1

            В Щурове через всю центральную улицу, называемую Большой, раскинулся с множеством прудов огромный старинный парк. В настоящее время он находиться в крайнем запустении, никому до него нет дела: ни сельской администрации, ни самим жителям, ни даже школьникам. А ведь раньше ученики по многу часов работали над его благоустройством. Тем не менее, парк все еще неплох собой. Я, бывая в летнее время на малой родине, люблю с удовольствием пройтись в тени его аллей и посмотреть на невиданные красоты ― пейзажи. Однако у меня отчего-то на лице всегда ощущается некоторый холодок, наверное, это оттого, что кроны деревьев затеняют солнце, каким бы оно не было ярким.

Я знаю, не каждое село может похвастаться своим парком. А вот Щурово может. Правда, оно ведь раньше селом никогда и не было, слободой, посадом, ― да, даже городом. У него был свой герб. Представьте себе десять, а то и более улиц, сотни дворов и в каждом из них не то, что сейчас ― ребятни о-го-го сколько? Да у моего одного деда Ивана Павловича насчитывалось в доме аж двенадцать девок и парней.  У отца тоже детей хватало…. ― Ну да ладно. Не о том речь. В Щурове народа было много. Ну, что тех огурцов на грядках. А их в посаде всегда выращивать умели, вам любой в округе о том не преминет, скажет. Не поверите, но есть в нем среди огородников такие, которые для хорошего урожая и вкуса не только воду используют, ― но и поливают гряды молоком. Наверное, оттого огурцы, несмотря на естественную скудность земли, плохую погоду даже у самой нерадивой хозяйки вырастают в обилии и сладкие пре сладкие. Пальчики оближешь.

О благополучии и процветании этого поселения можно судить хотя бы потому, сколько в нем проживало евреев. Этот показатель верен. Здесь не может быть никакого обмана. Мать мне говорила, что их в Щурове было более тысячи человек. Они даже имели свой молельный дом ― синагогу. Она стояла на Большой улице, напротив парка в центре посада в одном ряду с сапожными мастерскими, на том самом месте, где сейчас стоит дом моего бывшего учителя по пению ― Кунзыря. Жиды, их у нас тогда все отчего-то только так и называли, очень усердно молились непонятному нам старообрядцам Богу. Они вымаливали у него царствие небесное. И не зря. Во время войны, те евреи, которые не успели убежать из Щурово, попали под пули фашистов, их расстреляли в одном из Цегельников. Я видел в детстве на их братской могиле большую черную гранитную плиту со странной звездой.

Что я еще хочу сказать: долгое время у меня о парке не было никакого представления, так как жил с семьей на отшибе Щурово ― на Сибировке. Лишь после того когда мне исполнилось семь лет и я был отправлен в школу он стал частью моей повседневной жизни.

Мне памятен мой первый учебный день. Собрать ребенка в послевоенное время в школу было ох, как тяжело. Не хватало денег и не только их. До последнего дня родители не могли найти мне портфель. Я уже нервничал, не находил себе места, ждал чуда и оно свершилось: в последний момент рано утром первого сентября отец его откуда-то притащил. Добыл у какого-то своего знакомого, когда собирал по улицам коров, и сопровождал их на пастбище, ― он был пастухом. Забежав домой, родитель торжественно вручил его мне:

―На, держи сынок, для пятерок, что надо! Лучшего не найти!

Портфель был светло-коричневого цвета, имел два замка, слегка поношен, но хорош собой, так как для его изготовления пошел добротный материал. Отец знал толк в кожах, порой сам их выделывал. Кто-то из взрослых, когда я взял портфель в руку и довольный неторопливо вышел за калитку, то ли старый подпасок отца Красанович, то ли проходивший мимо на работу в больницу конюх Сергей Буравец, случайно оказавшийся рядом, не удержался, похлопав меня по плечу, тут же выдал:

―Этот мальчик далеко пойдет. Я думаю, станет большим начальником, ― на миг задумался и тут же продолжил: ― председателем будет, непременно председателем! Правильно, я говорю Сеня? ― я утвердительно покивал головой. А что мне было делать: взрослый человек говорит.

Однако, он не угадал, ― ошибся. Я председателем не стал, я стал писателем, хотя после института окончил аспирантуру, защитил кандидатскую и долгое время проработал в науке. Отец мне говорил, что в детстве читал, взятую из библиотеки книгу, какого-то нашего родственника. Наверное, я пошел по его стопам. Начал со стихов и уж, затем переключился на прозу.

Так вот в то далекое время нам детям филонить нельзя было, да и трудно. Мы у взрослых были на глазах. Никакой там вам «удаленки» ― дистанционного обучения как сейчас. Оценки нам проставляли в тетради, в дневники, а еще в табель, выдававшийся по окончанию учебного года. Их нужно было заслужить, а потом принести домой и отчитаться.

Я, однажды, отправившись в первый класс начальной школы, так называемой «маленькой», был вынужден четыре года изо дня в день кроме выходных ― воскресений, каникул и дней по болезни, выходить рано утром из дома. Мой путь был не короток, он пролегал вначале по своей улице ― Сибировке, до угла, затем я сворачивал на Стрижеевку и шел по ней до следующего угла, поворачивал налево на Большую улицу, далее до школы было рукой подать.

Идти в школу мне приходилось с оглядкой: тогда во дворах было много собак, в любой момент из-подворотни могла выскочить злая дворняга и тяпнуть за ногу или же, как не странно забияка петух. Однажды мы ребята знали такого. Он не раз сопровождал нас по улице, пытаясь зайти сзади и клюнуть.

Маленькая школа находилась на другой стороне Большой улицы. Для этого мне необходимо было добраться до аптеки, затем поравнявшись с одним из прудов, перейти через парк.

Учебное заведение работало в обычном просторном доме. Отличалось здание лишь тем, что имело в классах для отопления зимой несколько печей отличных от известных русских, интересной формы. Они были цилиндрические, оббитые листовым железом, выкрашенным в черный цвет.

Окна школы смотрели на парк. Я, отправляясь, после уроков домой, любил в нем задерживаться. Мне запомнился день, когда мы ребята из всех классов вместе с учителями работали в парке на субботнике: сгребали листья, собирали упавшие ветви, а затем под веселые крики все это жгли на костре. Что еще? Мы носились, как угорелые, друг за другом среди больших, что те баобабы верб, высоких столетних лип и берез, играя в салки, прятались в кустах низкорослой стриженной, как и мы, дети, желтой акации, растущей по периметру парка.

Парк был огорожен высоким штакетником, выкрашенным в зеленый цвет, выйти незамеченным за его пределы было невозможно. Только через калитку, которая находилась под наблюдением старшей учительницы. У меня немного осталось в голове от той поры: запомнился один неприятный инцидент: тогда я ходил в четвертый класс. Однажды, это было глубокой осенью, едва на пруду встал лед, мы мальчишки на большой перемене принялись «гнуть люлю». Была у нас такая забава. Для этого нужно, обхватив друг друга руками за плечи, медленно наступая на тонкий лед и раскачивая его следовать с одного берега на противоположный, постепенно ускоряя движение. И все ничего: наши проказы сходили нам с рук, но в один из дней лед не выдержал. Провалился ученик. Ох и здорово нам тогда всем попало от учительницы, хотя этого незадачливого мальчика, из образовавшегося под ногами пролома, мы сами же и вытащили. Но после этого случая, ходить ученикам на озеро, было строжайше запрещено. Правда, после уроков мы были свободны в своих желаниях и могли делать что угодно. Однако «гнуть люлю» нам отчего-то уже не хотелось, наверное, пропал кайф.

Окончив «Маленькую школу», я прямиком отправился в «Большую». Она на тот момент из бывшего большого купеческого дома, находящегося в центре посада была переведена в высвободившуюся казарму. Небольшое войско, которое у нас стояло вплоть до пятидесятых годов двадцатого века с потерей селением статуса административного центра, было переведено в другое место и здание отдано в распоряжение учеников. В нем не пришлось ничего менять, лишь слегка подновили: для чего побелили потолки, стены, а еще покрасили обтершиеся полы, окна и двери. Затем в опустевшие спальные помещения для солдат затащили парты, на дверях вывесили таблички с названиями классов. Этот переезд школы с одного здания в другое был связан с организацией в Щурово среднего образования. Данное мероприятие требовало большего количества классов. Размеры казармы позволяли эту проблему как-то решить. Правда, частично. Закрыть маленькую школу на тот момент так и не удалось. Она еще много лет была необходима и использовалась до последнего, пока для учеников не было построено новое большое двухэтажное здание.

Казарма эта стояла недалеко от Сибировки и поэтому у меня отпала необходимость ходить в центр села. Правда, теперь я был вдалеке от понравившегося мне парка и не мог, как раньше прогуливаться с ребятами в тени больших деревьев. Однако унывать не приходилось. Я нашел замену парку: стал больше времени отдавать своей улице, едва дождавшись окончания занятий и, прибежав со школы, устремлялся через дорогу, у нас под окнами был свой пруд, где мы дети купались и заросший кустарником и деревьями Щуров лог. А еще на пригорке стоял небольшой садик из старых яблонь и груш, полуразвалившийся фундамент, оставшийся от некогда большого красивого дома, в прошлом одного из зажиточных купцов посада Щурово. Одним словом ― раздолье. Туда не только одни мы бегали ― ребята с Сибировки, но и с других прилежащих улиц.

Добираться до Большой школы, ― назвали ее так неслучайно, ― соответствовала своими размерами: метров сто в длину, ― хотя она находилась намного ближе «маленькой», ― было нелегко, особенно весной в распутицу. Здание стояло, можно сказать, на огороде. Я, да и другие ребята с нашего края улицы шли прямо, не сворачивая на Стрижеевку, миновав с десяток домов, брали резко направо и через тропинку наискосок рассекали поле. На нем всегда что-то сеялось и оттого оно из года в год запахивалось. А значит, нам нужно было все время торить через него тропинку ― стежку. После, когда сделали перекресток и образовали новую улицу ― Школьную, вытаптываемая годами стежка все равно не зарастала: мы ее еще долго использовали, срезая путь. Повзрослев, я, например, забыв учебник или же тетрадь, мог на большой школьной перемене сорваться и сбегать домой. Мне хватало времени обернуться туда и назад до звонка.

Что еще? Для того чтобы приблизить большую школу к улице Сибировке, в центре посада разобрали деревянную старообрядческую церковь семнадцатого века и из ее материала, видоизменив архитектуру, ― выбросив  колокольню, ― поставили рядом с бывшей казармой большое странное здание. Оно не стало угловым, однако повлияло на общий вид улицы, а также решило проблему досуга школьников. В нем в зимние морозные дни мы ― ребята занимались физкультурой. Во время красных дат мне в нем приходилось часто петь вместе с одноклассниками под черный блестящий тульский баян нашего учителя пения Кунзыря на всевозможных концертах. Наши мелодии, да и голоса, очень разительно отличались от оточенных голосов староверов-прихожан, вынужденных однажды покинуть стены известной на всю округу церкви и перебраться в дом бабы Паши, жившей у нас по соседству на Сибировке. Я не раз заходил их послушать.

Дополнительно ― напротив большой школы выстроили жилье для учителей, затем проложили от Сибировки к Большой улице через яблоневый сад дорогу и вдоль нее поставили еще дома, правда, не сразу, один для директора совхоза, такой же для главного бухгалтера и других нужных людей. Не забыли и про народ ― несколько двухэтажных зданий воздвигли и для него. Сейчас они пустуют, некому в них жить: люди уехали в Москву.

Для выхода, этой вновь организованной улицы, названной Школьной, в центр посада к книжному и большому магазинам нужно было убрать два дома. Однако в одном из них жила семья известного человека его оставили, а вот мешавший каменный двухэтажный дом, первый этаж которого использовался под магазин: внизу торговали рыболовным снаряжением, а верхний, возможно, под склады, ― развалили. Хотели заодно развалить и «Чайную», где мужики любили выпить чего покрепче, так как было еще одно подобное заведение «Голубой Дунай», но ее отчего-то оставили. Что обидно: любителям посидеть у пруда или же у речки с удочкой после этих преобразований пришлось туго. Им чтобы приобрести лески, поплавки, крючки и грузила необходимо было обращаться к корявочникам. Были такие люди, они ездили на бричках с коробом и собирали изношенные до дыр шерстеные и хлопчатобумажные изделия ― тряпки, кости домашних животных, шкуры и цветные металлы в обмен на дефицитные товары, при этом изрядно дурили народ. Одним из них был и мой дядька Марк. Его жена ― тетя Мотя часто щеголяла в красивых платьях, перед тем как они были дядькой Марком проданы. Я его обходил стороной. Мне было намного выгоднее сходить за снастями к чужому корявочнику на Новую улицу.

Я в Большой школе учился с пятого по десятый класс, мои братья: Александр и Федор тоже, а вот наша сестра Анна десятилетку заканчивала в новой ― двухэтажной. Ее поставили на месте старинного кладбища на то время уже народом неиспользуемого ― заброшенного.

У меня не было особой необходимости бывать в центре села: все нужное для обучения мне покупали родители, однако так было не всегда. Наступил момент, и я сам стал заботиться о себе. Для этого мне давали небольшие деньги. Их было достаточно для того чтобы приобрести несколько тетрадей, перышки, ручку, чернила, карандаши…. А еще у матери часто болела голова, ― я так думаю, ― от нас четверых детей, не зря же она порой говорила: «Ну вот, опять вы мне задурили голову» ― и отправляла старшего, то есть меня в аптеку за пиримидином. Я знал, где находится аптека и перся на Большую улицу, купив нужные таблетки, а себе гематогена или же витамина, ― между-прочем на свои деньги, добытые от сдачи пустых бутылок в магазины или же всяких там ненужных вещей корявочникам, ― отправлялся дальше, миновав с десяток домов, шел вдоль мастерских. В них работала артель по пошиву обуви имени Чкалова, а в ней мой дядька Максим. Одно время: до войны, учеником у него трудился и мой отец. Мне было любопытно заглядывать в маленькие окошки и слышать шум швейных машин. Я будто бы заглядывал в прошлое.

Добравшись до центра ― места, где Школьная улица сливалась с дорогой, разделявшей парк, я мог, повернуть налево в сторону Большой школы и затем ― домой. Однако торопиться мне было не к чему: нечасто бывал в центре, поэтому я отрывался по полной: заходил в книжный магазин, ― мы его отчего-то называли «кагизом», ― и в большой продуктовый. У нас в Щурове в обиходе часто использовались слова: «большой» и «новый», Меня тянуло, например, забраться на Новую улицу, побывать в новом магазине, его поставили на месте снесенной деревянной церкви, он был интересен и привлекал своим товаром. Я мог в нем купить брикет прессованного фруктового чая или же сухой концентрат напитка какао и по дороге все это съесть. А еще я торопился заглянуть в афишу. Она сообщала о концентрах, небольших театральных постановках, танцах и, конечно же, о фильмах. Я очень любил кино. Правда, детских лент тогда было мало. Крутили их раз-два в месяц и оттого мои походы в Дом культуры случались нечасто. Что мне запомнилось с тех времен? Постановка кукольного театра: «Три поросенка», концерт Брянской филармонии, выступление жонглеров из областного цирка, а еще силача, удивившего весь зал. Он, вовремя своего выступления, обратившись к зрителям и вытащив на сцену старого Ефима Гарлея уложив его на ковре, принялся над ним подбрасывать и ловить двухпудовые гири. Того тут же как ветром сдуло. Народ, в основном ребятня, от увиденного зрелища долго не могли успокоиться и пребывали в восторге. Не зря же многие после этого стали заниматься поднятием тяжестей, например, мой брат Александр.

Дом культуры находился в бывшем здании ратуши. Одно время в нем размещалась пожарная часть и возвышалась каланча: раньше в Щурово очень часто случались пожары, я и сейчас хоть прошло много лет с содроганием в теле вспоминаю разговоры старших о сгоревших детях. Их было много. Мне запомнился один эпизод: из окон нашего дома просматривалась дальняя улица Деменка и я, заметив густой дым в крайнем доме ― мучился, так как не в силах был что-либо сделать ― родители ушли на ярмарку, а нас детей оставили под замком. Мне бы сообщить о пожаре куда следует. Не сообщил. Тогда в огне погибли: мальчик и девочка. А еще, до того как здание ратуши стало Домом культуры в годы войны в нем располагалась немецкая комендатура. Для устрашения жителей на огромных что те баобабы вербах, росших по обе стороны у входа, ― их после спилили, ― висели прибитые гвоздями партизаны.  Их тени и сейчас нет-нет и проглядываются в темноте на каменных стенах. А порой они, что те приведения ходят по старинному парку, пугая нехороших людей. Тем не менее, несмотря на все эти страшилки, я любил ходить в бывшее здание ратуши, служившее каланчой, но не немецкой комендатурой. Мне нравилось, забираясь в кинозал, восторженно лупить глаза на белое полотно. Я ждал чуда. Даже когда неожиданно гас свет, я чувствовал себя значительно лучше, чем где-либо. Наверное, это оттого, что боятся пожара, в таком здании было нечего, а еще я был начеку и в любой момент мог выскочить на улицу. Для этого было два выхода: центральный и пожарный или как мы называли ― черный. Он вел прямо в парк. Я с удовольствием пользовался вторым выходом. Правда, весной он часто был закрыт. Вдоль глухой стены здания по парку текла вода, перебраться через нее, было попросту нереально, даже в резиновых сапогах. Народ, а в зал его порой набивалось с лихвой, в зависимости от фильма шумел и давился у двери. Я, сойдя со ступенек, а точнее скатившись, проходил вдоль штакетника, двух магазинов: канцелярского и кукольного, ― их уже нет, ― после чего, одолев с правой стороны небольшой мостик через который эта самая вода с одного пруда с рокотом перетекала в другой, перебежав через дорогу «нырял» на Школьную улицу. Догнав ребят со своей улицы, я присоединялся к ним и шел домой. По дороге мы любили поболтать о том, какие наши солдаты молодцы и как они здорово наподдали фашистам. В то время фильмы были о только что успешно законченной войне, в разговорах наших людей она была на первом месте. Многих близких и знакомых мне людей зацепила эта война. Наши отцы и деды воевали на фронте.

Наш парк славился прудами. Раньше ими занимались: чистили, в парке обрезали деревья, ремонтировали и красили ограду. Что мне известно о парке. Под него были использованы неугодные для земледелия площади, а еще он образовался благодаря небезызвестному лесному Сучьему болоту. Оно ― это болото, раньше пугало посадских людей. И не зря. Туда порой не от одного хозяина убегали собаки ― суки и спаривались с волками. Домой они уже не возвращались. Та смесь или тот помет, который после получался, был очень умным, в тяжелые голодные времена он не раз спасал «серое племя» от вымирания. Холодными снежными зимами люди на ночь старательно запирали на засов свои дома, сараи, калитки, в остальном надеялись на  высокие заборы. Любая с их стороны оплошность могла обернуться гибелью скотины. Страдала не только живность, но и одинокие, возвращавшиеся с заработков ремесленные люди. Не одного человека они загрызли на пустынной дороге. Однажды, ― это было ночью, зимой, ― к нам в окно кто-то громко постучал. Отец открыл двери, и мы ужаснулись. На пороге стоял полураздетый обмороженный человек. Он сжег почти всю свою одежду, начав с портянок. За ним неотступно следовал волк. О, как тот мужчина благодарил тогда моего отца: ― «Задрал бы, нечего, и говорить, я не в один дом пытался достучаться и все напрасно, лишь вы одни меня пожалели и впустили, а значит, спасли от не минуемой гибели!».

Зимы раньше были не те, что сейчас ― очень лютыми и снежными, чтобы выйти на улицу часто приходилось откапываться. Что творилось весной и представить трудно? От таяния снегов Сучье болото переполнялось водой, и она широкой рекой устремлялась по улице прямо на дома. Наверное, по этой причине человеку, подойдя к окну, невозможно было заглянуть в окно дома напротив. Уж очень широка улица. Не зря же ее прозвали большой. Что еще? Из-за боязни подтопления усадеб, знающие люди догадались и предложили вырыть на пути движения вешних вод ― пруды. Это позволило снизить риск хозяйственных потерь. Часть вод из Сучьего болота, обогнув Большую улицу, устремлялась огородами на Сибировку и, пройдя между домов Лагуты и Хабарюки, уходила через Щуров лог в Старечку. Из года в год наши огороды затоплялись. Мы до конца мая, а то и до первых чисел июня не могли отсеяться, ожидая схода весенних вод. Не зря же однажды отец для того чтобы поправить положение своими руками, лопатой выкопал небольшое озерцо. Соседи, у которых по весне стояла вода ― тоже последовали его примеру. Ох и было для нас ребят раздолье: мы часто в этих копанках ловили вьюнов, карасей и других мелких рыб. Правда, всевозможные искусственные «резервуары» для талых вод не всегда решали проблему. Нам жителям Щурово часто приходилось пользоваться резиновыми сапогами. Это уже после, когда в селе были понастроены водонапорные башни да к тому же и зимы отчего-то неожиданно стали малоснежными необходимость в водоемах  отпала.

В конце мая занятия в школах заканчивались, и к нашей большой ораве прибавлялась орава детей, приезжавшая на летние каникулы из различных городов, в большинстве своем из столицы. Негласно посад Щурово можно было назвать городом побратимом Москвы. Из нее некогда родимой убежали раскольники-старообрядцы ― наши прапрадеды, спасая свои жизни. Вначале, как мне известно, в Вильно, а уж затем перебрались ближе к России в местечко между Куршеновичами и Хвойниками. Копаясь однажды в Интернете, я нашел своего однофамильца, учившегося в Вильно в семинарии и с отличием ее закончившим. Возможно, это был и не однофамилец, а один из моих дальних родственников. Наверное, он попросту не захотел перебираться в Щурово, иначе бы после регистрации земель гетманом под официальное заселение, в 1703 году давно бы жил где-нибудь в районе Большой улицы.

Я был дружелюбен и водился со многими из ребят, приезжавших на каникулы из городов.  На нашем краю Сибировки из года в год появлялся мальчик. Звали его Вадимом. Он отдыхал у бабы Мани. Одно лето в гостях у бабы Петихи провела внучка Таня. Она засматривалась на меня. Я мог бы перечислять и еще других детей ― гостей Щурово, но в этом нет необходимости. Понятное дело сидеть в городе жаркими днями просто невыносимо. Не зря же даже у царя было свое Царское село, куда он выезжал на лето со всей семьей.

Из всех времен года мне больше нравилось лето, наверное, оттого, что я родился в июле. А еще лишь только летом мы ребята и могли в полной мере насладиться чувством свободы. Например, от занятий в школе и от жесткой опеки учителей, от глаз взрослых на улицах, а в доме от родителей, так как большую часть времени проводили на природе, и наконец, от неудобной одежды и обуви. Осень, зиму, весну она сковывала наше тело, руки и ноги. Вырвавшись из стен учебного заведения, мы, мальчики бегали по улицам босыми, в одних трусах, иногда приодев майки, а девочки в накинутых на голое тело хлопчатобумажных платьях, перекроенных и перешитых иголкой из старой материнской одежды, а не купленных в магазинах. Это было вызвано послевоенной нищетой. Не могли похвастаться нарядами и, приехавшие на отдых дети из городов, хотя они несколько и отличались от нас. Правда, недолго. Через неделю другую эти городские дети сбрасывали с себя обтягивающие тело одеяния, с ног стряхивали сандалии, и вот уже их загорелых и обветренных невозможно было отличить от нас. Их бабушки и дедушки говорили: «Нечего трепать обмундирование. Чай оно денег стоит».

Наш отец пас по договору людских коров ― это значит не совхозных. На летние каникулы мне с братом попеременно приходилось ему помогать, оттого мы довольно часто пропадали в лугах, на речке, а еще бывали в лесу, ездили с отцом на лошади за дровами, заготавливали для коровы Эмки сено.

Однажды, это было где-то в начале июня, я торопился отнести отцу на луг обед и заодно подменить брата, в ожидании, когда мать приготовит котомку, нетерпеливо выглядывал в окно. У дома я заметил нарядную женщину: она в нерешительности ходила туда и обратно. Не удержавшись, я тут же сообщил об этой женщине матери. Она, между делом, выглянув, вскрикнула:

― Ах ты, зараза, сто лет не было, надо же примчалась. Ну, я тебе сейчас покажу, ― и, сунув мне узелок с обедом в руки, торопливо выскочила из дома на улицу.

В послевоенное время мужчин значительно не хватало. Женщинам той поры жилось туго, несколько легче ― замужним. Они из-за боязни потерять своих супругов готовы были за них бороться, чуть ли не идти в бой. Наверное, оттого мне была понятна озабоченность родительницы: не так давно она успешно отбила атаку бывшей жены отца. Та приезжала в Щурово вместе с дочкой из тех мест Украины, где воинская часть отца, победоносно пройдя с боями до Праги, возвратившись на родину, остановилась для усмирения недобитых бандеровцев. Женщина пыталась вернуть в лоно семьи потерянного мужа, отобрать не чужого дядьку, ― моего отца. Я не мог быть безучастным.

У меня и сейчас стоят в ушах слова матери: «Сеня, не бойся, на-а-а, держи хворостину, подойди к девочке да отлупи ее как следует. А еще при этом прикрикни: забирай свою мамку и уезжай туда, откуда приехала! Уезжай! Это, мой папка, мой, а не твой. Не отдам».

Я тогда взял хворостину, и даже замахнулся ею на девочку, но ударить, отчего-то не посмел. Она, я увидел, испугалась моего недетского взгляда. Этого было достаточно. Я победил.

Прошли годы, я помню все, что тогда происходило, правда, уже смутно. Одно мне известно: девочка не раз приходила к нам, но однажды, схватив свою родительницу за руку, потащила ее за калитку, вон со двора: ― «Пошли мам, пошли, не надо! Я довольна. Я увидела своего отца».

Они уехали, и мать облегченно вздохнула, ― она победила. Моя родительница никогда не сдавалась, она сумела отбить нападение и этой бывшей подруги отца ― красивой женщины. Отец, узнав о своей Зазнобе от людей, вечером, когда пригнал стадо коров в село с пастбища, долго топтался в нерешительности вокруг и около, затем не удержался и задал матери вопрос:

―Она приехала с мужем?

― Кто, она? ― будто не понимая о ком, идет речь, спросила родительница. Ей очень хотелось все, что стряслось днем, утаить от отца.

― Зина, ― услышал я.

― Ах, Зина. Одна! Откуда у нее возьмется муж? А вот детей ― притащила целых три девки. Мал, мала меньше. Хочешь, беги за ней. Да-а-а, что еще, ― мать сделала паузу, ― поторопись, а то не застанешь. ― Ну, уж нет, я не дурак, ― буркнул себе под нос отец и, со словами: ― Ничего себе? Целых три…. Целых три девки, ― быстро отстал от матери. Однако реакции отца для матери было достаточно, чтобы наша семья через год стала больше: у меня и Александра появился еще один брат, а затем и сестра.

От ребят я узнал, что тетя Зина лишь только, заслышав крик моей матери, чтобы не встречаться с нею тут же, схватив в охапку вещи, рванула огородами на аэродром, благо он находился недалеко от нашей улицы, за больницей. Женщина исчезла, забыв даже о своих малолетних девочках: Гале, Люде и Свете, оставив их всех на попечение своей матери ― бабы Гаши, нашей соседки. Долгое время дети играли возле дома. Но, однажды, я остановился и заговорил с девочками, затем познакомил их со своим братом Александром. Мы ходили в кино, а еще бегали на речку. Галя таскала с собой на детскую купальню мольберт, она рисовала пейзажи: тихо бегущую воду и склонившиеся ниц плакучие ивы. У нее неплохо получалось. Возможно, она в будущем стала художником. Я не знаю.

Девочки тогда все лето провели в Щурово. Галя и Света после не приезжали. Не знаю отчего. А вот одна из них ― Люда ― она мне даже чем-то нравилась, я на нее засматривался, ― бывала у нас в селе не раз. Однако ее отчего-то на летние каникулы привозила уже не мать― красавица Зина, а бездетная тетя Ира и дядя, неизвестно откуда прицепившийся чванливый поляк. Девочка нравилась не только мне, но и моему брату Александру. Не зря же он после кино не раз гулял с нею под ручку в нашем парке, в тени аллей.

Мы ― ребята, девочек не сторонились: часто играли вместе. Правда, за исключением мальчишеских игр. В них мы девочек не допускали и правильно делали. Но, однажды, играя в салки, мы придумали для себя новую игру. Для нее ребята делились на две равные команды, а затем как оглашенные бегали за соперниками, валили их на землю, забирались сверху, и торопливо сосчитав до пяти, бежали за следующей «жертвой». Победу в игре одерживала та команда, в которой оставался хотя бы один человек, избежавший поражения. Вначале все было ничего. Но, это до тех пор, пока в игре не участвовали девочки. Я не помню, кто из ребят предложил померяться с ними силами. Я был очень увертливым и часто побеждал. Надеялся, что мы выиграем, но не тут то было. Завалив одну из девочек ― соседку Надю и, прижав ее, я вдруг весь задрожал. Быстро подхватился и отошел, пытаясь успокоиться. Но эта самая Надя, на которой я только что сидел, неожиданно толканула меня сзади, затем, когда я упал, мгновенно забралась сверху, и, сосчитав, пронзительно закричала: ― Я победила, я победила. ― А я лежал на земле и даже не пытался ее сбросить. Мне было отчего-то приятно и в тоже время немного страшно. Через мгновенье Надя это почувствовала, быстро подхватилась и со словами: «Дурак, дурак» ― неожиданно убежала домой. А я для себя понял, что просто так играть с девочками мне уже нельзя. Мои детские отношения могли в любой момент перерасти во взрослые.

Моя мать не запрещала нам детям играть и общаться с ребятами из разных семей, даже с внучками бабы Гаши, хотя она их всю породу долгое время и недолюбливала. Это было связано не только с бывшей невестой отца ― красавицей Зиной. Моя мать ей ничем не уступала. Родительницу нервировало отношение этой семьи к ней, так как она для них была «из села», то есть женщиной другой веры, не старообрядкой, хотя после замужества и прошла соответствующий обряд крещения. Моя мать бабу Гашу часто за глаза называла ведьмой не иначе и ждала от нее лишь только пакостей, ничего более.

―Это она зараза ворожит, отбирает у нашей коровы кормилицы молоко, ― не раз говорила мать отцу. А еще, я слышал: ― «Ты подумай, хорошенько подумай, отчего это вдруг ее Красуля ни с того ни сего прибавила, а моя Эмка, сегодня всего лишь одно ведро дала, а вчера аж полных три, а? ― Отец лишь только бурчал невнятно в ответ: ― Отчего-отчего? Оттого, что гуляла, да не погуляла. ― Но, его слова, мать не слышала, не принимала.

Дружбы у моей матери не было и с другими некоторыми из соседей. Однако с тетей Катей ― матерью девочки Нади, из-за которой я однажды неловко почувствовал себя во время игры, моя родительница часто стояла у колодца, как бы сейчас сказали: «точила лясы», возможно, это было связано с тем, что та не выпячивала свое «москальское нутро». Не знаю, к какой это стати моя родительница вдруг покачав в раздумье головой, сказала мне: ― Сеня ― я все понимаю ― это твое дело и ни чье другое. Ты даже можешь на Наде жениться. Однако твоя донецкая тетка Ира будет тобой очень недовольна.

Девочки быстро растут да и взрослеют тоже. Мальчики несколько от них отстают. Им не помогают ни раскуренная на глазах у детворы сигарета, ни стакан выпитой залпом на спор водки. Я ощутил себя высоким и взрослым только после службы в армии и это, наверное, понятно. Обучаясь в старших классах, я с одним из своих товарищей ходил на танцы, правда, ни он не умел танцевать, ни я, мы лишь только толклись возле танцплощадки да смотрели на своих девчонок кружащихся под музыку оркестра, а еще по окончанию этого мероприятия провожали их домой. Ту же ― Надю и ее подруг. Шли вслед за ними до дома толпой.

Мой товарищ сообщил мне, что Надя моя зазноба, я, конечно, возмутился, и он тогда спросил прямо: ―Тебя от нее трясет? То есть знобит! Скажи всего лишь одно слово: да или нет!

―Ну, да! ― ответил я.

―Значит ― Зазноба. И не спорь со мной! Я, знаю! Мне старший брат о том говорил. У него есть девушка. Он демобилизовался, три года отслужил танкистом, собирается жениться и врать не будет. ― Я тогда с другом согласился, правда, не открыто, в душе, и, наверное, по этой причине стал время от времени заглядываться на Надю. А как-то, забравшись на чердак, я долго наблюдал за девушкой сверху, как она тяпкой полола гряды, и любовался ее формами.

Однажды из-за этой Нади у меня даже возник конфликт: взрослый пацан с улицы Криуши отслуживший в армии, случайно или же для того чтобы меня запугать, принял за чужого и со словами: ― Куда лезешь, отстань от девушки. Тут и своих пацанов хватает. Я сегодня с ней пойду, ―  затем сделал паузу, и неожиданно для острастки двинул меня кулаком в челюсть. Я не удержался и упал на землю. Ребята, знавшие меня, тут же схватили парня за руки, дав мне время подняться. Мой товарищ, подпрыгнув у него перед носом петухом громко закричал: ― Да ты что делаешь, он же свой! С Сибировки! Что, нельзя по-хорошему? ― А–а-а? ― Вон оно что! ― ответил мой соперник: ― Пусть так! Но тогда отчего я его не знаю? Он, что? Сопляк, наверное. Никак за собой портфель таскает. ― Да, я таскал портфель и оттого не котировался. А еще я не только не умел танцевать, но и делать девочкам комплементы, и многое другое, но провожать меня в армию отчего-то пришла эта самая Надя. Она пела какую-то прощальную солдатскую песню. Я пытался ее запомнить, вначале слова, затем мотив, однако впоследствии все напрочь позабыл. В памяти у меня остался лишь тот инцидент: похода на танцплощадку. Девушка тогда сказала парню, положившему на нее глаз: ― Я, на танцы в Дом культуры пришла с подругами, вот с ними и уйду. ― Я проследил, прячась за деревьями, шел за ними по парку. Наконец девушка, расставшись с подругами, осталась одна, пройдя метров сто, она оказалась у своего дома. На скамейке ее ждал парень, тот, который двинул меня по челюсти кулаком. Не знаю, как он сумел так быстро оказаться у дома Нади. Едва девушка приблизилась, он встал, подошел к ней и, обхватив ее всю, страстно поцеловал. Та даже не оттолкнула его. Это меня вывело из себя. Я разозлился, сжав кулаки, неторопливо вышел из темноты и прошелся, демонстративно развернувшись у них на глазах, отправился восвояси ― домой. Меня всего переполняли чувства. Я был зол на всех, а особенно на себя. А зря. Мир оттого ничуть не перевернулся.

 

 

2

В борьбе, с так называемой «религиозной заразой» в одном только посаде Щурово было разрушено три старообрядческих храма и, наверное, для того чтобы никому из жителей не было обидно, ― в придачу завалили еще и еврейскую синагогу. Людям менее прихотливым к удобствам, готовым помянуть Бога где угодно ― это беспоповцам, было проще: они как молились на дому, так и продолжили, правда, из-за гонений им время от времени приходилось менять адрес. Наверное, поэтому мне нетрудно представить себе, отчего пройтись с дамой сердца по парку в Щурове было шиком. Это говорило о серьезности намерений молодой пары. Парень и девушка выставляли себя людям напоказ, просто хотя бы по той причине, что путь им в церковь был заказан, ― запрещала власть, а пойти в отделение ЗАГСа было еще как-то непривычно. Однако, только пройтись по парку для влюбленной пары было мало, чтобы закрепить свое сожительство, после сговора родителей и назначения даты, устраивали шумную свадьбу. Гости, сев за столы и подняв за молодых полные стаканы мутного самогона, становились свидетелями создания новой семьи, отвертеться молодоженам, ― разойтись по-тихому, было невозможно: для развода требовалось событие, например, драка с криками, плачем и разделом имущества. Мой родственник дядя Марк после неудачной женитьбы ― это произошло за пределами Щурово, ― в Борщевке ― тоже в старообрядческом поселении, разругавшись со своей зазнобой (оказалось недостаточно того, что тебя при соприкосновениях с девушкой трясет, ― знобит) был вынужден под улюлюканье толпы вернуться назад ― в Щурово. Объяснения, приготовленные для родных, друзей и знакомых у мужика были  простыми: «Она ― учитилка, а я кто? Всего лишь мужик!». Второй союз Марка со смазливой Матреной ― безграмотной дочкой безногого полного георгиевского кавалера, участника первой мировой войны в тяжелый неурожайный год оказался более удачным. Большая семья тестя выжила благодаря расторопному зятю. Уж очень он был шустрым, не зная грамоты, торгуя на базаре, мог свободно обвести вокруг пальца кого угодно и остаться в прибыли. Отчего мне это известно: они жили в Щурово на краю нашей улицы Сибировки, ― недалеко от родительского дома.

Марк и Матрена совместно прожили много-много лет, родили детей, брак оформили лишь только перед пенсией. Да и сейчас многие из мужчин и женщин живут подобным образом, ― сожительствуют, в оправдание даже придумали термин: «гражданский брак». Однако все это не правильно. Гражданский  брак ― это тот, который зарегистрирован в ЗАГСе или же во Дворце бракосочетания. Есть еще брак гостевой или, как говорят, воскресный: мужчина может жить в доме у родителей, а к женщине приходить по мере необходимости. Брак церковный в настоящее время после внезапного примирения государства с «религией» тоже практикуется, может иметь место, зарегистрирован, но не иначе как после посещения и подачи заявления в одно из государственных учреждений Загса и подписей брачующихся, ― молодой пары, а еще дополнительно двух свидетелей.

Раньше женились и выходили замуж очень рано. Мой дед Иван Павлович завел семью в шестнадцать лет, да и его повзрослевшие дети: Севастьян, Мария, Трофим…. всех и не перечислишь ― двенадцать человек, до тридцати-сорока лет не ждали. Это мне доподлинно известно. Необходимости тянуть, откладывать такое событие тогда у них не было причин. «Птенцы» ― молодые люди рано выпадали из «гнезд» ― и довольно быстро уходили на само обеспечение.

Я знаю, мой отец созрел и был готов жениться, не дожидаясь совершеннолетия, но ему помешала начавшаяся на тот момент война. Она разрушила не только планы отца, но и его многих ровесников.

У подростка Володи была невеста или как тогда говорили ― Зазноба. Ее звали Зина. Его от нее трясло. Молодые люди жили недалеко друг от дружки, правда, на разных улицах.

Зина, отправляясь из дома в центр посада на учебу в школу, а затем, возвращаясь, не могла пройти мимо дома на Стрижеевке, в котором жил Володя ― пятый от угла. Сейчас этот дом принадлежит чужим людям и уже не пятый от угла, а всего лишь второй. Что главное? Им было по пути. А оттого я могу представить, что они могли видеться. Мне неизвестно были они одногодками, учились в одном классе или же в разных ― вариантов не исключаю, хотя допускаю и то, что молодые люди могли даже сидеть за одной партой. А еще, Володя и Зина наверняка встречались летом, когда занятий не было, и учеников отпускали на каникулы. Это могло происходить из-за того, что земельный надел прадеда Павла, ― отчества я его не знаю, ― затем моего деда, очень узкий шириной метров двадцать, не больше, ― дома тогда в посаде ставили плотно, ― тянулся параллельно улицы Сибировки и любая на нем работа, могла просматриваться из окон стоящих напротив домов. Что если Зина тайком наблюдала за Володей и при необходимости, будто случайно выходила за калитку. Такое могло происходить, правда, не часто: их огород за домом тоже требовал приложения сил.

Мне запомнилась корявая яблонька на конце огорода, принадлежавшего на тот момент уже дядьке Максиму и тетке Арише как и сам дом, по осени облепленная мелкими вяжущими рот плодами. Хороши они были лишь только после заморозков. Так вот, я любил забираться на эту яблоньку, подолгу сидеть на ней и распевать свои незатейливые песни. Однажды, когда я спустился вниз и увидел дядьку Марка, узнал, меня на нее потянуло не зря. Он рассказал, что в детстве сам не раз прятался в ее ветвях от родителей, и не только: ― «Я, как и ты, громко распевал на ней свои песни …», ― затем мой родственник тихо засмеялся, больше ничего не выдавив из себя. Отец лишь только я упомянул о разговоре со своим  дядькой, уточнил: ― «Сеня, ты не поверишь? Он летать хотел, ну как та птица. Вначале спрыгнул с бани, а затем привязав веники к рукам уже и с яблони».

Забираясь на яблоньку, я видел дом бабы Гаши, заглядывал в темные окна. Отец мог также это делать, однако в отличие от меня что-то видеть, например, силуэт своей красавицы Зины. Он был знаком с ее братом и с ее сестрой Ириной впоследствии прозванной в Щурово Иркой Смаленной. Однажды она разжигала печь и огонь неожиданно вспыхнув, опалил ей знатную шевелюру.

Для встречи моего отца-подростка с девушкой Зиной возможностей было предостаточно. Мой родитель очень рано повзрослел. Это не то, что сейчас: молодые люди, окончив колледжи и даже институты, до сорока лет из-за неустроенности, ну что те дети. У меня на этот счет довольно много всяких примеров. Мы тут ни как не оженим племянника, а еще крестного нашей внучки, брата зятя нашей дочери и это далеко не весь перечень молодых в кавычках, людей, ждущих своего семейного счастья или же горя. Это как у кого получится ― неизвестно. Главное ― их предостаточно. Ничего такого подобного в то время не было и не могло быть.

Невысокий подросток Володя в свои двенадцать-четырнадцать лет не только учился в школе, но и из-за того, что его старшие братья и сестры почти все за исключением сестры Иры давно отделились, ― завели семьи, тянул домашнее хозяйство. Сестра Ира ― девушка на выданье не была помехой. Она находилась в распоряжении матери, а еще все свободное время, которое у нее имелось, отдавала тому, что выбирала себе суженного из солдат. Их в Щурово человек пятьсот стояло. Мой дед Иван Павлович зарабатывал деньги, он занимался отхожим промыслом: отменно клал печи и часто находился далеко вне дома, ― люди говорили: хаживал даже в Москву. На подростке Володе, остававшемся на тот момент в семье за хозяина, ― лежала обязанность заготовить на всю зиму дров. Он, не был ленив, и часто схватив двухколесную тачку, отправлялся в Щуров лог. Путь его пролегал вдоль Стрижеевских огородов по улице Сибировке по колее выбитой волами, таскавшими изо дня в день из Зелененского леса на местную пилораму огромные бревна. Я застал этот метод транспортировки леса и видел все своими глазами. Моему отцу на тот момент подростку ничто не мешало, толкая нагруженные доверху дровами тачки, останавливаться, чтобы перевести дух и заговаривать с Зиной и даже назначать ей тайные встречи и ни где-нибудь, а в известном парке, ― в тени аллей.

Мой отец рассказывал мне, что он окончил семь классов, ― это по тем меркам было много. Тогда достаточно было начальной школы. Он рано начал трудиться, поэтому последние классы, чтобы платить за учебу (она на тот момент стоила, пусть и небольших, но ― денег) учился на вечернем отделении и работал учеником в сапожной артели имени Чкалова у двоюродного брата Максима. Я думаю, что красавица Зина могла случайно попадаться на глаза Володе не только на Сибировке, но и недалеко от школы на Большой улице, когда он выходил из мастерских и, покуривая «козью ножку», ― смолить его научил брат Марк, ― неторопливо шел домой. Отношения к отцу со стороны бабы Гаши ― матери Зинаиды, ее сестры, да и брата: ― он жил в Щурово, был шофером и возил директора совхоза, ― по жизни были теплыми. Они уважали моего родителя. Я так думаю, что баба Гаша, наверняка, хотела видеть его своим зятем, но двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года началась война. Она изменила, ― поломала судьбы многих наших родителей, дедушек, бабушек. В мире творилось страшное, несусветное ― описать невозможно, да я и не буду этого делать, хотя бы по причине того, что родился несколько позже всех этих событий.

У меня мало информации, да и спросить уже не у кого ― близкие мне люди давно умерли. Надежда лишь только на память. Я, садясь за компьютер, напрягаю свои мозги, сопоставляя события и факты что-то домысливаю, находя нужные слова, продолжаю развивать сюжет. Я будто блуждаю по тенистым аллеям старинного Щуровского парка. Мне интересно, каким образом могла встретиться с подростком Володей девушка из поселка Вариново ― Надя ― моя мать и изменить историю его жизни. Из слов родительницы: она его знала еще до войны, видела мельком то в магазине, то на Большой улице у школы. Девушка после окончания у себя в поселке «началки», мечтая в будущем пойти учиться на фельдшера, доучивалась в Щурово. Знакома с Володей за руку она не была, да и необходимости в знакомстве тогда девушка не видела, хотя однажды, столкнувшись с ним, задержала на парне взгляд. Это из-за его, сказанных с иронией слов: «Сапожки, наверняка, у еврея шила, ― затем он сделал паузу и, окинув Надю взглядом, неожиданно закончил: ― А я бы лучше пошил». ― Нет, не пошил бы он, лучше ― обманул. Парень только что перевелся на вечернее отделение в школе и пошел учиться к своему знаменитому на всю округу двоюродному брату ― сапожнику Максиму. Не один год прошел, прежде чем Володя научиться выделывать кожи и разбираться в них, кроить и шить женские сапожки. На них мой дядя Максим, как бы сейчас сказали, специализировался. Я помню, как однажды его жена тетя Ариша похвасталась перед матерью и другими женщинами, шедевром своего мужа. Обувь идеально сидела у нее на ноге. Отец это тоже заметил, и с завистью буркнув: «я тоже могу» ― сшил. Однако они отличались. У отца не было времени самому выделать кожу: та, которую он сумел приобрести на базаре, оказалась несколько толще, и оттого качество сапожек было другим. Мать в них сходила раз-другой в центр, покрутилась перед подругами, показалась им, а затем по настоянию отца сняла обувь и забросила в угол. Очень уж они отличались от Аришиных: не имели того шика. Да оно и понятно, не было у отца той практики: война и служба в армии забрала целых семь лет, а еще для того чтобы построиться он был вынужден переквалифицировался. Отец большие деньги зарабатывал, гоняя на луга по договору людских коров, к инструментам почти не притрагивался, пользовался ими лишь при случае, когда требовался ремонт обуви домочадцам, а еще в тяжелые времена. Это бывало по весне, когда заканчивались приготовленные на зиму впрок запасы и есть было нечего, снимать деньги со сберкнижки, для того чтобы сходить в магазин за хлебом мать не давала и тогда отец накидывал на себя специальный фартук и что-то мурлыкая себе под нос, подшивал соседям кому сапоги, кому валенки. Отбоя от людей, приносивших отцу на починку изношенную обувь, не было.

Я могу себе представить как молодой парень Володя, окончив работу и выйдя за пределы длинного, что та колбаса здания артели сразу же направлялся в парк. Он, наверняка, любил прохаживаться в тени его аллей. Там могла, будто случайно появляться и его возлюбленная ― Зина.

Я не бродил в парке со своей Зазнобой ― Надей. Я расстался с нею сразу же после призыва в армию, и после долгое время с девушкой не виделся, ― не было в том необходимости. Не знаю, какими бы стали наши отношения встрется она мне во время краткосрочного отпуска, когда я однажды прибыл летом на побывку. Не приехала она тогда в Щурово. Мать Нади, увидев меня случайно на улице сообщила, что дочь завалила экзамены в медицинский институт (выходит зря в детстве экспериментировала, ― резала лягушек), чтобы не возвращаться домой, она пошла на стройку, ее очень привлекли слова прораба: «Три года поработаешь, выскочишь замуж, ― вы девушки такие, ― и получишь от строительного управления свой угол. Поди, плохо!». ― Не знаю, возможно, Надя рассчитывала привезти меня к себе на квартиру. Однако, я не захотел стать ее примаком, так как на тот момент к женитьбе не был готов. В столицу меня никто не тащил, приехал самостоятельно, было куда. В Москве жила моя тетка ― сестра матери. Одно время и моя родительница после войны работала на одном из крупных предприятий города и даже собиралась устроить в нем свою жизнь, однако не выдержала и вернулась домой. Этот ее возврат на родину позволил возобновить знакомство с демобилизовавшимся на тот момент бравым солдатом Володей. Что еще я бы сказал о себе: у меня в отличие от отца не было желания возобновлять свои отношения с Надей. А все по причине того, что я еще таская портфель в школу, там, на танцплощадке вбил себе в голову ― мы неровня. Не мог я так уверенно и страстно ее поцеловать как парень с Криуши, обозвавший меня «сопляком». Я боялся перед девушкой опозориться. А вот закрутить роман с ее подругой Наташей для меня было намного проще. Она оказалась более упертой: ради мечты подолгу вечерами сидела над учебниками. Год работы на стройке для нее не пропал даром: стаж был полезен при поступлении в ВУЗ. Девушка горела желанием снова попытать свое счастье. Я с нею провел все десять дней отпуска. Время тогда было жаркое. Мы ходили купаться на речку. Никаких «обжиманий» у нас не было и не могло быть. Однако Наташа смотрела такими искрящимися глазами, что это меня тогда зацепило. Уже после службы в армии, когда я жил в Москве, работал и учился в институте, у меня были попытки найти Надю, а затем через нее и Наташу ― девушку с искрящимися глазами. Но она мне по жизни не попалась. Я с нею встретился в Щурово много лет спустя, придя к ее отцу ― своему школьному учителю по русскому языку и литературе домой за рецензией на свою книгу. Мне на обложке отчего-то захотелось увидеть его слова и никого другого. Подруга Нади тогда была замужем, да и я тоже не свободен. Жизнь, непредсказуема: вертит нами, как хочет, не вникая в наши планы.

Многое что мы порой делаем, происходит как-то неосознанно, помимо нашей воли, будто вода в ручье течет или же сквозь пальцы сыпется песок. А все оттого, что нас затягивает течение жизни, его временные потоки и мы не замечаем вокруг нас снующих людей. Они ― эти люди увеличивают вероятность всевозможных мимолетных необязательных на первый взгляд встреч и подталкивают нас к разнообразным событиям. Моя мать при случайных встречах с родительницей Нади, любила, остановившись у колодца посудачить, наверное, по этой причине мне однажды пришлось, чтобы не перечить ей, взять адрес своей бывшей девушки и отправиться к ней в общежитие. Я долго искал нужную улицу, дом, комнату, однако застать мне Надю не удалось и я, облегченно вздохнув, отправился назад к тетке, так как тогда проживал у нее. Миссию свою я тогда посчитал с успехом выполненной, но как оказалось напрасно, о моем приезде Наде сообщила вахтерша общежития и через какое-то время она предстала перед моими глазами. Я поговорил с Надей в кругу семьи своей тетки, затем проводил девушку до метро и рассчитывал больше не встречаться, но не тут-то было. На следующий день она снова приехала. У меня была сессия, я хотел от девушки как можно быстрее отделаться и готов был на многое, наверное, только благодаря этому не удержался и сгоряча ей выпалил:

―Знаешь что? Я очень занят. Летом, у меня будут каникулы, и мы встретимся, ну, например, в парке, в тени аллей. Тебя это устроит? ― Я, это сказал, не подумав, рассчитывая большую часть лета провести вне Щурово, однако Надя неожиданно за мои слова ухватилась. Она просто взвизгнула от удовольствия, подскочила ко мне и поцеловала в щечку. ― Я, согласна! Я, согласна! ― и, развернувшись, стуча каблучками, бросилась в метро.

Летом мы не встретились, чему я был несказанно рад, хотя не раз дефилировал по аллеям парка, правда, не один, а со своими братьями, брал их как-бы на подмогу, с целью, чтобы наша встреча не выглядела свиданием двух влюбленных. Зачем мне было испытывать судьбу? Молодой бравый солдат Володя мой родитель столкнулся с моей будущей матерью ни где-нибудь, а в парке.

Надежда в Щурово не приехала, она в тот год попросту неожиданно для всех даже для своих родителей выскочила замуж. Ей подвернулся парень из строительного управления. Ну, да ладно. Но, что важно? Я выполнил заклятие своей тетки Иры из Донецка, что на Украине. Она, прибыв с мужем Митей и дочкой Любой на отдых в Щурово, облегченно вздохнула и даже перекрестилась. Я не удержался и, взглянув на нее, с иронией спросил:

― Ну и что из того, если бы я вдруг женился на Надежде? Чем плоха эта девушка, а-а-а?

― А то, что она, да будет тебе известно, одна из внучек деда, убившего со своими дружками за полмешка проса мою крестную. Пусть земля ей будет пухом, а этому извергу ― колом и тетка торопливо перекрестившись, продолжила: ― Негоже нам с ними родниться, негоже! ― В те далекие времена, даже зная виновных, никто не заявлял, а значит и не расследовал произошедшее событие. Я человека в форме милиции в Щурово увидел лет в десять, да и то он был без оружия. Что он мог сделать считал я. Многие так считали. Вот если бы у него был пистолет Маузер, такой как был когда-то у отца, тогда другое дело.

Ну и ладно не встретили мы Надю, не попалась она нам на глаза, но за то мы, прогуливаясь по парку, вдруг, неожиданно для себя познакомились с классными девчонками довольно интересными и что главное незнакомыми ни кому из нас. Федор мой младший брат должен был знать хотя бы одну из них. Но нет. Он на мои расспросы и приставания лишь только жал плечами и говорил, что нужно спросить у сестры. Она у нас была самая младшая.

Мы, познакомившись с девушками, отправились в Дом культуры на вечерний сеанс кино. Мне понравилась Наташа. Александр, крутился рядом с Людой, однако, проводив ее, от дальнейшей дружбы ― уклонился. Он сказал мне четко и ясно: «Люда то Люда, да не та, ― брат имел в виду, что девушка не идет ни в какое сравнение с внучкой бабы Гаши. Я в темноте пошел не с той девушкой, которая мне приглянулась. Выяснилось это, когда я обратился к ней, и, назвав по имени, в ответ услышал ее задорный смех. На следующий день я с Федором поменялся.

Мы ходили в кино, на танцы, а еще на речку купаться. Мой отец тоже ходил в кино, он любил посещать Дом культуры, знал многих актеров, участвовавших в съемках, и с интересом обсуждал их игру с матерью. Я слышал от соседей, что однажды он сумел затащить в зал даже своего отца ― моего деда Ивана Павловича. То, что произошло после, навсегда отбило у него охоту посещать подобные мероприятия: он, когда в зале погас свет, очень напугался неизвестно откуда взявшегося локомотива, движущегося с огромной скоростью. Деда, тогда как ветром сдуло, схватив кепку в охапку, он рванул на улицу и уже больше не поддавался не на какие уговоры. А вот Зина та могла пойти с Володей в кино. Утверждать я не берусь, но думаю, она ходила. Да и на речку тоже. Еще бы ей не ходить. Однажды молодой Володя проявил себя как герой, спас ее брата от утопления. Тот, пырнув, на ямке ― синем виру, зацепившись штанами, запутался в корнях павшего дуба и ни как не мог выбраться из воды. Многие из парней ныряли, но безуспешно, вытащить паренька на берег, удалось только Володе. Отец Зины за спасение сына привез Ивану Павловичу на повозке несколько мешков с пшеном, рожью, гречей…. Я думаю, что Зине не воспрещалось гулять с таким кавалером, каким был мой отец, и она после тяжелого трудового дня часто ходила с ним в толпе ребят на речку обмыться ― привести себя в порядок.

Я знаю случаи, когда ребята, загуляв, бросали учебу в институте. Меня не раз предупреждали родители: «Сеня, раз ты поступил в институт, учись, не торопись жениться, ты должен получить профессию. Пусть зарплата у тебя будет и не очень высокой, но инженер звучит гордо! «Хомут» одеть на шею ты всегда успеешь». Я соглашался. Торопиться было не время. Хотя Наташа мне нравилась, но и только. Завладеть мной полностью девушка была не в состоянии. Я прохаживался в парке в тени алей не только с ней, но и с другими своими знакомыми, правда, не афишируя, тайком. Однако, я, после знакомства с Наташей, находясь в студенческих компаниях на институтских вечеринках, называл ее своей невестой, показывал любительскую фотографию у каштана, самим же сделанную и говорил: «Есть у меня Зазноба! Есть! Вот, смотрите! Не поверите, она меня ждет!». Это ― спасало от приставаний. Друзья оставляли меня в покое. А еще такое положение обязывало меня, приезжая домой на побывку и, отправившись в Дом культуры или же на танцплощадку, ― на тот момент уже умел выделывать ногами кренделя, ― отыскивать девушку глазами и махать ей рукой. Она тут же, оторвавшись от подруг, подходила и, приветствуя меня, говорила: «Я знала о твоем приезде: меня известила твоя сестра. Иначе бы ты меня не застал здесь, не пришла бы, знаешь, я не хожу по всяким там…» ― и Наташа многозначительно махала рукой. ― «Злачным местам», ― добавлял я. Наташа утвердительно кивала головой, и мы тут же громко смеялись.

Прошел не один год и моя, так называемая девушка, засобиралась в город Таганрог учиться в техникуме (там у нее жила родственница). Ее путь был неблизким: час езды по тряской дороге на автобусе до Гомеля, а затем часов десять на поезде. Я тогда не удержался и на тот момент уже открыто, не прячась от людей, вызвался проводить Наташу. При расставании я неожиданно поцеловал девушку. Наш поцелуй был зафиксирован кем-то из знакомых моих родителей и на следующий день они все вдруг заговорили о моей будущей свадьбе.

―Время быстро летит! ― сказал отец, ― Через три года твоя Наташа получит профессию. Ты уже будешь работать на заводе инженером, тебе как молодому специалисту дадут жилье. Я думаю, все будет нормально. Одному сыну ― Александру мы с матерью справили свадьбу, женим и тебя, а там очередь и до Федора дойдет, мой родитель на минуту задумался, затем не удержался и отметил, что дочь ― наша сестра может и обойти нас.

―Девочки, они такие. Им планы родителей не указ, ― махнул рукой и отправился по своим делам.

Отец был прав: Александр ведь не стал дожидаться женитьбы старшего брата, ― то есть моей, обручился неожиданно и быстро и что плохо не на внучке нашей соседки бабы Гаши ― Людмиле, а на первой попавшейся девушке, он это сделал за компанию со своим другом. Тот находился в безвыходном положении, его невеста носила под сердцем ребенка, тянуть не было смысла.

Людмилу мой брат потерял. Она просила Александра подождать всего лишь год-другой. Ее слова: ― «Я получу диплом, и мы распишемся!» ― Девушка училась в Брянске в институте. Однако брат отчего-то ждать не стал. Возможно, на него подействовали мечты товарища «дружить семьями». Очень уж хотелось ему ездить друг к другу в гости. А зря.

У Александра не сложилась семья с первой попавшейся девушкой, что интересно ― ее звали Надей, ― Александр, когда у Людмилы тоже ничего с замужеством не вышло, с отчаяньем пытался, во что бы то ни стало вернуть свою первую любовь. Он готов был взять Людмилу даже с ребенком. Однако та перед ним поплакалась-поплакалась, да и отказала. Оно и понятно ― разбитое уже не сложишь.

Я думаю, что и отец подобно Александру переживал о своей потерянной зазнобе Зине, ― ему помешала война, ― и в тайне надеялся: пусть хоть у сына будет все нормально.

Ан не тут-то было. Брак Александра и Надежды не раз трещал по швам. Они часто ссорились. То расходились, то снова вдруг начинали жить вместе, пытаясь наладить свою семейную жизнь.

Это все наложило на нас, его близких, горький отпечаток. Я, если бы знал, что так получится, не способствовал знакомству Александра с Надеждой. Правда, я тогда не один руку приложил еще и наш брат Федор поучаствовал. Случилось это все странно: Александр, успешно окончив техникум, работал тогда на реках Белоруссии: таскал на буксире баржи с грузом и, ― приехав неожиданно на отдых, стал перебирать своих знакомых девушек к кому можно заслать сватов. Кто-то из друзей предложил брату девушку из неблагополучной семьи ― Надежду, ― ей на тот момент не было и восемнадцати лет,― при этом подсказал, что нужно сделать: «Сашок отказа не будет. Надежда за тебя сходу пойдет. Она падка на молодых людей при исполнении. Ты только облачись в форму, главное не забудь одеть фуражку капитана и все. Она навеки или не навеки ― твоя!».

Так оно и получилось. Надежда работала на торговой базе, принимала тару. Я и Федор полазали «по сусекам», нашли несколько пустых бутылок и отправились взглянуть на претендентку в невесты Александра.

Девушка нам понравилась, и мы затем познакомили с ней брата. После чего все внезапно покатилось ― через месяц, ну чуть больше они поженились. На свадьбе у Александра меня представили Людмиле. Она оказалась дальней родственницей невесты брата, а еще подругой моей девушки Наташи. Что меня тогда удивило: у моего деда Ивана Павловича первая жена была прабабкой этой самой Людмилы. Не знаю, что подействовало на девушку, наверное, то, что я был ее первым парнем, который пригласил на танец, первым кто ее поцеловал, ― она мне отчего-то стала очень часто попадаться на глаза. Затем я, по прошествии какого-то времени в разговоре с Наташей узнал, что Людмила хочет и готова меня у нее отбить. Я тогда с братьями над всем этим посмеялся. А, зря. Так вести себя с девушками нельзя. Та же Наташа могла все ей доложить. Иначе, отчего в нужный момент, когда я вдруг стал задумываться: а не жениться ли мне на Людмиле, ее рядом со мной не оказалось?

В отличие от своих сверстников я взрослел очень медленно: ни шел, ни в какое сравнение, например, с парнем ― Мишкой Ножиком. Он часто попадался мне на глаза, так как ухаживал за девушкой, жившей на нашем краю улицы. На вид Мишка мужик-мужиком. Из-за любимой, он забросил школу. Помог этому парню определиться мой отец. Он взял его однажды к себе в подпаски, заключив с родительницей парня ― одной, без отца тяжело поднимавшей сына, и директором школы соглашение, устроившее все стороны и в первую очередь администрацию Щурово. Михаил, был приставлен к делу, а еще продолжил обучение в вечерней школе, поднакопив денег, парень сыграл шумную свадьбу. Достигнув совершеннолетия, молодые расписались.

Я не присутствовал на торжественном мероприятии, хотя и был приглашен, так как следовать примеру Мишки Ножика и жениться в шестнадцать лет был не готов. Для меня это было нереально, я хотел получить среднее образование: ― учился на тот момент  в Щуровской средней школе ― в девятом классе. Не мог я жениться и в двадцать лет, вернувшись из армии: горел желанием пойти в институт, и даже в двадцать пять лет как это сделал мой отец, демобилизовавшись из армии. Не так давно, я, копаясь в старых родительских бумагах, нашел документ о регистрации брака своего отца и матери. Мне стало интересно, сопоставив с имеющейся у меня с супругой корочкой, я увидел большую разницу. Оно и понятно. Я почувствовал себя мужиком лишь только в тридцать лет. И то это морально, а физически ко мне еще долго даже с женой под ручку, например, в магазинах продавцы обращались: «Мальчик, тебе чего надо?». Жена над этим часто подсмеивалась и, шутя, говорила: «Ты, мой мальчик».

Таких парней, как я тогда было раз-два, и обчелся. Мои родители, да и их знакомые тоже, подыскивали мне пару и стремились, во что бы то ни стало оженить меня.  Я помню, мать сватала мне одну из разведенных женщин с двумя детьми. Она работала в Щурове в больнице врачом. Отец тоже как-то подталкивал меня и не кому-нибудь, а к дочке директора школы ― намного старше меня. Женщина имела квартиру в Москве. Все они были хороши, но не вгоняли меня в дрожь. Ни одну из них я не мог назвать своей зазнобой. А еще не был готов жениться. То-то сейчас! Кто бы мог подумать, что такое возможно. Молодежь ― парни ― защитники родины взрослеют еще медленнее. Они лишь только годам к тридцати пяти-сорока подумывают о женитьбе. И это бы еще ничего, можно и на «молодухе» жениться, однако не тут-то было, не те уже стали и девушки. Они очень разборчивы и если готовы выйти замуж и завести ребенка, то это тогда, когда этого делать уже нежелательно в силу физиологических изменений, происходящих в них самих. Селявы, как говорят французы. Люди очень сильно изменились, не те стали. Порой мне довольно трудно сравнить наше поколение и поколение наших дедов, отцов, а особенно молодое ― детей, внуков, чужие мы, совершенно чужие, хотя и не хочется в это верить. Не оттого ли я, копаюсь в своем прошлом, в прошлом своих родных и близких, пытаюсь найти хоть малейшие стороны соприкосновения. Они обязательно должны быт, обязательно, нужно только «занырнуть глубже» в прошлое.

 

 

3

Писатель ― это человек несогласный с существующим положением дел, он готов переделать жизнь ― свою, своих родных, близких, друзей и знакомых до не узнаваемости, а порой замахивается и на все мироустройство, хотя бы в своих книгах. Мне трудно понять, зачем нужно было моему брату Александру торопиться, идти ― «под венец». Я не раз размышлял, что такое могло с ним произойти однажды весной. Наверное, мы зря тогда на майские праздники вдруг все неожиданно оказались в отчем доме. Я ведь не хотел приезжать ― приехал.

Это я и Федор свели Александра с Надеждой. Может, жизнь у него была бы другой…. Хотя и так ясно! Ничего бы не поменялось! Женился бы наш брат Александр и без нашего участия.

Мы в семье внешне пусть разные: я и Александр ― черноволосые, Федор и сестра Анна ― со светлыми шевелюрами (наш дед Иван Павлович ― был светлым, другой дед ― его родной брат тоже Иван Павлович ― черным), в одном похожи ― упертые, при том без исключения ― все до одного. Для нас главное подобно волку или же собаке из Щуровского Сучьего болота за что-то уцепиться, и вот оно это уже наше, ни за что не отдадим.

И мы не отдаем, менять задуманное, тем более, если оно уже определено и просчитано Писателем с большой буквы не в характере у нас. А еще мы бывает, сомневаемся, возможно ли что-либо изменить вообще. Брат Федор не раз мне говорил и по сей день говорит, что все в жизни накуковано, и не той кукушкой, что сидит в часах на стене, ― а бери выше.

И я с ним порой соглашаюсь, так как, разбирая свою жизнь по дням, даже ― часам, не раз многому удивлялся в цепочке шагов предшествующих тому или же другому большому серьезному событию. Не протиснуться, как бы ты не щемился. И если мы что-то и выбираем, то это что-то незначительно.

Мы богаты «задним умом», мы лишь можем анализировать и придумывать, как нужно было поступить. Но, что толку от этого? Может, записав все варианты «на корочке», мы в далеком будущем исправим жизнь, а если так, значит, изменим себя, но только не в настоящем.

Не оттого ли я, прогуливаясь с Наташей в тени аллей парка делал это тайно, то есть не относился к девушке серьезно. Я не знал, нужна ли она мне, большого желания овладеть девушкой не испытывал, а вдруг Наташа  ― это не моя суженая. Зачем мне портить ей жизнь. Я был намного старше ее и оттого, как мог себя сдерживал, однако в случае, если бы наши отношения зашли вдруг далеко ― я бы женился на ней. Просто она должна была подрасти. Хотя мне больше подошла бы одна из дочерей бывшей зазнобы отца Зины или же дальняя родственница Надежды ― Людмила. Не зря же первая жена моего деда Ивана Павловича была ее прабабка. Я, глядя на Наташу понимал, что не могу ее привезти в Москву. Это в Щурово мне было достаточно сговориться с ее родителями, затем сыграть свадьбу и жить семейной жизнью. В столице такой номер не прокатит. Я, устроившись после окончания института инженером на заводе, «выбивал» себе квартиру. Мне ее могли дать как молодому специалисту, я стоял в очереди на жилье. Мужчина должен в своей жизни построить дом так вот я, можно сказать, строил его себе, затем я должен был родить сына. И если не получится от любимой женщины, то все равно от кого ― неважно. Я это сделаю.

Наташа была неплохой девушкой, не по возрасту умной и расчетливой. А я как мне однажды сказала цыганка, мог ужиться и с ведьмой. Есть в библии еще слова про какие-то там деревья, так я их посадил достаточно много, не только у дома и на приусадебном участке, но и в общественных местах, когда учился в школе. Это сейчас отчего-то школьники не хотят благоустраивать свой старинный парк. А зря, деревья стареют, деревья погибают как солдаты, ― стоя в строю. Где в будущем будут прогуливаться молодые люди ― вопрос. Ребята, торопитесь, найти саженцы можно везде особенно их много на полях бывшего совхоза, сажайте, а еще неплохо и оградить парк ажурным забором, чтобы в нем не ездили машины. А то шныряют всякие там «шумахеры» на своих развалюхах.

Однажды я, отправив Наташу в Гомель и «засветившись» всенародно, приезжая на побывку в Щурово, если девушка была дома, отдавал ей все свое свободное время. Мы ходили не только в кино или же на танцы, но и на речку купаться, а еще по ягоды и по грибы. Не обязательно только вдвоем. Желающих отправиться в лес хватало. С нами часто была и Людмила. Эти две девушки были чем-то похожи на героинь из поэмы о Евгении Онегине ― Александра Сергеевича Пушкина. Людмила была грустна, печальна, рассуждала по-взрослому, однако физически на взрослую даму не тянула. Ну что та дитя ― Ольга. За то Наташа ― явно походила на Татьяну и была готова как для рождения детей, так и для их воспитания. Наверное, этим она меня и прельщала. Я невольно тянулся к ней.

Наши встречи не были частыми. Мы могли надеяться лишь на праздничные дни, да еще на каникулы. Добравшись как-то в битком набитом общем вагоне поезда до Щурова, я торопился встретить Новый год. Братья на тот момент находились дома. Александр, закончив дела в пароходстве и поставив свой буксир на прикол, расходовал отгулы. Их за период судоходства с апреля по ноябрь накопилось на несколько месяцев. Надежда ― его жена, поработав у него на буксире поварихой, была рядом. Сестра Анна и младший брат вернулись из Гомеля, ― они учились в техникуме. Федор, отслужив в армии, следуя по стопам брата, готовился в будущем ходить по рекам Белоруссии. Я из них был более занятым, однако вырвался, нашел время. Мои братья и сестра о встрече Нового года договорились без меня. Я не упорствовал, так как приехал накануне праздника. Встреча должна была проходить отдельно от родителей в доме у Александра и Надежды (на то время они уже жили отдельно), что было для нас большим счастьем. А еще я узнал, и Наташа, также была приглашена: постаралась моя сестра. Она мне будто случайно шепнула: ― Я убедила твою Зазнобу ездить в Таганрог через Москву, а не через Гомель. Так что не ленись и покажи ей столицу во всей ее красе». Я тогда согласился и покивал головой. Однако в будущем из ее затеи ничего не вышло. Не зря же говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Наташа в тот вечер меня отчего-то проигнорировала, я лишь заслужил у нее один танец, все остальные она под медленную музыку из моего магнитофона крутилась с Федором. У него не было пары, и он решил за ней приударить. Рядом возле меня находилась Людмила. Она на вечер была приглашена своей родственницей ― Надеждой.  Я чтобы «насолить» своей девушке тут же пригласил Людмилу на танец. Ее мне тогда пришлось проводить домой. Мои мысли были просты: ― «Я не женат, с какой девушкой хочу с той и гуляю». ― На что я еще надеялся? На то, что мое поведение как-то отрезвит Наташу. Не отрезвило. В Москву я уехал один, а она с Федором вначале до Гомеля, а потом продолжать учебу в свой Таганрог. Полностью рвать с девушкой я не стал и на письмо, пришедшее еще до Нового года, ответил, как ни в чем не бывало. Однако дождаться ответа многого стоило. Я мучился, не понимая, зачем тянуть: напиши все как есть. Да, мне неприятно твое поведение. Но я не собираюсь кричать и ругаться. Нет! Нет! И нет! Надо это мне? Себе дороже. Наташе, было что скрывать: она тянула неслучайно, попросту не знала, как рассказать о своих взаимоотношениях с моим братом. Я уже подробностей не помню, но во втором или в третьем письме она обмолвилась о том, что произошло у него в общежитии. Девушка рассчитывала, что в скором времени они поженятся. «Я с Федором об этом не разговаривала, ― написала она, ― но он как честный человек, поступит должным образом».            Наташе после такого письма необязательно было поддерживать со мной переписку. Я бы ее понял. Однако она отчего-то продолжала мне писать, я волей-неволей ей отвечал, наверное, был нужен. Возможно, она считала, что со мной, в будущем ― деверем, ссориться ни в коем случае не следует. А еще Наташа, чтобы я не испытывал от новогоднего вечера горечи, подтолкнула ко мне Людмилу ― они на тот момент переписывались, ― и я в скором времени получил от девушки одно письмо, затем еще и еще. Мы стали общаться. Я рассказывал ей о красотах Москвы, Людмила желала поступить в институт, и мне пришлось отправить ей не одно письмо, описывая все в подробностях. Я ничего не скрывал, наверное, в том, что она поступила в будущем в ВУЗ, есть и моя доля помощи.

На майские праздники в Щурово я спешил: мне не терпелось увидеться и с Людмилой и с Наташей. Федор отчего-то не приехал. В Доме культуры, первой мне на глаза попалась моя бывшая девушка, я попытался увильнуть: важно было вначале встретиться с Людмилой, но из моей затеи ничего не вышло: девушки были вместе. Я поздоровался вначале с Людмилой, а уж затем и с Наташей, дав тем самым понять, кто для меня более важен. Это обстоятельство мою бывшую несколько озадачило, но она взяла себя в руки и подхватив меня под ручку со словами: ― Мне нужно с тобой поговорить, ― попыталась увести в сторону. Я тут же резко «тормознул»: ― Ну, это как твоя подруга, разрешит она нам уединиться или нет? ― Людмила, улыбнувшись, разрешила, и мы вышли в парк. Я не удержался и сказал Наташе: ― Да-а-а, сколько мы здесь с тобой вечеров провели…. ― Девушка ничего не ответила. Однако я почувствовал дрожь, исходившую от нее. Она уже не была моей Зазнобой, но ее трясло. Не дай бог никому такой разговор: Наташа тут же расплакалась у меня на плече и сквозь слезы стала говорить, что Федор ее избегает:

―Он, он, мне не пишет и не хочет со мной встречаться. Я приезжала в Щурово в марте, на праздник ― международный женский день, его не было. Мог бы хотя бы открытку какую-нибудь выслать, не выслал. И вот сейчас не приехал. Это все неслучайно. Что я такого сделала не правильного, а-а-а?

Я, как мог, успокаивал девушку. Придумывал всевозможные причины, чтобы брата обелить.

За нами прибежала Людмила:

―Ну, где вы? Фильм уже начинается. Идемте быстрее. Найдете время, поговорите. Я места заняла, но сами понимаете…. ― многие «стояли у стеночки», так как в Дом культуры людей приходило намного больше, чем он мог вместить, и оттого нужно было торопиться, ― от желающих в наглую занять пустые кресла никогда не было отбоя. Удержать их надолго было не в силах.

В тот вечер мне и Людмиле пришлось Наташу проводить домой, уж очень она была расстроена. Мы не только вели девушку под руки, но и как могли, на два голоса успокаивали:

―Да он попросту не может приехать, как ты это не понимаешь! У него «горит» по механике курсовая, ― придумывая на ходу, говорил я. Людмила тут же, как могла мне поддакивала: ― Вот сдаст и приедет, зато на все лето! Вы снова как раньше будете ходить по вечерам в Дом культуры.

Мы с трудом отделались от Наташи. Наверное, с час простояли возле ее дома, прежде чем отправиться восвояси. У меня на время пропало желание ходить в Дом культуры. Не нужны были ни кино, ни танцы. Я лишь только закончились праздники, тут же уехал из Щурово в Москву. Уехал торопливо и без всякого сожаления. До последнего дня я надеялся увидеть младшего брата Федора и сказать ему все, что о нем думаю. Но брата я так и не застал. Он, словно, предчувствовал наш разговор и боялся появляться мне на глаза.

Не сразу, но я получил от Федора письмо: брат хвастался своими любовными похождениями. О Наташе написал: «Я думаю, она должна быть на меня не в обиде, чего хотела то и получила. Это ты с ней по парку ходил под ручку, иногда целовал, а я мужик не такой как ты, ― я решительный. Зря она ко мне пристает, уцепилась, что тот клещ проходу не дает. А еще орет во всю Ивановскую: ― «Люблю, жить не могу! Ну и люби! Это твое дело. А я не люблю!».

Я пытался Федора по-братски вразумить, писал, что так поступать нельзя, что она своя, местная, а не приезжая ― из села. Ладно, девушки из училища, они получили профессию, уехали и их любовь закончилась. Да и то все не так просто. Вон ― тыкал я ему: ― друг нашего брата Александра ― женился….. Да, да женился на одной из учащихся училища и представь, доволен! У него уже растет сын, а скоро, ― я слышал и пополнение ожидается»

Мне ничего не удалось сделать. Федор с Наташей не желал встречаться и всячески ее избегал. Я жалел девушку, не раз, находясь в Щурове на побывке, был вынужден, встретившись с ней в Доме культуры провожать до дома и успокаивать. Одно лето, когда Людмила отсутствовала: она уехала в Ростов сдавать в институт экзамены ― плохо, конечно, что не в столичный ВУЗ, ― я даже увлекся Наташей. Она это заметила и, поняв всю тщетность попыток завладеть Федором, неожиданно снова перекинулась на меня. Я, сообразив, принялся от нее отбиваться:

―Ну, зачем я тебе сдался? Что на свете мало парней? Высокие, красавцы! Выбирай любого!  Да их и в твоем техникуме предостаточно…. Что, не так?

―У вас хорошая семья! А это многого стоит. Вы все в Щурово у кого не спроси на высоком счету, ― А однажды Наташа не удержалась и пролепетала: ― а еще, вы не пьяницы….

Тут я не удержался:

―Мы-ы-ы, не пьяницы? Ну, ты это девочка ошиблась! У нас отец любит заглянуть в бутылку. Думаешь, зря он пасет коров? Только из-за одних денег? Чтобы построить новый дом? Да-а-а? Так вот нет. На природе ― в лугах милое дело пропустить стакан, другой….. Он войну прошел, а там немногие довольствовались сахарком, ты у отца своего спроси, основная масса мужиков была не прочь выпить, и им наливали и если хочешь знать не только по великим праздникам, ― каждый день. Была пайка ― наркомовских сто грамм. Он там пристрастился…. ― я помолчал, а затем, взглянув на девушку, продолжил: ― Да-а-а, наш отец борется с «зеленым змием», дает матери клятвы не пить и какое-то время не пьет, но затем снова и снова срывается. Ты знаешь, пословицу: «Яблонька от яблони недалеко падает». ― И я будто укусив яблоко с огорода напротив окон бабы Гаши, ― тут же скривился: ― Мне неприятно тебе говорить, но в будущем я тоже могу спиться. И не только я, мой брат Федор, Александр. Так что мы не такие уж и хорошие. Знай это и не идеализируй нас. Идеальных людей нет!

Мне не удалось Наташу убедить, чтобы она оставила меня и Федора в покое и нашла кого-нибудь другого. Одно, что девушка сделала, ― это перестала искать встреч с Федором в техникуме и в общежитии. Брат, подговорив своих друзей, всенародно пристыдил ее. Дальше Гомельского вокзала она уже не заходила, забиралась в поезд, следовавший в Таганрог, и уезжала на учебу. Правда, мне много раз твердила: ― «Я несовершеннолетняя, я могу заставить его на мне жениться, могу, ― ее старшая сестра, пригрозив своему ухажеру судом, так вышла замуж. Но, то сестра, Наташа была совершенно из другого теста, ― мягкотела в двух смыслах этого слова, она быстро остывала и, успокоившись, неожиданно добавляла: ― глупости все это, ― вытирала платочком слезы, ― насильно мил не будешь. Дура я, дура, нужно было слушать лишь свое сердце, а не мать: «Зачем тебе старый, вон Федор, он будет моложе Семена» ― я и погналась. И что из того? А ничего! Пшик! Я должна была держаться за тебя и никого более. Так? ― спрашивала она, когда мы шли под ручку по парку, заглядывала мне в лицо, но я молчал, не желал расстраивать девушку. Она, выждав паузу тут же горячо шептала: ― Ведь все еще можно поправить? Не молчи? Скажи?». Я ничего не отвечал, а ей казалось, кивал головой.

Прошло время. Не знаю, как получилось, с Наташей я примирился и гулял, и с ней, и с Людмилой, а порой, и с двумя девушками сразу. С Людмилой я мог встретиться только в Доме культуры, а вот Наташа та могла и домой прийти. Она не стеснялась, нашла способ: взяла себе в подруги мою сестру Анну.

―Сеня, ну что ты хочешь взять ее замуж, простил? ― не раз спрашивала у меня сестра. ― Она красивая!

―Не знаю, ― отвечал я и был прав. За мной бегала Надя, ну и где она ― эта Надя? По словам матери девушки, тети Кати, дочь довольно успешно вышла замуж за москвича и ― счастлива. В одночасье, подвернись Наташе молодой человек и с нею произойдет то же самое. Она также как когда-то сменила меня на Федора, сменит на кого-нибудь другого более респектабельного. Забудет, что есть какой-то там Семен. Да и я сам не застрахован от любви с первого взгляда. В жизни все может быть. Мое время просто не пришло.

Я не торопился жениться. Меня доставали знакомые, близкие, а особенно родители. Хоть и не езди в Щурово. Женись да женись. На тот момент моя сестра Анна отучилась в техникуме и по направлению уехала в Сибирь. С нею отправился, так называемый ее жених. Однако жених в скорости вернулся, а сестра вышла замуж за сибиряка.

Я ездил на свадьбу сестры. Возвращаясь, домой из Сибири вместе с отцом и матерью, много от них выслушал всяких наставлений. Они в два уха говорили мне о моем возрасте, ― на тот момент тридцати летнему парню, ― пытались образумить. Я же в ответ соглашался, однако не торопился, было желание продолжить образование ― окончить еще один ВУЗ ― литературный институт, для чего подал документы и работу на конкурс. Однако чтобы успокоить родителей, я, опустив «свою повинную голову», невнятно твердил:

―Женюсь! Обязательно женюсь! Вот лишь только вырастут мои невесты. Я же не в Щурово живу в самой Москве. Значит, это случится года через два-три….― и надолго замолкал.

Людмила училась в институте в Ростове и в Щурове почти не показывалась, очень тяжело ей давалась учеба. Летом после окончания первого курса девушка приехала на неделю домой, не больше, затем уехала со студенческим отрядом на работы. В один из праздничный дней я, выслушав от нее восторженные речи, тоже уехал и уже более ее не видел. Зато прибыв в отпуск, я часто гулял по парку с Наташей. Наверное, зря. Она просто уверовала, что я буду ее мужем, особенно после того когда внезапно женился Федор. Далеко он не ходил: родители сдавали девушкам, учившимся в Щуровском училище, летнюю кухню, в ней он и нашел себе суженую.

Наташа, после защиты дипломной работы, перед получением документа, приехала домой. Она нашла время и, побывав у моих родителей, взяла у них мой новый адрес: я на тот момент получил от завода однокомнатную квартиру. Мать в письме мне сообщила: «Жди, собирается, к тебе. Она получила распределение на Урал. Ты же не мычишь, не телишься. Так что будет тебя сватать. Хорошенько все взвесь, прежде чем давать свое согласие».

Перед отъездом в Москву Наташа дала мне срочную телеграмму, я ее получил поздно вечером, спал плохо, подхватившись чуть свет, попытался «поймать такси», не удалось, и отправился на вокзал на метро. Добраться вовремя, до прибытия поезда мне не удалось, слегка опоздал.

При необходимости девушка могла дождаться меня на перроне, но она отчего-то ждать не стала. Уже позже, вечером при встрече она мне сообщила, что ей в вагоне попалась словоохотливая попутчица:

―Я с ней познакомилась, ― объяснила мне Наташа: ― Женщина живет в твоем районе. Мне пришлось ей помочь дотащить вещи, она напоила меня чаем и показала, где находится твой дом. Я же не знала, будешь ты меня встречать или же нет. Что если у тебя бы ничего не получилось? Сиди тогда на узлах и жди у моря погоды?

Да, Наташа была права. Однако, с другой стороны не зря же ей попалась эта женщина, не зря мы разминулись. Значит, быть нам вместе ― не судьба. Я так это понял и постарался от нее отделаться, но сделать это было невозможно. Представьте себя на моем месте?

―Меня, ― сказала девушка, ― ждут только через неделю. Ну, выставишь ты меня и где мне тогда ночевать? Не на вокзале же? У тебя вон, сколько места…. Я не стесню, согласна на полу лечь.

Наташа не стеснила меня, на полу не стала спать, нашла место у меня под боком. Ночью, я все делал, чтобы не возбудиться и не забраться на нее. На что девушка тут же пролепетала:

―Ну, ничего страшного, вот женишься на мне, а если не будешь справляться: у тебя есть брат, он поможет.

Я этим ее словам тогда не придал значения. Они мной были услышаны лишь значительно позже, когда девушка меня соблазнила, и мы с ней неплохо провели время. Вовремя жарких ночей, на ее вопрос: ― А вдруг, забеременею, что делать? ― я, пыхтя, отвечал: ― Своего ребенка не брошу! ― и был прав: платил бы алименты, но не женился бы. Такой я тогда был. Наташа поняла мои слова по-своему и старалась «залететь», но видно было не время.

Мы расстались. Я посадил ее на поезд и отправил Наташу на Урал. Отбывая, она мне кричала:

―Давай встретимся летом, в июле! Обязательно приезжай в Щурово в отпуск! Я буду тебя ждать!

―Давай! ― кричал я в ответ. Однако отпуск у меня по графику был намечен на август, и я уже заранее рассчитывал, что это мне поможет не поддаться ее чарам, а значит остаться свободным.

Однако, прошло время и я был вынужден подстраивать свой отпуск под отпуск сестры ― на июль месяц. Что интересно? Сестра приехала не только с мужем, но и со своей подругой Еленой. До того как появиться Наташе в Щурово, я неожиданно влюбился в знакомую сестры и от девушки не отходил. Мы с ней поездили по знаменитым столичным местам. Она была в восторге и жаждала найти время, чтобы еще не один раз приехать в столицу.

Дня через три мы всей компанией отправились на поезде в Щурово. Мои родители тут же заметили мое состояние от нахождения рядом Елены и от удовольствия потирали руки.

―Сеня, так держать! Все твои братья и сестра живут семьями, а ты все ходишь бобылем. ― Правда, они закрывали глаза на Александра. У него в семье хватало проблем, порой непонятно было то ли он женат, то ли нет. Наш брат понемногу спивался. Вся молодежь и табаком балуется, пробует курить сигареты, и выпить не прочь, но проходит время и не найдя прока в своих увлечениях парни и девушки отдают все свое время работе, семье, детям. Так и должно быть. Однако у Александра с Надеждой не получалось завести детей и он все чаще заглядывал в бутылку, а порой и лез в нее ― закатывая жене грандиозные скандалы. Я этим пользовался: мне стоило кивнуть на брата и мать или же отец тут же замолкали, но ненадолго:

―Ты посмотри, посмотри по сторонам. Ну, никого же нет! Ты, здесь у нас один холостяк на всю Сибировку остался! ― И они были правы. Мне следовало задуматься, у многих моих сверстников уже бегали дети.

У нас с Еленой все было хорошо. Дело шло к свадьбе, но вот приехала Наташа и сразу же попыталась отбить меня. Увещевала, что это она со мной ходила людно под ручку в тени аллей парка, а не Елена.

―Ты, что не понимаешь своего счастья? Я ведь тебя люблю, а не она? Откуда только взялась на мою голову эта…. ― моя бывшая умолкала, но отчего-то крутилась возле нас рядом, не уходила. Если я пытался ее выпроводить за ворота, девушка тут же поднимала крик:

―Я пришла не к тебе, а к твоей сестре, вот так! ― И была права. Мне ничего не оставалось: идти, на попятную:

―Ну, хорошо, ― отвечал я, брал свою новую подругу под ручку и мы отправлялись в парк гулять в тени аллей.

Наташа следовала за нами буквально по пятам. Не отставала. Правда, скоро ей это мероприятие надоедало, и девушка, если и наблюдала за нами, то со стороны. Мне не хотелось ее расстраивать. Я не лез на рожон. Она знала о моей порядочности и ждала удобного момента, чтобы подловить меня ― остаться наедине. Уж тут бы она со мной расправилась, применила все, имеющиеся у нее чары. Я вспоминал, как ловко получилось у Наташи в Москве. Мне тогда не удалось устоять: я сдался, правда, не сразу. Устоять мужчине нелегко.

Видя мои затруднения, даже брат Александр, ― он на тот момент отдыхал в Щурово, ― его буксир был остановлен на ремонт, ― не выдержал и, оттащив меня в сторонку, сказал:

―Плюнь на все, пока не поздно гони этих баб и одну и другую куда подальше, я вот послушал друга, женился, думал, будем дружить семьями, ан не получается, мучаюсь. Порой встретимся, напьемся до отупения, аж, самому противно и только. А не женился бы: ― гулял и горя не знал! Вот так! Я бы с тобой в Дом культуры ходил в кино, на танцы, нашел бы себе зазнобу и зажимался в парке….

Да, брат был в какой-то мере прав. Я это понимал, однако не в моем характере было вот так все бросить. Я же не оставил Наташу когда Федор ее обманул, пытался все уладить, не получилось, теперь я должен был расстаться с ней по-хорошему, друзьями, а еще я боялся, как бы она не опозорила мою новую невесту ― Елену. Мы на тот момент подали заявление в ЗАГС ― не хватало того что Наташа припрется куда ее не звали и все расстроит.

Это все понял отец и, найдя время, он сказал: ― Любовь, ― это такое что бывает после приходит, главное желание жить вместе, помогать и жалеть друг дружку, воспитывать детей, не забывать о родителях. Я ведь был не против того чтобы ты жил с Наташей, ты знаешь, но она предала тебя погналась за твоим братом. Ладно, ― это был бы кто-то другой. А так в будущем я вижу скандалы и распри. Я не хочу, чтобы ты сидел бы в своей Москве, держал рядом жену, детей из-за боязни, а не закрутит ли там моя благоверная роман с Федором?

Мне трудно было не согласиться с отцом. Наверное, если бы Наташа надавила на меня там, в Москве, я бы женился на ней, но меня остудила холодная зима, затем весна выдула теплыми ветрами из моей головы всю дурь: меня знобило теперь лишь только от Елены. Я дрожал от случайных соприкосновений с ней, а не от своей бывшей невесты. Она, возможно, могла бы разбудить мои увядшие чувства, но для этого нужно было приложить все силы. Однако у нее не было времени. Наташа сдалась не сразу. Девушка поняла, что жизнь изменилась, теперь неважно было пройтись прилюдно под ручку с дамой сердца в тени аллей старинного Щуровского парка. Наташе на тот момент шел восемнадцатый год, достаточно было немного подождать и затащить меня в отделение ЗАГСа. Хотя бы по причине того, что я не собирался жить в Щурове, да и она тоже, а значит, для каждой молодой пары необходим был документ о браке. Только он давал возможность устроиться в любом городе страны. Ох, как бы она хотела стать хозяйкой в моей новой холостяцкой квартире и нигде-ни-будь в Урюпинске, ― а в Москве. Наташа все делала, чтобы остаться со мной наедине и поговорить с глазу на глаз ― не знаю, зачем это было ей нужно, на что она рассчитывала? О том я узнал много лет спустя. А тогда, мне все это было невдомек.

Однажды мы все вместе отправились в центр Щурово. Шли парами: Наташа с сестрой впереди, а я с Еленой за ними следом в некотором отдалении. Моя невеста, толкнув меня локтем хмыкнула: я, уловив ее взгляд, понял, она хотела обратить мое внимание на фигуру бывшей невесты и на то, как та несет себя. Наташа была хороша. У меня не было слов. Однако чтобы не обидеть Елену я равнодушно пожал плечами и всего лишь.

Добравшись до Большого магазина, мы остановились. У меня не было необходимости в его посещении, и я остался у входа, а затем отправился побродить в одиночестве по парку ― в нем подождать женщин. Оказалось, что напрасно. Наташа, едва заглянув в магазин, тут же торопливо выскочила из него. Я, даже двух шагов не успел сделать, как девушка предстала предо мной:

―Сеня, можно мне с тобой поговорить? Я завтра уезжаю, ― Наташа посмотрела с печалью в глазах, ― Много времени это не займет. ― Я размяк, меня тронули ее слова, хотел было уже согласиться, но неожиданно в этот момент моя невеста, словно, предчувствуя плохое, вдруг покинула магазин. Она, окликнув меня, стала спускаться по лестнице вниз. Я тут же неожиданно пришел в себя и ответил своей бывшей девушке жестко:

―Нет, нет и нет! Ну, сколько можно нам с тобой говорить о том, что когда-то было, пусть даже не так давно ― осенью прошлого года, но это все уже в прошлом! Пойми! И не приставай больше! ― развернувшись, я пошел навстречу Елене, взял ее под руку и вместе с нею поднялись в магазин. Не дав Наташе времени выговориться, я смог отбиться от ее притязаний.

―И что этой девице от тебя нужно? Никак не успокоиться ― преследует и преследует, ― услышал я голос Елены.

―Да-а-а! Но больше, я надеюсь, не будет! ― затем сделав паузу спросил: ― Тебе что-то приглянулось, хочешь купить?

―Хочу! Мы завтра с тобой должны выглядеть соответствующе нашему предстоящему событию.

На другой день мы пошли в Щуровский ЗАГС и без каких-либо помех под аплодисменты родственников и знакомых расписались. У нас не было чего-то сверхъестественного, хотя это событие для нас и было значимым. Так уж получилось, что заявление в ЗАГС мы должны были подать месяц назад, пришлось написать его задним числом, дата совпала с одной из годовщин ухода из жизни близкого Елене человека. Мы бы могли прийти на день-два позже, однако рисковать не стали. Отец не позволил. Он, наверняка понимал чего стоит день-два промедления. Неизвестно, что могло произойти за это короткое время. Жизнь не предсказуема. Нужно дорожить каждым ее мигом и без необходимости не испытывать судьбу. У отца, я думаю, тоже была возможность жениться на Зине. Однако, посчитав, что месяц-другой ничего не решает ― торжество можно закатить и осенью он  свою зазнобу потерял, ― потерял навсегда. Неожиданно, началась война.

 

 

4

Отпуск подходил к концу, медового месяца у нас не было: ― неделю, ну чуть больше мы пожили отдельно от всех в маленьком домике ― уютной летней кухни на два окна.

Домик этот стоял несколько в стороне, имел сени и большую комнату, вмещающую сложенную из кирпича плиту, двуспальную кровать, диван, стол, несколько стульев и комод.

На тот момент летняя кухня не использовалась по назначению, необходимости готовить в ней еду не было: в доме был газ. Мать сдавала это помещение внаем учащимся училища. Занятий летом не было, шел набор на следующий год. Оно пустовало. Это в нем однажды брат Федор, заглянув на огонек к девушкам, нашел себе жену, правда, оформление брака прошло под давлением родителей. На мой взгляд, он мог бы жениться и на своей из Щурово, например, Наташе. Отчего-то не женился? Не знаю, что могло помешать моему брату? Может, девушка в первую ночь близости не удержалась и болтанула что-то такое: «А-а-а, вот ты дружок и попался!». Я знаю брата. У него гонора хоть отбавляй. Я сам однажды испытал Наташин язык и на себе. Не иначе слова обидели Федора, не иначе.

Уезжать: я и Елена не хотели, но пришлось собираться. Нас ждали дела. Я торопился на работу, Елена домой, чтобы известить родителей, друзей и знакомых о своем новом положении. Мы вначале добрались до Москвы, а уж затем я посадил своих родственников на поезд, шедший до Кемерово. Долго крутился на вокзале, прежде чем отправиться домой.

Найдя время, я на октябрьские праздники на самолете слетал в Сибирь, там познакомился с родителями жены, а также побывал у сестры. Елену мне сразу не отдали, только после того когда сыграли еще одну свадьбу. Нам кричали: «горько» и желали счастья.

Я думал, что мы полетим на самолете. Но, так как у нас набралось предостаточно всяких вещей, и подарков ― все хотелось взять, мы отправились на поезде, забрались в вагон и поехали. Путь нам предстоял долгий.

До того как отправиться в столицу жена съездила к себе в ВУЗ и перевелась на заочное отделение. Я после попробовал устроить Елену в Московский институт культуры на тот же факультет ― библиотечный, но учебное заведение находилось далеко от дома, ― в Подмосковье, а еще возникли проблемы, из-за которых требовалось пожертвовать годом учебы. Это нас не устроило. Она так и училась все годы, летая на сессии в Кемерово.

Работу, я Елене нашел на своем заводе. Он имел огромную библиотеку, насчитывающую одиннадцать филиалов. У моего товарища во Дворце культуры завода в библиотеке работала жена. Мне не представило труда в считанные дни устроить в один из них и жену.

Скоро у нас родилась дочь, затем сын. Однажды, когда мы были в Щурово, я, увидев в дупле старой яблони наливки (она и сейчас еще жива и даже плодоносит) гнездо двух синичек-гаечек, таскавших своим птенцам червячков, не удержался, подозвал жену и, указав на птиц, сказал:

―Смотри, ну как мы с тобой в магазин и назад, в магазин и назад…. Только успеваем таскать полные сумки с продуктами. Да и еще с Щурово нет-нет и прихватим: родители с пустыми руками нас никогда не отпускают.

―Да, правда, но кроме всего этого, ― дополнила жена, ― мы с тобой еще отводим дочку и сына в детский садик, затем бежим на работу, с работы, и снова в детский садик, на работу и с работы…

То, что отец оказался прав, заставив меня не заглядываться на Наташу и жениться на Елене, я понял это, когда наступили тяжелые девяностые годы. На тот момент я работал в научно-исследовательском институте. У меня была приличная зарплата, но после разрушения страны стала никакой, а еще ее нам научным работникам платили от случая к случаю. Я, родителям не раз говорил: вам досталась война, а нам «перестройка». Не знаю, как бы мы выдержали это тяжелое время, если бы не помощь с села. Жена из заводской библиотеки была вынуждена уволиться, так как книги вынесли на помойку, а здания продали, и отправиться работать в ближайшую школу. Там хоть немного, но платили. А еще, что было удобно, на работу Елена ходила вместе с дочерью и сыном. Дети учились в той же школе. От родственников из Сибири мы оказались невольно отрезанными: билеты на дорогу стали стоить баснословных денег. Отправить детей на отдых в пионерские лагеря на тот момент тоже стало невозможно. Наши дети все летние каникулы проводили в селе у моих родителей, ― это было недалеко от столицы, Елена, находилась рядом с ними, приглядывала: позволял учительский отпуск. Я приезжал к ним от случая к случаю.

Однажды, я нашел время и приехал в Щурово, Федор, в отсутствие рядом Елены, сказал мне на ушко:

― А твоя-то на чужбине пробыла недолго, приехала к родителям в Щурово! Сам знаешь, голод не тетка! ― Я не удержался и тут же его жестко осек: ― Моя находится рядом, на огороде с детьми занимается прополкой гряд, ― Я догадался, кого он имел в виду, ― Наташу. Она была такой же моей, как и его. У меня не было желания искать с ней встреч. Да и не к чему это было. Правда, мне не составило труда представить, что случилось бы, если я тогда не внял совету отца. Федор на тот момент со своей Зазнобой конфликтовал и спокойно мог оказаться в объятиях Наташи. Старая связь не забывается. Порой даже крепче становится.

Да, я был благодарен отцу. У него за спиной долгая жизнь: он гулял в тени аллей Щуровского парка с красавицей Зиной, затем во время выполнения гражданского долга по зачистке территории от фашистских прихвостней, как бы сейчас сказали в России, но не на Украине, жил одно время с женщиной. Та родила ему девочку. Однако отец ее не признал, моя мать поняла ту женщину и вначале тайком, а потом открыто высылала деньги на ее воспитание. Отец был честен с моей матерью и прожил с нею до конца дней всю свою жизнь.

У меня в девяностых тяжелых годах не было возможности подолгу разговаривать с родителями, нужно было зарабатывать деньги, а еще я, если представлялась, возможность, как-то вырваться в Щурово, то пытался помочь им, а отправляясь в столицу, привезти картошки, свеклы, морковки, капусты и других продуктов. В селе на то время жизнь была несколько легче, чем в городе: кормила земля. Что плохо, отец тяжело болел: у него врачи нашли бронхиальную астму. Эта болезнь ― последствия войны. Не раз приходилось переправляться через большие и малые реки в любое время года. Однажды во время весенней переправы ему чуть было, не выбило льдиной зубы. Отец тогда долго мучился, ― захлебывался в кашле, ― болезнь перенес на ногах, что было не раз, в мирное время, работая на поле во время взрыва на Чернобыльской АС, он наглотался пыли и получил большую дозу радиации. Я, как мог, помогал родителю: отыскивал в аптеках Москвы дефицитные баллончики с лекарством, а затем отправлял их в Щурово. О том, что мне нужно приехать сообщил брат Федор: ― позвонил поздно вечером по телефону. На следующий день я отпросился у начальства с работы, взял билет и отправился в дорогу. Отца я в живых не застал, попал только лишь на похороны. Ноябрьский день меня встретил мелким  моросящим дождем. А еще я запомнил путающегося под ногами маленького неизвестно откуда прибившегося и жалобно мяукающего котенка.

Мать рассказала мне о последнем дне, часах и минутах жизни отца. Она передала разговор с ним и слова, которые отец говорил, а еще что ей только одной прошептал на смертном одре: «Я очень-очень грешен! Я, виновен в смерти своего лучшего друга, я и никто более!».

Мать закрыла ему глаза и сказала: «Не вини себя ни в чем. Иди с Богом!». Рядом находился брат Федор….

За что отец просил у Бога прощения? Почему он себя считал виновным? Для меня это было тайной, да и для всех его родных, даже для матери, так как он не любил разговоров о войне. Она разрушила его жизнь. В отличие от других своих друзей фронтовиков он не посещал праздничные мероприятия и если как-то отмечал день победы, то лишь стаканом-другим самогонки за погибших солдат. Тайна отца не раз заставляла меня задумываться. Я желал во чтобы, то ни стало разобраться во всем. Нет такого человека, неспособного проговориться. Ведь какая-то информация могла случайно сорваться с его языка.

Давно, еще в детстве, помогая отцу вместе с Александром пасти людских коров, я слышал от него, что с фронта он вернулся с трофейным пистолетом. «Ох, хорош был Маузер ― шестнадцати зарядный», ― не раз с сожалением говорил родитель. Мне было непонятно, зачем он был ему нужен в мирное время? Это ведь не ружье! На охоту не походишь. Теперь, спустя годы, мне в голову приходит мысль: он, вернулся в Щурово с раной в сердце и недолго бы пожил: однажды, откопав этот, чертов пистолет, в раз ― порешил себя. Баба Вера ― мать отца, наверное, догадывалась о проблемах своего сына и все делала, чтобы отвлечь его от горестных мыслей, ― спасти. Ей очень не нравилось то, что Володя имел оружие и, напившись, не раз, задирая руку с Маузером, палил вверх и кричал: «Я, я застрелюсь». Однажды, проследив за ним, она нашла схрон сына и вместе с патронами, выбросила в колодец. Не один год отец ходил сам не свой, обшаривал все ближайшие колодцы и ничего не найдя посчитал, что так, наверное, и должно быть. Война закончилась, и возвращаться в прошлое нет смысла. Это сейчас, я, видя, что твориться в мире, понимаю, отцу нужно было говорить о войне и не только нам детям, но особенно внукам. Пусть бы они знали о фашизме все. Фашист не может быть хорошим ни не немецкий, ни украинский, а тем более не добитый бандеровец. Иначе не миновать нам новой мировой войны.

Я не раз задавался вопросом: что могло такое произойти с отцом в те далекие послевоенные годы на территории Западной Украины, где молодой солдат Володя выполнял, возвратившись после победы над фашистской Германией из Чехии ― Праги, свой гражданский долг. Отчего он себя винил в гибели друга и кто этот друг? Такой же, как он, прошедший войну солдат не раз, спасавший Володю в тяжелую годину от смерти. Я думаю, что и мой отец не единожды помогал ему выбраться из всевозможных передряг. Может это был тот его товарищ, с которым он часто ходил в разведку. О нескольких эпизодах я слышал его рассказы. Однажды, забравшись за линию фронта и, взяв языка ― толстого немца, они тащили его в расположение батареи и тот, дождавшись момента, чуть было не расправился с ними. Отец заметил у него припрятанный в одежде Маузер и когда тот потянулся к нему рукой, вовремя ударил фрица прикладом автомата по голове. А еще было, что он вывез товарища из-за линии фронта на своей низкорослой лошади ― Монголе через болото в полной темноте. Пули просвистели над головой. Расчет, у стрелявших фрицев был на всадников, сидящих на большом коне. Тогда взять в плен фашиста не удалось, но за то они вернулись живыми. Лошадь товарища тоже не пострадала. Вернулась следом за ними. Нет, не мог Володя не раз спасавший своего товарища, затем его вдруг убить. Не виновен он, может быть, всего-навсего явился невольным свидетелем, произошедшей трагедии не сумел, как раньше на войне, ему вовремя помочь. Это жизнь. Тут ничего не попишешь. Одно я могу сказать, матери не было известно о трагедии, разыгравшейся с отцом, а также моим братьям, хотя они и жили в Щурово не вместе, но недалеко друг от друга ― это сестра, да еще я находились в стороне от родных мест. Что я мог знать? Только то, что отец мне рассказывал в детстве. А что он мог рассказывать серьезного в детстве мальчику? Да ничего особенного. То, что я мог понять своим детским умом. Для меня было важно вспомнить те его слова, которые он говорил по случаю, в качестве примеров во время моих небольших отпусков. Это сразу не давалось. Так как доверительных бесед было немного. Я пытался обострить свою память, читал книги о войне, смотрел фильмы, слушал передачи, надеясь, что все это натолкнет меня на мысль и даст волю моей неуемной фантазии. Я приставал к близким людям с расспросами. Моя надоедливость их раздражала. Даже братья и те не желали говорить со мной об отце. Это говорить о прошлом, а оно не было благодатным: нас в детстве окружала послевоенная нищета и разруха. Долго страна восстанавливалась. А еще много средств уходило на защиту страны от грозящих нам «ядерной дубинкой» империалистических стран. Где-то только в семидесятых и восьмидесятых годах мы почувствовали достаток. Экскурсы назад если и случались, то только после изрядно опорожненных стаканов с водкой ― на праздники. Они нам развязали языки. Я помню, приехал на майские праздники, я с братьями помог матери посадить картошку. Это у многих из сельчан было традицией. Затем мы встретились на день победы девятого мая: я, Александр и Федор за столом, распалились: принялись с жаром вспоминать об известных нам солдатах, живших в Щурове и прежде всего на нашей улице ― Сибировке. В детские годы нам часто попадался на глаза всегда пьяный инвалид-боец ― Семен, прозванный Безруким. Наш дядя Марк, ― тоже был мужик не промах, ― он вытащил из боя раненого офицера, за что получил свою первую награду. Было много и других. Например, контуженый Алексей Подобный. В нем сидел бес, оставшийся с войны. Надравшись, мужик с пеной у рта бился головой о фундамент дома своего тестя.  С войны в посад не вернулось более пятисот человек. Одно только Щурово дало стране двух генералов. Нам его жителям было чем гордиться! И мы это понимали. Среди нас ни одного нет предателя.

―Отец, ― сказал я, ― ушел на войну после освобождения наших земель от оккупации в сорок третьем году. Он, чтобы его призвали, приписал себе год…. ― я сделал паузу, рассчитывая, что кто-то из братьев продолжит мой рассказ, но они отчего-то молчали, и я снова открыл рот: ― Он был отправлен на пересыльный пункт, возможно, в Брянск ― этому городу тогда были отданы наши земли. До этого Щурово относилось к Черниговской губернии, к Гомельской области, и Орловской.

―Я знаю, что Зина не провожала его на фронт. Наверное, она была отправлена вместе с другими девушками на работы в Германию, ― дополнил меня Александр: ― А может, и нет, я у Людмилы, ее племянницы о том не расспрашивал, ― он помолчал, а затем, собираясь с раздумьями продолжил: ― Вот Ключиха, ― наша соседка не один год отработала на старого бюргера на кухне, ― через мгновенье Александра понесло, он неожиданно вспомнил о том, что у нее после смерти под матрацем нашли немецкие марки, ― их ФРГ выплачивала всем, кто был угнан фашистами на работы, затем брат сообщил о нашей тетке Ире. От отправки ее в Германию спас брат Трофим. Однако это ему дорогого стоило. Я тут же вспомнил учительницу немецкого языка Торлину. «Там, там, я выучила язык и, благодаря этому мы с подружкой остались в живых» ― это были ее слова. Я думаю, она многим из учеников рассказывала случай отступления фашистов. Забежавшие в дом солдаты чтобы поживиться нашли наших девок в подвале, задав им несколько вопросов, и получив на них исчерпывающие ответы, на отличном немецком языке, быстро покинули дом. ―  «Я им сказала, что нас оставили немецкие хозяева оберегать господское имущество, ― объясняла нам «русская немка», ― в ответ те прокричали: ― Гут-гут ― что значит хорошо и ушли дальше на запад».

―Да и вот еще что? ― отец говорил, ― вспомнил Федор, ― «Угнанные в Германию девушки, хотя они были и не виноваты, у парней авторитетом не пользовались, а так же полковые жены. Их обычно замуж не брали», ― мы замолчали и принялись закусывать, затем после небольшой паузы Александр продолжил:

― Наш родитель закончил семь классов, ― это ему в будущем очень помогло, он, перед тем как отправиться на фронт, был отобран в полковую школу. ― Значит, что же это, получается, ― подключился я, ― наши земли освободили осенью сорок третьего года, затем отец месяц-другой учился в полковой школе и уже, затем попал на войну, как я знаю, он воевал на Втором Украинском фронте, был вначале наводчиком, а затем даже командиром расчета.

―Да, все так, наверное, и было, ― сказал Александр и предложил выпить за отца и его друзей. Он не поленился и достал из кармана фото. На нем было несколько человек в военной форме. Возможно, рядом стоял и его друг, тот в смерти, которого отец считал себя виноватым.

Затем мы вспомнили о том, что их часть после завершения военных действий, так как они входили в состав Второго Украинского фронта, была отправлена на Украину и расположилась вблизи города Львова. Солдат «стариков», хотя этого понятия тогда не существовало, лучше сказать старослужащих, участвовавших с самого начала боевых действий, мобилизовали, призвав новобранцев. Наш отец по ряду причин был оставлен служить. Наверное, оттого что он имел офицерское звание и не подлежал демобилизации, а еще ― боевой опыт.

―Да-а-а! ― буркнул вдруг себе под нос Александр: ― Что-то давно с Украины не приезжала наша старшая сестра? ― Брат отчего-то вспомнил девочку, однажды появившуюся в Щурово со своей матерью. Тут же, не удержавшись, влез младший брат Федор, ехидно болтанув:

―Семена боится!

―Да, ― ответил ему Александр, ― Только откуда тебе это знать, тебя тогда и в помине еще не было.

Мне было стыдно за то, что я в первый приезд ее с матерью загнал девочку на большую навозную кучу у сарая. Мы уже давно помирились и моя сестра не раз после того случая приезжала в Щурово, я виделся с ней, разговаривал. Правда, за руку ее уже никто не держал. Мать ее я больше не видел и никто из моих братьев тоже не видел. Ну, может быть один Александр. Обид не было. Приплетать старшую сестру вряд ли стоило, но разговор о ней помог Александру вспомнить, что он однажды, таская баржи по рекам, был у нее в гостях и ему запомнился большой старинный помещичий парк на берегу широкой реки.

―Он ничем не хуже нашего, ― сказал Александр, затем сделав паузу добавил: ―Я, думаю, что отец намерен был остаться на Украине и служить в армии дальше, хотя бы только из-за этого парка, понравился он ему, не иначе. Наш дед Иван Павлович, прежде чем вернуться на малую родину много лет прожил в Борщевке ― это в Белоруссии, народил там со своей первой женой восьмерых детей и возможно жил бы там до конца своих дней, если бы она не умерла от аппендицита. Что можно сказать об этом старообрядческом поселении, оно тоже славилось своим старинным парком. Отца, я так думаю, кроме парка задержал еще и взгляд черных глаз девушки-хохлушки, ― он, наверняка ее заприметил, патрулируя с нарядом солдат в тени аллей парка. Моя тетка Ира, старшая сестра отца, замуж вышла за солдата, и он ей встретился ни где-нибудь, а в старинном парке посада Щурово. Лучшего места для встреч молодых парней и девушек просто не придумаешь.

Девушка, за которой приударял когда-то молодой солдат Володя,  ― мать нашей старшей сестры была родом не из Львова. Как она там оказалась? Неизвестно. Возможно, приехала подзаработать или же из-за недостатка мужчин у себя в селе решила испытать судьбу. Там где много молодых парней: в местах нахождения воинских частей можно было быстрее выйти замуж. Реально это? Да! Мать говорила, это со слов отца, за гарной-девицей ухаживал еще какой-то шофер из военных, и та отвечала ему взаимностью. Этот шофер мог быть отцу другом? Мог! Однако наш отец оказался бравым солдатом. Он отбил гарную-девицу, однако жениться на ней не собирался. Тогда она подговорила друзей отца, его очень сильно напоили и на ней оженили. Где, правда, а где ложь, неизвестно? Да и спросить уже не у кого. У старшей сестры, ― она живет на Украине, ― о таком не выпытаешь. Границы закрыты. Там у них в стране заправляют бандеровцы. Не добил их отец и его товарищи в непростое послевоенное время. Что-то им помешало. Последний раз в Щурово сестра приезжала в четырнадцатом году, летом и на мои слова: «Да что ты все прощаешься. Я приеду с Еленой осенью на твой день рождения. Мне не терпеться съездить во Львов и побродить по парку», ― она лишь утирала платочком, слезившиеся на ветру, глаза и кивала головой. Она уже тогда знала ни мне с Еленой, ни ей больше встретиться не удастся. Звонить по телефону и расспрашивать у сестры подробности жизни отца и ее матери, ― это попросту подставлять ее и близких ей людей под удар распоясавшихся фашистских молодчиков. Так что мне остается лишь только догадываться.

Заключать браки солдатам тогда не позволялось. Мне о том говорила мать. На то были веские причины, прежде всего люди, жившие в том округе, могли быть пособниками бандитов, прятавшихся в лесах и не только, находились даже такие, которые днем были «белыми и пушистыми» ― спокойно пахали землю, а ночью брали в руки оружие и нападали на солдат и на органы власти. Эти нападения после тщательного расследования были чреваты последствиями: за убийство военного грозил расстрел. В случае если солдат погибал, например, на хуторе и виновных найти не удавалось, целые семьи подлежали аресту, их захватывали и отправляли в Сибирь на поселение, им разрешалось взять документы и узелок с едой. Дом и все, стоящие рядом постройки подлежали  уничтожению, ― они попросту срывались ножом  бульдозера, ― оставалась ровная площадка.

Однажды в парке произошел серьезный инцидент, ― это мне рассказал брат Федор, ― он был ближе всех нас к отцу, ― группа бандитов напала на патруль. Погибли сослуживцы отца, территория его была мгновенно оцеплена и проверена, бандиты как сквозь землю провалились, и только тщательное обследование позволило обнаружить в дуплах огромных дубов схроны с оружием и норы в подземелья, где можно было спрятаться и переждать до наступления ночи. Их ― эти дупла тогда забросали гранатами. Что еще сказать: несмотря на тяжелое время, люди влюблялись и даже порой заключали браки. Правда, они не только быстро заключались, но и так же быстро распадались. Холостых солдат и офицеров с гражданскими людьми и не только, расписывали прямо в части на простом листке бумаги. Уж очень это на первый взгляд все было несерьезно. Хотя в будущем часть таких вот несерьезных браков оказалась крепкими и люди в согласии счастливо прожили всю жизнь. Однако отец жил с этой девушкой столько, сколько длилась его служба. Отчего он не привез эту девушку домой к родителям: вот бы обрадовались. Не привез. Были на то веские причины: он не верил, что родившаяся девочка, это его дочка.

Что еще мне известно? Он служил семь лет. Служил бы еще, но однажды, воротившись неожиданно домой, увидел жену в постели со своим другом, ни чем, не выдав себя, он тут же ретировался. В нем все кипело, он не знал что делать. Мелькнула мысль: нужно было их тут же расстрелять: в тот солдат Володя момент судорожно сжимал в руке трофейный пистолет Маузер, но применить его против друга отчего-то не посмел. Прошло время, он немного поостыл, стал подумывать, а может, ошибся, ― это был и не друг, а кто-то другой.

Мне рассказывали один анекдот: мужик вырвался пораньше с работы, прибежал домой, открыл дверь, глянул, в постели двое занимаются любовью, подумал, что это его жена с любовником. Мужик бросился на кухню, схватил с плиты стоящую на огне сковороду, прибежал и огрел ею, лежащего наверху мужика по голой заднице, затем выскочил из квартиры и бросился вниз по лестнице. Навстречу ему поднимается жена. Ты куда? Там твой брат с женой приехали в гости. Я вот с магазина. Все купила. Пошли домой.

Так и тут. Могло быть что-то подобное? В постели находилась его жена с другом? Что если он ошибся?

Я ведь отдал Наташу брату Федору не сразу. Долго фантазировал, придумывал себе в голове разные сюжеты как она придет ко мне, и мы помиримся, но это было до тех пор, пока девушка не перешла черту невозврата. Мне было намного легче, чем отцу справиться со своими мыслями. Девушка не была мне женой. А еще ведь рядом находилась другая ― Людмила, которая со слов Наташи меня любила. Отец не раз, наверное, рисовал себе способы как он расправиться с ними двумя. Друга можно было подстрелить при патрулировании территории, занимаясь обходом, так называемых участков, где случались нападения на солдат. Одним из них был парк, в тени аллей, которого он любил гулять, и где ему приходилось нести службу. В нем, в темноте легко было получить пулю в лоб. Молодой Володя, возможно, представлял, как он скажет своему товарищу: «я отойду, мне нужно до витру, помочиться», ― затем в темноте забежит вперед и пальнет из трофейного Маузера, ― он был известен лишь только другу и более ни кому, ― после чего оружие сбросить. Он, возможно бы и претворил свой план в жизнь, но стоило ему отойти к огромному дубу, прижаться к нему, как тут же через минуту-другую он услышал выстрелы. Друг был смертельно ранен, он погиб у него на руках. Нельзя думать и рисовать себе планы возмездия, что если они однажды могут исполниться, и тогда жить и мучатся, кричать в исступлении: ― «Я, я не хотел… я не хотел….». Мог молодой Володя после всего произошедшего остаться мужем этой женщины, может даже ни в чем не виновной? Нет, нет и нет! Хотя бы оттого, что его фронтовой друг погиб. Погиб не просто так, а из-за него. А еще он не верил жене и считал ее косвенно виноватой в трагедии, разыгравшейся в парке. Во время приезда в Щурово с Украины этой его дочки он не был с нею близок, сторонился, однако не препятствовал нам детям с нею общаться

Бравый солдат, победитель в войне после гибели друга не хотел больше служить в армии. Он устал. Пули его не брали, хотя он многих солдат своей части подменял при патрулировании, ― рвался в дежурства. Наверное, тогда он и решил нужно что-то придумать, чтобы демобилизоваться. Кто-то из служащих штаба ему подсказал: «А ты напейся и покажись на глаза высшего начальства». Он так и сделал. Его разжаловали до солдата и через какое-то время отправили в запас. Молодой Володя тут же быстро собрал вещи и уехал в Щурово. Больше приезжать он уже не хотел. Не нужна ему была ни жена, ни старинный парк в тени аллей, которого он любил гулять.

 

Прошли годы. Наши с Еленой дети выросли. Дочь, выйдя замуж, родила нам внука и внучку, сын с женой подарили нам еще одного внука. Я чаще, чем раньше бывал в родительском доме в Щурово, ― приглядывал за матерью. Ей на тот момент было более восьмидесяти лет.

Однажды к нам в окно постучали: мать открыла калитку и впустила двух немолодых женщин. Я мельком взглянул на них, хотел было уйти на огород, помочь родительнице с прополкой, но она остановила меня:

―Сеня, не торопись, одна из этих женщин пришла по твою душу, так что принимай гостью. Мы, мешать вам не будем и, ― мать, подхватив другую под руку, повела ее под навес, в беседку.

Я долго смотрел на женщину. Она не выдержала:

―Ты что не узнаешь меня? Я Наташа! Твоя бывшая невеста, ― и крутнулась, показав себя со всех сторон:

―Ох, как мы с тобою проводили вечера, прохаживаясь в тени аллей парка, под ручку, ― немного помолчала, затем продолжила:  ― Да, сейчас парк уже не тот. Я вот нашла время прошлась с подругой, взглянула: никому до него нет дела ― запустение. Молодежь уже не желает в нем гулять. Не зачем. Она и так спокойно живет друг с дружкой, не помышляя о штампе в паспорте. Ну как твой дядя Марк с Матреной, да и не только они, другие, например, моя мать с отцом расписались только после моего рождения.

―Ты, ты Наташа! ― сказал я и посмотрел на женщину, угадывая еле заметные черты былого сходства.

―Да, я Наташа! Я жила на Деменке, а затем после Чернобыльской катастрофы в тысяче девятисот восемьдесят шестом году по программе отселения переехала в чистую зону ― это недалеко от Брянска и знаешь довольна.

Я провел ее в дом, посадил на диван, и хотел было заняться приготовлением кофе, но женщина остановила меня:

―Я ненадолго, давай поговорим, вспомним наши прошлые годы. Тогда ведь хорошо было! Мы были молоды и полны сил.

―А эта твоя подруга случайно не Людмила? Я не присматривался, могу и ошибиться, ― спросил я.

―Да нет! Людмила умерла от рака. А это та девушка, которую ты однажды первый раз проводил по ошибке вместо меня.

От Наташи я узнал, что замуж она так и не вышла, отправившись работать после техникума по распределению, нагуляла дочь и в девяностые годы вернулась домой в Щурово к отцу и матери.

Затем, назло мне она попыталась пристроиться в Москве, однако ей это сделать не удалось:

―Мне бы дуре потерять паспорт и взять другой чистый ― это мне после уже добрые люди подсказали. А я вот сама о том не догадалась. Запись в графе дети закрыла мне доступ в столицу. А то жила бы где-нибудь недалеко у тебя под боком. Да видно не судьба. Вот так! ― выждав небольшую паузу, женщина взглянула на меня и продолжила: ― Это сейчас можно свободно приезжать, уезжать…

―Да! Да! Сейчас Москва у нас стала резиновой, ― ответил я: ― Едут все кому не попадя, особенно много работников из республик. Даже анекдот придумали: «Один узбек звонит домой, и жалуется родителям, что район ему достался плохой ― многовато русских. Вот мой товарищ тот вообще прекрасно устроился, куда не пойди повсюду свои люди!».

Наташа засмеялась и принялась выспрашивать о моей жизни. Я рассказывал ей о жене, о детях, внуках и всматривался в лицо. Она тоже нет-нет и бросала на меня взгляды. Нам было что вспомнить.

―Я вот все хочу у тебя спросить: ради этого и пришла, уговорила свою подругу. Одной как-то неудобно было. Ты ведь тогда, в далекие восьмидесятые годы, был готов на мне жениться, ― нам помешал твой отец, так? ― помолчала, затем, бросив взгляд снова продолжила: ― Или еще кто-то? ― женщина в ожидании ответа, вдруг заерзала на диване.

―Да нет! Хотя если бы он был жив, мы могли с тобой подойти к нему и обо всем спросить, но он умер несколько лет назад. Однако, что я скажу: отец был двумя руками за нашу с тобой свадьбу. Правда, это было до того когда ты вдруг пошла с моим братом Федором. А вот после он был согласен одобрить брак с тобой только Федора и никого более. Но ты же его не смогла уломать и повести, как говорят, «под венец». Я не знаю, что у вас тогда в Гомеле произошло. Из-за чего он тебя оттолкнул. Думаю, ты сама в том виновата!

Женщина, поправила прическу, хитро взглянув на меня вдруг сказала: ― Ну да, сама. А ты и твой брат Федор поматросили со мной и бросили, а я ведь судьбой предназначалась тебе и ни кому более! Я в том просто уверена. Не раз размышляла. Все о том говорит, все! ― и женщина замолчала.

―Может, я все-таки сделаю кофе? ― и, подхватившись, я рванул на кухню. Наташа меня не остановила. Чтобы, долго не возиться, я достал пакет растворимого напитка, рассыпал его по чашкам и залил горячей водой из термоса.

Глотая неторопливо кофе из чашек, мы продолжили наш разговор. Я попытался Наташу разубедить:

―Знаешь, я доволен жизнью. А это значит, что мы не были предназначены друг дружке судьбой. У меня все отлично, я ни на что не могу пожаловаться. А вот то, что отец мешал мне жениться на тебе, я думаю неслучайно. За спиной у отца была жизнь, и оттого он знал, у нас с тобой ничего не будет. У него была зазноба Зина, ― продолжил я. ― но он, бросив жену с дочерью, на чужбине и приехав в Щурово на ней не женился, в этом был какой-то смысл. Я думаю, отец прекрасно бы с нею жил, но это, если бы не было войны. Я бы тоже с тобой жил и думаю прекрасно, но случилось то, что случилось. Значит, ты предназначалась другому парню. Ты его просто не увидела, так как вначале увлеклась мной, затем побежала за Федором. А этот твой парень постоял-постоял возле тебя в сторонке и ушел. Вот так!

―Сеня, ― женщина поерзала на диване, ― не знаю, помнишь ли ты, что я, перед тем как нам расстаться, рвалась с тобой поговорить? ― она помолчала, а затем продолжила: ― Вот ты вместе с братьями помогал отцу пасти коров. Вы их пригоняли на дойку, располагались в Щуровом логе близ Деменки ― моей улицы, в жаркий день ты огородами бежал в проулок к колодцу за холодной водой. Порой ты был не один то с Александром, а то и с Федором. Ты подбегал к ближайшему дому и стучал в калитку, так? ― Наташа уставилась на меня.

―Ну, так! ― нехотя ответил я, торопливо пытаясь забраться в анналы своей памяти.

―Думаешь, кто тебе выносил ведро? Я! ― и Наташа в упор  посмотрела на меня: ― Я тебя еще тогда заприметила. О-о-о, с какой ты жаждой, наклонив ведро, глотал воду, затем наливал ее в бутылки и в отцовскую армейскую флягу и, рассовав по карманам, тащил в луга. Ты, ты, наверное, о том уже давно позабыл. А я, как это не печально еще помню!

―Да это не ты была, не ты! ― не выдержав, вдруг закричал я и подхватился с дивана, затем заставив себя успокоиться, сел на место. Я ведь каждый раз, когда провожал Наташу домой пытался найти этот колодец, из которого брал воду и тот дом, откуда девочка еще соплячка выносила мне жестяное ведро. Мне было приятно брать его из ее рук.

―Если бы это была ты, то уже давно не выдержала и проболталась. Зачем тебе было это скрывать от меня? Так? И еще один вопрос: Федор, когда я пил воду что делал в этот момент?

―Что-что? Он бегал за мной вокруг колодца, смеялся, задирал полы платья и кричал: «Да она же еще без трусов, малявка, а смотрит на тебя, ну что та невеста».

―Да, ты права, так оно все и было, ― я задумался, а Наташа, не давая мне опомниться, тут же продолжила:

―Знай, я тогда не могла проболтаться? Ты для меня был уже взрослый парень, а я кто? А еще если бы я тебе о том сказала, разве ты пошел бы меня провожать? Ты бы подобно Федору сразу же от меня открестился. Что не так? Так! Мне ничего не оставалось делать: я была вынуждена скрывать от тебя свой возраст и скрывала. Ты смотрел на мои формы и сейчас я нет-нет и замечаю твой взгляд….  Ты же не слепой видишь, что я хороша!

―Все! Все! Все! Я в ужасе! Ты испортила такой сюжет нашей любви. Я тебе это говорю, как писатель! От твоего признания мне просто не по себе! Допивай свой кофе и оставь меня в покое! Я не хочу тебя видеть, однако на память я все-таки подарю тебе свою книгу, не сейчас, напишу и подарю. ― Я поднялся, дожидаясь женщину, когда она отдаст чашку, прошелся раз несколько взад-вперед, затем выпроводил ее за порог, вышел вслед за ней во двор. К Наташе тут же подошла подруга:

―Ну, что? Наговорились? ― спросила она с улыбкой и, почувствовав настроение своей подруги умолкла.

―Наговорились, ― глядя в землю ответила моя бывшая невеста. Я отправился за нею следом, чтобы открыть и закрыть калитку. На выходе Наташа вдруг неожиданно остановилась, и я тут же налетел на нее, от соприкосновений ― весь задрожал. Она ушла, а я еще долго не мог прийти в себя.

Больше Наташу я не видел. А книгу я ей подарил, выставив ее на своем сайте с особой надписью.