и несгоревшего бензина. С каждым годом он все ближе и ближе подбирался к селу, готовясь его поглотить. Я боялся этого момента и с нетерпением ждал его, хоть для меня село было особым оазисом: зимой — чистого снега, а летом — нежной зелени, тепла и, конечно же, добра; таких отзывчивых людей как у нас, наверное, ни где не было, а в городе и подавно.
Я был уверен, что наша поездка в огромный город поможет парню сбросить напряжение, он почувствует бьющую ключом жизнь и измениться — станет другим.
Мы часто были свидетелями, как после окончания школы многие из девчонок и мальчишек стремились уехать из села в город. Тот, кто все же оставался жить дома, навсегда перекочевывал в разряд неудачников. О нем говорили, что ему не повезло.
Эфемерные, не реальные мои мечты витали далеко от села и ни где-нибудь, а на широких проспектах и улицах мегаполиса.
—Это же не навсегда, поехали!— кричал я Жене, иначе он меня не слышал и Фоков однажды не выдержал, сдался.
—Хорошо!— сказал он неуверенно. — Поехали.
Я знал, чего он боялся, и поэтому мы выбрали время затишья. Мой друг не намерен был ни с кем встречаться. Час пик прошел. Сельчане, те которые работали в городе уже уехали. Для большей безопасности я предложил Фокову отправиться до станции через огороды, чтобы избежать случайных встреч. Он согласился. Мы вышли на тропинку, и пошли леском, и тут чуть было, не столкнулись с бабой Пашей и двоечником Гришкой. Женя не хотел лишних вопросов, и мы не сговариваясь, тут же спрятались в кустах. Едва они прошли мимо нас, я толкнул Фокова локтем в грудь, и мы снова двинулись к станции.
На платформу я поднялся один, без друга, посмотрел расписание, купил билеты и уже после перед самим приходом электрички помахал Жене рукой. Он без задержки вышел из придорожной зелени. Тут же показался состав. В вагон мы буквально запрыгнули. Следом за нами еще кто-то ввалился. Как мы не прятались — оказались не одиноки. Это был Гришка — внук бабы Паши.
—А, в город!— бросил он нам. — Я тоже. К отцу еду. Вызывает. Думаю, насовсем. Он меня должен пристроить в училище.
В руках Гришка держал чемоданчик с вещами.
—А как же баба Паша!— спросил я.
—Вот еще. Нужна она мне. Жадная!
Бабе Паше было далеко за шестьдесят. Она пенсии не выработала. Получала гроши. Жила за счет огорода и коровы, которая снабжала ее и Гришку молоком. Долгое время парень отцу был не нужен, и он о нем не вспоминал. Но вот настало время — понадобился.
Высказывание Гришки-двоечника о бабе Паше мне не понравилось, и я не стал с ним долго разговаривать. На вокзале мы без сожаления расстались с Гришкой. Я ему лишь махнул рукой. Фоков сказал:
—Пока!— он был рад, что парень не стал к нему приставать с расспросами. Видно Гришку не волновало то, что стряслось с Женей. Он был равнодушен к его судьбе. Возможно, ничего не знал.
Тут же с вокзала я потащил Фокова в метро. Мы отправились в зоопарк.
В зоопарке людей было много, основной народ — это дети. Для осмотра нам потребовался не один час. У клетки с волком Фоков долго крутился и вдруг сказал:
—Юра нас бы вот так в клетку. Тогда человек вряд ли был бы способен делать глупости.
Не знаю, к чему были сказаны его слова. Меня то зачем толкать в замкнутое пространство. Я ничего такого не совершал. Женя осознавал свой недавний поступок, высказал свое разочарование, признавшись мне в слабости и, — это было радостно слышать.
После посещения зоопарка мы отправились в парк культуры и отдыха. Там развлеклись на аттракционах, сходили в ресторанчик— покушали. Затем я повел Фокова в кино. По дороге в кинотеатр я на одной из станций метро вдруг увидел Наташу и Михаила Потаповича. Они шли неторопливо, пропуская людей. Учитель физики держал девушку под руку и что-то ей горячо говорил. На платформе все толкались. Я закрыл Женю собой. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу и забрались в вагон. Двери закрылись. Электричка тронулась. Я был доволен, все обошлось. Хотя, возможно, ничего страшного и не было. В жизни много встречается похожих друг на друга людей. Тем более в многомиллионном городе. Может, мне они просто привиделись. Но рисковать вряд ли стоило. Я, и представить не мог, что могло быть — вся моя «терапия» пошла бы насмарку.
Домой мы вернулись поздно. Наш поход в город оказался удачным. Он отвлек парня. На мое предложение в ближайшее воскресенье снова съездить в город Женя без разговоров согласился.
Я был доволен. Не знаю, что повлияло на Фокова, может город, может его люди, пусть с ними у нас и не было прямых взаимоотношений. Что-то в нем стало меняться. Однако я понимал, что моему другу окончательно снять синдром страха может помочь только Кустина. Она была причиной его падения в «глубину» — пропасть. Она и могла вернуть парня к жизни. Мой друг лично выкарабкаться был не в состоянии даже при моем участии.
Я во время длинных-предлинных с ним разговоров все делал, чтобы не упоминать о Нате. Но у меня ничего не получалось. Женя заставлял меня говорить о ней и только о ней. Мне было неудобно откровенничать — рассказывать о своей любви к Кустиной. Я ничего лишнего и не сказал, но, невольно, отдал ему ее, не понимая, как это произошло.
Отдать то отдал, но Ната не принимала и отчего-то избегала Фокова, и не только его, но и меня.
Однажды я не выдержал и пошел к ней домой.
—Пусть ты и занята, занята вот так, — и я сделал движение рукой, — сверх головы, но сейчас все дела отодвинь. Я думаю — ни чего не произойдет в твоей жизни катастрофического: раз-другой не встретишься с этим, как его? — Михаилом …
—Ни с кем я не встречаюсь,— резко выкрикнула Ната.
Я, конечно, понимал, что она лжет, но не стал ей напоминать об увиденном эпизоде в городе. Это для меня было не главным. Я то стерпеть мог, а вот Женя тот нет. Главное, чтобы она держала язык за зубами и не проболталась. Взглянув хитро на девушку, я сказал:
—Вот и хорошо, что ты не встречаешься. Значит, у тебя есть время. Пошли, ты поможешь своему товарищу, ну хотя бы подтянуть «иностранный язык». Позанимайся с ним. Его ведь оставили на осень.
—Да не нужно ему все это. На учебу твоему Жене наплевать,— выдала мне Кустина.— Ты об этом и сам хорошо знаешь.
—Знаю! Согласен, что не нужно! Но, ему нужны друзья! — Я тогда насильно вытащил девушку к Фокову и всегда это делал, пока он не стал оживать — приходить в себя.
Я понимал, что Ната была рядом временно. Мне трудно было представить, что мой друг может ее увлечь. Меня он победил: я отдал ему девушку, но я — это я, а вот Михаила Потаповича ему вряд ли удастся отодвинуть. Учитель серьезный соперник, ни чета мне. Однако Кустина помогла Фокову. Иначе бы он не пришел ко мне домой, как он это делал раньше.
—Юра, Юра да вставай же ты, хватит спать. Соня!— закричал он.
Я недоумевал. Женя стоял рядом возле кровати. Мне с трудом удалось продрать глаза. Апатия, неприятие жизни у него прошли. Парень чувствовал себя бодро и готов был работать над собой.
Фоков снова с рвением засел за книги. Он без труда подтянул английский язык и успешно его сдал учительнице Клавдии Яковлевне.
В школу Женя пошел, как ни в чем не бывало. На уроках он тянул руку и, когда его поднимали, прекрасно отвечал на вопросы учителей. Я предупредил ребят, чтобы они не напоминали Фокову о том, что произошло. Что было, то было. Прошло, и нет.

4
После окончания школы я хотел жить в городе. Мне должно было повезти, я, также как и Ната, Женя, Сеня, Виктор, Светлана, Надежда и многие другие наши ребята не хотел быть неудачником.
Александру Ивановичу — моему отцу не повезло и моей матери Любовь Николаевне. Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна — родители Наты также были невезучими. Им пришлось вернуться в село. Правда, это было связано с Натой — девочке не подходил климат. Там, на Целине, пыльные бури вызывали у нее аллергию. В селе она пришла в себя. Однако это ничего не меняло и не считалось уважительной причиной. На пересуды сельчан по поводу своего возвращения на родину Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна не обращали внимания.
Хорошо говорили у нас в селе об устроившихся в городе, тех, которые там жили, даже о мотающихся изо дня в день туда и обратно на электричках, например, родителях Жени Фокова, а вот остальные сельчане благосклонностью не пользовались. Неудачники они и есть неудачники.
Мы — ученики десятого класса простой сельской школы хотели жить в городе, мечтали.
Я не раз выговаривал отцу:
—Ну, что ты «уперся» в свою ферму! Работал бы лучше где-нибудь на заводе!
Он отвечал:
—Юра, сынок, ты пойми, работа на ферме мне больше подходит. У меня, да будет тебе известно, астма. Но я держусь, не умираю, возможно, оттого что работаю, живу, здесь — на родине, а не лезу в город. А потом я прошел всю войну, многое повидал и вот, что тебе скажу лучше нашего места нет!
Отец не хотел меня понимать. Он ни за какие коврижки не переехал бы жить в городской дом. Его устраивало пасти летом колхозных коров и приглядывать за ними зимой, копаться в огороде, носить воду из колодца, топить русскую печь. Он был всем доволен. Я же был готов из кожи лезть, чтобы вырваться из села. Будущее мне представлялось прекрасным, в розовых тонах, как на полотнах художников импрессионистов, вырисовывалось и манило меня.

Село собирались сносить. Я сожалел о том, и в тоже время радовался событию, которое должно будет произойти и не только я, но и многие мои друзья. Моего отца мысль о сносе села выводила из себя. Он четко следил за происходящим и горько переживал. Отец и так был невысокого роста, а тут, если его что-то мучило, весь скукоживался и становился похожим на карлика. Однажды он домой пришел в приподнятом настроении — высокий-превысокий, еле вошел в дверь. Даже задел головой за притолок:
—Ура-а-а-а!— закричал мне отец прямо в ухо. — Я тут случайно увидел проект работ. Наша улица еще постоит. А вот соседнюю снесут. Кустиным, Фоковым и другим не повезло, придется уезжать.
Мать, хотя и ругала сельскую неустроенность, но отца поддерживала. Наша улица находилась у кладбища, и она боялась, что если село будет снесено, то та же участь может постигнуть и могилки.
—Ну, разве так можно,— причитала она, глядя на меня. — Твоя бабушка Вера Борисовна очень хотела дожить до того времени, когда ты женишься. Куда ты тогда пойдешь и кому скажешь, что женился? Могилки-то снесут!
—Да не собираюсь я жениться,— что мне оставалось говорить, Нату — свою девушку я должен был отдать другу, хоть и мечтал о том времени, когда можно будет уехать в город жить вместе с ней.
При сносе села нам всем должны были предоставить квартиры, и мы из разряда сельских жителей сразу же переходили в разряд городских. Мне не нужно было в городе устраиваться на тяжелую работу, чтобы получить лет через пять-десять квартиру. Жилье было гарантировано.

Я заканчивал «большую» — среднюю общеобразовательную школу — десятый класс. Тогда была десятилетка. Рядом возле бывшей казармы, то есть нашей школы из материала одной из разобранных церквей (их в селе когда-то было три) было построено здание. Оно использовалось для проведения занятий физкультуры и других школьных мероприятий. Я любил ходить туда на вечера. Мне нравилось наблюдать за Кустиной. Она по окончании концерта или танцев доверяла себя проводить. Я с удовольствием соглашался — нам было по пути.
В первом полугодии десятого класса я учился неплохо, но затем съехал. Пятерки мне ставила только лишь учительница по географии Дора Никитична. За спиной ее все называли Добрыней Никитичной из-за высокого роста и крупного телосложения. Она была одинокой женщиной, но необычайно доброй к людям. Зря оценками не разбрасывалась, завысить — могла. Но после ты уже не смел, сплоховать у доски — не ответить. Умер бы от стыда.
Вокруг меня, как это было с моим другом Женей Фоковым, никто не бегал, не суетился. Положение с учебой я должен был исправлять сам. Как трудно мне не давалась математика, я знал ее. Правда, Иван Семенович мне пятерок не ставил. Он жалел их, берег, наверное, для своих любимчиков. Что хорошего для меня сделал этот учитель? — Заставил работать. В остальном он мне, как человек неприятен. Я всегда, даже по истечению многих лет, рядом возле него чувствовал себя плохо. Мне порой и сейчас слышится его глухой голос: «Юрий, что ты так ходишь, тебе, что обувь жмет?» — И свой: «Да Иван Семенович!» — хотя причина была не в обуви, а в самом преподавателе — я при встрече с ним так робел, что чуть не падал в обморок — «Тогда возьми топор и отруби носки», — сказал мне учитель.
Михаил Потапович передо мной, как перед моим другом Женей Фоковым себя виноватым не чувствовал и преспокойно закатил мне в четвертой четверти по физике двойку.
Десятый класс для меня был самым трудным. К экзаменам меня допустили условно. Мои успехи, вернее не успехи были напрямую связаны с самочувствием отца. Он болел, и я был вынужден его подменять на работе.
Едва оканчивались занятия, я бежал на ферму. Путь был не близкий. Мне необходимо было пересечь все село. Ферма находилась у леса. Я должен был навозить на лошади сена в сараи и разбросать его по кормушкам. Затем напоить коров. В определенные дни я чистил ясли животных — выносил навоз.
Уроки я посещал, а вот на то, чтобы сделать домашние задания у меня не хватало времени. Жаловаться мне было неудобно.
Женя, да и Ната стремились мне всячески помочь. Я их помощи был рад, однако подняться выше троек не мог.
Мне помнится день, когда экзамены были уже позади и выпускникам десятого класса вручали аттестаты зрелости. На вручение аттестата я прибежал с фермы: торопливо отмылся, надушился — вылил, наверное, полфлакона одеколона «ландыш», чтобы устранить все другие несвойственные этому торжественному дню запахи и затем, натянув на себя новый черный костюм, отправился в клуб.
После вручения аттестатов нас пригласили на банкет. Его проводили в столовой. На длинных выстроенных в ряд столах было много закусок шампанского, воды, возле учителей стояла водка, вино. Я, выпив бокал шампанского, с непривычки сразу же опьянел. Мне трудно было после выбраться из-за стола. Женя попытался мне помочь. Я отстранил его руку и сказал:
—Ты иди, не жди меня. Я скоро буду.
Во дворе зазвучал проигрыватель, и Фоков, увидев удаляющуюся фигуру Наташи, поспешил за ней.
Я вышел во двор, когда танцы уже были в разгаре. Вечер оказался прохладным. Ната подбежала ко мне и, смеясь, сняла с меня пиджак.
—Я вся дрожу!— сказала она, — скрываясь в темноте.
Импровизированную танцплощадку освещала одинокая лампочка, пристроенная тут же у стола, на котором стоял проигрыватель. Она освещала ничтожно малое пространство и служила для того, чтобы можно было выбирать и ставить нужные пластинки.

Мельком рядом с Кустиной я увидел Михаила Потаповича. Он был элегантен, его глаза блестели, а на лице не угасала улыбка. Наташа стояла красная и мяла в руках платочек.
Танцевать я не рвался. Курить я также был не охотник. Мой друг Женя то убегал куда-то, то вновь неожиданно появлялся. Меня пыталась вытащить на танец Светлана. Я не пошел, отказался:
—Ну что ты Светочка, я тебе все ноги оттопчу. — Она махнула рукой и убежала с Виктором.
Фоков имел в аттестате одни пятерки, я своим — похвалиться не мог. Показывать его кому-либо, мне не хотелось, хоть я и сдал все экзамены — злосчастную физику — учителя и предположить не могли — на пять, но вредный Иван Семенович он был у нас председателем экзаменационной комиссии, опротестовал оценку, и мне поставили тройку. Тройки я также получил по алгебре и геометрии — предметам, которые он вел. По истории и астрономии у меня были четверки. И лишь одна пятерка по географии от Доры Никитичны. С таким документом поступать в институт было страшно — кому угодно, но не мне. Мой друг Женя однажды сказал:
—Юра, ты никогда не задумывался, отчего мы с тобой вместе, рядом друг возле друга?
—Нет!— ответил я.
—Хорошо, я тебе скажу. Мы разные оттого и рядом. Это, несмотря на то, что желания наши часто совпадают. Я, например, для достижения цели готов пойти на риск, чего не скажешь о тебе. Ты осторожен, однако, на финише, или лучше сказать на «пьедестале почета», можешь оказаться первым. У тебя много упрямства. Оно затыкает тебе уши. Слова других, пусть правильные, для тебя ничто. Маленькая тропинка, проложенная тобой в мыслях — уже дорога. Ты, как я понимаю, после школы собрался пойти учиться не, в так называемую, «академию», — у нас в селе было свое училище, сельскохозяйственное, —куда тебя невольно толкает Иван Семенович. Ведь нет? Ты, как и я, подобрал себе институт и ты поступишь! Я знаю это.
Фоков говорил долго. Он во всех подробностях описал мне мое будущее, рассказал и о своем. О Наташе он молчал. Ее Женя оставлял для себя.
Я в институт рвался. Фоков тут был прав. Правда, не я один. Многие ребята из нашего выпуска хотели стать инженерами. В числе первых был он сам, затем Ната, Светлана, Надежда, Виктор.
Экзамены в вуз я сдал, но не прошел по конкурсу. Мне было обидно.
Виктор поступил в военное училище. Сеня пошел в музыкальное училище по классу баяна. Ната и Женя оказались в одном и том же учебном заведении — политехническом институте и что странно на одном факультете. Светлана и Надежда также куда-то пристроились.
Отец, как мог, успокаивал меня:
—Это я виноват! Моя болезнь оторвала тебя от учебы. У тебя еще есть год перед призывом в армию. Ты позанимаешься и поступишь. Я уже тебя трогать не буду. Можешь, если есть желание пойти на подготовительные курсы. — Я пошел на завод. Устроили меня туда по знакомству, так как я тогда был еще несовершеннолетний. Мне помог отец через своих друзей, работавших в городе.
Завод не ферма. Меня приняли в бригаду слесарей. Я долго привыкал к шуму машин, гари масла, к чрезмерно длинным часам. Время тянулось бесконечно. Я работал в одну смену. Она у меня была на час меньше, чем у остальных рабочих. У меня закладывало нос, я морщился, болели уши, не знаю, как не оглох. Бригадир, наблюдая за мной, хлопал меня по плечу и подбадривал:
—Ничего сынок, терпи! Попервости всем не сладко приходиться. Я в четырнадцать лет пришел на завод, а тебе семнадцать ты, можно сказать, взрослый.
Я терпел. Привыкал. Втягивался. На работу и с работы я ездил в электричке и на автобусе. У проходной меня не раз останавливал вахтер:
—Ты куда мальчик?— кричал он на меня, заслонив своим телом двери. Я тут же показывал ему пропуск, и он отходил в сторону, давая мне дорогу. Не знаю, как, но я доработал до первой зарплаты. Думал уже все бросить и уйти. Но в кассе я получил деньги, небольшие, но честно заработанные и это меня удержало — почувствовал себя рабочим человеком. Деньги для меня были как признание моего положения, места в трудовом коллективе. Через два-три месяца я ничем уже не отличался от других работников завода, ну разве, что своим возрастом.
Друзья от меня ушли на второй план. Мне ни до кого не было дела. Возможно, из-за того, что я сильно уставал, а потом был сломлен еще и морально. Мне требовалось время чтобы прийти в себя.
Однажды я, возвращаясь со смены, случайно столкнулся с Натой. Разговора у нас не получилось. Я боялся сочувствия с ее стороны и поэтому отмалчивался. Это она училась в институте не я. Мне же хвалиться было нечем. Девушка торопилась домой. Я проводил ее и расстался.
—Все будет нормально!— сказал я сам себе. — Еще придет мое время. Я буду на коне. Не зря мне при встрече говорит отец Наты Михаил Ромуальдович: «Юра, ты, что же нас забыл, не заходишь?» — Я его устраиваю. Во мне он видит зятя, и я им буду. Отдавать Нату Жене я не собирался. Пусть он с ней учиться в одном институте. Ну и что из того?
На заводе я работал недолго — осень и зиму. Вскоре мне пришла повестка в армию. Я тут же уволился и стал готовиться к службе. Кроме меня призывался Гришка-двоечник — переросток и еще несколько ребят моих одноклассников. Гришка появился в селе неожиданно.
—Я!— сказал он, — здесь в селе прописан, а не у отца — там трудно с пропиской. Мне у него так и не удалось закрепиться. Ну, ничего, отслужу армию и уж тогда я пристроюсь в городе. Не век же мне с бабкой жить!
Мы не имели освобождения от армии. Для этого нужно было хотя бы учиться в институте. Но я не унывал. Я был согласен. Тогда времена были не то, что сейчас — другие, и если парень не проходил армейской школы считался не мужик. Я же хотел быть мужиком.
Моя мать Любовь Николаевна устроила мне проводы. На них я пригласил в первую очередь своего друга Женю и, конечно, Нату. Кроме них было много других ребят, живших у нас на улице. Сеня пришел со своим баяном. Вечер пролетел быстро.
Мой друг крутился возле Наты — не отходил. Я часто оставался в стороне. Один раз мне все-таки удалось с ней потанцевать. Во время танца ее кудряшки приятно щекотали мне щеку. Я чувствовал ее тепло и с удовольствием поддавался новым ощущениям.
—Юра!— сказала мне девушка,— я буду ждать от тебя писем, и согласна отвечать на них. — Ее слова меня порадовали. На службу в армию я пошел со спокойным сердцем.
На память перед тем, как отбыть, покинуть село, я захотел положить в чемоданчик фотографию. После окончания школы я вместе с друзьями сфотографировался, однако получить карточку так и не смог — где-то затерялась. Я вначале спросил о ней у старосты Надежды Ватуриновой. Та отправила меня к Светлане. Светлана сказала, что передала Наташе, а Наташа Жене. Мой друг был в неведении и лишь пожимал плечами:
—Ну, что ты Юра,— сказал он, почесав свой крутой затылок. — Я видел твою фотографию, ее мне пытались всунуть. Но я тогда уезжал в город, и поэтому не взял, отказался, не помню точно, но Наташа, мне кажется, пристроила карточку Виктору. Спроси у него.
Мой сосед по парте укатил поступать в престижное военное училище. Я у него ничего не мог спросить. Так фотография и пропала.
Перед отъездом я собрал своих друзей и снова сфотографировался, правда, у фотографа любителя. Он постарался. Потратил много пленки и перевел не одну пачку бумаги. Самую из наиболее удачных карточек я прихватил с собой.

Я часто и подолгу рассматривал ту любительскую фотографию. На ней вместе со мной были мои друзья. Мы стояли возле черемухи у моего дома. Я находился в окружении Наташи, Жени, Семена, Надежды ее сестер и Светланы. В тот день Светлана была не одна: она нянчилась со своей маленькой сестренкой Юлией — родители куда-то уехали к родственникам и дом бросили на нее. При съемке я отчего-то взял девочку на руки. Лица, у нас у всех получились на фотографии серьезными. Лишь одна Юлия улыбалась. Я, часто и подолгу рассматривая фотографию, невольно задерживал на ней свой взгляд. Мне слышался тонкий голосок девочки: «Юлла, Юлла, — она не выговаривала букву «р» — а можно я тебя буду ждать?»
—Можно! — не услышав от меня ответа, сказала Светлана.
—Нет, пусть Юлла ответит! — потребовала девочка и я, поцеловав Юлию в щеку, повторил слова ее сестры: «Да, можно!»

5
В день отправки в армию я попрощался с матерью. Отец торопил меня, ему нужно было еще успеть на работу. Выскочив чуть свет из дома, мы пошли на станцию. По дороге нам встретились Ната и Женя. Друзья хотели быть со мной рядом.
На платформе было шумно. Призыву в армию подлежал не я один. Скоро подошел поезд. Меня охватило непонятное чувство: на душе было и весело и отчего-то грустно. Вначале я пожал руку отцу:
—Давай служи,— сказал он. — Затем Фокову и уже после на виду у своих сельчан крепко-крепко поцеловал Нату.
На крик кого-то из провожающих:
—Быстрее-быстрее электричка ждать не будет, уже отправляется! — Я с трудом оторвался от ее губ и заскочил в вагон. Многое после забылось, но этот момент мне запомнился на всю жизнь.
Что еще меня удивило из того времени — показалось несуразным — это то, что мы поехали не в сторону огромного мегаполиса, а в обратном направлении — в районный центр. Уже после нас призывников посадили в автобус и повезли, минуя родное село, в многомиллионный город — в учреждение называемое распределителем.
В распределителе мы все растерялись, как не старались держаться вместе. Я в нем пробыл два дня. Он, то наполнялся, то пустел. За время ожидания я под чистую съел все, чем меня снабдила в дорогу мать. Хорошо, что нас сводили в столовую.
Я был рад, когда, наконец, пришла и моя очередь. Видно пришелся по вкусу прибывшим из очередной воинской части «покупателям» — это худощавому капитану и двум сержантам. Меня и еще группу таких же, как я ребят в количестве тридцати человек посадили в автобус и отправили на железнодорожный вокзал. Ночь я провел в поезде, нас куда-то везли, а утром снова мы были в автобусе. Минут через сорок подъехали к части. Она была огорожена высоким забором. Автобус, миновав ворота, остановился возле деревянной казармы по своей архитектуре напомнившей мне школу. Здание стояло в стороне — особняком от других, потому что предназначалось для новобранцев. От моей школы оно отличалось тем, что внутри него не было дверей и еще помещение вместо классов делилось на отсеки заполненные двухэтажными кроватями.
Мы высыпались из автобуса и по команде худощавого капитана отправились в казарму. Там, в длинном широком коридоре, он построил нас и произнес свою речь, из которой я четко понял, что должен, беспрекословно подчинятся командам всех старше себя по званию. Его слова были сказаны для того, чтобы отдать нас на попечение двум сержантам и уйти. А уж они тут же занялись выполнением бытовых задач, то есть обустройством. Чемоданчики, рюкзаки и прочие дорожные сумки мы сдали на хранение, определились с койками, на которых нам придется спать, затем построились и строем отправились в баню. Там нас остригли наголо, мы помылись и, одевшись в новую солдатскую форму, выданную старшиной, друг друга довольно сильно рассмешили. Не один месяц потребовался новобранцам, чтобы выглядеть настоящими солдатами.
В этой деревянной казарме я вместе со своими новыми друзьями прожил около месяца. Нас изо дня в день гоняли по плацу, заставляли учить уставы, по времени мы раздевались и одевались, его— время определял сержант, для чего зажигал спичку — стоило ей только прогореть, как мы должны были лежать в постели или же стоять в строю. Я очень уставал и спал как убитый, однако о Нате не забывал, как трудно мне не было. Она всегда у меня стояла перед глазами.
Курс молодого бойца окончился, нас — новое пополнение разбросали по дивизионам и различным батареям для прохождения дальнейшей службы. Там мы приняли присягу и получили боевое оружие.
Я, хоть дни и были у меня до предела насыщены, нашел все-таки время, чтобы написать письма. Конверты мне купила мать, еще на «гражданке», наверное, штук пятьдесят — пиши — не хочу.
Одно из писем ушло к Нате, другое Фокову и конечно же домой.
Из дома, так, наверное, и должно было быть, ответ пришел первым. От Кустиной я получил письмо не сразу вначале от друга, а уж затем от девушки.
Во время моей службы в армии, город вырвался на сельские просторы. Там, где когда-то стояли дома моих друзей проложили дорогу. Сельчан спонтанно по мере выделения жилой площади в спешном порядке переселили в благоустроенные квартиры городского типа. Часть села еще какое-то время продолжала жить своей жизнью. Но все это было временно, дни его были сочтены.
О судьбе села я узнал из письма отца. Наверное, никто так не переживал это событие как он. Его доставала астма. Он задыхался. А тут совсем сник, не один месяц мучился. Я представлял, как отец нелепо хватает открытым ртом воздух, чтобы сделать вздох и не может. Мать думала уже не выдержит — помрет, но нет — отец выкарабкался.

Первое время Ната писала мне исправно, но скоро все изменилось. Письма от нее стали редкими. А в одном из них — последнем я прочитал: «Извини Юра, — у меня нет возможности тебе отвечать. Второй курс очень тяжелый, я еле свожу концы с концами, приходится подолгу сидеть над лекциями. Особенно мне трудно дается…— далее шло название дисциплины. — Это такой предмет ты и не представляешь… Я буду тебе писать изредка от случая к случаю, ты не обижайся — хорошо. Ну, ладно. До свидания!»
Почту нам доставляли в казарму дневальные. Они раскладывали ее на тумбочке у входа, где проходила их служба. Письма разбирались солдатами по возвращению с занятий. Если кто-нибудь дежурил из нашей батареи, он отбирал из общей массы писем свои и раскладывал их в отсеке, бросая прямо на кровати.
Как я ждал писем от Кустиной трудно и представить. Они все не приходили. Мне ничего не оставалось делать, как соглашаться с ее доводами. Я девушке верил, хотя и переживал, торопил время: вот только закончиться курс этой самой трудной дисциплины. А он закончиться. Уж тогда Ната мне будет писать, чуть ли не каждый день. Но после мне кто-то из солдат сказал, что на третьем курсе есть еще один предмет не менее сложный. Его сдал можно и жениться.
—Это что же получается, я зря жду писем, — спросил я у него.
—Получается что зря, — ответил он и, как оказалось, был прав: моим радужным мечтам не суждено было сбыться.

Наша часть была ракетной. Территория нашей страны должна была быть недосягаемой для противника — врага. Первые полгода службы я трудился как вол, но не зря — успешно освоил воинскую профессию, стал классным специалистом.

анятия требовали от меня полной самоотдачи. Я был чрезмерно занят. Наверное, это меня и спасло — удержался, не раскис, когда о тайном, неизвестном из жизни Кустиной узнал от своего друга Жени: он прямо без обиняков сообщил мне: «Юра, Наташа вышла замуж». Его письмо я получил перед началом командно-штабных учений. Уже на следующий день, меня и моих товарищей подняли по тревоге среди ночи и бросили на выполнение боевой задачи. На поле думать о Нате я не мог — был не в состоянии и лишь возвратившись в часть дал волю чувствам: «Ната-Ната, что я тебе такое сделал? — не раз мысленно задавал я ей свой вопрос. — Отчего ты так со мной поступила». Я не понимал ее поступок. Он не был благоразумным. Наташа просто поспешила. Ну, пусть бы она была дипломированным инженером, работала, а то ведь ей еще учиться и учиться. Всего лишь второй курс. Подобного я мог ожидать от кого угодно, но не от нее. Зачем Кустиной бросаться головой вниз? Зачем?
Мой друг не знал моего состояния. Женя ждал от меня успокоительных таблеток — писем. Что я мог поделать. Мне пришлось исписать не один лист бумаги. Во время переписки Фоков ничего не утаил и полностью открылся передо мной. Он описал даже то, как ему удалось вместе с Наташей поступить в один и тот же вуз. Отец моего друга Станислав Александрович толкал парня в гуманитарный, на журналистику. Женя имел склонность — неплохо писал в школе сочинения, но Кустина для него была важнее всего, даже собственной карьеры. Фоков в подробностях рассказал мне о своем неудачном самоубийстве. Я, начитавшись его писем, испугался — парень мог сорваться, и по этой причине все предпринял возможное и невозможное, чтобы его успокоить. Не знаю, каким образом, но он выбрался из состояния депрессии. Наверное, мои теплые слова ему помогли. Хотя, что я мог сделать, находясь далеко от дома. Я сам был не в лучшем положении. Однажды, мы маршировали по плацу и командир взвода, заметив, как я с силой бью ногами асфальт, сказал:
—Рядовой Шакин ты там полегче-полегче, а то разворотишь плац, где тогда нам заниматься строевой?— и усмехнулся.
Как я не крепился, не выдержал и однажды написал родителям — захотел узнать подробности, не терпелось. Может быть, над Фоковым кто-нибудь из ребят подшутил — разыграл его и он зря беснуется.
Мне ответила мать. Она сообщила: «Свадьба Наташи с Михаилом Потаповичем —учителем была тихой. Большинство сельчан о ней и не знали. Далее она рассказала мне о том, что Наташа как жила у своих родителей, так и живет. Правда ее замужество, —сделала акцент мать, — позволит в будущем молодым получить квартиру. Наташа всегда была девушкой практичной. Может это и хорошо, что она определилась. Твоя судьба — не ее судьба! Все ваши встречи — это детство. Я о том знала».
Мне нужно было забыть о Нате. Однако я не мог. Замужество Кустиной меня сильно затронуло. Мой сосед однажды среди ночи разбудил меня. Прежде он долго толкал меня в бок. Я с трудом открыл глаза.
—Юра, ты, что это раскричался. Я уж думал тревога. Спи!
Я криво улыбнулся, поправил для вида подушку и сказал:
—Извини друг, какая-то чертовщина приснилась.
После этого случая я свои переживания постарался запрятать как можно глубже, чтобы не один нерв не дрогнул.
Из дома — чаще от отца, чем от матери ко мне приходили беспокойные письма. Они касались будущего нашего села.
Я отца не понимал и торопил время окончания службы. Город наступал стремительно. Мне не терпелось стать городским жителем.
Весть о переезде Михаила Ромуальдовича, Нины Васильевны и Наты на новое место жительства я принял спокойно, как что-то должное, и отнесся к ней без волнения. Мой друг Евгений также переехал и сразу же без замедления сообщил мне свой новый адрес. Ната молчала, и друг молчал, о ней ничего не писал. Будто ее и не было.
Прошло всего лишь более года, я и предположить не мог, что, отправляясь служить в армию, могу потерять свою девушку. Пусть я ей и не клялся в любви, но она ведь видела, что мне небезразлична и так поступила. Это не простительно.
Я решил, что после возвращения со службы в армии не буду встречаться с Кустиной. Мне в том был готов помочь город — огромный мегаполис, куда она переехала. Не было уже старенького дома бабы Мани, дома в котором жила моя бывшая невеста.
Два года службы окончились. Они пролетели быстро. Меня уволили в запас. Я спешил увидеть родных. Служба моя проходила не так уж и далеко от дома, под городом Горьким, после ему вернут старое название — Нижний Новгород. Езды на поезде пять-шесть часов. Правда, уехать было трудно. Я не один час толкался на вокзале у касс, пока меня кто-то не надоумил пойти на платформу к поезду. Я так и сделал:
—Извините,— сказал я и протянул проводнице предписание, — как мне добраться до пункта назначения. Нет билетов и денег, чтобы сутками толкаться на вокзале.
Она, взглянув на мою бумагу, без лишних слов впустила в вагон. Тут же ко мне присоединилось еще несколько дембелей — солдат срочной службы, уволенных в запас.
—Ребята, домой?— спросила проводница.
—Да, домой, отслужили!— ответил я за всех.
—Проходите, вагон общий. Где найдете место там и располагайтесь,— сказала она.
Из армии я пришел совершенно другим человеком: уходил мальчик, а тут вдруг взрослый мужик. Меня на вокзале встретил отец. Я вовремя дал ему телеграмму. Если бы не он я свой дом не нашел — строители постарались. Подходы к нему были все разворочены. Это уже после они навели должный порядок. Нам даже воду подвели, правда, холодную, телефонизировали, предоставили возможность пользоваться газом для приготовления пищи и отопления.
Село раньше было большим — имело с десяток улиц. В нем жило более трех тысяч человек. Теперь от него осталась лишь одна наша улица и еще кладбище. Отец, когда мы ждали на вокзале электричку, сказал мне:
—Я, ни за что не уеду из села. Пусть, что хотят, делают. Не уеду и точка, — и сильно раскашлялся. В руках он держал наготове баллончик на случай внезапного приступа астмы.
Мне было обидно. Я был рад возвращению в родной дом, но в близком будущем желал видеть себя горожанином. Выслушав речь отца, я посчитал, что нас обделили, оставив хоть и в добротном, но сельском доме. Мне хотелось жить в многоэтажном здании в квартире со всеми удобствами, а не ковыряться в огороде на грядках. Но этого не произошло. И как я понял из слов отца, должно было произойти не скоро. Однако, я уже чувствовал себя взрослым. Армия — она меня сделала другим человеком. Она изменила не только мои мускулы, но и мозг — мышление. Я не стал отцу высказывать свое несогласие. Мысли я оставил для себя. Ему они были ни к чему.
Из друзей я разыскал Светлану и Надежду, так как они жили на той же, что и я улице. Еще я был рад Евгению Фокову, встретил его с распростертыми объятиями. Он приехал вечером.
—Я, теперь горожанин,— сказал он мне гордо, с достоинством, — но представь, меня тянет в село. Я часто бываю здесь у нас. Пошли! — продолжил он, — я познакомлю тебя с нашим селом, вернее с тем, что от него осталось.
На месте деревянных, каменных крытых шифером, черепицей, железом простых небольших домов возводились огромные многоэтажные здания.
—Выбирай, где бы ты желал жить?— бросил мне друг.
—Не знаю!— ответил я. — Одному мне дом не нужен.
—Да, ты прав,— сказал Евгений. — Но не стоит так переживать. Тебе еще рано. Нужно определиться — подыскать институт или техникум — куда ты хочешь пойти учиться, не знаю. А уж после, когда на руках будет диплом — можно обзаводиться и семьей. Да, представь, моя Наташа снова свободна!
—Как это свободна,— не сдержался я, — что случилось?
—Не торопись, все расскажу, только не перебивай меня. Помнишь мои письма. Я ведь не зря тебе тогда открылся. Я ее люблю! Ты мне друг и должен помочь. Я собираюсь на ней жениться. Юра вбей ей в голову, ты можешь это — мол, так и так без тебя Евгению не жить, спаси его, он твое счастье— и, товарищ, заглянул мне в глаза.
Что я мог поделать. Мой друг меня опередил. Не нужно мне было юлить. Я должен был сразу ему сознаться и сказать, что я тоже люблю Нату. Мои письма о ее поступке — замужестве, Евгения не только успокоили, но и убедили — все, что у меня было с девушкой — несерьезно. «Картинки детства», как говорила моя мать. Я не мог теперь ждать от Евгения помощи. Я был в стороне. Фоков ждал ее от меня.
—Хорошо-хорошо,— сказал я. — Не переживай, я все сделаю. Все что нужно.
—Ну, а я,— в ответ на мои слова сказал друг, — помогу вам встретиться. Юра, Наташа будет рада тебя видеть, — и он похлопал меня по плечу.

Шло время, однако я не спешил выполнять свое обещание, данное когда-то Евгению и встречу с Натой оттягивал, объясняя другу, что дел у меня невпроворот. В какой то мере это было правдой, так как я, возвратившись из армии, готовился к поступлению в институт.
Моему другу не терпелось. Он надоедал мне телефонными звонками:
—Юрий, Наташа горит желанием тебя видеть. Два года прошло. Ей интересно, каким ты стал. Она так и сказала: «Вот бы встретиться с Шакиным. Его, наверное, не узнать?»
—А что она не знает, где я живу?— бросил я Жене.
—Да знает,— ответил Фоков, — но она, как бы тебе это сказать, чувствует себя неловко перед тобой. Ну, ты знаешь почему! Что мне тебе объяснять!
Встреча состоялась. Она произошла на вокзале, в зале по продаже пригородных билетов. Я был очарован Кустиной. Ната и так была красавицей, а тут стала еще краше. Правда, теперь я должен был на нее смотреть иначе, чем раньше. Фоков — никто другой, готовился стать ей мужем.
Одета девушка была со вкусом, ярко — ничего темного, мрачного только краски, бросающиеся в глаза. Было видно, что с Михаилом Потаповичем она рассталась спокойно, без скандалов. От ее замужества ничего не осталось: на лице я не обнаружил ни одной морщинки. Не могла же она их чем-то замазать? Косметикой Ната пользовалась по минимуму, аккуратно подкрашивая брови, ресницы и губы.
За время службы в армии я окреп, стал выше ростом, раздался в плечах. Не было уже того мальчика, каким я уходил служить — мужчина. Евгений рядом со мной проигрывал. Ната это видела и не отходила от меня. Я мог наплевать на просьбу друга о помощи, забыть о ней. Кустина мне снова разрешала себя любить. И я мог ее любить. Было за что.

6
Я радовался возвращению домой из армии. Свои чувства мне хотелось разделить с друзьями, бывшими одноклассниками. Многих из тех, кто позировал любителю фотографу и кого я видел на памятной мне карточке, трудно было найти, ведь села как такового уже не было. И лишь одна Юлия сестренка Светланы довольно часто толклась у нас во дворе и приставала ко мне со всякими расспросами. Я, как мог, отвечал ей. Затем приходила Светлана и, схватив ее за руку, тащила домой. Она упиралась и не желала идти.
—Я хочу побыть с Юрой. Я его ждала из армии, — кричала девочка.— Вот так! Правда, Юра?
—Правда, Юлия, полная правда. Ты одна ждала меня из армии. Ну, еще мои родители. Друзья меня ждали и все, — отвечал я девочке, стараясь быть серьезным, но порой мне не удавалось себя сдержать, и я начинал долго безудержно смеяться и смеялся до слез. Мой смех нравился Юлии, и она просила меня смеяться еще и еще. И я останавливался. Мне становилось обидно за Нату, что она меня не ждала, что она уже не моя невеста. Но я перед друзьями старался не подавать и вида о каких-то проблемах, возникших в нашем мини коллективе: Юра, то есть я — Ната — Женя. И это мне удавалось.
Дома мне не сиделось: я осваивал окрестности и все делал чтобы не чувствовать себя одиноко. Однажды, я разыскал на чердаке свои удочки, хотел заняться рыбной ловлей, но пруда уже не было. Он оказался засыпанным, а на его месте возвышалось огромное многоэтажное здание. Я постоял у него и отправился домой.
За день-два я обошел всю территорию, на которой располагалось раньше наше село. Мне было не по себе: картины, знакомые с детства, оказались, словно резинкой стертыми с поверхности листа — земли. Целые улицы вместе с домами самыми разными деревянными, каменными, маленькими и большими, в которых выросло, ни одно поколение людей, были разрушены и бульдозерами собраны в большие мусорные кучи. Я воочию ощутил произошедшие изменения и понял горе отца не желавшего переезжать в город. Не зря он большей частью проводил время дома, во дворе или же на огороде и ни куда не выходил. Я тоже себя ограничил, дожидаясь того времени, когда новые высотные здания будут построены и территории, примыкающие к ним, благоустроены. Решил для себя — дальше улицы ни шагу. И не ходил, ну если только выбирался на станцию, но и то не часто когда ездил в город за покупками или же навстречу с друзьями.
Однажды на станции я столкнулся с Виктором. Мы окончили школу и больше не встречались. Родные места притягивали многих перебравшихся в город сельчан.
Он был в форме курсанта военного училища. Я, окинув его взглядом, крепко пожал руку.
—Ну, я так понимаю, — полушутя-полусерьезно бросил я товарищу, — это наш генерал!
—А что ты смеешься? И буду! Я, на меньшее не согласен! — ответил мне Виктор. Спорить с ним я не стал и тут же согласился:
—Будешь, обязательно будешь! Ты ведь жил где? — немного выждал и сам ответил: — На улице названной в честь нашего земляка генерала. Это что-то да значит!
Оптимизм товарища мне был понятен. Правда, не он один строил грандиозные планы и я тоже. Главное состояло в том, что мы верили в их осуществление. Мы были молоды и полны сил.
—Я сейчас иду к Семену, — сказал Виктор.
—А разве он не в армии? — спросил я.
—Сейчас нет! — ответил товарищ. — Служил, служил и вот дослужился —заработал поездку домой.
До меня только после разговора с Виктором дошло, что звуки баяна не случайны — это Семен по вечерам растягивал меха инструмента. Я решил вернуться и увязался за Виктором следом, а по дороге выяснил, что он о побывке нашего товарища узнал от Надежды Ватуриновой. Он и обо мне знал и собирался зайти.
—Я уже навестил Фокова и Кустину, — сказал Виктор, — и все благодаря Надежде. Она умеет со многими нашими ребятами и девчонками находить общий язык. Не бойся! Она поможет и тебе.
—Отчего ты думаешь, что я боюсь? — ответил я. — Мне не один раз приходилось пользовался ее помощью. —Правда, я был с Виктором не полностью откровенным потому что подойти к Ватуриновой и взять адрес Кустиной, я не осмеливался, чувствовал неудобство. Он у нее без сомнения был.
Фоков показал мне Нату, дал мне с ней поговорить, и она снова для меня пропала. Домой я поехал один, а он остался вместе с девушкой. Правда, у меня не было времени, чтобы думать о ней, не должно было быть, хоть я мысленно довольно часто находился возле нее рядом. Но это еще ничего не значило.
Там на вокзале, при встрече с Натой в разговоре со мной она не один раз называла свой институт, в котором училась вместе с Фоковым, но я, отчего то, не запомнил его. Ната была вся во мне. Я во все глаза смотрел на нее. Наверняка, это заметил мой друг и настороженно прислушивался к каждому моему слову.
Я был нужен Фокову для того, чтобы склонить Кустину на его сторону. Что мог я сделал и теперь мой товарищ во мне не нуждался. При редких встречах со мной он говорил о чем угодно, но не о Наташе, держал меня в неведении, как я не пытался вскользь, исподволь выведать у него о ней информацию — все напрасно.
Я составил Виктору компанию и навестил Семена. На другой день, я едва заслышав звуки баяна, снова отправился к нему в гости. Благо Семен жил рядом, в ста метрах ходьбы.
Семен выглядел прекрасно. На нем была солдатская форма. Она шла ему.
От Семена я узнал, что музыкальное училище он забросил, недоучившись.
—Юра, жизнь сейчас не та, чтобы учиться музыке. А потом, чтобы преуспеть на этом поприще, мне нужно было еще в детстве окончить музыкальную школу. У нас в селе ее не было, ты знаешь. Я собираюсь после окончания службы в армии пойти учиться в технический вуз. Но ты не переживай, у вас с Наташей, я на свадьбе сыграю. Меня часто приглашают играть в солдатском Доме культуры. И представь, хвалят!
—Спасибо Сеня,— но это будет не скоро и к тому же неизвестно будет ли? Вот так!
Я не стал рассказывать ему о своих взаимоотношениях с Кустиной. А он и не спрашивал. Мы вместе славно провели время.
Семен побыл десять дней и уехал. А я снова достал свои школьные учебники. Их, конечно, было недостаточно. Для подготовки в институт, чтобы сдать экзамены, мне требовалась более серьезная учебная литература. Ее я мог найти только в городе. Большинство магазинов в селе было закрыто, оставили лишь один продуктовый. Мы основные покупки делали в городе. Это было, конечно, неудобно, но полезно: я все глубже окунался в городскую жизнь. Привыкал — готовился в будущем стать горожанином.
Выбор специальности не занял много времени. Работа на заводе до службы в армии не прошла даром. Я решил стать инженером-технологом по обработке металлов. По подсказке Фокова я нашел краткосрочные подготовительные курсы, заплатил деньги и отправился учиться.
Обучение проходило по вечерам. Но я, уезжал обычно задолго до начала занятий, тешил себя надеждой о случайной встрече с Кустиной.
Все было напрасно. Ната избегала появляться в селе, не попадалась она мне и в городе. Причина была неизвестна.
Официально наше село, вернее то, что от него осталось, считалось городом. Нам, даже документы переоформили. У меня в паспорте было четко прописано: «выдан ОВД города такого-то». Это позволяло моей матери, глядя на мой документ, когда я задерживался, ругать меня:
—Юрий, ты сейчас должен вести себя иначе. Мы ведь живем уже не в селе. Я, прошу тебя, возвращайся домой пораньше.
Мать не хотела вдаваться в подробности, но я знал, что она боялась возобновления моих отношений с Натой. Она — Кустина, как ни как была девушкой побывавшей замужем. Мне такая по ее мнению была не нужна.
—Хорошо-хорошо!— отвечал я, — очень скоро, через месяц-другой я буду делать так, как ты меня просишь. А сейчас, извини, не могу, так как мне нужно определиться, подготовиться и поступить в институт.
Проблем у меня хватало. Школу я окончил три года назад и это меня пугало. Я с трудом силился вспомнить школьный курс по математике, физике, химии, русскому языку и литературе. Эти предметы мне нужно было сдавать при поступлении в выбранное мной учебное заведение.
Меня прельщал вуз, в котором учились Ната и Евгений. Правда, я не знал его точного названия и где он находится, но при желании разыскал бы. Удерживало меня то, что я, оказавшись рядом с друзьями, мог почувствовать себя третьим лишним. Хоть, раньше мы часто проводили время втроем и ничего, но то были другие времена. Сейчас Фоков уже не мог меня терпеть рядом с Натой. Он желал сам безраздельно властвовать над нею.
Я выбрал престижный институт и оттого боялся, что снова могу не пройти по конкурсу. Мой отец Александр Иванович, чтобы упростить мне поступление в вуз посоветовал съездить на предприятие, в котором я работал до службы в армии. Наличие заявления, аттестата, хорошей характеристики, а особенно направления с завода могло помочь мне.
Я так и сделал. Мне не отказали. Добавив к собранным ранее документам, направление от завода я обрел уверенность в себе и успешно сдал вступительные экзамены. Пятерок у меня не было, но в институт я был принят. Правда, на вечернее отделение. Однако трудности меня не пугали. Желаемое было достигнуто. Радость моя светилась на лице, я торопился похвастаться своими успехами близким мне людям, ну понятно матери, отцу и, конечно же, Кустиной. Но для этого мне нужно было подойти к Фокову. Для чего я позвонил ему домой по телефону. Он обрадовался моему звонку и согласился со мной встретиться. Я не стал у него расспрашивать о Нате, но в мыслях у меня была уверенность в том, что он приедет навстречу не один, а с ней. Я намеревался плюнуть на договоренность с другом и отбить Кустину. Мне достаточно было час-другой побыть с ней вместе и все — она моя.
В назначенное время я поехал в город и встретился на вокзале с Евгением. Он был один. Я не удержался:
—Ты, что же это без Наташи приехал. Она что не смогла?— спросил я у друга. — А может, что-то случилось? Говори, не молчи!
—Да нет! Ничего не случилось! — сказал Фоков, — У Наташи третий трудовой семестр. Она уехала на работы. Стройотряд, понимаешь?
—Да, понимаю! Ну, а как же ты?— снова задал я ему вопрос. Мне не верилось, что я не увижусь с девушкой. Ната просто обязана была порадоваться за меня, поздравить с успехом и поцеловать на виду у Фокова. Как я не пытался забыть о ней, особенно после того неудачного ее замужества, не мог. Отодвинуть девушку от себя мне было трудно. Кустина притягивала меня.
—Я, не смог поехать, — ответил Евгений, — думаешь, оставил бы ее одну? Нет, ни за что. Она такая влюбчивая. Теперь мне не по себе. Наташа где-то, там — далеко, работает в колхозе с ребятами студентами. У нас такие есть — палец в рот не клади, а я здесь, в городе… — и Фоков замолчал.
—Да ладно тебе переживать,— бросил я ему, — ничего страшного с ней не случиться. Говори, отчего ты сам не поехал?
—Не знаю, следует ли мне перед тобой открываться?— выдавил из себя друг и внимательно посмотрел на меня. — У нас в семье кавардак: ушел отец. Он настоял на том, чтобы я побыл с матерью. Та плачет, переживает. Я теперь днями торчу дома — ее успокаиваю. Она должна привыкнуть жить одна, без отца.
Я попытался отвлечь друга от грусных мыслей, для чего повез его к себе домой. Отец отсутствовал, а мать копалась в огороде. Правда, когда я с Фоковым поднялся на крыльцо, она оставила прополку гряд, и пришла поговорить с нами. В разговоре с моей матерью Евгений ни словом не обмолвился о том, что у него случилось в семье. Я также смолчал.
Для меня рассказ товарища явился новостью, но только не для моей матери. Она хорошо знала о семейной жизни Фоковых и, не принуждая Евгения делиться своим горем, попросила нас и дальше оставаться друзьями, помогать друг другу.
—Ты, Евгений, хорошо знаешь какого быть студентом: старшекурсник уже, а Юрий, он только что поступил. Ему трудно, а еще трудно вдвойне, потому что он кроме учебы должен будет работать на заводе. У него ведь вечернее отделение.

Я недолго радовался своему успеху — зачислению в институт. Неделю, не больше разрешил себе отдохнуть, а затем пошел устраиваться на завод. Мать пыталась меня удержать, требовала, чтобы я еще немного погулял, а вот отец одобрил мою инициативу:
—Молодец Юрий!— сказал он. — Ты правильно поступаешь. Тебе необходимо до начала занятий в институте втянуться в работу, а уж затем найти способ совмещать ее с учебой. Работа — для тебя будет практикой. Без практики специалист не специалист, а так недоразумение какое-то…

Долгое время я не хотел верить тому, что Станислав Александрович с Лидией Ивановной уже больше не живет — связал свою судьбу с молодой городской женщиной. Но однажды, когда Евгений при странных обстоятельствах попал в больницу, я встретился с ней, хотя, особого желания общаться и не испытывал. Она сама мне позвонила по телефону и настояла. Женщина, не понятно что только в ней нашел Станислав Александрович, была невысокого роста, кругленькая, как пышка, правда с выразительными глазками, сверкая ими, она сославшись на занятость мужа — отца Евгения — попросила меня помочь парню. Почему она так поступила мне было ясно без слов — любила Станислава Александровича и из-за боязни его потерять готова была все сделать лишь бы не допустить возобновления раз и навсегда прерванных отношений его с Лидией Ивановной.
Разлады в семье мой друг пережил. Для этого не потребовалось много времени. Он был внимательным сыном, находился подолгу рядом возле матери, и она привыкла жить без мужа, а он — без отца. Наверное, им обоим помогло еще то, что Станислав Александрович не баловал их своим присутствием и часто по неделям пропадал в командировках по заданию редакции газеты. Хозяином он тоже никогда не был — все работы по дому и на огороде выполняла, как правило, Лидия Ивановна, если кто и помогал так это Евгений. Переезд Фоковых в городскую квартиру полностью лежал на плечах Лидии Ивановны. Я пусть и не часто ездил к ним в гости, но в квартире всегда находил порядок и уют. Мне также как и в их сельском доме было трудно говорить во весь голос. Чистота — стерильная. Она без задержки перекочевала — в городской дом. Здесь поддерживать порядок Лидии Ивановне было даже проще.
Где-то рядом с Евгением в том же доме находилась и квартира Кустиной. Я, бывая в гостях у друга, не выспрашивал у него ее адрес, не пытался показать свою заинтересованность, ждал удобного случая, чтобы он сам меня отвел к ней и сказал:
—Вот здесь за этой дверью живет Ната!

Работа на заводе меня выматывала. Лавировать, искать более легкое занятие мне было неудобно. Неудобно перед рабочими, которые меня уже знали прежде и с радостью пожимали руку, когда я утром появлялся в цехе. Администрация завода помогла мне поступить в институт, и я обязан был стойко переносить тяжелые трудовые будни. Фоков, когда я ему звонил по телефону, откладывая встречу, недоумевал:
—Юра, мы с тобой уже сто лет не виделись, чтоб завтра был и никаких оправданий. Раньше, когда рядом возле него находилась Кустина, он обо мне не помнил, а тут просто требовал встреч.
—Хорошо-хорошо!— отвечал я ему, — приеду! — И приезжал. Мне было приятно сознавать, что друг во мне нуждается. Но такое состояние не могло продолжаться долго. Я знал, что окончиться летний трудовой семестр, Ната Кустина вернется и все, Фоков снова станет для меня недосягаем, о встречах можно будет забыть — хорошо, если по великим праздникам соблаговолит. Одна надежда на телефон.
Прошло время, и я приступил к занятиям. Из дома я уходил чуть свет и не забегая с работы домой ехал в институт. До кровати я добирался усталым, порой изможденным в половине двенадцатого часа ночи. Мне было не до Фокова и не до Кустиной. Но я нашел время и встретился с друзьями. Ната с работ вернулась другой, — она резко изменилась. Я это почувствовал, едва только увидел ее и мой друг тоже. Не случайно Фоков по прежнему продолжал тянутся ко мне — искал сочувствия. Я стеснялся его расспрашивать о взаимоотношениях с Натой, а он не знал, как сказать о них, возможно, что этих самих взаимоотношений и не было.
Фоков мучился. Я парня не узнавал. Однако помочь ему ничем не мог. Не знаю, как он пережил осень, зиму и ничего с собою не сделал — возможно, пожалел мать. Она после развода с мужем — отцом Евгения второго удара уже не выдержала бы.
Я помню, был выходной день. Стояла прекрасная весенняя погода. У меня была сессия, я готовился к сдаче последнего экзамена. Еще рывок и второй курс. «Тебе будет легче учиться», — говорили мне друзья старшекурсники — успокаивали. А еще я слышал от них: «Со второго курса уже не выгонят, старайся!» — И я старался.
Мой друг появился неожиданно. Он даже не позвонил. Возможно, и звонил, но дома часто никого не было: мать с отцом возились в сарае, пропадали в саду или же на огороде. Мне также было недосуг. Я, разложив во дворе на скамье учебники и тетради, занимался математикой. Фоков, не здороваясь, бросился ко мне:
—Юра, подскажи мне, я не знаю, как поступить? Наташа снова выходит замуж.
Он чуть не плакал:
—Разве так можно. Она ведь меня любит. Я это знаю. Уж лучше бы она жила в селе. Пусть ей был бы мужем этот как его… — Фоков на миг задумался,— Михаил Потапович, — вдруг выпалил он. — А то кого выбрала? Проходимца. Он много зарабатывает! Халтурщик он. Зарабатывать много нельзя. Ей только деньги подавай! А любовь! Она как же?
Я поднялся со скамейки, подошел к Фокову и похлопал в знак приветствия его по плечу. Мне трудно было ему возразить. У Кустиной все произошло спонтанно, вдруг. Понять ее поступок я не мог и лишь только недоумевал. Ну ладно — она не захотела при Михаиле Потаповиче быть всю жизнь ученицей, развелась, но кто ее толкает сейчас. Я был солидарен с Евгением. Он был прав. Нет, не любовь причина нового ее союза. Зачем ей лезть в объятия к Владимиру, так звали счастливца, предложившего Кустиной руку и сердце. Он такой же, как Фоков студент. Учится, заканчивает институт. Работать еще не работал, как следует. Правда, по словам моего друга, научился делать деньги.
—Всю жизнь на халтуре не проживешь,—крикнул Фоков перебивая мои мысли о Нате и замолчал. Однако не надолго.
—Я к тебе вот по какому делу,— без крика спокойно сказал Евгений. Долго подбирал слова, затем продолжил: — Ната, сегодня просила нас быть у нее дома. Поехали? — голос его снова стал жестким, взгляд парня, словно буравчик, вонзился в асфальт во дворе, однажды положенный моим отцом, — поехали, я хочу посмотреть в ее бесстыжие глаза, в глаза предательницы.
Фоков первый раз за время нашего общения решился мне показать квартиру Наты. Просто был вынужден.
Девушка жила в том же доме, что и мой товарищ, только в другом подъезде. Евгений был возбужден, но шел неторопливо — сдерживал себя. Он хотел успокоиться. Этаж, номер квартиры Кустиной я не запоминал. Мне было теперь это не надо. Я в отличие от своего товарища был рассеян, желания видеть Нату не испытывал. Евгений меня, можно сказать, вырвал из дома. Я бы с удовольствием еще посидел час-другой над учебниками.
Едва мы вошли в подъезд, Евгений быстро вызвал лифт. Он пришел тут же. Открылась дверь. Мы забрались в него, Фоков нажал на кнопку, и лифт стал подниматься вверх. Я молча уставился на пол. Лифт выглядел прилично, не то, что в других домах, возможно по причине того, что в доме жили люди из села — они государственную собственность пока еще принимали как свою.
Мы добрались до нужного этажа, вышли на площадку. Фоков тут же сообщил Наташе о нашем прибытии длинным звонком.
Дверь открыл Михаил Ромуальдович:
—Здравствуйте ребята, проходите, Ната вся на нервах, уже заждалась! Не раз звонила вам по телефону.
Он пропустил нас в прихожую.
От слов отца девушки у Фокова задергалась щека и он, чтобы скрыть волнение принялся растирать ее рукой.
В маленькую прихожую в виде небольшого пяточка к нам вышла Наташа.
—Привет мальчики!— сказала она и попросила нас, чтобы мы сняли ветровки — легкие куртки и обувь, затем обули на ноги тапочки, которые Ната тут же нам выдала, отыскав их на стеллаже.
—Я жду вас в комнате,— лукаво посмотрев мне в глаза, сказала девушка и ушла.
Фоков все делал невпопад, оттого, наверное, долго раздевался. Никак не мог устоять на одной ноге, стаскивая ботинки — терял равновесие. Я был вынужден даже помочь ему. Затем, когда он был готов, подтолкнул парня вперед и пошел за ним следом.
Мы вошли в небольшую комнату, огляделись. Она была светлой. Наверное, оттого, что деревья у окон, еще были невысоки и не загораживали свет.
Мебель, стоящая в комнате: коричневый двухстворчатый с зеркалом шкаф, диван у стены, большой письменный стол — была новой. На полу лежал палас, а с верху свисала пластиковая люстра. Обстановка мне понравилась, но было грустно, я не находил вещей из дома бабы Мани. Их словно и не было. Даже стулья были другие — новые.
Ничего особенного не произошло. Наташа запросто познакомила нас со своим женихом:
—Вот Владимир это мои друзья детства. Это Юра, а это Женя!— Она, меня представила первым, а затем уже моего друга.
Жених Наты Владимир выглядел шикарно. На нем был серый дорогой импортный костюм модного фасона. Что еще отличало его от нас? Это яркая рубашка и цветастый галстук, разлегшийся, словно кошечка на животе. Он был хорошо виден, так как пуговицы пиджака не были застегнуты. Владимир поднялся из кресла и протянул руку. Он был на голову выше нас ростом и смотрел сверху вниз. Мы одеты были проще и в сравнении с ним не котировались.
Я первый пожал ему руку, затем Фоков. Нам ничего не оставалось делать — мы поздравили Владимира и Наташу с предстоящей свадьбой.
После смотрин Наташа пригласила нас на кухню. Мы там попили чаю с тортом, который девушка заблаговременно купила в ближайшей булочной. Евгений, да и я были на нее в обиде. Нам бы цветы принести, бутылку сухого вина, еще что-нибудь, но мы не догадались.
Прошло, наверное, с полчаса и мы засобирались домой. Девушка пыталась нас расшевелить, затеять разговор, но у нее не получилось. Так перекинулись словами. Тему предстоящей свадьбы подруги мы старались не затрагивать. Евгений, как и сказал: сверлил Кустину своими серыми глазками. Она отворачивалась и встряхивала головой, отчего ее кудряшки подпрыгивали. Создавалась видимость, будто Наташа едет на старом автомобиле по ухабистой дороге.
В конце нашей встречи Владимир с трудом, подбирая слова, часто запинаясь, сказал:
—Парни, вот что, я и Наташа приглашаем вас на нашу свадьбу.
—Да-да, хорошо, мы обязательно придем,— тут же ответил я за себя и за друга. Однако мои слова ничего не значили. В мыслях у меня не было желания идти на торжество, да и у Евгения тоже.
Лифт уже не работал, таковы прелести цивилизации.
—Вниз — это не вверх!— сказал Евгений, и мы молча пошли к лестнице. Когда мы вышли из подъезда, Евгений потащил меня к себе домой. В квартире, мать Евгения — Лидия Ивановна за спиной у сына сказала мне:
—Юрий на тебе деньги, напои Женю. Правда, ты и он совершенно не пьющие люди-человеки. Но постарайся. Я боюсь за него.
Я от денег отказался:
—Что вы Лидия Ивановна! У меня же свои имеются. Я работаю. Но просьбу вашу я постараюсь выполнить.
Предложение Лидии Ивановны мне понравилось. Не только ведь мой друг, но и я сам из-за предстоящей свадьбы Наты с Владимиром чувствовал себя плохо и оттого решил — разрыв с Натой следует отметить задолго до того, когда она вышлет нам официальные приглашения, и мы поймем, что девушку снова потеряли, но уже потеряли навсегда.

В один из дней Фоков приехал ко мне, я его вызвал по телефону. Покидая дом, я взял заблаговременно приготовленную сумку с бутылками спиртного и закуской, и мы уединились, найдя небольшой «пятачок» в тени нескольких, оставшихся после сноса близлежащей улицы, деревьев за нагромождением разбитых железобетонных строительных плит. Пробираясь к месту нашего «шабаша» мы по дороге подхватили скучающего Семена. Он возвратился из армии и несказанно был рад встрече. Я не стал ему объяснять причину предстоящей попойки. Он отнес ее на свой счет.
Первый тост я предложил выпить за Семена, сам служил в армии и понимал каково там находиться два года. После мы пили, не заостряя внимания на проблемах, которые нас волновали, кто за что хотел. Для этого необходимо было поднять большие граненые стаканы и чокнуться.
Фоков пил и не пьянел. Возможно, его отвлекал Семен. На круглом лице нашего товарища было написано: «Я, дембель!».
Семен знал, что Евгений не служил и оттого вел себя бесцеремонно: хлопал парня по плечу и пугал его армейскими байками. Он и меня пытался «завести». Но это ему не удалось. Меня волновала только одна Кустина.
Я не смог заставить Фокова забыться. Конечно, спиртное свое взяло. Оно притупило чувства. У меня так, что я после еле передвигал ноги. Евгений и Семен привели меня домой, буквально втащили. Дома находилась мать и Светлана, наша бывшая одноклассница. Она жила в городе, но по выходным дням часто гостила в селе у своей матери и всегда заходила к нам, чтобы узнать у Любовь Николаевны — моей матери, сельские новости. Светлана приходила не одна, а со своей младшей сестрой Юлией.
—Это кто же там так шумит,— донесся из комнаты до меня ее голос. — Мать взглянула на меня, «нарисовавшегося» в дверях: одна моя рука лежала на плече Евгения, а другая — у Семена, голова безвольно была опущена вниз, ватные ноги едва касались пола, — и, усмехнувшись, тут же ответила:
—Кто-кто, будто не знаешь? Это Юрий Александрович Шакин собственной персоной явился.
Ребята втащили меня в другую соседнюю комнату и сгрузили на диван. Сами уселись тут же. Семен молчал, а вот Фоков вдруг распалился. Мне было плохо: голова шла кругом, я ее пытался остановить. Но от слов Евгения меня еще больше мутило. Я еле себя сдерживал. Фоков извинялся, и все говорил и говорил:

—Юра, нет, Наташа меня не любит. У тебя бы все получилось. Я испортил тебе жизнь. Кого? — кричал Евгений, — тебя — Михаил Ромуальдович всегда называл женихом, не меня. Тебя!— и он тыкал мне пальцем в грудь. Я тупо кивал ему головой, порой что-то мычал нечленораздельное. Наконец Фоков замолчал, сник, развезло парня. Семен оказался крепче нас. Дом его был рядом, он попрощался и, запинаясь, медленно поплелся к себе.
За Семеном следом рвался уехать и Фоков, но моя мать лишь взглянув на него, толкнула парня на другой диван и сказала:
—Куда ты такой? Давай ложись, спи. Завтра, поедешь.
Мать тут же позвонила Лидии Ивановне и сообщила ей о сыне.
—Вот и хорошо. Вот и хорошо!— раздался голос Лидии Ивановны в ответ.
—Ничего не пойму,— буркнула она и положила трубку, — чего же тут хорошего. Напились как алкаши, и хорошо? Нет, я завтра своему врежу. Врежу, как следует!

7
Не знаю, но я думаю, что пьянка нам помогла. Она притупила наши страдания. Замужество Натальи мы перенесли без эксцессов, спокойно. Я, приглашение подруги на свадьбу, порвал и выбросил. Евгений, наверное, сделал тоже самое.
—Какое веселье,— сказал мне Фоков. — Это ее свадьба! Нам до нее никакого нет дела. Пусть сама веселиться.
Уж такие мы были друзья. Эгоисты. А все из-за того, что и я и Фоков любили Наташу. Я сейчас уже и не вспомню, чем был занят в тот торжественный для новобрачных день. Интереса он у меня не вызвал. Будто ничего и не было. Мы полностью отодвинули Кустину от себя. Я даже не попытался узнать ее новую фамилию и долгое время в разговорах, если была необходимость, пользовался девичьей.
Формально мне было легче отказаться от общения с Натой. Она территориально от меня была далека. Я чаще виделся с Надеждой Ватуриновой, Светланой и с ее сестрой Юлией.
Мой друг Евгений жил с Наташей рядом в одном доме, к тому же они вместе учились в институте. Ему, не обращать на нее внимание, было куда сложнее, чем мне.
Молодая женщина недоумевала, или делала вид, что не понимает нашего отчуждения, и стремилась к примирению с нами. Мне она звонила по телефону. Я не брал трубку, а матери или отцу говорил, что меня нет дома. Тогда Кустина пыталась завладеть Фоковым. Но он оказался твердым орешком. Уж такой был человек мой друг. Я порой сам парня не понимал, хотя Евгений по жизни всегда был со мной рядом. После мне Кустина о нем сказала:
—Больной какой-то! Во-о-о!— и постучала по чему-то твердому. Нет, она не имела в виду то, что он глуп. В институте Фоков в науках был на много выше самой Наташи, просто временами его «глючило».
Моя обида на Нату долго длиться не могла. Со временем она прошла, и я ее простил, Фоков мог помириться с ней раньше. У него была возможность — выпускной вечер, посвященный окончанию института. Он не воспользовался ситуацией и игнорировал молодую женщину.
Наташа на выпускной вечер прибыла одна — без мужа. Владимир зарабатывал деньги. Он даже на вручение диплома и то не пришел, забрал его только осенью.
Евгений весь вечер провел в гордом одиночестве. Наташа не один раз пыталась вызвать его на танец. Все тщетно. Не уговорила. Фоков на примирение не шел.
Мое примирение с Кустиной произошло случайно и неожиданно. Я сам недоумевал, как такое могло быть. Наташу распределили на производство. Она попала на завод, в котором я работал. А Евгений как сильный специалист был направлен в науку. Он от радости прыгал:
—Юра!— позвонил мне Фоков. — Поздравь меня, я уже специалист. Где, ты думаешь, я буду работать?— и, не дав мне сказать слова, тут же сам ответил: — В НИИ!— в научно-исследовательском институте. Вот!
Я долго не знал, куда устроилась Ната. Думал, что Фоков мне скажет. Но нет. Он о нашей подруге и словом не обмолвился, лишь только похвастался о своих успехах.
О распределении Кустиной я узнал случайно. Так уж вышло: мастер велел мне взять несколько деталей и отнести их в заводскую лабораторию, на исследование.
—Ты, Юрий, как мне известно, учишься на вечернем отделении в институте, — сказал он, — без пяти минут инженер, привыкай общаться с элитой, приглядывайся, может, найдешь там себе невесту. Я, слышал, что ты не женат?
—Да, не женат и не собираюсь!— ответил я.
—Все так говорят,— буркнул в ответ мне пожилой мужчина, — давай иди.
Нату я встретил прямо у входа в заводскую лабораторию. Я не ожидал ее увидеть.
—Ой, Юра!— воскликнула она. — И ты у нас работаешь?
—Да нет! Это ты у нас,— возразил я, и с раздражением сунул ей в руки детали:
—Держи!
Она взяла их и повела меня к себе. Там Ната оформила заказ, сделав запись в журнале, затем сказала:
—Через полчаса зайди, забери заключение.
Я пришел и помирился с Натой. Злость сама прошла: стоило девушке лишь только улыбнуться мне и тряхнуть кудряшками светлых волос. Наверное, я такой человек, не могу долго в себе переваривать обиды. Быстро их забываю. Не то, что мой друг. Он долго не подходил к Нате и не подошел если бы я не подтолкнул его своими действиями.
Произошло это следующим образом: как-то раз, при встрече с Евгением я не удержался и рассказал ему о том, что работаю с Кустиной на одном предприятии. Фоков вначале и слышать не хотел о Нате. Прямо так и сказал: «Юра, она для меня умерла».
Сказать то он сказал, а информацию принял: я ни раз замечал, как он краснел от неудовольствия, стоило мне лишь только заговорить о нашей подруге. Но Фоков мне был не указ. Я находил время видеться с Натой. Меня тянуло к ней.
Однажды я обратил на себя внимание ее начальника представительного мужчины. Он остановил меня в коридоре и с интересом принялся расспрашивать:
—Значит, говоришь студент? Учишься в институте! Год-другой и уже дипломированный специалист. Это хорошо! — затем предложил мне место инженера.
Я упрямиться не стал, тут же согласился, а через неделю пришел работать в заводскую лабораторию.
—Юра, как я рада за тебя! — сказала Ната. — Ты снова рядом, как когда-то в детстве. Хорошо, правда?
—Да!— ответил я. — Еще бы к нам сюда Евгения и мы снова, как в детстве, были бы втроем. — Но Кустина смолчала. Она сделала вид, что не расслышала меня.
Мой стол находился напротив стола моей Наты, Наташи, а если быть точным Натальи Михайловны. Я снова как в школе подолгу смотрел ей в большие чистые глаза. Это происходило не часто и зависело от серьезности той проблемы, которую я решал на данный момент. А она, казалось, снова задавала мне один и тот же вопрос:
—Юра ты меня любишь?
—Да, да, я люблю тебя,— шептали мои губы.
—Юра, я тебе разрешаю меня любить, раз-ре-ша-ю.

Фоков был на сборах и не мешал моему общению с Натой.
Поведение моей подруги было странным. Я ни раз замечал: женщина, явно флиртовала со мной.
Однако оттолкнуть ее я не мог даже после того, когда узнал, что Кустина беременна и продолжал бывать с нею рядом. Муж Кустиной, Владимир, был занят.
—Юра, у него сегодня какая-то работенка подвернулась. Он не может со мной сходить в кино.— И я шел с молодой женщиной в кино. Затем я шел с ней в театр. А однажды она принялась меня уговаривать пойти в ресторан. У нее было приглашение:
—Тебе не нужно беспокоиться,— сказала Ната, — столик уже заказан и оплачен. Ты ведь знаешь, Володя снова не может. С нами пойдет моя мать Нина Васильевна и отец Михаил Ромуальдович. Я думаю, что ничего предосудительного в нашем посещении ресторана нет и быть может, просто это будет дружеская встреча.
Наташа взяла меня за руку, прижалась, заискивающе посмотрела мне в глаза, и я не выдержал, согласился. Нате я не мог отказать.
Ресторан был шикарным. Мы не плохо провели вечер. Я даже потанцевал с Натой: Нина Васильевна меня подтолкнула. Я бы сам не решился ее пригласить. Я не знал как себя вести, ведь Ната ждала ребенка.

Прошло время. Со сборов возвратился Фоков. Что тут началось. Я даже не успел его расспросить о службе в армии. Он не дал мне. Хотя, конечно, что это за служба — всего три месяца. У нас в части устраивались сборы для уволенных в запас, а также для окончивших институты студентов, у которых была военная кафедра. Мы их этих служак называли «партизанами». На них было смешно смотреть: совершенно разные, они не походили на солдат — сплоченный боевой коллектив. Фоков «не нюхал пороха», ему бы как мне «отпахать» два года. А то, что это за служба? Пародия и только!
—Ну, как твои дела «партизан»?— нарочито со снисхождением спросил я у парня.
—Плохо!— сказал Евгений и хмуро посмотрел на меня.
—Отчего же так! Сбил ноги, маршируя на плацу? Или может все дело в том, что тебя уже не берут на работу в научно-исследовательский институт, так как занято место?
—Куда они денутся, оформят!— бросил Евгений. — У меня есть направление. И на плацу у меня все было нормально. Проблема в тебе! Я, думаешь, ничего не знаю? — Фоков почесал небритый подбородок. После замужества Наташи он решил отпустить бороду. Сборы ему помешали. Теперь он за нее был спокоен. Она росла и оттого несносно чесалась, так всегда бывает, к тому же парень, нервничал, от чего теребил ее еще пуще.
—Ты кто мне? Скажи прямо, без обиняков, — выкатил Евгений. Я не почувствовав подвоха не раздумывая тут же сказал:
—Я тебе друг! А в чем дело?
—Я о тебе и о Кустиной столько уже слышал, или может быть о Шакиной? — сказал со злостью в голосе Фоков.
—Не говори глупостей Евгений! Я не знаю, какая у нее теперь фамилия, но если хочешь, вспомню. Но, что я тебе скажу: Ната точно не Шакина! Запомни это!
Мой отпор возымел действие. Фоков успокоился и перестал допекать своими дурацкими расспросами и недоверчиво бросать на меня взгляды. А когда я ему сказал, что Ната с Владимиром ждут ребенка, он даже извинился передо мной.
—Владимир ей доверяет. Но он не может водить ее в кино, в театр, на концерты, в музеи и прочие культурные места. А мне ее жалко. Ни сидеть же ей все время дома, взаперти. Вот я и отдуваюсь за него. Хочешь, — продолжил я после некоторого молчания свою речь, — мы и тебя с собой будем брать.
—Хочу!— сказал Фоков. — Да хочу! — снова неимоверно громко повторил он, и на лице его появилось что-то наподобие улыбки. Фоков меня простил окончательно и уже не злился. Этот наш разговор изменил положение. Я, Ната и Евгений стали снова, как раньше, все свободное время проводить вместе. Вначале Евгений раздражал молодую женщину, она смотрела на меня так, словно задавала вопрос: «Зачем ты его привел?» — но скоро Ната успокоилась.
Евгений никогда не пошел бы на сближение с Кустиной. Ревность заставила его помириться с женщиной. Он боялся оставлять ее наедине со мной. Во время наших встреч Фоков всегда стремился доминировать надо мной. Я ему разрешал. Хотя меня и тянуло к Нате, но я не видел в наших взаимоотношениях будущего и оттого не строил на свой счет ни каких планов. Наталья Михайловна, была уже не та девочка, которую я когда-то любил.

8
Девушки быстро взрослеют. У них все не так как у ребят. Наступает момент — пик красоты — вот бы и замуж. Пусть даже и рано. Иначе — поздно. Тех, кто послушался советчиков и не обзавелся семьей, после часто ждало полное разочарование. У меня много знакомых женщин, преклонного возраста, посвятивших себя проблеме как выйти замуж. Однажды они игнорировали состояние — момент пика красоты… Жизнь к ним очень жестока. Они одиноки.
У нас в школе много лет училась тихая, неприметная Татьяна. Она вышла замуж еще в девятом классе. Это было большое событие: прямо из детства во взрослую жизнь.
Татьяна расцвела мгновенно и неслучайно. Мы, ее одноклассники, сразу заметили изменения, произошедшие с ней. Что-то должно было случится, и случилось. Однажды Татьяна пришла в класс без портфеля и сообщила:
—Я, Клавдия Яковлевна ухожу из школы!
Классная руководительница долго ее уговаривала, приводила всевозможные доводы не спешить, но Татьяна была где-то далеко и учительница вдруг неожиданно замолчала. В классе стало тихо-тихо.
—Хорошо, Татьяна, пусть будет по-твоему! — и пожелала ей счастья в семейной жизни. Девушке тогда было шестнадцать лет. Сейчас уже разрешено и с четырнадцати лет жениться и выходить замуж. Время изменилось. Оно стало привлекательным для пошлых богатых злодеев.
Еще я помню Аню, она дождалась окончания школы. После Ната. Из ребят Виктор. Мне долго не было известно о его женитьбе. Затем настала очередь Светланы. Как-то однажды прибежала тетя Маша и сообщила матери:
—Люба, моя Светлана замуж выходит. Не знаю, что мне делать?
—Что-что, соглашаться!
Я был на ее свадьбе. Жених не наш, из города. Инженер по специальности, спортсмен.
Тетя Маша сказала о нем, что он толкает какие-то штанги. Я решил подсмеяться и спросил:
—Теть Маш. Он как толкает: от себя или к себе?
Потом Надежда Ватуринова. Она то ли вышла замуж, то ли нет, но ребенка себе родила. Ее мужа мне не доводилось видеть.
Фоков был следующим после Семена. Но это было значительно позже.
Я среди наших ребят был крепкий орешек. Не торопился. Меня от всех девушек заслонила собой Кустина. Я из-за нее не обращал на них внимания, хотя многие на меня поглядывали, не без интереса. Вначале Светлана, она работала у нас на заводе в лаборатории — высокая красивая с греческими чертами лица, затем Марина и, конечно же рыжеволосая красавица Елена. Я был равнодушен к ним и не отвечал им взаимностью.
Однажды Марина, я случайно подслушал, сказала о Нате, Елене:
—Вот зараза держит парня. Хоть бы не замужем была, а то ведь муж под боком, скоро ребенок будет, а не отпускает. Как собака на сене.
Я улыбнулся и прошел мимо. Мне не нужно было им ничего отвечать, а вот дома приходилось туго. Мать, да и отец поговаривали о том, что мне уже пора думать о женитьбе, а не кружить около Наты, замужней женщины. Я с трудом отбивался от них:
—Еще рано,— говорил я, — рано! Как вы этого не поймете. Мне нужно окончить институт.
Я его окончил, и успешно защитил диплом. Прощальный вечер проходил в ресторане. Домой я возвратился только утром. Торжество длилось вечер и всю ночь. Вчерашние студенты, а после защиты и получения «корочек» — дипломированные инженеры долго прощались друг с другом. Расставаться было тяжело. Но начинался новый день — новая жизнь.
Из того прощального вечера я запомнил слова своего профессора:
—Друзья!— сказал Юрий Алексеевич. — Мы с вами не прощаемся. — При этом он нам ребятам жал со всей силой руки, а девушкам их целовал. — Знайте, при желании вы всегда можете запросто забегать в свой институт. Свой! — повторил он еще раз. — Для тех, кто уж очень будет скучать, скажу:
—У нас есть аспирантура. Так, что добро пожаловать!
Диплом я защитил на отлично. Обучаясь в институте, я понял, что оценки в школе еще ничего не значат. Напрасно мне учитель математики Иван Семенович пророчил в лучшем случае училище. Даже простой двоечник может при желании стать специалистом и не просто специалистом, а высокого класса.
Я принес диплом домой, и мы семьей отметили день его получения. Мать постаралась, накрыла стол. На завод я взял бутылку шампанского и торт, специально такой, какой любит Ната.
Ната шампанское не пила, торт едва покушала:
—Юрий Александрович!— сказала она официально и громко. — Я тебя поздравляю со знаменательным событием, — а затем тихо, — но кушать не могу, меня сейчас же вырвет. Под столом она нашла мою руку, мы сидели рядом, и в знак благодарности крепко пожала ее.
—Я сегодня последний день, ухожу в декретный отпуск. Смотри, какой живот,— и Ната откинулась на спинку стула. — Я засмущался и перестал к ней приставать.

Прошло время, и Евгений сообщил мне, что Ната родила девочку. Он все данные выдал и вес, и рост, и описал ее приезд из роддома. Похоже, Фоков забыл о том, что наша бывшая одноклассница уже замужем. Слишком он уж часто влезал в ее личную жизнь.
Однажды он навестил меня дома, долго и с жаром говорил только о Кустиной. Моя мать слушала, слушала его и не выдержала, взорвалась:
—Жень! Да оставь ты ее в покое,— сказала она. — Все уже уши нам прожужжал. Расскажи как там мать Лидия Ивановна? Что с твоим отцом Станиславом Александровичем? Ты с ним отношения поддерживаешь или как отец ушел, так и все, пропал?
Фоков о семье рассказал, но без энтузиазма, был не многословен. Я видел по лицу друга, что после произощедшего развода родителей, ему весь этот разговор был не приятен. Он редко виделся с отцом. На то были причины: в новой семье Станислава Александровича родился ребенок, и это маленькое существо требовало к себе особого внимания. Молодая жена не справлялась с обязанностью матери. Станислав Александрович вынужден был часто отказываться от командировок, которых на его работе было много и помогать ей. На него в редакции газеты уже не так смотрели как раньше. Злой, часто готовый сорваться он не вызывал у Евгения желания с ним встречаться.
Мой друг запозднился. Он начал собираться домой, когда в дверях показался мой отец. Он поздоровался с Евгением и, взглянув на нас — мы сидели, развалившись на диване — прямо без обиняков, спросил:
—Ну, ребята, говорите, когда собираетесь жениться? Специальность у вас у каждого есть, устроены, получаете не плохие деньги! Пора!
—Да!— согласился Женя, — пора. Но это если только остановиться на достигнутом и не думать о будущем.
—Как это остановиться?— с удивлением переспросил мой отец.
—Да так. Я вот, например, надумал поступать в аспирантуру. И Юра, наверное, не прочь пойти со мной! А это — три года не простой — тяжелой и безденежной, в случае поступления на очное отделение — жизни. Вот так! — закончил друг.
Я после спрашивал у Фокова, как это ему в голову пришло такое удивительное решение. Это был выход из того положения, в которое мы с ним попали. Лидия Ивановна также допекала Евгения — требовала, чтобы он определился. Пыталась знакомить его с девушками. Но мой товарищ на них не обращал внимания. Это ее удивляло и порой злило.
—Я пойду к этой как там твоей…,— она имела в виду Наташу, — я все ей выскажу. Она тебя держит, держит возле своей юбки, как собачонку. А ты и рад ей вилять хвостиком. Да что же это такое твориться? Брось ее! Брось!
Евгений Фоков все понимал, но Наташу бросить не мог и я также. Она как когда-то в детстве продолжала нас притягивать к себе. Злость на нее, если она возникала быстро проходила, стоило Наталье Михайловне лишь улыбнуться нам и взглянуть в глаза, тряхнув при этом кудряшками своих белых волос.

9
Декретный отпуск пролетел быстро. Наталья Михайловна вернулась на завод и тут же сообщила мне:
—Юра, я снова беременна, только ты пока никому не говори. Мне нужна квартира. Я же не могу вечно жить с родителями. Мой отец часто ссориться с Володей — мужем, а тебя он хвалит. Все время мне только и говорит: «Вот Юра — он настоящий парень, а этот твой, где ты его нашла. Не наш». Володя даже подумывает купить кооперативную, но я сказала ему, что стою на очереди и как молодой специалист получу квартиру бесплатно. Там, где он работает сто лет нужно стоять на очереди.
У нас это проще. Я получу! Правда?
Я утвердительно кивнул головой.
—Наш завод ведь строит жилье?— снова продолжила Наталья Михайловна.
—Да, строит,— сказал я. — И строит много. Каждый год сдает дом, а то и два. — Моей подруге могли предоставить квартиру. Тем более после рождения второго ребенка.

Свою первую девочку Ната назвала Евгенией. Я был удивлен. Неужели она так влюблена в Фокова? Евгений никак не мог быть отцом ребенка. Оказалось все проще: отца Владимира, мужа Наты звали Женей вот он, и попросил дать дочери такое имя.
Наталья, не знаю, какая у нее была фамилия, не запоминал ее и не старался, получила квартиру от завода и не какую-нибудь, а трехкомнатную. Она была довольна (это произошло еще до рождения Ларисы — второй ее дочери) и на радостях принялась всех приглашать к себе на новоселье. Я оказался в числе первых приглашенных. Фокова она тоже позвала. Мы решили с ним сходить. Владимир находился в командировке. Частые его отлучки из дома были связаны не с работой, где он был приписан. Муж Наты с бригадой таких же, как он сам ребят занимался ремонтом церквей — золотил купола. От заказчиков не было отбоя. Деньги лились рекой. Он не успевал их считать. В последствии, во времена так называемой перестройки, его «халтура» приобрела статус работы. Но он уже не был главным. Нашлись мужики покрепче его. Владимир Евгеньевич как был бригадиром так им и остался.
Во время новоселья я мельком заметил, Евгений пытался прижать Наташу в коридоре, но она, хихикнув, оттолкнула его, и сказала:
—Нет, дорогой дружок, нет, мне нравиться Юра, а не ты!
Это она сделала нарочно. Наталья Михайловна хотела позлить Евгения. Фоков ей основательно надоел. Он явно приставал. Смотреть со стороны на него было не красиво. Тем более что на новоселье присутствовало много посторонних нам людей.

Мой друг догадался, что Наташа по поводу меня пошутила. Но это уже было после. Поступок Кустиной несколько отрезвил его, и он весь остаток вечера потратил на меня. Мы вилками ковырялись в тарелках, пили вино, хвалили квартиру и хозяйку. Еще Фоков удивлялся:
—Юрий, не знаю, как Владимир мог ее оставить одну и спокойно уехать работать.
—Ничего страшного,— сказал я и похлопал друга по плечу, — это тебе дай волю, так ты всех женщин запрешь по домам. Владимир сам любит свободу и своей жене не надоедает. Такое поведение принято во многих культурных современных семьях и осуждать мужа Наты за это не следует.
Фокову спешить было некуда. Он мог сидеть у Наты долго. Его дом находился в двух-трех кварталах — езды десять минут. Мое же время было ограничено: электричка ждать не будет. Я, мельком взглянув на часы, когда-то подаренные отцом, тут же определил — пора.
—Ладно,— сказал я Евгению, — нужно и честь знать. Ната, хоть и была несколько не в себе: вина выпила не один бокал, сразу же заметила, что я собираюсь уходить. Она попыталась меня задержать. Но не смогла. Тогда Ната решила меня проводить. На новоселье присутствовали ее родители. И она, обратившись к матери, сказала:
—Мам, побудь с гостями я сейчас!— пошла за мной.
Ната часто теряла равновесие и заваливалась на меня. Такого раньше не было. Фоков, как только увидел, что я ухожу, тут же последовал за нами. У лифта Ната прижалась ко мне и поцеловала на прощанье. Фоков сам ее поцеловал. Просто так уйти он не мог.
Уже на улице я принялся у него расспрашивать об аспирантуре.
—Зря я с тобой пошел,— перебил меня Евгений. — Ната такая тепленькая. Одно удовольствие.
Я его осек:
—Ты меня раззадорил мыслью о продолжении учебы. Так что я хотел бы знать от тебя подробности. Не тяни, выкладывай все как есть.
Я не часто встречался с Фоковым. В доме Наты у меня не было возможности его расспросить. Теперь мы были одни. Нам никто не мог помешать. Однако мой товарищ только и делал, что говорил о Наталье Михайловне. Я с трудом прервал его и, глядя Фокову прямо в глаза, спросил:
—Евгений, помнишь наш разговор об аспирантуре у меня дома? Скажи, ты тогда пошутил или все же решил серьезно пойти учиться?
—Я, до того как встретиться с тобой, — сказал Евгений, — разговаривал со Светланой. Так вот Светлана мне похвасталась о том, что она поступила в аспирантуру. Вот я и брякнул. Ну, чтобы твои родители не приставали к нам. А ты сам думай. Ко мне мать пристает, но я отбиваюсь. Однажды я ей сказал: «Мам на кого я тебя оставлю. Ты жить с чужой женщиной не сможешь. Она для тебя будет соперницей. Ты даже по прошествии многих лет не можешь терпеть вторую жену отца, хотя он пытался сделать вас подругами! Поэтому не напоминай мне о женитьбе. Хорошо!». И она не напоминает, почти не напоминает. А для тебя аспирантура это выход. Я хотел тебе помочь. А потом, ты думаешь, раз я во всем отличник, то значит должен обязательно быть ученым? Умение легко заучивать материал — это оценки — пятерки, а главное другое — склад ума. Я, например, не могу легко, как ты расписать последовательность действий — найти алгоритм для решения задачи, даже простой. У меня все происходить спонтанно само по себе. И еще кропотливый труд не для меня. А у тебя этого не отнять. Есть. К тому же ты — заводной, увлекающийся. Так что вперед!
Я внимательно выслушал Фокова и задумался. Мой друг был прав. Мне при поступлении в аспирантуру можно было на несколько лет освободиться от притязаний родителей по поводу женитьбы, к тому же учеба могла повысить мой статус, положение на заводе. Еще что? Я в заводской лаборатории обрел интерес к исследовательской работе. Мне нравилось анализировать результаты, полученные при испытании образцов. Порой я даже задерживался после работы. Коллеги это замечали и советовали мне идти учиться дальше.
О том, чтобы обзавестись семьей я и не помышлял, не было даже в мыслях. Ната или никто. Вот был тогда мой девиз. Поэтому не могла моя бабушка Вера Борисовна дожить до моей свадьбы. Дедушка Иван Павлович тот не напирал. Умер тихо без желаний. Его, моя жизнь не касалась. А вот мой отец, наверное, был весь в свою мать Веру Борисовну. Он задыхался от астмы и, наверное, оттого боялся, что не доживет до тех счастливых дней, когда вокруг него будут сновать внуки и внучки, и поэтому, во что бы то ни стало, толкал меня к женитьбе. Мать от отца также не отставала. Порой я даже хотел убежать из дома, перебраться в общежитие.
Я с нетерпением ждал того дня, когда село прекратит свое существование, и нам дадут квартиру в городском доме. Там мои родители, занявшись обустройством «апартаментов», меня, возможно, оставят в покое. Но о нашем селе, вернее его остатке — «оазисе» словно забыли.
—Давай, хорошенько и не торопясь, обсудим,— сказал я Евгению. — Необходимо взвесить все «за» и «против». Ты, напрасно себя недооцениваешь! Я понимаю, мне проще, я не так давно окончил институт, еще не успел разлениться и могу снова взяться за учебу, но и ты ведь можешь? Ты сильный!
—Ну и что, у меня другие планы,— тут же выдал мне друг. — Понимаешь, другие!
Мы долго говорили. На улице стало темнеть. Я отыскал руку Фокова и принялся жать ее. Я хотел тут же пожелать другу спокойной ночи, проститься и отправиться на вокзал. Но не тут то было, Евгений вызвался меня проводить.
Порой я нехотя задумывался над тем, что нас двоих могло соединять. Ведь нам проще быть врагами. Это помогло бы нам, гораздо быстрее разобраться с Натальей Михайловной, а не ходить вокруг и около. Она уже давно была бы моей женой или же женой Фокова. Наше топтание на месте не позволяло ей смотреть на нас как на мужчин. Мы для нее все еще были пацаны — школьные товарищи. Нужно взрослеть думал я. Пора. До каких пор нам быть детьми.
Мы прибыли на вокзал. Я взглянул на табло. У меня еще было время. До отправления электрички оставалось минут пятнадцать, и я решился:
—Послушай, Женя давай бросим Нату. Я тебе не враг. И ты мне. Мы с тобой друзья. Лучший выход сказать друг другу: «Она нам не пара». — Мой друг задумался. Город жил своей ночной жизнью. Был выходной день. Народ на улицах гулял. Наши голоса звучали не громко и никого не привлекали.
—Юрий, я долгое время жил в селе, — сказал Фоков, — а теперь вот живу в городе и чувствую разницу. Я уверен, о чем бы мы с тобой не говорили, здесь в городе до нас никому нет дела. Мы здесь все равно, что в лесу. И Ната в лесу, — ей необходим, близкий товарищ…
—Не то ты говоришь, — перебил я Женю.— Я согласен с тобой. Здесь, даже в толпе мы одиноки, а в селе не скроешься, каждый на тебя смотрит, определяет, чем ты дышишь. Им все о тебе известно. До мельчайших подробностей. Ты как на ладони. А это значит, что я от тебя хочу услышать правду. Будь мужчиной скажи: «Ната для нас школьная подруга и не более.
—Что говорить?— ответил Евгений. — Я знаю, Наташа будет со мной, иначе бы не бегал за ней. Ты, мне друг, поэтому поверь, вот здесь и Фоков постучал себя по голове, голос мне все время нашептывает: «Женя подожди, подожди — придет время и все решиться». Владимир он городской. Он не наш. Это мы с тобой сельские. Я дождусь Наташу. Я бы давно уже был на том свете. Без нее мне не жить, — закончил Евгений. — А ты поступай, как считаешь нужным. Я бы тебе посоветовал: иди в аспирантуру! Вот так!
Я испугался. Фоков был полон решимости. Его взгляд блуждал где-то в далеком будущем. Ему наверняка был нужен врач. Он был болен. Я, на вокзале, когда садился в электричку сильно сжал поданную мне руку, долго тряс и не отпускал Фокова. Мне хотелось передать Евгению свои силы. Он, напитавшись ими, должен был устоять, какой бы не была трудной жизнь, не пасть духом.
Евгений словно почувствовал мое настроение и сказал:
—Да не бойся ты. Все будет хорошо.
«Дай Бог, дай Бог!» — подумал я, и тут же заскочил в электричку. Двери с шумом закрылись, состав дернулся и стал резко набирать скорость. Бледное лицо Фокова мелькнуло и исчезло в темноте.
Я не знаю можно ли считать его последующую жизнь хорошей. Что в ней было такого хорошего?

10
Собой я был ничего: среднего роста, плечист, крепко стоял на ногах. Лицо у меня было обычное. Ничего такого страшного, что бросалось бы в глаза или же красивого. Меня отличало от других парней лишь поведение. Оно было таким, что девушки хотя и заглядывались на меня, но серьезно ко мне не относились. В селе, где я жил все меня считали женихом Наты, хотя и знали, что она замужем за каким-то городским парнем.
Рядом со мной в лаборатории работали: Светлана, Марина и Елена — девчонки красивые и умные. Одно время они ко мне льнули. Но потом непонятно по какой причине вдруг охладели и любые мои знаки внимания принимали, как шутки.
Я догадался — все из-за Кустиной. Время мной было упущено, и я должен был искать себе девчонку где-то вне дома, вне завода.
После разговора с Фоковым я решил оставить Нату. В свободное время я ходил в кино, бывал в музеях, посещал выставки. Рядом не было Кустиной. Не было и Фокова. Я общался с незнакомыми мне людьми — заводил новые знакомства.
Мои шаги «на сторону» были тут же замечены Натой. Она почувствовала мое отчуждение и испугалась. Кустина не желала меня отпускать. Я должен был оставаться у нее «на поводке». Этот «поводок» мог быть слегка приспущен или же подтянут, но ни в коем случае не порван.
Я работал с Натальей Михайловной в одной группе, и мы многие задания начальника выполняли вдвоем. Она могла, передавая мне, например, документы слегка задержать руку и вот я уже касался ее пальцев. В цех я редко ходил без нее. Мы всюду везде были вместе. Она шла обычно впереди, я за нею. Стоило ей вдруг неожиданно остановиться, и я тут же сталкивался с ней. Она смеялась и говорила мне:
—Извини, я засмотрелась.
Везде, всюду была она, а уж в мыслях подавно. Порой ее чрезмерное внимание меня угнетало. Я начал подготавливать себя к тому, что мне пора уходить с завода. Обстановка вокруг меня должна быть другой. Я должен «вращаться» среди других людей. Там, где меня не знают.
Однажды я решился и отправился в свой институт, который не так давно окончил, к профессору, своему учителю, мне были памятны его напутственные слова, сказанные нам дипломированным специалистам: «Все дороги для вас открыты, но и об институте не забывайте. Заходите просто так. Мы будем рады вас видеть у себя. Для желающих продолжить свое образование у нас есть аспирантура. Стране нужны ученые».
Я встретился с Юрием Алексеевичем. Он выслушал меня и сказал:
—Похвально Юрий Александрович, что вы надумали учиться дальше. У вас большой стаж работы на заводе. Это плюс. Но, что я вам скажу, работу придется оставить. Я знаю ваш завод. Он хорошо оснащен. Там солидная база. Но там у вас будут проблемы, так как все ваши лаборатории, завязаны на производство. Вам сложно будет проводить исследования, не вписывающиеся в тематику завода, поэтому я предлагаю пойти работать к нам или же на худой конец в научно-исследовательский институт. Направление, которое я хочу вам предложить — новое. В нем много неизвестного, оно развивается. Некоторое время я поразмыслю над темой, а после мы снова встретимся. Хорошо? Подумайте и приходите.
Я пришел. Дал добро на поступление в аспирантуру. Согласился и на трудоустройство в научно-исследовательский институт. Тут же при мне Юрий Алексеевич позвонил своему знакомому, какому-то Шестереву. Разговаривая с ним, он спросил у меня:
—Инженером пойдешь?
—Да!— ответил я.
—Ну, вот и договорились,— подытожил Юрий Алексеевич, попрощался со своим невидимым собеседником и положил трубку.

Так я сменил работу. Ушел с завода. Ушел от Наты. Мне теперь не нужно было от нее зависеть.
По утрам я стал ездить в научно-исследовательский институт. Дорога оказалась несколько длиннее, чем до проходной завода, но это меня нисколько не расстраивало. Я нашел способ не менять свой график — поднимался в назначенный час, но, ужав время на сборы, выходил из дому пораньше и всего лишь.
В НИИ я попал во вновь организованную лабораторию. Меня встретил Максим Григорьевич Шестерев. Он был человеком очень деятельным не только на работе, но и за пределами института. Детская мечта стать летчиком манила его — он посещал клуб ДОСААФ, летал на спортивных самолетах и не только — прыгал с парашютом. Не забывал Шестерев и о своих сыновьях. Они находились рядом. Я тоже подумывал обратиться к нему за помощью и записаться в клуб, тогда такое было возможно, но скоро Юрий Алексеевич мой руководитель взял меня в оборот и, мелькнув белокрылой птицей, самолет, неожиданно появившись у меня перед глазами, также неожиданно и исчез, будто и не было его.
Обстановка в НИИ отличалась от заводской. Кроме того, лаборатория была на грани становления. Мне приходилось первое время заниматься самыми различными делами, даже столы таскать.
Коллектив лаборатории только-только формировался и поэтому я не испытывал себя новичком. Длительная работа на одном месте снижает интерес, расхолаживает и вообще плохо действует на человека. Я был рад изменениям условий в своей жизни. Здесь у меня появился стимул к работе.
Экзамены в аспирантуру я сдал успешно и был принят на заочное отделение. Юрий Алексеевич не раз говорил мне, когда я был еще студентом:
—У вас молодой человек есть дар исследователя, не следует об этом забывать, дерзайте…
Он помог мне определить тему диссертации. В НИИ благодаря его знакомому я был подключен для участия в работах, позволяющих мне в последствии набрать необходимый материал для диссертации. Ко всему прочему рядом со мной работало много красивых девушек и я мог в них на зло Нате влюбляться. А еще у меня появилась возможность часто выезжать в командировки, и я мог в любой момент привезти себе невесту издалека.
Однако скоро я понял, что на девчонок мне заглядываться нет смысла. Одна довольно симпатичная особа Вера однажды мне открылась:
—Юра я тебя просто обожала. Вот если бы ты не был занят, я бы была с тобой. А так я себе нашла парня.
—Да откуда ты взяла, что я занят? — были мои слова. Я не поленился и тут же спросил: — Интересно кем?
—А как же кольцо, которое я у тебя видела? — вопросом на вопрос ответила Вера. — Покажи мне свою руку.
Я показал. Никакого кольца у меня не было. Одно время я носил перстень, но затем его забросил. Этот перстень никак не мог быть обручальным кольцом. Просто я психологически создавал у всех девчонок, которые меня окружали, впечатление женатого мужчины. Таким меня сделала Ната. Я должен был всю свою жизнь быть ее потенциальным женихом, держаться около нее и подобно моему другу Жени ждать очереди, когда она освободится и пожелает со мной соединиться, выйти за меня замуж. Или же был еще один выход — не обращать внимания не только на Нату, но и на всех других девчонок и все свое время отдавать науке.
Я выбрал последнее, и окончательно разучился флиртовать, заигрывать с девушками, потерял те незначительные навыки, которые имел от общения с ними в школе, в институте, на заводе. Меня стали занимать только исследования. Я обрабатывал сотни образцов, таскал их на испытания, записывал результаты, анализировал.
На выполнение работы у меня ушло много времени. Два первых года я был простым исполнителем. Затем уже перед окончанием аспирантуры мне заведующий лабораторией предоставил возможность отчитаться. Я, хотя и нервничал — отлично выступил на научно-техническом совете, за что был повышен: мне дали должность научного сотрудника. В институте научный стаж имел значение, особенно для тех его работников, которые собирались в будущем защищать кандидатскую диссертацию. Он влиял на их заработную плату.
Наш НИИ работал по гибкому графику, то есть мы могли начинать с восьми часов утра до десяти и оканчивать соответственно с пяти до семи часов вечера. Я пользовался этим положением: приходил рано, а уходил поздно. Но даже этого времени мне не хватало. Не знаю, смог бы я вообще выйти на защиту, если бы не мой руководитель. Он мне был и отцом и наставником и учителем и коллегой и просто другом. Сколько я раз в трудную минуту порывался сказать ему: «Юрий Алексеевич, не могу больше — баста», но стоило мне посмотреть в его искрящиеся добрым светом глаза, услышать голос и слова готовые сорваться с губ вдруг застревали.
Я, при редких встречах с Фоковым своих «аспирантских дел» не касался, о работе также не говорил. У нас тем для обсуждения хватало. Мне трудно было себе представить, что именно здесь в институте я вдруг встречу Евгения. Мы столкнулись с ним в коридоре одной из лабораторий. Я бежал за результатами исследований.
Он долго жал мне руку. Опомнившись, Фоков первым делом задал мне вопрос о том, как я смотрю на то, чтобы и Наталью Михайловну перетащить к нам в институт.
—Юра послушай, вот здорово было бы, чтобы и она работала с нами рядом. Как ты думаешь?
—А зачем?— спросил я.
—Как зачем? Мы снова все будем вместе! К тому же здесь ей будет лучше. Это же ведь институт, а не какой-то завод! Там грязь. Под ногами металлическая стружка валяется…
—Ну и что? — ответил я. — Там тоже работают хорошие люди. Она их уважает. Они уважают ее.
Я думал, что он это просто так сказал. Но нет, Фоков не шутил. Он добился своего: Наталья Михайловна уволилась с завода, и пришла работать к нам в НИИ. Фоков помог ей устроиться в лабораторию, в которой работал сам.
Через день-два после трудоустройства он представил Кустину мне.
Ната смотрела на меня и улыбалась. Она встряхивала кудряшками волос, а я как завороженный не сводил с нее глаз. Убежать мне от Кустиной не удалось. Я, конечно, первое время как мог ее избегал, но потом, она «подмяла» меня — куда только девалась моя сила воли. Не было ее у меня. Я был слабым человеком и не мог избавиться от Натальи Михайловны, не мог выбросить ее из своего сердца и не думать о ней. Наталья Михайловна выглядела шикарно. Не только мое сердце, мои руки тянулись к ней, хотели ее ласкать долго-долго. Я мысленно бил себя по рукам и опускал вниз глаза. Твердил одни и те же слова: «Забудь ее, забудь!»
Хорошо, что мной занимался Юрий Алексеевич. Если бы он не был со мной жестким, не подгонял меня я бы вряд ли мог выйти на защиту диссертации. Мои мысли поворачивались в другую сторону — в сторону Наты. На последнем этапе работы я трудился над темой только благодаря силе воли моего руководителя.
Наконец наступил момент: я успешно сдал кандидатский минимум, провел необходимые исследования, оформил изобретение, подготовил пояснительную записку и принялся за написание автореферата. Загруженность делами была полной. Свободного времени у меня не было. Это заметил даже Фоков.
—Юрий, ты весь заработался,— однажды выдал он мне, — моя мать Лидия Ивановна все спрашивает, от чего ты не приходишь к нам. Она думает, что мы поссорились. Докажи, что это не так!
—Нет времени Жень. Так и скажи — нет времени!
Я старался и Наталью Михайловну «завязать» на друга. Фоков, отработав день, был свободен, маялся от безделья, пусть ею и занимается. Он любит крутиться вокруг нее и ублажать все ее желания, а у меня диссертация. Я не могу подводить своего руководителя Юрия Алексеевича. Мне нужно трудиться, трудиться и трудиться.
Мой товарищ делал успехи на любовном поприще. При редких встречах Кустина порой меня путала и называла Женей. После извинялась и ругалась:
—Все ты виноват «мерзкий мальчишка»!— кричала она. — Юра, ты меня бросил. Так друзья не поступают!
Чтобы я окончательно ее не забыл, она напросилась ко мне на защиту диссертации и после на вечере — торжестве, посвященном удачному окончанию моей работы, при всех раз несколько поцеловала меня. Я, растаял.
Причиной, заставившей меня когда-то заметить Нату, была болезнь. Ее чрезмерное внимание подействовало на меня. Я, почувствовал, как у меня поднимается температура. Мои щеки покраснели, лоб стал горячим, я стал весь дрожать.
—Ну, что вы молодой человек,— сказал мне Юрий Алексеевич и по-отечески обнял, — не нервничайте. Вы сделали великое дело. Теперь уж вам можно и обзаводиться семьей. — Он не знал, кто такая Наталья Михайловна и воспринял ее как мою невесту.
Евгений Фоков также был на моей защите, и на ласки, адресованные мне Кустиной, реагировал враждебно. Я опасался, что Евгений меня не простит. Он, когда я сближался с Натой, ревновал ее ко мне.
В знаменательный для себя день я не допускал никаких ссор и надеялся, что Евгений, Ната и я уйдем вместе, но мой друг не дождался окончания мероприятия и убежал. Мне пришлось самому провожать Кустину. Она пыталась меня затащить к себе в квартиру, говорила, что Владимира нет дома:
—Юра, он снова уехал в свою чертову командировку! Зайди хоть на минуту: я хочу, чтобы ты почувствовал как я рада твоей защите. Я знала, что ты далеко пойдешь. Быть тебе доктором…
Я еле от нее отбился, добравшись до вокзала, тут же позвонил Фокову. Трубку взяла Лидия Ивановна. Она поздравила меня с успешной защитой. О Жене она сказала, что он уже спит. Мне не верилось. Он наверняка лежал в темноте с открытыми глазами и мучил себя. Уж кто-кто, а мой товарищ был горазд — мог из мухи сделать слона — жизнь его без самоистязаний ничего не значила.
Справившись о том, что Евгений уже дома я тут же о нем забыл и отправился в свой «оазис», представлявший собой улицу-село. Я, как тот рак-отшельник спешил спрятаться у себя в раковине-доме, находя успокоение от всех — каких бы то ни было невзгод.
Он — «оазис» меня встретил тихо. Окружавший город казалось все забрал себе. Не было того, что раньше. Увеселительное учреждение — дом культуры был закрыт. Сельское хозяйство также было свернуто. Отец уже не работал на ферме: успел уйти, еще до развала села, на пенсию.
Улица — село была в темноте. Фонари на столбах не горели. Свет давали редкие окна домов, где люди не спали. Эти самые дома вдруг стали низкими, приплюснутыми. Еще свет исходил от ближайших высоток.
От станции я довольно быстро добрался до дома. Мне это было сделать легко: дорогу знал наизусть, мог одолеть ее даже с закрытыми глазами.
Мои родители не спали. Они ожидали меня. Я их на защиту диссертации не пустил. Мне не хотелось при них вдруг оказаться дураком. Я боялся неожиданностей.
Едва стукнула калитка, и я вошел во двор, как из дома на крыльцо вышел отец.
—Ну, как успехи!— сразу же задал он мне вопрос.
—Нормально!— ответил я. — Защитился, пошли в дом — расскажу все!
Мать, увидев меня, принялась накрывать на стол, но я кушать не хотел и отказался. Она сказала:
—Ну, я хоть чайник поставлю, а ты давай рассказывай!
—А что рассказывать? На диссертационном совете я вел себя прилично. Доклад у меня получился что надо — не затянул — вложился в отведенное мне время. Не зря, когда готовился, четко его вымерял по минутам. На вопросы членов совета также ответил без каких-либо задержек и обстоятельно. Я собой доволен. Доволен чрезмерно, — сказал я. И это было правдой. Меня беспокоил друг. Зря он так поступил. Не культурно с его стороны. Зачем убежал, не дождавшись окончания мероприятия. Не мог, хотя бы в такой знаменательный для меня день отодвинуть свои обиды. Я ведь на Нату не претендовал. Он об этом знал.
Родителям о нашей размолвке я ничего не сказал. Знать им о том было необязательно. С Фоковым я должен был разобраться сам. Он меня подтолкнул к поступлению в аспирантуру. Правда, сам учиться не стал. Учеба его не волновала лишь только одна Кустина. И вот теперь она стала для нас яблоком раздора.

11
«Наташа-Наташа!»— размышлял я, не понимая, от чего у нее не заладилась жизнь. Ее отец Михаил Ромуальдович всегда называл меня женихом. Я, наверное, и должен был стать ей мужем. Девушка опрометчиво поступила с самого начала. Так, наверное, бывает. Сделай один неверный шаг и любой другой — неправилен.
Однажды ее муж красавец Владимир из командировки не возвратился. Нашел себе на стороне женщину и остался у нее жить.
Фоков сиял. Я давно его не видел таким — лет сто, наверное.
—Я же говорил,— кричал он мне, — она будет моей.
Я, про себя подумал, а почему бы не моей. Подумал так, мельком и тут же отогнал мысль прочь, лишь только заметил черноту на лице у Жени, которую даже не устраняла улыбка. Он, наверное, почувствовал исходящую от меня опасность и приготовился к отражению любых с моей стороны мероприятий на сближение с Кустиной. Нет, я не должен был засматриваться на Нату. Фоков не переживет. Это с моей стороны будет предательством. А черт с ней, — решил я. Пусть что хотят то и делают. Мое дело сторона. Я выбрал науку, в науке и останусь. А Нату я оттолкну от себя.
Я выстоял. Отдал Нату Фокову. Он зачастил к ней и крутился рядом, не только на работе, но и дома, у нее на квартире. Дочки Натальи Михайловны к нему привыкли и были от него без ума. Ната и меня приглашала к себе в гости. Я, игнорировал ее, ссылался на дела.
Мать едва только узнала, о том, что Кустина снова живет одна, стала Христом Богом заклинать меня:
—Юра, не смей. Не смей с ней водиться. Она тебе не пара. Неужели ты не найдешь себе девушку? Да они от тебя должны не отходить. Вон, посмотри к нам соседская девочка Юля заходит. Правда, тебя никогда не бывает дома. Тобою интересуется, расспрашивает у меня. Что и как? Она еще молода. Но девочки быстро растут. Глядишь, и невеста. Ты, ведь после защиты диссертации завидный жених. У тебя должность — заместитель заведующего лабораторией — ты начальник, зарплата приличная. Зачем, зачем тебе нужна разведенная женщина и при том не одна, а с выводком. У нее же дети?
—Мам, да не беспокойся ты обо мне, все будет хорошо!
—Как же не беспокоиться? Что я без глаз, не вижу? Ты, да еще твой друг Женя — вы вокруг нее как дурачки крутитесь. Бросьте ее. Я вот Лидии Ивановне позвоню. Я ей все скажу.
Мать позвонила. А на следующий день Фоков с нервной гримасой на лице ворвался ко мне в кабинет и принялся высказывать:
—Юрий, ну разве так можно, зачем твоя мать ругала Наташу. Что она ей сделала?
—Да нет, она не Наташу ругала,— возразил я Евгению, — она нас ругала. И права была. Я вот представь когда Кустина далеко от меня готов ее ненавидеть, а стоит ей приблизиться, улыбнуться мне, тряхнуть своими кудряшками и все растаял. Ее до гроба. Ты как хочешь, я — сторона!

Фоков ушел. Он был доволен. Наталья Михайловна осталась ему. Но я, какими бы не были у меня отношения с Евгением, был по-прежнему ее, хотя и избегал, сторонился Кустиной — все делал, чтобы не встречаться.
Моя мать каждое утро, когда я отправлялся на работу, вбивала мне в голову:
—Сынок, смотри, будь осторожен. Ты птица важная, Наташа хочет тебя заполучить. Женя у нее запасной вариант.
Мать была права. Как я не старался быть от Натальи Михайловны в стороне, мы нет-нет и встречались. То утром на проходной. Порой где-нибудь в лаборатории. Не оставляла она меня и в кабинете.
—Юрий Александрович я снова к вам с бумагами,— слышал я ее тонкий приятный голосок. — Вы должны мне их подписать. Не торопитесь, я подожду. Мне спешить не куда.
Я понимал, что это не ее работа, но ничего поделать не мог. Мне волей-неволей приходилось в спешном порядке давать документам «ход». Иначе меня ждала новая встреча с Кустиной.
Правда, встречи эти были кратковременными. Наталья Михайловна так теперь я ее называл, желала их растянуть. Я был не многословен, и все ее попытки — отсекал:
—Не могу, у меня работа. Я загружен «под завязку». Так, что извини, не обижайся!
Нет, ссориться я с Кустиной не хотел. Мне обходимо было удержаться, устоять, не скатиться к прежней фамильярности в отношениях. Только — официальные и никакие более.
Отдыхал я от Кустиной, находясь в командировках, уж там меня трудно было достать. Хотя иногда она и туда добиралась — находила возможность позвонить, будто бы по делу.
Однажды, я чтобы оттолкнуть Наталью Михайловну от себя не сдержался и похвастался ей о своем романе в большом волжском городе. Что было? Она мне такой скандал закатила, а после изо дня в день преследовала. Не знаю, что бы со мной было, если бы я не дал ей слово забыть о своей девушке и не возобновлять отношений. Для полной уверенности в исполнении моего слова она потребовала у меня записную книжку, отыскала нужную страницу, на которой был записан ее телефон, вырвала и листок разорвала на мелкие кусочки.
Я тяжело пережил то время. А что делать? Фоков мне не помог. Он лишь о себе заботился. Ната, наверняка, его накручивала. Я хотя и отгородился от своей волжанки, но и Кустину держал на расстоянии, не подпускал, как она ни старалась. Она не могла на меня повлиять, и поэтому доставалось Фокову. Наталья Михайловна с ним разговаривала холодно, улыбалась ему холодно, целовала его холодно.
—Я, не знаю,— кричал мне Евгений,— что происходит? Отчего Наташа так изменилась? Это все из-за тебя. Ты виноват!
—Ну, уж это вы сами разбирайтесь!— отвечал я ему. — Наталья Михайловна чья? Не знаешь? Твоя! Ты уже, наверное, и спать у нее остаешься? Что я не прав?
Меня задевала кажущаяся близость Фокова с Кустиной, и я порой не хотел видеть не только Нату, но и его самого.
Наталья Михайловна чувствовала причину моей отчужденности и упорствовала. Она выискивала повод, чтобы со мной поговорить. Ей нужен был долгий откровенный диалог. Не так как это часто у нас происходило, мельком порой под взглядами сослуживцев.
Для сотрудников лаборатории наши отношения, как мы не скрывали их, не были секретом. Эти самые случайные встречи каждый как-то по-своему осмысливал и интерпретировал настолько, насколько у него хватало фантазии. Я пытался не прислушиваться к разговорам людей заинтересованных шушукаться у меня за спиной — их дело, и в смысл фраз брошенных ими не вникал.
На работу в НИИ я приходил рано, уходил поздно, то есть «функционировал» по принятому когда-то графику. Постоянные заседания обсуждения и решения проблем, перенос их на неопределенное время, отчеты по договорам, бегающие перед глазами сотрудники и сотрудницы — все это выматывало. Особенно выход к высшему руководству — в дирекцию. Усталость накапливалась. Но я не взрывался. Наверное, потому что был молод. К тому же будни всегда сменялись праздниками. А праздники — они позволяли расслабиться.
Каждому празднику обычно предшествовал предпраздник — короткий день на работе. Работа в институте прекращалась сразу же после обеда. По коридорам, заглядывая в кабинеты и прочие помещения, проходила комиссия во главе с главным пожарником. Она проверяла все, стараясь заметить и устранить любые непредвиденные потенциальные опасности. После нее Максим Григорьевич Шестерев отправлял секретаршу.
—Товарищи!— объявляла секретарша, — всем собраться в актовом зале. Да и еще не забудьте захватить кружки или стаканы в зависимости от того, кто из чего любит пить, — смеялась девушка. — Будет шампанское.
Максим Григорьевич — начальник лаборатории не любил шампанское. Водка, вот это то, что надо, еще соленый огурец! Однако был вынужден потреблять и шампанское. Оно подавалось в особо торжественных случаях, например, на новый год, в день вооруженных сил или же в женский день.
Я любил праздники и с удовольствием в них участвовал. Правда, мне больше нравился свой праздник — местного значения. Он был не только моим праздником, но и моих друзей — всех тех, с кем я когда-то окончил школу. Это так называемый «день школы».

«День школы» проходил раз в году и обычно в сентябре месяце вечером у кого-нибудь в доме. Школы уже не было, на ее месте стоял высотный дом, а праздник, праздник остался.
Мы собирались своим выпуском. Порой навстречу к нам приходили наши бывшие учителя: Клавдия Яковлевна, Александр Олимпиевич, Дора Никитична и другие. Однажды — это было после «перестройки» к нам пожаловал Михаил Потапович — бывший муж Натальи Михайловны. Мы его не узнали. Он пришел в рясе и запел:
—Покайтесь рабы божьи, покайтесь!
Михаил Потапович сильно нас напугал. Минут пять мы стояли в оцепенении. А он как рассмеется:
—Что не узнали? Я теперь батюшка — священнослужитель. Церковь нашу мы всем миром восстановили, а служить некому вот я и пошел. Пока справляюсь. Так, что заходите. Отпущу грехи. Наверняка есть, а?
Мне нравилось бывать на празднике школы. Я с удовольствием ходил на него и никогда, почти никогда не пропускал, только один раз, когда однажды на вечер изъявил желание прийти наш учитель математики Иван Семенович. Я не мог находиться с ним рядом и вести себя так, как будто в прошлом между нами ничего плохого не произошло — он мне был неприятен.
Наш праздник-вечер приближался. Я, глядя на Наталью Михайловну, чувствовал, она ждала его и отводила мне на нем определенную роль. Я должен был на празднике признаться Кустиной в своей горячей любви. Владимир от нее ушел, она снова была свободной женщиной.
Подготовкой к празднику занималась Надежда Ватуринова. Проходило это мероприятие обычно у нее в доме порой у Светланы, вернее у ее матери тети Маши, или же у меня.
На этот раз все началось официально. Не знаю, с чем это было связано, возможно, с поведением секретарши.
—Вас к телефону!— сообщила она мне четким голосом.
Я взял трубку и поднес к уху. До меня донесся мягкий приятный голос:
—Юрий Александрович, здравствуйте, — это вас беспокоит… — Звонила Надежда.
—Ну, что ты так?— сказал я, — какой я Юрий Александрович! Для тебя я Юра. — Далее Ватуринова мне объявила день встречи, час, кто будет присутствовать, с кем она уже договорилась, кому еще собирается позвонить.
Я предложил для «вечера» воспользоваться своим домом. В нем было четыре комнаты, большой вместительный коридор. Площадка во дворе перед домом была заасфальтирована, и на ней в случае хорошей погоды было удобно разместить столы.
—Ну, хорошо,— сказала Надежда, — я согласна!

Девчонки, так мы звали своих бывших одноклассниц, были уже представительными женщинами и на девчонок никак не смахивали. Они пришли пораньше и занялись приготовлением стола. Мои родители тут же ушли, давая нам возможность побыть вместе. Они так всегда делали. Я знал, где их искать: в доме у матери Светланы, или же у Ватуриновой Надежды у тети Кати.
События этого вечера развивались потому же, что и раньше сценарию. Ничего необычного не должно было произойти. Я думал и не будет, но нет — этот вечер мне запомнился. Стол был накрыт шикарный — ломился от яств. Такого раньше, да и после уже не было. Я притащил икру, осетрину, ветчину и прочие вкусности. В научно-исследовательском институте мне выдавали продовольственные наборы, так называемые «заказы». Их все получали время от времени, для начальства жеребьевки не существовало. Мне при желании, так или иначе, «заказ» выдавался.
Я не помню уже, в какой момент торжества Семен вдруг сказал:
—Ну, ребята у нас и пир! Пир во время чумы… — Фраза была брошена просто так, без каких-либо ассоциаций, вылетело, но в годы реформ я часто вспоминал о ней и удивлялся неосмысленной прозорливости Семена: он ведь тогда, как в воду смотрел, предчувствовал.
Никогда, наверное, нам не было так весело и хорошо. Я за столом оказался рядом с Натальей. С другой стороны от нее сидел мой друг, Евгений, далее Светлана, Надежда, Виктор… — человек пятнадцать. Всех мы пригласить не смогли. Да и прийти, собраться классом уже было сложно. Многие из бывших выпускников, как говорится, разъехались по городам и весям. К тому же у многих были семьи, а это забота о детях, ну и работа — от нее никуда не денешься. Тогда она порой даже угнетала. Сейчас угнетает народ ничего не деланье.
Я был рад друзьям, рад тому, что принимал их у себя в доме, особенно Виктору. На застолье он попал случайно. Его привел Семен.
Парень еще в школе мечтал об армии. Он своего добился: с отличием окончил военное училище, получил звание лейтенанта и отправился служить в Германию. Затем много лет провел в Казахстане, после уже перебрался в Московский военный округ. Он быстро шел по службе: предо мной предстал уже майором. Я испытывал неудобства, обращаясь к нему по имени. Какой он Виктор? Виктор Андреевич! Глядя на его погоны, я, вспоминая наш давний разговор, убеждался, что он будет генералом.
Семен и Виктор пришли с запозданием — мы уже сидели за столами. Нам даже пришлось немного потесниться. Но ни кто в обиде не остался. Мест хватило.
Я, по праву хозяина, от лица присутствующих, предложил Виктору сказать тост. Он отказываться не стал, тут же поднял налитый до краев стакан.
—Друзья я еще не очень хорошо ориентируюсь в обстановке — лет сто, наверное, не был дома. Нет, не там, в городе, где живут мои родители, а здесь в селе. Пусть от него осталась одна улица, но что-то щемит здесь, — Виктор показал рукой на сердце, — и тянет, как перелетных птиц вернуться. Я здесь родился, я здесь провел свое детство…
Виктор говорил долго. Обращаясь к каждому из нас, он путал наши имена и успокоился лишь тогда, когда разобрался, кто есть кто. Затем выпил и сел за стол. А чуть позже, взглянув на меня и Наталью Михайловну, Виктор вдруг спросил — лучше бы и не спрашивал:
—Это как я понимаю чета Шакиных?
Его поправили. Мне было неудобно. Еще Фокову. Кустина цвела. Она даже улыбнулась Виктору. Ей очень хотелось, чтобы его слова оказались пророческими и чтобы мы были четой, той самой четой Шакиных.

Надежда Ватуринова постаралась. Вечер был организован хорошо. Мы бы долго сидели за столом, но не выдержали курильщики. Кто-то из них сказал:
—Все, баста, хватит! Нет уже сил, сидеть, нужно проветриться,— «Народ» словно ждал команды.
—Правильно!— раздались голоса. Все загалдели и стали подниматься. Мы высыпали во двор.
Я увидел во дворе Юлию.
—Ты за Светланой?— спросил я у нее. — Мы тебе ее не отдадим. Еще рано.
—Ну и ладно,— ответила Юлия и сверкнула на меня своими карими глазами, — не отдавайте, но тогда я у вас здесь потанцую.
—Да у нас и музыки нет.
—Нет, так будет,— тут же поддержал Юлию Семен. — Я сейчас схожу за баяном.
—Хорошо-хорошо, оставайся,— согласился я с девушкой. — Пусть все будет по-твоему.
В ожидании танцев женщины устроились на скамейке. Мне тоже досталось место. А вот Фокову не хватило. К тому же Евгений непременно хотел сесть рядом с Кустиной.
—Полным-полна коробушка,— сказал он, покрутившись около нас, — так дело не пойдет. Давайте разыграем места. Ну-ка все встали. Да не бойтесь же вы. Так, а теперь отошли на пять шагов вперед. Отходите, отходите! Ну вот, а сейчас кто успеет. — И он сразу же бросился к скамье и уселся. Я тоже оказался на скамье. Однако не все проявили расторопность, Наталье Михайловне, например, места не хватило. Фоков на это и рассчитывал:
—А теперь,— сказал он, захватив руку Кустиной, — есть еще места — мягкие. Разбирай — поторопись.
Я и опомниться не успел, ко мне на колени уселась Юлия. Ната со злостью посмотрела на меня. Ей явно это не понравилось. Она, оттолкнула руки Фокова и демонстративно, бросив на меня взгляд, ушла в дом.
Тут со своим баяном появился Семен, и начались танцы.
Светлана подошла ко мне и, резко посмотрела на сестру:
—Юлия сейчас же иди домой.
—Не пойду, мне Юра разрешил.
—Не Юра, а Юрий Александрович!
—Нет, Юра. Не намного он старше меня, чтобы я его так называла. Тебя же я называю Светой — называю, а он такой же по возрасту, как и ты.
Светлана схватила сестру за руку и подняла ее. Мне сразу стало как-то не уютно. Я почувствовал холод. Хотя его не могло быть. Как ни как был сентябрь. Дни еще стояли теплые.
—Пойдем, потанцуем,— сказала мне Светлана. — И мы пошли в круг. Скоро я, среди танцующих пар, увидел и Кустину. Она отошла — чернота ее покинула — Ната с удовольствием кружилась в танце. Мужчин было больше, чем женщин и Наталья Михайловна пользовалась положением, танцевала и танцевала. Она и ко мне подходила. Я отказывался.
После, когда народ снова ринулся к столу, а я задержался во дворе, Ната тоже осталась. Было часов восемь-девять, темнело. Она обхватила меня, стала, что-то невнятно шептать мне на ухо, целовать меня. Я не реагировал. Тогда Наталья Михайловна схватила мои руки и стала их прикладывать, как примочки — себе к грудям, животу и ниже, но я был глух. Мои чувства находились где-то глубоко, я не возбуждался. Правда и оттолкнуть ее не мог.
Фоков, не найдя Нату, вернулся во двор. Шум, он споткнулся, выходя из коридора о пустое ведро, отрезвил и меня и Кустину. Она опомнилась и, приняла благопристойное положение, взяв меня под руку. Затем Наталья Михайловна меня слегка подтолкнула, и мы поднялись на крыльцо. Женя встретил нас, и подхватил Наталью Михайловну с другой стороны.

Да, Наталья Михайловна Кустина тогда крепко меня схватила: на руке долго нисходили синяки. Я понял, она меня оставила, и спрятался — ушел в тень. Мой друг был доволен. На следующих танцах он не отходил от нее, и весь остаток вечера пробыл рядом.
Я был несколько расстроен и участия в веселье не принимал: сидел на скамейке и смотрел на кружащие в танце пары. Мне ничего больше не оставалось, как молить Бога, чтобы этот ее шаг был правилен. Они, думал я пара. Мой друг все сделает для ее счастья. При первом браке муж Наты — Михаил Потапович хотел быть учителем, она должна была, как в школе оставаться его прилежной ученицей. Второго ее мужа тяготил дом, он не мог сидеть в четырех стенах, по натуре Владимир был цыган и любил в жизни разнообразие. Женя — это другой человек с ним все должно было быть иначе, не так как раньше.

12
Евгений Станиславович к Наталье Михайловне переехал торопливо: на следующий день после торжественной встречи выпускников. Мне пришлось ему еще помогать перевозить чемоданы. Друг взял меня, чтобы я мог видеть, где он обосновался и как. Теперь Фоков не собирался скрывать адрес Кустиной, как это было когда-то. Он даже записал его мне на листок. Почесывая свою бородку, Евгений Станиславович не раз повторил слова:
—Вот как только обживусь, обязательно жду тебя на фуршет. Он хотел видеть меня у себя в гостях.
Мать Евгения — Лидия Ивановна, когда он собирал вещи, и мы оказались в комнате одни, торопливо украдкой шепнула мне:
—Юра, представляешь, взял женщину с двумя детьми. Зачем это ему нужно, что нет девушек?
Что я мог ей ответить?
Поругать друга за опрометчивый поступок, а про себя сказать: «Слава Богу, меня сия чаша миновала, я свободен и не связан семейными узами». Ничего подобного! Я сам был готов жить с Натальей Михайловной.
—Да, есть девушки,— ответил я ей. — Только Наташа своя — сельская.
—Вот только что!— вздохнула Лидия Ивановна и замолчала, подошел ее сын.
Сразу же после переезда Евгения к Нате вдруг неожиданно заявился Владимир. Он попытался выгнать Фокова. Кричал ему:
—Ты не имеешь права! Я с ней,— кивал на Наташу, — не разводился. — Но это ему не помогло. Фоков победил и обосновался у Кустиной надолго. Он думал, что навсегда.
Мне было тяжело. Я мысленно расставался с Натой. Это меня очень расстраивало. Теперь я никак не мог на нее претендовать, даже в мыслях, это было бы не по-товарищески.
Однажды во сне я долго и горько плакал. Мать разбудила меня и принялась успокаивать:
—Ну что ты Юра! Страшный сон приснился?
—Да! Да! Страшный сон,— ответил я. — Что я еще мог сказать? Поделиться тем, что я уступил Нату другу. Конечно же, я не проронил, ни слова. Мне нельзя было жаловаться. Ну, и что из того, что я остался холостым. Не я один, много таких, живут и ничего страшного с ними не происходит. Просто нужно привыкнуть к своему положению, не афишировать им и не слушать советы, снующих рядом доброжелателей, не лезть во всевозможные авантюры, предпринимаемые окружением, для того чтобы, как можно скорее погулять на твоей свадьбе — напиться водки, вина и наесться вдоволь салатиков.
Я извинился перед матерью и снова лег спать, а утром, как ни в чем не бывало, встал и отправился в институт. Я искал способ забыться. Мне казалось работа — это то, что надо и без остатка отдавал себя всего ей. Мои будни были загружены до предела. А еще сильнее, когда Шестереву предложили отправиться на заслуженный отдых и меня выдвинули на его место — заведующего лабораторией. Новое положение меня устраивало, и я согласился. Максим Григорьевич пожал мне на прощанье руку и сказал:
—Ну, я полетел, займусь своим любимым делом — малой авиацией — налетаюсь вдосталь.

Дома мать и отец со временем смирились с моей холостой жизнью. Я уже не слышал от них слов-упреков: «Ну, когда же ты, наконец, женишься?» Им льстило то, что в селе мне завидовали. Я был на виду и имел хорошую репутацию.
Для села репутация всегда играла большую роль. Правда, что мне было с ней делать? Ведь села как токового уже не было. Вместо десятка улиц всего одна, да и то в придачу с кладбищем. Где-то особняком среди многоэтажных зданий стояла церковь, в которой молился богу Михаил Потапович. Конечно, у нас появились телефоны, вода. Для отопления помещений и приготовления пищи мы стали пользоваться газом. Но все это было вторично. Я, имея хорошую репутацию, не мог ее реализовать во благо себе, например, быть первым женихом на селе.

Фоков переехал к Кустиной жить, а я как был, так и остался для сельчан ее женихом. «Юра плюс Ната равняется любовь» — эти слова однажды я нашел, вырезанные ножом на скамье, когда вдруг присел, чтобы завязать шнурок ботинка у железнодорожной станции. Уж если они, на какой то деревяшке, сохранились, то, что говорить о сердце. В сердце они вечны. Зря я отдал Нату Жене, зря!
Правда, с женитьбой у меня ничего не получалось. Кустина словно заговорила. Я всех своих потенциальных невест невольно сравнивал с Натальей Михайловной. Она была мой идеал. Не мог я возобновить свои отношения и с девушкой из большого волжского города — мое слово было крепким: сказал — сделал.

Многими из тех качеств, которыми я наделял Нату, она не обладала. В мыслях я превозносил ее, но все это было мне же во вред, но что поделаешь. Такова любовь. Она застит глаза — делает человека слепым.
В последствии я не раз представлял себя мужем Кустиной. И всегда меня мучил один и тот же вопрос смог бы я в несвойственном для меня положении противостоять тем невзгодам, которые неожиданно свалились на нас всех, в будущем, когда вдруг в стране начался кавардак, так называемая перестройка?
Я ведь всегда был ответственен только за себя. Да, мне приходилось помогать родителям, потому что я жил с ними, выполнять кое-какие обязанности, только и всего. Я, не был хозяином, эту «должность» у нас занимал отец Александр Иванович. Он обо всем пекся. Благодаря ему, мы, наверное, и выжили в то трудное время.
Нашим сельским людям было легче. Нас спасали огороды. Многие из тех, кто переехал в город, получив квартиры, вдруг неожиданно бросились назад в село, выискивая возможность где-нибудь прилепиться и разработать кусок земли для посадки обычной картошки. Лидия Ивановна Фокова лет пять ковырялась возле нашего огорода у канавы. Снимаемый ею урожай не раз выручал ее в трудное время.
На душе у меня было пусто. Не знаю, что бы со мной случилось, наверное, я также как когда-то Евгений залез бы в петлю. Работа меня не могла спасти. Она давала возможность забыться, но только лишь днем. Ночи были очень длинными. Они то меня и мучили. До поры до времени я сторонился всяких там оргий, был паинькой, хотя «мероприятий» в жизни всегда хватало, то премия — ее надо обмыть, то отпуск — тоже, — день рождения, просто повышение в должности кого-нибудь из сослуживцев. Рестораны, кафе, бары, женщины — все это было рядом и несло расслабление. А его мне как раз и не хватало. И я не удержался — слетел. Сколько я покуролесил? Месяц-два — не больше.
Помню, я не раз вздорил по поводу своих пьяных похождений с родителями. Отец даже кричал на меня:
—Юра, возьми себя в руки!
Я отвечал просто:
—Вы все хотите, чтобы я женился, зажил семейной жизнью. Вот я и ищу себе женщину, то есть — жену!
—Не там ты ищешь!— вторила отцу мать, — не там. Это я тебе говорю как сыну.
Нет, я не спился. Обо мне и Евгении, Лидия Ивановна сказала, как отрезала: «Не пьющие вы «люди-человеки».
Я мог попробовать, но чтобы скатиться куда-то вниз, пасть — никогда.
Мне помог Семен. Однажды, он увидел, как я пьяный плелся домой и затащил к себе. Вначале я недоумевал зачем, а он похвастался мне уловом. Где Семен мог поймать столько плотвы, я не знал. Прудов уже не было. Они были засыпаны.
Рыба плавала в большом оцинкованном тазике. Она не поразила меня своей величиной, но я загорелся, и на следующий день вместе с Семеном, забравшись в электричку, поехал на рыбалку. Наверное, час, ну чуть больше, мы были в пути, и всю дорогу Семен мне рассказывал о том, как он однажды, обнаружив на карте недалеко от станции синюю извилистую кривую, после отыскал небольшую юркую речушку.
—Я тебе такое место покажу!— сказал товарищ. И показал. Я увлекся. Мысли, посещавшие меня на природе, веяли оптимизмом. Семен стал моим лучшим другом. Рядом со мной уже не было Жени. Я за него был спокоен. За ним теперь приглядывала моя подруга — Ната. Мне не нужно было отказываться от того удовольствия, которое я когда-то испытал — рыбалки. Я снова как в детстве все свободное время отдавал этому занятию.
Семен был женат на своей местной девушке Елене. У него рос сын. Ему было лет десять. Он с ним не расставался — парень всегда находился рядом. Натаскав из леса хвороста он разводил на берегу реки костер, чистил картошку, ловил всякую мелочь. Без нее уха была бы не та.
—Водка, наркотики, клей и прочее, прочее — поразмысли сам,— сказал мне однажды Семен, сидя у костра, — до добра эти вещи не доведут! Работа? Работа она затягивает. Однако и калечит. За ней ничего не видишь. Можно свихнуться. Я сам, как и ты трудоголик, порой не могу остановиться. Меня сын отвлекает. Если бы не он, я загнулся, а так нет-нет и вырвет меня из кабинета. Я работаю на заводе, занимаюсь качеством. А качества сам знаешь, много не бывает! — Семен усмехнулся и подбросил дров. Они тут же занялись ярким пламенем.

Я выкарабкался. Вновь занялся делами. Хотя я их и не бросал, просто ослабил внимание, что оказалось кстати — началась перестройка — годы реформ.
У меня на глазах разваливалась наука. Она была не нужна. Престиж научно-исследовательских отраслевых институтов падал. Это было вызвано катастрофическим положением производственной базы. Предприятия останавливались. Рынок страны насыщался в основном только за счет экспорта и неимоверного роста цен. Сокращения коснулись всех. Людей выгоняли на улицу. На заводах закрывались участки, отделения, цеха. У нас в НИИ стали не нужны целые направления, отправляли на улицу вначале менее квалифицированных работников, а затем даже «зубров». Я не один год чувствовал себя словно на льдине. Положение было шатким. Долго испытывать судьбу мне не было смысла. Я был доволен тем, что остановился и что важно — это вовремя. Мои друзья: Кустина и Фоков — просто «выпали из гнезда». Я о них забыл. Не до того мне было, не до того.

13
Годы реформ всех коснулись, не только меня. Вначале, я думал, что жизнь, которая у нас была, можно сказать неплохая, с каждым днем, месяцем, годом будет становиться еще лучше и лучше. Но этого почему-то не случилось, да и не могло случиться; я это осознал несколько позже, когда, однажды, направляясь к себе в село, вдруг увидел на улице города танки. Они должны были войти в город на день раньше, но не вошли: мой товарищ Виктор Андреевич нарушил приказ — отказался, за что после поплатился: ему не было присвоено очередное звание генерал-майора, и он был сразу же выброшен из армии — пополнил огромные ряды безработных. Его место тут же занял другой человек. Он вел те танки; он, а не мой товарищ Виктор Андреевич.
Танки шли без правил: по разделительной полосе, один за другим скрежеща и лязгая гусеницами. Их было непривычно видеть на улице города.
—Что делают, что делают! — услышал я шепот неизвестно откуда взявшихся рядом со мной двух старушек. Они стояли в оцепенении и крестились. Я не стал задерживаться и устремился на вокзал. Мне не терпелось спрятаться в своем оазисе — селе-улице. Там было хорошо и спокойно. Только там, и ни где более.
Мать сравнивала первые годы реформ с военными, правда, их тяжесть, говорила она, никак не сравнима с тем временем:
—Знаешь, Юра, раньше хоть была надежда — вот окончиться разруха, и мы заживем. Сейчас у многих людей этой надежды нет. Все думают, что в будущем году жизнь будет еще хуже и нужно запасаться крупами, солью, мылом, спичками… — и я запасаюсь. Ты не смейся надомной. Зима грядет, зима холодная, я это чувствую, как в сорок первом году. Тогда мы были все вместе, даже генерал Мороз и тот с нами, а сейчас каждый сам за себя. Люди разобщены!
Отец делал упор на то, что вот если бы он был молод, то развернулся:
—Да-а-а, какое это славное время — все можно. Все! Никому до тебя нет дела. Ты предоставлен сам себе. Бери землю и обрабатывай. Я бы взял гектара три-четыре, купил бы лошадь и зажил…
Мне хотелось понять и отца и мать. Я должен был найти себя в новых условиях — рыночных — не потерять работу и обрести надежду.
Я выстоял. Мне помог случай: однажды, на международной выставке, где были представлены и мои разработки, ими заинтересовались иностранные специалисты. Мы создали тогда совместное предприятие. Это уже делать можно было. В условиях лаборатории я организовал производство дефицитной продукции, что позволило мне в будущем обеспечить лабораторию работой, которой вдруг на всех не стало хватать.
Мне памятен разговор с директором НИИ:
—Да, Юрий Александрович!— сказал он. — Вы счастливейший человек. Я в ближайшее время должен буду уволить еще пятнадцать-двадцать человек, и все они будут не из вашей лаборатории.
Администрация института меня уважала, и первые годы для фирмы были благоприятными — мне, никто не чинил препятствий, даже помогали. Совместное предприятие развернулось. Жизнь преобразилась не только у меня, но и у моих сотрудников. Я приоделся, купил себе автомобиль, домой привозил отличные продукты. И все было ничего, но однажды мать сказала мне:
—Юра, знаешь, тут как-то к нам в гости зашла твоя бывшая одноклассница Светлана со своей младшей сестрой Юлей, мне было неудобно. Я готовила ужин. На столе лежали: красная рыба, мясо, сыр, колбасы — ну яства иначе все это не назовешь. Ты бы видел глаза девушек. Мне было трудно не угостить их. Мы просто богатеи. Не покупай больше дорогих продуктов. Хорошо?
—Хорошо!— вот были мои слова. Я родителей слушался. Правда, на этот раз просьба матери была выполнена мной из-за того, что в положение дел вмешалась инфляция. Увеличить себе зарплату я не посмел, поднял лишь рабочим: не мог полагаться на авось, так как понимал, что ее уровень определяет их отношение к работе. Мне была памятна лютая зима прошедшего года. Много городов осталось без тепла из-за того, что были разморожены трубы. Аварии на теплотрассах тогда объяснили халатным отношением работников к своим служебным обязанностям. Но это было не так. Я это знал и поэтому, не имея возможности единолично осуществлять контроль за работой оборудования в лаборатории, а оно без должного обслуживания могло принести большие убытки не только материальные — люди могли пострадать — был вынужден платить немалые деньги. И платил. Затем был повторный скачок цен, и я снова ничего не предпринял для улучшения своего благосостояния, лишь кусал локти, из-за того, что упустил когда-то время и не купил квартиру. Деньги были. Но однажды лишь только я заикнулся отец, отругал меня:
—Ишь ты, что надумал, бросить нас с матерью хочешь? Что тебе места в доме мало. Ты же все время на работе и на работе, домой только спать приезжаешь.
Да, он был прав. Но сейчас лишняя для нас жилплощадь не помешала бы. Я мог ее сдавать квартирантам и иметь неплохие деньги. Не для себя для всей семьи.
Ситуация в научно-исследовательском институте с каждым годом ухудшалась. Науки уже не было. Шла сдача площадей, расплодившимся, как грибы, различным фирмам. Мое положение стало таким — хоть беги. Все из-за того, что мои работники получали больше всех и по зарплате в институте вышли на первое место. Но, что это были за деньги — слезы. Однако у администрации НИИ и они вызывали зависть и желание их урезать. Институт имел право, так как являлся одним из учредителей предприятия. Моя обеспокоенность была написана на лице. Первым из семьи не выдержал отец — он испугался, вдруг я снова запью:
—Юрий ты издерган, похудел и постоянно о чем-то размышляешь! Объясни, что с тобой происходит?
Я не стал ничего скрывать и поделился своими мыслями с отцом:
—Зажали меня, образно говоря, пытаются отобрать «лошадку», на которой я возделываю свою ниву! Нужно что-то делать, но что?
—А ты чего хотел, ведь то, чем ты занимаешься, называется предпринимательской деятельностью, так? Вот и предпринимай. Но не торопись. Решение должно быть мужа, а не мальчика — взвешенным.
Я решил уйти из института, но, конечно не с пустыми руками — прежде оформить и зарегистрировать новое предприятие, затем перевести на него все свое дело. У себя на новой фирме я желал видеть не случайных людей, как это было в НИИ. Пускай многие из работников меня, и устраивали, лишаться их я не хотел, однако костяк должен был состоять из друзей. Однажды, когда я рассказал матери о своих планах, она подбросила мне интересную мысль:
—А что ты мучаешься,— сказала она, — набери своих, сельских. Обратись к Надежде своей бывшей однокласснице. Она всех знает и со многими из них поддерживает отношения. Да, будешь принимать людей на работу, не забудь, сделай доброе дело возьми Юлю, соседскую девочку. Она заканчивает институт.
—Юлия, в институте учиться? — с удивлением спросил я.
—Да, учиться, а ты что не знал? Я же тебе не раз говорила: «девочки растут быстро».
Я принял предложение матери и обратился к Надежде Ватуриновой. Она стала для моего нового предприятия отделом кадров.
За делами я совсем забыл о своих друзьях: Евгении Станиславовиче и Наталье Михайловне. Причиной такой амнезии была суматошная жизнь. Я был занят делами фирмы. Пока я их утрясал, моего друга уволили, затем в скором времени и Наталью Михайловну. Мне, о случившемся, стало известно поздно, я уже ничего сделать не мог. Возможно, я бы отбил их у руководства, как ни как был вхож в высокие кабинеты. Если бы не удалось — предложил Фокову и Кустиной работать у себя и тем самым проблему решил.
Кустина оказалась женщиной цепкой. Она забросила свой диплом инженера и устроилась в банк. Эти заведения в то время росли как грибы. Они «крутили» деньги и жили зажиточно. Им жаловаться было грех. Наталья Михайловна стала работать на обменном пункте валюты и прилично получала.
Евгений нашел себе работу несколько позже. Одно время он сидел дома. Его через своего знакомого протолкнул отец Станислав Александрович. Фоков переквалифицировался и стал патентоведом. Он с удовольствием копался в библиотеке, занимаясь обработкой, подаваемых заявок на изобретение или открытие, определял их значимость и отклонял или же давал «ход».
Работы у Евгения Станиславовича было много, и он часто брал дела с собой на дом. Устроившись в мягком дорогом кресле, купленном женой, Фоков всматривался в документы. Изредка он бросал взгляд в телевизор, делал вид, что смотрит его, чтобы показать свое присутствие Наталье Михайловне. Подруга терпеть не могла — Евгений Станиславович находился рядом и в тоже время где-то далеко. Порой, не выдержав, Кустина вырывала из его рук папки, подолгу трясла ими у него над головой, и кричала:
—Ну, зачем ты принес все это! Зачем? Деньги бы хоть платили хорошие, можно было носить. Учись у меня зарабатывать! Смотри, вылупи свои глаза, и она, забравшись рукой в бюстгальтер, выуживала оттуда сотенную долларовую купюру.
Да, Евгению такое и не снилось. Он получал у себя в патентной библиотеке «копейки». Я понимал, что все эти слова Наталья Михайловна, время от времени, обрушившиеся на голову моего друга, говорила не со зла, а из-за усталости. Она мучилась оттого, что не ощущала стабильности. Благополучие в ее жизни было сиюминутным и в любой момент готово было развалиться — Наталью Михайловну могли уволить с работы и что тогда, чем кормить детей? На них одной одежды не напасешься — растут из дня в день. Однажды она не удержалась и со слезами на глазах пожаловалась:
—Юра, мне тяжело. На мое место сто девушек метят, и каких? — Красавицы! Ради работы они готовы в любой момент отдаться начальнику. Я долго здесь не удержусь. Меня ждет психушка. А мой муж объелся груш. Он не может меня поддержать. Мне не моральная нужна помощь, а деньгами, не завтра, а сейчас!
Нет, в психушку Кустина не попала. Первым не выдержал мой друг. Я, недоумевал, как можно себя мучить, если в семье все-таки есть деньги. Пусть их зарабатывает жена, но на жизнь хватает и даже больше. На черный день всегда можно отложить. Ты, если не можешь, нет у тебя возможности обеспечить семью самолично, возьми на себя другие функции, например, по созданию в доме уюта и тепла.
Нет, мой друг таким не был — это мне было доподлинно известно. Уж кто-кто, а он себе покоя не давал, даже в хорошие, спокойные годы. Ну, а во время перестройки — полуголодного прозябания и всеобщей смуты, войны мнений и катастрофических действий ни чего хорошего для страны не сулящих, а лишь наносящих вред, вред и вред — он не выдержал, не мог выдержать — его начало «глючить».
Я об этом узнал от Натальи Михайловны. Она мне позвонила по телефону. Ее голос не сразу дошел до меня. Наверное, с полгода я не общался ни с ней, ни с Фоковым. У меня и раньше были перерывы, но они происходили из-за того, что я не мог лицезреть их обоих вместе. Тогда я сумел побороть обиды и не только созванивался, но и часто заезжал к ним домой. Евгений встречал меня в добротном дорогом халате. Указав мне рукой на диван, он садился в кресло, рядом возле него крутились две прелестные девчонки, дочки Натальи Михайловны. Они его называли папой.
И вот снова. Та же ситуация. Моему поступку не было оправдания. Надо же было такому случиться, чтобы за делами я совсем забыл о своих друзьях. Я себя чувствовал свиньей.
—Юра, ты нас бросил?— спросила Наталья Михайловна.
—Да нет, ну что ты говоришь,— ответил я.
—Нет, ты нас бросил!— далее я услышал короткие гудки. Первая мысль была, нас случайно разъединили. Я, начал перезванивать, но остановился — решил поступить иначе.
Что я мог сказать в свое оправдание? Нужно было каяться.
Я заехал в магазин, накупил подарков и поехал к ним домой. Дверь мне открыла Наталья Михайловна, моя Ната. Она была несколько не в себе. Я бы сказал пьяна. Однако запаха я не почувствовал.
Кроме нее в доме находились девчонки. У Жени с Наташей общих детей не было. Однажды я завел разговор на эту тему со своей подругой, поинтересовался. Она ответила просто:
—Я боюсь, ты ведь ревновать начнешь! Перестанешь ходить к нам в гости. А я без тебя не могу. Мне тяжело, — помолчала и добавила, — я не хочу от него детей, а вот от тебя бы… — и тут же засмеялась. — Я так и не понял ее тогда, то ли она пошутила, то ли сказала серьезно.
Я прошел в коридор, снял обувь, нацепил на ноги бархатные тапочки, которые мне поднесла Женя — дочка Натальи Михайловны. Лариса ее сестра чуть меньше ростом — младшая — стояла тут же рядом. Девчонки поприветствовали меня, и ушли гулять во двор.
—Женя, только пожалуйста не долго,— крикнула ей вслед, в коридор Наталья Михайловна и покачнулась.
Я остался на попечение их матери. Она повела меня в комнату.
—А где же хозяин?— спросил я, осмотревшись.
—Хозяин?— вопросительно переспросила Наталья Михайловна. — Хозяин в больнице.
Она стояла и молчала. Долго молчала, а затем не выдержала: по щекам у нее побежали слезы. Я дернулся к ней. Наталья Михайловна упала мне на грудь и заплакала. Я гладил ее по волосам и шептал успокоительные слова.
—Ничего, ничего, все будет нормально.
—Нет-нет! Все плохо. Он сам по себе такой. Он не просто вдруг взял и заболел. Ему нужно было жить с матерью. Женитьба не для него. А может, я виновата? Не усмотрела. Последнее время, он только и делал, что сидел над своими бумагами. Просто сидел и ничего в них не правил. У него был странный взгляд. Не знаю, о чем он думал, я не спрашивала. Да еще по ночам он долго не мог заснуть. Я давала ему снотворное. Порой и сама покрутишься-покрутишься в постели, пойдешь на кухню примешь несколько таблеток и заснешь.
Наталья Михайловна была расстроена:
—Тяжело жить и тяжело рассказывать. Помнишь, заводе у нас работала одна женщина, порой на нее что-то находило. Мы однажды ее видели. Ну, дурная какая-то. Она раздевалась и нагая бегала по цеху, босыми ногами прямо по металлической стружке. Мужики ее ловили, заматывали в халат и вызывали скорую помощь. Сейчас Женя такой. Что он вытворял. Ты себе и представить не сможешь. Это нужно видеть. Я не понимала его. Искала причины. Думала, может он из-за ревности бесится, сходит с ума. Так нет, он мог меня ревновать, только к тебе. — Наталья Михайловна замолчала.
Я попытался освободиться от ее объятий. Она, словно чего-то испугавшись, еще сильнее прижалась ко мне. Я ощутил ее упругие груди и стук своего сердца. Тепло охватило меня и приятно разлилось по всему телу. Не знаю, как мне удалось себя образумить. Я, также как и мой друг, готов был сойти с ума от близости Натальи Михайловны, нет не Натальи Михайловны, моей Наты. На минуту в голове мелькнуло — она, она ни кто другой виновата, ее близость свела Фокова с ума.
Ната прижималась ко мне, и я не знал где она, где я. Если бы в квартиру не позвонили, мне несдобровать. Мои руки уже ласкали ее груди.
Я с трудом оторвался от Кустиной и подтолкнул ее к двери. Наталья Михайловна бросилась торопливо открывать дверь. Это вернулись Женя и Лариса. Они мне напомнили о возрасте. Пока Ната им помогала раздеться, я смотрел на девчонок и думал. Сколько же мне лет? За делами, текучкой буден, время совсем не заметно. Вот только был понедельник и уже пятница, завтра выходные. Да мне уже скоро сороковник будет.
Много это или мало. Для меня еще мало. Для моих друзей много. Они уже вместе лет десять. Как сложится их дальнейшая жизнь? Я не знал. Мне нужно было увидеть Фокова, только тогда я мог понять его и определить, чего ему ждать. Мне нужны были его глаза. Если они неподвижны как когда-то в детстве, когда он мальчуганом вместе со мной ходил на рыбалку ловить карасей — Наташе будет плохо. Жить она с ним сможет, если они горят и светятся. Таким, только таким он нужен Кустиной.
Задерживаться в доме Наты я не стал и сразу же после возвращения девчонок уехал, при этом я пообещал, что не брошу ее, буду помогать.

14
Наталья Михайловна была благодарна мне, потому что я посочувствовал ее положению. Деньги у меня она не взяла. Как я не пытался их втолкнуть ей в руку.
—Нет-нет,— сказала Ната, — я, получаю прилично, думаешь, где лежит Фоков? В самой лучшей больнице. Его лечат самые лучшие врачи. Правда, толку от этого лечения, никакого. Он уже не будет Женей, тем Женей, какого мы знали раньше.
Она говорила долго. Ей это было необходимо. Наталья Михайловна не могла поделиться своим горем (то, что стряслось с Евгением, ни как иначе не назовешь) — ни со своими родителями, ни с товарищами по работе ни с соседями, даже матери моего друга — Лидии Ивановне она говорила не все, щадила ее. Только своему близкому товарищу, мне Наталья Михайловна могла рассказать все, что ото всех скрывала.
Евгений с детства мне казался странным человеком, не таким как все. Ему возможно и не нужно было жениться. Я, порой размышляя над его судьбой, сожалел, что уступил ему Наташу, но винить себя не мог. Разобраться — правильно я тогда поступил или нет, было сложно. Находясь у друзей дома, я часто замечал за видимым семейным благополучием, спонтанно выплескивающуюся и тут же гаснувшую грубость, жестокость и что-то еще мазохистское, то с одной, то с другой стороны. Удивляться мне этому было некогда, я тогда был занят собой. Мне было необходимо разобраться в себе.
Жизнь была неимоверно тяжелой. Я работал на износ. Положение с каждым днем усложнялось тем, что продукция, выпускаемая совместным предприятием, где я был директором, то продавалась, то залеживалась на складе. Мне приходилось изворачиваться, придумывать новые способы ее реализации. Всех нас мучила инфляция — деньги теряли свое первоначальное значение. Цены росли скачкообразно и угнаться за ними было довольно трудно. Кроме проблем, связанных с работой предприятия, мне еще приходилось постоянно решать вопросы с администрацией института. Отчисления для НИИ дирекция постоянно повышала и требовала с меня значительные суммы. Часто у меня таких денег не было, и я протестовал.
Дома у меня также не все было хорошо: отец часто болел. Он порой отказывался от еды, много курил. На него было страшно смотреть — весь высох. Отца мучили приступы астмы. Баллончики с лекарством, не говоря о том, что стоили дорого, но еще и не всегда помогали. Что мы только с матерью не придумывали, чтобы его поддержать. Ему кололи витамины, укладывали под капельницу. Меняли лекарства, выискивая все новые и новые. Неделю-две отец держался, а затем все сначала — мышцы сковывало — воздух не попадал в легкие — он судорожно открывал рот, хрипел, пытаясь сделать вдох.
А тут еще друг слег. Женя, Евгений, Евгений Станиславович. Он стал теперь пациентом клинической специализированной больницы. Я не мог к нему попасть. Мне было отказано. Право на посещение имели только самые близкие люди. Повсюду на окнах корпусов и внутри на дверях как в тюрьме решетки. Больница под охраной милиции. Больные там были самые разные. Мой друг по сравнению с некоторыми типами, о которых я знал по фильмам, мне отчего-то представлялся паинькой. Возможно, что оно так и было. По словам Натальи Михайловны, приступы у него были не частыми. Однако если случались, Евгений становился неузнаваемым.
—Юра ты себе и представить не можешь, что с ним происходит,— говорила мне Наталья Михайловна. — Тебе это лучше не видеть.
Я, конечно, не видел. Может по этой причине, многого не понимал и к жене Евгения Станиславовича относился предвзято, порой даже пытался ее обвинять. Я считал, что она пропустила критический момент начала развития болезни, когда все еще можно было исправить, но Наталье Михайловне было не до него. Он был сам по себе. Она сама по себе.

Мой друг вышел из больницы преждевременно, не долечившись. Кустина негодовала. Она в тот же день позвонила мне по телефону, ища поддержки:
—Юра, Евгений не прошел полный курс лечения,— кричала Ната в трубку. — Его сорвали. И кто? Ты не поверишь? Отец — Станислав Александрович. Женя пожаловался ему на невыносимые условия в больнице, тот приехал и забрал его. Я, не смела даже подумать, что подобное может случиться. Зачем тогда я платила большие деньги? Я Фокова не возьму. Дети: Женя и Лариса не его родные — пусть и зовут его папой, он не их отец. Ты это хорошо знаешь. У меня есть выбор.
Что я мог ей ответить. Я согласился, но при этом сказал ей, что Женя для нее не только человек, с которым она живет, но еще и друг. Если она может товарища бросить в беде — пусть бросает. Но тогда и я ее брошу. «Ты мне уже не будешь другом»,— вот были мои последние слова Кустиной.
Наталья Михайловна приняла Женю. Я его навестил. Побыл всего ничего: минут пятнадцать-двадцать. На мои вопросы Женя отвечал просто: «да», «нет». Мне было трудно смотреть ему в глаза, он меня не видел. Я тяжело расстался с другом. Наталья Михайловна вышла меня проводить. Я остановился на лестничной площадке в ожидании лифта. Кустина вдруг бросилась ко мне, прижалась и с мольбой в голосе принялась шептать:
—Я не знаю, что мне с ним делать? А вдруг все начнется сначала. Это он сейчас спокоен — его напичкали транквилизаторами. Их действие закончиться и что тогда? Как вспомню его бешенные на выкате глаза, звериные крики и пляски в голом виде среди ночи, мне дурно становиться… Я, я боюсь его! Ты заходи к нам, не забывай? Хорошо?
—Хорошо. Я буду приходить! Ты на меня можешь положиться! — ответил я.
Бюллетень у Евгения истек, и он отправился на работу. Коллектив его принял без проблем. Им не было известно его заболевание. Первое время Фоков был незаметен, но скоро поведение Евгения Станиславовича стало резко меняться. Он приходил на работу, располагался в углу комнаты за столом, включал настольную лампу, и подолгу сидел, не двигаясь над бумагами. Если к нему кто-то обращался из товарищей или коллег ответы его были несуразными. Начальник негодовал.
—Ну, что с тобой?— спрашивал он. — Не молчи, Ответь! — Но Евгений Станиславович тупо смотрел вниз, в землю.
Начальник не понимал его. Фоков был усидчивый, толковый работник. Что могло с ним такое произойти? Он проверял документы и возвращал их Евгению Станиславовичу назад на повторное рассмотрение. А это выводило Фокова из равновесия. Он любое противодействие со стороны коллег воспринимал в штыки. А однажды мой друг так разъярился, что принялся рвать на себе одежду и сбрасывать ее на пол. Евгения Станиславовича связали, позвонили Наталье Михайловне на работу и вызвали скорую помощь.
Врачи оказали ему первую помощь и Кустина забрала Евгения Станиславовича домой. Дома Наталья Михайловна напичкала мужа снотворным и уложила в постель. И сама чтобы успокоиться также приняла несколько таблеток. Дней несколько снотворное выручало мужа и ее саму, но после оно перестало действовать. Приступ можно было отодвинуть на час-два не более. Его время буйства приходилось на часы, когда Наталья Михайловна спала. Евгений пугал детей. Они носились, скрываясь от него, по комнатам и кричали противными, ужасными голосами.
Не выдержала толстая, крикливая соседка, живущая под ними этажом ниже. Она однажды встретилась с Натальей Михайловной и налетела:
—Я, уже какую ночь не могу заснуть от ваших воплей. Что вы себе позволяете? Разве так можно? Еще что-либо подобное, и я иду в милицию, пусть там с вами разбираются! — сказала она и уже, уходя в сторону, прошипела: — Напьются, понимаешь и куролесят! Не допущу безобразия! Я найду на вашу семейку управу!
Вздорить с соседкой Наталья Михайловна побоялась, вызвала скорую помощь и тут же отправила Евгения Станиславовича в больницу. Затем на обратном пути домой она заехала к матери Фокова — Лидии Ивановне и попросила ее чтобы в процесс лечения никто не вмешивался.
—Хорошо! — ответила ей Лидия Ивановна. — Но ты должна знать, что подле меня Женя был нормальным. Вот так. Ему, да будет тебе известно, нужна была другая женщина. Но разве нас сыновья слушают.
Лидия Ивановна переживала о судьбе сына и в болезни винила не только Наталью Михайловну, но и Станислава Александровича своего бывшего мужа.

Она понимала, что Жене необходим особый уход и спокойная размеренная жизнь. Там у Кустиной такой жизни не могло быть. Она принимала Евгения нормального, здорового, а больной человек он никому не нужен. Толка от него никакого — одни только убытки и еще необходимость отдавать ему драгоценное время на уход в часы прогресса болезни.
—Парень остался без поддержки отца — не раз говорила она мне, — отсюда все неприятности. Хорошо, что я у него есть! Иначе бы он совсем пропал.
Однажды я, беспокоясь о друге, позвонил Наталье Михайловне. Я рассчитывал, что Евгений из больницы уже вышел, и находиться дома. Но дома его не оказалось. Трубку подняла дочка Кустиной и сказала:
—Дядя Юра, а папа сейчас живет у бабушки Лидии Ивановны. Мама его туда отправила. Вам позвать маму? — спросила она.
—Нет-нет Женя, не нужно. Я хотел поговорить с твоим папой! — и я повесил трубку.
Мне было тяжело. Наташа бросила Евгения. Когда-то он мечтал, хотел быть с нею всю свою жизнь. И вот один. Пусть формально не один рядом находиться Лидия Ивановна, но она не заменит ему тех отношений, которые у него были с Кустиной до его болезни. Из больницы Евгений Станиславович вышел тихим, безропотным, как ребенок, человеком. У Натальи Михайловны уже были дети, и брать еще одного великовозрастного дитя, она не пожелала.
Прошло время, и Фокову дали группу. Он стал инвалидом. Государство назначило ему пенсию. Она была небольшой. Евгений Станиславович одно время пытался даже подрабатывать, но город его утомлял. Он мог выходить на улицу по мелким поручениям матери и ненадолго.
Наиболее остро мой друг чувствовал болезнь осенью и весной. Лидия Ивановна в периоды криза стремилась отправить сына в клинику. Подлечившись, мой друг возвращался к жизни — в пространство ограниченное четырьмя стенами. При встречах он не раз говорил мне, что чувствует себя волком в клетке. Мне вспоминался эпизод в зоопарке и его слова: «Вот так бы и нас, людей посадить в клетку?»
Фоков не был уже себе хозяином. Он должен был, хотел того или нет, в итоге подчиняться своей болезни, прислушиваться к ее командам.

15
Дочка Натальи Михайловны Женя меня, конечно, расстроила. Я не ожидал такого конца. Мне трудно было поверить, что тандем: Фоков — Кустина распался и Наталья Михайловна желает жить одна. Правда, одна она долго не могла оставаться. Еще в годы совместного сожительства с Евгением к ним не раз наведывался Владимир. У него что-то не ладилось с той, другой семьей и он готов был забыть о своем эпизоде бегства от Наты. Появляясь у своей законной супруги, Владимир кричал:
—Ты не имеешь права лишать меня квартиры. Я, да будет тебе о том известно, в ней прописан. Вот так!
—Иди отсюда!— кричала ему Кустина. — Моя квартира, не твоя! Я ее заработала на заводе. Ты об этом хорошо знаешь!
Владимир уходил и на время пропадал. Уже целый год о нем ничего не было слышно. Он мог появиться в любой момент. Наталья Михайловна ждала его и боялась. Раньше она противостояла Владимиру потому, что жила с Евгением. Теперь, когда он окончательно переселился к своей матери, Наталье Михайловне нужно было самой выяснять отношения со своим законным мужем.
Там, в новой семье, у Владимира росла еще одна дочь. Кустина своего официального мужа иначе не называла, как «специалистом по девочкам». Любовь у них давно прошла. Она любила Евгения. Правда, не вечно. Фоков все-таки свалился в тот омут, куда его влекло.
«Ну ладно, — рассуждал я, — ушла у них любовь, ну а дружба? Ее ведь никуда не денешь. Она на всю жизнь!» И не раз о том говорил Наталье Михайловне. Она мои слова помнила и со мной ссориться не хотела. Наверное, поэтому продолжала поддерживать с Евгением отношения. Насколько они были серьезны, эти отношения, я не знал. И однажды при встрече, которую Кустина мне сама назначила, недалеко от места своей работы решил проверить. На мой вопрос о Фокове, женщина, глядя мне в глаза, сказала:
—Юра, сейчас он временно находится у матери. Он нуждается в покое, который я ему обеспечить не могу. Мои девочки по нему скучают. Они спрашивают: «Мама, а где папа?» Он подлечится, и я его обязательно заберу домой.

Нет, я был уверен, что Наталья Михайловна и не думала о том, дне, когда Фоков снова будет рядом с ней. Она лгала мне, пусть невольно, но лгала. Болезнь Евгения неизлечима. Однако как женщина умная, Кустина не хотела терять со мной дружбы. Я ей еще был нужен. Не знаю уж в качестве кого?
Я ее такой ласковой давно не видел. Мы говорили и не могли наговорится. Кустина сдала свою смену и была готова, как я определил, глядя на нее, хоть на край света. Во время беседы со мной Наталья Михайловна странно похихикивала. Это меня несколько пугало. Уж не случилась и с ней, как с Евгением болезнь? Однако глаза моей подруги, в которые я время от времени заглядывал, были вполне нормальными. Они светились любовью.
—Юра, хорошо бы ты жил рядом,— говорили они. — Мы могли, часто видеться. Мне было бы намного легче.
Я не мог находиться с Натальей Михайловной долго. Мне нужно было спешить в институт. Последнее время я довольно часто убегал из НИИ для решения проблем, связанных с открытием нового предприятия.
Мы остановились метрах в ста от ее дома и Кустина, взяв меня крепко за руку, долго не отпускала, а когда я стал прощаться, вдруг, неожиданно прижалась ко мне и принялась целовать. Я оторвался от Наты с трудом. Еще минута-другая, и меня бы потянуло к ней. Но я отличался от Жени. Это он мог испытывать судьбу: стоять над обрывом или у края платформы… я нет. Я, сославшись на занятость, не ушел, а убежал от нее, при этом подумал: «Ладно, Бог с ней. Жить с больным человеком нелегко. Пусть как хочет, так и поступает. С Евгением Станиславовичем не мне, а Наталье Михайловне решать. Я же, как бы меня не тянуло к ней неподдамся обстоятельствам. Ничего не выйдет». Рядом с нами невидимой тенью всегда будет стоять Фоков.

Работы у меня было по горло. Я боялся, не сделаю — все рухнет. Мне нужно было найти для нового предприятия подходящее помещение. Оттого я и мотался по городу. Стоимость аренды должна была быть не высокой, а площадь подходящей, чтобы в будущем можно было при необходимости расширить производство.
Я нашел такое помещение. Оно располагалось на окраине города. Это был цех обычного машиностроительного завода. В нем еще лет пять назад рядами стояли металлорежущие станки. Многие из них были проданы. То, что администрация завода не смогла «толкануть», отдали мне в качестве «нагрузки».
—Забирай, Юрий Александрович, бесплатно, не жалко,— сказал мне директор — толстый неуклюжий на вид мужик.
—Хорошо!— ответил я. — Возьму, но как вы сказали, бесплатно. Прошло время, и после, когда я восстановил эти самые станки и начал их использовать для изготовления заготовок, этот самый директор, театрально кусая локти, увеличил мне аренду.
Надежда Анатольевна Ватуринова по договоренности со мной, и в соответствии с выданным ей штатным расписанием по персоналу нового предприятия, набирала работников. Она была мой отдел кадров. Я ей предоставил большие права и готов был принять всех, кого она мне порекомендует.
Ватуринова, моя бывшая одноклассница, была хорошим организатором. Надежда Анатольевна или Надя меня еще в детстве доставала. Я хорошо помню ее слова:
—Юра ты неправильно делаешь, я тебе сейчас все покажу!
Ната та была проще. Наверное, по этой причине я и Женя больше времени проводили с ней, а не с Надеждой. Хотя без нее нельзя было обойтись, когда мы хотели поиграть, например, в лапту, в жмурки и другие игры, где необходим был коллектив. И сейчас была похожая обстановка. Я в ней нуждался.
Жила Ватуринова недалеко от нашего дома. Я должен был вначале миновать дом бабы Паши (Бабы Паши уже не было в живых. Она отписала дом внуку Гришке-двоечнику. Он, после возвращения из армии, уехал к отцу и пропал). Затем я должен был оставить позади дом, тети Маши — она жила с Юлией. По выходным дням к ним приезжала Светлана. Далее — стоял дом Надежды. Он был деревянным на два окна, имел всего две комнаты, и то — одна из них была кухня, наполовину заполненная русской печью. Не знаю, где они доставали дрова, но печь у них топилась, из трубы часто можно было наблюдать клубы дыма. Возвращаясь вечером с работы, домой, я часто забегал к ней, справиться о делах. Надежда Анатольевна встречала меня и вела в переднюю, сажала за стол.
Надежда Ватуринова жила с сыном и матерью размеренной жизнью. Ее отец умер, нелепо, случайно попав под трактор. Но прежде он успел и выпросил у моей матери прощение за то, что однажды, появившись у нас в доме и чуть было, не наступив на котенка, схватил его и высоко подняв, стукнул об пол.
Котенок умер, я долго плакал, не мог забыть, за что моя мать едва только отец Надежды появлялся на пороге нашего дома (он часто заходил к моему отцу) выгоняла его взашей.
—Ну, прости меня дурака, — говорил Анатолий Григорьевич. — Я же не хотел. Не знаю, как все это у меня получилось. Черт попутал! Не поминай старого.
—Сколько жить буду, не прощу! Запомни, не прощу!— кричала ему вослед мать.
Больше года он ходил и умолял ее. И мать не выдержала. Может, ей и не нужно было уступать Анатолию Григорьевиу. Жил бы он и сейчас — здравствовал. Не знаю.
Сестры Надежды Анатольевны: Валя, Вера, Женя и брат Миша жили в городе. Я их видел довольно редко — по праздникам.
Мать Надежды — тетя Катя, поприветствовав меня, тут же уходила, чтобы не мешать нам. Обращался я к Ватуриновой просто. Однако в последнее время решил себя пересилить. Зашел в дом и сказал:
—Здравствуйте Надежда Анатольевна!
—Да, что ты Юра, то есть Юрий Александрович, называй меня, как называл!
—Ну, нет,— ответил я. — Мы ведь с тобой будем работать не здесь, в селе, у тебя или у меня дома, а там в городе. Нам не следует быть фамильярными, ведь рядом с нами в будущем могут находиться солидные люди — представители важных организаций. Нам порой придется обращаться еще и похлещи, называть друг друга госпожой и господином.
Едва я появлялся у Надежды Анатольевны, она доставала бумаги и спешила отчитаться. У себя на предприятии я хотел видеть своих людей — мне случайные были не нужны.
Благодаря Ватуриновой я нашел много бывших сельчан. Правда, не каждый был для меня полезен. Надежда Анатольевна это понимала и подходила к моим требованиям серьезно. Она со всеми созвонивалась, встречалась и в беседе определяла, кого можно задействовать для моего производства. Для нее эта работа не представляла сложностей: Ватуринова ведь занималась организацией встреч — праздников бывших одноклассников. У нее здорово получалось.
Тех специалистов, на которых я останавливал свое внимание, Надежда Анатольевна отправляла к Максиму Григорьевичу моему бывшему начальнику лаборатории. Он был назначен мной директором. Хотя и пенсионер, но мужик еще крепкий фору готов дать любому молодому.
Я должен был еще какое-то время находиться в НИИ, прежде чем уволиться из совместного предприятия, так называемого СП, где я работал директором. Полностью отдавать все время своей новой фирме мне было сложно. Она функционировала без меня, и я бы сказал довольно успешно. Правда, это было связано с тем, что часть заказов я переадресовывал Максиму Григорьевичу, собираясь в скором времени передать весь пакет договоров, поставить вопрос перед руководством института о банкротстве СП и уволиться.
На новом предприятии шла работа по подготовке помещений для инженерно-технического персонала. Для рабочих были оборудованы раздевалки, комната для отдыха и принятия пищи. Начальство благоустраивалось во вторую очередь. Зарплата им в трудных случаях также выдавалась позже. На видном месте стояло производство. Оно было для меня важным. Будет работать — будут и деньги.
Мой директор часто справлялся сам. Ко мне Максим Григорьевич обращался только в редких случаях. Однажды он позвонил мне вечерком и попросил еще подыскать специалиста технолога с задатками исследователя.
Не откладывая проблему в долгий ящик, я тут же сходил к Надежде Анатольевне, и сообщил ей о просьбе Максима Григорьевича. Она тут же ответила:
—Хорошо-хорошо Юрий Александрович! Все будет сделано. У меня есть на примете одна женщина. Она не раз обращалась ко мне с трудоустройством. Правда, лет несколько эта женщина работала не по специальности, но навыков своих не потеряла. Я думаю, что она вам будет полезна.
Я дал добро. Даже не спросив ее фамилии, и в моем коллективе появилась Наталья Михайловна. Винить Ватуринову я не мог, хоть мне и показалось странным то обстоятельство, что она ни разу не назвала фамилии человека, которого мне предложила принять на работу.
С Кустиной я встретился не сразу. Она успела несколько месяцев поработать, прежде чем предстать передо мной. Я не ожидал. Забежав к себе на фирму, мне нужен был Максим Григорьевич, я, не найдя его в кабинете, спустился с антресолей и прошел в цех. Там мне попался Виктор Андреевич мой бывший одноклассник. Он, тяжело перенес увольнение из армии. Очень долго переживал, нигде не работал — перебивался на пенсию, но я вместе с Семеном уговорил его и Виктор Андреевич пришел ко мне на фирму заместителем директора по безопасности.
—Послушай друг,— остановил я своего бывшего одноклассника, — ты не знаешь, куда это запропастился ваш директор?
—Он, на участке контроля продукции, — ответил мне Виктор Андреевич. Я похлопал его по плечу и направился на участок контроля. И тут передо мной прошла невысокого роста женщина. Я увидел ее со спины: узкие плечи, талия и крутые бедра. Что-то в ней было мне знакомо, я смотрел, и не мог предположить кто она?
Женщина подошла к рабочему, обрабатывавшему на станке заготовку, и заговорила с ним. Поравнявшись, я взглянул на нее. Это была Кустина.
—Здравствуйте Юрий Александрович! — нежным голосом тут же поприветствовала меня Наталья Михайловна и странно захихикала.
—Здравствуйте!— был мой ответ. Я не ожидал ее увидеть, и она это почувствовала.
—Вот мы и встретились,— продолжила разговор Кустина. — Я, когда узнала от Надежды, что ты набираешь к себе на фирму работников, и никого попало, а из своих людей уговорила ее взять и меня. Она вначале, ни в какую! Подойди, говорит к Юрию Александровичу и поговори с ним.
Ну, как я могла подойти к тебе? Мне дочь Женя рассказала о твоем телефонном звонке. Ты ведь в последнее время со мной не очень то и хотел общаться. Так ведь? Не хотел?… Ну, что молчишь, разве я не права?
—Нет, не хотел! На то были причины. Они больше касались не тебя и Фокова, а моей работы. Правда, мне и сейчас некогда. Я тороплюсь. Вот через неделю, если все будет хорошо и я перебирусь к вам, тогда и поговорим!
—Согласна!— ответила мне Кустина и снова занялась своими делами.
Я разыскал Максима Григорьевича. Мы прошли к нему в кабинет. Там я передал ему информацию для подготовки и подписания новых договоров с фирмами и в заключение сказал:
—Максим Григорьевич готовьте мне кабинет. Я с институтом прощаюсь, ухожу. Было конечно много хороших моментов. Как ни как мы с вами отдали ему много лет. Сейчас ситуация совершенно иная. Основная деятельность НИИ не та, что раньше — это получение денег от сдачи помещений в аренду, и от сбора процентов, учрежденных им фирм. Жалко, но науки уже нет.
В тот же день я зашел к Надежде Анатольевне Ватуриновой. Она из-за дефицита на фирме помещений все еще работала на дому. Ей готовили комнату. Необходимо было обшить стены вагонкой, поставить двери и завести мебель.
Я неторопливо открыл дверь, поздоровался. Едва Надежда Анатольевна меня увидела, как лицо ее изменилось. Она меня понимала как никто другой. Я с нею и с ее сестрами в детстве разорял на болоте гнезда диких пчел. Мы добывали мед. Чтобы не быть искусанными, нам необходимо было действовать слаженно, без слов.
—Я, здесь ни причем!— еще с порога сказала Надежда. — Выясняй это с Наташей. Ты ее близкий друг, не я. — Ватуринова последнее время редко когда обращалась ко мне на «ты». Наверное, в тех случаях, когда мы говорили не о работе. А тут ее словно прорвало. Я еле успокоил женщину.
—Ладно тебе, будет. Я ведь просил подобрать инженера-технолога с задатками исследователя? Ты и подобрала! А то, что это Кустина — другой вопрос.
—Я разговаривала с Евгением Станиславовичем! Думала его привлечь. Но он отказался. Сказал мне, что он нездоров, и предложил Наталью Михайловну. «Юрий Александрович не пожалеет», — вот его слова!
Фоков сам отпустил Кустину. Он ее как бы отдал мне. Ватуринова жила в селе и хорошо знала о моих взаимоотношениях с Евгением Станиславовичем и Натальей Михайловной. Я получил то, что хотел.
Уходил я из НИИ тяжело. Директор института долго упирался, не отпускал, требовал отчета. Я его предоставил.
Он покопался в моих бумагах и сказал:
—Я так и знал. Совместное предприятие разорено. Ни одного нового договора на будущий год. Этого и следовало ожидать!
—Вы правы. Ваш аппарат с нами не работал, когда предприятию нужна была самая элементарная помощь, мне сыпались лишь одни требования. Я ведь не сразу пришел к мысли, уйти из института. В нем я проработал много лет, сделал диссертацию, защитился, стал ученым. Мне он дорог. Но что мне оставалось делать?
Я махнул рукой, повернулся и ушел. Вместе со мной уволилось еще несколько человек.
Мое увольнение состоялось перед самым новым годом.
На новом месте мне не было одиноко. Рядом со мной были свои сельские.
Наталья Михайловна часто попадалась мне на глаза. Она ждала момента, когда я ее вызову, и мы поговорим. Наши встречи были кратковременными. Мы мельком перебрасывались с ней двумя-тремя словами и разбегались. Но это все было не то. Я тянул, хотел собраться с мыслями. Бросая на нее взгляд, я замечал, что она довольно элегантна, с ней кокетничают и любят поговорить. Меня завораживала ее улыбка и светлые кудряшки. Что-то в ней было не так. Я смотрел и не мог понять что. Это странное хихиканье неизвестно откуда взявшееся — привнесенное извне, что оно могло означать? Я не раз задумывался и не мог себе объяснить.
Мужчины к ней тянулись. Она снова была свободна. Она разрешала себя любить.
Домой после работы Наталья Михайловна не торопилась, часто задерживалась. Трудно было понять причины ее задержек. С работой они были мало связаны, так как я не видел результатов. Кустина выполняла все то, что от нее требовалось, не больше.
Однажды я не удержался и спросил у нее:
—Наталья Михайловна, а ты, что же не торопишься домой как все?
—А что мне делать, там, в доме? Дети уже, можно сказать, большие: Женя — учащаяся училища, Лариса в последнем классе. Раньше я их доставала: это можно делать, этого нельзя — теперь они уже пытаются мне указывать. Так что на работе мне лучше, спокойнее. Вот так.
—Ну ладно,— успокоил я Кустину, — не переживай, — и ушел.
Иногда я, если был на машине, подвозил ее до дома и, развернувшись, отправлялся к себе в село.
Наталья Михайловна, сидя рядом часто вспоминала наши детские годы. Тогда мы с ней были неразлучны. Везде всюду вместе. Эти небольшие экскурсии в прошлое радовали не только ее, но и меня. Правда, в них все больше была она и я, Женя отсутствовал. Он, будто ушел на рыбалку и не вернулся. Я не понимал Наталью Михайловну — Нату. Ведь тогда Евгений Станиславович — Женя был нормальным парнем и не лез в петлю, не пытался покончить жизнь самоубийством. Отчего она его не видит, не говорит о нем. Куда он подевался?
Фоков меня волновал. Особенно после разговоров с Кустиной. Я, возвращался домой и звонил ему. Если это случалось поздно, трубку брала Лидия Ивановна.
—Юра, это ты?— спрашивала она, узнавая меня по голосу, — а Женя уже отдыхает. Он рано ложиться.
—Да-да знаю,— отвечал я, — просто мне бывает трудно выбрать время, чтобы с ним не только встретиться, но даже ему позвонить. Я звоню, когда вдруг в душе защемит. Как он там? Что с ним?
Лидия Ивановна рассказывала мне о своем сыне. Я слушал, влезал, протискиваясь между ее фраз, что-то выспрашивал, если была необходимость. С другом встречались мы очень редко. Я был готов, но он не хотел, боялся. У телефона Евгений мог выложиться и не подать вида, что его состояние плохое. А оно таким бывало часто. Оттого он и скрывался. В трудные моменты криза Евгений Станиславович сам звонил мне и говорил:
—Юра я дня через два, наверное, лягу в больницу. Ты мне не звони. Я сам… после. Да еще Наташе скажи,— затем он замолкал на какое-то время и после добавлял:
—Она свободна! Я ее не принуждаю жить со мной. Возможно, мне не нужно было жениться. Представь, какого теперь ей снова остаться одной. Да, то о чем я ее просил, остается в силе.
—Что за просьба?— спрашивал я.
—Она знает!— отвечал Евгений.
Я не понимал его. Однако мне не раз казалось, что в словах друга таиться что-то страшное. Что именно — было вопросом.
Евгений Станиславович помог Наталье Михайловне вырастить детей. Хотя они и расстались, он беспокоился о ней. Фоков, отзывался о Кустиной по-доброму, жалел ее. Честность сквозила в его словах. Евгений не мог быть неискренним.

16
Мои отношения с Кустиной становились все более заметными. Горящие глаза женщины, громкий смех, порой странный, далеко раскатывался по всем уголкам цеха. Наталья Михайловна часто мелькала передо мной, и я волей-неволей останавливался — общался с ней. Рядом с нами было много своих, из села. Я, разговаривая с Кустиной, не раз ощущал на себе взгляды людей. Мне нужно было вести себя осторожно, хотя бы для того, чтобы избежать необоснованных разговоров. Это раньше в дни молодости я мог быть смелым и с удовольствием демонстрировать свои поступки — хотелось быть на виду. Сейчас мне этого делать не следовало. Я мог себя скомпрометировать.
У Натальи Михайловны по жизни было трое мужей. Одним из них являлся мой друг Евгений Станиславович Фоков. Она была матерью двоих детей — словом женщина, матерая, а я кто? Мне трудно было рядом с ней сохранять уверенность, чувствовать себя мужиком. Пацан, мальчишка. Я никогда не был главой семьи. Эту роль в моем доме выполнял отец. Женщины у меня были — но это случайные женщины. Они от меня не зависели и кроме физической любви мне ничего не давали. Жены я себе не нашел. Наверное, оттого, что перед ними был закрыт. Они были сами по себе я сам по себе.
Ната, девочка из далекого детства продолжала жить у меня в сердце. Пусть она и была уже другой, но отчего-то притягивала меня и в тоже время пугала. Я должен был все обдумать и понять, что могло в будущем меня с ней соединить. Моим фантазиям не было предела. Я не раз представлял себя и ее вместе. А дальше что? Дальше все как у моего товарища Евгения Станиславовича — та же судьба. Мы — «я», «Ната» и «Женя» — всегда были рядом и так привязаны друг к другу, что для нас любые варианты, если в них кто-то из нашей тройки выпадал — были неприемлемы, так как чреваты серьезными последствиями.
Я не раз замечал ироничный взгляд Кустиной. Она словно говорила мне: «Юра никуда ты не денешься. Все равно будешь мой!» Наталья Михайловна понимала мое положение и ждала. Я же только оттягивал время. Меня выручала работа, хотя порой она и тяготила. Зарплата мной выплачивалась от случая к случаю. Проблем хватало. Обстановка на фирме была не стабильной и мне до наступления нового года хотелось ее изменить. Только тогда я мог уверенно смотреть на мир.
Мой рабочий день на предприятии начинался в девять часов утра. По понедельникам я проводил планерку. Материалы для нее мне готовила Светлана.
Я пытался ее звать по имени и отчеству, но это мне не всегда удавалось. Я забывал имя ее отца. Оно просто выпадало у меня из памяти, наверное, оттого, что я с этим человеком был почти незнаком. Высокий красавец с залихватскими усами часто и подолгу пропадал, уезжая из села на заработки. Мать Светланы тетя Маша жила в ожидании его. Домой он приезжал на неделю-две что-то красочно, взахлеб ей врал, затем совал в руку смятые деньги, которыми тетя Маша после хвалилась, и снова исчезал из виду. Я нашел способ и скоро бойко называл свою одноклассницу Светланой Филипповной, прежде отыскав в памяти рассказ из детства о мальчике Филиппке. Она, все понимала и каждый раз, если я вдруг «тормозил» — такое случалось, улыбалась.
На планерке присутствовали: Максим Григорьевич, Виктор Андреевич и Семен Владимирович. Я его переманил к себе. Он оказался толковым работником и мне был нужен, не только для того, чтобы составить компанию во время очередного выезда на рыбалку. Семен не раз помогал мне, правильно подать продукцию на рынок.
Не маловажной фигурой у нас на предприятии была главный бухгалтер Татьяна Евгеньевна. Она пришла на работу со стороны. Ее нашел Максим Григорьевич в налоговой инспекции и сумел переманить к нам.
Татьяна Евгеньевна довольно быстро стала своей. Мне порой казалось, что она жила долгое время в моем селе, где-то рядом. Если бы я не встретил Нату, возможно, мы были бы лучшими друзьями. Она на планерке, если кто-то из сотрудников затевал пустую болтовню, могла неожиданно для всех громко свистнуть, заложив в рот два пальца. И тут же наступала тишина. Татьяна Евгеньевна умела создать веселое настроение. При ней плохие мысли не задерживались в голове — уходили прочь. Я, не без ее помощи сумел впоследствии изменить ситуацию на предприятии и добиться выплаты зарплаты без задержек.
Длилась планерка десять-пятнадцать минут, не больше. На ней решались текущие дела, связанные с производством. На заседаниях секретарствовала сестра Светланы Филипповны — Юлия. Я ее был вынужден принять на работу по настоянию своей матери.
—Мам!— сказал я ей однажды, — с тобой спорить трудно, да я и не буду. Твои слова для меня закон.
Я отдал Юлию в распоряжение сестры Светланы. На планерке девушка готовила кофе или же чай, а также участвовала в написании протоколов.
Юлия была красива и я, порой, остановив на ней свой взгляд, неожиданно задумывался. Я сидел напротив, отражаясь в глазах девушки, а мои мысли в это время находились далеко-далеко. Затем, опомнившись, я извинялся и уходил в цех.
Юлия не раз повергала меня в ужас. Вдруг запросто перед посторонними обращаясь ко мне на «ты». Я терпел, а вот Наталья Михайловна не могла, и всегда пыталась ее «ущипнуть» и мне не раз говорила:
—Юрий Александрович, почему какая-то девчонка так к вам обращается? Вы кто? Начальник! Поставьте ее на место, а лучше просто выгоните. Будет знать на будущее.
Далее я выслушивал от Кустиной слова по поводу того, что вот это Светлана сама пролезла в начальники — она была на должности заместителя директора по научным вопросам, и свою сестру тянет.
Юлия была молода, имела высшее техническое образование. Я понимал, что моя подруга детства не права. Девушка могла претендовать на хорошее место. Я Кустиной о том и говорил. Однако отклика у нее почему-то не находил, лишь только раздражал женщину. Причина оказалась в другом, — Наталья Михайловна, я случайно подслушал в цехе разговор работниц, вдруг неожиданно увидела в Юлии свою соперницу. У меня ее ревность вызывала смех, но я не подавал вида, считал все это глупости.
Однажды я с целью создания уюта в своем кабинете принес из дома давнишнюю фотографию, сделанную перед уходом в армию. Ту самую, на которой я был в окружении своих ребят. Я ее увеличил, вставил в рамку и повесил на стену. Первой ее заметила Юлия:
—Ой, Юра, это моя любимая фотография!
—Как любимая?— спросил я.
—А ты взгляни повнимательнее! Кто у тебя на руках? Я, а не эта … ты знаешь, о ком речь! Она тебе не подходит! Да ты ее и не любишь. Все это выдумки. Посмотри на меня и на себя — в зеркало. Мы молодые, красивые, а она? Она старуха! У нее все в прошлом. Она устала от жизни, да еще к тому же пьет, может и колется, не знаю, одним словом, какая-то не нормальная!
Дверь кабинета была приоткрыта. Я ничего не успел ответить девушке, она распахнулась настежь. Ворвалась Светлана, схватила сестру в охапку и тут же скрылась. Наступила тишина. Я пытался осмыслить все, выброшенное на меня вдруг, неожиданно Юлией. Многое, из того, что она сказала, я не хотел принимать и задался вопросом: —зачем девушке это нужно? Однако ответить не успел, вошла Светлана:
—Юра, не ругай Юлию. Я сама ее отчитала. Ты, наверное, догадываешься с чем все это связано? Она тебя любит. Давно. С детских лет. На Наталью Юлия зла — ревнует ее к тебе, вот и беситься. Раньше я думала эта блажь у нее пройдет, но нет. Девочки часто влюбляются в мужчин солидных, значительных. Ты же знаешь. Что мне тебе говорить! Но у нее видно это серьезно. Она от тебя не отстанет. Хочешь, уволь ее. — Светлана замолчала на время. Я также молчал. Юлия часто мне попадалась на пути, раньше только дома, а вот теперь и на работе. Как я ее не отталкивал, она все-таки влияла на меня, вносила в мою жизнь чувство радости. При встрече с ней я невольно улыбался, а порой останавливался поговорить.
—Ничего страшного, — ответил я Светлане и опустил глаза, — что сказала, то сказала. Пусть работает. Выгонять я ее не собираюсь.

Прошло время и в один из дней девушка вдруг сама напросилась, чтобы я ее подбросил на автомобиле домой:
—Юра, ну что тебе стоит?— сказала она и улыбнулась. — Все равно нам по пути. Я задерживался, но Юлия не оставила меня, дождалась.
—Так!— сказал я ей, — теперь можно и отправляться… Давай все здесь выключим и поедем. — Выключая свет в помещении, я случайно прижал Юлию к стене, проход был очень узок, и почувствовал тугие девичьи груди и частый стук сердца. Я с трудом отстранился от нее и бросился к лестнице, Юлия за мной.
Маленькая девочка, та которую я знал, вдруг неожиданно выросла и теперь была мне незнакома. Я находился в растерянности и не сразу пришел в себя. Мои руки тряслись, я долго возился, пока открыл перед Юлией двери автомобиля. Мы забрались в машину, и долгое время ехали молча. Я напряженно всматривался в ветровое стекло, нервно дергал рукоятку переключения передач, крутил руль. Уже у самого села, мы вдруг разговорились и не могли наговориться. Я остановив автомобиль у дома не отпускал девушку. Не знаю, сколько прошло времени, но из дома на крыльцо вышел мой отец:
—Сеня, ты, отчего не ставишь машину в гараж, что-то случилось?
—Нет, все нормально, — тут же откликнулся я. — Иди, я сейчас буду.
Юлия стала меня привлекать. После той, ее выходки против Натальи Михайловны, я обратил на девушку внимание. Это заметила и Кустина. Я все чаще и чаще чувствовал ее неприязнь ко мне. Правда, я ей был нужен и поэтому Наталья Михайловна чаще всего все свое недовольство изливала на Юлию и ее сестру Светлану Филипповну. Но ей было не справиться с нею. Она была кандидатом технических наук, как специалист незаменима. Наталья Михайловна ей подчинялась. Это и понятно. Ее ведь Надежда Анатольевна и выбрала только по причине того, что раньше Кустина работала в научно-исследовательском институте. Здесь у меня на фирме она должна была идеи Светланы Филипповны опробовать и внедрять в производство. Задираться ей было не выгодно. Однако Наталья Михайловна не унималась. Я не раз вызывал ее к себе в кабинет и просил быть проще. Она соглашалась со мной и сдерживала свой пыл. Правда, не надолго.
Меня тянуло к Кустиной. Она это хорошо понимала и торопилась воздействовать на меня. И не только на меня: все должны были знать на предприятии, что я ее мужчина. Ее и ничей более. Я перед нею пасовал и оттого нервничал.
Однажды ко мне в кабинет прибежал Максим Григорьевич и сказал:
—Юрий Александрович, я до работы Наталью Михайловну не допускаю. Она не в себе. Не знаю, что с ней твориться. Возможно, просто пьяна! Сейчас много всяких там таблеток для устранения запаха.
Мне было обидно слышать нарекания Шестерева к работе Натальи Михайловны. Они не могли меня не затрагивать. Я был не равнодушен к ней и все об этом знали.
В тот день, я едва взглянув на Кустину, когда женщина предстала предо мной, тут же отпустил домой. Она была никакой. Движения головы, рук и ног были не осмыслены, взгляд странен.
—Уж не больна ли она,— поделился я своими мыслями со Светланой Филипповной.
—Кто? Наталья Михайловна!— переспросила у меня заместитель директора по науке. — Еще как больна! — В ее голосе чувствовалась ирония. — Я молчала, ничего не говорила тебе о ней, чтобы не ранить. Но, сейчас слушай… — И она рассказала мне один случай.
—Однажды, я зашла к ней в комнату и увидела на столе бутылку «Боржоми». Мне так захотелось пить, не знаю с чего. Дай, думаю, налью себе. Едва я сделала глоток, сразу почувствовала что-то странное. Тут же в дверях появилась Наталья: «Не пей, вода уже плохая» — выкрикнула она. Я тут же выплюнула. — Это была водка! Она пьет. И прилично.
Светлана Филипповна еще что-то говорила, но я молчал. Мне стали понятны слова Фокова, его просьба напомнить Нате: «Она знает,— сказал Евгений, — ты ей лишь скажи о нашем уговоре и все».
Я не стал ждать окончания работы и скоро, забравшись в автомобиль, укатил вслед за Натой. Мне не терпелось поговорить с другом. Я должен был знать подробности. Если то, что говорят о ней здесь у меня на предприятии, правда — Нату нужно спасать. Как спасать, я не представлял.
Мой друг Евгений Фоков лежал в больнице. Я мог только встретиться с Лидией Ивановной — его матерью. Нату я в разговорах не поминал. Лидия Ивановна мне рассказала о самочувствии сына. У него снова началось раздвоение.
—Юра!— сказала она мне почему-то шепотом. — Женя последнее время часто сам с собою и не только с собою, но и еще с кем-то громко разговаривал, иногда переходил на крик. В его речи было много имен. Там все присутствовали, и ты был и эта…, — Я понял кто, Лидия Ивановна не назвала фамилию, я спрашивать не стал. То была Наталья Михайловна. Я успокоил женщину и уехал. Ладно, не к спеху. Время покажет — все высветит. Далее события развивались так, что мне было не до Кустиной. Вдруг неожиданно умер отец, и я от нее отстранился.

17
Смерть отца меня застала, когда я был вне дома — в командировке по делам фирмы, о чем после очень сожалел. Мне не удалось увидеть его взгляд и услышать последние слова. Обо всем я мог судить только по рассказам матери.
Мое предприятие развивалось, набирало силы. Его деятельность не всегда ограничивалась рамками одного города. Пусть город был большим — огромным, но этого было не достаточно.
Я, да и не только я, но и мои товарищи: Максим Григорьевич, Семен Владимирович, порой и Светлана Филипповна проявляли расторопность первопроходцев и осваивали новые территории — рынки, где можно было пристроить нашу продукцию. Я редко отправлялся один, чаще вместе с коллегами, друзьями.
Тогда я поехал с Семеном Владимировичем. Меня привлекло довольно хорошее предложение. Чтобы снять с себя дорожные проблемы я отправился с товарищем на своем «Жигуленке». С собой мы прихватили рыболовные снасти. И я, и Семен хотели совместить работу с рыбалкой. Мы давно уже не отдыхали. Самое время было расслабиться. Реки еще не были скованы льдом. Так поздно мы еще никогда не ловили рыбу, нам хотелось попробовать. Правда, я не знал, будет ли возможность. Она представилась. Переговоры шли трудно и вяло. У меня чесались кулаки, я был готов сорваться, возможно, и не выдержал бы, но в том городке, куда нас забросила работа, оказалась хорошая река. Я давно так не «разгружался». Мы славно провели время. К тому же договор, в конце концов, также подписали. Я домой ехал, спешил с чувством выполненного долга и представить себе не мог, что меня ждет.
Отца уже не было. Последнее время он лежал, болел гриппом. В его возрасте любая болезнь опасна, тем более, что у него была бронхиальная астма. Я, даже подумать, не смел, что смерть может так быстро отобрать его у нас.
—Юра, сынок, он так хотел тебя увидеть, так хотел…— сказала мне мать. — Его последние слова были: «Я больше не могу ждать. За мной пришли. Они уже стоят рядом». Кто они? — спросила я у него. — Военные: солдаты, генералы… Затем твой отец, словно по команде «смирно» вдруг вытянулся, резко повел головой вправо и умер.
Последние воспоминания у отца были о войне. Он всю жизнь боролся, воевал. Я любил в детстве слушать его истории. Нет — настоящее его хотя и волновало, но не в той степени. Отец жил прошлым. «Военное время — наше время» — говорил он. — «А, ваше — это перестройка. Хотя она и нас затронула, но она нам не по зубам. Запомни это!»
Схоронили мы отца на сельском кладбище, расположенном в конце улицы, недалеко от Веры Борисовны, моей бабушки и дедушки Ивана Павловича.
Я, не стал выяснять, можно ли делать на кладбище захоронения или нет. Желание отца для меня было законом. По окончанию похорон мать сказала:
—Все прошло как надо! Твой отец Александр Иванович был бы доволен.
Отца отпевал поп Михаил Потапович, мой бывший учитель. Он не потерялся в новой жизни, и после разрушения сельской школы применил свои знания педагогики, правда, в другом направлении: вместо учеников нашел себе паству — неплохих слушателей. Я видел, как рьяно Михаил Потапович махал паникадилом. Из него вырывался дымок и по комнате распространялся приятный запах ладана. У многих присутствующих на похоронах наворачивались слезы.
Рядом со мной были мои друзья, знакомые. На похоронах отца присутствовала Лидия Ивановна — мать Евгения, Михаил Ромуальдович — отец Наты и многие другие знавшие отца люди. Матери помогала Светлана Филипповна, Надежда Анатольевна Ватуринова и конечно Юлия. Она сама напросилась и была довольна, когда мать ей разрешила накрывать столы.
Натальи Михайловны не было. Она, выразив мне соболезнование, сказала:
—Юра, извини, ты ведь знаешь, я так не переношу эти тягостные мероприятия!
Юлия была просто не заменима. Мать, принимая ее помощь, не могла нахвалиться расторопностью девушки, и все время только мне о том и говорила.
Погода не удалась: шел мелкий моросящий дождь, хотя в прошлом году в это время уже лежал снег. Настроение было соответствующим.
На обеде присутствовало много людей. Три раза накрывались столы. Я недоумевал.
—Не переживай!— сказала мне мать. — Это хороший признак. Александру Ивановичу твоему отцу, там, — и она подняла вверх глаза, — на небе будет хорошо, так как каждый отобедавший должен за него помолиться.

Мне долго не хотелось верить, что отца уже нет. Мы отнесли его на кладбище, а чувство было такое, что он где-то рядом. Наверное, по этой причине отец мне долго не снился, не приходил.
Каждое утро я с трудом вставал и собирался на работу. Мать готовила мне завтрак, затем, когда я принимался за еду, рассказывала сны.
—Снова,— говорила она, — приходил во сне твой отец.
Не знаю, сколько прошло времени, но однажды это случилось: отец пришел и ко мне. Было темно. Я как будто возвращался с работы на машине, долго петлял, выезжая на нужную мне дорогу. Пейзаж был мне не знаком. Родной дом предстал неожиданно. В него уперся свет фар. Он был черно-белым, и все рядом также не блистало красками. Я остановил свой «Жигуленок», заглушил его и поднялся на крыльцо, открыл дверь, вошел в коридор. Отец сидел прямо передо мной на стареньком стуле. Он курил, увидев меня, улыбнулся. Не вынимая изо рта сигареты, отец потянулся ко мне. Я, вытянув губы, поцеловал его в щеку, при этом нечаянно коснулся горящей сигареты, громко вскрикнул и проснулся.
В тот же день я рассказал свой сон матери. Она долго размышляла и, наконец, выдала мне:
—Сынок, что-то у тебя в жизни произойдет? Не знаю, хорошее или плохое. Отец тебя предупреждает. Ты должен быть наготове.
Я, конечно, забыл о предостережении матери. Работа засасывала. Ватуринова не раз обращалась ко мне и говорила о том, что зря мы еще в сентябре не провели нашу встречу выпускников.
—Юрий Александрович ты ведь знаешь, что мы встречаемся всем классом каждый год в сентябре. Я понимаю, что тебе не до того, но теперь самое время. Необязательно наше мероприятие, — она специально не сказала, слово — «праздник» — это было бы неуместно, так как прошло всего ничего после смерти моего отца — проводить с шиком. Можно ограничиться — небольшим столом и доверительными беседами. Я готова для этой цели предоставить свой дом.
—Хорошо, хорошо,— ответил я, — давай проведем. Тянуть не следует.
У меня есть предложение провести вечер у нас на работе. Ты не так часто бываешь на службе. Я понимаю, не готово для тебя помещение, но уж будь добра возьми все на себя и организуй.
Надежда Анатольевна все сделала как надо. Одно, что вызывало неудовольствие не только у нее, но и у меня — это то, что столы были расставлены в непосредственной близости от оборудования, помещений складирования материалов и готовой продукции, а так ничего, терпимо.
Я на том вечере-мероприятии отчего-то расчувствовался и набрался под завязку: на ногах стоял уверенно, но в голове чернота, как в омуте. Меня ухватила Ната и во всеуслышанье сказала:
—Не беспокойтесь, я о Юрии Александровиче сама позабочусь. — При этом она странно захихикала.
Я невольно подумал: откуда у нее этот идиотский смешок, ведь раньше его не было. Мне так и не удалось встретиться с Евгением и расспросить у него про Нату. За столом она пила изрядно.
Друзья меня оставили ей словно «на заклание». Сопротивляться я не мог, не было сил. Меня одолевала усталость.
Юлия на вечере не присутствовала. Она бы не позволила. Товарищи, мои бывшие одноклассники вмешиваться в мои с Натой отношения не стали.
Я под руку с Кустиной отправился вначале к ней домой, затем намеривался, проводив ее, поехать уже к себе в село.
Мы вошли в квартиру. Она была пуста. Нас никто не встретил.
—Я всех отправила к родителям,— сказала Ната на мой вопрос: «А где девчонки Женя и Лариса?»
Я толканул дверь. Дверь захлопнулась, нет, не закрылась, а захлопнулась, точно мышеловка. Я услышал громкий хлопок, такой, что невольно вздрогнул. Ната бросила меня в прихожей раздеваться, а сама скрылась где-то в комнате.
В тепле я расклеился, меня повело, еще минута, другая и упал бы в угол прихожей. Едва удерживая равновесие, я кое-как расшнуровал ботинки и стряхнул их с ног. Затем я освободился от куртки и пиджака. Тапочки я искать не стал, торопливо шлепая прямо в носках — бросился в туалетную комнату. Она была напротив. Там, я почувствовал облегчение. Струи холодной воды придали мне силы, и я вышел в коридор в несколько приподнятом настроении. Дверь комнаты, в которой находилась Ната, была приоткрыта и глаза помимо моей воли уставились на нее. Движения женщины были мягки и элегантны. Я не мог поверить. Мы выпили много. Она не отставала от меня. Даже способствовала тому, что я напился. Происходящее было не вероятно: не могла она так изящно раздеваться, словно в танце.
Я, глядя на Нату, заметил, как полетело вечернее темно-синее, как ночь платье на кровать необычайно большую и широкую. Туда же отправилась тонкая ажурная рубашка, затем лифчик, наконец, трусики. На меня женщина не обращала внимания. Она как в танце делала свои «па» и все сильнее меня завораживала. Я знал, на сто процентов был уверен, что Ната видит меня.

Цветок — невиданный цветок. Я ошалел от ее наготы и невольно в восторге вскрикнул.
—Ах ты, негодник!— ласково сказала Ната. — Ты, оказывается, подглядываешь. Это не хорошо, — тут же, не одевая белья, она достала из гардероба легкий цветастый халатик и набросила его на себя.
—Я сейчас иду. Да не смотри на меня так, — сказала Ната, направляясь ко мне, на ходу застегивая пуговицы. — Пошли на кухню, будем пить чай!— захихикала женщина и прижавшись ко мне, взяла за руку и слегка подтолкнула. Мои ноги не шли, отказывались. Я чувствовал тепло ее тела. Оно еще сильнее возбуждало меня. Я весь дрожал. Такого со мной уже давно не было.
—Да ты замерз.— Кустина развернула меня и повела как ребенка в спальню. — Я знаю, что тебе нужно!
Белизна ее прекрасного тела снова резанула меня по глазам. Я уже ничего не мог с собой поделать. Она разрешала мне себя любить. Сбросив халат, женщина упала на кровать. Мои руки не слушались, пальцы запинались. Я весь дрожал. Кустина с хихиканьем наблюдала за моими действиями. Уже после я понял, что был смешон перед нею. Она все это уже проходила. Ей все это было знакомо. Я же был как тот мальчик — несмышленыш. Я ерзал и так и сяк, старался, но мое тело было против, да и, наверное, душа также. У меня в ту злополучную ночь ничего не получилось.
Ната хотела меня удержать, я же отчего то стал вырываться из ее объятий. Убежал я под ее хихиканье, судорожно оделся: кое-как застегнул пуговицы, правда, не все, галстук, как веревка болтался у меня на шее, шнурки тащились по полу, куртку я просто набросил на себя сверху.

Дома я появился далеко за полночь. Мне было противно. Хорошо, что я не попал в какую-нибудь передрягу, а мог ведь, но Бог миловал — пронесло. Правда, возвращаясь огородами от станции, я столкнулся с мужиком. Он меня чуть не забросал мусором, опорожняя ведро.
—Осторожней черт!— буркнул я. — Не видишь, люди ходят.
—Люди спят уже!— ответил мне мужик. Я пригляделся и узнал Гришку-двоечника.
—Ты, какими путями снова к нам забрался?— спросил я у него.
Он во всех подробностях рассказал мне свои злоключения. Выяснилось, что не смог ужиться рядом с отцом. Раньше он его не жаловал. Паренек крутился возле своей бабы Паши и вот сейчас убежал.
—Нет сил. Да и тяжело в городе,— сказал Гришка. — Здесь у меня дом. Вот навожу порядок, буду у вас соседом. На родине легче! Я уже днем был у тебя, разговаривал с тетей Любой.
—Ну ладно!— сказал я Григорию, — прощай, поздно уже. Я пошел. Если трудно будет, приходи, помогу.
Мать не спала, ждала меня.
—Ты, почему так долго!— спросила она. — Тебе звонили: Виктор и Семен. Надежда забегала, спрашивала: «Не пришел?»— Я сказала, что нет.
Мне хотелось как-то успокоить мать. Но ей было достаточно того, что я стою у нее перед глазами.
—Ложись спать,— сказала она. — Завтра все расскажешь.
Она догадывалась о моих приключениях. Ей сообщили, что меня увела к себе Ната. Мать была спокойна. Раз не остался на ночь и вернулся домой — значит, вырвался из пут Кустиной. Я тоже это понимал и не знал горевать мне или радоваться. Возврата уже, наверное, не должно было быть. Моя Ната, а если быть точнее — Наталья Михайловна Кустина ушла, ушла в прошлое.

18
Выходной день он дает возможность расслабиться, отдохнуть от дел. И я расслаблялся — спал долго. Много времени лежал просто так — не хотел вставать, даже тогда, когда сон уже ушел. Я старался отогнать от себя воспоминания о вечере выпускников. Мне после него было тошно, не по себе, хотелось обо всем забыть — все вычеркнуть. Но у меня ничего не получалось. Не знаю, сколько еще бы времени я лежал и крутился, как уж на сковородке, уворачиваясь от своих дурацких мыслей, если бы не мать. Она вошла в мою комнату и сказала:
—Юра, вставай, хватит тебе лежать! Скоро обедать надо, а ты еще и не завтракал. Да, оденься, не выходи в трусах и майке, к нам пришла Юля. Девушка сохнет по тебе, а ты ее не видишь. Где твои глаза?
Я оделся и вышел в зал. На меня смотрела Юлия. Она выглядела прекрасно, вся светилась. Не знаю от чего, возможно от солнца — день на редкость выдался светлый.
Я смотрел на нее и не мог насмотреться. Словно после болезни мое тело наливалось силою. Уходила слабость, хандра. Мне хотелось жить.
—До чего же ты красива,— прошептал я, принимая слова матери, и, осознавая свою слепоту. — Где же я был раньше. — И громко:
—Здравствуй Юлия!
—Здравствуй Юра!— ответила мне девушка и заулыбалась.
Я уселся за стол. Мать подала завтрак. Юля от приглашения матери покушать со мной отказалась. Когда завтрак окончился, мать дала мне список и отправила нас в город за продуктами.
—Нужно готовиться!— сказала она. — Скоро отцу Александру Ивановичу будет сорок дней. Вот и Юля с тобой съездит. Она, думаешь, зачем пришла — хочет помочь. Я с ней договорилась еще вчера. Вместе вы быстро управитесь.
Мне трудно было понять, как это мать у меня за спиной могла договариваться с девушкой о поездке. Она знала мой характер. Я был непредсказуем. Возможно, еще день назад я бы ответил ей: «Нет!», но сейчас обрадовался: «Хорошо, что все случилось так, как случилось, — подумал я. — С Юлией хоть на край света. А ведь могло быть и хуже. Могло ли? Может, так и должно было быть?»
—Юра, ты машину не бери. На электричке поезжайте. Много денег не расходуй. Купи самое основное. Да, скоропортящиеся продукты мы купим в последний день, их не бери. Слушай Юлю. Она знает, что нужно, — сказала мать нам на дорогу.
Мы оделись и вышли из дома. Я боялся, что девушка начнет меня расспрашивать о вечере выпускников, но Юля даже не заикнулась. Она угадала — мне будет неудобно говорить о том, что было.
Тем для разговоров у нас было предостаточно. Я не ожидал, что девушка может свободно и легко говорить. Дорога с ней была приятна. Я хорошо провел время: побыл с ней в парке, сходил в кино. Затем уже мы съездили на рынок. Домой вернулись поздно.
Мать встретила нас у калитки:
—Ну, где же вы так долго пропадали?— спросила она. — Светлана приходила. Тебя Юля спрашивала. Я ей сказала, что ты с Юрой, и она успокоилась.
Юлия улыбнулась мне, махнула рукой и убежала.
Мать была довольна.
—Я рада за тебя,— сказала она, пропуская меня во двор. — Наконец ты одумался. Девушка все ходит-ходит вокруг тебя, а ты ее не замечаешь. Она для тебя то, что надо.
Следующий день — воскресенье я также провел с Юлией. Причина была прозаичной — желание побыть рядом. Нас влекло друг к другу. Нам вдруг стало не хватать времени. Девушка меня завораживала. Мне не терпелось о многом с ней поговорить. На этот раз я при расставании повел себя несколько свободнее и потянулся к ней. Юлия без стесненья на глазах у моей матери крепко прижалась ко мне и вся задрожала. Я быстро поцеловал девушку в щеку и прошептал:
—До завтра!
О Наталье Михайловне я совершенно забыл, и лишь ночью, когда улегся спать, она мной овладела. Я все думал и думал о ней. Юлия была немой свидетельницей. Стояла в стороне. Я не знал, как мне следует себя вести.
—Что ж это получается? Наталья Михайловна снова свободна, и теперь после Евгения настала моя очередь на ней жениться. В детстве мы крутились вместе. Но тогда мы были дети, а теперь? Что изменилось теперь? — задавал я себе вопрос и не находил ответа.
Я ведь мужик! Большой здоровый мужик. Я должен решать проблемы легко и быстро, а не получается, как ребенок — застрял. Мне трудно противостоять своим чувствам. У меня нет на то сил. Что-то же соединило нас еще в детстве? Возможно, не случайно.
—Я, Наташа, Женя. Я, Наташа, Женя, — раз несколько прошептал я в уме наши имена и тихо засмеялся. — А ведь удержался. Если бы не смог, быть мне уже мужем Натальи. Отчего я вдруг бросился к Юлии. Случайно или же она все-таки мне нравиться?
Мне с Кустиной не ужиться. Что-то есть в ней такое, что вначале привлекает, тянет, а потом отталкивает. Она, как сладкое яблочко с червоточинкой, ты с удовольствием набрасываешься на него — кусаешь, вгрызаешься в мякоть, а затем вдруг бросаешь. Сколько у нее было мужей, и не один не подошел. Не зря мне однажды сказал Евгений Станиславович:
—Юра мы друг без друга ничто. Это я понял после того, когда не один год прожил с Наташей бок о бок. Я бы не «поплыл». Ты бы меня вытянул — спас. Но тебя рядом не было. Ты был далеко на другом берегу…
«Пусть я женюсь на Наталье Михайловне, — мелькали у меня в голове мысли, — но вряд ли все в жизни будет удачно. Нет — меня ждет разочарование. Друг мне не поможет. Фоков серьезно болен. Я не смогу с Натой долго жить. Кустина — не для меня. Я ведь чувствую мне нравиться Юлия. Я ее люблю. Однако я не должен обидеть и Нату. Я должен расстаться с Натальей Михайловной без ссоры, спокойно, остаться ей другом, товарищем и всего лишь. Для этого мне нужно время».
То, что произошло на квартире у Наты, не серьезно. Я не испытал тех чувств, которые хотел испытать. Хотя Кустина и просила, умоляла меня остаться, говорила, что так бывает, я не согласился и правильно сделал. Все у нас с ней было бы обыденно и пошло. На пошлом будущее не должно строиться. Романтика ушла. Нет ее.
Юлия она не случайная девушка — соседка. Она чувствует меня также остро, как и я ее. С ней я мог не стесняться. То, что для нее было новым, было новым и для меня. Я не зря увлекся Юлией. Она давно на меня засматривалась. Это я ее не видел. Меня заставило все переосмыслить, разочарование, испытанное при посещении Наты. Странно, но для этого мне нужно было попасть к ней в постель. Теперь я выздоровел — освободился от болезни, болезни, которая меня мучила из года в год. Теперь я здоров и полон сил.
Заснул я поздно. Утром меня разбудила мать. Звонок будильника я не услышал.
—Юра, смотри, опоздаешь,— сказала она. — Или ты начальник и тебе все можно?
—Можно мам, можно,— ответил я со смешком.
—Ты сегодня какой-то заспанный. Что плохо отдыхал? Мысли мучили?
—Да!— ответил я.
—И напрасно,— сказала мать. — Раскрой свои глаза. Рядом возле тебя такая девушка! Я о Юле говорю. Она для тебя. В тот день, когда умер твой отец, Юля была у нас в доме. А отец знал жизнь и понимал ее как никто другой. Он очень сожалел, что ты не женат и не можешь продолжить наш род. Он даже не удержался и в сердцах сказал: «Ната, так Ната! Пусть Юра хоть на ней жениться, лишь бы не оставался на всю жизнь бобылем. Я согласен. Так ему и передай». Но Юля была рядом и такой подняла крик: «Как это Ната, зачем ему старуха? Я буду ему женой. Он меня любить. Невольно, не осмысленно, но любит! Александр Иванович благословите нас!» — и потянулась к отцу. «Я бы рад, — сказал отец и стал судорожно хватать воздух. Юля подсунула ему баллончик. От лекарства не было толка. Девушка схватила его за плечи, приподняла, и стала трясти, и Александр Иванович вздохнул. — Хорошо! Хорошо! — еле слышно проговорил он. — Только так меня больше не тряси. Я согласен. Благословляю вас! Будьте счастливы». — Так, что Юля твоя. Это последнее слово отца.
—Как это моя?— спросил я.
—А вот так, твоя!— сказала мать. — Тебе, что она ничего не рассказала.Ты же с нею все выходные дни провел.
—Вот оно что значит,— прошептал я. — Ну, хорошо. Моя так моя. — И я спешно выскочил из дома, быстро подготовил машину и отправился на работу.

Давно я уже так не торопился. Однако попал в пробку. И все из-за того, что выехал из дома минут на тридцать позже обычного. Я надеялся, что заскочит Юлия, и мы поедем на работу вместе, но нет, она, отчего то воспользовалась электричкой и конечно же прибыла намного раньше меня.
Я поднялся на антресоли в свой кабинет и, выслушав слова Светланы Филипповны, вздохнул.
—Все готовы,— сказала она, — можно проводить планерку. Наталью Михайловну я отправила в местную командировку. Она не возражала и уехала спокойно, без скандалов.
—Хорошо!— согласился я с ее словами и сам, от себя, не ожидая, вдруг спросил, — а Юлия где.
—Сейчас придет!— ответила Светлана Филипповна.
Я улыбнулся и сказал:
—Ладно, пора начинать планерку.
Планерка прошла как обычно без помех. Вел ее Максим Григорьевич. Проблемы, которые он «выкатывал», я решал тут же на месте, как того требовали обстоятельства. Эксцессов не было. Возможно благодаря тому, что отсутствовала Кустина.
Обсуждение окончилось, и люди разошлись по рабочим местам. Остались я, Светлана Филипповна и Юлия. Девушка оформляла протокол заседания. Скоро она все написала и подошла ко мне:
—Юрий Александрович, все готово! Вот протокол заседания. Посмотрите, пожалуйста, и сделайте ваши замечания.
Я не ожидал, обычно Юлия меня называла по имени, а тут вдруг, официально, с чего бы это. Взглянув на девушку, я улыбнулся и спросил:
—Юлия, а что это за слова: «Юрий Александрович» — Что-то случилось?
—Да нет! Все нормально,— и она, стоя у меня за спиной, вдруг неожиданно положила мне руки на плечи.
Я принялся читать. Слегка поправил текст, а затем отдал бумагу:
—Можно подшивать в дело!
Светлана Филипповна смотрела на нас и недоумевала. Она не могла понять поведения своей сестры.
—Я, пойду к себе,— сказала она. — Я вам явно мешаю. Зайду позже.
—А в чем дело. Ты мне что-то хотела сказать?— спросил я.
—Да, хотела сказать — пришло письмо с предложением. Тебя ждут. Я хочу поговорить о твоей командировке. Когда ты сможешь выехать? Кто тебе необходим? Нужна ведь некоторая подготовка.
—А можно мне поехать?— вдруг спросила Юля. — Я ведь инженер. До каких пор мне исполнять роль секретарши. Я хочу настоящей работы, а не случайной.
Мне пришлось с доводами девушки согласиться, и взять ее в командировку с собой. Правда, с нами еще поехал Семен Владимирович, чтобы не было лишних разговоров, я боялся Натальи Михайловны. Хотя это ничего не дало — скандал Кустина мне устроила. Одно меня спасло, что никого не было рядом. Мы оказались одни.
—Все из-за тебя!— сказала Ната. — Ты виноват. Я тебя оставляла. Ты не послушался. А теперь что мне прикажешь делать. Муж прикатил, Владимир. Он не знаю, кто уж ему доложил, узнал, что Женя со мной не живет.
После мне стало известно — Лидия Ивановна — мать Евгения ему сообщила. Она меня спасла. Да и не только она, Фоков тоже руку приложил, если быть точным. Он испугался, что женщина сопьется. Ему было жалко Наташу и меня жалко.
Моя судьба решилась. Кустина отчитала меня. И тут же сунула заявление.
—Я ухожу, вот! Живи с этой, как там малолеткой. Вы достойны друг друга. Ты ничего не умеешь, — Ната захихикала, — и она думаю также. Два сапога пара. Вот так. Я, как дура, разрешала себя любить. Я была готовенькая вся перед тобой. Только бери. А ты? Тьфу, на тебя и на твою Юльку.
Кустина ушла, а я долго крутил в руках бумагу — заявление об уходе.
—Куда она,— думал я, — снова в банк. Но времена уже не те. Там уже все строго. Тех денег, что она там получала раньше, ей не дадут. Хорошо, если Владимир будет для нее стеной, большой каменной стеной. Вся ее любовь без Владимира не настоящая — ворованная. Он ее законный муж. Ей хотелось по развлекаться, «покрутить хвостом», почувствовать себя молодой, но нет, время не остановишь, время как песок убегает между пальцев, а впереди — старость. Мне также нужно торопиться наверстывать упущенное, пока я молодой. А молодой я? Молодой! Завтра скажу Семену, пусть готовит баян. Он собирался сыграть у меня на свадьбе. Пусть играет. Я не напрашивался. Сказал, пусть делает. Я и Юлия отличная пара. А где она? Что-то ее не видно.
Я поднялся со своего кресла и отправился рыскать по комнатам.
—Вы что Юрий Александрович!— спросила меня Ватуринова. Она все-таки дождалась своего места — кабинета.
—Я ищу Юлию.
—Здесь ее нет. Она теперь в цехе пропадает.
Я спустился с антресолей и пошел в цех, разыскал Юлию, обнял ее и сказал:
—Пошли, я хочу тебе сделать предложение.
—Юра, в чем дело, делай здесь. Хотя все уже знают. Люди ведь вокруг нас свои, сельские.
—Хорошо!— сказал я, и, перекрывая шум станков, крикнул:
—Юлия я тебя люблю и прошу твоей руки! Ты согласна?
—Я согласна!— громко откликнулась девушка. Мы обнялись и пошли вдоль станков. Нам улыбались и, приветствуя, махали руками. Я не был старым. Хотя еще совсем недавно считал свои года и говорил о том матери, находил всевозможные способы противостоять ее словам, но она была права: мы подходим друг другу и мы должны быть вместе.

После Нового года состоялась наша свадьба — моя и Юлии. На ней был Евгений Фоков. Он подлечился и чувствовал себя нормально. Друг побыл недолго и уехал. Напоследок он мне сказал:
—Юра, я привык жить со своим «горбом» — болезнью. Я стал понимать ее и веду себя так, чтобы окончательно не свихнуться — устоять. Как только на меня «находит», я тут же спешу в больницу. И знаешь пока все нормально — держусь.
Мой друг сумел примириться с Владимиром и мог общаться со своей бывшей женой без проблем — не нервничая. Наталья Михайловна успокоилась. Она нашла время и извинялась передо мной за свой поступок на работе и просила меня не поминать плохое старое — одно только хорошее.
—Юра, запомни, что бы ни было мы с тобой друзья, понимаешь — друзья!
—А как же Владимир? — спросил я. — Ты с ним помирилась, ладишь?
—Владимир, уже не хочет быть цыганом. Он желает оседлой жизни — набегался! Это — главное, а значит, я за него спокойна.

После свадьбы я и Юлия пошли на кладбище. Мы, постояли, обнявшись у могилы Веры Борисовны:
—Вот баба, женился!— сказал я и добавил. — Как ты того хотела.
Затем мы отправились к холмику моего отца. Помолчали. Он нас благословил еще при жизни. Мне это было приятно сознавать.
День, старый день, как и старый год — был окончен. Небо часто вспыхивало от сполохов. Народ расходовал, оставшиеся от новогодних праздников запасы пиротехнических средств, выплескивал вместе с брызгами фейерверков свои старые проблемы — на ветер. У меня на душе было хорошо. Я понимал: жизнь у нас — у меня и Юлии только начинается. Мы ее строители и все сделаем для своего счастья. У нас все еще будет!

Петр Сосновский,
Москва, 2003г.