Евангелие будущего

ЕВАНГЕЛИЕ БУДУЩЕГО

(КНИГА ТРЕТЬЯ)

Дом нужно строить, основательно поразмыслив над его проектом, но и не только, для возведения здания необходимо подобрать соответствующее место. Оно должно быть с хорошей предысторией. Даже на пустыре и то не следует ставить дом наобум. На нем наверняка когда-то стояло какое-нибудь строение. Плохо если это было увеселительное заведение или же, например, баня ― жди неприятностей. В случае использования здания для обитания необходимо знать, что за причина, заставила людей покинуть насиженное место? Отчего наступило запустение? Эти и другие вопросы должны тревожить вашу голову. Прежде чем заложить фундамент следует быть требовательным, взвесить все «за» и «против», дабы после, начав строительство не попасть впросак, не испортить себе жизнь, так как построить дом, ― это значить построить свою жизнь.

Например, добротный деревянный дом, в который переехала жена Февраля, был построен на пустыре ― нехорошем месте, старым Шуварой. Жизнь в нем у этой семьи не удалась. С ним после гибели Федора Шувары его сестра, приняв в пользование, рассталась без сожаления. Она сдала его по чернобыльской программе государству, получив за дом деньги. И правильно сделала. Обитать в Климовке, районном городе намного спокойнее ― лучше.

Мой отец поставил дом очень разумно. Он не снес старый, купленный у родственницы после возвращения с заработков из Магнитогорска в Щурово ― на родину, ― мы в нем жили, ― стены нового ― каменщиками, нанятыми отцом, возводились тут же ― рядом. Заселение состоялось перед моим возвращением из армии. Оттого мне не пришлось участвовать в перетаскивании вещей, в покупке новой мебели, а также в разборке старого жилища. Я многое пропустил и не чувствовал той эйфории, которую испытали мои родители и мой брат Федор.

Место, на котором поднялось вверх каменное здание, отцу было давно известно и в течение десятка лет нами освоено. Мы ― дети подобно щенятам или же молодым волкам, где только можно было или же удобно пометили его своими горячими струями, освободив от дурного, плохого, то есть очистили.

Усадьбу, вместившую построенный отцом дом, нельзя было назвать родовой, но ее можно было сделать таковой, хотя бы по причине того, что село Щурово мне не чужое, я в нем родился, провел детство, юность. В нем живут близкие мне люди. Я помню дедушку и бабушку, знаю, где их могилы. В селе жил мой отец, до недавнего времени мать. Однажды, приехав с женой Светланой на новогодние праздники, я не думал, что случится горе. Она умерла. Занимаясь похоронами, я понял, что корни мои здесь. Мне будет достаточно однажды лишь приехать, ― и вот я уже свой, местный. Жене, конечно, придется привыкать. Мне известны случаи переселения знакомых. Пусть долгое время они пропадали где-то на чужбине, но что-то вдруг вынудило их бросить, например, Москву, Петербург, другой какой-нибудь большой город, чтобы вернуться на родину. Для меня, что город Москва, что посад Щурово, в настоящее время ― село. Не зря же нас жители соседних деревень всегда называли москалями. Это связано с тем, что Щурово основали раскольники-старообрядцы. Откуда они прибыли? Наверное, из той же Москвы и прилегающих к столице регионов. Оттого мне жителю столицы прижиться в Щурово будет легко.

Я, после выхода на пенсию довольно часто ездил в Щурово, навещал родительницу, при необходимости знакомился с жителями села, ― отдельных из них выбирал, в качестве героев, для своих книг, ― одним словом ― обживался, как говорят, обрастал «мхом». Первым кто заметил во мне изменения, был Андрей Пельмин, мой товарищ ― писатель. Затем, следом за ним я услышал однажды и от Василия Голвачова: «Да ты Семен на свежем воздухе забурел». Тут он был прав. Однако смерть родительницы: ― она за меня молилась, ―заставила по-новому взглянуть на жизнь. Я помню, было, время, отец не раз говорил матери: «Радуйся жена, куда бы ты ни пошла, к сыну Федору понянчиться с внуками, или же в гости к своей сестре Любе, в магазин ли? Наш дом для тебя всегда открыт. Я лежу на диване, ― отец последние месяцы жизни болел и с постели не вставал, ― никуда не делся, ожидаю тебя». Да это было так. Занимаясь похоронами вместе с братом, его женой и другими близкими мне людьми: ― из Москвы, отпросившись с работы приехала супруга Светлана, дочь Елена Прекрасная, сын Федора ― Владислав, ― я не чувствовал в полной мере одиночества. Ужаснулся лишь когда, оформляя документы в Климовке: необходимо было получить свидетельство о смерти родительницы, вернулся в отчий дом и нашел его закрытым. Я не сразу догадался вставить ключ в замок, прежде, раз несколько подергал за ручку двери, пока не понял: меня никто не ждет. Никто. Без матери дом опустел. Дни в пустом доме тягостны и постылы. Не знаю, как однажды пережила пустоту мать, пустоту после смерти отца, не знаю.

Первая ночь в одиночестве для меня была бесконечно длинной и тяжелой. Я будто окунулся в «Черноту» ― Андрея Пельмина, затем вдруг неожиданно очутился в «Стволе времени» ― Василия Голвачова. Что-то толкало забраться на второй уровень существования: я ставил ногу и тут же ее отдергивал, возвращался назад, страх, что ли меня удерживал, а может и сама родительница, не знаю. Не совершить опрометчивый поступок мне помог другой мой товарищ писатель Игорь Луканенко. Он, наверное, заметил мои переживания и отчаянно бросился ко мне. Наша встреча стала возможна оттого, что я находился в пограничном состоянии, проще ― в забытьи.

―Семен, стой! Я понимаю тебе тяжело, но дай мне сказать слово, а уж потом делай что хочешь.

Я задержался, и стоял как вкопанный. Меня достаточно было толкнуть пальцем, и вот я уже полетел бы в тартарары. Не полетел, поднялся с дивана, прошелся по комнате, взглянул на кут, где висели иконы, и на небольшом столике горела свеча. Я зажигал ее утром и вечером. Ее огонь позволил мне увидеть призрачное, словно стеклянное, тело Игоря Луканенко. Я подошел к иконам и осенил себя крестом. Товарищ следом за мной повторил мои действия. Он был не старообрядец, я заметил тут же, но в данный момент это не имело значения.

―Давай поговорим. Я понимаю, ты не верил, что мать вот так вдруг уйдет, и хочешь разобраться в случившемся событии из-за чего и рвешься на второй уровень существования.

―Да, я рвусь на второй уровень. Ты правильно назвал причину! Мать мне рассказывала сон, приснившийся накануне ухода в мир иной. Она вела на веревке корову и та, вырвавшись, убежала. Родительница бросилась за нею, догонять. Животину поймали случайно оказавшиеся на дороге мужики, ― их было двое, ― и притащили ее к матери. Один из них, передавая повод, сказал: «О, бабушка, ты еще два года будешь жить». Представляешь? ― я посмотрел на Игоря: ― два года! ― помолчал и продолжил: ―Эльдар Рязанов ― известный кинорежиссер прожил два года, после того как ему стали отказывать ноги. И у матери вдруг появилась та же проблема, она, вдруг ощутив в ногах слабость, взяла в руки палку. Но сколько она проходила с этой палкой? Всего месяца три, не больше. Так спрашивается где же этих два года? Где? Кто их у родительницы выкрал, забрал?

―Понимаю, понимаю, ― тут же выкрикнул Луканенко. ― Но в данном случае сравнения неуместны, да и сон, если хочешь, может быть истолкован совершенно иначе, чем его истолковала твоя мать. Поэтому, хочу тебя уберечь! Родные, по этическим соображениям не должны, как обмывать тело своего родственника, так и распоряжаться его душой. Это делают другие люди, ― товарищ на миг задумался, затем, резко взглянув на меня, продолжил: ― Однако, сидеть без дела я тебе тоже не позволю. Иначе тебя затянет Чернота. А тебе нужно после похорон отслужить по матери молебен на девять дней, сорок дней, затем на год. ― Луканенко прошелся по комнате, ― Ты должен принять от матери наследство: родительский дом. Я знаю, она тебе его отдарила задолго до смерти: ты не стал на нем наживаться, не сдал его по Чернобыльской программе, то есть не позарился на большие деньги. Это похвально. Но усадьба еще не стала твоим родовым гнездом. Для этого необходимо затратить немало сил. Да и запомни, заруби у себя на носу, в грядущем году ты не должен делать никаких поползновений, чтобы забраться на второй уровень существования, как бы ни хотелось. Займись чем-нибудь, займись, например, будущим. Настоящее время ― первый уровень существования, тебе известен, он формируется задолго до его реального воплощения. Ты что-нибудь о нулевом уровне, слышал? ― Я замешкался, и Игорь воспользовался, чтобы продолжить свою речь: ― Что сейчас читают люди? В основном фантастику. Фантастика ― это и есть мир будущего. Это такое пространство, ― сказал он, пройдясь неторопливо по комнате: я почувствовал легкое колебание воздуха, ― оно поглотило не одного брата-писателя. Я сам нахожусь весь в нем, словно по золотой лестнице лезу вверх ― к солнцу. Тебя я увидел с этой самой лестницы. Вот, спустился. Приходится время от времени и спускаться, я ведь живой человек. Твой земляк ― Голвачов, например, тоже в нем. С натяжкой ― вхож туда и Пельмин. Хотя, он часто прячется в одном из моих миров ― там, где растут дурманящие разум травы и, конечно же, его любимые грибы. Они у меня ― ох, как хороши! Однако, ― Игорь Луканенко чтобы заострить мое внимание на миг остановился, и движение воздуха прекратилось, ― пустота Андрея, ― продолжил он, ― это черное виртуальное пространство. Оно часто затягивает людей в Прошлое. Изменения прошлого не всегда благостны для настоящего времени. В качестве примера достаточно взглянуть на события, творимые на Украине. Даже Мэтр Николай Васильевич Гоголь и тот не может справиться с бандой ярых хохлов-фашистов ― необходимо время, чтобы вернуть правду жизни. Я думаю, что после того, когда Украину обдерут, как липку один из ее будущих президентов подобно Богдану Хмельницкому подпишет договор о воссоединении страны с Россией. Тогда мы снова для украинцев станем братским народом. Правда, для этого придется образумить банду оголтелых бандеровцев. Наши родители, например, твой отец ― пытались это сделать, не успели. Надежда на сыновей, внуков. Они задавят эту заразу. Я в этом уверен.

―Тут, ты прав! ― ответил я. ― Прав! На счет Украины. ― Но, что мне прикажешь делать с собой? Я должен разобраться со своими обуреваемыми меня тягостными мыслями. Они мучают мой мозг и подобно варенью вовремя его варки налипающему на ложку при помешивании ― никак не смываюся. Как мне освободиться от них? Я понимаю ― это, наверное, вызвано тем, что я постоянно думаю о ней, не оттого ли ложась спать, по ночам я слышу шаги матери, слышу скрип межкомнатных дверей, звуки открываемого и закрываемого холодильника и даже ее с отцом разговор. При желании все эти звуки, шумы, шорохи вполне объяснимы. В них нет ничего странного. Они возможно и раньше присутствовали в стенах нашего дома. Только я тогда был глух к ним, не придавал значения.

― И правильно делал, ― тут же выпалил Луканенко, ― Правильно! Но время изменилось. Оно стало другим. Ты это должен осознать. Я тебе расскажу историю, однажды услышанную от знакомой женщины, ― я с ней когда-то работал в одном учреждении до того как стал писателем. Так вот она опоздала, в офис прибежала очень взволнованная, бросив сумку, тут же обратилась к нам, коллегам и поведала, что с нею приключилось ночью. Ей приснился кошмар и он был до того реален, что она, опасаясь за свою жизнь и жизнь близких людей, попыталась проснуться и разбудить их. Однако это ей никак не удавалось: не могла пошевелить, ни ногой, ни рукой, ни мизинцем, не могла открыть глаз, как не пыталась, открыть рот и крикнуть, все напрасно. Даже звуки, шумы, шорохи, которые присутствуют в каждом доме, она попыталась привлечь для того чтобы разбудить лежащего рядом мужа. В доме все тряслось. Но он дрых без задних ног. Затем женщина вдруг вспомнила о собаке. Та спала на балконе. Дверь балкона была открыта. И она переключилась на нее. Собака не подвела: тут же поднялась, залетела в комнату, пробежала мимо девочки ― дочери и, взглянув, на мужа нашей коллеги ― он спал, в сплошной темноте разыскала хозяйку, затем принялась лизать ей лицо. Это разбудило женщину. Она через воздействие на собаку спасла свою семью от пожара. В квартире работал обогреватель и его сетевой провод начал дымиться, еще немного времени и вспыхнул бы огнем. Вот так! ― мой товарищ сделал паузу, затем, бросив на меня взгляд, продолжил: ― Так что звуки, шумы, шорохи, я думаю, не случайны! Через них твоя родительница хочет что-то сказать. Только, вот что? Вопрос? Это что-то нужно еще как-то услышать… Ты Семен, хорошо сделал, что задержался в Щурово, а не уехал тут же, сразу в столицу. Тебе необходимо в мыслях побыть с родительницей наедине. Ты ведь старший ее сын.

Мой товарищ в сплошной темноте неторопливо прохаживался по залу, лишь отдельные машины, двигавшиеся по трассе с горящими фарами, нет-нет и высвечивали мне его абрис. Я бы о нем сказал: мужик ― бык ― здоров, крепок. Вот он остановился, поднял на меня глаза и я продолжил:

―Да, ты, наверное, говоришь дело. Но что я скажу: мне в горьком настоящем вряд сейчас будет дело до будущего? Необходимо чтобы прошло время. Кто за меня будет молиться? Матери нет! Ее не вернешь. А я дуралей не верил, что она уходит, вот не верил и все, пытался ее воскресить к жизни, через каждые пять минут торопился мерил давление. Оно отчего-то падало, руки, и ноги у родительницы холодели. Я притащил одеколон и жена двоюродного брата Александра ― Алла, ― не знаю, по какой причине женщина оказалась у нас в доме, ― растерла их, затем я схватился за термометр. Он показал ― тридцать пять и пять. Алла вызвала скорую помощь. На вызов приехала фельдшер Людмила, сделала уколы. Давление не поднималось. Она позвонила главврачу. Та откликнулась и тоже появилась в доме. Она послушала мать, померила давление, затем попыталась ее ободрить:

―Ну что же вы Надежда Кондратьевна собрались умирать. Вас не так давно поздравил президент с девяностолетием. Нельзя так, нельзя. За жизнь нужно бороться, обязательно бороться.

Выходя из дома, уже на пороге, главврач хотела что-то мне сказать, но видно было нечего и она, открыв рот, тут же его закрыла. Я проследил глазами, как женщина садилась в машину, и вернулся.

Приехал брат Федор Владимирович с женой Валентиной Максимовной. Мы толкали матери таблетки. Но они уже ей были не нужны. Главврач не сказала, какое было у матери давление, лишь покачала головой, и поэтому я сам решил его замерить кистевым тонометром, верой и правдой служившим матери много лет, но замерить мне не удалось. На экране отчего-то высвечивалась ошибка.

Мать умерла, успев сообщить брату, чтобы он забрал, стоящие на подоконниках столетники: родительница часто поправляла свое здоровье соком этих растений. Она, сколько я помню ее, ― лечилась, не оттого ли прожила много лет. Что еще говорила мать? Я должен был вспомнить, не мешало восстановить в памяти до минут и последние дни жизни родительницы, но это позже.

Разговор с Игорем несколько успокоил меня. Он подавил во мне желания заглядывать на второй уровень существования. Товарищ прав. Мне необходимо молиться за мать и выполнять предусмотренные церковью положения. Минимум год я не должен и близко подходить к своей останкинской башне. Друзья писатели позаботятся о моих подопечных, передадут их кому нужно. Игорь Луканенко заверил меня. Он разговаривал с Иваном Сергеевичем Тургеневым и с Федором Михайловичем Достоевским. Чету Гадаевых направят куда нужно.

Я, проводил товарища писателя до порога, затем разобрал постель и лег. Впереди девять дней, сорок дней, год. С этими мыслями я уснул. Правда, спал, проваливаясь на час другой, затем пробуждался и снова проваливался, несмотря на посторонние звуки, шумы, шорохи.

За окном было еще темно, но я, хотя и не чувствовал себя выспавшимся, пробудился и долго лежал не в силах заснуть. Мне мешало что-то, постороннее. Не выдержал, поднялся, вышел в коридор, вытолкнул за дверь котов: у матери их летом было пять, а к зиме осталась кошка и котенок, остальные ― кто ушел, кто случайно попал под машину, ― рядом пролегала международная трасса. Во время похорон родительницы прибилась собака, думаю не без участия Николая Васильевича. Она постоянно торчала во дворе, не уходила. Я налил ей, в специальную посудину для животных, супу и выставил на крыльцо, затем, успокоившись, отправился снова в постель, надеясь, хотя бы на час, сомкнуть глаза.

Тишина не была долгой. Наверное, во всем была виновата погода. Первые дни после новогоднего праздника были в Щурово морозными, затем повалил обильный снег, я взялся за лыжи, однако стоило мне проложить лыжню, неожиданно пришло тепло. Непостоянство января високосного года, заставлявшее родительницу часто принимать лекарства от болей в сердце, начало влиять и на меня, правда, в отличие от матери я чувствовал психическое воздействие.

На девять дней я по мокрому снегу отправился в соответствии с договоренностью с батюшкой в церковь. Во время молебна по матери рядом со мной в храме стоял брат Федор Владимирович с женой Валентиной Максимовной, двоюродный брат Александр с женой Аллой и другие близкие люди. После я пригласил всех отобедать в отчий дом. После обеда мы сходили на кладбище на могилу матери, заставленную венками, постояли, тихо помолились.

На душе было тяжело. Один день сменялся другим. Я не раз порывался уехать в Москву, но нашел в себе силы ― остался на сорок дней. Мне необходимо было ощутить пустоту реального мира ― первого уровня.

Погода окончательно испортилась: полил дождь и лил как из ведра и это в январе месяце ― зимой. Затем наступили ветреные дни. Шквалистые порывы его, раскачивали стволы черемухи, их верхушки, стоящие у самой стены дома, голыми ветвями, словно на граммофонной пластинке ― крыше ― играли страшную музыку. Засыпал я очень тяжело, пока однажды не принял меры и не спилил несколько крупных ветвей. Странная музыка стихла. Однако других звуков в ночном пространстве было предостаточно. Я старался на них не реагировать, иначе мог сойти с ума. Меня отвлекали кошка и ее котенок, а еще приблудившаяся собака. Она требовала от меня внимания. Я не бросал ее ― время от времени подкармливал.

После молебна за упокой души Надежды Кондратьевны, моей матери, я засобирался в дорогу. Рядом со мной крутился Игорь Луканенко. Я делал вид, что не замечаю его. Мне до того как я закрою за собой на замок дом нужно было выключить все электроприборы, чтобы не разморозить водяное отопление ― задать нужный нагрев в котле, а еще меня беспокоили животные, которых я оставлял на произвол судьбы, особенно ― собака, ― кошку с котенком я пристроил к соседке Алине. Прежде чем она согласилась, я для них купил несколько килограммов сухого корма. Женщина их к себе в дом не пустит, но обязалась выставлять на крыльце еду и то хорошо. Что еще? За домом вызвался приглядывать брат Федор Владимирович и его жена Валентина Максимовна, однако я был несколько не в себе, взволнован. Мое состояние передалось и на моего товарища, он не удержался:

―Да что ты заладил: «собака, собака»…. ― не беспокойся, ты о ней, Николай Васильевич ее заберет. Лучше подумай о себе. Хотя, Москва тебя вылечит, ― сказал Игорь уже более спокойно и затем тихо, еле слышно по слогам повторил: ― вы-ле-чит. ―Дай Боже, ― пробормотал я, ― дай Боже, чтобы это было так. ― Однако я не очень то верил. Матери всегда будет не хватать, всегда и везде, куда бы я теперь не отправился. Да хоть бы за границу.

Нулевой уровень, о котором говорил Луканенко ― что это такое? Пространство, наполненное мечтами и всевозможными грезами. Но ведь мечты и грезы не всегда находят реальное воплощение, то есть исполнимы. Возможно, оттого, что они изначально далеки от правды, слишком эфемерны. Стоит ли на них обращать внимание, зацикливаться. Они в нашей жизни всего-навсего прекрасное дополнение серых буден, я бы сказал ― солнышко в дождливый день.

О, сколько этого иллюзорного материала погибло у каждого из нас живущих на земле ― не пересчитать. Мы, люди, просто не останавливаемся надолго на своих фантазиях. Они как пришли в голову, так и ушли. Подобно водителю автомобиля, держась за руль, я смотрю лишь вперед и вперед, не обращая особого внимания на картины, мелькающие по обоим бокам дороги, какими бы они не были прекрасными. Может это и правильно. Так и нужно делать.

Об одной из своих давних грез мне однажды рассказала мать. Это было незадолго перед ее смертью. Не знаю, было ли в словах родительницы сожаление о не сбывшейся жизни, другой жизни ― или же нет? Не знаю? За ней в детстве ухаживал мальчик подросток Михаил Жук. Из слов родительницы ухаживания этого Михаила были связаны с тем, что при переезде семей из Калиновки в новый поселок Вариново их дома оказались рядом. Что еще? Его мать звали Дарьей, как и мать моей родительницы, а отца Кондратом. Моя мать по отцу Кондратьевна. Разве не странное совпадение? Над ним стоило задуматься. Да и соседка Дарья уж очень часто говорила своему сыну: «Вот, смотри Миша, какая славная девочка ходит, не только красавица, но и работящая, в колхозе наряду со взрослыми бабами работает. А как полет гряды? Загляденье. Вырастишь, станешь взрослым ― возьми ее в жены». «Можно было за него пойти замуж, можно, семья хорошая, ― соглашалась мать, ― хотя Михаил был рыжий-при-рыжий, вот его старший брат Григорий тот красавец. Да, еще у них была сестра. Она работала где-то на ткацкой фабрике инженером в Москве. Что я тебе скажу: они бы после смерти моих родителей безграмотной меня не оставили. Правда, я и сама была девка не промах, очень хотела учиться, и оттого, окончив семь классов Щуровской средней школы, отдала документы в Клинцовское медицинское училище. Но, неожиданно в мою судьбу вмешалась война. Да и не только в мою, …» ― родительница надолго замолчала. Затем что-то перебило наш разговор, ― я не помню что, ― и лишь спустя время она рассказала мне свою историю до конца. Я не поленился, записал все на плейер, оттого имел в будущем возможность выслушать и проанализировать рассказ матери.

―Это хорошо Семен, что ты отвлекся, ― неожиданно влез в мои мысли Игорь Луканенко, ― хорошо. Запомни, будущего без прошлого не бывает. В твоем конкретном случае нет необходимости забираться на второй уровень существования. Ты, можешь и в настоящем времени проследить всю цепочку событий, имевших место, например, в жизни твоей матери, определить важные из них, отбросить случайные. Хотя ничего в жизни случайного нет, ― Игорь почесал затылок и продолжил: ― Анализ цепочки событий позволит тебе понять, отчего не суждено было сбыться ее мечтам в этой жизни. Да и вот еще что! ― Игорь на миг завис: ― главное, на что ты обязательно обрати внимание, ― это чтобы в твоей голове осталась схема, я бы сказал алгоритм. Он при анализе тех или иных событий может быть не единственным. Ты, толкаясь на нулевом уровне, можешь создать целую библиотеку этих самых алгоритмов, например, положительных, то есть приведших к исполнению грез, и отрицательных, ― не позволивших грезам воплотится в жизнь. Соображаешь?

Луканенко говорил убедительно: алгоритм в данном случае позволял бы мне забираться на нулевой уровень и соответственно после предвидеть события. Меня ведь не зря однажды заметил Иван Сергеевич Тургенев. Многое из того, что я написал в своих книгах, после в какой-то мере сбылось. Разве это не говорит о том, что я обладаю даром предвидения, а значить смогу строить свои миры. Видно настало время и мне задуматься о будущем?

Я интенсивно потряс головой, дав понять товарищу писателю, что отключаюсь, затем, махнув ему на прощанье рукой, торопливо забрался в машину. Мне предстояло заехать к брату Федору, отдать ему ключи для присмотра за домом, а еще взять передачу для племянника Владислава, после отправиться на Москву. Во время заправки автомобиля бензином или же при небольших остановках для отдыха я мог перекинуться с Игорем двумя-тремя словами, и всего лишь. Однако переживать не стоило: у нас в будущем было достаточно времени наговориться. Для этого можно было, не заходя на второй уровень существования, лишь приблизившись к его границе, разыскать товарища писателя и затеять разговор. Одним словом ― было бы желание: «говори, ― не хочу»!

Из Щурово я выехал еще затемно. Дорога была влажной, в низинах стоял туман, однако выбравшись за поселок Мамай, на прямую линию, я успокоился и прибавил скорость. Через пятьдесят-шестьдесят километров, я отключил противотуманные лампы: света было достаточно, так как рассвело и даже начало пробиваться из-за туч солнце. До Брянска добрался быстро, остановился возле памятника воинам-водителям, покушал, немного отдохнул, отправил сообщения: жене, дочке и брату Федору, чтобы они обо мне не беспокоились, затем снова продолжил путь.

До Москвы я добрался без стояния в «пробках», как ни как на улице был февраль ― зимний месяц, в это время года дачники не досаждали, ― заехал вначале к Владиславу и затем уж только припарковался у дома. Из багажа взял кое-что по мелочи, а остальное ― температура была выше нуля, ― оставил в машине, решил для себя: завтра будет день тогда и перетаскаю.

На пороге квартиры меня встретила жена Светлана. Заметив, что я не склонен рассказывать о своих переживаниях, напоила чаем: я с дороги часто был выжат, что тот лимон, ― и оставила в покое. Через час-другой я сам нашел в себе силы и рассказал ей о своей поездке, а немного погодя и о том, как прошли «девять дней» и «сорок дней» по матери. Говорил я тихо и неторопливо, остановился с трудом, так как все было живо, стояло перед глазами.

Игорь Луканенко оказался прав: «суматоха городской жизни», охватив меня со всех сторон, неожиданно отбросила, будто взрывной волной на сотни километров в сторону от произошедших всего лишь недавно тягостных событий. Через какой-то месяц я стал видеть родительницу во снах, живой. Однажды даже попытался ей позвонить на домашний телефон, хорошо, вовремя опомнился и бросил трубку. Состояние было никакое.

Задолго до Нового года и неожиданной смерти матери, дочка Елена Прекрасная с мужем Юрием Александровичем подарили мне и жене туристическую путевку в город Калининград, в прошлом ― Кенигсберг. Они ездили однажды туда, и им понравилось, захотели, чтобы мы тоже отдохнули. О путевке, в связи с траурными событиями в Щурово, я забыл и вспомнил неожиданно, лишь перед самим отлетом. Напомнил Юрий Александрович. Была мысль отказаться, сдать ее, но тут подключилась к разговору Елена Прекрасная ― дочка. Уломала. Она лично довезла нас на машине до аэропорта Шереметьево и чтобы мы не передумали, препроводила в зону посадки на судно. А еще дочка перед турникетом шепнула мне на ухо:

―Пап, мама работает в школе, она загружена по полной, а ты в настоящее время часто находишься дома, тебе нужно что-то новенькое… иначе мысли тебя о смерти бабушки замучают.

Дочь была права. Давно уже мы не выбирались куда-нибудь вдвоем. Находясь в самолете на высоте одиннадцати тысяч метров, неожиданно вспомнили о своей свадебной поездке в Ригу и Лиепае. Для нас снова зазвучал орган. Мы бродили по берегу Балтийского моря в поисках кусочка янтаря. Все напрасно. Однако желание найти янтарь снова вспыхнуло внутри нас с удвоенной силой. Не зря я засунул в карман водительские права, было желание взять на прокат машину, прислушаться к совету дочери и поездить по Куршской косе и конечно, снова попытать счастье и найти янтарь хотя бы небольшой кусочек.

Мы попытали счастье, однако найти смолу так и не смогли. Нам, как и в прошлый раз попадались одни лишь камешки, отшлифованные многочисленными морскими волнами. Я набрал довольно много интересных экземпляров для внука и был доволен. Янтарь я купил в поселке Янтарном, где осуществлялась его добыча. Для жены кулон и серьги в серебряной оправе, для Елены Прекрасной ― бусы. Внуку приобрел мешочек с янтарем для поделок.

Находясь в Калининграде, я нечаянно встретился в виртуальном поле с Игорем Луканенко. Не знаю, так уж и нечаянно. Правда, это произошло после того, когда мне однажды, уставшему после поездки на Куршскую косу, развалившемуся в кресле перед телевизором, попалась новостная программа, и я задержал взгляд на небольшом сюжете о бывшем президенте СССР ― Михаиле Сергеевиче Губачеве. «Тьфу ты», ― сказал я жене, ― «смотри, восемьдесят пять лет исполнилось этому неудачнику, а он только и знает, что оправдывается, гнет свое: «будто бы он развалил нашу страну для благого дела. Представляешь? Благое дело сделал. Взял и отдал земли под влияние Запада ― стран, настроенных к нам недружелюбно, я бы сказал даже враждебно. А отчего тогда он живет в Германии? Отчего он не едет в Россию, дабы изо дня в день слушать благодарственные слова своего народа. Я думаю, этот господинчик живет не на нашу пенсию, а на пожертвования, ссужаемые той же Германией, ну и другими странами, возможно даже США. До каких пор будет полниться фонд Губачева?». Пора бы ему уже и иссякнуть, тоже мне разлилась полноводная река Волга в Баварии».

―А вот ты у него самого обо всем и расспроси? ― услышал я тихий голос, правда, не жены, а Игоря и, взглянув на контур товарища, маячащего у телевизора, не выдержал: ― А как это расспросить? Он, что живет в одном из районов города Москвы? Что я его часто встречаю в магазине? Да этот господинчик возможно уже и не россиянин, он почетный гражданин Германии, родным местом для него стал городок Роттах-Эгерн, а домом ― замок Хубертус, купленный не за миллион рублей, а аж за миллион евро. «Откуда деньги Зин? Никак за прошлые заслуги ― продажу наших земель. Фашист не пожадничал, ― отвалил», ― я от неожиданности закашлялся. Последние фразы были явно не мои. Хотя бы по причине того, что я их не до конца понимал. Они выскочили изо рта без моего ведома, невольно, и оттого я тут же насел на товарища писателя: ― Игорь это ты сказал?

―Что сказал? ― Луканенко сделал паузу и, лукаво скривив рот, продолжил: ― Ну, я! Я! Да это каждому известно: Губачев живет в замке. Рядом с ним находится дочь и внуки. За ним ходит охрана, не подступишься. Я бы сказал словами одного из героев кинокартины: «Белое солнце пустыни», Сухого ― «чего еще нужно для спокойной старости?».

―Лишь одного. Чтобы только совесть не мучила, ― вытолкнул я из себя. ― понимаешь, совесть!

Мой товарищ писатель размеренно ходил перед экраном телевизора, и я как в далеком детстве, словно за маятником часов-ходиков следил за ним до тех пор, пока Луканенко не выдержал и не закричал:

―Семен, я тоже разделяю твое негодование. Но у тебя есть возможность встретиться с этим господинчиком и надавить на него. Ты же однажды встречался с Михаилом Сергеевичем в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году на выставке, на ВДНХ, когда представлял оборудование ― новую разработку своего института. Помнишь, как он вдруг, забыв о ковровой дорожке, специально для него проложенной, рванул между стендов?

―Да, помню! ― выдавил я из себя и, поднял глаза на товарища. Изображение Луканенко затряслось и тут же исчезло. Будто его никогда и не было. Видно он счел наш разговор оконченным, не удосужился даже объяснить, как мне встретиться с этим Губачевым. Что для этого необходимо сделать. И я задумался. Но ненадолго. «Для этого, ты должен «зацепиться взглядом». ―Да! Да! ― резко выплеснул я из себя. Это мне говорил Андрей Пельмин. Как я мог забыть. ― Хорошо, что негромко, иначе разбудил бы жену Светлану. Она, устроившись на другом, стоящем у стены кресле преспокойно спала. За день мы изрядно устали. За окном было темно, нужно было раскладывать постель и ложиться на покой.

Я выключил телевизор, затем разбудил аккуратно жену и мы отправились спать. У меня еще будет время «забраться в голову» бывшего президента СССР и на основании произошедших событий составить алгоритм будущего, прежде, я непременно покопаюсь в его мечтах. Интересно. О чем мог думать этот тип и о чем думает в настоящее время. Досаждают ли его горестные мысли о развале великой страны? Кается ли он о содеянном? Он, как президент страны имел возможность арестовать и Ецина, и Кравчика, и Шушевича прямо в Беловежской пуще хотя бы на основании результатов прошедшего всенародного референдума и осудить их как предателей родины. Ему это предлагал сделать Рыжков. Не арестовал. Не осудил. И оттого тоже предал страну. Может, его супруга Раиса Максимовна советчица и последняя из инстанций, взяв на себя все его грехи, оттого умерла, заболев раком, не знаю? Но то, что Михаил Сергеевич, подцепив себе немку, ― фрау, ― наслаждается теперь безбедной жизнью ― это постыдно. Нашему народу ― многим миллионам россиян спокойная жизнь уже не по карману, но ни ему, ни его домочадцам.

Устроившись в постели, я включил плейер, затем разыскал запись рассказа родительницы о своем женихе Михаиле Жуке, прислушался. У меня не было желания встречаться с Михаилом Сергеевичем пока я не пойму, что же могло помешать сбыться мечтам моей матери.

Усталость сморила не только жену Светлану, но и меня. Под неторопливый голос родительницы, звучащий у меня в голове, я уснул. Однако я успел осознать, что не только виновата война: за много лет до ее начала были и еще события, сыгравшие немаловажную роль в судьбе молодых людей: Надежды и Михаила. Ни Надежда, ни Михаил о том не могли даже догадываться. Они, как ни в чем не бывало, продолжали встречаться, бегая по вечерам на край поселка Варинова, где собиралась развеселая компания. Усевшись на заваленку глухой стены дома старой Чугунихи, ребята и девчонки лузгали семечки, болтали о том, о сем, пели, а порой и танцевали под балалайку, если старший брат Надежды ― Николай заглядывал к ним на посиделки.

Правда, это все было еще до войны. До войны старший брат родительницы ―Николай умер от воспаления легких. И его балалайка навсегда замолчала. Я долго тому не верил, в голове слышались звуки инструмента, ― отец играл на балалайке, ― может в этом причина, не знаю. Однако, когда мать принималась рассказывать, как все произошло, я перебивал ее и кричал: «А кто, кто однажды прилетал к нам из Омска с мальчиком зимой в Щурово на самолете, «кукурузнике». А-а-а? Разве не дядя Коля. А-а-а?». Я знал, что приезжал дядя Коля, но не родной брат матери ―двоюродный. Хотя, кроме имени и фамилия у него была такая же, как у родительницы ― Коряко. Я тоже, как и мой дядя, долго болел воспалением легких и тоже мог умереть, но я выжил. Выжил, но для этого родителям пришлось покинуть зажиточный город Магнитогорск и вернуться на родину в Щурово.

Анализ прошедших лет показывает, как нестабильна наша жизнь. Достаточно порой сделать один неверный шаг, и мир не узнать. Это мы ― люди некогда огромной страны испытали на себе, ― «проходили» в девяностых годах прошлого века ― видели, как рушился Союз. Не нашлось тогда Минина с Пожарским, не нашлось людей способных остановить разыгравшуюся вакханалию. Я помню ГКЧП безвольное, аморфное создание из нескольких человек, образованное самим же президентом СССР Губачевым не для того чтобы позволить стране выйти из крена, а лишь для ее дискредитации. Михаил Сергеевич очень желал быть чистеньким, он искал для истории, так называемых, «козлов отпущения». И нашел их. Правда, один из них Борис Карлович Пуго ― наверное, из потомков красных латышей, не смог смириться с такой участью и, сообразив чего от него требуется, ― застрелился или же его за то, что он восстал, ― застрелили и обставили все, как самоубийство. На руку было это происшествие Губачеву? Да, на руку! Я на тот момент находился в командировке в Рязани, на опытном авторемонтном заводе. О случившемся событии узнал неожиданно, прибыв после суматошного дня в заводскую гостиницу от такого же командировочного соседа, кровать которого располагалась напротив. Он говорил долго и с жаром, закончил свою речь словами: ― «Да-а-а, возможно, мы сегодня все потеряли. Власть захватили буржуи». Он был сто раз прав. Мы ― люди должны были навсегда распрощаться с Союзом, а значит и, из одинаково обеспеченных людей, стать кто богатым, а кто просто нищим ― другого было не дано. Я не виню этих «апостолов» Губачева. Их вина не так значительна чем его вина. Он развалил страну, бодаясь с Ецыным. Не зря же одна из подруг матери, еще задолго до всех этих событий, видя всякий раз на экране телевизора человека с черной отметиной на лбу ― Михаила Сергеевича, быстро крестилась и говорила: «Свят, свят, смотрите людечки, смотрите ― это Черт, Черт, Черт! Бойтесь его. Он такого натворит, ― мало никому не покажется». И натворил. Видно хорошо Михаил Сергеевич замаскировался в нашей уж через-чур спокойной жизни, хорошо. Он очень легко «выбился в люди»: еще, будучи школьником-пионером, работая с отцом фронтовиком на поле, за уборку урожая ржи получил орденок. Хватило бы ему и медальки. Ан, нет. Кто-то там «наверху» посчитал раз отец орденоносец, то пусть и сын им будет. Благодаря этой награде Михаил Губачев был принят без экзаменов в престижный вуз страны ― МГУ. «Черт», извиняюсь пока еще чертенок, лез вверх довольно легко, как по накатанной дороге: всего лишь за какой-то десяток лет он выслужился до должности первого секретаря Ставропольского края. Затем вдруг ― враз, и отчего-то перебрался в столицу. Нафиг он там сдался? Представьте? Черт в Москве, ― что слон в посудной лавке?

Не раз Губачев стоял на распутье дорог, не раз. Многие его шаги были предопределены старшими товарищами. Эти товарищи известны. Они ему подсказывали, когда он еще был никто: «Ну-ка Мишенька, вот сюда ножкой ― топ, а теперь вот сюда….» ― он и топал. И как быстро. Надо же, наверняка это были происки Беса. Иначе невозможно понять ― здорового мужика надоумили лечь на больничную койку, положили рядом с умирающим Генеральным секретарем СССР Андроповым, что если увидит Губачева, вспомнит о прошлых встречах на отдыхе в Ставрополье и назовет своим приемником. Он вспомнил, правда, преемником называть не собирался, но однажды в палату пришла жена красавица. Она приносила Михаилу Сергеевичу фрукты. Юрий Владимирович был в душе поэтом. Он, глядя на красивую умную женщину, воодушевился, стал даже что-то сочинять и не заметил, что рядом с ней меченый басаврюк ― продвинул его. А тот уж, когда взял в руки руль страны ― зазнался дальше некуда. Не резон ему стало спрашивать у своих старших товарищей. Они, видите ли, для него, не компетентны. От старости лет выжили из ума. Взгляды стал направлять за океан. Там Михаил Сергеевич обзавелся преданными в кавычках друзьями. Там. Нигде более. У них стал спрашивать совета. Но прежде, наверное, сильно перепугался, когда однажды президент США Рональд Рейган перед обращением к народу, проверяя микрофон, неудачно пошутил. Он сказал: «Мои соотечественники американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнется через пять минут». А после этой шутки заморский умник вдруг притащил Мишу к себе на ранчо и, видя, как тот усваивает его «науку» не пожалел, подарил свою старую ковбойскую шляпу. Радости «у русского дурачка» не было предела. Эта старая шляпа президента США Рональда Рейгана, возможно, и сейчас пылится на видном месте, где-нибудь в Баварском замке у Михаила Сергеевича Губачева. Ох, не кому сказать: «Смотри, видишь, вороны летят? Да забрось ты ее на дерево, им для гнезда пригодится, может тогда пелена непонимания быстротекущей жизни спадет с твоих глаз. Очнешься и попросишь у русского народа прощения. А то и будешь из книги в книгу переписывать слова: «если бы, дал мне Бог снова повторить жизнь, я бы сделал все как сделал». Несусветная чушь, не более того. Что за человек? Так и не понял на старости лет во что вляпался. Иди в храм, прежде помой ноги и молись Богу, нечего всю жизнь на одного Черта уповать. Ты же в Рай, наверное, собрался, не попадешь!

Не только Михаил Сергеевич торопился изо дня в день, делал и делает свой выбор, пожертвовав страной и сбежав подальше из России в благословленную им Германию. Правда, слава Богу, что он теперь никто и может влиять только на свое небольшое окружение ― семью. Слава Богу.

Моя родительница тоже не раз стояла на распутье. Что если бы ее грезам было суждено сбыться? Жизнь была бы совершенно другой. Да и была ли бы она жизнь. Например, у меня, вот вопрос?

Эти мысли лезли мне в голову, когда за окном было еще темно. Рядом спала жена. А я толкался, пытаясь открыть двери на нулевой уровень ― в неизвестное будущее. А будущего не может быть без осмысления прошлого. Мне требовалась помощь товарища, и я бы его дождался, но неожиданно зазвонил будильник, ― пришлось вставать. За окном брезжил свет. У дома стояла, взятая на прокат машина ― было желание забраться в нее и съездить в Балтийск.

Собрались быстро. На завтрак жена сварила овсяную кашу. Затем торопливо взбодрились зеленым китайским напитком и выскочили из дому. Через полчаса, может быть чуть более, мы выехали за пределы города Калининграда. Приближаясь к Балтийскому морю, я ощущал его свежесть, но не только ― возможность легко, просто «зацепиться мыслями» за Губачева и подобно лисе ― она нам попалась во время небольшой остановки для отдыха, ― расправиться, чтобы пух и перья полетели от этого павлина, не упускающего случая покрасоваться перед телекамерами. Однако, я не стал испытывать судьбу. Напряженное состояние, в котором, на тот момент, я пребывал, добравшись до славного города российских моряков, вряд ли мне помогло бы понять этого человека.

Я ощущал близость другого мира ― заграницы ― «земли забугорной». Перед нами простиралось Балтийское море, а где-то там за горизонтом ― когда-то братская нам Польша. Она бередила душу. Трудно было удержаться и не сказать что-нибудь об этой стране.

―Света, смотри, вот там земля уже не наша. Мы с тобой как бы стоим на самом-самом краюшке своей родины. Здесь можно подобно героине фильма «Титаник» ― Кейт Уинслет разбросить руки и полететь далеко-далеко, но не стоит. Не стоит, потому что там живет странный народ. Он нас не поймет.

―Отчего народ странный? ― спросила супруга, ― такие же люди с головами, руками, ногами, …

―Да нет, ― и я перевел взгляд на военные корабли, мирно стоящие в бухте у причала: ― Думаешь, они зря тут стоят? Им есть что защищать. Защищают наши рубежи. Хотя бы по причине того, что польский народ очень обижен на Большую историю. Не получилось у него, подобно русскому народу, обрасти землями и стать значимым в мире, не получилось. И оттого он готов забыть то, чего нельзя забывать ―доброту братского народа освободителя ― рушит, не подумавши памятники советскому солдату. Вот недавно на месте гибели был разгромлен памятник легендарному полководцу генералу Черняховскому. Может нам в Катуни снести их мемориал к чертовой матери? Не понимаю я, неужели польский народ настолько склонен к мазохизму, что для него более благостны злодеяния фашистов и прочей бандеровской сволочи? Мало его убивали, травили, жгли и мучали? Только благодаря русским солдатам жива Польша. Никто иной, а генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин за счет земель Германии добился расширения границ этой страны. Откуда в сердцах потомков гордых шляхтичей вдруг взялась такая неблагодарность, откуда? ― выдохнул я и замолчал. Больше говорить не хотелось. На душе было тяжело. Я направился в сторону форта «Восточный», недалеко от которого мы оставили автомобиль. Жена последовала за мной. Отчего-то засосало под ложечкой, захотелось кушать. Плотный обед в кафе несколько успокоил нас, наверное, оттого обратная дорога до Калининграда пролегла прямой линией. Мы довольно скоро оказались на Черняховской улице у дома, где сняли квартиру. Последний оставшийся день мы затратили на прогулки по Калининграду, затем помыли автомобиль и отогнали его по месту расположения арендной организации, сдали и остались безлошадными, надеясь на свои ноги и городской транспорт.

Во время небольшого перелета домой, ― полтора часа, ― в Москву, я тоже мог выйти через виртуальное поле на Губачева. Однако я этой возможностью не стал пользоваться, зачем? решил для себя, что при необходимости, ― у меня лежал в кармане заграничный паспорт, ― слетаю в Германию. И там, находясь на доступном расстоянии, рядом с «объектом исследования», например, в гостинице Кельна или же Ганновера, найду возможность связаться и основательно потрепать нервы этому господинчику. Сейчас мне было не до него. Я закрыл глаза, сосредоточился и пытался войти в контакт со своим товарищем Луканенко. Была надежда, что разговор с писателем поможет мне пролить свет ― приблизиться к пониманию нулевого уровня. И все бы ничего, но неожиданно навстречу пришел вместо Игоря ― Василий ― мой земляк. Не знаю, отчего Голвачов вдруг перехватил инициативу:

―Что Семен, не ожидал меня услышать? Вижу, не ожидал! Мне может развернуться и преспокойненько уйти?

―Да, нет Василий. Зачем уходить. Я хоть и не ожидал, но почему бы нам не побеседовать. Мы уже давненько с тобой не встречались, давненько, ― затем, сделав небольшую паузу, неожиданно пролепетал: ― Ты ведь тоже можешь мне помочь, я бы сказал, ― просветить. Ведь не зря же в твоих книгах много рассуждений о будущем. «Ствол времени» ― это твое детище. Оно меня волнует и не перестает восхищать. Вчитываясь в твои книги, я давно задумываюсь над тем, что пора и мне создать что-нибудь с ног сшибающее.

―А разве ты ничего не создал? Создал! У тебя есть первый уровень, второй уровень существования, третий …. ― и где-то там глубоко-глубоко ― благодатное место обитания всесильного Творца ― Бога. Разве этого мало? ― Мой товарищ земляк на миг задумался, а затем снова открыл рот:

―Правда, ты, Семен по совету Игоря Луканенко уперся в нулевой уровень. Но, ты сам знаешь, тебе более ничего и не оставалось делать. Нулевой уровень это…. ― Я тут же перебив Голвачова продолжил:

―Нулевой уровень ― это тупик, так ведь?

―Да, это тупик, ― согласился со мной Василий и, взглянув на мое грустное лицо, не выдержал: ― Но Семен тебе не следует так уж унывать. Ты же знаешь, ― мысль писательская витиевата. Дай тебе время, и ты разыщешь способ выбраться из этого тупика, проложишь дорогу в неизвестное. Я ведь нашел! Ты думаешь, мне было легко? Нет! Над своим «стволом времени» я работал не один год. Правда, у меня нет как в твоем понимании прошедшего, нет и будущего. У меня все настоящее ― оно описано в мельчайших подробностях. Я что тот программист создал свой мир и развил его, сделав всеохватным. Человеку достаточно лишь найти свое место в нем.

―Это как найти место? ― не удержался я.

―Да очень просто! Моя вселенная, галактика, или мое мирозданье ― понимай, как хочешь, ― представляет собой огромный диск, по форме похожий на лазерный компакт. Человек, забравшись «в ствол времени» на лифте ― каретке, ракете…. поднимается или же опускается до необходимого ему состояния, затем выбравшись на ту или иную дорожку, оказывается в одном из моих миров. Что остается сделать? Найти себя в нем и жить. Человек живет в том, что мной создано. Не нравится, забирайся снова в лифт и выбирай другой мир. Правда, жизнь одна и выбор не может быть бесконечным. Зацепился, ― живи! Нечего зря бегать сломя голову.

Разговор с Голвачовым, можно сказать, заставил меня по-новому взглянуть на жизнь. Расслабляться не стоило. Я должен все предпринять ― разбиться в лепешку, но выбраться из тупика самим собой созданного, а то недолго и загнуться в этом непредсказуемом настоящем с правителями подобными Губачеву, Ецину, Кравчику, Шушевичу. Можно было к этой когорте причислить и современных правителей, стоящих у власти других могучих держав. Чего, например, стоит американский президент Обама, претворяющий в жизнь лозунг: «Разделяй и властвуй»? Уж столько дел натворил ― не расхлебать.

Мои размышления были неожиданно прерваны: время полета истекало, самолет отчего-то не Ту-200, а какой-то иностранный ― Боинг, будто нельзя выпускать свои машины, начал снижение. За иллюминатором я увидел надвигающиеся облака, затем и землю. Как все просто. Одно событие тянет за собой другое, это дает нам понимание времени, его бесконечности. А у меня в моем мире ― тупик. Обычный тупик и я представил знак: дорога и впереди знак ― «красный кирпич». Автолюбители знают такой. Нет, надо мне разбираться со всем этим, иначе, что толку копаться в будущем. Будущее должно быть бесконечным несмотря ни на что. Для этого мне следует просто окунуться в несостоявшееся прошлое и покопаться в причинах, отчего все произошло именно так, а не иначе. Ведь были и другие пути. Были.

Посад Щурово с населением более пяти тысяч человек в двадцатых годах прошлого столетия был определен стать волостным и стал им. Наверное, это явилось причиной того, чтобы соединить его шоссейной дорогой с административным центром Новозыбковым, ― уездным городом известным в истории советской страны, памятником большевику с 1912 года, участнику Октябрьских событий в Петрограде ― Павлу Ивановичу Дыбенко, матросу, разогнавшему однажды со своими товарищами заседание царской Думы.

Шоссейка, ― дорога, замощенная диким камнем ― битым гранитом, исходя из соображений экономии материалов, не должна была петлять. Дорога и не петляла, правда, некоторые из населенных пунктов при ее строительстве для этого перенесли, например, Калиновку, так как была в стороне, создав в трех километрах от Щурово новый поселок Вариново.

Калиновцы нехотя уходили со своих насиженных мест. Мой дед Кондрат Фомич Коряко, неизвестный мне человек, так как умер задолго до моего рождения, ― был недоволен тем, что его родители, жившие в селе Чолхов, невольно отдалялись, и уже не так часто можно было заглянуть к ним в гости. Дед очень любил летом на заре чуть свет отправиться по росе босяком на Трубеж, реку, протекавшую невдалеке от этого села, половить раков. «Что наделали, а-а-а, что наделали? ― не раз говорил он своей дочери Надежде ― в будущем моей матери: ―Да разве теперь набегаешься? Шесть верст, поди нужно отмахать, не меньше».

Для переезжающих сельчан на новое место жительство ― калиновцев было подспорьем то, что им государство давало субсидии. Они ― эти самые субсидии хоть были и невелики, но на них можно было разбросить дом, затем перевезти его по бревнам на новое место, заменить отдельные гнилые лесины и собрать в единое целое. У некоторых хозяев дом порой преображался до неузнаваемости. Они, вовремя подсуетившись, забирались в припрятанные кубышки, добавляли деньжат из сбережений и прикупали леса не на два-три венца, как большинство людей, а на весь дом. Бревна от старых домов они не выбросили, а пустили на дело. Из них после получились отличные сараи для коров, телят, свиней и прочей живности.

Дом моего деда Кондрата был невелик, но и немал, чтобы назвать его хатой ― два окна на улицу ― шоссейную дорогу. Он имел две хороших комнаты и отличные сени. Одна из комнат ― большая, была на половину занята русской печью. Я помню этот дом. В нем до переезда в Щурово жила тетя Люба ― сестра моей матери со своим мужем дядей Ваней. Я не раз бывал в нем. Ходил с братом Федором из Щурово по шоссейной дороге с бидончиком за молоком, когда своя корова Эмка была недойной. Зимой, февральский снег поземкой забирался под туго завязанный вокруг головы шерстяной платок. Летом мы сбивали пальцы ног об торчащие камни, прыгая на одной ноге, морщились от боли и ойкали. Часто спускались с шоссейки вниз к растущим поодаль рядам берез, выискивали грибы, заприметив дикую грушу, пробовали на вкус ее плоды, морщились от послевкусия и забрасывали их подальше в поле с люпином или же картофелем. Лишь осенью дикая груша была что надо.

Моя мать застала время переезда девочкой. Их дом оказался рядом с домом известного в Калиновке Кондрата Емельяновича Жука, бывшего мелкопоместного помещика. До революции семнадцатого года прошлого века он большую часть своих земель распродал и уехал с семьей за границу. А затем вдруг неожиданно вернулся, возможно, не сумев в чужих краях пристроиться, или же основательно поистратившись. Дом то остался. Не растащили, да и не могли. За ним приглядывал его младший брат Арсений Емельянович.

Кондрат Емельянович приехал из-за границы с женой, матерью, двумя сыновьями подростками и взрослой дочерью. Дочь тогда быстро вышла замуж и уехала с мужем чуть ли не в саму Москву.

Люди поселка, обводя круг рукой, говорили моей неизвестной бабе Дарье: «Ну, вот тут у нас живут самые умные». В то время людей грамотных, то есть умеющих читать и писать, можно было сосчитать по пальцам. Дарья до замужества часто обитала у бездетной тетки в Киеве, помогала ей справляться с магазином на Хрещятике, когда дядя уезжал за товаром. Порой отъезды дяди занимали не один месяц, ― это если путь лежал в Америку. Благодаря тетке моя будущая мать многому научилась. Выйдя замуж, Дарья потеряла связь со своими богатыми родственниками. От матери я слышал, что они, во время Октябрьской смуты, похватав самое ценное, уехали в Америку. От них ни слуху, ни духу. Пропали.

Жук не только умел читать, писать, но даже знал иностранный язык. Не один год жил в Германии. Он любил переброситься словцом с соседкой Дарьей на немецком. Объяснял это тем, чтобы не забыть. Наверное, по причине его грамотности люди хотели сделать Кондрата Емельяновича председателем колхоза, но тот наотрез отказался. «Хлопотно это. Тут на себя работаешь из-под палки, а на общество нужно трудиться, не лениться, ― день и ночь, ― сказал бывший мелкопоместный дворянин людям, прибывшим его просить. И зря. Среди них нашелся один молодой мужик Лука Леший со скверным характером, умевший с трудом складывать буквы, однако у себя на уме. Он, тут же, недалеко отойдя от дома, выкрикнул: «Народ, зачем нам ходить за ним, умолять, просить? ― вместе с Лешим было еще несколько мужиков и баб: ― Он, видите ли, дворянин, а мы всего на всего голытьба какая-то, ― помолчал и заключил: ― Я у вас буду председателем и точка. Вы меня только выберите».

Для того чтобы организовать колхоз он при переезде своих односельчан на новое место жительства не сидел сложа руки, подсмотрел кто что имеет в хозяйстве и решил зажиточных не согласных потрясти для общего блага. Составил целый список. Хорошо, что не сразу отправил его в Щурово, а дал почитать старшему брату Маркелу. Тот увидел фамилию бывшего мелкопоместного помещика Жука, не пожелавшего быть председателем, тут же налетел: «Лука, ты что дурак, или просто так? Кондрата Емельяновича не тронь. Иначе поплатишься. А лучше выброси эту филькину грамоту куда подальше. Зачем тебе ссориться с односельчанами. Ничего хорошего из этого не выйдет».

Все бы ничего, но Лука не выкинул бумагу, он, немного поразмышляв, внял голосу Маркела, ― вычеркнул Кондрата Емельяновича, а затем, недолго мучаясь, тут же сверху записал его младшего брата.

«Арсений Емельянович был всего лишь грамотным, если только это считать богатством, а так дом имел самый обычный ― две небольших комнаты, да еще сени, как у Александра с Аллой. Каво там было раскулачивать? Даже смешно о том говорить!» ― сообщила мне мать. ― «Я думаю, он, наверное, хотел хоть как-то зацепить за живое старшего Жука. Народ поговаривал, что Лука бегал за одной дивчиной, даже однажды сватал ее, но она зараза считала, что парень он хоть и хорош, но ей не пара и оттого выбрала себе в мужья Арсения. Что задело тогда парня: сватать ведь за Арсения ходил никто иной ― Кондрат Емельянович. Значит, на, получи».

При раскулачивании Арсения Емельяновича, когда из дома вдруг стали выкидывать вещи, у него не выдержало сердце, и бывший мелкопоместный дворянин неожиданно подскочив тут же, как подкошенный упал на землю. Лука Леший не преминул при этом выкрикнуть: «Не че притворяться, поднимайся. А с добром тебе придется распрощаться. Вот так».

Родительница помнила, как она еще девочкой вместе с матерью ходила на похороны. Нельзя было не пойти. Отец тоже изъявил желание помочь Кондрату Емельяновичу Жуку. Он вместе с мужиками копал могилу. Горестное мероприятие проходило в доме младшего брата ― покойника. Что отметилось в памяти моей родительницы, ― это с завыванием плачь молодой женщины, ― вдовы Арсения Емельяновича, она чуть не бросалась в топкую от воды могилу, ― случилось все по весне. Может быть она, и упала бы туда ― в бездну, если бы ее не подхватили добрые люди и не отвели в сторону, правда, прежде, дав бросить на гроб горсть земли. Молодую женщину забрали ее родители. Она была из Щурова. А дом после так и стоял никому не нужный. Одно время его предлагали использовать под правление колхоза. Однако нашлось другое здание попросторнее.

На обед вместе со всеми людьми приперся и виновный в смерти младшего брата Жука ― Леший, тогда голодно было и никто не упускал возможности подкормиться. Это было такое мероприятие, не требующее особого приглашения. Однако Кондрат Емельянович на глазах у людей, схватив мужика за грудки, потащил его к двери, намереваясь вытолкнуть.

Леший сбросил руки Жука с плеч и ушел, однако, так хлопнул дверью, что ее чуть не сорвало с петель. Только значимость события не позволила Кондрату Емельяновичу поставить мужика на место, иначе бы ему несдобровать ― получил бы свое. Кулаком по морде. Оно-то конечно Луке не помешало бы. О том многие подумали из пришедших проводить покойника.

Народ Варинова, изрядно переругавшись между собой, нехотя выбрал председателем колхоза Луку Лешего. Однако в Щурово его кандидатуру не утвердили. Неизвестно кто донес, но начальство было в курсе и знало об инфаркте Арсения Емельяновича причиной, которого явился новоизбранный. Для того чтобы «затушить» конфликт его отправили куда подальше ― за пятьдесят километров в Злынковское хозяйство. На тот момент председатели везде нужны были. А в поселок нашли умного безобидного старика лет восьмидесяти настоящего коммуниста. Пусть организовывает, не справится, нового молодого назначат. Однако председатель, несмотря на годы, справился и показал себя молодцом. У него хватило ума, когда началась война, и немцы, двигаясь со стороны Гомеля, были уже недалеко от поселка, собрать людей на собрание. На нем он не стал долго говорить и поставил на голосование всего лишь один вопрос ― раздать «колхозное добро» людям. Народ тут же с ним согласился. Прежде люди забрали то, что они принесли в колхоз. Мой дед бросил на повозку сбрую и прикатил ее домой. Его сосед, некогда бывший мелкопоместный дворянин, ― Кондрат Емельянович забрал своего коня. Урожай тоже был разделен, по трудодням. Другая картина наблюдалась у многих других соседних колхозах. Там почти все добро досталось фашистам. Так как отступление Красной армии было скорым и нереально было что-либо спасти.

Я тут же представил себе, как могли развиваться события дальше. Правда, если бы не война. Михаил Жук ― сын Кондрата Емельяновича не отходил бы от своей соседки Нади, ухаживал за ней. Затем нехотя расстался бы с нею: Надежда Коряко подала документы в Клинцы в медицинское училище на фельдшера и по осени она бы уехала на учебу. Следом за нею, закончив в Щурово полную школу, уехал бы и Михаил. Он бы отправился учиться в институт в Москву. Там у него где-то жила тетка. Помогла бы, никуда не делась. При этом Михаил не порвал бы с девушкой, писал ей нежные письма, а на красные дни ― праздники по возможности торопился бы домой ― в Вариново чтобы встретиться, побыть с нею наедине. Прошло бы время, и вот уже рекой лился бы самогон, надрывались меха гармошки, люди в доме Кондрата Емельяновича и Дарьи Ивановны кричали бы восторженно: «горько». И моя мать была бы уже мне не мать. Правда, это всего лишь один из множества вариантов. Могло такое быть? ― могло. А может оно и есть! Но не в этой жизни. Но тогда меня там нет. И все, что там происходит, происходит помимо моей воли. Хотя я не понимаю, отчего мне время от времени снится один и тот же сон, в котором я пою под гитару свои песни. Мне подпевает молодая красивая девушка, и странно, слова этих песен я помню, но недолго. Мне бы проснувшись тут же их записать в тетрадку, но что-то меня отвлекает. И я не записываю. Затем мне уже не до песен. Что это? Разве это не отголоски моих событий из параллельной жизни, рядом существующей. Той жизни, где я что-то значу, но не могу влиять и возможно не вправе, потому что тот мир он другой. В том мире все иначе. Что иначе, не знаю? Может, Адольф Гитлер умер до нападения на СССР и мирный договор Молотова-Риббентропа Германией не был заключен.

А этот мир? Он мне близок и более понятен. Даже по прошествии многих лет я могу разобравшись осудить да хотя бы того самого Луку Лешего. Разве он не виноват? Виноват! Он и никто другой. Неужели у него не екнуло сердце в тот момент, когда мужик зачеркивал на листке фамилию Жука, а затем сверху надписывал имя его брата? Но я отчего-то слышу негромкий голос с акцентом и следующие слова: «Нет человека и нет проблем» ― известные слова одного из правителей СССР, отчего-то непринятые во внимание другим нашим правителем ― Михаилом Сергеевичем Губачовым. Иначе бы Ецин Борис Николаевич, именем которого назван центр в Екатеринбурге ― по сути «музей развала СССР», не мешался бы у него под ногами. Зачем собачий хвост рубить по кусочкам? Жди теперь, когда все придет на места свои. Внял бы гласу народа и, обошелся малой кровью, ― поднял солдат в ружье, арестовал предателей и направил их, куда нужно, ― сохранил Союз. Не сохранил. Был ли другой вариант ― параллельный у «Баварского затворника»? Может он живет со своей Раисой Максимовной в другом мире, все еще правит страной? Она, все так же могуча наша держава. В странах социалистического мира царствует, как и у нас капитализм. На их территориях стоят наши военные базы. Михаил Сергеевич Губачев ведет переговоры с Америкой о ликвидации НАТО и Варшавского блока противостояния. Наш народ не переживает, он знает и все народы Европы тоже, что только благодаря русскому солдату выиграна не только Великая отечественная война, но и вторая мировая война. Но наш мир ― на данный момент приходится сознаваться ― ужасен. Тот, который не параллельный. Пока ужасен. Все еще ужасен. Наша страна ― Россия сдала все, что можно было сдать. Наши вероломные союзники в который раз обманули русский доверчивый народ, бесхитростный, утверждающий, что жить нужно по правде и прибрали к рукам все страны Европы некогда симпатизировавшие нам. НАТО стоит у наших ворот. Мне не понятна позиция наших друзей ― бывших друзей, вдруг неожиданно бросившихся под крыло США. Нет бы трудности пережить вместе с Россией и построить великое государство. Времени ― до отвала ― вечность. Так нет же, не только бывшие наши республики: Латвия, Литва, Эстония, Грузия, Молдавия, Украина, но и страны Совета экономической взаимопомощи и Варшавского договора принялись, что те плотогоны отталкиваться шестами от большого плота ― России. К Америке, что ли гребете «господа хорошие»? Знайте, ничего у вас не получится, ничего. Уж очень она далека эта самая Америка. Да и по правде говоря, у себя на уме. Ничего даром как от нас по доброте русской души вы не получите. Подумайте, как бы вам господа в будущем не пришлось просить у России прощения и снова проситься под ее крыло. Я понимаю, вы хотите попробовать. Похвально! Однако не следует забывать, что нашему терпению приходит конец. Я знаю, вы господа в курсе того что наша страна о плохом быстро забывает и всегда готова простить. А что если она не забудет? А что если не простит? Тогда какого будет вам? Об этом стоит задуматься и как можно быстрее.

Ни где-то там, в иллюзорном мире, а у нас, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года началась Великая отечественная война со страной, подписавшей с нами мирный договор. Реально такое? Раз произошло, значит реально. Адольф Гитлер и с другими странами Европы подписал мирные договора с Польшей, Францией, Великобританией, при этом без мук и угрызения совести захватил всю континентальную Европу, подчинил себе и заставил работать на войну с нами. Однако страны Европы отчего-то помнят лишь договор Молотого-Риббентропа и им упрекают Россию, как правопреемницу СССР, хотя сами не один год усердно работали на фашистов. Представьте даже наши братья чехи ― завод «Шкода», например, выпускал «перевыполняя план» снаряды, бронемашины, танки и другое оружие для фашистской Германии. Можно еще привести много примеров…. Что смешно, после ни чехи, ни словаки, ни болгары, ни венгры, ни поляки, ― кого я еще забыл, напомните? ― не работали так даже на себя при строительстве социализма. На дядю у них как-то ловчее получалось. Дядя Гитлер ушел, пришел другой ― дядя Сэм, добрый дядя, прежде экспортировав в свою страну идеи бесноватого фюрера об огромной стране. Не зря же многие из фашистских преступников нашли в США свое прибежище. Не зря.

Факт начала Великой отечественной войны подстегнул Луку Лешего, того, который раскулачивал Арсения Емельяновича Жука и он вдруг, бросив Злынковских колхозников на произвол судьбы, примчался отчего-то в Вариново. Зачем ему было вообще приезжать в поселок? Как же братья Маркел, Артем и сестра Вера позвали. Уж лучше бы мобилизовался и отправился бить фашистов на фронт. Не мобилизовался, многие не успели тогда получить повестки из военкоматов. Фашисты наступали очень стремительно. Мой отец, например, был мобилизован только после освобождения Брянской области от немецкой сволочи. И не только он один. Правда, мой отец был подросток, для того чтобы пойти на войну он приписал себе год.

Не знаю, чего Лука Леший ждал от Кондрата Емельяновича Жука, что тот забудет о смерти своего брата Арсения? Уж лучше бы он, покрутившись в поселке, подобно своим братьям Маркелу и Артему отправился в лес, в партизаны. Председатель колхоза не раз ему о том говорил. Там ему было бы спокойнее, дождался бы Красной армии. А так едва настала очередь бывшему мелкопоместному дворянину заступить на должность старосты: ― в поселке никто не хотел служить гитлеровцам добровольно, и приходилось исполнять эту должность по очереди, ― он не преминул пожаловаться в комендатуру и то, после того когда Леший однажды попавшись ему при встрече на глаза подсмеялся над ним: «Ну, пришли немцы. И что из того? Брат-то твой умер. Ну чего ты мне сделаешь? Кишка тонка». ― Зря Леший снова зацепил Жука, зря. Для немцев было достаточно того, что Лука был коммунистом. Тут же из Щурово прикатил на мотоциклете с люлькой солдат немецкой армии с двумя полицаями для разбирательства. В это время мужики, в основном старики во главе с председателем колхоза, он затеял посеять озимые, топтались на поле за небольшим леском. Рядом с ними крутился прибывший из Злынки Лука, показывал свою значимость, пытался что-то советовать. Вариновский председатель, отодвинув его локтем, предложил посеять на зиму жито. «Дай Бог, если все будет нормально, соберем урожай, а нет, так одна птица воспользуется нашими трудами, ― подберет».

Пока немец с полицаями узнавали о местонахождении Луки, на поле от сестры Веры прибежал проворный, лет десяти сынишка:

―Тикайте, тикайте, ― закричал он. ― Фашисты приехали в поселок. Ищут дядьку Луку.

Дядька Лука поступил по-мальчишески. Он сказал народу: ― А что я такое сделал? А ничего. Никуда я не пойду. Подержат и отпустят. Вашего председателя ведь не тронули, живет…

Зря он так говорил. Взяли не только Луку, немец попался въедливый, всех опросил и за компанию приплюсовал еще и старого председателя. Не пожалел седины. Односельчане пытались отбить председателя, но куда там Леший и его за собой потащил. Полицаи, сняв с плеча винтовки, повели этих двух невезучих в сторону сада, там заставили копать ямку, застрелили, затем слегка присыпали землей и уехали. Мать вовремя поездки на Пасху на Вариновское кладбище показывала мне братскую могилу. Печальное зрелище. Никто за этой могилой не ухаживает. Она заросла бурьяном и осыпалась.

После того как это все произошло за Луку вступились братья Маркел и Артем Лешие. О его смерти в партизанский отряд сообщила сестра Вера, сынишка попался довольно расторопный мальчуган, все проследил и даже показал место расстрела. Это потом их тела перезахоронили на кладбище. Как ни как люди ― не валяться же им в непотребном месте?

Братья Лешие решили отомстить Кондрату Емельяновичу Жуку. «Бог видит, я ему не прощу, ― сказал кому-то из поселковых коммунист Артем, прибыв навестить сестру, закинул на плечо торбу с харчем и устремился в лес: ― Вы так и передайте. Не прощу. Пусть ходит с оглядкой». Это обстоятельство возымело действие, и Жук перестал ночевать дома. Часто вместе с женой пропадал в Щурово у родителей вдовы Арсения Емельяновича. Мать Жука ночевать приходила к соседке Дарье. Парни: Григорий и Михаил те оставались дома. Они не боялись. ― А что нам будет. «Охота» ведь идет на отца, ― говорил Надежде ухажер. И был прав. Артем Леший ловил Кондрата Емельяновича. Он его считал своим врагом, совершенно позабыв о том, что это его брат Лука загнал в могилу Арсения Жука. Он, а никто другой. Значит, и ответил. Мог бы оставить в покое бывшего мелкопоместного дворянина.

Долго охотился Артем Леший за Кондратом Емельяновичем, может даже целый месяц. Однажды, в добротный дом Жука, ― дело было под вечер, ― постучался оборванец ― старик. Он просил милостыню. Мать Кондрата не отказала, тут же пошла в дом за хлебом, а старик за ней следом. Уж очень любопытным оказался этот побирающийся, не сразу ушел, на крыльце принялся расспрашивать о положении в поселке, то есть все сделал чтобы убедиться: хозяин дома и никуда не собирается уезжать. Этого было достаточно. Из леса нагрянули партизаны. Один пулемет они поставили на краю поселка, направив его в сторону Щурово, а другой в сторону Климовки. Это на случай, чтобы не помешали немцы расправиться со старостой Жуком. Хотя какой он был староста. Через день должен был сдать бразды правления другому человеку. Моя мать на то время не была моей матерью она гуляла с парнями и девушками недалеко от того места где в засаде с пулеметом сидел партизан. Михаил находился рядом с Надеждой. Она не удержалась и сказала: ― Ты бы, что ли предупредил отца. Маркел с пулеметом не зря засел в березках. ― А зачем? Отец отобьется или же убежит. Ты его не знаешь, ― и остался с девушкой. Однако отбиваться Кондрат Емельянович не стал, рядом находилась престарелая родительница, он испугался за ее судьбу, что если откроют огонь и убьют ее, поэтому решил просто убежать. Им нужен был он и никто более. Жук ударом кулака выбил раму вместе со ставней: сильный был мужик, при этом, правда, серьезно поранил руку. Не обращая внимания на сочившуюся кровь, он бросился через огороды в лес. Артем тут же в зияющее окно забросил бутылку с зажигательной смесью и со своим напарником побежал за ним следом. Убийство произошло на огороде моего деда Кондрата Фомича. Место было открытое. Кондрата Емельяновича бывшего мелкопоместного помещика догнала пуля. Он упал. Этого было достаточно, чтобы другие пули лишили его жизни. Мать Жука выползла из горящего дома и ее забрала на ночлег родственница. В горящем доме долго слышались хлопки и небольшие взрывы. Дом был весь напичкан оружием. Михаил ― сын Жука ошибся, хотя отец основательно подготовился и готов был встретить неприятеля не с пустыми руками. У него все было для отпора. Однако он очень любил мать и не пожелал рисковать ее жизнью. За что поплатился сам.

«Луку не жалко, хотя человек, а вот дядьку Кондрата, жалко, за зря погиб, ― не раз говорила мать, ― а еще, как жалко нашего председателя колхоза, представляешь, Сеня до чего был умный. Он спас нашу кормилицу, он, а никто другой. Чтобы мы делали без коровы? Народ, когда пришли немцы, бросился прятать живность. Лучшего места не нашли, ― погнали в лес, но недалеко, привязали за деревья у самого края. А он нет. «Дарья, а давай мы своих буренок на пригорке оставим, пускай пасутся у всех на виду. Чем черт не шутит».

Немцы, забрались в лес, и нашли коров и даже несколько коней выгнали. А на наших буренок не обратили внимания, ― махнули рукой, ― решили, что это коровы старосты. Вот так! Жалко председателя, не дали ему дожить свой век, увидеть победу над фашистами. Он верил в нашу победу, так ждал этого момента. Не дождался. Правильно говорил Маркел своему брату Луке: «Выброси ты свою филькину грамоту, выброси. Не выбросил. Оттого и поплатился жизнью».

Кондрат Емельянович Жук не хотел пачкать кровью свои руки и обратился за помощью к немцам, этим он, конечно, запятнал себя. Шла война, и ему можно было, как говорят «под шумок», тайно подстеречь где-нибудь в укромном месте Луку Лешего, тихо шлепнуть, закопать в лесочке, в поселке поговорили бы, да и забыли, а так разыгралась самая настоящая драма, как на театральных подмостках, не в его пользу. Это было ясно из бумаги, которую нашли жители Варинова рядом с убитым бывшим мелкопоместным помещиком: «Погиб немецкий холуй» ― этим все сказано. Хотя какой он холуй: в Вариново не было постоянного старосты. Им мог быть назначен даже Лука Леший. Он же не афишировал о своей принадлежности к большевикам. Народ молчал. Если бы, не смерть Арсения Емельяновича ничего бы такого страшного и не произошло. А так погиб коммунист и не один, погиб председатель колхоза. За председателя колхоза народ простить не мог.

«Положение в поселке было не в пользу семьи Жука. Кондрат Емельянович погиб на посту старосты. Затем на пепелище его сыны начали строить себе новый дом не на свои средства, немцы им дали леса, помогли другими материалами ― одним словом распорядились. Однако до конца дом не был построен. Хотя крыша стояла. На месте были рамы. Мой Щуровский дед печник нанятый Григорием готов был приступить к работе. Не приступил. Новоселье не состоялось. Дом после войны разобрали и поставили в другом месте. В нем разместилось правление колхоза и клуб. Он был брошен из-за того, что дети бывшего мелкопоместного помещика: Григорий и Михаил ― мой ухажер вместе с матерью после смерти бабушки: она, не пережила потери сына, ― из Варинова уехали. Это было до прихода в поселок Красной армии. Прощания у меня с Михаилом никакого не было. Все произошло по-тихому. Наверное, ухажер надеялся в будущем ― после войны разыскать меня, ― говорила не раз родительница, ― но что-то ему помешало, а может он, основательно поразмыслив о трагических последствиях возвращения в поселок врага отца ― Луки Лешего, махнул на меня рукой и зажил на чужбине, дабы больше никогда не ворошить старое. Правильно сделал».

Я не раз допытывался у родительницы, куда мог уехать Михаил Жук со своим братом Григорием и матерью Дарьей Ивановной. И наконец, сам догадался: а туда, куда однажды уехала его сестра ― в Москву. Хотя ― нет, не в Москву, а в небольшое поместье вблизи столицы. Кондрат Емельянович Жук купил его своей дочери в приданное, на свадьбу. Конечно, после Великой октябрьской революции, вряд ли она осталась в нем хозяйничать. Новые хозяева забрали усадьбу под общественные нужды. Однако без жилья семья дочери Жука не осталась, наверняка какой-никакой дом им был выделен, да и из вещей что-то перепало. Пусть она в прошлом и была барыня.

Рассказ родительницы о своей прошлой жизни обострил мои воспоминания, и я не один день ходил сам не свой. Мне пришлось от слова до слова припомнить все, что однажды говорил мой чересчур разговорчивый товарищ Юрий Александрович Шакин о своих родственниках. Хорошо, что я был внимательным слушателем. Это мне теперь было на руку. Отрадно было сознавать, что я в прошлом не отказывался от предложений и не раз гостил у Юрия Александровича в доме за МКАДом. Не зря однажды зазнавшийся мой товарищ тыкал мне в лицо какую-то бумажечку о своих дворянских корнях, не зря. Может даже он и есть родственник этого самого ухажера моей матери ― Михаила Жука. Нужно будет у него при встрече расспросить, но не так вскользь, а напористо, как-бы «с пристрастием».

Не так давно я встречался с Василием Голвачовым, хотя желал поговорить с Игорем Луканенко. Однако на этот раз я никого не ждал. Занимался обычными своими делами. Прибрался в квартире, затем пообедал и, взяв в руки книгу, отправился на балкон. То, что случилось после, явилось кстати. В ярких лучах солнца я вдруг увидел контур товарища писателя.

―Здравствуй Семен, здравствуй. Значит, сидишь на балконе, ― ты неплохо его обустроил: поставил окна, утеплил, ― и посматриваешь на синее весеннее небо. Скоро посевная. Нужно собираться в дорогу. Раньше родительница все делала, ты лишь помогал, а теперь заботы ложатся на тебя. Да и оформлять родительский дом тоже приближается пора. Еще не прошло шести месяцев, но лучше заранее начать собирать бумаги, чтобы после не бегать сломя голову. Так ведь?

―Да, Игорь, ты как всегда прав. Но раз ты вышел на меня, я не хочу терять времени и собираюсь кое-что у тебя выяснить…. Ты, я понимаю не Бог, но сведущ в делах будущего. Не просто так меня однажды увлекли твои книги. Одно время я был от них в восторге. Но теперь я создаю свой мир и ко всему подхожу критично. Ты уж за это на меня не обижайся.

―Нет, не буду! А что нужно, пожалуйста, выясняй. Чем могу, ― помогу. Ты, уже для этого созрел. Вспомни, не зря тебе говорил Голвачов, что мысль писательская витиевата. У тебя появляются варианты выхода из тупика. И знаешь, я думаю, неплохие варианты. Сейчас настала пора «зацепиться» за Губачева. Ты со мной согласен? ― Луканенко взглянул на меня, помолчал, а затем продолжил: ― Я тогда, там, в самолете не мог с тобой встретиться, был занят твоей персоной, для тебя же старался, ― договаривался с Андреем Пельминым. Теперь, тебе не нужно куда-то лететь, тратить деньги на авиабилет. Наш товарищ сейчас находится в Германии. Он обещал тебе помочь. Я знаю, ты знаком с принципом работы сотовой связи. Так вот, я выйду на него, а ты, не посещая второго уровня существования, через меня заберешься в голову бывшего президента СССР Михаила Сергеевича Губачева и выяснишь все, что тебе нужно знать, ― Игорь, не моргая уставился на меня и в какой-то момент, я вдруг увидел в нем знакомые черты Андрея Пельмина. Хотя абрис моего собеседника ничуть не изменился: человек ― бык, сможет за себя постоять. Такого и пять мужиков не уломают, сами сломятся. Но характер был уже не тот ― другого человека ― Андрея Пельмина. Я смотрел на Андрея Пельмина и погружался в небытие.

Любые серьезные поступки, влияющие на человека в настоящем времени, никогда не случаются наобум. Они готовятся жизнью задолго до их наступления, исподволь. Им часто предшествуют ― незначительные события. Особенно ими наполнена пора детства маленького человека. Детство у каждого свое. Что если мне забраться в голову подростка Миши Губачева? Наверняка я узнаю много интересного и выясню всю подноготную этого неординарного человека. Чем оно значительно или интересно? Оно прошло на воле ― в селе на просторах жаркого южного солнца на задворках России. Правда, на детство подростка оказала влияние война. Моя мать не раз говорила: «Вот если бы не война». Здесь та же самая история. Село, в котором жил подросток находилось в оккупации. Но, как известно из послужного списка Михаила Сергеевича Губачева он нашел возможность выкрутиться и «выйти из воды сухим». Тогда на руководящие должности не брали людей с территорий захваченных фашистами, и правильно делали. «Да, ― не раз говорил Миша, трясясь от страха, нет, не вслух, еле шепча губами, повторяя слова моей матери: ― «Вот, если бы не война». ― Однако война лишь напугала этого, далеко смотрящего в будущее, подростка. Напугала. Гром погремел, погремел, и туча прошла мимо, так и не замочив Мишу Губачева.

«Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! ― много раз кричал в одиночестве, выйдя в поле, невысокого роста молодой человек со странным пятном на весь лоб ― отметиной то ли Бога, то ли Черта. Правда, Бога в нем никто из сельчан не видел. Он был пионером, комсомольцем, коммунистом. Ребята же в детстве дразнили его отчего-то Чертом, может не зря. Мог он влиять на них не хуже Рогатого. О том говорит поступок: при оккупации села немцами Миша не испугался солдат вермахта и такое учудил: собрал своих друзей одногодков и вышел встречать фашистскую колонну. «Да не бойтесь вы их, ― говорил не по годам умный сорванец, ― они такие же люди с головами, руками, ногами. Вот увидите. Ничего они нам не сделают. Вы лишь только не смотрите на них исподлобья и всего лишь. А лучше ― с улыбкой. Я так всегда смотрю, когда у матери что-нибудь выпрашиваю. И представляете, мне всегда удается получить «ляляку» ― ну это, как его, ― сладенькое».

Взгляд и открытая улыбка паренька сыграли свою роль. Немцы не тронули ребят. А один из молодых невысокого роста офицер, затем он вымахает в верзилу, доверившись улыбке Миши, пожелал расположиться в доме Губачевых. Отец Миши на то время воевал на фронте и не ведал, что его семья привечает фашистов, и заманил их в дом никто иной, а его единственный сын. Заманил не для того, чтобы улучив момент тайком где-нибудь разделаться. Этот его единственный сын с удовольствием таскал ведрами в баню воду, топил ее, нашел для фашистов и отличный березовый веник. А как он смеялся, когда немцы выскакивали голые, распаренные, обливались холодной водой и снова скрывались в клубах пара за дверью бани, гогоча и неуклюже, мотая головами. При этом они трепали мокрыми руками парня за волосы и, подняв вверх большой палец, кричали: «Гут, русская баня, гут».

Немец, офицер отчего-то запомнил этого русского паренька. Наверное, ему понравилась его открытая улыбка и мягкий приятный голос довольно необычный, располагающий к себе собеседника. Миша был выразительным человечком, отличался от других ребят. Ряди паренька в любые одежды, меняй лицо, фигуру, добавляй ему года, но стоило ему лишь открыть рот и все ― это никто другой ― это сын тетки Марии, у которой Вальтер Гель остановился на постой. Пацан, глядя на фашиста, весь сиял, и мать не раз пыталась урезонить сына, пристыдить, говорила своему оболтусу: «Миша, ну что ты делаешь? Ты, что у этого как его ― Геля снова выпрашиваешь «ляляку» ― шоколад. Ну, раз попробовал и достаточно. Сколько можно? Что бы сказал твой отец? Он же с ними воюет не на жизнь, а насмерть. Ты бы побоялся Бога ― Чертенок», ― Мария Пантелеевна была верующим человеком и боялась за судьбу своего единственного ребенка. Вдруг кто из соседей не удержится и донесет, ― скажет, как привечали немцев? За это могут объявить «врагом народа» и затем посадить. Прецедент есть. Дед Андрей по линии отца был однажды объявлен кулаком. И не только он один….

Недолго немцы пробыли в селе. Через пять месяцев Красная армия ударом со стороны города Орджоникидзе выбросила фашистов и освободила Северо-Кавказский край. Народ стал свободным, казалось, и Миша должен вздохнуть, обрадоваться. Но нет, он запомнил молодого немца офицера. Запомнил не только внешне, но и фамилию его, имя. Вальтер Гель, перед тем как забраться в коляску мотоцикла и убежать, решил пошутить над парнем, наставил на него пистолет, затем выстрелил, резко отведя в сторону ствол. Пуля прошла рядом. Это очень сильно напугало Мишу Губачева. Он долго трясся, приходил в себя. Мог стать заикой, если бы его неожиданно, вдруг не отрезвил голос соседки: ― «Мария, Мария, ты знаешь, тот молодой немец офицер, что квартировал у вас в доме, погиб. Я все видела своими глазами, забравшись на пригорок. Его этот, как там? Да, мотоцикл неожиданно накрыло снарядом». ― Лицо паренька тогда вдруг на мгновенье погасло, а затем осветилось. Он умел показать не только сопереживание, но и радость.

Я долго всматривался в лицо мальчугана и пытался понять его. Да, это не Володя Дубинин ― пионер герой Великой отечественной войны. Тот не дал бы убежать фашисту, сам бы уничтожил своими руками…. Он погиб за правое дело. Этот их привечал и ради чего? Ляляки ― шоколада.

Не знаю, как долго бы я всматривался в прошлое Миши Губачева, но меня вдруг стало затягивать во второй уровень существования и тут, кстати, до меня донесся голос товарища. Он вернул меня в реальный мир.

―Ну что? Что? ― ты связался со своим «героем» ― Михаилом Сергеевичем Губачевым? Хотя какой он герой? Ты, добрался до сути его нутра. Разобрался, что и как? Или чужая душа потемки, ― кричал и долго тряс меня за грудки Андрей Пельмин. Я помотал головой и увидел перед собой Игоря Луканенко. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя, прежде чем я открыл рот: ― Да, я добрался, но пока только не до самого Михаила Сергеевича, а до Миши Губачева ― паренька, встретившего в своем селе колонну фашистов. Что еще? Представляешь его мать уроженка Черниговской губернии. Она ведь могла жить где-то недалеко от Щурово.

―Семен, ты хочешь сказать, что теперь тебе моя помощь больше не нужна и для тебя забраться в голову бывшего президента СССР не представит особого труда? Можно и через его родительницу выйти на ….

―Игорь, тут ты не прав. Подумай, что говоришь? Родители: и славный боевой солдат ― отец Михаила Сергеевича за боевые заслуги он получил два ордена красной звезды и не одну медаль, ― и его мать уже давно на том свете. А мне как ты сказал, хода на второй уровень существования пока нет. Так что могу ли я отказаться от твоей помощи? Вот то-то! Нет! Не отстану я от тебя, буду ходить за тобой по пятам, пока не докопаюсь до истины.

―Хорошо Семен, я разве против. Ты знай, если что нужно, выходи на меня, помогу, без проблем, ― товарищ писатель махнул мне рукой и тут же исчез, будто его и не было. У меня хватало информации, чтобы заниматься Губачевым. Я мог недостающий материал взять, например, из интернета и продолжить рассказ жизни подростка из известного истории села.

Что еще я извлек из встречи с пареньком, выросшим в селе, в последствие ставшим генеральным секретарем, а потом и президентом СССР ― нечаянно, после разрыва с ним связи, одним ухом захватил странные слова: они отчего-то звучали на чистом немецком языке. Это не были слова Михаила Сергеевича Губачева. Мне трудно их перевести дословно. Однако смысл их я понял, так как много лет изучал немецкий язык, вначале в школе, затем в институте и, готовясь выйти на защиту диссертации при сдаче кандидатского минимума ― в аспирантуре. Смысл услышанного следующий: «фатер, фатер, то есть отец, отец, ну и что из того, что ты меня назвал своим прошлым именем, что из того? Я понимаю, оно тебе нравилось, но мне какого его носить, зная, что никакого брата у тебя не было. Не погиб твой брат Вальтер, не погиб. Ты, спасая свою шкуру, пошел на обман и достоин суда. Вся твоя идеальная жизнь и ломаного гроша не стоит. Ты ― фашист, ты не зря уподобляешь себя фюреру, ты без войны собрал воедино Европу. Так пойми! Европа ничто без России? Ничто! Запомни это, запомни. И еще? По мне жизнь лучше прожить не чужую, свою. А ты, ты жил до самой своей смерти чужой жизнью, чу-жой! Запомни это!

Странные слова на немецком языке поставили меня в тупик. Я не знал, что и думать. Конечно, они не случайны и как-то связаны с Михаилом Сергеевичем Губачевым. Что если мне полазать в интернете и я тут же, покинув балкон, поторопился к компьютеру. Однако мой поиск ничего не дал. Я постоянно наталкивался на Гельмута Геля и, отчаявшись что-либо найти лично о Вальтере, переключился на него. Что интересно, если об одном человеке в интернете ничего не было, то о Гельмуте Геле информации читать, не перечитать. Множество страниц. Он оказался известным в мире человеком ― одно время заправлял Германией, то есть был ее канцлером. Это он, а никто другой, вдруг объединил две Германии ― западную и восточную, не без участия Губачева. На одном из сайтов я нашел несколько слов и о самом Вальтере Геле. Он оказался старшим братом Гельмута и числился погибшим во второй мировой войне. Как погиб, где, когда, выяснить я не смог. Мне не удалось найти и ни одной его фотографии. Человека будто никогда и не было. Это было странно сознавать, и я поторопился забраться на странный сайт, тот который однажды мне помог найти работу писателя на втором уровне существования. Я пожелал связаться с Иваном Сергеевичем Тургеневым своим наставником и попросить его выйти на Мэтра. У меня вдруг появилась в голове шальная мысль получить информацию о Вальтере Геле на электронную почту. Фигурирует ли этот живший когда-то человек в так называемых ревизских сказках. Однако, чтобы я не делал все ― безрезультатно. И я, махнув на компьютер рукой, поторопился на балкон в надежде снова выйти на Игоря Луканенко. Все напрасно как бы я не настраивался на встречу. Просидел битый час. Ничего не помогло. Мой товарищ или был очень занят или же просто игнорировал меня. Такое тоже могло быть. Я был не всесильным.

Не знаю, сколько прошло времени в метаниях, но позвонил телефон и я отвлекся. На проводе был Юрий Александрович Шакин. ― Надо же подумал я, на ловца и зверь бежит, ― и ответил

―Алло, алло, я вас слушаю? Говорите? Алло! ― но видимо мой на тот момент отчего-то строгий голос ввел Юрия Александровича в замешательство, и он едва пролепетав: ― Здравствуйте, здравствуйте, я, я…,― осекся. Я тут же взял ситуацию в свои руки и закричал:

―Да говорите же вы, или перезвоните. Я ничего не слышу. Кладу трубку, ― это возымело действие и Шакин, откашлявшись без всякой необходимости прямо в трубку закричал: ― Здравствуйте Семен Владимирович, здравствуйте! Это вас беспокоит Юрий Александрович Шакин, ну ваш товарищ, вы обо мне еще помните, не забыли? Как вы поживаете?

―Да, поживаю. Вот недавно похоронил родительницу ― Надежду Кондратьевну. Она за меня молилась. Теперь я остался один. Ну конечно, не гол, как сокол. У меня есть жена, дочь. Вот уже и внук меня радует, но в тоже время я один. В настоящее время нахожусь в столице, если бы ты позвонил неделей позже, то и не застал бы. Я собираюсь скоро уехать на Брянщину, в Щурово. Ну, ты, не знаешь о таком селении, даже, наверное, никогда о нем и не слышал, ― я сделал паузу и хотел продолжить, но Юрий Александрович перехватил у меня инициативу и тут же выразил свои соболезнования, а затем, едва только услышав мои слова благодарности, вдруг торопливо, торопливо так заговорил:

―Семен! Ты ни разу не задумывался о нашей дружбе? Отчего мы вдруг сошлись? Ни разу? Я из села, то есть не москвич и ты из села, хотя почти всю жизнь прожил в столице. Сколько уже лет? Двадцать пять, или же тридцать? Может, я ошибаюсь, все сорок пять! Так! Я же всю жизнь проработал в Москве. Ты думаешь, я не знаю, не знаю, откуда ты? Да я хорошо все знаю! Моя мать из Черниговской губернии. Твое Щурово разве не было под юрисдикцией этого славного русского города Чернигова? А-а-а? Было! Было! Да ты и сам о том хорошо знаешь. Моя мать из Калиновки. У меня дядя Григорий из Калиновки и другой дядя Михаил из Калиновки, правда, я его совершенно не знал. Он умер, умер очень давно. Мама мне сказала от воспаления легких, а дядя Григорий говорил, что от тоски. Дядя Миша любил одну очень хорошую девушку и не смог ее забыть. Вот оттого и не выдержало у него сердце.

Неужели Юрий Александрович все знал и молчал, скрывал от меня. Наверное, считал, что не пришло время. И вот сейчас отчего-то вдруг сам позвонил и разоткровенничался.

Он долго говорил, словно защищал докторскую диссертацию ― это не то, что кандидатскую ― время не ограничено: живо, горячо. А я слушал, не нарушая льющийся поток слов. Иногда он чтобы убедиться: я не ушел, все еще на проводе, спрашивал у меня о чем-то и после моего: «Да-да, такое было. Мать мне рассказывала», ― продолжал свою речь. Что интересно было сознавать: крутит нами жизнь. Из разговора, я для себя выяснил, что дядя моего товарища ― Михаил Кондратьевич умер молодым парнем. Данное событие могло быть и в другой параллельной жизни. Значит, моя мать Надежда Кондратьевна еще до моего рождения могла остаться вдовой, затем встретить однажды на базаре моего отца. Он до войны работал в Щурово в артели имени Чкалова сапожником. На момент встречи ― это конец сороковых годов, Владимир Иванович был бы отличным мастером. И мою будущую мать могли привлечь женские сапожки, он их шил, не хуже чем его двоюродный брат Максим ― наставник и учитель отца. Для Надежды Кондратьевны ― работницы Щуровской больницы ― фельдшера, мой будущий отец был бы хорошей партией. И, конечно, после их женитьбы появляюсь я. Да! Да! Да! Я жив и жив не только в этом мире, но и в параллельном. Правда, там я, начав обучение игры на баяне еще в школе, беря уроки у учителя рисования Владимира Григорьевича, отца фельдшерицы Людмилы ― он неплохо играл на этом инструменте, ― продолжил бы их в Гомеле в музыкальном училище имени Соколовского. До призыва в ряды Советской армии, я бы достиг неплохих результатов и после курса молодого бойца вместе с двумя парнями, призванными из Горьковской консерватории попал бы не в третью батарею, а в музыкальный взвод. В этом мире, то есть для меня реальном, я в армии обучился военной специальности вычислителя, выступал в свободное время в клубе с музыкальными композициями на баяне, а еще выбился в барабанщики батареи и то по причине того, что командиру ракетной бригады вздумалось, чтобы солдаты маршировали под бой барабанных палочек. Мне не хватило умения лихо играть на баяне. А еще лучше было бы, чтобы я дудел на трубе. Не оттого ли я после отказался от карьеры музыканта раз и навсегда, усмотрев в произошедших событиях свой другой путь. Хотя, я так мечтал о музыке. Барабанный бой палочек о мешочек с песком, ― его в музыкальном взводе бригады использовали для учебы и сейчас, нет-нет, и звучит в моих ушах. До каких пор это будет продолжаться, не знаю Там-та-та-там. Там-та-та-там. Там-та-та-там! ― слышу я и вдруг ни с того ни с сего начинаю идти строевым шагом.

Високосный год отличался от предыдущих лет. Все в нем было не так. И зима, не зима. И весна началась задолго до официальной ее даты, то есть не в марте, а отчего-то в феврале. Сплошная путаница. Не зря люди в мире говорят о глобальном изменении на Земле климата. В этот страшный год умерла моя мать. Я боялся возвращаться в Щурово, тянул до последнего дня, переносил и переносил дату отъезда, пока мне однажды не позвонила дочь Елена Прекрасная и не рассказала о том, что ей приснилась бабушка Надя и это не первый раз. Она красила яйца и пекла куличи, то есть готовилась к Светлому Воскресенью. ― Ты же, пап знаешь, скоро будет Пасха. В этом году она приходится на май-месяц. Бабушка нас ждет, ждет, что мы приедем в Щурово и отправимся на кладбище.

―Да! Да! Скоро Пасха! Я ведь знал, помнил об этом празднике, а тут вот неожиданно случился какой-то провал в памяти, как мог забыть, забыть о том, что время не стоит на месте. Мне нужно быть в Щурово хотя бы за неделю до Пасхи, а то и две. Сегодня вечером я обязательно позвоню твоему крестному Федору Владимировичу и обо всем поговорю. Что еще? Посевная страда может еще и не в разгаре, однако, я думаю, что Валентина Максимовна давно уже готовит рассаду. Все подоконники у нее плотно заставлены посудинами…, ― помолчал и утвердительно выбросил: ― Ты права, нужно ехать. И вам тоже следует определиться с выходными днями, взять билеты на поезд туда и обратно. Я вас встречу на железнодорожном вокзале в Климовке, затем провожу. Дел у меня там, в Щурово будет предостаточно, расслабляться, не следует, так что….. ― выдал я без задержки, ― хорошо, что напомнила, ― и замолчал.

То, что мне необходимо было уже отправляться в дорогу, я выяснил, позвонив брату. Он сам собирался выйти на меня, но я его опередил. Рассчитывая на продолжительный разговор, я расположился на кровати, прежде подняв как можно выше подушку, дабы находиться в полу сидячем положении. Федор Владимирович сообщил мне о договоренности со знакомым трактористом. Он обязался запахать огороды, его и родительницы, теперь уже мой. После разговора с женой Светланой я назвал брату день отъезда и завел разговор о семенах.

―Семен, я, ты должен об этом знать, занимаюсь лишь только технической частью, а то, что нужно посадить или же посеять на огороде это к Валентине Максимовне, передаю ей трубку.

―Хорошо-хорошо, ― ответил я с небольшой иронией в голосе, и тут же соскочив с кровати, поторопился на кухню, чтобы, так же как и брат, передать трубку своей жене со словами: ― Светлана, Светлана ….. ― Валентина ― жена Федора желает с тобой поговорить о семенах.

У меня не было времени подготовиться к отъезду, даже побегать по магазинам и то не получилось. Я занимался внуком, а жена с дочерью Еленой Прекрасной и Юрием Александровичем нашим зятем отправилась за подарками и всем другим, что мне могло понадобиться в дороге.

Что я могу сказать: семян Светлана накупила довольно много, самых различных культур, среди них хватало цветов, даже экзотических, которые у нас на Брянщине вряд ли могли вырасти.

Из Москвы до Щурово я отправился чуть свет и поэтому еще засветло подкатил к воротам.

У дома я застал брата Федора Владимировича. Он в ожидании сидел на скамейке и курил, завидев меня, поднялся, подошел к машине:

―Молодец, ты подоспел как раз вовремя. Через полчаса приедет трактор. Уже думал без тебя начать, ― помолчал, затем, вдруг не удержавшись, резко взглянул на меня и продолжил: ― А может, мне не нужно было суетиться? Может я зря все это затеял? Наша родительница считала, что тебе будет достаточно той земли, что во дворе? ― И отчего-то не дождавшись от меня ответа, пока я не вылез из салона, Федор сорвался с места и побежал открывать ворота.

Машину оставлять у обочины на трассе не следовало. Это было опасно. Загнав автомобиль во двор, я не препятствовал заезду трактора на огород. До него он мог добраться, доехав до конца улицы ― это метров триста и затем, обогнув ее, вырулить на грунтовую дорогу. Она шла параллельно трассе, по линии раздела, между частной землей и бывшей совхозной, на которую уже замахнулась животноводческая корпорация занимавшейся разведением аргентинских пород скота.

Загнав автомобиль во двор, я тут же поторопился ответить на вопросы брата, упомянув про эмбарго, введенное нашей страной на ввоз сельскохозяйственной и другой продукции из Европы. Федор тут же откликнулся: его видимо интересовала данная тема, и он горел желанием поговорить.

― Не пойму, зачем нужно было нашему правительству это делать? Теперь мы, ввозим норвежскую семгу, латвийские шпроты из Белоруссии и не только эти продукты: персики, абрикосы, апельсины, даже бананы. Что нельзя было подумать и найти другой выход?

― Думаю, что можно, ― ответил я. ― Надо, прежде всего, развивать свое сельское хозяйство. Вкладывать в него деньги, а не субсидировать не очень уж и дружественные по отношению к нам страны Европы, закупая у них продукты. Ты заметил, что даже вы, сельчане не хотите заниматься подсобным хозяйством. Из года в год, что шагреневая кожа уменьшаются засеваемые наделы. Не из-за того что у вас кто-то отбирает земли, нет. Не выгодно и тяжело заниматься огородами. Легче купить. В Щурово можно по пальцам пересчитать людей, которые еще держать коров, свиней и другую живность, ― помолчал, а затем продолжил: ― Я, конечно, не вводил бы запреты на ввоз продуктов, хотя это через год-два тоже сработает. Мне представляется, что можно было ограничиться списком тех культур, которые могут давать неплохие урожаи у нас в стране и увеличить на них в два-три, а то и более раз пошлины на ввоз. Тут же выросла бы цена, и это подтолкнуло нашего крестьянина распахать брошенные земли. Он бы с удовольствием повез свою продукцию на рынок. Я, думаешь, зря решил не бросать огород? ― помолчал и продолжил: ― Нет! Не зря. В этом году на питание будет уходить почти вся зарплата. Но думаю не у меня.

―Я тоже пока копаюсь в огороде, ― ответил брат, ― но, знаешь, приходится многое из выращенного урожая просто выбрасывать, не поедается.

Да, задумался я, наверное, оттого Валентина Максимовна и пытается при каждом моем отъезде в Москву забить машину передачами сыну, да и нам: мне и Светлане, включая Елену Прекрасную, «отваливает по полной», порой переживаешь: выдержит ли автомобиль, того гляди колесо лопнет.

Нам, в ожидании приезда трактора хватило времени: мне перекусить жареной курицей с хлебом ― остатками от дорожного пайка, брат отказался и затем вместе попить кофе из термоса. Выбравшись на улицу, мы увидели неторопливо тарахтящий «Владимировец». Тракторист не стал останавливать машину, лишь слегка притормозил и посигналил нам, давая понять, чтобы мы шли на огород, затем прибавил скорость. Федор, тут же сделав последнюю затяжку, бросил на землю сигарету, затушил ее носком сапога и, разворачиваясь, сказал:

―Ну, пошли что ли, а то «промахнется», заедет не на тот огород ― чужой. Зачем платить лишние деньги, ― и уже на ходу сообщил: ― вспахать сотку стоит сто рублей. Там у нас сколько? ― принялся подсчитывать, вспоминая осеннюю пахоту. Мать уже лет десять как полагалась на моего брата. А сейчас вот и я из-за задержки в Москве и незнания людей села был вынужден платить его знакомому. Я, правда, попытался спросить у Федора о конюхе Павла Ивановича Чичикова ― Селифане, ― он мне бы и за бутылку вспахал, ― но брат, махнув рукой, выдал: ― А-а-а! Что о нем говорить. Загнулся, от водки, ― умер месяц назад. Одно время он куда-то со своим семейством уезжал, наверное, следом за хозяином, но потом вернулся. То ли тот дал ему от ворот поворот, то ли самому жить на чужбине не понравилось. И все бы ничего, но представляешь, отчего-то затосковал и начал запивать пуще прежнего. Из-за этого его красавица жена Алла сбежала из Буговки и с детьми перебралась в Щурово. Живет тут с одним мужиком. Он работает в поликлинике шофером, возит на уазике нашего главного врача ― Александровну. Правда, не только один Селифан умер. Здесь на вашей улице перед ним отправился на тот свет Февраль. Да и муж Алины Пленный очень плох, наверное, не выдержит, ― умрет. Что еще? Чуть было Бройлер не отбросил коньки, чудом выкарабкался. ― Я ничего не смог сказать в ответ, лишь только с разочарованием хмыкнул. Стоило мне уехать на какой-то месяц, более и вот село не узнать. Господь Бог не поленился, многих из тех людей, которых родительница называла «мертвыми душами» прибрал к себе. Прости их грешных. Пусть земля им будет пухом. Разными путями все мы стремимся в лоно к Всевышнему.

Федор Владимирович неторопливо шел на огород время от времени оглядываясь. Я за ним. Поравнявшись с яблоней Пепин-Шафран, которую он по моей просьбе изрядно искромсал бензопилой, оттого что многие из ее ветвей засохли, ― остановился и принялся рассматривать толстый шершавый обрубок ― ствол, на котором вверх тянулись молодые побеги.

―Да-а-а, Семен ты был прав, что не позволил мне полностью спилить дерево. Глядишь, яблоня еще и оклемается, разбросает свои ветви. Яблоки на ней были хотя и мелкие, но неплохие.

Я тут же отозвался, правда, замысловато, добавив немного мыслей из другой темы, на тот момент волновавшей меня:

―Жизнь ― великая штука, ― сказал я. ― Неизвестно, где она прорвется. Неизвестно, в какой такой момент из под коры на стволе времени, вдруг вылезет слепая почка. Даст побег. Он, этот побег, прижавшись к основному своему созданию ― стволу, начнет расти и крепнуть. До каких пор? Тоже неизвестно, ― выдохнул я из себя и устремился за братом. Мои фразы подобно ветерку наткнулись на его спину и погасли. Он ничего не ответил. То ли не услышал, то ли не захотел продолжать беседу. Не до этого было. На огороде слышалось тарахтение «Владимирца».

Мы вышли на огород и поспешили к грунтовой дороге, которая стараниями Кадаша никогда не зарастала травой и не заносилась снегом: он дабы не маячить перед окнами лесничества тайком возил по ней из леса на тракторе полные телеги дров для жителей Щурово.

Не выходя на дорогу, Федор Владимирович, остановился на обочине. Я тоже. Долго ждать тракторист нас не заставил и вот мы уже разговаривали с усталым невысокого росточка мужиком, заросшим трехдневной, а может и более… ― седой щетиной на впалых щеках. Привести себя в порядок ему видно было не до того: в разгаре весна и можно, если не лениться ― хорошо, заработать. Он был стар, как и его чудо техники, перекочевавшее из прошлого века в настоящий ― двадцать первый.

―Ну что, цены мои вам известны, ― сказал он. ― Можно, приступать? Как там говорят: «С Богом!» ― Мужик вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул головой. Он тут же развернулся и полез в трактор. После того, когда чудо техники сдвинулось с места и отправилось на стартовую позицию, Федор не удержался и негромко спросил:

―Знаешь, кто это? ― и, не дождавшись ответа, назвал фамилию. Она мне попадалась в Щурово и не раз, однако визуально человек мне был незнаком. Брат сделал паузу и продолжил:

―Это тесть бывшего главного врача Григория Семеновича, недавно скончавшегося. ― Затем добавил: ― Ему сейчас несладко. Дочка жила почти рядом и вот перебралась в Климовку, не захотела жить в Щурово: тошно ей и одиноко находиться в доме, в котором счастливо провела много лет с супругом. Надо же вот, вдруг, такому случится? Никому не пожелаешь.

Я иначе взглянул на мужика на тракторе. Он с женой можно сказать остался один. Уже запросто так не заглянешь к дочери в гости, не проведаешь, не поговоришь с внуками. Хотя они и разные от разных мужей, но они родные. Их наверняка будет не хватать.

―Да это так. Но ведь что получается? Другой стороне тоже сейчас не очень хорошо ― бывшей подруге дочери этого тракториста ―Людмиле, ― вытолкнул я из себя. ― Способна ли она не ревновать своего мужа к бывшей пассии? Что, если Олег, возвращаясь из Москвы, заглянет раз-другой на огонек, а там и задержится у своей бывшей, в Климовке?

―Да все может быть. Любовь у Олега к Людмиле уже не так крепка, как раньше? ― пнув, носком сапога, комок земли, сказал брат, а затем, поразмыслив, неожиданно продолжил: ― Хотя вряд ли! Он к женщинам давно остыл. Ему теперь не нужна ни первая, ни вторая жена. Не зря же мужик торопиться в Москву ― на заработки. Мог бы и в Щурово устроиться. Мастер на все руки. Ходи по домам занимайся ремонтом. Каждому нужно что-нибудь сделать в доме. Неплохие деньги зарабатывал бы. Он даже тебе мастер-класс показывал: учил, как класть плитку в ванной. Вон наш родственник Дадон из Вариново не смотрит в сторону столицы. Зачем, говорит и тут работы хватает. Он прав. Что еще? Не хочешь, например, дело иметь с хозяевами. Есть в Щурово фирма. Она, скупив за копейки земельные паи у крестьян, завезла из Аргентины быков и коров мясной породы. Сейчас развернулась, занимается животноводством. В детстве Олег любил на лошадях скакать в ночное. Его друзья работают ковбоями. И он мог бы. Его направляли на обучение к заезжему американцу. Отмахнулся рукой: «Не-е-е. Мне дома у юбки тошно сидеть. Я по натуре цыган. Сегодня здесь, завтра там». ― Это его слова. Не знаю, может и образумится. Глядишь, однажды останется дома. Что ради семьи не сделаешь. Не знаю. Утверждать не буду.

Трактор, надрывно урча двигателем, тянул плуги. Он с трудом справлялся со слежавшейся за зиму землей. Не хватало влаги. Все оттого, что зима была сухой, снега выпало очень мало.

―Может, пойдем, не будем человеку мешать работать? ― сказал я и посмотрел на брата.

―Не-е-е! ― ответил Федор, ― ему, нужно будет подсказать, в каких следует пахать границах. А то напашет.

Брат был прав. Проложив борозду, мужик остановился и принялся что-то показывать нам рукой.

―Ты, давай иди на тот угол, а я на другой, ― тут же сказал Федор, и мы торопливо разошлись.

Трактор снова затарахтел и двинулся вперед. Затем, оставив за собой черную полосу, ― след, подняв плуги, тесть бывшего главного врача, развернул его на девяносто градусов и направил в мою сторону, едва поравнялся со мной, ― я тут же уступил путь, ― двинулся в направлении Федора. Обозначив границы огорода, мужик, махнув нам рукой, принялся нарезать круги. Теперь ни я, ни брат трактористу были не нужны, хотя при наличии глаза мужик пахал более ровно, не углублялся чрезмерно плугами в землю и не задирал их вверх. Чтобы не давать мужику расслабляться, мы остались и, разговаривая, время от времени контролировали его работу. Лишь в одном месте тесть главного врача не удержал плуги и на поверхность огорода выпростался белый песок. Мой брат Федор тут же ему крикнул и шутливо показал рукой у глаза, типа: «Смотри, получишь у меня», на что мужик развел руки. Я его жест для себя объяснил просто, ― бывает и на старуху проруха.

Огород был вспахан и я мог немного вздохнуть, прежде чем земля прогреется и будет готова для посадки картофеля. Однако кроме огорода мне необходимо было заняться двором, то есть землей, которая находилась в его пределах. Раньше, в детстве мы ее копали лопатами. Мать распределяла землю на делянки в зависимости от того, что на ней собиралась сеять и в свободное от школьных занятий время то я копал, то мой брат. Сейчас положение было другим. У Федора в сарае стоял мотоблок, и он пообещал дня через два приехать и обработать двор. Мне же он посоветовал разбросать удобрения: остатки куриного помета, золу, убрать сломанные и разбросанные ветром ветки от ближайших деревьев, одним словом подготовить землю. Я покивал головой и, отдав подарки из Москвы, хотел было его подвести до дома, но брат, указав глазами на велосипед, стоявший у забора, отказался:

―Нет-нет! Ты лучше приберись в доме, протопи его, как следует, а то ведь я экономил газ, ― держал плюсовую температуру и всего лишь. Затем, отдохни с дороги. Работы у тебя будет навалом.

Я согласился и, выпроводив Федора, занялся домом. После немного повалялся на диване.

Вечером мои мысли остановились на Людмиле. Желание, понять какие она могла испытывать чувства, глядя на соперницу при случайных встречах в Климовке в больнице не пропали даром: я не раз замечал, что иллюзорное может воплощаться в жизнь. Для меня не стало странным то, что через какое-то время женщина мне позвонила. Подняв трубку, я услышал мягкий голос и тут же понял ― на проводе она, никто другой. Хотя я знал, могли позвонить и матери, так как не все люди знали о кончине, несмотря на то, что были публикации в районной газете о соболезновании от администрации школы, где родительница долгое время работала и другая ― от администрации села. Может оттого, что однажды ее поздравил с девяностолетием сам президент.

Я часто предугадывал события. Для меня порой было достаточно о ком-то задуматься и виртуально пообщаться, как этот человек неожиданно попадался на глаза, например, в толпе людей, забирающихся в вагон метро. Я, считаю, люди зря говорят: мысль не материальна. Зря! Еще как материальна.

Людмила сообщила мне, что она дежурит. В настоящее время на участке все спокойно. А еще вдруг выдала:

―А хочешь, я приеду, поболтаем. Тебе, наверное, невмоготу одному находится в пустом доме…

―Да тут ты права. Мне немного не по себе. Я хочу тебя увидеть. Однако тебе не следует приезжать, так как для этого я обязан буду сделать заявку не от имени матери, а от своего. Это ни к чему хорошему не приведет. Щурово ― не Москва. Твой приезд вызовет в селе нежелательные разговоры. Поговорить мы можем и по сотовому телефону. ― Женщина нехотя со мной согласилась и, назвав свой личный номер телефона, положила трубку. Я ей тут же перезвонил.

Мы разговаривали минут тридцать, пока на «скорую помощь» не поступил вызов, после чего Людмила, прервав разговор, отключилась. Однако вовремя нашей беседы я многое о ней разузнал. То, что фельдшерица ничего не скрывала, мне, как писателю, было понятно, ей приходилось многое видеть ― работа не для слабаков. Нервы ― на пределе. А еще если все переживать в себе и не обращаться, как это принято на западе, к психоаналитику можно и свихнуться. Чтобы этого не произошло для нас русских лучше все, что накопилось на душе тут же выложить попавшемуся случайно, а может, и нет – внимающему слушателю? В настоящее время для Людмилы этим слушателем был я. Она, задолго до нашего знакомства, зная о моем существовании от матери, приняла меня с первого дня встречи ― работы на огороде у Валентины Максимовны. Несмотря на разницу в возрасте я был женщине близок, и оттого Людмила обращалась ко мне запросто ― на «ты».

В день смерти моей родительницы Людмила дежурила, я думаю, неслучайно. Она приезжала на вызов и пыталась спасти мою мать. Еще девочкой Людмила тянулась к моей матери и вовремя школьных перемен, доверяла ей свои сокровенные мысли, например, испрашивая совета по примирению неожиданно рассорившихся родителей. Однажды, встретившись с моей родительницей в школе ― это было после окончания Людмилой медицинского и назначении ее на работу в Климовку, ― девушка долго сокрушалась о том, что не отправилась в музыкально-педагогическое училище. «Я бы сейчас пела на сцене» ― сказала она матери. «А что тебе мешает?» ― тут же отреагировала моя родительница: «Если у тебя лежит душа, ― иди в Дом культуры и пой. Там есть народный хор. В нем заправляет твой отец, несмотря на то, что он художник. Иди! Работе это не помешает. На выходные ты наверняка будешь здесь в Щурово ― дома». ― И мать хитро посмотрела на девушку. Она знала о симпатиях ее к Олегу. Тот часто на переменах в школе дергал девочку за косички. Правда, он не обходил стороной и Ленку, сверкавшую голыми коленками. Людмила послушалась совета матери и стала петь. Жена моего брата Валентина Максимовна, присутствуя на мероприятиях в Доме культуры, не раз слышала голос Людмилы. Он был различим даже в гамме с другими голосами, и хорошо выделялся. Она часто восторгалась: «Да-а-а, хорошо поет Людмила, хорошо», а еще говорила: ― «Зря она похоронила свой талант, зря». Что еще? Я думаю, неслучайно однажды вовремя ее дежурства что-то пошло не так, неожиданно поломалась машина, и Людмила не пересеклась с бывшей супругой Григория Семеновича, ― этой самой Ленкой ― то есть Еленой Геннадиевной тоже медичкой в прошлом соперницей: было время, вместе гонялись за Олегом. А так бы ей пришлось поучаствовать при транспортировании тела главного врача из Брянска. Неизвестно что бы произошло. Вряд ли эти две женщины разошлись бы мирно. Есть моменты в жизни любого человека, описать которые просто невозможно. И чтобы не испытывать судьбу видимо Создатель разводит людей по разным сторонам.

Не наговорившись с Людмилой по телефону вечером, я ― это было уже на следующий день, отправился к женщине домой. Для этого посещения неожиданно появился благовидный предлог: меня вызвал ее сын Иван: ― у него не шла компьютерная игра. Во время разговора с парнем, я чувствовал стоящую рядом Людмилу. Для того чтобы принять этот факт, у меня уже не было необходимости забираться на второй уровень существования. Я внял предостережениям Луканенко и довольно быстро научился, как-то обходится, пользуясь реальным миром. Не знаю, чем это было вызвано, может обострением интуитивного аппарата организма, о котором неоднократно говорил Игорь: «Ты, Семен должен научиться чувствовать будущее. Это как второе дыхание у бегунов на длинные дистанции. Понимаешь? Только тебе для этого нужно себя изо дня в день тренировать».

―Вот оно и пришло, ― негромко крикнул я, лишь только положил на аппарат трубку, ― пришло! ― И принялся собираться в гости к Людмиле. При этом я уже не оставлял женщину одну даже тогда, когда оголялся при переодевании ― пытался с ней разговаривать. Мне хотелось выяснить, что же произошло в девяностых годах после того когда Олег окончил сельскохозяйственное училище. Он тракторист, а она как ни как фельдшер ― специалист среднего звена. Ну ладно отношения в школе. То все несерьезно. Отчего он, вдруг попался ей на пути. Отчего глаз не бросила на какого-нибудь врача. Что в нем зацепило Людмилу. Кто был инициатором их встречи, и где все произошло? Ох уж этот Олег: сумел и с одной девушкой пожить и с другой. И ту любил и другую и они его тоже любили. Правда, до поры до времени. А может и не любили? Возможно, к браку с Олегом Людмилу подтолкнуло простое любопытство или же безысходность. Сколько было тогда ей лет ― двадцать пять? Я принялся подсчитывать и пришел к выводу ― двадцать четыре ― все равно много. У ее сверстниц обычно уже по полу ребенок ползал, а то и не один. Таких, как она великовозрастных девушек парни за глаза называли «старухами». Это сейчас время изменилось: девушки пытаются достичь положения: получить не только профессию, но и найти работу, а уж затем рожают и, как правило, это происходит в возрасте близком к тридцати, а то и старше. Наверное, возраст подтолкнул Людмилу после окончания медицинского училища, несмотря на то, что Олег на то время был уже женат на ее школьной подруге, подойти к нему. А может быть язвительные слова Ленки неожиданно «окольцевавшей» парня. «Мой Олег, мой! Нечего тебе на него заглядываться, нечего!»

Я забрался в машину и покатил по улице при этом не оставляя без внимания Людмилу. Она как-то раз мне обмолвилась, что их сближению помогло приглашение на день рождения к бывшей однокурснице из медучилища. А еще то, что ее школьный забияка оказался один без сопровождения супруги. На тот момент отчего-то поцапался с Еленой Геннадиевной, и та наотрез отказалась пойти, а для того чтобы оправдаться перед именинницей вызвалась подежурить в больнице вместе с молодым врачом перспективным специалистом Григорием Семеновичем. С ним дежурство всегда пролетало незаметно ― быстро.

Чего примечательного было на том дне рождения подруги жены, да и его тоже? За Олегом не было глаза, а еще он тайком не раз хватал девушку за попу. А еще то, что празднество закончилось очень поздно, и хозяйка оставила честную компанию на ночевку у себя в доме. Отдыхать легли на полу, не раздеваясь, как говорят штабелями. Людмила все сделала, чтобы оказаться замыкающей «девичье царство», за ней рядом лежал Олег и другие ребята. Он был на тот момент парень не промах и едва погас свет, принялся тискать девушку: забирался в самые сокровенные места. Она же отчего-то стеснялась дать парню отпор, если и сопротивлялась то не активно. Услышав в темноте чей-то голос: «Да спите вы уже!» ― Людмила и вообще опустила руки. Олегу того и нужно было, разошелся пуще прежнего. Чуть было не изнасиловал девушку. Может быть, это его нахальство, и забылось бы, Людмила в будущем нашла бы себе другого ухажера, вышла бы за него замуж, а может быть осталась в старых девах. Однако было одно «но». Не зря же в Климовку приехал Григорий Семенович. Правда, он тогда был всего лишь молодым специалистом и в район попал по распределению. Парень был женат, у него рос ребенок. Его супруга тоже была медиком, по специальности психиатр, однако ей отчего–то в Климовке не нашлось места и женщине пришлось устроиться на работу в Брянске. Молодые люди, посовещавшись, решили не конфликтовать и пожить пока раздельно. Затем Григорий Семенович должен был, поработав несколько месяцев подать заявление о переводе в областной город и переехать к жене и сыну. Однако перевестись ему помешало то, что жена неожиданно загуляла. О чем возможно, сообщил сам любовник, исполнив роль доброжелателя в кавычках. Начальство больницы, видя метания молодого специалиста дабы взбодрить его, повысило в должности и отправило в Щурово. Елену Геннадиевну ― дочь тракториста он забрал с собой, может оттого, что пожалел женщину: ей приходилось изо-дня в день ездить на работу за тридцать километров. А еще Елена Геннадиевна была очень чуткой и внимательной к пациентам, с работой справлялась безукоризненно. Это в ней больше всего и подкупило молодого врача. А уж здесь в Щурово из-за Григория Семеновича и разгорелся весь сыр-бор. Да он и сам о том тогда и подумать не мог. Олег еще в Климовке стал ревновать жену к молодому врачу задолго до того момента, когда они ощутили друг к дружке симпатию. Так часто бывает, что близкий человек сам того, не сознавая, подталкивает другого близкого человека к измене. Зря Олег с горячим воображением изо дня в день напоминал своей Елене Геннадиевне о достоинствах Григория Семеновича, которые могли ее прельстить. Зря. Вычеркнул бы Григория Семеновича из своей жизни и все. Так нет же.

Дорога до дома Людмилы у меня не заняла много времени, хотя я, чтобы не вытрясти из себя душу ехал неторопливо, едва забираясь стрелкой спидометра за двадцать километров. Держать допустимую скорость ― шестьдесят было просто невозможно. Надежда в будущем была на нового «губернатора» ― мужчину, сменившего дебелую женщину. Он с самого начала своего правления принялся приводить село в порядок, прежде поправил мемориал воинам-защитникам родины, ― село потеряло более пятисот человек, затем Губернатор освободил от долгостроя Советской власти, отдав на растерзание одному местному предпринимателю много лет стоящий не доведенный до сдачи Дворец культуры. Тот не стал тянуть и тут же принялся за работу. Что еще? Привел в порядок парк.

Меня в доме ждали, даже дочь Олега и Людмилы, правда, лишь только для того чтобы, поприветствовав меня закрыться с подругой дверью в отдельной комнате. Затем Иван. Он меня буквально «атаковал». Людмила находилась рядом, но при сыне не имела права открыть рот. Я был весь в распоряжении парня, пока не помог ему запустить игру. Для этого мне, оказалось, достаточно было почистить жесткий диск, то есть удалить временные файлы. Минут десять и Иван, поблагодарив, сразу же от меня отстал. После чего я тут же перешел в распоряжение его матери. Она пригласила меня следовать за собой при этом, не упустив возможности, пожаловаться:

― Он меня с этим компьютером порой доводит до белого каления. Я скоро с ним свихнусь. Олегу хорошо: немного побыл, да и то вне дома, обычно то у матери сидит, то у сестры, но чаще всего околачивается у друзей, а затем сумку на плечо и в Москву, а я тут за него отдувайся. Мне порой бывает достаточно одной дочери. Она уже подросток и за ней нужен глаз да глаз. Заперлась вон, что зря? Снова что-нибудь замышляет с этой своей…. Прости господи…. ― помолчала и выдала: ― Надо же было девкам такое учудить: забрались в цветущие подсолнухи, разделись до нага, сделали с помощью сотового телефона сэлфи и выложили фотки в «социальные сети». Вот так! ― выпалила женщина. ― А я теперь выслушиваю от своих подруг и знакомых: «А дочка-то у тебя о-го-го. Еще та бестия будет».

―А что Иван? Это если не зацикливаться на компьютере? Он-то у тебя другой, серьезный, наверное, радует материнскую душу? ― спросил я.

―Да-а-а одно время он меня радовал! Это пока не ушел из колледжа…, ― и неожиданно остановилась. Я тут же налетел на женщину. Как говорят, не успел среагировать ― затормозить. Чтобы не упасть, я обхватил ее руками и с трудом нашел равновесие.

―Да у нас с тобой что-то заманчивое происходит, то однажды завалились на кровать, то вот, чуть было, не разлеглись на полу. Прямо на подходе к кухне. Ни как ни найдем место. Получается, какая-то невезуха! ― Женщина весело засмеялась и, вдруг почувствовав мою дрожь, поспешила от меня отстраниться, затем прошла на кухню. Я за ней следом.

По вопросу детей Людмила была права. Дети всегда требуют пристального внимания, а тут в силу своего возраста им без отца, без его доверительных бесед, личных примеров здесь в Щурово, а не там где-то в далекой Москве не обойтись. А этих доверительных бесед не было. Что еще? Не было и личных хороших примеров. Отец без устали смолил сигарету за сигаретой и Ивану передал эту пагубную привычку. Тот, обучаясь еще в последнем классе школы, не зарабатывая, хотя бы на карманные расходы уже стал отчего-то считать себя взрослым и заставил себя таковым признать. Он то и дело, требовал от матери деньги: «Да знаешь ты, ― кричал он, вытаращив глаза, ― у меня пустая пачка, ― лез в карман, доставал и снова кричал: ― Вот, посмотри! Что я буду курить? Что?» ― Получалось так, что курево, ― это что-то очень важное неподлежащее даже обсуждению, без него человек может и умереть. Чушь какая-то. Ну, пустая пачка, ну и пустая. Главное чтобы в холодильнике не было пусто. Да, и на плите в кастрюльках что-то плескалось съедобное.

Женщина согрела воду и заварила чай, достала из стола в вазах печенье, конфеты и принялась меня угощать.

Я пил небольшими глоточками ароматный напиток и смотрел на женщину. Не удержался и спросил:

―Людмила, а вот сейчас, по прошествии многих лет Олег тебя к другим мужчинам ревнует?

―Ревнует еще как! Хотя совершенно мной не интересуется. Я не помню его ухаживаний. Все что было это было давно. В другой жизни. Разве трудно подать мне пальто, взять из рук тяжелую сумку с продуктами. Я для него обычная вещь, предмет интерьера… ну, что угодно, но не женщина, не жена. Что-то ушло из нашей жизни. Ушло безвозвратно, ― сказала Людмила и замолчала, правда, ненадолго. Она стремилась выговориться.

―Я не раз ему говорила, Олег, не уезжай, останься дома, даже пугала, что однажды загуляю. Однако он глух к моим словам, не замечает того, как я разрываюсь на части в желании создать в доме уют. Я из-за него, когда он не в Москве, порой после работы не хочу идти домой. То у матери с отцом задержусь, то забегу посидеть к подругам. А он кричит: «Только поймаю тебя с кем-нибудь, убью заразу». Конечно, это все фигня. Толкнуть он может. Еще как! Помню, однажды летела…. Хорошо, что упала на мягкое, а то бы и разбилась. А чтобы замахнуться кулаком: ― нет и нет. Я ни разу в жизни не ходила с синяками на лице.

―Это хорошо, что не бьет, ― сказал я. ― Кулаками жизнь никогда не наладишь. Однако и жить с человеком, который не желает тебя выслушать, найти точки соприкосновения, все равно, что и не жить.

―Да это так. Смешно, но я порой жду момента, когда он меня ударит, тогда все брошу и уйду. Он это знает. Хотя мне и не куда уходить, но я уйду и дня не останусь в его доме. Мать с отцом не выгонят. Примут. Приду и скажу: «Здравствуйте вот и я. Да уж если будет туго, прижмет, то и к тебе в двери не испугаюсь, постучусь. Что не пустишь в дом, пожить?».

Мне понравилась решительность женщины, блеск в ее глазах импонировал. Она даже про свой чай забыла. Чашка ни разу не пригубленная стояла на столе и остывала. Я заметил: женщина была на все способна. Глядя на нее, я задумался: неужели приезжая в Щурово к родителям за долгие годы она мне так нигде и не попалась на глаза? Лишь только в парнике Валентины Максимовны, когда я вместе с братом и другими женщинами высаживал рассаду в открытый грунт ― на огород. Да не может того быть. Нужно лишь только найти время и покопаться у себя в памяти. Я найду ее хотя бы для того, чтобы можно было забраться в будущее и выйти на одну из своих параллелей жизни. У меня, не должна жизнь ограничиваться нулевым уровнем существования. Мне в случае необходимости помогут мои товарищи писатели: Луканенко, Пельмин, да и земляк Голвачов.

Отправившись, домой, я по дороге обогнал тарахтящий трактор «Владимировец». В нем, сосредоточенно уставившись в землю, сидел тесть бывшего главного врача. Он зарабатывал деньги: пахал людям огороды. Глядя на пожилого мужчину, я попытался его понять. Наверняка зять тракторист ему был ближе чем, зять врач. Не зря же, по словам брата, он не хотел принять развод дочери и первое время не препятствовал встречам Олега с сыном. Неизвестно отчего эти встречи вдруг прекратились? Может после случайного разговора двух мужей дочери: настоящего и бывшего? Врач, тогда с трактористом, забыв о манерах приличия, был несколько груб, налетел, что тот коршун: «Ты же мужик, не баба, пойми это! ― кричал Григорий Семенович: ― Ты что сына своего титькой кормил, не можешь от него оторваться? Что ты к нему прилип? Заведешь еще и не одного. Я тоже переживал за своего ребенка, мучился, но бросил, и ты своего бросай. На алименты не подам. Не бойся! Мне они не нужны. Как там говорят в народе: «Гуляй Вася!»

Весной в селе как никогда ощущаешь недостаток времени, поэтому я немедля решил заняться подготовкой картофеля к посадке. Для меня было важно в первую очередь отделаться от огорода. Он раз в несколько превышал размеры земли во дворе. Посадил и гора с плеч, можно неторопливо копаться дальше: разбивать гряды и сеять огурцы, морковку, свеклу, тыкву, петрушку, укроп, после уже высаживать рассаду капусты, помидор, перцев и других культур.

За рассаду я не беспокоился. Ее мне обещала дать Валентина Максимовна ― жена брата.

У многих сельчан картофель был уже высажен, в частности у Людмилы. Она похвасталась предо мной тут же, лишь только я появился у нее на пороге дома:

―Я воспользовалась трактором, ― сказала женщина. ― Это намного быстрее, чем одной ковыряться в земле с лопатой. Олега то ведь нет, и неизвестно когда еще он приедет?

Я, в тот же день, лишь только возвратился от Людмилы домой, отыскал в кармане бумажку с номером телефона, который она мне дала, и, не раздумывая, позвонил трактористу. Отчего я не обратился к бывшему тестю Григория Семеновича? У него из прицепных агрегатов кроме плуга, дисков, а еще бороны ничего не было. Это я выяснил во время запашки огорода. В данном случае необходима была картофелесажалка. Мой звонок возымел действие, мне был назначен день: как говорят в Москве, я встал в очередь на получение услуг. В моем распоряжении чтобы подготовиться на все про все оставалось два дня. Для ускорения работ я решил привлечь Аллу ― жену двоюродного брата Александра. В четыре руки мы бы быстро вытащили из погреба картофель и перебрали его. Однако не тут-то было, услышав голос двоюродного брата, я опешил:

―Алла, в больнице? Она же была на похоронах у матери, ― чувствовала себя нормально, затем дважды присутствовала на поминках. И вдруг! Что могло такое с ней приключиться? Неужели все так серьезно? ― удивился я, при этом все больше и больше понимая, что однажды не выполнил просьбу Павла Ивановича Чичикова. То, что Алла в связи с похоронами родительницы общалась с батюшкой, ходила в церковь, ослабило действие наказания этого господинчика, но никак не излечило ее. Я должен, обязан был помочь женщине. Чего мне стоило истопить баню, поставить в угол бутылку со спиртным и пригласить родственников помыться. Затем при закрытии бани достать эту бутылку и поставить ее на стол, пошептать немного. Я же, хотя и обещал известному в Щурово господинчику, ничего такого не сделал и вот теперь в какой-то мере из-за меня женщина страдает: не один месяц лежит в Брянской областной больнице и проходит лечение медикаментозно. А ведь если бы я не забыл о просьбе Павла Ивановича Чичикова и четко выполнил его указания, то достаточно было бы обычного народного средства. Забыл. Забыл, напрочь.

Я понял, раз помощи Алла от меня не дождалась, то и мне теперь на кого-либо надеяться и рассчитывать не следует, понял и тут же спустился в погреб, принялся вытаскивать из него семенной картофель. Он был упакован в синтетические мешки. Некоторые из них были с прорехами, наверняка, погрызены мышами. Их тоже интересовало содержимое. Я развязывал мешки и рассыпал картофель недалеко от погреба под яблоней. Много было гнилого. Окинув взглядом, искусственно сотворенную гору картофеля, я отправился в дом за маленькой скамеечкой, которой еще пользовалась мать. После чего, найдя подходящее место, я присел на нее и принялся за работу. Потратил не один час, копался дотемна, однако закончить дело мне не удалось. Часть работы осталось на другой день. Из-за боязни заморозков, при которых могли подмерзнуть ростки, я сходил в сарай и притащил полиэтиленовую пленку, ею накрыл картофель. Поспел я вовремя, то есть до приезда жены Светланы Петровны и дочери Елены Прекрасной. Конечно, без трактора я бы с огородом так быстро не справился. При посадке мне было достаточно засыпать картофель из мешков в бункер и, забравшись на сажалку, следить за тем как идет процесс ее забора и подачи в землю. При нарушениях, я вручную подкладывал картошины в механизм забора. За час все было сделано. Конечно, расслабляться мне не следовало. Поэтому я сразу же после обеда занялся двором. Федор, пообещав приехать и запахать землю, не торопился. У него своей работы хватало. Он не только ходил на службу, занимался домашними делами, но также как и я еще землей. Хотя работа у него была на первом месте, но брат понимал, что крестьянина кормит земля, она родимая. Из магазина при нынешних зарплатах много не принесешь. Я, видя, что он запаривается, предложил свою помощь в посадке картофеля, но он отказался. Отказался и от трактора. Не знаю, с чем это было связано? Может, ему не позволяла гордость принять помощь от меня городского жителя.

Дня через два брат все-таки приехал и с помощью мотоблока обработал мне землю. Он приехал не один с женой. Она помогла мне с планировкой участка и посоветовала, что где посеять. Я в благодарность за это отдал Валентине Максимовне почти все семена цветов, накупленные женой. Их разведение в момент введения страной эмбарго на ввоз сельскохозяйственной продукции, я считал пустой тратой времени. Правда, для того чтобы не ссориться со Светланой Петровной мне все-таки пришлось у окон дома и летней кухни, сделать небольшие клумбы и разбросать попавшие под руку семена самых неприхотливых цветов со словами: а хотят, так пусть растут. Для пущей важности я еще и полил их.

Настало время приезда родных, и я чуть свет отправился встречать их в Климовку, на вокзал. Не знаю, зачем включил Навигатор. Может от скуки. Хоть какой-то голос в салоне автомобиля. Отчего не радио? Оно в этих местах не работало. Не Москва. Рядом граница.

К поезду я несколько запоздал и можно сказать отбил жену и дочь у таксистов, пристававших к ним со своим ненавязчивым сервисом. Сделал я это просто: подхватил с платформы сумки и, махнув круто головой: «пошли», ― направился к своей «Ласточке». Светлана Петровна и Елена Прекрасная последовали за мной. Забив вещами багажник, мы поехали в Щурово. Уже на подъезде к селу я, не отрывая глаз от дороги, не удержался и спросил:

―Ну, что? Вначале заедем к Федору с Валентиной, а уж потом отправимся домой?

―Потом отправимся домой! ― тут же за мной повторила жена мою последнюю фразу, затем взглянув на дочь продолжила: ― Хотя можно и так: ты меня завези, ― я хочу поговорить с Валентиной о пасхе, что и как ― ну, а после вечерком заберешь. ― Вы же поезжайте домой. Елена Прекрасная ночью в поезде плохо спала и ей нужно отдохнуть. Нам ведь еще и яйца нужно покрасить и куличи испечь. Работы много будет. Хоть бы управиться.

― Ладно, хорошо, ― согласился я и не повернул руль вправо, а проехал прямо, попав на Большую улицу, затем пересек Школьную и минут через пять затормозил у окон дома брата.

Мы выбрались из машины, и зашли все в дом. Я и дочь лишь для того чтобы поздороваться и после уехать.

Что было интересно: я, забирая жену, услышал от нее довольно забавную историю о Людмиле.

―Представляешь, к Валентине по пути в родительский дом зашла эта… ненормальная….

―Ну, что ты уж так? Какая она ненормальная? ― перебил я Светлану Петровну, заводя автомобиль.

―Ну, артистка, иначе, зачем было ей валяться по полу, и показывать мне и Валентине как она красила батареи и трубы, а муж ― да, он приехал из Москвы ― это его работа, ― даже не притронулся. Отговорился тем, что очень устал. А потом еще сказал: «достаточно того, что привез деньги».

―А разве она не зарабатывает деньги? ― спросил я, и тут же не делая паузы, продолжил: ― Возможно, не меньше его, медикам ведь снова, в который раз добавили зарплату. Мог бы, и помочь жене, ― принял я сторону Людмилы. ― Он же, как ни как мужик.

Жена согласилась со мной, однако, не это ее волновало, а давнишнее событие, в котором могла быть замешана эта женщина.

―Что я тебе хочу сказать: не раз задумывалась над тем, не Людмила ли это была в далеком девяносто третьем или девяносто четвертом году. Год точно не скажу. Ты тогда вышел из дома брата чуть раньше нас, а я с дочерью задержалась и вот в темноте, ― ты должен это помнить, ― на тебя налетела, я думаю, эта ненормальная и отчего-то тут же принялась тебя целовать. Хорошо, что я тогда подоспела и отбила тебя от нее. Не знаю, что было бы, не окажись меня в тот вечер рядом с тобой. Я же видела: ты ведь уже «поплыл». Что не так?

Я весь покраснел, ― хорошо, что в салоне машины было темно, да и однажды включенный Навигатор неожиданно голосом Жириновского отвлек: «Маршрут построен». С трудом, совладав с собой, я начал оправдываться. Надо же, жена, ― к гадалке не ходи ― точно вычислила женщину. Это могла быть только Людмила и никто более. Как я о том не догадался раньше. Наверное, из-за ее местожительства, в настоящее время женщина была прописана на другой улице, а тогда жила у родителей недалеко от дома брата. Чем больше я о том думал, тем больше приходил к выводу: именно в тот вечер после моих слов, что я женат, девушка, с неимоверным трудом оторвавшись от меня, бросилась в сторону дома культуры. Заряда сумасшествия у нее видать хватило не только на одного меня. Олег на тот момент, помирившись со своей супругой Еленой Геннадиевной, торопился забрать ее и сына из дома родителей к себе, но не дошел. Не забрал.

Что еще? Мне вдруг припомнились слова Людмилы: «Зря я тогда не вернулась домой. Зря! Все могло быть иначе», а затем другие: «Неужели я была для него не так хороша, что он оттолкнул меня….» ― Я не понимал тогда: «кто оттолкнул»? Да и сама женщина вряд ли могла четко объяснить свои слова. Для нее тот далекий мужчина из прошлого оставался неизвестным. Просто она его раз-другой видела на улицах Щурово и он у нее вызывал приятные эмоции. Однако, я после этого разговора с женой, неожиданно осознал Людмила сама того не понимая, говорила обо мне. Это я должен был в далеких девяностых на ней жениться. Я, а не Олег. Правда, мне на тот момент было лет сорок, и я уже был женат. А потом, да на ком я только не мог жениться, так как одел обручальное кольцо на свой безымянный палец правой руки после тридцати лет, по тем временам довольно поздно. За мной бегали даже школьницы старших классов, с некоторыми из них я танцевал в доме культуры, не зная о возрасте, влюблялся и оставлял их. Что-то же меня тогда останавливало от решительного поступка. Может учеба в институте, которая требовала много времени?

Добравшись до дома и загнав «Ласточку» во двор, я не был оставлен в покое. Одно меня радовало: ― супруга совершенно позабыла о Людмиле. Будто ее и не было. Оно и понятно: времени до пасхи оставалось очень мало, а сделать нам предстояло очень многое.

―Так-так-так, ― сказала Светлана Петровна, попав в прихожую и одновременно на кухню, так как однажды при проводке газа эти два разных по значению и функциям помещения пришлось объединить в одно, на том настояли специалисты соответствующей организации.

―Ну, что так-так-так? ― спросил я. ― Может, вначале поешь. А уж потом… Мы с дочерью время зря не теряли, ― пообедали. Я еще вчера приготовил твой любимый борщ. И сметана в холодильнике есть, белорусская.

―Нет, борщ это конечно хорошо, но я поела у Валентины, так что, думаю нужно, не мешкая взяться за дело. Твой брат молодец съездил и прибрался на кладбище. Это упрощает задачу. Правда, рано утром следовало бы сходить в церковь. ― Моя супруга в Москве с соседкой в праздник часто отправлялась для освящения куличей и яиц в ближайший от нас Перервинский храм. ― Но не знаю, это если будет время, ― услышал я снова голос Светланы Петровны.

Разговор был закончен и жена начала действовать. Она тут же отправила Елену Прекрасную отбирать самые лучшие яйца, я же должен был для их покраски найти в загашниках матери луковую шелуху. Родительница ее всегда готовила заранее, впрок. Мешочек с этим натуральным красителем я отыскал на печке. Правда, не сразу. Но едва я слез с печи, как жена тут же, вырвав его из моих рук, издала радостный звук:

―О-о-о, да тут предостаточно. Так что цвет у яиц будет не какой-то там, блеклый, а темно-коричневый ― насыщенный.

Яйца доваривал и красил я, а женщины взялись за тесто для приготовления куличей. Ночь ожидалась быть беспокойной. Так оно и получилось. То жена, то дочь неожиданно вскакивали с постели и бежали проверять, как у них подходит тесто, после разогрева духовки они жаловались неизвестно кому, так как я сонный почти не воспринимал их слова, может домовому на кухне о том, что они привыкли стряпать, используя для разогрева не газ, а электричество. Нагрев от него более равномерен. Но газ тоже не подвел: рано утром на столе рядом с горкой крашеных яиц выстроились несколько цилиндрических сооружений по форме кастрюль, так как ничего другого им в руки не попалось, а формы они благополучно оставили на московском столе, забыв их уложить в сумку.

В церковь мои женщины не пошли. Их остановила Валентина Максимовна. Вовремя позвонила. Она сообщила, что мать святила яйца и куличи сама, окропив их святой водой и три раза перекрестив. Этого для нее было достаточно. Поэтому не следует ломать традицию.

―А потом, ты спроси у Семена, ― услышал я голос жены брата из трубки. ― Он скажет. В Щурово, да будет тебе известно, было много беспоповцев, например, его тетка Наташа и не только она…. Вы разговейтесь и приезжайте за нами. Все вместе поедем на кладбище.

Для праздничного завтрака, позднего, так как нужно было выждать время, чтобы люди, те которые ходят в храм на молебен, вышли из него, ― я заставил жену пожарить сало с яичницей. Правда, на стол у нас дома вопреки желаниям матери ставилась еще и бутылка водки, ― отец не был истинным старообрядцем, ― я тоже, в прошлом даже состоял в рядах коммунистической партии, однако от выпивки отказался. На то была причина.

―А кто вас будет сегодня возить? ― спросил я у жены. ― Пусть постоит. ― И отнес бутылку в холодильник. Мне часто приходилось отказываться от выпивки независимо от значимости того или иного мероприятия. Дома ― в Москве уже собрался целый погребок из спиртного, да и в Щурово на полке стояла не одна бутылка. Я сам ничего не покупал. Мои коллекции полнились за счет подарков родных, друзей и знакомых.

Я, жена, дочь, мой брат со своей супругой забрались в автомобиль и отправились вначале в Вариново на кладбище, где были захоронены родители матери, и уж после посетили могилы Владимира Ивановича и Надежды Кондратьевны, вновь приставленной. Положили на них крашеные яйца, ломти разрезанного кулича, конфеты, и еще искусственные цветы. Неизвестно отчего, но их в наших местах было принято класть на могилы, а не живые. Потом мы подошли и постояли у холмиков деда и бабы, ― родителей моего и Федора отца. Родные Валентины Максимовны были захоронены на Украине, а моей жены в Сибири.

В стороне, среди огромных тополей, заполонивших кладбище, мелькнул профиль интеллигентного мужчины ― Галстука в белых одеждах. Не только я один увидел его, но и жена брата.

―И этот тут как тут ― ходит, ― сказала Валентина Максимовна, ― не пустой, с полной сумкой уже. Он зря время не теряет, ― собирает яйца, куличи, конфеты. И там где наливают в рюмки водку, он тоже при деле. Опрокинет одну-другую посудину и вот уже домой уйдет хорошенький-прехорошенький.

―Ладно, это его личное дело, ― сказал Федор. ― Нечего нам о нем говорить. Долго на кладбище нельзя оставаться. Поехали.

Я вначале завез брата и его жену домой, мы немного у них посидели и отправились восвояси.

На другой день мои родные уехали, я сам посадил их на поезд, уже по дороге в Щурово вдруг вспомнил, что остался без куска хлеба, поэтому отправился не домой, а в центр села. Добравшись до известного мне с детства Большого магазина, я с трудом разъехался с грузной неповоротливой «Тойотой». На пороге здания мне на глаза попалась Людмила.

―А я вас вчера видела у дома Федора и Валентины. Ты был не один, ― тут же сообщила женщина, ― правда, у меня не оставалось времени подойти: мы садились в машину, чтобы отправиться на кладбище. У нас родные захоронены в другом месте…. Ну ты знаешь в Щурово не одно кладбище!

―Да-да, знаю, ― ответил я, ― и, заинтересовавшись отъехавшей машиной, тут же попытался удовлетворить свое любопытство: ― Никак это вдова Григория Семеновича отъехала от магазина? ― спросил я.

―Да, ― подтвердила Людмила, ― приезжала к родителям. Я с ней только что разговаривала, она, боясь, что магазины в Климовке по ее приезду домой будут закрыты, забежала за хлебом, ― помолчала и продолжила: ― Жалко мне ее. На старости лет осталась одна. Может, я не зря тогда столкнулась на темной улице Щурово с Олегом, не зря. Правда, у меня тогда был не один момент в жизни, когда я боялась, что не выйду замуж. Мне ведь было не шестнадцать лет. Старуха. Двадцать четыре стукнуло. Подруги ― все замужем. Имели детей, а я ходила холостая.

―Ну и что из того? Разве это возраст? ― спросил я, и уставился на женщину, ожидая от нее ответа.

Она не заставила себя долго ждать. Тут же «надавила на педаль тормоза», а затем торопливо дала задний ход.

― Не знаю, может быть, я и нашла бы свое счастье не с Олегом, а с другим мужчиной? ― на одном дыхании выкрикнула женщина. ― Не знаю! Но это если бы он меня тогда не оттолкнул. А Олег, тот не оттолкнул, даже сказал: «Пошли» и, взяв меня за руку, потащил в дом к матери. Со словами: «Вот моя жена» завел к себе в комнату, и понеслась тройка удалая. Я тогда была как безумная, в каком-то беспамятстве. Мне было все равно».

Расставаясь с Людмилой, ― стоять долго у дверей магазина было неприлично, ― я не удержался и сказал:

―А знаешь, тот первый парень, который тогда встретился на твоем пути, был никто иной ―я. Это ты меня чуть было не сбила с ног, неожиданно налетев как вихрь, как шальной ураган…. как птица ударяется о стекло. У меня долго тогда звенел в ушах твой пронзительный голос: «Бери меня замуж! Бери! Я твоя!» ― и горели на губах, щеках твои поцелуи.

Я развернулся, и, не оглядываясь, быстро забрался в машину, забыв зайти в магазин за хлебом. Мне было не до покупок. Людмила стояла, как вкопанная потеряв рассудок. И возможно бы упала, если бы не держалась за дверь.

Затем, уже отъехав на приличное расстояние и, завернув за угол Школьной, на свою улицу ― Сибировку, я услышал ее слова: «Сеня, Сеня это все случилось от безысходности».

―Да, да, все это от безысходности, ― повторил я еле слышно за ней фразу. ― В этой моей реальной жизни я разминулся, но в параллельной ― Людмила присутствовала, и я там с ней был по-своему счастлив.

Так и не купив хлеба, я загнал свою «Ласточку» во двор. У меня была возможность заглянуть в магазин на перекрестке, но, задумавшись о судьбе этой женщины, я его просто проехал. В голове, что попало, ― мысли не давали покоя. Забравшись в постель, я долго ворочался, мне не спалось. На часах ― за полночь. Много раз я мог круто изменить свою жизнь, не изменил, ― как многие из людей плыл по течению. Хотя я тоже, из-за боязни упустить время, однажды поступил неординарно, выбрав себе в жены девушку, может даже случайную ― чужую, издалека. От чего, я тогда не женился на своей Щуровской девушке? Пусть и не на Людмиле. Ведь у меня на тот момент была одна особа, звали ее Наташа. Она ведь за мной бегала попятам. Да, она была несовершеннолетняя, но ее родители желали нашей свадьбы и были готовы мне ее отдать. Назло Наташа, для того чтобы показать, что она уже взрослая отдалась моему двоюродному брату, о чем после горько сожалела. То, что я мог на ней жениться, я понял, когда вдруг встретился с другой девушкой и тоже Наташей. Та ― другая попалась мне на глаза в Москве. Произошло это на заводе, на который я, после окончания института, пришел работать инженером. Знакомство с девушкой меня удивило: я даже ахнул, увидев ее сходство с Щуровской. Наверное, оттого я долгое время боялся иметь с нею дело. Но так как работа того требовала, нам пришлось соприкасаться, а в будущем я даже с ней подружился. Во время разговоров с девушкой, я отчего-то молчал о первой Наташе и что еще ― не пытался с нею сблизиться. В мыслях я не раз представлял и первую Наташу, да и ту, другую по отдельности ― своими женами. Возможно, в параллельных жизнях у нас есть будущее. Правда, мне туда хода нет. Хотя бы по причине того, что прошло много лет. А еще оттого, что они мной навсегда потеряны в пространстве времени.

Я, не находя сна, толкался в виртуальном пространстве, ну как толкаются на крупном железнодорожном вокзале, лезут через большое скопление снующих в разных направлениях людей дабы отыскать где-то стоящий на платформе свой поезд. Но все было напрасно. Я понимал, мое состояние было вызвано расставанием с родными. Не знаю, отчего, но возможно, я, приблизился к границе и чуть было не переступил черту дозволенного. Через мгновение до меня донесся шум шагов и на глаза попался мой товарищ писатель Игорь Луканенко:

―Семен, отчего ты здесь бродишь, неужели тебя снова тянет забраться на второй уровень существования? Ты хочешь встретиться с Михаилом Сергеевичем Губачевым? Знай, самому напрямую этого делать не следует. ― Понятно, ― ответил я. ― Андрей Пельмин все еще в Германии, ― продолжил мой товарищ, ― и мне нетрудно обеспечить тебе связь с этим баварским затворником, ― Михаилом Сергеевичем… ― Я в знак согласия покивал головой, хотя мне хотелось на тот момент поговорить с матерью, узнать что-нибудь из ее жизни. Но до года путь мне был заказан и я, не препятствуя Игорю Луканенко, тут же снова попал в толпу народа. Правда, ― это уже было похоже на одну из майских демонстраций советского времени. Однажды я с женой договорился взять на нее нашу дочь ― Елену Прекрасную, но в девяносто первом году демонстрации вдруг неожиданно отменили.

Демонстрация, в которую я попал, была совершенно другой, хотя на ней и присутствовало много народа, но народ отличался от того нашего контингента какой-то бесшабашностью. Люди были разных национальностей, не только белые, но и черные, желтые, красные…. Палитра мира ― я бы так сказал. Мне было несколько не по себе. Я ожидал какого-то подвоха.

И вдруг мне на глаза попался известный герой моей книги ― Михаил Губачев. Я узнал его. Он из мальчика стал уже юношей. Михаил выпускник Московского государственного университета, специалист, распределен по собственному желанию на работу в Ставропольский край. Неизвестно как Михаил оказался в Москве: возможно, приехал на фестиваль с делегацией, специально или же от себя, чтобы после хвастаться перед друзьями новым своим похождением. Он был не один: я заметил рядом с ним красивую девушку ― супругу. Они шли в шеренге парней и девушек. Она над ним доминировала, что-то пыталась до него донести, а он не соглашался с нею и даже возмущался, наступил момент, когда Михаил, выдернув руку, бросился в сторону, путая шеренги. Понятное дело он и по прошествии многих лет оставался деревенским парнем, а она городской дамой. Уж очень часто подруга его поправляла. Это выводило Губачева из равновесия, а порой даже бесило. Он, понимал, что недостаточно грамотен, ему далеко до нее. Однако Михаил как никто другой из своих сельских парней принимал завещание Владимира Ильича Ленина ― «учиться, учиться и учиться» ― и все для того делал. Преодолев минутную слабость, молодой человек одумался и рванул назад к Раисе, но неожиданно оторопел, услышав знакомые слова: «Ком цу мир. Ком цу мир….» ― повернулся и задрожал от страха. ― Черт, Черт, Черт, ― закричал Губачев, и готовый упасть бездыханным на мостовую, чуть было не потерял сознание. ― Устоял. Наверное, оттого что рядом из идущих в колонне людей Михаил не был никому известен. Вальтер Гель ― это был он, улыбался и манил молодого человека к себе пальцем ― фашист из далекого детства. Это ему русский мальчишка когда-то таскал в баню из колодца воду, а затем растапливал каменку, готовил добрый березовый веник. За что тот щедро совал подростку Мише ― «ляляку» ― хороший немецкий шоколад.

―Нет! Нет! Нет! Не может быть! Тебя же убили, убили, я знаю, ― выпучив глаза, закричал во все горло Михаил, и рванул вперед, расталкивая людей. Неизвестно что было бы, но он неожиданно оказался снова рядом со своей девушкой и тут же у нее на груди по-детски расплакался:

―Извини меня Раиса, извини! Я был не прав.

―Хорошо-хорошо, ― принялась успокаивать Раиса, при этом, не останавливаясь и не давая замедлить шаг своему непутевому мужу. ― Я тебя прощаю дурачок, прощаю. Все будет нормально. ― И поцеловала Мишу в щеку.

Утром я забрался в интернет и нашел информацию о фестивале дружбы народов тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. На нем присутствовали делегаты из ста тридцати одной страны, участвовало тридцать четыре тысячи гостей. Он был самым представительным из всех предыдущих праздников молодежи, прошедших в городах: Праге, Будапеште, Берлине, Варшаве. На этом фестивале, конечно, мог присутствовать и Вальтер Гель.

После нашей последней встречи Людмила долго приходила в себя и когда появилась возможность со мной встретиться, позвонила:

―Я здесь рядом у Алины, твоей соседки, выйди на минуточку, на улицу. Хочу на тебя посмотреть. Давно уже не видела. ―Дня три, не больше мелькнуло у меня в голове, ну четыре, ― и вышел.

Людмила тут же сообщила мне, что муж у Алины совсем плох, не сегодня-завтра умрет.

Он умер вовремя дежурства фельдшера Олега, тезки мужа Людмилы. Это возможно и спасло женщину. Она на момент нашей встречи была никакая. Я думаю, что смерть, пусть и чужого для нее человека, но могла как-то повлиять на женщину. Хороших впечатлений от «дамы с косой» ждать не следует.

Я взял Людмилу за плечи, и притянул ее к себе, затем заглянул в карие глаза. В них была пустота. Черная бездна. Вдруг, неожиданно она обняла меня, затем прошептала на ухо: ― Я давно уже не понимаю, какой живу жизнью, наверняка не своей. Да и ты тоже. Просто ты рано женился, и оттого наша встреча закончилась ничем, ― женщина оторвалась от меня и продолжила: ― И что я еще скажу: у тебя тоже, как и у меня все произошло спонтанно. Ты тоже, как и я поторопился. И вот оно раздвоение души. Мое раздвоение, твое! ―Да это так! ― сказал я. ― Но ты несмотря не на что должна осознавать, что где-то там ― далеко есть другая жизнь. И мы там можем быть вместе. Нам не стоит печалиться, то, что произошло, оно произошло и то, что будет, оно будет. Нет необходимости ту другую жизнь считать идеальной или же правильной, а эту ошибочной. Не нужно никого винить ни себя, ни других людей, которые были рядом, находятся рядом, которые на тебя как-то воздействовали, ― влияли, влияют. Здесь, сейчас, живи этой жизнью, а там, той другой. И еще, что я тебе скажу: не мучай себя и попытайся не заглядывать в нее. Этого делать ни в коем случае не следует, иначе можно попасть и в…. ― я, не договорил, осекся и надолго замолчал, продолжая, не моргая смотреть женщине в глаза.

―В «дурку»? Ты это хотел мне сказать? ― уставилась на меня Людмила, и я не выдержал:

―Ну, ты же фельдшер ― медик и ты все знаешь. Зачем тогда спрашиваешь у меня? Я, может быть оттого, более устойчив, что ― писатель. Ты слышала, о растениях говорят: они морозоустойчивы? А я вот жизнеустойчив. ― Я стоял, прижавшись к женщине, и размышлял. У меня в голове складывалось новое понимание жизни. «Да, сказал я себе: не все из живущих людей способны догадываться о многообразии нашего существования и часто останавливаются на том, что есть, более остро чувствуется сознанием. Может это и правильно. Людмила не должна копаться у себя в голове. Зачем?». Я попытался это ей как-то донести, при этом, воочию понимая, в той другой нашей жизни ― параллельной, где мы не поддались стечению обстоятельств, где у нас есть росток, нет ― веточка, и мы в ней можем на весь свет закричать: «Да здравствует жизнь!» ― Не всегда все может быть радостным. В ней тоже предостаточно проблем. И мы там их как-то решаем, мучаясь и переживая.

В автомобиле у меня стоит Навигатор. Я довольно часто использую его на незнакомых маршрутах, и, конечно же, в городе, в стороне от дома. Это связано с многополосным интенсивным движением на дорогах, с большим количеством сложных развязок. Немалая скорость, с которой я езжу, не всегда позволяет вовремя сориентироваться и выбрать правильное направление. Навигатор подскажет, в случае отклонения от построенного им маршрута тут же, не меняя задачи, рассчитает и построит новый. Новый маршрут может в зависимости от дальности дольно значительно отличаться или же не очень и включать в себя элемент разворота и выхода на построенный уже ранее. Что-то подобное всегда происходит и у каждого из нас в голове. Мы все, каждый для себя, строим жизненные маршруты. Они различны и не всегда бывают удачными.

На человека многое влияет. Обычно ― обстоятельства. Наверное, оттого, что он может быть слабым, и не уверенным в себе. Человек часто сбиваться с намеченного пути и вынужден его корректировать или же даже менять, причем кардинально. У меня множество примеров. Было, однажды, я, окончив школу, чуть не уехал на Донбасс. Мне тогда после выпускного вечера неожиданно попалось объявление в районной газете, а еще на Донбассе жила моя тетка Ира ― сестра отца. Это тоже на меня возымело действие. На мой запрос мне довольно быстро по тем временам из города Снежного пришли бумаги. Простота, с которой я был зачислен в училище, меня тогда и образумила. А то сейчас я бы таскал по подземным коридорам соляных копей вагонетки. Затем, по прошествии лет, я бы примкнул к ополчению или же в качестве беженца примчался бы с семьей в Щурово к матери. Инцидент есть: к главному лесничему приехал племянник с женой и двумя детьми. Был и еще один момент в моей жизни, когда я мог оказаться на совершенно противоположной стороне Украины ― в Луцке. Я тогда работал на московском предприятии инженером и был приглашен в этот город на запускавшийся новый завод. Один из начальников, проходивший у нас стажировку вдруг задался целью забрать меня к себе под крыло, давал мне должность начальника отдела. Я чуть было не поддался на его уговоры. Не знаю, что меня тогда удержало? Порой в минуты забытья до меня нет-нет и доносится жесткий голос: «Маршрут построен. Впереди бандеровцы. Будьте внимательны. Они вооружены и опасны». И я, уже не я. Другой, новый человек. И дорога у меня отличная от той, которую я торю. Наверное, Бог миловал, или же все-таки нет, в параллельной жизни один я, тот который на стороне Донбасса, воюю с тем, который на стороне Киева. До каких же пор должна длиться эта братоубийственная война. Неужели у нас в жизненном пространстве людей порой даже маленькие пустяковые поступки, ― и то неслучайны? Неслучайны, для нас выбравших другие ― параллельные дороги. Наверное, не зря родительница нет-нет и повторяла фразу: «Вот если бы не война. Вот если бы не война. Вот если бы не война». Да, многое было бы иным.

Жизнь многогранна. Это обусловлено напряженностью в мире людей. В момент ее наивысшего пика происходят изменения. И вот уже не одна ветвь жизни, а две устремляются в пространство времени― три и так далее, и все они разнятся друг от друга. В одной ветви жизни войны могло и не быть, в другой, ― она была. Если следовать логике Резуна, потому что Суворовым я его не считаю, ― не дотягивает, война в зависимости от обстоятельств могла быть совершенно другой, не соответствовать историческим данным. Другой ее видел, например, Сталин ― Генеральный секретарь ЦК КПСС, руководитель огромной страны СССР. До сих пор не объяснено его поведение в момент перехода нашей границы фашистскими ордами. Он нападение Гитлера считал всего лишь провокацией. У Сталина был свой план на мир. Известный исторический договор Молотова-Риббентропа ― он не считал пустышкой, фикцией. Этот договор был необходим не только Гитлеру, хотя бы на время поиска решения проблемы по оснащению своей армии горючим, но и Иосифу Виссарионовичу. Он понимал, без горючего немцы много не навоюют. Для Генерального секретаря было важно завязать Германию на Англию и затем на Ирак. Ирак ― это нефть. Не зря Сталин при воссоединении земель Герцеговины и Бессарабии не позарился на земли Румынии, оставив их Гитлеру. Нефть была и в Советском Азербайджане. И для того чтобы не позволить Гитлеру напасть на СССР нужно было сделать что-то фантастическое. Например, отказаться от Азербайджана или же развернуть информационную войну по дискретизации имевшихся залежей нефти в этой союзной республике и к преждевременному закрытию скважин, хотя бы на время. В параллельной жизни Сталин так и сделал. В параллельной жизни Фашистская Германия вязнет в войне не только с Англией, но и с Ираком, находящимся под ее юрисдикцией. На помощь Англии приходят Соединенные штаты Америки. США для победы над Гитлером договаривается и открывает второй фронт. СССР ― или же в стороне от войны или же примыкает к антигитлеровской коалиции. Но эта если и война, то ― без больших потерь. Для нас она вне пределов страны.

Этот вариант хорош для жизни многих поколений возрастной группы наших родителей. Он объясняет некоторые поступки, произошедшие, например, в судьбе моего будущего отца. На то время он любил соседскую девушку. Ее звали Зинаидой. Владимир собирался на ней жениться. Может, и женился бы, не знаю, что помешало? Наверное, война.

Мне до сих пор не дает покоя один из рассказов матери. События, описанные в нем, как бы выпадают из ее жизни, кажутся пустяшными. Однако это не так. Война обесценила, свела их на нет. Но стоит только представить: нет Великой отечественной войны и они невероятно значимы.

Война многим людям затмила память. Заставила во имя будущей жизни забыть прошлое. На Украине, например, не один год борются с памятью и не только с ней, но и с людьми ― носителями этой памяти.

«Я ― рассказывала мне родительница, ― после войны работала в Москве на литейно-механическом заводе и по выходным дням часто ездила в Вариново, назад тащила тяжелые неподъемные сумки. Голодно тогда было в столице. Однажды от снующих по вокзалу и железнодорожным платформам жуликов меня спасла находчивость. Я неожиданно сама зацепилась за парня, заинтересовавшегося моей поклажей, и, шепнув на ухо подруге: «Не бойся, лезь в вагон, я сейчас», ― тут же хлопнула того по плечу и говорю: «Привет, ты тут моего брата случайно не видел? ― Парень от такой наглости опешил, но я не растерялась и продолжила: «Он, находится среди ваших, в начальниках ходит». Придя в себя, жулик спросил: ― «А как его зовут?». ― «Известное дело, ― и я назвала имя, которое пришло мне тогда на ум. «Нет, нет, не видел, ― испуганно промямлил жулик и быстро затерялся в толпе. ― Видно я попала в цель. Что интересно, в тот момент за мной наблюдал один военный: неимоверно высокий молодой мужчина. Мужчина в любой момент готов был прийти мне на помощь. Однако помощь не понадобилась. Мне не представило труда дать отпор кому угодно даже ему: едва он протянул руку, чтобы помочь поднять в вагон сумку я тут же ударила его по ней. ―А вам известно, что у меня тут брат… ― «О, да! Я знаю, даже могу назвать его имя. Он начальник над всеми здешними жуликами, ― сказал военный, и я неожиданно рассмеялась и разрешила ему помочь. Мужчина все сделал, чтобы присесть рядом и продолжить разговор со мной. Хорошее впечатление он произвел на мою подругу, но неимоверный рост военного, а еще кулачищи, такой раз ударит, и мокрого места не останется, ― все это меня оттолкнуло от него. Я знала на войне много пили и многие из вернувшихся с фронта мужчин стали пьяницами. А что если и он тоже пьяница. Не знаю, возможно, из-за этого самого роста, а еще кулаков, я не смогла его вспомнить, признать. Он тогда в детстве не был таким высоким, не был. Молодой человек, собираясь выйти на одной из станций по месту приписки военной части, долго умолял меня сойти с ним, звал замуж. «Я познакомлю тебя с матерью. Ты увидишь, жизнь у нас удастся. Мы будем счастливы», ― говорил военный. ― «Ты меня обязательно вспомнишь. Я для тебя не чужой человек». ― Я с поезда не сошла и спокойно добралась до Москвы. А уж после вспомнила этого молодого человека. Его звали, как и моего умершего брата ― Николай. Он ― это было незадолго до организации в Вариново колхоза, ― вместе с отцом приезжал, чтобы купить у нас лошадь. Тогда я с ним и познакомилась. Николай мне даже чем-то приглянулся. Не то, что рыжий Михаил Жук. И что интересно: наша бывшая лошадь всякий раз, когда оказывалась поблизости от поселка, торопливо спешила в наш двор. И Николай представал у меня перед глазами.

В той параллельной жизни Надежды Кондратьевны меня могло и не быть, да и моего брата Федора. Однако та жизнь также интересна и заманчива своими перипетиями. Там и Губачев, не предатель, каким мы его здесь с вами знаем, не разрушитель великой могучей страны: Союза Советских Социалистических Республик. И его, вначале соратник, а затем соперник Ецин, возможно, пре добрейшей души человек, а не злодей и властолюбец. Что интересно однажды вытащили в студию телевидения очень похожего на Ецина человека и пытались нас зрителей склонить к мысли, что произошедший распад страны закономерен. Не Ецин так дублер заменил бы его, разрушителя. Я, не верю. Наверное, оттого для меня заманчив тот, другой толстый отрос могучего древа человечества, пустивший множество ветвей, время от времени ломаемых ветром жизни. Хотелось бы его представить воочию, изучить хотя бы с целью понимания нашего бытия, ― жизни на первом уровне существования. Что если наше будущее никакое и не будущее. Мы, который год топчемся на грани войны. Да она уже чуть было не началась из-за Турции, когда ее военные сбили российский бомбардировщик. Погибли люди. Наши люди. Это не единственный факт, провоцирующий нашу страну начать военные действия без правил и не только в Сирии. Есть в мире страны желающие разозлить собаку войны. Это США и ЕС. Нет причин скрывать. Для них даже высокий спорт отчего-то стал хорош. Не зря развязалась драчка вокруг олимпиады. Не зря вдруг Россия стала неугодной в Бразилии. «Мировой капитал» из-за экономических разногласий и неумения договориться, для того чтобы вылезти из серии кризисов, нуждается в войне и возлагает все надежды на Россию, провоцируя ее. Она ― Россия должна уподобиться зверю, разозлиться и начать войну или же снова невольно стать причиной ее развязывания. Господа, если война начнется, мало не покажется. Может быть обломлена целая параллель в жизненном пространстве мирозданья. А что если никаких больше параллелей нет, и мы существуем в единственном экземпляре? Наступит конец! Или, как говорил один мой знакомый, ― Юрий Александрович Шакин ― «писец»! Зарубите это у себя на носу.

Да-а-а, а как было бы хорошо, если бы не было войны. И снова я повторюсь: меня могло и не быть в том другом времени. Хотя воспоминания моих родителей об их молодых годах порой нет-нет и дают мне возможность усомниться в сказанном. Пусть в школе они и не пересекались: Владимир мой будущий отец, последние классы учился на вечернем отделении, но встретиться могли, так как Кондрат Фомич ― дед, которого я не знал, собирая дочь Надежду в Клинцовское медицинское училище учиться на фельдшера, уже переговорил с моим будущим дедом Иваном Павловичем о пошиве сапожек и тот принял заказ. Надежда должна была прийти в Щурово на примерку в конце июня и пришла бы. Я представляю, как она заходит в дом деда и натыкается на парня, моего будущего отца. Они стоят на пороге и долго смотрят друг на друга, краснеют, затем вздрагивают от голоса Ивана Павловича:

―Ну что вы там? Застыли. Владимир, веди девушку в комнату. Я хочу сделать примерку и приступить к пошивке сапожек, ― молчит, а затем выдает: ― Или же ты хочешь попробовать? ― Мой будущий отец на то время уже не один год работал в сапожной артели имени Валерия Чкалова у известного на всю округу мастера Максима Ивановича своего двоюродного брата. Он шил женскую обувь, и у него неплохо получалось. Мастер ― двоюродный брат не раз его отмечал перед другими парнями подмастерьями.

―А что? Могу и попробовать, ― слышу я уверенный голос Владимира: ―Материал не испорчу. Сапожки будут что надо.

Мне представляется момент примерки обуви и не одной. Уж мой будущий родитель постарался, вызвал бы девушку в Щурово, да и сам бы сходил в поселок Вариново.

Все это так, но что бы случилось дальше? Не постеснялся бы Владимир сделать Надежде предложение? У нас в роду народ стеснительный. Я это сужу, по своему брату. Родительница, можно сказать, соединила Федора с Валентиной. Да и меня тоже оженили. Что мне известно ― мой будущий отец Владимир сделать предложение соседской девчонке Зинаиде, сколько вокруг нее не ходил, так и не отважился. В настоящей жизни или жизни на первом уровне существования соседская девчонка обиделась на Владимира и навсегда уехала из села в город к родне. Далеко-далеко. Где-то там она вышла замуж. Даже по прошествии многих лет Зинаида не искала встреч с отцом. Хотя наша семья жила через два дома от ее матери и встретиться не представляло труда. Зинаида, забросив своих дочек на лето к бабушке, не погостив и дня, уезжала. Я был знаком с ее детьми. Одна девочка, ее, кажется, звали Галя, ― была серьезная такая, все время ходила с мольбертом, рисовала пейзажи. Может, даже художницей стала, не знаю. Простая, неуклюжая толстушка Вера была, более доступна и с ней можно было поговорить. Мой двоюродный брат Александр был знаком с дочкой сестры Зинаиды и подобно моему отцу он не один год за ней бегал. Мы уж думали, что парень женится на ней и на заборах писали: «Саша плюс Люда равняется любовь». Напрасно. Стеснение не позволило ему сделать ей предложение. Он набрался храбрости лишь только тогда, когда Люда, выйдя замуж и не прожив с молодым супругом даже года, неожиданно развелась. Однако предложение его было запоздалым. Людмила развелась не для того чтобы броситься в объятия моего двоюродного брата, а выйти замуж за другого парня ― любимого, от которого однажды забеременела и родила дочку.

Моего будущего отца призвали в армию после освобождения Красными Брянской области ― это в тысяча девятьсот сорок третьем году. Если бы войны не было, он бы был призван намного позже. Тогда брали парней в возрасте девятнадцати лет. Я думаю, что Владимир служил бы в Черкасской области на Украине. Там бы он во время увольнения в городок познакомился с местной девушкой, под нажимом ее брата тайно на ней женился и родил бы с нею дочь Татьяну. Так зовут мою сводную сестру. Однажды, демобилизовавшись, он отправился бы на родину в Щурово. Поехал бы, конечно, домой один из-за боязни, что родные узнают о его женитьбе. Жена то была не старообрядка. Родители моего отца: Иван Павлович и Вера Борисовна ее просто не приняли бы. Они девок ― дочерей, отдать замуж за парней не своей веры могли, но вот чтобы сына женить на чужой ― это для них было непозволительно.

Владимир, находясь дома, гуляя со своими товарищами, забыв про жену и ребенка, загостился бы. На тот момент он был уже храбрым, то есть умел справляться со своим стеснением, иначе бы не встретился на одной из известных Щуровских ярмарок с Надеждой. Между ними снова вспыхнули бы симпатии. Они стали бы гулять, бегая по вечерам в кино.

Жена, та, что из Черкасс хватилась бы поздно и поздно приехала разбираться со своим непутевым мужем. Моя мать уже ждала бы моего появления на свет рядом с Владимиром.

Что интересно: Надежда тоже, как и первая жена отца не была старообрядкой, но она жила неподалеку ― в поселке Вариново, а еще была готова поменять веру, а та, прибывшая из Украины уперлась и ― ни за что, ни под каким предлогом. «Вот как я крещусь», ― сказала женщина из Черкасс и осенила себя щепоткой. Этого для родителей отца ― старообрядцев было достаточно, чтобы дать ей от ворот поворот. В тот же день она уехала. Положение не спасла даже дочка, о которой женщина долго и много говорила хорошего. «А мой ли это ребенок? Ты же до встречи со мной гуляла с шофером, так?» ― задал вопрос Владимир. ― «Ну, гуляла! Но ребенок твой!» ― ответила женщина. Правда, мой отец на то время уже не хотел расставаться с Надеждой ― своей новой избранницей и мог бывшей жене говорить, что угодно. Иначе бы он не сказал ей на ушко какую-то гадость, после чего та тут же подхватилась и, что тот метеор помчалась на автостанцию. Моя мать, долго приставала к отцу, пытаясь узнать, что за слова были им произнесены на дорожку бывшей возлюбленной, но все напрасно. Сказанное так и осталось на совести моего родителя.

Надежда Кондратьевна нет-нет и вспоминала своих женихов: видно жить ей с моим отцом было нелегко. Однажды мои родители чуть не развелись. Их помирил отец моего двоюродного брата Александра ― дядя Ваня. Мне неизвестна причина их «драчки». Думаю из-за водки. Отец довольно часто напивался и куролесил. На войне мой родитель пристрастился пить спирт и не только, как говорят, ― все, что могло гореть. Была тогда соответствующая обстановка. Привыкнуть к мирной жизни Владимиру Ивановичу было ох, как нелегко. «Залив шары» он порой даже замахивался на мать, правда, ни разу не ударил. А вот она, однажды разозлившись, его слегка поколотила. Рано утром отец с трудом проснулся и, взглянув на себя в зеркало, спросил: «А откуда это у меня синяки, не скажешь?» «Я наставила» ― спокойно ответила Надежда Кондратьевна. «За что?» ― и родительница все рассказала. Отец долго смеялся: «Ну и правильно, что наставила!» ― сказал он: ― Знай, пьяный я дурак-дураком». «Да-а-а, ― это точно, ― не раз говорила мать. Что еще можно сказать о моих родителях: ― они были под стать друг дружке. Отец был чуть выше ростом и, наверное, оттого мать, потирая руки, радовалась тому, что не вышла замуж верзилу с большими кулачищами ― военного. «Уж если бы он, вдруг разозлившись, ударил меня, то от меня и мокрого места не осталось». Она была права. Правда, эти ее размышления соответствуют тому миру, в котором разразилась война, а вот в параллельном мире в том, в котором ее не было, жизнь была бы намного спокойнее и интереснее.

Этот мир, а не тот, другой был полон пьяницами, больными людьми с расстроенной психикой, калеками и убогими. Отец мой был бы совершенно другим человеком в неизвестном мне другом измерении. Михаил Жук не уехал бы из поселка Вариново, да и военный молодой человек по имени Николай продолжал бы бегать за Надеждой и однажды назло ей женился бы, например, на ее сестре Вере. Она ведь на него поглядывала. Любу, другую сестру матери я пропускаю. Она на то время была очень мала. Что еще? У нее жизнь хотя и была довольно тяжелой, однако сложилась нормально, а вот у Веры она в восьмидесятых годах прошлого века отчего-то пресеклась. Женщина, дожив до старости, так и не смогла правильно воспитать своих сыновей: после смерти мужа один из них разбился, свалившись в пьяном угаре с пятого этажа, другой сгинул на просторах страны. А вот с Николаем, я думаю, все было бы прекрасно. Жизнь у Веры была бы совершенно другой.

О матери, я мог сказать следующее, что она всегда была сильной и в новой жизни тоже не пропала бы, успешно окончила медицинское училище, и работала бы фельдшером в Щуровской больнице на благо своего родного края. Я бы в том мире женился, наверное, на Людмиле. Не знаю. Что еще было бы не так? Да многое. Мир социализма распространился бы на всю Европу. Я не считаю его утопией. Просто на момент его возникновения не удалось победить людской эгоизм. Это еще впереди. Да, наш социализм был несовершенным, ему недоставало компьютеров и здравого ума, а еще рынка. Нашу столицу ― Москву и так считают третьим Римом, а в мире без войны наша столица стала бы ― первым.

В настоящее время нашей стране приходится нелегко. Нужно противостоять миру США. Даже переход на капиталистические рельсы не помог нашему паровозу. Хотя мы не зря пели: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка». Не зря! Да-а-а, если бы не алчность людей ― предателей, которые сидели за его рычагами, он бы и сейчас мчался вперед или же на крайний случай стоял на запасном пути. А теперь нет нашего паровоза, он «под нажимом Запада» нашими предателями разобран, и сдан в металлолом. Какой бы не была наша армия сильной, оглядываясь на прошедшую первую мировую войну можно предсказать третью. Обеспеченные люди, переведя на зарубежные счета деньги и, упаковав чемоданы, семьями уедут, куда подальше пережидать ее. Они будут следить за сводками с фронтов, и переживать за свою недвижимость в большей мере, чем за родину. Дети этих обеспеченных людей не будут стоять за станками на ящиках, и точить для фронта снаряды. Над их головами не будут развиваться транспаранты: «Все для фронта! Все для победы!». В случае если наша страна победить, мы, претерпев все тяготы и невзгоды войны, будем впроголодь восстанавливать их заводы и их фабрики ― множить их богатство. Эта перспектива нашего будущего. Нет, так не пойдет господа. Тяготы необходимо разделить всем. Запрет на передвижение. Полная национализация. Мои дети, внуки пусть стоят на ящиках вместе с детьми и внуками наших буржуев и точат снаряды, радуются, что они помогают родине. Недолжно быть никаких сверхдоходов для одних людей и нищеты для других. Не должно!

―Семен, Семен, ты что, снова отвлекся, ― прокричал мне на ухо Луканенко. ― Я же хочу, чтобы ты как можно больше узнал о Михаиле Сергеевиче Губачеве, а не размышлял о том, что если бы…..

―Игорь я сейчас непросто отвлекся. Я пытаюсь разобраться в действиях этого неординарного господинчика. А это значит, я не должен его отделять от нашего мира. Мне тяжело, когда из страны бегут люди, желающие подзаработать, например, Пеньковский, Поляков, Гордиевский и другие. Они наносят материальный ущерб родине. Фамилии их навечно впечатаны на страницах сайтов в интернете и преданы позору. Ты их можешь при желании без труда найти. В этих списках находятся и предатели несколько иного типа. Они мне тоже неприятны. Одного из них я видел на экране телевизора, читал его книгу. Это популярный на Западе сотрудник нашей разведки Резун со своим «Ледоколом». Его ущерб более велик, ― он в глазах мировой общественности охаял нашу страну. Однако их всех превзошел известный на весь мир ― Михаил Сергеевич Губачев. Он также как и многие предатели СССР и России перебежал на Запад и спрятался от реалий бытия, но на долгие годы посеял в наших душах чувства ущербности. Мы и материально зависимы и морально. Он нанес родине непоправимый ущерб. Это! Это! Это, я бы сказал, предательство века. После него не одно поколение россиян будет ощущать себя ничтожеством и пытаться, во что бы то ни стало побороть это чувство, подняться с колен.

―Да тут Семен ты прав. Сто раз прав. Но это уже произошло! ― Луканенко умолк, а затем вдруг не удержался и спросил: ― А может, еще нет! У тебя уже есть другие варианты. Ну, там, ― в параллельном мире? Есть, есть, есть…. ― словно заело пластинку. Я под эти слова выключился.

Невозможно проследить, опираясь только на свой жизненный путь и пути своих родителей, дедов, бабушек и прадедов, других близких людей все реальные параллели, которые могли бы иметь место в обозримом известном пространстве бытия, ― и реализованы. Невозможно.

Утро оно всегда мудренее вечера. Оно приносит изменения в нашу жизнь. Однако изменения начались за час-два до его наступления: ночью разразилась гроза. Она была недолгой, но очень эффектной. Я ненароком подумал, что если Николай Васильевич Гоголь решил промчаться на своей бричке по городам и весям бывшей Российской империи, осмотреть ее просторы? Могло все быть. Мощь ударов грома меня, конечно, разбудила и я, лежа в постели, восторгался стихией. Да, такое нечасто случается. У меня не было чувства опасности. Я был защищен: все, что могло спровоцировать попадание молнии в дом, было устранено, даже сотовый телефон и тот неожиданно до начала грозы вдруг отключился. У него сел аккумулятор. Долго лежать без движения я не смог. Что-то меня привлекло: я поднялся и выглянул в окно: невдалеке за дорогой поднимались черные клубы дыма. Я не удержался, быстро одевшись, выскочил на улицу. Светало. Дождя почти не было. От отдельно падающих капель спасала наброшенная на голову второпях фуражка. Несмотря на ранний час, я оказался не одинок: меня тут же окликнула соседка Алина. Она торопливо подошла ко мне вплотную и, приперев своей огромной грудью, поприветствовала и затем предложила:

― Семен Владимирович, идемте, посмотрим, что там такое приключилось? Никак Павел Иванович горит. Вовремя он из Щурово убрался, хотя дом-то давно сдал государству и получил за него немалые деньги. ― Алина любила заглядывать в чужие кошельки и всегда в любом разговоре, когда появлялась возможность что-то оценить, назвать цену ― называла.

На дороге нам на глаза попалась Татьяна Лякова и тоже присоединилась к компании. Добравшись до лесничества, мы увидели, что пожар разыгрался за домом Чичикова, обойдя строение, увидели человек десять зевак и тут же определили: горит сарай.

Сгорел он довольно быстро, за считанные минуты. Даже вызванная Ляковой пожарная машина не смогла ничего сделать. Пожарные, размотав шланги, лишь не дали огню перекинуться на другие постройки. Что я заметил, наблюдая за тушением огня: развесистое дерево с огромными ответвлениями, стоящее у сарая почти не пострадало. Молния, словно огромным топором, отсекла от него один из больших отростов. Что же это, получается, задумался я, так и наша жизнь тоже может в один момент лишиться одной из своих параллелей. Она в считанные минуты просто погибнет, ну, например, как когда-то погибла в древности неизвестная Атлантида. Сколько ее не ищут, так и не могут найти.

Не мешая пожарным, я в сторонке наблюдал за тушением огня и не заметил, как ко мне подошел двоюродный брат Александр. Он тронул меня за плечо. Я вздрогнул и оглянулся.

―Ну, что очень интересно? ― спросил он.

―Да, интересно. Вот смотрю и размышляю. Молния ведь не сразу ударила в сарай. Тут один мужик тот, что принял в свой дом Аллу с детьми из Буговки, сказал, что он наблюдал за ударами молний из окна, ― сарай загорелся лишь с третьей или же четвертой попытки.

―Еще бы. Лесничество рядом ― государственное учреждение. Здесь стоит несколько громоотводов. Это нужно умудриться, чтобы пробить такой заслон защиты. Я думаю, что там, в небесах, целили в дом, чтобы сокрыть следы проживания Павла Ивановича Чичикова, ― выдал Александр и, пригладив усы, добавил: ― А может и в сарай, если его, чертов реквизит, находился в нем. Хотя этот господинчик мог давно все вывезти, ―Александр снова пригладил усы и выдал: ― Что я скажу: ты был знаком с его конюхом Селифаном? Он жил на Буговке, ― и, не дождавшись от меня ответа, двоюродный брат продолжил: ― у него ведь тоже дом погорел и тоже от грозы. Что-то здесь нечисто.

Мы замолчали и я, глядя, как пожарные торопливо сматывают шланги, сказал двоюродному брату:

―Ну, что народ расходится, пошли и мы. Ты же, наверное, приехал не для того чтобы удовлетворить свое любопытство?

―Да нет! Я к тебе приехал. Машину у дома оставил. Дернул за ручку двери, закрыто, ну и….

―Понятное дело, ― сказал я и пошел в сторону дома, за мной следом отправился Александр. Заговорил двоюродный брат лишь после того, когда я, усадив его за стол, налил кружку горячего кофе.

―Ну вот, мог бы чего и другого налить….

―Да без проблем. У меня водка есть, ром, виски. Выбирай! Что будешь пить. Но ты ведь за рулем….

―Я пошутил, ― тут же дал «задний ход» родственник. ― У меня есть к тебе предложение. Ты тут недавно звонил мне, искал помощницу. Так вот ее выписывают из больницы, завтра я собираюсь поехать за ней в Брянск. Одному отправляться в дорогу несподручно. Может, составишь компанию, ― поработаешь у меня за штурмана? А уж потом мы можем и выпить.

На другой день чуть свет Александр заехал за мной, и мы отправились в путь в надежде за день обернуться. Правда, я подготовил, и запасный вариант, в случае если что-то нас задержит: предложил двоюродному брату заехать в Дятиново к племяннице, крестной дочери Елены Прекрасной. На ночь пустит: ― не выгонит. Он тут же лишь бы я не приставал, согласился.

Километры тянулись медленно лишь только до Мамая, но стоило двоюродному брату вырулить напрямую дорогу и они вереницей помчались, оставаясь далеко позади. Я и заметить не успел: в полдень мы были на месте. Одним словом Александр специалист, а не какой-то там любитель. А они ребята-специалисты очень шустрые. Подметки на ходу рвут или как там, у водителей ― резину.

Ждать долго Аллу нам не пришлось. Женщина была выписана еще задолго до нашего приезда. Она сидела в фойе больницы на раздолбанном стуле с документами на руках, и смотрела безучастными глазами в потолок. Сейчас не только лишний день ― час и тот стоит денег. Наверное, оттого лечение в государственных учреждениях стало малоэффективным: внимание врача направлено лишь на болезнь, а не на человека. Раньше, если ты попадал в больницу, то выйти мог совершенно здоровым ― даже обычный насморк и тот при выписке не допускался.

―Ты хоть пообедала? ― тут же едва мы поздоровались, спросил Александр у жены.

―Нет! ― ответила Алла, ― меня же выписали рано утром. Я даже на завтрак не имела права, но в столовой одна женщина-раздатчица смилостивилась и дала мне черпак овсянки, попроси я, и еще бы один отвалила, ― помолчала и дополнила: ― Ее плохо едят, а она очень полезная, очень. ― Я не удержался и сказал, глядя двоюродному брату в глаза: ― Вот что! Пошли к главврачу. Что это за такое, полный бардак. ― Однако Александр успокоил меня и потащил на выход: ―Заедем в столовую, перекусим, ― Уже в машине родственник заглянул в документы. В карте все было расписано как себя вести: Алле чтобы избежать повторного рецидива предстояло долгие месяцы принимать лекарства. А еще, ее выписали таким образом, чтобы она не имела права на оформление инвалидности. Чертыхнувшись, мы торопливо отъехали от больницы. Я, правда, слегка упрекнул Александра за то, что он не нашел смелости зайти хотя бы к лечащему врачу и поговорить с ним. То ли он считал, что толку от лечения не будет и в скором времени жене снова придется обращаться за помощью, не знаю. Может, двоюродный брат торопился засветло вернуться домой, и отметал все варианты способные задержать нас в Брянске. На предложение пообедать в Дятиново в известном мне кафе под названием «Хуторок» ― он тоже отказался. Для того чтобы накормить Аллу двоюродный брат достал из бардачка бутерброды, себе один взял и про меня не забыл. Хотя мне очень хотелось невзначай встретиться со своими приятелями писателями. Это, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, вдруг мелькнул бы за плетнем отгороженного пространства, и профиль Павла Ивановича Чичикова.

Во время пути я смотрел на дорожные знаки и ненавязчиво предупреждал Александра, а еще через зеркало заднего вида, насколько это было возможно, мельком наблюдал за поведением Аллы. Женщина, конечно, очень сильно изменилась не только физически: ― располнела, но и поведением. Не было уже в ее глазах прежнего огонька. В движениях наблюдалась вялость. Она походила на одну знакомую дурочку матери, однажды привечавшую Галстука: говорила с задержкой, ― долго размышляла, прежде чем построить предложение, словом «тормозила». «Нет, ―подумал я, ― Алла уже не работница. Неторопливость нужна вовремя размышления над книгой, но ни в коем случае не при прополке гряд. Мне рассчитывать на ее помощь теперь вряд ли стоило. Она хоть бы справилась со своим огородом. Наверное, Александру придется нанимать себе работницу».

Приехали мы в Щурово поздно вечером. Александр завез меня. Возможности посидеть, поговорить не было. Однако не прошло и трех дней, со мной связалась Алла. Я не ожидал. Случилось это следующим образом: занимаясь посадкой капусты, утомившись, я, отправился попить чайку. Во время чаепития зазвонил телефон, в трубке я услышал негромкий голос женщины:

―Алло! Здравствуй Семен! Ты скажи вот как мне быть, что делать? В больнице одна из женщин, ― мы лежали в одной палате, ― сказала, чтобы я обязательно сходила в церковь. Там мне помогут лучше, чем врачи, но Александр отчего-то категорически против, не хочет меня отвезти в Климовку. Не знаю, что мне делать. Ты не выручишь? Может, отвезешь меня.

―Алла, я не против твоего посещения храма. Хочешь, поговорю с Александром? Хотя зачем ехать в Климовку? Можно ведь и в Щурово сходить. Ты не раз ходила, например, на девять дней матери, на сорок. Для тебя это не составит труда. К тому же это недалеко. Машина не нужна, ― я по разговору понял: Алла снова надеется на меня как на извозчика. Двоюродный брат занят и оттого не желает заморачиваться, от жены как всегда отмахивается.

―Да знаю, но я ведь не старообрядка иначе бы уже давно сходила в нашу церковь и никого бы не просила. Тогда я была вынуждена посещать старообрядческую церковь, а сейчас зачем это делать?

―Но я тоже не могу все бросить и поехать в Климовку: в настоящее время занят огородом. У меня еще много земли пустует, не все посажено. Да и трава уже прет: нужно клубнику полоть. Разрываюсь. Руки ведь одни. Немного с огородом разделаюсь тогда и отвезу. Вот если бы ты мне помогла. Ты ведь здорово управляешься. Я однажды видел тебя в работе.

Женщина надолго замолчала: я даже подумал, что отделался от нее, и собрался положить трубку, как неожиданно снова услышал голос Аллы:

―Хорошо, я приду. ― Ну, придет, так придет, ― подумал я и отправился на огород работать. Где-то в глубине души надеясь не увидеть женщину, но напрасно: она пришла и даже стала мне помогать. Вначале я поставил ее копать ямки под рассаду, затем стоило мне отойти за древесной золой: я ее подсыпал в качестве удобрения, женщина, проявив инициативу, принялась сама сажать капусту и поломала несколько саженцев. Видя такое дело, я отправил Аллу полоть клубнику. Ягода заросла, и ее необходимо было основательно прорвать ―удалить старые кустики, подрезать усы. Однако и с этой простой работой Алла хотя и справилась, но не очень хорошо. Я не стал на нее напирать, «плеши», которые появились благодаря ее, так называемому усердию, со временем зарастут, поэтому, закончив с капустой, я пригласил женщину в дом на чай и уж больше за помощью к ней решил не обращаться. Помидоры, огурцы, тыкву, фасоль и прочие культуры я посадил сам.

Двоюродный брат Александр застал меня и Аллу за чаепитием. Свое появление у меня в доме он объяснил тем, что отвозил клиента и попутно заехал. Он, вызвав меня во двор, якобы, для того чтобы покурить, ― двоюродный брат знал, что я табаком не увлекаюсь, ― нашел возможность перекинуться словом:

―Знаешь, Семен я ее даже несколько стал побаиваться. Хотя до того как ее положили в больницу я был спокоен не смотря на закидоны. Да и сейчас вроде бы и нечего опасаться, но порой такое скажет, что у меня вдруг ни с того ни с сего начинают на голове подниматься волосы дыбом, ― мужчина стряхнул с сигареты пепел и продолжил: ― Спим мы теперь уже отдельно друг от дружки, у кровати я теперь ставлю стул в качестве преграды. Ночью, если я ей понадоблюсь, она обязательно налетит на него и невольно меня разбудит. То есть я не окажусь пред нею спящим беспомощным ягненком, ну как этот Иван Никифорович бывший дружок Ивана Ивановича? Ты слышал, наверное?

―Это ты ни как не можешь забыть десятилетней давности случай на Деменке, где жена-дурочка зарубила топором сонного мужа?

―Вот не могу. Пойми меня!

―Не можешь, так отвези ее в церковь. Что тебе трудно выполнить просьбу Аллы? Там умеют обращаться с такими людьми, как она и знаешь, многим помогают. Может и ей помогут.

―Отвезу, ― сказал двоюродный брат, ― отвезу, ― однако так и не отвез. Причина мне была неизвестна. Я, чувствуя перед женщиной вину, сжалился и сам отвез. Не бросил у забора храма, а пошел и встретился с батюшкой, уединившись, поговорил с ним, рассказал, что знал об Алле и тот согласился женщину принять. Храм не был до конца отстроен. В нем работали люди, и Алла могла на подворье пригодиться. Попа заинтересовал тот факт из жизни женщины, что она когда-то работала в столовой поварихой.

Прошло время, и Александр, встретив меня однажды в магазине, с радостным лицом пожимая руку, сказал:

―Ну, ты молодец, что отвез Аллу в Климовку, а то мне все было не досуг. Теперь она не пристает, занята делом: дом освятила, и каждый день чуть свет отправляется на автобусную станцию, а оттуда едет в храм. Возвращается поздно вечером. Там Алла не только молится Богу, но и работает на кухне: готовит еду. Дом, конечно, забросила. А тут вчера сказала, что ей дают комнату и приглашают поселиться в Климовке. Я дал Алле добро, она уже пакует вещи. После выходных отвезу ее на новое место жительство. Не знаю как без бабы? Однако было время, жил как-то один, сам себе щи варил, стирал и неплохо чувствовал. Думаю, не пропаду.

Да, такое было. Александр не соврал. Но тогда его грела мысль, что, напротив, через дорогу жила его бывшая жена Татьяна, и он нет-нет и бросал взгляд на ее окна. Она была вынуждена уйти из-за пьянства Александра, а еще по причине того, что у них не было детей, ―хотя и любила его, ― но вдруг взяла и перебралась к безрукому мужику инвалиду.

―Я, ― продолжил двоюродный брат, ― уже и с соседкой договорился ― бывшей женой Татьяной о помощи. Она на меня уже зла не держит. Отошел я от нее. Взгрустнется, не по себе будет, позвоню Алле, поговорю, а то и нагряну с визитом. Чай она не на край света едет.

Мы расстались. Я купил, что мне нужно было, и уехал, чтобы заниматься огородом, копался сам, помощи ни у кого не просил, кое-как справлялся. Светлана Петровна ― моя супруга, названивая мне по телефону, успокаивала и говорила о скором приезде, так как учебный год подходил к концу. А пока она на подоконниках выращивала ремонтантную землянику, готовила ее к перевозке в Щурово. Мне нужно было за ней приехать.

Однажды, я вечером поливал у дома на улице цветы и увидел бывшую женщину конюха Чичикова. Она, наведывалась к Алине и не преминула подойти ко мне, после приветствия и обычных ничего не значащих слов о погоде, о видах на урожай спросила, не нужно ли помощь в прополке огорода. Я с небольшой задержкой отказался, и она нехотя ушла. Что мне бросилось в глаза, женщина довольно привлекательной наружности, сильно изменилась, не та уже стала. Наверное, я оттого и отказался. Проводив взглядом бывшую супругу Селифана ― Аллу, я тут же подумал и о Ляковой. Я мог наблюдать ее при пожаре. Она тоже потеряла былые формы и думаю все по той же причине: не было рядом любимого Павла Ивановича. Как известно благодаря мужчине порой из невзрачной хрупкой девочки с угрями на лице вырастает эффектная на загляденье женщина, и идет по жизни, как по подиуму вызывая у всех восторг.

Наконец-то я дождался приезда Светланы Петровны. Мне не пришлось ехать в Москву. Ее привезла наша дочь Елена Прекрасная. А еще с ними приехал и наш внук. Дочь немного погостила и укатила восвояси. Необходимо было работать: сдавать в печать очередной номер журнала.

Аллу ― жену двоюродного брата я долго не видел и ничего о ней не слышал, но на полгода матери она нашла возможность вырваться, приехала, как положено вместе с нами, отстояла в церкви, и на обеде тоже побывала. Затем мы все пешком отправились на кладбище и, посетив его, неторопливо повернули в сторону дома. Моя жена, подхватив Аллу под руку, пыталась с нею разговаривать, однако та была немногословна. Наверное, это было вызвано влиянием таблеток, которые женщина вынуждена была изо дня в день пить. После того как мы дошли до автостанции, Алла вдруг остановилась, как вкопанная и пролепетала:

―Я уже и так опаздываю, мне нужно на автобус. ― Что интересного, она не стала никого просить ни Александра, ни меня, чтобы ее подбросили до Климовки. Мы все попрощались с нею и отпустили. Чувствовалось какое-то неудобство. Однако оно, стоило лишь Алле скрыться с глаз, прошло.

Добравшись до дома, мы остановились у ворот, поговорили, а затем расстались. Федор с Валентиной, забравшись к Александру в автомобиль, уехали. Я, Светлана Петровна и внук некоторое время постояли, уставившись на дорогу, после чего пошли в дом. Было немного не по себе.

―Вот уже полгода прошло без матери, ― сказал я, ― целых полгода. Да бегут дни, бегут….

Александр уехал, а я, уложив внука спать, ― он любил засыпать при моем участии, ― отчего-то мысленно зацепился не за Федора, не за Валентину, а именно за него и лежа в постели долго размышлял. О двоюродном брате мне многое было известно. Жизнь его можно было признать неудавшейся: в детстве Александр мечтал о том, что женится, что у него родятся две девочки и два мальчика, однако ничего этого не произошло. Жена у него была и не одна, но детей Бог не дал. Были ли у него моменты, когда жизнь могла дать отростки и выйти на новые параллели? Наверное, да. Он ведь был большой мечтатель. Довольно восторженно говорил о море и большом белом лайнере. Этот большой белый лайнер всю жизнь не давал ему покоя. Он хотел быть моряком, хотел бороздить моря, океаны. Благодаря ему многие из молодых людей села загорелись его мечтой. Мишка Хабарюка наш детский друг оказался во Владивостоке и сгинул в Тихом океане навсегда. Ромка ― брат этого самого Мишки тоже ходил, правда, в Баренцевом море. Человек десять работало на реках Белоруссии, таскали баржи на буксирах. Возможно, Александр нет не здесь на первом уровне существования, а в параллельном пространстве бороздит океан в форме капитана, стремясь в неизведанное будущее, всматриваясь в синие дали, за горизонт. И там у него жизнь идет совершенно по-другому. Здесь же его постигло несчастье: во время службы в армии он во время учений чуть было не погиб, выжил чудом и должен, как он считает сам тянуть свою тяжелую лямку до скончания дней ― тянуть и мучиться.

Что я думаю? Наверное, невозможно составить представление о глобальных параллелях, исходя только из судеб обычных людей. Обычные люди способны изменить лишь свое жизненное пространство, ну могут еще как-то повлиять на жизни близких людей, друзей и знакомых. Александр повлиял. Однако влиять на миллионы людей способны отдельные личности ― люди неординарные, забравшиеся на гребень истории. Их тоже достаточно в мировой истории.

Копания в личной жизни, в жизнях родителей, близких людей, друзей и знакомых наталкивают меня на мысль, что в жизненном пространстве существуют моменты, при которых можно допустить наличие различных вариаций. Эти вариации могут быть огромными разветвлениями или же всего лишь небольшими веточками, но и они также важны для каждого из нас. Потому, что если их много, то и жизнь индивидуума становится более устойчивой. Я это утверждаю, рассматривая жизнь двоюродного брата Александра. Его нельзя сломить. Он, оказавшись в минуты отчаянья в группе смерти, не поддался на провокации судьбы и, пройдя весь жизненный квест, остался в нашем мире. Пусть он весь переломан здесь ― на первом уровне существования и ему порой бывает очень плохо, но он наверняка счастлив там, там в других параллелях и это состояние держит двоюродного брата на грани, не дает ему вдруг сорваться в пропасть и окончательно сгинуть.

Посевная окончилась. Необходимо было заниматься прополкой огорода. Хотя рук прибавилось: приехала жена, однако рядом с нами появился маленький внук, ему нужно было внимание. Я, конечно, пытался привлечь к работе и его, например, мы ― взрослые на пару пололи, а мальчик собирал траву в корзину и носил ее под старую яблоню наливку, высыпал и возвращался за новой партией. Долго он работать не мог. А вот поливать гряды ему нравилось. Правда, тогда доставалось не только огороду, но и всем нам. Шланг в руках мальчика мог быть направлен куда угодно. С огорода мы возвращались в дом усталые и мокрые.

Артем, так звали мальчика, не смотря на то, что мы эту самую работу обставляли элементами игры, уставал от однообразия. И тогда я или же жена брали мальчика за руку и шли через дорогу к девочкам, привезенным их родителями с Украины из Горловки Донецкой области к главному лесничему. Он ― главный лесничий у забора сгрузил для игр внучек самосвал белого песка, и Артем с удовольствием возился в нем со своими новыми подругами. Еще, раза два в неделю мы отправлялись с мальчиком к деду Федору и к бабе Валентине. Им на лето Владислав привез Саньку, и Артем сломя голову бегал с ним по парку. Иногда сам Санька, сбежав от опеки своих воспитателей, неожиданно появлялся у нас в доме. Я, чтобы Федор не беспокоился, тут же звонил и сообщал ему по телефону.

Из-за недостатка этого самого времени я не мог смотреть телевизор, ну если только детские каналы, так как рядом находился внук. Затем ― не более тридцати минут в день. Хотя я очень надеялся, что, разделавшись с огородом ― отсеявшись, найду возможность знакомиться с видеорепортажами с олимпиады из Бразилии. Напрасно. Этой возможности не было. Отчего у меня было желание понаблюдать за выступлениями спортсменов экстра-класса? ― пристрастился еще в молодости: однажды участвовал в летней олимпиаде, проходившей в Москве в 1980 году, правда, в качестве дружинника и увлекся. После не пропускал, смотрел отдельные виды, особенно мне нравилась гимнастика, синхронное плавание, гребля на байдарках, прыжки в высоту. Медалями сочинской олимпиады, полученными россиянами, я остался доволен, но до сих пор не могу простить ее устроителей за то, что они не смогли устроить конкурс на лучшую песню, а использовали давно обкатанную старую, не раз звучавшую в эфире и на телевидении: «Нас не догонишь». В 2016 году ситуация на Олимпе резко изменилась. Я бы сказал, на ней возобладали не правовые действия со стороны ЕС и США. Эти страны, надавив на организацию ВАДА, готовую закрывать глаза, по сути, на больных людей, ― правда, своих, напичканных лекарствами ― допингом, заставили закрыть многим нашим олимпийцам вход на спортивные площадки Бразилии. Правда, до этого нас за независимое поведение на мировой арене вытесняли с некоторых политических площадок, например, закрыли возможность выступать в ПАСЕ ― консультативном межпарламентском органе Европы, несмотря на то, что Россия продолжает исправно платить взносы за участие в европейском клубе. А еще для нас неожиданно ввели эмбарго на получение российскими кампаниями выгодных европейских кредитов, а также запретили закупку и ввоз в страну высокотехнологического оборудования; бои идут и в области культуры ― ни как не дадут нам «добро» на возврат в Крым скифского золота, отправленного Украиной на одну из европейских выставок. Однако Россия не сдается и успешно противостоит евро-американскому беспределу.

Да, буду, не объективен, если не скажу, что Светлана Петровна раза три готова была взять внука на себя, чтобы я смог посмотреть хотя бы урывками выступления на аренах Бразилии. Но я из-за снятия наших видных спортсменов с игр был обижен не только на олимпийский комитет, но и на весь мир, поэтому решил игнорировать эту олимпиаду от начала и до конца.

Что еще? Не смотря на свое плохое настроение из-за базара вокруг олимпиады, у меня не пропадало желание встретиться с друзьями писателями, но дни проходили в сутолоке и, добравшись до подушки, я отключался, будто падал в пропасть. Казалось такое состояние должно очень подходит для виртуальных перемещений, но вход на второй уровень существования мне был заказан. Моим друзьям, возможно, было не до меня: Игорь Луканенко занимался написанием очередной книги, Андрей Пельмин пропадал в Германии, а Василий Голвачов тот оформлял на свое имя родительскую усадьбу. Словом все были заняты. И оттого я, занимаясь повседневными делами, по мере возможности вырисовывал для себя варианты проникновения в параллельные миры, надеясь в будущем их проверить.

Лето проходило быстро. Я со Светланой Петровной занимался не только воспитанием внука, прополкой гряд, окучиванием картофеля, но и засолкой огурцов, помидор, приготовлением различных салатов, соков, компотов. Мы закрыли на зиму более ста банок, затем, дождавшись приезда Елены Прекрасной и Юрия Александровича, загрузили часть урожая в машину, попрощались с внуком и, дав себе небольшой отдых, снова занялись огородом.

Не знаю в чем причина, может в недостатке дождей, ― лето было засушливым, может в недостатке удобрений или же в том, что земля не менялась на протяжении десятков лет, картофель у нас не уродил. Накопали мы его совсем ничего. Крупного ― не больше мешка. Много мелочи. Часть этой мелочи мы оставили на семена, остальную отдали Федору и Валентине ― у них ведь хозяйство ― куры, утки, а не так давно завели еще и кроликов. Жена мне помогла собрать лук, выкопать картофель; свеклу, морковь, капусту я должен был убрать осенью в погреб сам, так как у нее заканчивался отпуск, а эти культуры тревожить еще было рано. На мне также лежала обязанность подготовить огород к зиме: собрать и сжечь ботву, после запахать землю. На эти все дела ушло два месяца. В Москву я вернулся в середине ноября. Перед возвращением я поменял резину ― летнюю ― на ― зимнюю. Я ее хранил в сарае. От хранения резины на балконе я давно уже отказался. Нечего захламлять балкон: зимой обязательно нужно иметь место, куда можно выйти и подышать свежим воздухом, если нет возможности отправиться в парк или просто на улицу.

Перед отъездом из Щурово я в виртуальном пространстве наконец-то встретился и со своими друзьями-писателями. Наш разговор произошел после одного странного события. В доме внезапно погас свет. У меня не было времени разбираться. Позже Федор, когда я уже находился в Москве, сообщил мне причину. Произошло короткое замыкание. Я, припомнив, момент отключения электричества, довольно быстро нарисовал для себя всю картину: проводка старая, в комнатах горел свет, а еще по стечениям обстоятельств неожиданно одновременно включился аппарат подогрева воды, насосная станция и холодильник: я собирался его выключить, но не успел. Это все вызвало перегрузку сети. Автомат не сработал и вместе подключения ― погорел провод, разъединив линию. Хорошо, что я успел еще за светло нагрузить свою «Ласточку», правда, тормозок, собирал уже при свете свечи, да и спать укладывался тоже без какого-либо комфорта. Данному обстоятельству я не придал внимания. Мне предстояла большая дорога, и нужно было выспаться. Лишь только я лег, тут же услышал покашливание Игоря Луканенко. У него видно першило в горле. А еще он торопился, боясь, что я вдруг засну:

―Ну что Семен, остался в полной темноте? Это тебя Пельмин разыскал. Ты, как я знаю, времени зря не терял. Я думаю, не только огородом занимался, но и проработал возможность перемещения в параллельные стволы Времени, как сказал бы твой тезка Василий Голвачов, ― помолчал и спросил: ― Что, я как всегда прав, или же на этот раз ошибаюсь?

―Привет Игорь. Ты прав! ― Я еще хотел что-то сказать, но услышал голос Андрея Пельмина:

―Я рад за тебя Семен. Теперь твой мир имеет возможность в случае краха одной ветви пустить побег новой жизни.

―Нет, я бы сказал иначе, он может сделать главным уже имеющийся параллельный побег, ― отрост, и продолжить свое развитие на его базе в совершенно другом направлении. Конечно, и там житье может быть не без проблем, но зато это шанс избежать полной гибели человечества, достичь невиданных высот. Я думаю, человечество будет умнее.

Затем я услышал голос Василия Голвачова. Я не мог его видеть и не только его, но других своих собеседников:

―Ну, это в случае развязывания, как раньше говорили: мировым империализмом ядерной войны, ― констатировал мой земляк и продолжил: ―Семен, а ты молодец. Ты можно сказать меня переплюнул ― дальше пошел. У меня всего один ствол времени, а у тебя целое древо. Я, знаешь, не додумался до такого. Вначале я решил, что у тебя плагиат: немного взял у Пельмина, немного у Луканенко и немного у меня. Ан, нет. Ты создал свою систему. Я тебя поздравляю!

―Да чего уж там, ― вставил фразу Луканенко: ― Мы все его поздравляем, Дай закончится високосному году, и он себя покажет.

―Это точно, но будь осторожен, год еще продолжает свой бег и все в жизни, может быть и хорошее и плохое, поэтому ты будь осторожен, приглядывайся, прислушивайся. За тебя больше не кому молиться.

Мы долго разговаривали. В беседе я постарался высказать все свои идеи по перемещению и выслушать замечания друзей, которые должны были мне в будущем помочь. Момент расставания с друзьями я не запомнил, оттого что заснул, подхватился с кровати по звонку будильника. Заехал к Федору и Валентине и отправился домой ― в Москву.

Едва я появился в Москве и зашел в квартиру, как жена тут же поторопилась меня предупредить:

―Сеня, я взяла билеты в театр на Таганке на спектакль, который ты очень хотел увидеть, но из-за боязни забыть специально тебе о том говорю. Вот, обрати, пожалуйста, внимание. ― Она достала их из сумочки, стоявшей в прихожей на столике, ― билеты будут лежать на видном месте, там, где мы обычно храним, ― Светлана Петровна помахала ими у меня перед глазами, подошла к колонке и в открытой ее части положила их на верхнюю полочку. ― Что обидно? ― продолжила супруга: ― спектакль состоится в канун Нового года. То есть не скоро: до начала ― более месяца. Однако сам знаешь, у меня окончание четверти, выставление детям оценок, перед новогодними каникулами я должна провести родительское собрание, словом о театре могу просто-напросто забыть. Ты, если что напомни….

―Хорошо-хорошо, я не забуду, ― промямлил я, снимая куртку и вешая ее на крючок, тут же разуваясь. ― Но мне не нравится сама затея перед Новым годом куда-то отправляться. Я не вижу в этом ничего привлекательного. Мне это что-то напоминает, думаю и тебе тоже, так ведь?

―Ну, мы же с тобой не в баню идем! ― хмыкнула Светлана Петровна и поторопила меня пройти на кухню:

―Я уже все приготовила. Идем кушать. Только вначале сходи в ванную, помой руки.

Перед новым годом мне приснилась мать. Сон был странным. Все происходило в Щурово. Я находился в коридоре у плиты. Что-то готовил, чтобы покушать. Открылась дверь и на пороге во всем светлом появилась родительница. Она прошла вовнутрь. Я взглянул на нее и продолжил копаться у плиты. Затем и я тоже отправился следом за нею в комнаты. Неожиданно мы оказались рядом. Я, двигаясь по залу, смотрел в зеркало, с мыслью, что если мать умерла, то она не должна отражаться. Но нет, я увидел ее и был несколько удивлен. Затем, проходя возле дивана, я заметил на нем двоюродного брата Александра. Он сидел, размышляя о чем-то своем. Мать прошла вдоль дивана прямо к комоду, выдвинула один из ящиков и достала из него коробку с платочками, после чего принялась их перебирать. Неожиданно двоюродный брат вдруг оказался подле родительницы на другом конце дивана. Она наклонилась к нему и стала говорить. Я слышал ее речь и понимал ее, но в этот момент меня отвлекло какое-то шипение, и смысл слов тут же был мной утерян. Я оглянулся на паласе сидел кот, а рядом прыгал красный петух. Кот пытался достать петуха лапой. Я проснулся в поту, долго лежал, приходил в себя. Этот сон я после рассказал жене, дочери, брату, но никто из них не мог мне вразумительно объяснить его смысл, хотя и пытались. Правда, после того, когда у нас в квартире случилось несчастье, неожиданно позвонил Федор и стал мне объяснять этот странный сон:

―Знаешь, Семен я думаю, что мать тебя предупреждает о нехорошем событии. Красный петух ― это не в смысле, что красивый ― это, прежде все испепеляющий огонь. ― Я тут же перебил брата: ― Знаешь, Федор ты на этот раз совершенно прав. Что я тебе скажу: зачем ждал, взял бы и на день бы раньше позвонил, а сейчас уже поздно, недопустимо поздно: ― это уже все случилось, ― и я принялся ему рассказывать о пожаре.

―Я так думаю, если бы мы не пошли в театр, ничего бы и не было, так как возгорание произошло часов в семь-восемь вечера, и я бы этот пожар сам ликвидировал. Я же, когда мы прибыли из театра, сбил пламя: взял у соседки ведро и принялся заливать водой, пожарные ликвидировали лишь очаг и проветрили квартиру, открыв в спальне и на кухне окна. При этом они сбросили с окон горшки с цветами и конечно дымом загадили всю квартиру. Не знаю, как это все после отмывать? Работы не на один месяц. Нужно начать, а потом еще и кончить. Вот так!

Федор связался со мной, конечно, не для того чтобы объяснить сон, он хотел успокоить меня и рассказать о том, что нашел проблему в электропроводке и сеть в доме привел в порядок. Электрик знакомый помог. Теперь можно не беспокоиться и годовщину смерти по матери провести в доме, в том, в котором она жила и из которого ее вынесли на кладбище: ― Я думаю, негоже использовать другое помещение. У нас у старообрядцев это не принято.

Я со Светланой Петровной собирался после небольшого новогоднего праздничного ужина в кругу своих людей ― Елены Прекрасной, Юрия Александровича и внука, денек, отдохнув и отоспавшись уехать в Щурово. Однако еще за неделю до этого самого спектакля нас дочка неожиданно проинформировала, что их не следует ожидать на Новый год, они отправляются в Анапу к подруге и вдобавок еще крестной мальчика и все праздники проведут у моря. То есть наши планы начались рушиться задолго до праздника. Правда, супруга тут же меня успокоила:

―Ничего страшного. Мы не будем делать большой стол. Да и засиживаться тоже. Выслушаем речь президента, пригубим шампанским вином, закусим да и отправимся спать. А значит в Щурово, поедем несколько раньше, чем намечали. Я проведу праздники вместе с тобой, а затем ты меня посадишь на поезд: поеду работать, ты же останешься готовиться к годовщине. Я, если будет возможность, приеду, а нет, так ничего не попишешь. Вот так!

Этот пожар нарушил наши планы. Весь праздничный отпуск мы чистили квартиру, перестирывали белье и прочие вещи, обдирали со стен и потолка обои, мыли, скребли, драили полы. То, до чего не доходили руки оставили на потом: загрузили под завязку машину, от этих вещей несло дымом, в пору и задохнуться. На годовщину я отправился на поезде один, а Светлана Петровна в свободное от работы время продолжила заниматься квартирой.

Домой, в столицу, я вернулся в расстроенных чувствах: меня угнетала мысль, что это еще не все. Моя мать умерла на Крещение в високосный год, морозов не было, но по прошествии времени, когда прошел год они ударили. Столбик термометра опускался ниже нуля до тридцати-тридцати пяти градусов. Я помню время две тысячи первый год, когда боялся звонка из Щурово: отец тогда тяжело болел, и вот теперь было похожее состояние. Дымом что ли вовремя пожара надышался? Не знаю. То, что мне неожиданно позвонила Валентина ― жена Федора, меня несколько успокоило, однако, ненадолго:

―Семен, у меня две новости: одна плохая, а другая еще хуже. Ты, какую из них хочешь услышать первой?

Дом отапливался водяным отоплением, котел стоял в коридоре. Для обогрева коридора был сделан небольшой аппендикс, ― пущена труба и вот в этой самой трубе после того, когда ветром задуло газовый котел, замерзла вода. Она вырвала заглушку. В комнатах положение было лучше: ― ни один цвет не пропал, ― температура была плюсовой, чуть выше нуля. Федор долго возился, отогревая трубы паяльной лампой, затем оббегал все село в поисках сварщика, нашел, заварил, и уж после при заливке воды, так как много ее ушло на пол, заметил, что насосная станция не работает и воду нужно качать из колодца. Я, приехав в Щурово в конце февраля, первым делом занялся насосной станцией. Однако, отремонтировать ее я не смог ― не нашел запасных частей и поэтому заменил на новую. Затем, я заменил смеситель и подводы воды к раковине. Они тоже пострадали от мороза. Это мне стоило в копеечку. Оставлять дом пустым не следовало. Необходимо чтобы кто-то в нем находился, жил, а не заглядывал время от времени. Приводя дом в порядок, я провозился неделю, если не больше. Довольно часто мне в голову лезли дурные мысли: хоть убегай с этой самой ветви жизни и ищи другую благополучную, без проблем. Правда, я понимал не найти: человек рождается не для одного счастья, у него в программе заложены трудности и он их должен преодолевать. Я, может быть, и забыл бы о втором уровне существования, но эти самые неурядицы толкали меня пересечь границу, забраться в глубину.

Человека, не знаю с чем это связано, тянет вляпаться во что-то нехорошее. Ему пытаются близкие люди раскрыть глаза, говорят о том, и не только, порой он и сам начинает понимать и говорит себе не нужно этого делать: последствия будут очень ужасные. Они испортят жизнь. Но он упорно идет по выбранному пути, считая новые маршруты не актуальными и зря. Может нужно пробовать другие? Эти мысли меня обуревали и я, занимаясь домом, искал пути выхода из тупика. Правда, этот тупик был лично мой, а не всего человечества, однако мне не терпелось выйти из него, даже если для этого нужно было вернуться назад, в прошлое.

Нахождение на самой границе ― это проверка себя, желание понять, достаточно ли сил, чтобы нарушить ее, перейти. Топтание на месте в данном случае предусматривает возврат в обычное состояние. Будто ничего и не было. Хотя это не так: ведь мысли будут роиться снова и снова, вырабатывая в вашем теле адреналин, и уж он вернет вас к той самой линии, отделяющей реальный мир ― первого уровня и мир прошедший ― второго уровня существования. Мне такое состояние знакомо ― это будто ты стоишь перед зеркалом воды. Я часто представляю себя плывущим в этом зеркале. Целый год я не без влияния Игоря Луканенко удерживал себя, хотя мне очень хотелось нырнуть в глубину и как можно дальше забраться в бездну прошедшего времени. После такого перерыва этого делать сломя голову не следовало. Для начала достаточно было просто немного потолкаться и всего лишь. Выбрав день, точнее ночь я решил попробовать. Чтобы при переходе не возникло проблем, мне необходимо было физически утомиться, и я занялся работой в усадьбе. А ее хватало. Март выдался необычайно теплым: снег на полях и лугах растаял, ― до леса я не дошел, ― и ничего не могу сказать, что творилось там. Однако, думаю, что и там, если он и лежал, то где-нибудь в низинах и его было очень мало. По утрам стояли большие туманы, а они уж наверняка постарались и значительно убавили его количество, ― как говорят здесь на моей Брянщине, ― «подъели». К вечеру я уже валился с ног.

Для того, чтобы не забраться глубоко в прошлое, я, работая в усадьбе, свое погружение продумывал заранее. Выпиливая сухие ветки на яблонях, сливах, вишнях и прежде чем их сжечь в костре я подолгу рассматривал узелки ― места замысловатых разветвлений и представлял себе коридоры жизни. В этих узелках можно было насчитать не одну, две, три, а порой даже и больше веточек, что позволяло сделать заключение о сложности бытия. У людей тоже некоторые вехи жизни, связанные с многовариантными выборами и значительными переживаниями на грани жизни и смерти не всегда имеют четкую направленность, но они устремлены в будущее и это очень важно. Делая перерывы на обед, на чай я не переставал размышлять. Забравшись в постель и успокоившись, я четко представлял себе шаги своего продвижения. Они должны были совершаться неторопливо и с тщательной осторожностью. Для начала я решил узнать могло ли меня что-то связывать с Людмилой в прошлом или же те мои измышления, с которыми я с ней поделился всего-навсего домыслы и не более. Однако, я, наверное, был очень уж осторожен и не добрался до нужной развилки, окунулся в состояние предаварийное: и поэтому без проблем, легко сумел предотвратить столкновение с большегрузной машиной: крутанув руль резко влево и, затем выровняв его, затормозил. Мне удалось остановить «Ласточку», между большегрузной машиной и огромным гребнем из снега вдоль дороги.

―Что же такое, получается? ― вскрикнул я и, придя в сознание, соскочил со второго уровня существования. ― У меня есть жизнь, в которой я не встречаюсь с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Он для меня всего лишь любимый писатель, а ни какой не наставник и Федор Михайлович Достоевский тоже, хотя я зачитываюсь его книгами, обычный писатель. Я не знаком с Игорем Луканенко, Андреем Пельминым и Василием Голвачовым. Да! Да! Да! ― такое может быть, и тут ничего не попишешь. И это объяснимо в том случае, если я не сталкиваюсь с впереди идущей фурой. В следующий раз нужно более внимательно подойти факту погружения, быть предельно осторожным. Прежде чем забраться на второй уровень существования я должен проанализировать свою жизнь и постараться не наступить, как говорят у нас в народе нате же грабли дважды, а то меня может и затянуть и тогда жизнь пойдет в совершенно новом русле. Да, мне далеко ходить не надо: район в столице, в котором я живу, знаменателен своим Перервинским монастырем, возникшем на месте поворота реки и резкого изменения русла. Выходит такое может быть и у людей. Я ведь тоже, в одночасье, могу изменить русло течения своей жизни. Раз и все.

Трудно было дождаться утра. Мне не спалось. Я просто валялся в постели, и время от времени поглядывал на окна, пока не начнет светать. Затем я поднялся, умылся и принялся варить себе овсяную кашу. В нее я для вкуса добавлял изюм и другие сушеные фрукты, нарезанные мелкими кусочками. Я приучил себя к этой каше ― «размазне» и без нее день не начинал. В детстве на завтрак родительница готовила мне и брату Федору супчик. Так как мяса в нем не было, то она жарила на сковородке нарезанное мелкими кусочками сальце и лук и все это забрасывала в чугунок. Лук издавал приятный запах. Кусочки жареного сальца доставляли нам удовольствие, Мы ели их из одной миски. И оттого боролись за шкварки, пытаясь ложками выловить как можно больше кусочков. Я часто побеждал.

День пролетел быстро. Почти до самой ночи я жег костер, бросая в него все, что мне удалось срезать с деревьев, кустов, а еще я сгребал прошлогодние листья и прочий мусор. Он тоже отправлялся в огонь. Наконец постель и снова темнота. Темнота сплошная, ничего более, сравнима с той, которая описана в одной из прочитанных мной книг Андрея Пельмина. Я, продвигаюсь в ней, расставив руки, почти на ощупь до тех пор, пока у меня не появляется возможность видеть контуры похожие на тоннели. Они особенно заметны в местах разветвлений, хоть зарубки оставляй, чтобы можно было в следующий раз попасть куда нужно или же при глубоком погружении без помех возвратиться назад. Я, не тороплюсь, считаю узелки с количеством ответвлений равным двум и более двух отдельно, загибая при этом пальцы то на левой руке, то на правой. Остановился я, когда у меня пропала возможность фиксировать погружение, и тут же выбрал для себя дорогу.

Для того чтобы запустить ленту жизни, я обернулся и, прикрыв глаза застыл как вкопанный. В голове мелькнула мысль: наверняка на данный момент времени, я буду холостым и попаду прямо в объятья Людмилы и не позволю Олегу завладеть девушкой. Раньше все холостые, то есть неженатые мужчины и незамужние женщины, а еще не имеющие детей платили налог и довольно приличный ― это, конечно, плохо, но осознание силы в мышцах меня окрыляло. «Да-а-а! ― крикнул я сам себе, ― да-а-а, пусть он лучше позаботиться о своей жене и ребенке. Нечего ему заглядывать на прелестных девушек, тоже мне Дон Жуан нашелся». Я буду с фельдшерицей, и не буду платить холостяцкий налог. Однако, я снова ошибся. Я не столкнулся с Людмилой, хотя как рассуждать, не столкнулся, но зато был свободен и мог без зазрения совести знакомиться с девушками, даже увлекаться ими, а в будущем, если мне не торопиться и подождать с женитьбой, то и встретиться с нею. Такая мысль привела меня в восторг, и я от удовольствия потер руки.

Стены туннеля исчезли, и в глаза ударил яркий свет. Я находился в доме. Правда, для начала мне было важно определиться с местонахождением и понять, в какой такой я попал год. Для этого я попытался опереться на ощущения. Но их оказалось недостаточно: помогла газета. Она оказалась местной, лежала на столе и не где-нибудь, а в родительском доме. Заглянув в нее, я увидел свою статью о девушке аптекарше: написал о ней, оттого что приглянулась. Мне на тот момент было двадцать пять лет. Что еще? Мое нахождение в Щурово было временным. Я приехал из столицы на свадьбу двоюродного брата Александра. На тот момент я учился в институте. Свою новую роль я начал выполнять сразу же, хотя она была никакой не новой. Новыми могли быть лишь отдельные лично мной неизведанные дороги ― параллели ― ответвления. Чтобы не жить по накатанной, я должен был как-то иначе реагировать на события. Мне не следовало повторяться, зачем тогда было забираться в прошлое. Я должен был попытаться встретиться с будущей фельдшерицей Людмилой ― хотя бы ради эксперимента. И я с Людмилой встретился, правда, это была совершенно другая девушка: стройная, тонкая, черноглазая, а еще не менее красивая. Я тут же положил на нее глаз. Мне не нужно было с нею знакомиться. На тот момент, если соотносить время с первым уровнем существования, я знал ее, просто столкнулся с нею лицом к лицу лишь на второй день свадьбы двоюродного брата Александра. На торжестве тогда присутствовала одна молодежь. Мы были не связаны опекой родителей. Руки у нас были свободны. Мы вели себя несколько проще, я бы сказал, более раскрепощенно.

Моя девушка оказалась родственницей избранницы двоюродного брата Александра. Мне, конечно, было не по себе, уж лучше бы он выбрал Наташу, а то, что же это получается: «поматросил и бросил». Правда, тогда я бы не смог встретиться с Людмилой. Только это меня и удержало от того чтобы не смазать хотя бы раз брату по личику чтобы знал, как обманывать доверчивых невинных девушек.

Едва я встретился с Людмилой и начал общаться, как понял, меня затягивает. Да она могла на меня влиять, и я бы на ней женился, но в какой-то момент Людмила неожиданно исчезла с глаз. Мы разминулись. Я пытался понять, что нас развело. Много времени не потребовалось: однажды летом девушка не приехала в Щурово. Я с нетерпением ждал ее, изо дня в день ходил на танцы, в кино. Ее подруга сообщила: «Уехала на практику». Там на практике на нее «наехал» однокурсник ― молодой казак с Дона и все.

Что я мог сказать о той встрече, ― она произошла довольно интересно: я, выбравшись из-за стола, столкнулся с нею во дворе, где организовывались танцы под проигрыватель виниловых пластинок. Баянист на второй день свадьбы тоже не присутствовал: возможно, от обильного стола и выпивки у него разыгралась язва или же Александр не нашел нужным пригласить, так как ему на тот момент было лет за сорок ― для нас он считался старым.

Девушка стеснялась, не знала, как себя вести, когда увидела меня перед собой и услышала мое приглашение потанцевать. Немного выждав, я тут же проявил настойчивость, иначе бы она так и не отважилась, что-то бы мне тихо ответила и отказалась.

Я взял Людмилу за руку и повел в круг танцующих молодых людей, затем, повернувшись к ней лицом, сказал:

―Я считаю, что когда отправляешься танцевать, то первый танец должен быть обязательно медленным. Оттого я не торопился и подошел к вам не сразу ― выждал. После, конечно, уже можно и быстрые танцевать. Ты со мной согласна? ― спросил я, вдруг перейдя на «ты».

―Да, согласна, ― ответила девушка и, сделав паузу, тихо добавила: ― Это мой первый танец с парнем. ― Я после этих ее слов осторожно взял Людмилу за талию и медленно повел в такт музыки. Она быстро освоилась. Понятное дело ― девушка. Это нам парням тяжело. Я прежде не один год провел у стеночки, наблюдая за танцующими парами. Мне научиться танцевать не давало чрезмерное стеснение. Ноги мои не слушались, я часто запинался и не мог четко выполнить известные большинству ребят движения. Меня научил мой знакомый парень живший вместе со мной в общежитии. Это было на третьем курсе. Он долго со мной занимался, затем для усвоения таскал меня по разным танцплощадкам, пока я не перестал стесняться и довольно бойко перебирать ногами.

Наш первый танец прошел в молчании, на одних чувствах: я то слегка прижимал к себе Людмилу, то отдалял, заглядывая ей в черные глаза. Мы весь вечер провели вместе. Мне посчастливилось тайком поцеловать девушку, однако это не скрылось от глаз моего двоюродного брата Александра. Он после нашел возможность, когда я на миг остался один, подойти ко мне и затеять разговор:

―Сеня, ты знаешь, этой свадьбы могло и не быть…. ― Я тут же влез, не дав ему договорить со словами: ― Если бы ты женился на Наташе, так? ― Да не женился бы я на Наташе. Она «жирная», ― тут же повысил голос Александр: ― Ты знаешь об этом. Мне нравиться Татьяна. И я благодарен тебе и Федору, что вы меня с ней познакомили. А эту свадьбу, если ты хочешь знать, я затеял из-за того, чтобы показать людям: намерения у меня серьезные. Ты знаешь, моей избраннице еще нет восемнадцати. А твоей? Ты знаешь, сколько ей лет, а-а-а? Вот то-то, что нет?

―Шестнадцать есть и ладно, для девушки самый раз, ― ответил я, и хотел было уйти.

―Да нет. Мне моя жена сказала, что меньше, поэтому ты не показывай свою взрослость. Будь с нею осторожнее….

―А ты с Наташей был осторожным, когда ложился в постель? ― неожиданно вспылил я: ― Не тебе меня учить. Вот так!

―Ну, я тебя предупредил, ― буркнул Александр: ― Не распускай руки. Что еще? Провожать ее один на один не ходи, в толпе можно пройтись. Она живет далеко на краю…. ― Я не удержался и уже более спокойно дополнил Александра: ― На краю света, что ли?

―Да! На краю света! ― выкрикнул двоюродный брат и тут же развернувшись, ушел.

Я расстался с девушкой где-то около десяти вечера, и провожать ее не ходил. Не из-за того, чтобы угодить Александру. Людмила сама меня о том попросила. Она домой ушла с компанией девчонок. Ушла и надолго пропала с глаз. После я узнал от Наташи, что она ее одноклассница. Что меня удивило? Наташа, ― сформировавшаяся девушка, ребята обычно о таких говорят: все при ней, ― это на ней до серьезного разлада ― предательства я собирался жениться, ― для меня была взрослой, помогла нам ― мне и Людмиле снова встретиться, не смотря на то, что продолжала тайно меня любить.

Наша встреча произошла летом следующего года: я приехал в Щурово на каникулы. Не знаю, что меня с подвигло отправиться на танцплощадку, наверное, Александр с женой настояли: одним им было скучно идти вот и вытащили. Там я столкнулся с Наташей и Людмилой. Они стояли рядышком и о чем-то оживленно беседовали. Я не решился подойти и постарался сделать вид, что девушек не заметил. Наташа, подхватив Людмилу под руку, сама подошла и принялась представлять мне свою подругу. Я ответил, что Людмила мне знакома.

―Ну, раз знакома, так идите и танцуйте, ― тут же, подтолкнув нахально свою подругу в спину, ― сказала Наташа. Я не стал препираться, тем более что мне этого делать не хотелось, тут же повел девушку в танце. Какое-то время мы молчали, но затем начали разговаривать и уже не могли остановиться.

―Я так боялась, что мы уже никогда не встретимся, ― сказала девушка. ― Мне даже стало страшно оттого. Неужели такое могло быть!

―Конечно, нет! ― ответил я.

Танцы закончились довольно быстро. Я забыл о словах двоюродного брата: он снова их повторил, и я не удержался: ― «Да знаю я, знаю. Мне нужно быть осторожным. Но ты тоже должен знать: с того твоего напоминания прошел целый год. Понятно тебе, целый год».

Я, несмотря на предупреждение Александра, отважился проводить девушку. Правда, мы вначале довели до дома Наташу, а уж затем, немного постояв, развернулись и отправились по ночному Щурово туда, где жила Людмила. Мы шли неторопливо, ступая с осторожностью, так как дороги на улицах были не так уж хороши, да и единичные фонари, горящие на столбах, светили очень уж тускло, ― можно было споткнуться и упасть. Вначале я шел рядом, но затем, после того когда Людмила чуть не полетела на землю, мне пришлось, что было приятно сделать, полу обнять девушку и далее идти, прижавшись, друг к дружке. Дорогу до дома девушки я знал ориентировочно, так как недалеко находилась ферма, и на ней работал мой отец. Я с Федором не раз бывал на ферме. Правда, добирались мы до нее иначе, и оттого всякий раз дом Людмилы оставался в стороне. Однако я не заблудился, и дом нашел легко без подсказок. Мне хватило однажды сказанных слов, что он находится у пруда, а я в нем не раз ловил карасей, зимой на нем резали лед и для сохранения молока отвозили на молокоперерабатывающий завод стоящий невдалеке от фермы. Я с братом Федором часто останавливался и подолгу смотрел на глыбы голубовато-белого льда.

На следующий день Александр не преминул поинтересоваться у меня ходил ли я провожать Людмилу и, получив утвердительный ответ, еще раз меня попенял словами: «Смотри, ты доходишься». Я оправдываться не стал, и чтобы успокоить двоюродного брата, сообщил ему о том, что с нами была Наташа. Это меня удерживало и не давало возможности распускать руки. «Вот так!» ― сказал я и похлопал брата по плечу, затем не удержался: ― Ты бы лучше не за мной приглядывал, а ублажал супругу. Поди уж год прошел, а она у тебя все не полнеет, пора животик иметь, вон наш с тобой знакомый Шувара…, ― Александр прервал меня не дав продолжить, махнул рукой и со словами: «Да стараюсь я» ― ушел прочь.

После, Александр вспомнил наш этот разговор на новогоднем вечере, ― я отмечал его в Щурово и, отозвав меня в сторонку, сказал, что у Татьяны проблемы по-женски, и она хочет съездить в столичную клинику. Я согласился ему помочь, в случае приезда его жены в Москву приютить, разыскать эту самую клинику и если нужно, то и свозить в нее лишь бы эту проблему решить. «Ты поспособствуй. Она у меня в большом городе никогда не была ― заблудиться» ― сказал двоюродный брат и долго тряс мне руку.

Я, оканчивал институт и перед выходом на дипломную работу приехал, чтобы немного отдохнуть к родителям. В дневное время я помогал отцу заготавливать на зиму дрова, а по вечерам ходил в сельский дом культуры. Там мне снова попалась на глаза Людмила. Я подошел к ней. Она заметно повзрослела, но я не мог ее сравнить с Наташей. Людмила все еще оставалась девочкой, хотя и вела со мной уже несколько раскованно. С ее подругой Наташей я познакомился, отправившись купаться на реку. Она нам попалась в стайке девчонок возвращавшихся с купания домой. Я ее сразу выделил из всех. Да и мой двоюродный брат Александр тоже. Наташа выглядела девушкой. Все двадцать. Ну ладно пусть ― восемнадцать, не менее. А вот если бы тогда рядом с нею находилась Людмила, мы бы ее не заметили. Она была красива, слов нет, но она была девочка. Ей не хватало лет пяти, чтобы расцвести и затмить своей красотой известную нам Наташу. Я должен был ждать. И я не торопился, ― ждал. Мне не куда было спешить. Хотя бы для того чтобы успешно окончить институт бросаться в загулы и напропалую крутить с девчонками я не смел. Для этого я всем кому можно говорил о том, что занят, что меня ждет на родине одна красавица. И это в какой-то мере соответствовало истине.

В этот год я позволил себе лишнее, чуть было не овладел Людмилой, развалившись на берегу пруда. У нее, когда я снимал трусики, неожиданно вдруг лопнула резинка и это меня отрезвило. Отрезвило, как и в первый раз. После, дома, я ругал себя за то, что не продолжил начатое, так как понимал, что должно было случиться в будущем: мы расстанемся, а наша любовь на берегу она бы соединила нас навсегда. Я бы не бросил девушку. Я не Александр. Правда, она была несовершеннолетней, и нам бы пришлось со свадьбой подождать. Но это не беда подождали бы. А уж после, расписавшись, я мог бы привезти Людмилу в Москву.

При последующих встречах с Людмилой я морщил лоб, думал, что можно было предпринять такое, чтобы не довести все до логического конца иначе, зачем я нырял в глубину второго уровня существования ничего не изменив в нашей жизни. Успокоился я после того когда для себя решил, что есть еще один способ удержать Людмилу и жениться на ней.

Для этого я незадолго до отъезда в Москву отправился в Дом культуры и, встретившись с девушкой, тут же задал ей вопрос, однако, чтобы не смущать, не напрямую:

―Правда, то, что мне говорила твоя подруга Наташа, ты меня любишь? ― Правда! ― тихо ответила Людмила.

―Отец твой завтра вечером дома будет? ― спросил я.

― Отца нет. Он вчера уехал к родственникам в Ростов-на Дону. Мне ведь на следующий год поступать в институт. Но он, ― Людмила несколько задрожала, она поняла мой вопрос, ― он скоро вернется, лишь разузнает, какие там есть вузы, определиться, возьмет нужный для поступления материал. Он и меня хотел забрать с собою, но я же не могла вот так взять и расстаться с тобой. Я уперлась, и отец уехал сам. Мне пока там делать нечего.

Я снова «пролетел». Все шло по накатанной. Изменить ничего нельзя было. Лишь, только в том случае, если возвратиться «в точку отсчета» и все повторить сначала. А, что если я повторю, но Людмила вдруг забеременеет и мне не удастся договориться с ее родителями о свадьбе? Ладно, не нужно торопиться, можно «наломать дров». Пусть пока все идет, как идет.

Новая любовь Людмилы, там, в далеком Ростове-на Дону дала возможность ее подруге ― Наташе найти меня однажды на танцплощадке и попросить, чтобы я ее проводил. «Чем черт не шутит, ― думала женщина, ― вдруг он снова увлечется и простит тот давнишний уход к двоюродному брату, забудет, как тайком ездила в Гомель, где Александр учился на механика. Я понимал, Наташа на учебу могла ездить и через Москву. Так было даже проще. Однажды даже предлагал ей этот вариант. От такой поездки был даже пусть небольшой, но выигрыш во времени. Однако девушка отказалась. Теперь, я, заглядываясь на Наташу, не пытался приблизить, отодвигал, мне трудно было простить ее предательство.

На момент когда я потерял Людмилу, институт был позади. Я работал инженером на одном из столичных предприятий. Мне администрация завода выделила комнату, куда я в будущем мог привести законную жену. Наташа о том узнала через супругу Александра, Татьяну, у нее, как я после догадался, она взяла и мой адрес. Та согласно договоренности двоюродного брата со мной тоже собиралась приехать в Москву для прохождения анализов в институте по планированию семьи. Александру очень не терпелось отправить супругу в декрет.

Наташа окончила техникум и ехала по месту распределения ― в Ульяновск. Она опередила Татьяну и в Москве появилась недели на две раньше. Что еще могу сказать: женщина меня буквально ошарашила. Вечером я получил от нее телеграмму и утром чуть свет был вынужден отправиться на Киевский вокзал встречать. Наташа обставила все так, что побудет недолго, так как проездом, дня через два уедет, лишь только возьмет билет на поезд. Было ясно: летом это сделать трудно. Все куда-то едут. И мне не удастся с нею быстро распрощаться.

На вокзал я отправился чуть свет и на этот раз снова с нею разминулся. Добравшись до дома, я встретил Наташу в подъезде. Она сидела на ступенях и ждала меня. Я открыл двери, запустил женщину в комнату и, извинившись, отправился на работу. Торопясь на завод я знал, что произойдет после. Для меня было важно, чтобы она не наговорила лишнего. Но нет Наташа не удержалась сразу же после того когда мы легли в постель и я из-за переживаний не смог женщину удовлетворить тут же выдала: «не переживай, женишься на мне, а если что не так Александр поможет». Я смолчал, заснув рядом, но через час или даже меньше воскрес и, конечно, что требовалось женщине, дал с лихвой. Она в Москве задержалась не на три-четыре дня, а на все десять при этом, не уставая спрашивала у меня, а что если я забеременею. Я же не предохраняюсь. Ты об этом подумал?

―От ребенка не откажусь, ― сказал я как отрезал. Для себя я уже решил, что жениться не буду. Мой отец платил алименты, и я буду отправлять ей какие-нибудь деньги и всего лишь.

И Наташа, и я ― мы испытывали судьбу: она старалась, во чтобы-то ни стало забеременеть, я же делал все, чтобы этого не случилось. Что интересно? Ничего у женщины не получилось. Наверное неудобное было для того время. Иначе бы она не на поезде, а на сверхзвуковом самолете прилетела в Москву ко мне с ребенком. Правда, Наташа не оставила меня в покое и продолжила за меня борьбу. Я тяжело переживал расставания с девушкой: ругал своего двоюродного брата за то, что он испортил мою жизнь и девушки тоже. Я думаю, неслучайно у меня ничего не получилось с Людмилой даже во второй раз, наверное, Наташа была мне предназначена судьбой. Достаточно было лишь не устраивать вечеринку на Новый год, на которой она вдруг заметила Александра и ушла с ним в темноту праздничной ночи.

Эти мои переживания пришлись некстати: приехала Татьяна, и я ее принимал с обидой на своего двоюродного брата. Даже веселый голос Александра не смог меня оживить. Он, перед тем как отправить супругу в Москву вызвал меня телеграммой на переговорный пункт и целых десять минут распинался в любезностях, просил позаботиться о своей благоверной женушке.

Я позаботился, позаботился так, что изменил его жизнь до неузнаваемости. Для этого я решил не идти по накатанной дорожке? Зачем? Пусть у меня ничего не получилось с Наташей, мне бы на год раньше оказаться в родительском доме, затем с Людмилой, но у него с Татьяной все будет иначе. Я помогу ему, подготовлюсь к приезду его женщины и приму участие в ее судьбе. Она ведь хотела жить с Александром? Хотела. Ну, так и будет, укреплю я их семью.

С Татьяной я не промахнулся: заранее взял отгулы на работе, встретил ее на вокзале, довез до дома, угостил, затем показал Москву и тем самым приблизил женщину к себе. Она легко без принуждения хватала меня под руку, когда мы спешили нырнуть в метро, да и в вагоне электрички чтобы удержаться при торможениях обхватывала меня всего. Я вел себя соответственно, не сопротивлялся толпе и, будто бы оберегая ее, обнимал и прижимался к женщине. Далее я в разговоре уже дома рассказал Татьяне, что ждет женщину в будущем. Правда, не сразу, а после того когда она получив все анализы недоуменно развела плечами.

―Что? Все нормально! ― спросил я. ― Этого и следовало ожидать. Проблемы не у тебя. У него. Он же во время учений попал в передрягу, его вытащили с того света. В госпитале твой муж получил большую дозу излучения и оттого долгое время не будет способен иметь детей. Лет через десять-двадцать может все нормализуется, а то и нет. Ты должна это понимать. Хотя как мужчина он может быть хорош, иначе бы ты уже давно его бросила, так ведь?

―Да, бросила! Но он же…., ― Татьяна замолчала. ― Я люблю его. Я не могу без него!

―Ладно, успокойся. Я сейчас дам тебе водички, ― и я, оставив женщину в покое, отправился на кухню, налил из крана воды и принес ей. Женщина жадно ухватила стакан и принялась пить.

― Нет, знаешь, в данной ситуации лучше выпить чего-нибудь спиртного. У меня имеется хорошее крымское вино ― массандровское. Оно тебя успокоит, сказал я, ― тут же забрался в ящик стола и выудил из него запыленную посудину, лежавшую за книжками. Вино осталось от небольшого новоселья, проведенного мной чисто символически по настоянию коллег. Одна из моих сотрудниц желала напиться ради того чтобы остаться у меня на ночь. Так оно и было бы, если бы я не спрятал тогда бутылку. Сейчас оно оказалось, кстати, и помогло нам сблизиться.

После нескольких бокалов вина без закуски: у меня не было ни шоколада, ни фруктов, ни даже сыра ― питался я, исключительно посещая кафе и столовые, иногда ходил в рестораны, ― женщина слегка опьянела. Это стало понятно по ее разговору и плохо контролируемым движениям. Я выждал некоторое время и предложил Татьяне прилечь на диван для чего поторопился его разложить. Он был при необходимости двуспальным.

―Приляг, лучше, приляг, ― сказал я, и все сделал так, чтобы мне не осталось другого места.

― А ты где будешь спать? ― обеспокоенно спросила Татьяна и взглянула на меня замутненными глазами. ― А то может, как-нибудь…. ― Она не договорила. Я тут же взял на себя инициативу:

―Найду. Может, на полу развалюсь, а может, к тебе под бочок подлезу, … ― я не договорил и махнул неопределенно рукой.

Мы проснулись вместе и на следующий день тоже, правда, после Татьяна сбегала на почту быстренько отбила Александру телеграмму, что задерживается. Женщина старалась, да и я не ленился. От меня она уехала не пустой.

Через девять месяцев у Татьяны родился мальчик. Александру она все подала как благоприятное стечение обстоятельств и магическое действие науки. Не зря же в Москву ездила.

В минуты сомнения моего двоюродного брата, Татьяна не пасовала и брала инициативу в свои руки. Делала она это просто, ― начинала орать нечеловеческим голосом: ― «Ты что думаешь своей дурной головой, а? Я же пила таблетки, не одну упаковку израсходовала?» ― правда, это были обычные таблетки от изжоги, ― мы их вместе купили в ближайшей столичной аптеке. Александр тут же сдавался и шел на попятную: ― «Да я что? Я ничего!» ― А прошло время, и он совсем перестал допытываться у Татьяны, так как находил сходства у ребенка с собою маленьким. Он ведь ему был не чужим. Мать Александра была моей теткой.

Я был доволен тем, что хотя и не сумел, забравшись на второй уровень существования сделать что-либо полезное лично для себя, где бы моя жизнь значительно изменилась, но зато мог после с уверенностью сказать, что мой двоюродный брат в другой ветви существования будет счастлив. Дети, как известно, скрепляют брак молодых людей. В будущем усердия Александра и желания родить еще одного сына или же дочку наталкивались на непонимание Татьяны.

―Нет, нет и нет! ― кричала она. ― Не приставай ко мне. Я и с этим скоро сойду с ума. Не знаю, шило у него, что ли из задницы торчит? Никакого покоя мне нет. Встречаясь со мной, двоюродный брат не раз говорил: ― «У меня сын есть и достаточно. Хотя махну на все рукой и сделаю себе еще дочку». Татьяна же, когда я оказывался с нею наедине, опуская вниз глаза, жаловалась: «Достал меня муж, пристает, нет сил. Может ты, сделаешь ему еще и дочку?» ― «Не знаю? ― говорил я и начинал мять женщину. Она мелко дрожала и прижималась ко мне, ― была готова. Я же тут же отступал. Я отплатил Александру за Наташу и достаточно.

Я не торопился уйти с параллели: мне хотелось дожить до момента встречи с другой Людмилой. Но неожиданно на меня стала напирать Наташа: не давала прохода, когда я приезжал в Щурово, а в Москве бомбардировала письмами-просьбами принять ее у себя. Очень уж бывшая моя невеста хотела прибрать меня к рукам и заодно перебраться в столицу на жительство. Мне стала понятна причина моей женитьбы. Брак для меня был просто необходим. Он помог мне избавиться от Наташи ну и, конечно, в будущем от фельдшерицы. Хотя, заберись я глубже в прошлое и задержись с отъездом в Москву, то мог бы остаться в Щурово. В одном из писем в столицу мать сообщила мне о приходе директора школы: он хотел предложить мне неожиданно освободившееся место учителя пения. Не знаю, справился бы я или же нет, но до службы в армии прошел ускоренное обучение на «руководителя художественной самодеятельности». В будущем мне достаточно было поступить на заочное отделение Новозыбковского педагогического института и все. Работа в Щуровской средней школе позволила бы мне познакомиться с Людмилой. Я бы не прошел мимо нее.

Меня со второго уровня выцарапал Игорь Луканенко: иначе я бы надолго застрял в нем.

―Семен! Семен! Что ты делаешь? Хорошо, что я хватился тебя, ― на самое ухо закричал мой товарищ писатель: ― Ты, что не понимаешь? Тебя ведь могло засосать? Наверняка формирование новой реальности уже началось. Что если бы ты пересек границу невозврата? В следующий раз обязательно подумай головой и предупреждай нас ― своих друзей. Это хорошо, что ты забрался неглубоко, и мне удалось тебя вернуть в тот период жизни, с которого ты начал свое путешествие. Правда, что я скажу, мне одному это было уже сделать не под силу, взгляни вон там, в сторонке стоит Пельмин, а вон чуть дальше у комода твой земляк Голвачов. Благодаря им, я разыскал тебя. Они меня страховали. Если бы у нас с тобой не было предыдущей встречи, мы бы ничего не знали о твоих намерениях и соответственно не смогли бы понять твои действия. Это просто удача, что ты нам в общих чертах рассказал о схемах своего мира и мы, путаясь, методом проб и ошибок вышли на тебя.

Одному мне забираться на второй уровень существования и пытаться создавать свои миры в новых параллелях жизни не следовало. Хотя я не раз размышлял на тему: ну застрял бы в той другой ветви и что из того? ― однако тут же сам себе и отвечал: ― А то! Не видишь, что в мире творится, нашем, реальном: США обстреляла ракетами сирийский аэродром. Просто так с кондачка. Наши, конечно, сбили часть их «томагавков», тем самым снизив мощность удара. И это произошло по причине того, что не понравился, видите ли, новому только что избранному президенту Америки ― Башар Асад. Отравляющий газ здесь не причем. Это и «ежу понятно». Его применение правительственными войсками нужно еще доказать. Так как согласно резолюции ООН, отправляющие газы из подконтрольных президенту Сирии территорий были вывезены и утилизированы самими же американцами. А затем, если они и были применены в этой стране, то только террористами ни кем более. Их и нужно было обстреливать ракетами. Что еще? Этот вновь избранный президент могучей страны США вдруг развернул корабли, шедшие к берегам Австралии, и отправил их в японское море для того чтобы наказать Северную Корею, но прежде, продемонстрировав свою силу, сбросил в Афганистане на террористов талибов царь-бомбу. Спрашивается для чего? Чтобы напугать их и выкурить из подземных бункеров? Или же напугать мир! Да и то и другое, а еще и третье: надавить на лидера социалистической Кореи ― Ким Чен Ына. Не будете слушаться достанем вас и под землей. Надавил? Да нет! Он натолкнулся на мощное противодействие народа и ее не малой армии. Северная Корея готова даже применить ядерное оружие, которым она обладает, но защитить свой суверенитет. Это не Ирак и не Ливия и даже не Сирия, хотя она в лице Башара Асада через ООН заручилась поддержкой России. Пусть ракеты Северной Кореи и не долетят до США, но Южная Корея, Япония и флот США пострадают, а еще будет заражена большая территория земли радиационными отходами. Жизнь людей в этой части континента не будет сладкой. Конечно, такой стране как США это по барабану, но что если ее необдуманные шаги вызовут начало еще одной мировой войны. Мало никому не покажется. Президент Губачев тот развалил СССР, а американский президент Трамп развалит мир. Не зря же про него умельцы от политики уже сочинили анекдот: «Выступает президент США где-то на саммите и говорит с высокой трибуны: «Хочу мира, хочу мира, а затем тихо так в полголоса добавляет: правда, всего». Народ Земли неслучайно из года в год назначает даты Апокалипсиса и после с ужасом их ожидает. Пока Бог миловал. 2017 ― год празднования столетия Октябрьской социалистической революции ― год тоже знаменательный. Наверное, из-за этого он тоже является очередным годом Апокалипсиса. Что если после необдуманных шагов президента Америки Земля погибнет?

Нет, решил я для себя: не буду испытывать судьбу. Можно потерять связь с реальным миром и соответственно прозевать глобальные события бытия. Матери не было, и за меня никто уже не молился, оттого рисковать не следовало. Я волей-неволей должен был согласовывать свои действия хотя бы со своими друзьями писателями. Для того чтобы обдумать все это я взял, как говорят, тайм-аут и занялся усадьбой. Мне необходимо было дожечь весь мусор, закрасить срезы на яблонях, вишнях и сливах, проверить и перебрать семенной картофель, пересмотреть семена огурцов, моркови, свеклы и других культур, при необходимости что-то подкупить. Занимаясь всей этой подготовкой к посевной, я обдумывал и свои будущие походы на новые параллели: мне хотелось большего. Я задумал забраться, окунувшись в третий, а то и ниже ― в другой отрост дабы увидеть жизнь без войны, найти в нем себя и пожить счастливой жизнью недоступной для многих здесь в нашей реальности. Мне было интересно узнать, чем там занят, например, бывший президент СССР Губачев, что делает Ецин, да и вообще что происходит с моей страной.

Укладываясь вечером спать, я часто сталкивался с Игорем Луканенко. Это он, однажды завел меня в тупик, подсказав заняться разработкой нулевого уровня, а затем натолкнул на мысль найти новые пути развития жизни. И я нашел, а вот теперь товарищ-писатель не давал мне и шага ступить, будто преследовал, едва я только посмотрев программу «Время» по телевизору и приготовившись отойти ко сну, улегся поудобнее на подушку, как услышал его голос:

―Знаешь Семен, я вместе с Пельминым и Голвачовым исследую глубины второго уровня существования с целью проникновения в неизведанные параллели жизни, предсказанные тобой. Это очень увлекательное занятие и важное. ― Товарищ неторопливо прошелся и продолжил:

― Пельмин, для тебя это не секрет, в делах, там, где требуется риск ― просто дока. Сейчас он издалека, прямо из Германии, подобно Касперскому занимается разработкой защиты, для тебя никого-не будь и я думаю, что осталось совсем немного времени до ее завершения. Ты, Семен, не беспокойся! Я обязательно о том извещу, ― и ушел. То, что Луконенко не обманывал, я знал. Дня через два он снова встал у изголовья и радостно сообщил: ― Семен! Скоро все будет готово. Ты в будущем легко без проблем сможешь путешествовать по параллелям жизни. Правда, на тебя ляжет основной груз, основной груз, основной…., ― сказал Игорь и исчез.

Я покивал ему головой: ― согласился, а что мне делать. Без защиты соваться на второй уровень существования не следовало. К тому же я мог и не торопиться, у меня хватало работы в усадьбе. Однако, я недолго прибрал и готовил землю к посевной: в Щурово вернулась зима. Неожиданно ударили морозы, пошел снег, волей неволей это меня загнало в дом. Друзья писатели за меня мою работу не сделают, ― размышлял я, прохаживаясь по комнатам. Мне необходимо было понять, каким образом я могу попасть в другой отрост и после, если конечно мои параллели в нем присутствуют найти свою дорогу. То, что проблем не возникло на начальном этапе во время моих предыдущих походов, еще не о чем не говорило. На этот раз мне предстояло пересечь так называемую «мертвую зону», то есть я, забравшись на глубину ― в довоенное время, должен был освоить параллель с мирной жизнью, с той в которой Иосифу Виссарионовичу Сталину удалось избежать столкновения с фашистской Германией, а это была очень сложная задача.

Разговаривая с Игорем Луканенко, я попытался понять, не потеряю ли связь с друзьями. Писатель меня тут же успокоил: ― «Да нет, нет же! Все будет нормально. Хотя, я думаю, это может зависеть от времени твоего пребывания в новой параллели. Однако не переживай! Ты, наверняка почувствуешь момент, когда тебя вдруг начнет отчего-то подводить память, ― появится некоторая забывчивость: начнут стираться отдельные детали, события. ― Я тут же перебил писателя: ― Это как у твоего одного героя в книге… ― Луконенко не дал мне договорить: ― Да! Да! Как у моего героя. Однако все, что будет с тобой происходить, ты сможешь контролировать и в любой момент, если что-то почувствуешь неладное, тут же подключишь нас, после чего начнешь выход из своего нового положения. Да еще что? Мы будем не одни. Андрей Пельмин ведет разговоры с твоим наставником Иваном Сергеевичем Тургеневым. Он тоже может быть задействован и не только ― Федор Михайлович Достоевский, и даже Николай Васильевич Гоголь. В форс-мажорном случае он отправит за тобой Павла Ивановича Чичикова на тройке разудалых коней. Он ведь тебя Семен хорошо знает и ему не составит труда вытащить тебя, откуда угодно, хоть из-под преисподней. Так что давай! ―товарищ-писатель махнул рукой: ― До встречи!

Мне радостно было сознавать, друзья в беде не бросят, не бросят и родные: часто звонила супруга Светлана Петровна, узнавала о моих делах, а еще настойчиво спрашивала:

―Сеня, ну что ты там торчишь, приезжай в Москву, побудешь неделю-другую, а вернется тепло, снова отправишься в свое Щурово. ― Я соглашался с нею и даже был готов сесть за баранку, но что-то меня сдерживало. А еще обо мне не забывала дочь и внук. Я подолгу разговаривал с ними. Он, странно для мальчика четырех лет, вдруг неожиданно увлекся вокально-инструментальной группой «Кисс»: однажды услышав их песню на музыкальном канале телевидения. А еще мальчик, узнав о гастролях этого ансамбля у нас в стране, настоял, а затем и сходил с родителями на их концерт, после чего без устали барабанил. Не знаю, отчего ему понравились ударные инструменты: Его мать Елена Прекрасная играла на гитаре и неплохо. Мог бы заинтересоваться щипковым инструментом, так нет же.

Я, общаясь с мальчиком, часто выспрашивал, чем он занимается, выслушивал сбивчивый его рассказ, время от времени задавал вопросы, затем подробно рассказывал ему о своих работах в Щурово по двору. Правда, Артем не мог долго участвовать в разговорах и, утомившись, тут же неожиданно кричал мне: ― «Ну, деда пока» ― и передавал трубку матери или же отцу. Поговорив с близкими мне людьми, я ложился в постель и спокойно засыпал.

Дня через два, я, неизвестно отчего, вдруг внял словам супруги ― Светланы Петровны и засобирался в Москву, для чего принялся загружать машину. Правда, прежде, перед самим отъездом, ― сутками позже и ничего бы этого не было, ― я неожиданно встретился со старой знакомой.

Данное событие произошло случайно. Сразу же после того как я закрыл двери багажника «Ласточки» и зашел в дом до меня донесся стук в окно. Я тут же откликнулся и пошел открывать калитку. Едва распахнул ее, перед глазами увидел двух женщин. Одну я тут же узнал. Это была Тусиха.

―Ты же уехала в Климовку? ― задал я вопрос женщине: ― Что не понравилось жить на чужбине? Вернулась восвояси?

―Да нет, не вернулась и зачем? Я живу вместе с матерью в отличном доме рядом с сыном, невесткой и внуком. Свой-то я сдала, получила деньги и истратила на жилье в Климовке. Возврата быть не может. А здесь в Щурово я по необходимости. Вот привезла свою…, ― она не договорила, ― я неожиданно для себя узнал в другой женщине в белой кофточке и плотно обтягивающих эффектную фигуру модных джинсах, ― девушку, которая когда-то мне нравилась в молодости, за которой я бегал и, отвлекшись от Тусихи, тут же подошел к ней, заглянул в глаза и не удержался:

―Ну, здравствуй Наташа! Давно же мы с тобой не виделись. Наверное, всю жизнь!

―Здравствуй Семен! Ты прав!

Мы разговаривали долго. Тусиха, оставив нас наедине, заглянула к своей бывшей соседке Лякиной. Я так понял, что однажды во время приезда Наташи на Пасху в Щурово подруга упомянула обо мне или же может вначале о матери и после уже обо мне, тем самым, заинтересовав женщину. Она же после не преминула повидаться со мной. Не знаю, каким образом Наташа нашла повод вытащить свою подругу. Но видно одной ей было неудобно дефилировать у окон дома. А Тусиха была женщиной прямой и напористой. Для нее не представило труда постучать в окно. Она нашлась бы, что ответить, если бы на стук вышла моя жена: за словом в карман не полезла бы. Баба ― огонь.

Я пригласил Наташу в дом. Предложил ей чай или же кофе, на выбор. Но она отказалась. Наверное, по причине того, что для их приготовления мне необходимо было время: разжечь плиту и вскипятить воду, затем заварить напиток, выставить на стол вазы со сладостями.

Мы прошли в зал и уселись на диван, затем разговорились. Что я заметил во время беседы: женщина изменилась: ― жизнь ее потрепала, хотя многое у нее сохранилось от прежней девочки.

Наташа рассказала мне, что она по распределению попала на работу в Ульяновск, пробыла недолго, после моей женитьбы загуляла, забеременела и привезла в Щурово девочку. Однажды попыталась пристроиться на жительство в Москве, вовремя приезда ко мне ей очень уж приглянулась столица, даже место нашла и ни где-нибудь, а на моем заводе: ее согласны были взять, правда, только разнорабочей, но из-за дочки, так и не взяли.

― Ох, люди не подсказали: «Потеряй я паспорт и возьми чистый без записи о наличии дитя» ― и все! ― возмутилась женщина. ― Я бы зацепилась за Москву, а после привезла и дочку. А вначале девочка пожила бы у матери с отцом. Я бы помогала им, по возможности навещала. ― Помолчала и добавила: ― Ты же довольно часто ездил в Щурово и я бы так же смогла.

После смерти родителей и Чернобыльской трагедии женщина с дочерью подала документы на отселение и уехала в поселок организованный под Брянском для пострадавших от радиации.

―Я о тебе интересовалась, слышала о твоей дочери. Знаю, она у тебя умница: окончила институт, работает в иностранной редакции. Рядом со мной тоже дочь, но она отчего-то копирует мою судьбу: ― я бы сказала: вся в меня. Недавно вот родила мне внучку ― любимицу и тоже, как и я без мужа, ― а затем, взглянув на меня, поправилась: ― он как бы есть, но не живет с нами. ― Долго молчала, откинувшись на спинку дивана. Я женщину не торопил. Затем, резко подняв на меня глаза, Наташа неожиданно выдала: ― Молодая я была, глупая, а твой двоюродный брат Александр, да и ты тоже воспользовались моей доверчивостью, а затем бросили меня. Что не так? ― и женщина взглянула на меня.

―Да все так, правда, это как рассуждать, ― ответил я, ― помолчал, а затем продолжил: ― Я думаю, на моем двоюродном брате и мне клином свет не сошелся. Рядом с тобою, в большом городе Ульяновске, куда ты уехала от меня по распределению, было много разных парней. Ты ведь могла найти одного из них, так ведь? ― спросил я, и утвердительно кивнув головой, выдал: ― Так! Ты ведь нашла от кого родить. Выходит и он, воспользовался твоей доверчивостью. Неужели ты так ничему и не научилась? Всю жизнь только и делала, что доверяла парням, а они тебя бедную только и делали, что обманывали?

―Да нет. Наверное, все оттого, что я не могла забыть тебя, думала о тебе и всю жизнь любила тебя. Но я тогда отчего-то послушалась своих родных. Ты ведь был намного старше меня. А Александр, он подходил мне по возрасту. Сейчас-то я понимаю, что зря. Вон девки даже с папиками живут, ―те на тридцать-сорок лет старше их, ― и ничего ― жизнью довольны. И я могла быть с тобой счастлива. ― Она откинулась на спинку дивана, осмотрев меня всего внимательным взглядом, продолжила: ― А ты очень молодо выглядишь для своих лет. Я бы не дала тебе твой возраст, ― сказала и надолго замолчала.

―А отчего я должен быть старым? У меня жена на год-два старше тебя и не переживает…

Нас разлучила Тусиха:

―Пора уезжать. Сейчас подъедет мой сын на машине. Звонил уже. Он все свои дела сделал и следует к нам.

Эта встреча растрогала меня и я, вечером едва добравшись до постели, не преминул, несмотря на предупреждение Игоря Луканенко забраться на второй уровень существования. Для себя в оправдание я сказал: «это же так неглубоко ― по старой дороге, дабы предотвратить нежелательную встречу моего двоюродного брата Александра и Наташи. Все будет нормально».

Как и в прошлый раз, я, проходя ответвления, загибал пальцы, а затем со сжатыми кулаками еще сделал один шаг, один, а не два. Зря, нужно было, конечно, сделать два. Правда, оказался я там, где и следовало, но попал, как в таких случаях говорят, головой в омут. Мне бы вначале вспомнить весь роман с Наташей до мельчайших подробностей, а так я оказался неподготовленным. Необходимо было действовать без раскачки, не медля. Ох уж эта моя нерешительность ― не могу ничего сделать прежде, не обдумав, не взвесив все «за» и «против». А еще моя интеллигентность. Я отождествлял ее с образованием и никогда не понимал, отчего иной человек, окончив университет, ведет себя в жизни по-скотски. С одним из коллег инженеров я столкнулся на заводе, был вынужден. Он работал в параллельной группе, и мне часто приходилось с ним общаться, а однажды я стал свидетелем, как он ругался с женой. Да богат же был у него словарный запас. Столько слов, столько слов и каких он выдал на-гора. У меня тут же завяли уши. Я после этого случая стал его сторониться. Так вот и мне бы в ту пору телепортации неожиданно оказавшись на пляже, нужно было выругаться хотя бы про себя ― послать, куда подальше свою интеллигентность. Не послал, несмотря на важность момента: я и Наташа в купальниках лежали на берегу реки на расстеленном покрывале и разговаривали. Рядом возле нас из купающего народа никого не было. Чтобы побыть наедине мы перебрались на другой берег реки. Разогревшись на солнце, мы время от времени отправлялись окунуться в воду, затем, возбужденные, возвращались на место, Наташа явно заигрывала со мной, и я лез к ней целоваться. Однако руки не распускал. У нее еще ничего не было с Александром. Она могла быть моей девушкой и даже женщиной. Наташа лежала на спине, солнце светило ей прямо в глаза и девушка, щуря их, улыбалась мне. Из-за случайно сползшей с плеча лямки бюстгальтера ее прекрасные груди выглядывали. Я не удержался, и полез к девушке. Она тут же отреагировала: накрыла мою руку своей. Девушка была взволнована, ее сердце стучало возбужденно. Моя другая рука скользнула по животу и ниже. Наташа от удовольствия прикрыла глаза. Я должен был опередить Александра. И вот он момент. Может быть, я и забрался бы на Наташу, но недалеко за кустами услышал тоненький противный смешок, и это меня остановило. Я испугался ведь за нами ― мной и Наташей при походе на речку невдалеке следовал паренек ― брат девушки. Она его пыталась отогнать. Уже в лесу на подходе к водоему он вдруг неожиданно от нас отстал. Это, конечно, было отрадно сознавать, но что если этот противный смешок за кустами его? Старшая сестра Наташи вышла замуж, подловив парня. Ей тогда тоже не было восемнадцати лет.

Не знаю, чем бы закончилось мое погружение в прошлое? Пусть и ничем, но у меня еще были встречи с девушкой: я на другой день с Наташей должен был отправиться в лес за грибами и уж тогда нам уже никто не мог помешать. Я помню, мы уставшие завалились на траву, и я мог овладеть ею и все, мой двоюродный брат Александр остался бы не удел. Но этого тоже не произошло, так как зазвонил будильник и я прямо с пляжа со второго уровня существования подскочил в реальном мире и принялся торопливо одеваться. Меня ждала моя «Ласточка». Я должен был, как и задумал отправиться в столицу и конечно отправился. На время Наташа выпала из головы. Я о ней попросту забыл.

Дело было в Москве. Я находился в виртуальном пространстве второго уровня. Среди ночи к дому в Щурово подъехала машина и резко затормозила. Она была точь-в-точь как моя «Ласточка». Это меня насторожило. Я, выскочив во двор, отчего-то выглянул не через калитку, а приоткрыв ворота. Зачем? Не знаю.

Из автомобиля тут же стали торопливо выбираться какие-то черные люди. Один из них был в черных очках. Я, оглянулся, и, не увидев за спиной своей машины, неожиданно вздрогнул. Страх заставил меня тут же броситься в дом. Оказавшись в коридоре я, не отпуская из рук двери, принялся ее судорожно закрывать на все запоры. Однако она до того крепкая и прочная неожиданно отчего-то под рукой стала разрушаться, кое-как набросив крючки: один сверху и другой снизу я вошел вовнутрь дома. На шум из своей комнаты вышла мать со свечой в руках. Я повернулся к родительнице, заметив боковым зрением, что люди уже справились с моими преградами, обратился за помощью, силясь преодолеть страх, неожиданно проснулся. Это был всего лишь сон, хотя довольно естественен и правдив. Наверное, оттого он меня надолго вывел из себя. Что еще? Сон был неслучаен и стал понятен мне только после того, когда я вернулся из столицы в Щурово. Там в селе я неожиданно встретился с друзьями-писателями: Игорем Луканенко, Андреем Пельминым и Василием Голвачовым. Я выяснил, что это они тогда пытались до меня достучаться ― вызвать на разговор, но разразилась большая гроза и вызванные ею помехи не позволили мне из Москвы виртуально переместиться на родину. У моих же товарищей было желание провести встречу непременно в моей усадьбе и нигде более. На то были веские причины: я должен был совершить путешествие во время, в котором не было войны и мне необходимо было заручиться поддержкой представителей моего рода ― здравствующих и почивших. Во сне я уже попросил помощи у матери. Мне могли помочь и другие близкие мне люди, те которых я знал или же хотя бы единожды видел в своей жизни. Этого было вполне достаточно.

Мое последнее похождение за право обладать Наташей не осталось незамеченным. На него тут же после рукопожатия намекнул Луконенко. Я ему четко объяснил, что ретировался всего лишь на небольшую «глубину», с целью понять так ли реальны мои новые пути ― параллели и если да, то достаточно ли они описаны программно. «Ну и как?» ― спросил, усмехнувшись, мой товарищ. «А никак» ― буркнул я и дополнил: «Нутро» не дает переступить определенные пороги. Можно что-то изменить, но очень незначительно» ― и умолк. «Может у тебя недостаточно опыта», ― буркнул товарищ и оставил меня в покое. Пельмин, поправив черные очки, подойдя ко мне, тут же сообщил, что в Германии в возрасте восьмидесяти лет скончался Гельмут Гель, тот, что Вальтер и, представьте, Губачев нашел предлог, чтобы проигнорировать его похороны. «Михаил Сергеевич канцлера даже мертвого боится, иначе с чего бы ему не отдать последнюю дань почести коллеге» ― сказал писатель и резко вскинул голову. Так, что чуть очки не упали. Мои измышления, возможно, были не лишены оснований. Эти люди явно знали что-то друг о друге нехорошее. У них было что скрывать. Голвачов, в отличие от моих товарищей, был прост: он не стал влезать в тонкости виртуальной материи, осмотрев дом, обратил внимание на мои преобразования. Они были явно заметны: я деревянные мостины, уже пропускавшие через щели воздух скрепил листами девятимиллиметровой фанеры, и поверх их бросил оргалит, прежде покрасив половой краской. Это позволяло зимой, передвигаясь по комнатам, не чувствовать холод.

Друзья приехали не с пустыми руками, попав в дом, тут же принялись выгружать на стол из пакетов яства.

―Мы со всем своим, ― сказал Андрей Пельмин: ― Принимай хозяин подарки! Только сильно не суетись.

Я пригласил друзей пройти в зал, затем, сделав движение рукой, показал на диваны и сказал:

―Садитесь поудобнее, на свое усмотрение, кто куда пожелает. ― Мое предложение было тут же принято, но странным образом: друзья уселись все вместе, я же был вынужден завалиться на маленький диван ― в одиночестве. Никто рядом со мной не сел. Писатели, отчего-то пожелали видеть меня несколько в стороне, чтобы не только слышать, например, ответы на свои вопросы, но и замечать на лице все мои переживания. Это, возможно, позволяло бы им лучше меня понять. Я не стал возражать: отнесся к их прихоти совершенно спокойно.

Андрей Пельмин кивнул Игорю Луканенко, и тот, не поднимаясь с дивана, начал наше заседание:

―Ну, что друзья, ― приподняв голову, затем вновь набычившись, сказал он, ― каждый из вас успел перекинуться словом с хозяином, а теперь поговорим о нашем общем деле. Я думаю, что вам будет интересно понять и разобраться в новых мирах Семена, возможно, что-то новенькое почерпнуть и для себя. Я не буду вдаваться в подробности, проблема всем нам ясна. Правда, прежде важно услышать обзор новостей, то есть разобраться в международном положении, каково оно? Следует ли нам «глубоко заплывать», а то можно и не вернуться, ― и он дал слово Пельмину. Тот поднялся, прошелся по комнате, взглянул на фотографии, развешенные на стенах. Я проследил за ним глазами. Понять мне было трудно: Андрей не снимал черные очки даже в доме, но я догадался, ― остановил взгляд на портрете отца и матери, не заметив другие, и я тоже. Однажды в детстве к нам в дом забежала соседская девочка, ― она была ростом повыше меня и лет на несколько постарше, ― покрутившись в зале, она тоже тогда остановила глаза на этом портрете: «Это, что первая жена твоего отца?» ― спросила девочка? ― «А ты что не знаешь мою мать?» ― вопросом на вопрос ответил я и исподлобья зло взглянул на соседку. «Знаю», ― тоненьким голоском пропищала девочка испугавшись. «Ну, а если ты знаешь так и шуруй отсюда. Иди, прогуляйся», ― и я вытолкал ее на улицу, даже не выяснив причину прихода. ― Теперь я смотрел на Андрея Пельмина и не знал, даст он мне «добро» пойти по своим следам, а затем по следам матери, смогу ли я проследить всю цепочку ее взаимоотношений с моим отцом и выбраться на свет уже в другом мире. Это, если, конечно, есть тот другой мир, существует. Правда, в любом случае от меня мало что зависело. В данный момент как в случае с Наташей могли быть препятствия, более высшего порядка. Все могло зависеть от взаимоотношений Иосифа Виссарионовича Сталина и Адольфа Гитлера ― лидеров огромных стран. Направления жизни миллионов людей на тот момент задавали они. Они решали, какой выбрать путь для своих народов. Известно из истории, что наш Генеральный секретарь, увидев возню у границ СССР, прямо спросил у Адольфа Гитлера: «Ты что, правда, решил напасть на мою страну?» ― на что тот ответил: «Да ты что? Нет! Конечно, Нет!». Мы знаем, Сталин поверил Гитлеру. Второй вариант мог быть другим: наш Генсек, хитро взглянув, на нового Наполеона не дал ему ответить на свой вопрос продолжил: «Да знаю я твои замыслы. Знаю. Не боишься, приходи. Я приготовил для тебя хороший подарочек, мало не покажется». И Гитлер не отважился бы напасть на нашу страну в злополучный сорок первый год двадцать второго июня прошлого века.

Пельмин недолго находился в прострации, он неторопливо прошелся по залу и через черные очки жестко взглянул на меня:

―В любой момент США может начать бомбардировку Северной Кореи. О том не раз заявлял президент Америки, даже с высокой трибуны ООН. Последнее заявление Трампа было воспринято лидером КНДР как объявление войны. Ответ был суров: «Японии вообще не будет, а США мы погрузим во тьму и печаль» ― сказал в ответ Ким-Чин-Ын ― Наш товарищ умолк и долго не подавал признаков жизни, затем мгновенно ожил, вскинул резко голову и продолжил: ― Я думаю, друзья вы все понимаете: Мир висит на волоске. Что еще? Новому президенту Америки народ не доверяет и он, для того чтобы отвлечь его от насущных дел, готов на крайности. Его рейтинг изо дня в день падает. А затем он непоследователен в своих делах: говорит об одном, а делает совершенно другое. У нас был похожий лидер ― Михаил Сергеевич Губачев. Результат плачевен, ― Игорь с удовольствием крутнулся на пятке и продолжил: ― Знаете, до момента развала нашей страны, она понесла большие техногенные убытки из-за неправильного правления лидера, что-то подобное творится и в Соединенных штатах. За эту одну из богатейших стран мира, которую трудно бросить в нищету ― она кормится за счет продажи своих бумажек ― долларов, ― взялась Природа. Она разоряет страну, насылая на нее катаклизмы: один только циклон «Харби» принес США убыток 150 миллиардов долларов, затем следующий за ним «Ирма» ― убыток 250 миллиардов, и еще как говорят синоптики не пройдет мимо Америки и «Иванка». Подобно народу на Украине в США уже начали сносить памятники старым неугодным вождям. Народ встрепенулся: ― он бунтует. Что если для объединения страны…, ― Андрей Пельмин на миг замолчал, сделал еще один круг, затем громко чуть ли не перейдя на крик, врезал: ― Трамп бабахнет по Северной Корее, ― давно уже не было войны, давно. Она нужна буржуям для больших кушей, иначе их не получить. Трамп готов для спасения от распада своей страны погубить весь мир. Он по натуре, как и Михаил Сергеевич Губачев ―самоубийца. От него всего можно ожидать. Он также непредсказуем, как и лидер КНДР Ким-Чин-Ын. ― Все, ― вдруг мелькнуло у меня в голове: сейчас мой товарищ предложить мне повременить и дождаться более благоприятного стечения событий на мировой арене и лишь тогда попытаться раскрутить свои миры, не эти, что на поверхности, а те далекие, куда еще нет торной дороги. Однако нет. Мой товарищ, хитро взглянув на меня, продолжил:

―И, тем не менее, я, не обращая внимания на такую сложную международную обстановку, ― вы знаете, что и на Украине положение у нас тоже не ахти, ― считаю необходимо попробовать совершить хотя бы одну вылазку чтобы понять каково положение в глобальном мире с его множеством параллелей: началось ли там какое-нибудь движение? Что если неспокойно и на «глубине»? А-а-а? ― и он обвел всех нас проницательным взглядом. Я этот взгляд видел даже из-под очков. Остановился на мне. Я выдержал его взгляд, не отвернулся.

Пельмин был прав. Да, мне необходимо было отправиться в тот далекий и в тоже время близкий манящий меня параллельный мир. Я должен был разведать возможные пути отступления для спасения мира будущего. И это должно было совершиться как можно быстрее. Рядом со мной должны были находиться мои друзья. Они не дадут мне сгинуть, пропасть в небытии.

Мы были между собой такие разные: ― воспитывались и росли в совершенно особых для каждого из нас условиях. И лишь одно нас соединяло, ― это понимание мира, иначе бы мы не стали писателями, не вошли бы в когорту других писателей ― Союза. Я себе и представить не мог, где, когда мы могли бы встретиться. Даже, отправившись вместе, мы бы шли по разным дорогам: у каждого были свои вехи, своя история, сотканная из воспоминаний отдельных событий, имевших место лишь только в его жизни. Что если в той новой параллели не будет истории, случившейся со мной на Киевском шоссе недалеко от Брянска ― ДТП, и я не познакомлюсь ни с Пельминым, ни с Луконенко, ни с Голвачовым. В то же время я не понимал, как они могли мне помочь. Ладно, Василий Голвачов. Он все-таки мой земляк и я мог где-нибудь с ним пересечься. Я попытался представить себе в картинках, как это могло произойти, ведь в Щурово имеется фамилия Голвачов, она на слуху. Голвачовы и сейчас живут на Стрижеевке. Что если один из большой семьи Голвачовых когда-то отправился в Брянск на обучение, после был распределен недалеко от областного города, там завел семью. Его сын Василий в отличие от отца поехал учиться не в Брянск, а в столицу. Я неторопливо пробираясь по туннелю явственно слышу голос его отца: ― «Ты правильно сделал сынок, правильно и мне дураку нужно было ехать в Москву. Я бы сейчас жил если не в столице, то где-нибудь в Люберцах как ты.

Мой поход совершался в одиночестве, хотя я знал, что мои друзья идут где-то рядом, как мы и договаривались неторопливо каждый по своему коридору. Игорь рассчитал время нашего продвижения, чтобы мы могли оказаться примерно на одной «глубине». Он молодец: учел все возможные препятствия. Не забыл он и наши возрастные отличия, разницу в годах наших родителей, основной датой для него была дата начала Великой отечественной войны.

Я шел и считал время, а в голове слышались слова Пельмина: ― «Друзья будьте внимательны. Вначале ваш путь ― это путь одинокого путника по тропинке, но в любой момент эта самая тропинка может соединиться с дорогой, пусть и небольшой, а затем и с магистралью. Дорога и магистраль это второй уровень существования, однако хотя мы и не раз забирались в его черноту, но наше местонахождение было ограничено, в то же время географически понятно. Сейчас ситуация будет совершенно иной. Мы должны будем оказаться в общем едином потоке душ людей, двигаясь по следам своих матерей. Нам бы не заблудиться, а еще необходимо вовремя обернуться и отправиться назад в будущее. Не забывайте при этом, что важно не пропустить магистраль, если она есть «в мир без войны» ― отрост или ответвление, что-то подобное. Ну, это если оно существует».

«А отчего не существует, ― шептал я сам себе, и неторопливо семеня ногами, продвигался вперед, то есть назад. ― Оно ― это ответвление просто обязано существовать, обязано, иначе первый уровень существования ― наш мир в случае мировой термоядерной войны ― это тупик. А такого недолжно быть. Жизнь нескончаема ― бесконечна».

Мое путешествие вначале шло гладко, без проблем, как задумано. Дорога мне была уже известна. В любой момент я мог снова, например, навестить Людмилу ― одну или же другую, мог снова попытаться сделать Наташу своей женщиной, но у меня на этот раз была другая задача, и оттого я шел и шел вперед, точнее назад. Однако, я, продвигаясь по туннелю, чувствовал себя уверенно лишь до поры до времени, скоро он начал ссужаться. Наступил момент, когда этот самый туннель стал норой, а затем приобрел такие размеры, что я, с трудом продравшись через черноту и вырвавшись, долго смотрел в пространство, прежде чем снова сделал новый шаг. То, что я выбрался на дорогу родителей, а если быть точным ― матери я понял сразу же. Андрей Пельмин не раз обращал на то свое внимание при докладе. Мне теперь было важно не упустить момент и выбрать нужный альтернативный путь ― дорогу, которая позволяла матери отправиться учиться в город Клинцы в медицинское училище на фельдшера.

«Да-а-а, все не так просто, не так просто», ― проговорил я сам себе под нос при этом, не упуская возможности смотреть в оба. Мне пришлось нелегко, прежде чем я нашел в судьбе матери ― Надежды Кондратьевны мощное ответвление и отправился по нему, надеясь, что результат меня не обескуражит. Не знаю, может на меня повлияли мысли предателя Резуна, писавшего под псевдонимом Виктора Суворова, не знаю, но то, что Иосиф Виссарионович был человеком неординарным это ясно: у него было достаточно альтернатив и нашей писательской команде предстояло в будущем основательно покопаться в его жизненном пространстве. Не зря же за ним пошли миллионы людей. Они эти люди оказались, если так можно сказать, под крылом влияния этого злого гения ― Генерального секретаря КПСС.

Это новое ответвление родительницы было очень интересным. Однако оно вбирало в себя не только лишь мирную жизнь, ― война не прошла рядом: просто Сталин нашел в себе силы и, не поверив Гитлеру на слово, основательно подготовившись, упредил удар 22-го июня 1941 года. Он начал бомбежку и обстрел войск противника ровно в три часа, и это событие отодвинуло начало войны. Гитлер не ожидал такого поворота событий. Он просто не знал что делать. Адольф метался из угла в угол по своему широкому кабинету и на чем свет стоит, ругал Сталина. Но недолго, нашлись доброжелатели: Европа она ведь многонациональна: ― государств в ней с десяток наберется, да и из-за океана голосок на тот момент стал долетать со стороны США. Она после глобального кризиса двадцатых годов набирала силу и готова была помогать и нашим, и вашим. Такая вот страна. Ни чего не поделаешь.

То, что судьба моей родительницы в этой параллели была другой, я понял не сразу. Прежде мне пришлось найти нужный коридор. Наверное, я нервничал и оттого забрался в первый попавшийся. Что показалось мне странным: я долго не мог попасть в него. Что-то мне мешало. Понятное дело: проход был очень мал, но кроме этого я еще ощущал какое-то препятствие ― мембрану что ли. Мне пришлось основательно поднапрячься, чтобы ее преодолеть. Мое продвижение по коридору тоже было не из легких. Каждый шаг мне давался с великим трудом. Я, продвинувшись на небольшое расстояние тут же, как говорят, выскочил на свет, подобно тому как, нырнув в реку, из-за нехватки воздуха, выскакивают на поверхность. До меня донесся голос матери: ― Федя! Федя, ну что ты застыл как вкопанный? Я тебе говорю. Иди скорее сюда! Я ухожу на работу! ― и она махнула мне рукой. Не сразу, но я ответил родительнице: ― «Да, иду, ― и побежал навстречу. Мать стояла у дома. Что мне бросилось в глаза? Она была какой-то другой: аккуратно подстрижена, подкрашена, на ней был костюм: черная шерстенная юбка, белая блуза, а сверху черный пиджак, а еще туфли лодочки на каблуке ― все по моде. Я ее такой никогда не видел. Да ей и ни к чему было так одеваться. Родительница сидела дома с нами детьми. Нас: ― меня и брата не на кого было оставить, ― детского сада тогда в Щурово не было, дедушек и бабушек тоже ― они рано умерли. Уже на ходу, я понял, в чем дело и, оглядываясь назад в сторону бывшего реального времени, пытался сообразить, отчего мать назвала меня именем брата. Рядом со мной никого. Может, ошиблась, а может я в новом ответвлении уже не Семен? И все это связано с тем, чтобы запутать действительность ― не зря же на востоке, например, в Китае, давали ребенку имя ― молочное, затем ― имя ученическое, а еще у человека был псевдоним или Хао ― имя которое, как правило, становилось официальным. Не связано ли это с тем, чтобы запутать духов ни давать им возможности забираться в оболочку ― личину того или иного человека и творить непозволенное. У Андрея Пельмина в его книгах я читал о язычестве. У него Боги проникали в тела людей и совершали непристойные для них дела. Все зависело от того, кто это был. Хорошо если все ограничится, Полудницей, обладательницей игривого духа, а если заглянет Вий, или же Чернобог? Достаточно много известно случаев в настоящее время, когда человек довольно разумный вдруг ни с того ни с сего становился невменяемым и совершал преступления. Один из них, например, произошел в Брянске: отец убил своего ребенка и после объявил о его пропаже, при этом он сам подключился к поиску сына и такое выказывал усердие, что трудно было его заподозрить. Мне не пристало вредить своему брату, и я тут же ретировался, ― выскочил из параллели в реальный мир.

Светало. Я приходил в себя. До начала эксперимента, если так можно назвать наше предприятие, мое тело находилось в сидячем положении, однако на момент пробуждения оно лежало, распластавшись поперек дивана. Голова покоилась на одном подлокотнике, а ноги не вместившись: ― диван был небольшим, ― на другом, не касаясь, пола, свисали и оттого из-за неудобного положения затекли. Я, тут же это почувствовал и, приняв естественную позу, начал их неторопливо массировать, до тех пор, пока в ногах не стало, словно иголками колоть. Затем я поднял глаза, увидев по кромке потолка, отклеенные обои, в который раз решив для себя, что их надо подклеить, перевел взгляд на друзей. Они, находясь на другом диване в положении патронов в обойме, тоже начали пробуждаться.

―Да-а-а, надо было нам разложить диваны, расстелить постели, раздеться и принять всем горизонтальное положение, меньше было бы проблем, ― услышал я голос Луканенко. ― Вон насколько Семену было хорошо и то, я сморю, не очень.

―Не говори, ты прав, ― тут же влез в разговор Голвачов. Моему земляку, от многочасового сиденья, было хуже всех. Он даже голову не мог никуда приложить: спинка дивана для него была мала. Голова у него во время нашего странствия попросту болталась, то свисала вниз, то запрокидывалась назад, падала влево, вправо. И все из-за того, что мой земляк был необычайно велик и ассоциировался у меня с бегемотом, или же со слоном, другие мои друзья: Луканенко, я охарактеризовал бы с быком и лишь Пельмин, был небольшой массы и я тоже. Наверное, оттого мы смогли легко пережить неудобства прошедшей ночи. Нам для разминания хватило пяти-десяти минут, мы были готовы уже в реальном мире подняться и отправиться хоть на край света, но не отправились, не терпелось узнать от каждого из участников «путешествия», кто, что испытал в новом виртуальном измерении, в мире, в котором не было войны.

Некоторое время «народ» молчал, осмысливал полученные впечатления от путешествий, разговорились не сразу, но после, уже не закрывая ртов, сыпали и сыпали словами, не останавливаясь. Из всего сказанного я понял, что вариантов у людей обойтись в жизни без второй мировой войны не так уж и много. Причина была в том, что первая мировая бойня закончилась как-то не так, из нее выбыла Россия из-за обнищания народа, неуверенности царя в правильности своих действий и начавшихся в стране революций: вначале Февральской, а затем и Октябрьской. С одной стороны наша страна была победительницей ― Союз государств ― Антанта, в который входила Российская империя, нанес сокрушительный удар противнику ― Тройственному союзу, ― значит и Германии, ― но, заключив с нею в Бресте мирный договор, ― стала и побежденной. Это странное положение не устраивало ни нас, ни Германию, ― то есть Адольфа Гитлера, он желал, во что бы то ни стало взять реванш ― победить Россию, разбить ― новое социалистическое государство, восстанавливающее силы и набирающее вес в мире. Для развязывания войны с СССР лидер Германии даже заручился молчаливым согласием европейских стран в Мюнхене. Этот Договор, когда была отдана на растерзание Чехия, известен нам под названием: «Мюнхенский сговор». Другой договор ― из-за предательства старой Европы ― мирный, Гитлер заключил ни с кем-нибудь, а с нашей страной, дабы усыпить бдительность Сталина. Его подписали министры иностранных дел ― Молотов и Рибентроп, а не руководители стран. Нам этот Договор был необходим лишь для того, чтобы выиграть время. Уже был разработан план индустриализации Сибири. То, что во время войны успешно прошла эвакуация многих заводов за Урал заслуга продуманной политики руководства страны и в первую очередь Косыгина. Выходит, Германия готовилась к войне и не напасть на нас она не могла. Что еще? Это нападение должно было произойти вероломно, без предупреждения, иначе, зачем с СССР заключать мирный договор. Путь в параллель без войны, находился значительно глубже, и человеком, который имел возможность его выбрать, был Николай второй. Не зря Григорий Распутин предупреждал царя не начинать войну. Даже предсказал неминуемую смерть самодержцу. Он предчувствовал последствия далеко вперед. Не было бы первой мировой войны, не было бы и второй. Это аксиома. Наша беседа позволила мне понять, что у Сталина была возможность нанести упреждающий удар, как он это сделал вовремя Курской битвы. Этот удар отодвинул бы войну на неопределенное время и изменил бы ее ход. Что еще? При умелых действиях Красной армии можно было слегка отступить, обвинив Германию в придачу и Польшу в вероломном нападении на страну и после погнать неприятеля на Берлин. Наше государство избежало бы войны на своей территории, и мы бы не понесли таких больших потерь.

Понимание этой другой параллели с другим будущим ввело меня в задумчивость. Я на время просто отключился, впал в прострацию. Андрей Пельмин принялся меня тормошить:

―Семен! Семен! Я, к тебе обращаюсь, Семен!― кричал товарищ мне прямо в ухо, не поленился, встал с дивана, подошел. ― Я долго рыскал, что тот волк по лесам, пусть будет Брянским, не только в Интернете, но и вот здесь в Щурово. Мы же отправившись в поход, предварительно заучили адреса друг друга, дабы не потеряться в новой параллели. Мне кажется, я тебя видел. Был один мужчина очень похожий на тебя. Правда, я рядом видел еще одного парня и девушку. Я даже рот открыл чтобы окликнуть тебя, но какой-то мальчик лет пяти перебил меня: он выскочил из калитки и бросился тебе под ноги. У тебя же нет в реальном мире сына. Дочь, только одна дочь! Не знаю кто, но этот человек похожий на тебя поднял мальчика на руки и исчез за забором. А парень с девушкой отправились по своим делам. Был еще один момент: человека похожего на тебя я видел в центре городка, ― Щурово в новой параллели уже не село, ― но он был уже с девочкой и мальчиком. Я раз подмигнул ему, второй, а он отчего-то даже вида не подал и будто чего-то, испугавшись, в замешательстве отошел от меня. Я так и не понял: ты ли это был или же не ты, ― закончил Пельмин и снова уселся на диван, помолчал, затем, подняв на меня глаза, сказал: ― Ты что забыл нашу договоренность: быть внимательным и идти на контакт с людьми находящимися рядом, если они того заслуживают или же хотя бы привлекать их внимание, давая возможность, чтобы они сами к тебе обратились. Ты мне ни разу не подал никакого знака. Спроси у Голвачова? Он не даст соврать. У него заболел зуб и он….

―Можно, я сам расскажу, ― остановил Андрея, мой земляк, ― сам, ― и принялся говорить. Что меня привлекло? То, что мои друзья встретились в Москве, предварив свою встречу задолго до той, что произошла в реальном мире и затем отправились ко мне в Щурово. Луканенко, они тоже хотели взять с собой, но не смогли с ним связаться, надеялись, что он тоже приедет, вслед за ними. Не приехал. Здесь, в Щурово мои друзья остановились в гостинице, расположившейся на Школьной улице, напротив сельскохозяйственного колледжа. Раньше во времена СССР это было общежитие для парней училища, пока его не закрыли. Необходимость в нем была вызвана тем, что на квартиру в основном брали девчонок. В новой параллели переделка общежития под гостиницу позволила этому заведению работать без каких-либо перерывов. Иначе бы моим друзьям пришлось туго: ― негде было бы остановиться. Поликлиника тоже находилась на Школьной и была примерно точно, такой, как ее описал Голвачов, то есть все соответствовало действительности. Они ничего не перепутали, а то, что Шурово стало городом, значения не имело. Было время, оно называлось посадом, а посад по статусу, наверное, все-таки повыше будет.

―Так вот я отправился в поликлинику с Андреем Пельминым, ― сказал мой земляк: ― Вдвоем ― веселее. Дорогу нам подсказала какая-то словоохотливая молодая девушка Людмила. Она, после окончания медицинского училища, была распределена в Щурово и шла устраиваться на работу и ни к кому-нибудь, а к Надежде Кондратьевне. Мы с девушкой немного поговорили, забавная она и открытая. ― Василий остановился, взглянул на меня, глубоко вздохнул и спросил: ― Мне, кажется, твою мать тоже звали Надеждой Кондратьевной? Не так ли?

― Да, ― ответил я и поерзал на диване. Исходя из сказанного, моя мать окончила не только училище, но еще и медицинский институт, раз нужно было Людмиле прием на работу согласовывать с нею. Не знаю, каким образом родительница получила образование: учитывая положение: ― замужество, учиться на дневном отделении она вряд ли смогла бы.

―Так вот в этой самой поликлинике мы встретили, кого ты думаешь? ― Василий сделал паузу и продолжил: ― Тебя голубчик, тебя, ― он хитро посмотрел на меня, как будто уличил в чем-то нехорошем: ―Ты, наверное, для чего-то забегал на работу к матери. Нас, конечно же, ты не заметил или же не захотел заметить? Твой взгляд был прикован к экрану гаджета, наставлявшему тебя на путь истинный, Смеюсь, ― сказал Голвачов, затем без всякой иронии продолжил: ― Видимо ты, готовился к какому-то важному мероприятию и штудировал материал. Ты же у нас ученый ― сотрудник НИИ. Людмила тоже обратила на тебя внимание. Ты явно ей понравился. Девушка время зря не теряла и тут же тебя просканировала. Затем, она, ― я узрел одним глазом, ― занесла фото с твоей физиономией в поисковик своего смартфона. Я тогда подумал: ну Сеня, держись, девушка тобой займется.

―Все, это конечно, интересно, ― промямлил я: ― Людмила меня занимает, но хочу довести до вашего сведения…, ― и я начал объяснять друзьям, о том, что возможно, то, был я и в тоже время не я, так как мне не удалось выйти на нужную дорогу и попасть в нужно место. Затем меня несколько взбудоражило то обстоятельство, о котором рассказал мне Андрей Пельмин где я был с братом и вероятно с сестрой, но не сводной, так как девушка, которую видели мои друзья была младше меня. Чтобы не усугублять возникшие во время разговора сомнения, я решил расставить все точки над «и» оттого тут же сказал друзьям-писателям:

―Мне все ясно, что ничего не ясно. Одно беспокоит ― это то, что меня отчего-то тогда звали не Семеном, а Федором. Я носил имя своего младшего брата. Мне не удалось проникнуть хронологически далеко, не получилось. Ограничился я в этом новом мире возрастом мальчика лет десяти. А вы мне рассказываете о каком-то семейном мужике. Что вы, ― я запнулся на мгновенье, но скоро придя в себя, продолжил речь: ― что вы скажите на такое несоответствие?

―Я ничего не скажу, ― тут же качнувшись на диване, и прижав одновременно и Луконенко, и Пельмина, сказал Голвачов, ― а вот Андрей может что-то нам и сообщит, он у нас самый умный, ― сразу же перевел стрелку мой земляк. Я тут же уставился на Пельмина. Мне было интересно услышать его объяснение, свершившегося со мной в новой параллели, казуса. Мой товарищ словно ждал приглашения, чтобы ответить мне и тут же открыл рот, но заговорил совершенно о другом:

―Меня занимает это все, занимает, но интересно, почему молчит Игорь Луканенко? Ему, что нечего сказать? Отчего он не приехал к нам в Щурово? Я и Голвачов долго его ждали, мы рассчитывали на него. Он что, заблудился во времени? ― Мы все тут же перевели взгляды на товарища, ожидая объяснений.

―Друзья, в отличие от вас я отвлекся и попал на такую глубину, о которой вам и не снилось. Да, сообщаю лично Андрею: мне никаких трасс с потоками снующих душ видеть не пришлось. Да что еще? Вот все считают, что война двигатель прогресса, но это тоже не так. Я убедился в том, миновав эпоху двух мировых войн. Там жизнь совершенно другая и знаете, что я скажу? Здорово там! Мне очень понравилось. Я готов туда переселиться навсегда. А здесь, здесь все идет к войне. Мы же слушали обзор нашего товарища о политической обстановке в мире. Вы сами чувствуете не хуже меня, что в мире пахнет порохом. Так что решайтесь! Может нам всем рвануть в ту другую параллель?

Все задумались. Было над чем. Я не знаю, как долго бы мы находились в прострации, но у меня вдруг в желудке предательски заурчало. Я не удержался и тут же вытолкнул:

―Товарищи! Я ведь подготовился к вашей встрече, правда, все пошло не так, как хотелось, обед остался не тронутым, ― не дожидаясь, когда стихнет эта странная мелодия в животе, продолжил: ―У меня есть предложение: у нас со вчерашнего дня во рту не было и маковой росинки. Может, если не удалось пообедать и поужинать, хотя бы позавтракаем? А еще? ― я сделал паузу и продолжил: ― Я истопил баню. Правда, она за ночь уже остыла, но можно немного подкинуть дровишек и раскочегарить ее до нужной кондиции. От этого баня еще лучше станет. Ну что, немного поедим, ― наедаться до отвала ни в коем случае нельзя, ― а уж потом, после небольшого перерыва, сходим, помоемся и попаримся?

Все со мной согласились и поднялись с диванов. Мы отправились на кухню. Я принялся накрывать на стол. Мы решили утром ограничиться чаем, кофеем и бутербродами с маслом, колбасой, сыром, на выбор. Я все выложил из холодильника на стол. Василий Голвачов, завидев у меня на полке турку, от растворимого напитка тут же отказался:

―Я хочу выпить чашечку настоящего кофе, ― сказал он и вопросительно посмотрел на меня.

―Пожалуйста, там, на полке все есть, кофе уже молотый, правда, молотый не у нас, ― в Германии.

―А спички где? ― спросил товарищ.

―А там же на полке, где и кофе … ― я не договорил, Василий меня перебил: ― А-а-а вижу.

―Ну и хорошо, ― согласился я, ― пойду тогда проверю, что там с баней, да затоплю, ― но далеко уйти не успел.

―Горю, горю, горю, ― услышал я уже за дверью пронзительный голос земляка: ― Ребята тушите меня, тушите. ― Я резко развернулся и ринулся назад. У Василия горели полы рубахи. Он их не вобрал в брюки, а еще, распалив конфорку на полную мощность, крутнулся к стоящему за спиной столу, чтобы взять приготовленную турку.

После того, когда огонь был погашен, мой земляк принялся громко возмущаться:

―Ну, как я так мог неосторожно? Испортил вещь. ― Я взглянул на его лицо, ― оно было перемазано сажей, ― и пронзительно засмеялся, товарищи тоже подняли глаза на Василия и последовали за мной.

―Ну, и вид у тебя, ― сквозь смех выкрикнул Пельмин, ― ну и вид! Умойся что ли.

―Да зачем? Он в баньку пойдет, там и умоется, ― бросил, хитро сощурив глаза, Луканенко. Я не удержался и высказал свое опасение:

―Если есть ожоги, то о бане ему теперь можно позабыть, ― и пробежал за специальным средством. Оно хорошо помогло Василию ― сняло чувство жжения. После этого маленького инцидента я освободил Голвачова от работы баристо и сам взялся за турку.

У меня был свой рецепт приготовления напитка: я, засыпав кофе в посудину, вначале ставил ее на плиту и с минуту подогревал на огне, затем из графина добавлял в нее немного воды, снова ставил на огонь, при закипании, снова добавлял воду и так до наполнения турки.

Голвачову мой кофе понравился и не только ему. Андрей Пельмин, пригубив и слегка почмокав, сообщил, что он может быть даже лучше турецкого.

―Того, что приготовлен на разогретом песке и который порой подают в твоей Германии? ― спросил я и взглянул на товарища.

―Да, того, ― сказал Пельмин: ― Правда, если положить на блюдечко кусочек лукума или шоколада будет просто шик. ― Лукума у меня не нашлось, но я тут же забравшись в холодильник, достал «Альпен-Гольд». Это, конечно, было не то, но мой товарищ остался доволен.

Завтракая, я, нет-нет и поглядывал на Голвачова. Он сидел за столом с голым торсом, его рубаха, брошенная им под порог, была никуда не годна, ну лишь для мытья полов. У меня чесался язык: не терпелось, поведать об одной знакомой семье, проживавшей в Щурово: тетке Ире и ее спутнике Лютике, ― обиженном на мировую историю ― поляке. Наконец я не удержался и начал, правда, прежде обратившись к земляку, сказал: «Хочешь, поколоти меня за этот рассказ». Он усмехнулся, а затем, когда я закончил и спросил: ― А знаете, как тетку Иру после этого прозывали? ― в Щурово любили давать прозвища не только пьяницам, но и другим неординарным людям, ― сделал паузу и сообщил: ― «Иркой Смалиной». Он громко рассмеялся. За ним следом и все остальные.

Помыться мы смогли все. Правда, попариться моему земляку так и не удалось, но он заверил меня, что в следующий раз обязательно заберется на полати и хорошенько отхлестает себя березовым веником.

Отдохнув после бани, глядя на ночь, Андрей Пельмин и Василий Голвачов забрались в машину и уехали в сторону границы. Она находилась в двенадцати километрах от Щурово и одна и другая. Им можно было катнуть через Украину, но после того как в этой стране произошел переворот, желания у друзей ехать с риском для жизни не возникло: пусть чуть длиннее будет дорога, но зато безопаснее. А еще в отличие от Пельмина, Голвачов стремился попасть не в Германию, а в Польшу, поэтому для него наилучший путь лежал через Белоруссию. Василий хотел в последний раз навестить могилу своего деда, погибшего за Варшаву, молча постоять у памятника ― до того как он будет разрушен властями. А то, что монумент будет разрушен, ему сообщил один знакомый поляк антифашист. Игорь Луканенко остался со мной. Правда, он тоже задерживаться не собирался: решил побыть день-два, а затем сесть на поезд и отправиться в Москву. У нас было время поговорить. Меня заинтересовало то виртуальное поле, в которое случайно попал мой товарищ. Пусть не было первой мировой войны и второй, но вряд ли жизнь наших прапрадедов была безмятежной. Наверняка проблем и в той параллели хватало. Люди любят их создавать. А уж особенно люди русские. Мы, где бы то ни было, никогда не жили хорошо и жить не будем. Что-нибудь да придумаем. Деньги для нас ― это не главное. Нам в жизни необходим смысл существования без него мы, не мы.

Луканенко, найдя свою стезю и забравшись в тот другой мир, мог узнать о нем на уроках истории в школе, в институте из лекций, прочитать в книгах, услышать от родных и близких, знакомых, да где угодно, например, в кино или же в театре. Жизнь отличная от моей, правильнее сказать ― нашей тянула меня, и я был готов последовать за ним, чтобы тоже с нею ознакомиться. Правда, мой друг, побывав на глубине, не торопился снова броситься головой вниз, хотя и высказал нам ― друзьям неописуемый восторг и даже предложил отправиться в путешествие, но необходимо было все осмыслить и лишь после что-то предпринимать. Для этого мы должны были о многом поговорить. Мне не хотелось бы остаться в том виртуальном поле навсегда вопреки своему желанию. Хотя обстановка здесь у нас в реальной жизни и не ахти ― но покидать запросто, как говорят матросы свой корабль не следует. Я согласен, за наш небелоснежный лайнер следует отчаянно побороться. Игорь не сразу открыл рот. Я нашел время задуматься о предстоящей работе на огороде, да и во дворе. А ее, ― лишь только хлынет тепло, ― было начать и кончить. Невпроворот. Друзья своим приездом меня отвлекли, дали возможность немного отдохнуть. И всего лишь.

Я, с Игорем проводив товарищей писателей и, постояв немного у трассы, отправился в дом. На улице было не жарко, а мы после бани, так что рисковать не следовало.

Зайдя в дом, а затем на кухню, я поторопился налить в кружки горячий чай. Это был Иван-чай ― подарок Федора. Он сам прошлым летом насобирал его в пойме реки Ваги и после ферментации высушил в духовке. Луконенко молча взял свою посудину и уселся на диванчик, ― на нем любила отдыхать родительница, устав после прополки гряд. Я устроился за столом и уставился на писателя, ожидая, что он начнет разговор о новом виртуальном поле:

―Семен, есть, так называемый, второй уровень существования. Мы в нем познакомились и до сих пор общаемся, Этот уровень доступен не для всех, но для многих людей. То, что мы смогли через него каждый, используя свой индивидуальный канал или туннель попасть в свои отросты ― или параллели и там найти возможность встретиться очень похвально.

―Да нет, ― перебил я его: ― Это Андрей Пельмин и Василий Голвачов имели возможность друг с другом встретиться. А я, я застрял во времени. Да и ты, тоже затерялся где-то как ежик в тумане. Тебя ведь в Щурово никто из нас так и не дождался.

―Ну и что из того, не переживай. Препятствие это легко преодолимо и ты о том сам знаешь, не в нем суть. Пельмин ведь не стал отвечать на вопрос Голвачова, отчего ты не смог продвинуться выше мальчишеского возраста? Не знаешь? ― спросил Игорь и сам же ответил: ― Да оттого что ты был невнимателен и попал в личину своего брата Федора. И я был невнимателен. Поэтому-то мы и не встретились в том, другом новом мире. Поразмысли? А как мы могли встретиться?

Андрей был прав, и я с ним согласился, а затем стал расспрашивать его о путешествии, которое он предпринял. Мне интересно было понять, в чем оно отлично от моего, ― и от похождений наших друзей. Неужели оно стоило того чтобы навсегда переселиться и продолжить жизнь в том новом виртуальном поле?

―Жизнь ― везде жизнь. Она везде трудна, иначе бы мы не испытывали минут счастья. Только, решая серьезные задачи своего существования, мы, добившись чего-то значительного, прыгаем от радости, ― сказал Игорь, и слегка повернув голову, посмотрел на меня. Я находился к нему боком у стола, и сосал мятную конфету, запивая ароматным чаем. Конфета должна была придать бодрость моему организму после бани. Отец, попарившись в бане, обычно брал ложку сахара под язык. Он считал, что для хорошей работы сердца нужна глюкоза.

―Да-а-а, жизнь ― везде жизнь, ты тут прав. В любой жизни есть свои трудности независимо от положения в мире, ― согласился я, ― однако следуя одной китайской пословице: «Не дай Бог нам жить во времена перемен» в той параллели, куда тебя забросила судьба жить намного легче, чем в нашем мире. Вон уже скоро минет тридцать лет, а мы что те кутята топчемся на месте. Не от хорошей жизни полны наши тюрьмы. Сталин бы при таком заполнении тюрем: более миллиона сидят наших граждан, ― давно бы еще один социализм построил. А у нас одни разговоры: ― нет работы, настоящей работы, чтобы в поте лица. Я помню как мы молодые ребята, демобилизовавшись из армии и, приехав в Москву, вкалывали на заводах: точили детали, закаливали их, шлифовали, собирали из них станки, машины и многое другое. А что сейчас: расплодили лавочников. «Офисный планктон» повсюду. А еще, огромное количество людей ― более полутора миллионов отчего-то сидят на заднице в различных заведениях. Что-то там охраняют.

―Да это так, а вот в том другом мире жизнь совершенно другая, ― взял инициативу мой товарищ, затем слегка развернулся, чтобы лучше меня видеть и продолжил: ― Знаешь почему? ― И сам ответил: ― Не знаешь? А я тебе скажу. Хотя я толком не разобрался, так как в той жизни я прожил всего небольшое время. Там люди работают на людей, а не заколачивают бабки. Они процентов на девяносто равны между собой. А мы вначале добились этого самого равенства, пусть не полного, но добились, а в девяносто первом на площадях его потеряли. Зачем спрашивается? Ради оголтелого радикального капитализма. Разве мы не понимаем, что грядет новое время тотальной безработицы. На смену рабочему человеку идут роботы. Они возьмут на себя весь тяжелый труд, да и легкий тоже. Ученые давно уже работают над созданием искусственного интеллекта. Куда мы пристроим толпы болтающихся людей без гроша в кармане, это вопрос? Уже сейчас необходимо задумываться о том, чем их занять. Необходимо для тех специалистов, для которых очень важен опыт, например, врачей-хирургов просто уменьшить в разумных пределах время работы, для других перейти с пятидневки на ― трехдневную неделю. В известной мне параллели все так и есть. Одни люди работают: ― понедельник, вторник, среду, а другие: ― четверг, пятницу, субботу. Все остальные дни у них выходные. Что интересно, народ не бездельничает, занимается детьми, самообразованием, общественной работой. А еще на первом месте спорт, путешествия по миру. Многие из профессий ― это что-то своего рода увлечений, хобби…. ― я посмотрел на Луконенко и он умолк. Ему было неинтересно рассказывать мне о том, о чем я не имел ни малейшего представления. Однако я был упрям и настоял на продолжении разговора, заявив:

―Не может того быть! Для этого нужен совершенно другой общественно-политический строй. Разве при нашем капитализме со звериным лицом подобное возможно? Замена рабочих на роботов приведет к тому, что мы, не нашедшие себя, выйдем на площади и нам снова, как и сто лет назад придется палить из пушки известной всем ― «Авроры» ― благо она еще цела, по «Зимнему» ― новому с золотыми унитазами. Затем мы пойдем на его штурм, ― на этот раз уже не оплота самодержавия, а капитализма ― незнающего меры в употреблении плодов труда рабочих и крестьян ― победим, а затем, одев кожанки, взяв в руки маузеры, будем рыскать по стране и у каждого первого встречного спрашивать: ― «Буржуй?», услышав в ответ: «Рабочий!» ― говорить: «Проходи!», а если: ― Буржуй!» ― то делать: ― «Кхыы!» и идти дальше. Это действо проверено временем ― буржуев не переделаешь. Это знал еще молодой Ленин. Ты согласен со мной? ― спросил я у писателя. Он молчал. Я не удержался и выдвинул другой вариант: ― Ну, ладно, тебе жалко людей: буржуи ― это тоже люди, тогда народ может пойти на роботов и в отместку их громить, хотя такой поход чреват большими последствиями. Неизвестно, как эти самые роботы в случае их значительного интеллекта отнесутся, что если они восстанут против человечества? Мало никому не покажется ни бедным, ни богатым.

―Здесь в нашем мире все возможно, но там, «в мире без войн» ― нет! Я лично такого безобразия не наблюдал, ― ответил мой товарищ. ― Правда, из-за небольшого времени: по нашим меркам, я находился там часов шесть, мне досконально изучить новый мир не удалось. Хотя, мне понятно, в нем я появился не на пустом месте, окончил школу, институт, а это значит, должен многое уже знать, например, историю. Но ты не забывай, уроки в школе, лекции в институте посещало мое второе я, еще до момента моей активизации. ― Он помолчал, затем спросил: ― А ты хорошо помнишь события из истории? Можешь мне ответить, за что был убит эрцгерцог Франц Фердинанд наследник австро-венгерского престола и его супруга в Сараево? Стоило ли из-за этого убийства начинать войну, а?

―Ну, так что-то помню. Я же не собирался стать историком. Меня интересовала литература, ― ответил я и посмотрел на товарища.

―Вот-вот и тот я, который посещал занятия, тоже так же учился, как и ты. Что-то помнит, что-то нет. Одно могу сказать, что если бы убийства эрцгерцога Фердинанда не было, то, возможно, не было бы войны Австро-Венгрии с Сербией, Россия не полезла бы помогать нашим братьям славянам. У Германии не нашлось бы повода объявлять войну России, а значит и между блоками: Тройственным и Антантой обстановка была бы спокойной. Так оно и было до поры до времени. Правда, недолго. Просвещенные люди уже читали Карла Маркса ― книгу «Капитал». Они начали разбираться в смысле прибавочной стоимости. Знаешь, был еще такой человек ― Ленин. Одним словом войны не было, но была одна большая революция. Ленин поднял народные массы в России, затем она революция перекинулась на Западную Европу, и пошло поехало. Буржуи, конечно, расставаться с богатствами не хотели. Их слегка образумили. Затем жизнь постепенно наладилась.

―А царя Николая Второго и его семью тоже расстреляли? ― тут же задал я вопрос.

―Не знаю. Он же отрекся от престола, зачем его было расстреливать? Думаю после того, когда отстраненный от власти Николай Второй запросил для себя и своей семьи убежище в Англии, в мире без войн оно было предоставлено, там же у него жил очень внешне на него похожий родственник двоюродный брат Георг. Есть еще одна версия: бывший царь с семьей преспокойно прожил свою жизнь в Крыму, например, в Ливадии.

―А вот сейчас, в настоящее время, что там творится, какого уровня развития достигла наша страна? ― снова спросил я. Меня словно прорвало: вопросы из меня сыпались и сыпались, а мой товарищ молчал и, усмехаясь, лишь только смотрел на меня. Не знаю, сколько времени прошло, но меня вдруг отвлек телефонный звонок двоюродного брата Александра. Я извинился и взял трубку: ― Семен, ну ты завтра приедешь? Необходима твоя помощь: свинью нужно зарезать. Мы же договаривались. Я хотел было без тебя, но раз ты здесь… и Федор будет. Выпьем, закусим, поговорим как мужики. Словом жду! Не забудь!

―Хорошо, не забуду. Приеду, и может быть не один, ― сказал я и, уточнив время, положил трубку.

Луконенко, поднявшись с дивана, молча прохаживался, поглядывая на меня. Он понял причину звонка. Я, конечно, позабыл об обещании двоюродному брату Александру. Он собирался зарезать животину раньше, но я неожиданно уехал в Москву. Затем меня отвлекли, приехавшие в Щурово друзья, и поэтому я с одной стороны был несколько озадачен, а с другой считал, что необходимо помочь. Он для меня многое делает. Никогда не отказывает.

―Ну, что, ― спросил мой гость, ― завтра, поедем резать свинью? Я правильно рассуждаю?

―Ну, да! На лето оставлять ее нет смысла. Вес она набрала. Все что можно было, съела…

― Вот так и с Россией было, в тысяча девятьсот семнадцатом году, сто лет назад, ― сказал Луконенко, ― Сколько можно было кормить ожиревшую элиту: помещиков и буржуев, ― насмехавшуюся над обездоленным народом. Она подобно той же свинье неплохо пожила. Народ все отдал ей без остатка пока сам не остался без штанов. Жалко конечно, жалко, но что поделаешь, настала пора…. нечем больше кормить, нечем ― народ ― кормилец сам стал голодать.

―Понятно! ― сквозь зубы выговорил я. ― Понятно, но вот интересно Фердинанда все-таки убили или же нет? Война была или же ее не было? ― спросил я. ― Ее начала Австро-Венгрия, напав на Сербию. Николай второй вступился за Сербию, так все было или же?

―Не знаю, ― грубо ответил мне товарищ писатель. ― Может, убили. Хотя царя подвели под отречение из-за того, что он не пошел войной на Германию и тем самым нарушил договор, затем было отречение в пользу брата, но такое, что лучше бы его и не было. Так как тот тут же отказался взойти на престол. Не захотел он, чтобы его восхождение как было записано в бумаге, подтверждала Дума. После этих всех передряг Дума взяла власть и назначила временное правительство во главе с Керенским, а тот объявил общую мобилизацию для того чтобы начать войну. Им, видите ли, захотелось заполучить, по имевшемуся соглашению с Англией и Францией своими союзниками Царьград то есть Стамбул и проливы из Черного моря в Средиземное, но ничего не получилось…. ― Я тут же перехватил рассуждения Луканенко и продолжил свою версию событий: ― Народ воевать не захотел. В стране стали образовываться: Советы солдатских депутатов, Советы рабочих депутатов, Советы крестьянских депутатов и так далее. Ленин, уже известный на тот момент лидер, держа руку на пульсе страны, вместе с большевиками взял власть и своими декретами о мире, земле, склонил солдат, рабочих и крестьян на свою сторону. Так? Да?

Луканенко, плюхнувшись на диван, затем, глубоко вздохнув, неторопливо выговорил:

―Ну, вот ты все и сам знаешь. Я тебе, можно сказать, не нужен. Однако времени у нас предостаточно, и мы можем окунуться в тот другой мир. Ты все увидишь воочию. Готов? Не сдрейфишь? ― помолчал немного и продолжил: ―Я думаю, все будет нормально. Ну, это если не возникнут какие-либо непредвиденные проблемы. Но их недолжно быть. ― Я кивнул головой, мы крепко пожали друг другу руки и завалились на диваны чтобы, разъединившись встретиться в мире всемирного благополучия ― в мире без войн.

Что было дальше? Попробую описать. Едва мы только ступили в пространство второго уровня существования, и без того плохо просматриваемое, оно вдруг сокрылось черным туманом. Это нас озадачило и, конечно, заинтересовало. Мы в недоумении остановились. Затем, после недолгого ожидания черный туман развеялся и у нас перед глазами предстал Андрей Пельмин. Находясь в метрах пятидесяти от нас, он тоже остановился.

―Ты что же, такого тумана напустил? ― крикнул я ему: ― Никак перед нами не сверху свалился, а из глубины вынырнул? Непонятно, что с твоей поездкой с Василием Голвачовым? Она, что не состоялась? Вас задержали на таможне и мурыжат, или же вы стоите в очереди?

―Да нет, все нормально. Мы уже в Белоруссии, добрались до Минска и движемся в сторону Польши. Василий сидит за рулем. Я отдыхаю, завалившись на заднем сиденье. Вот нашел время, решил забраться в виртуальное пространство. Хочется вас предупредить и узнать, как обстоят дела?

Я и Игорь Луконенко столкнулись с Андреем Пельминым до момента входа в тоннели. Мы не успели, как следует разогнаться, если бы это произошло, и мы бы увидели за собой, так называемый, «хвост прошлого» ― белесый шлейф, оставляемый позади себя каждым человеком, затем резко обернулись, мы бы исчезли в лабиринтах тоннелей. Ищи тогда ветра в поле.

Это наше состояние было замечено товарищем, и он для придания важности предстоящего разговора сказал:

―Друзья, не торопитесь разбежаться по тоннелям, выслушайте меня. Я тут поразмыслив на досуге, взвесив все «за» и «против» хочу вас предупредить: для того чтобы заглядывать в новые параллели и не сгинуть в одной из них, ― он сделал паузу, сглотнул слюну и продолжил: ― необходимо не залезть за черту разделяющую настоящее и будущее. Нужно всегда «оставаться в тени» ― в прошлом. Если вы, заберетесь в плоскость света, где свершаются реальные события, вам вернуться будет проблематично, может даже и невозможно. Поэтому смотрите там ― осторожнее в полумраке тоннелей на поворотах, не испытывайте судьбу…. Да и еще? Лично Семену: в новой параллели для тебя может снова не оказаться места. Игорь-то себя уже нашел, а вот ты не знаешь, что тебя ждет. Того гляди придется вернуться ни с чем. А может, как в прошлый раз, забраться в чужую личину, но уже не брата, а совершенно незнакомого человека ― на одном дыхании выдал Пельмин. Его изображение замерцало, он готов был уже с нами проститься, исчезнуть, но вдруг снова проявился четче, чем был: ― я понял, ― ему явно не давал покоя тот другой мир, в котором все было иначе, чем в нашем реальном пространстве.

―Игорь, вот ты говорил нам, что попал в виртуальное поле без войн? ― он немного помолчал, затем, скользя вокруг и около нас в пространстве белесых березок, снова открыл рот: ― Не пойму я тебя, отчего ты тогда путаешься, и не можешь четко сказать Семену: ― В той твоей параллели было убийство в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены сербским гимназистом Гаврилой Принципом или же не было? Ведь до начала Первой мировой войны с миллионными жертвами все известные люди той эпохи говорили лишь о прогрессе и процветании мира. Ничто не предвещало катастрофу. ―Да, замечу, что и сейчас примерно такое же экономическое положение. ―Так вот с чего бы этот террористический акт, вдруг привел к таким серьезным последствиям. Вон президент России удержался и не открыл огонь за сбитый Турцией самолет…. ―Понятное дело, что потеря эрцгерцога для Австро-Венгрии значительна, однако, я думаю, можно было бы договориться и без объявления войны Сербии. ― Товарищ сделал круг и продолжил: ―Ну, пусть война Австро-Венгрии с Сербией началась, однако России, имевшей с Сербией договоренность об оказании военной помощи, не следовало поступать опрометчиво и тут же объявлять у себя мобилизацию. Необходимо было представительствам иностранных дел стран Европы надавить и на сербов и на австро-венгров и заставить их остановить, начавшееся кровопролитие или же Николаю Второму после проигрыша в войне с Японией, во что бы то ни стало, хотелось хотя бы где-нибудь отыграться? Он же наверняка был в курсе, что Австро-Венгрия союзник Германии и война против нее ― это возможность втянуть два противостоящих друг другу блока в мировую бойню?

―Да не знаю я, точно, было убийство или же его не было. Что ты ко мне пристал. Я могу лишь одно сказать: наследник престола Австро-Венгрии не был загнан в угол, у него имелся выбор. Он и его жена после неудачной попытки метания бомбы Неделько Чабриновичем по машине, оставшись в живых, укрылись в ратуше и могли пребывать в ней сколь угодно долго, а уж после тайком под прикрытием охраны выехать на родину, забыв о намеченном мероприятии ― поездке, ― буркнул Луканенко, помолчал и продолжил: ― В той, другой жизни, куда я попал, мне ощутить запах пороха не удалось. Ясно тебе. В моем времени все было спокойно, забравшись в другой отрост я проскочил начальные годы двадцатого века….

―Да, ясно, ― сказал Пельмин и пропал окончательно. А мы тут же вылетели со второго уровня в реальную жизнь и долго спорили между собой, заснули лишь под утро. Нас разбудил звонок телефона. На связи был брат Федор. Он интересовался у меня: я выехал или же еще все канителюсь, затем поторопил со сборами, сообщив, что за мной и за ним заедет Александр на машине и заберет.

―Ты же пить будешь? ― спросил брат, не дождавшись ответа тут же продолжил: ― Свежатину есть и не пить нельзя, вдруг желудок не примет, после намучишься с животом, ― помолчал и с иронией закончил: ― Хотя смотри сам, огород у тебя большой, удобришь на славу, ― бросил трубку.

Едва мы выпили чая с бутербродами и оделись, как с улицы раздался пронзительный сигнал клаксона машины двоюродного брата. Я и Луканенко торопливо вышли за калитку. Александр и Федор стояли у дороги и разговаривали. Мы поздоровались. Затем, я познакомил своих родственников с товарищем. Они пожали друг другу руки, и мы еще немного постояв, поехали к Александру.

Я не ожидал в усадьбе двоюродного брата увидеть Аллу. Однако увидел когда зашел в сарай и нашел время поговорить с нею, но недолго. Расспросил, как ей живется при храме. Услышал: «нормально», а еще женщина пожаловалась на здоровье. «Ноги болят» ― сказала она. Алла считала, что это связано с приемом таблеток. После лечения от шизофрении ей прописали лекарство, и она его должна была теперь пить изо дня в день бес перерыва.

Женщина в сарае, забравшись в клеть, как могла, успокаивала свинью, гладя ее то за ухом, то по животу. Скотину утром не покормили, и она уже чувствовала свою смерть. Александр, отведя меня в сторонку в свое оправдание: ― присутствие женщины, ― сказал: ― Алла ее покупала еще поросеночком. Я после того когда ты отвез Аллу в «богадельню» ― мне некогда было позаботиться о жене, ― лишь приглядывал да кормил животину, ― помолчал и добавил: ― А потом сам поразмысли мозгами: кто нам нажарит свежатины, как не хозяйка? Ты со мной согласен?

Я махнул рукой и выдал обычное в таких случаях выражение: ― «Хозяин― барин». ― К нам подошел Игорь Луканенко. Наконец появился и Федор с ножом в руке. Нож имел узкое лезвие. Наш отец свиней не резал, а колол длинным шилом. Мало вытекало крови. Брат отбросил под дверь камень, на котором подтачивал нож и мы зашли в сарай. Алла тут же уступила нам место.

Товарищ отнесся к процессу убиения свиньи спокойно. Он, не был коренным москвичом, в столице оказался после армии, приехав из станицы, находящейся под Луганском. Ему не раз приходилось участвовать в подобных мероприятиях, правда, как и я, лично он домашний скот не резал.

Свинья была небольшой ― пудов на пять. Часов за пять мы осмолили и разделали ее, затем занесли частями в дом.

Алла растопила печь-плиту и нажарила большую сковороду сала, мяса, печенки и крови, накрыла стол. Александр потоптался посередине комнаты и, подойдя к шкафу, выудил из него бутылку самогонки, затем, когда она была выпита, встал, пустую, ― убрал под стол, слегка задумавшись, направился к дивану, приклонив спинку, достал полную, обтер ее от пыли и поставил на видное место ― посредине стола. Федор не удержался, и предложил выпить за то, чтобы в нужный момент, когда иссякнет содержимое второй посудины, память Александра не подвела. Чокаясь, все с ним согласились. Александр в отместку нам выдвинул свой тост:

― Я вас ребята сегодня никого на машине уже ни за что и никуда не повезу. Выпьем, за ваши ноги, чтобы они не ленились и шустро ходили. До дома ведь еще и добраться надо!

―Да ладно, что мы пьяные? ― сказал в оправдание Федор, ― не повезешь, так не повезешь, мы и сами дойдем, чай не заблудимся. Дорогу мы знаем. На дворе белый день, а не черная ночь. Да и идти всего ничего: Семену с Игорем до Сибировки, а мне и того ближе ― на Большую.

Мы не заблудились. Довели Федора до перекрестка, где начиналась его улица и, простившись с ним, отправились восвояси.

―Семен, ― не удержался Игорь, ― а ведь на машине было бы намного удобнее добраться до дома.

―Я согласен, но ведь тогда нам не удалось бы подышать свежим воздухом. И что еще? Мы, отправившись пешком, можем поговорить с тобой о нашем будущем путешествии в параллельный мир. Все взвесить. Оно ведь не состоялось только из-за вмешательства Андрея Пельмина. На этот раз, я так думаю, он нам уже не будет мешать, оставит в покое. ― Луконенко, взглянув на меня, удовлетворительно закачал головой, и я тут же принялся выяснять, каков был у товарища маршрут в виртуальном пространстве. Он наверняка забрался в туннель, в котором события развивались совершенно по другому сценарию: эрцгерцог не поехал в Сараево или же переждал в ратуше, пока полиция не разобралась с террористами и уж, потом, забравшись с женой в автомобиль, укатил домой ― в Австро-Венгрию.

Дома мы разобрали постели и легли, при этом еще долго, не умолкая разговаривали, до мельчайших подробностей, выясняя маршруты своего путешествия. Незаметно, так как мы были подшофе, забылись сном, а затем забрались на второй уровень существования. Махнув друг другу рукой, мы слегка разогнались и, резко обернувшись, вошли каждый в свой тоннель.

Я постарался выполнить все рекомендации Игоря Луканенко. Вначале проблем не было: прошел свой тоннель, забрался в тоннель матери ― Надежды Кондратьевны, затем принялся передвигаться по тоннелю отца ― Владимира Ивановича. Мне необходимо было понять, как глубоко, я должен погрузиться в генеалогическую бездну? Для этого требовалась информация о дате рождения отца. Я знал ее. Знал и то, что он, как и все мальчишки Щурово хотел бить фашистов и чтобы попасть на фронт приписал себе лишний год. После освобождения Брянской области от завоевателей отец был призван в Красную армию и отправился воевать семнадцатилетним мальчишкой. Далее, я, пройдя тоннель отца, перебрался в тоннель бабушки Веры Борисовны, а после в тоннель деда Ивана Павловича. О нем я мало имел информации. Мне трудно было ориентироваться в пространстве. Я знал приблизительно дату его смерти, так как тогда был маленьким мальчиком ― это тысяча девятьсот шестьдесят второй год. Он прожил восемьдесят семь лет. Значит, мой дед Иван Павлович родился в одна тысяча восемьсот семьдесят пятом году. О чем это говорило? Можно было промахнуться и застать первую мировую войну. Но это в каком-то отдельном случае. Мой дед Иван Павлович был неординарным человеком, старообрядцем, взять в руки оружие ему претила вера. Он наверняка мог оказаться в сообществе людей, осуждающих войны, а значит быть сочувствующим эрцгерцогу Францу Фердинанду. Нет не по разделению его политики, а по убеждениям, что людям лучше жить в мире.

В тоннеле деда я встретил довольно много различных ответвлений. Для того чтобы не промахнуться мне пришлось предельно четко всматривался во все, встречавшиеся на моем пути ответвления, хотя бы по причине того, что видимость когда я находился в своем тоннеле и теперь в тоннеле деда была в разы ниже. Забравшись на глубину, я наконец-то увидел что-то похожее на перекресток улиц: Сибировки и Стрижеевки и тут же резко свернул. О том, что я попал в нужное место, узнать можно было лишь после того когда я обернувшись выбрался бы в свой тоннель. Но до этого было еще далеко. Мне необходимо было напрячься и пройти мимо, уповая на свою память, ответвлений своих дядек и теток, найти нужное ― отца, забраться в него, затем в тоннель матери и уж после в свой. А этих дядек и теток у меня, от двух жен деда, было довольно много. Мой отец у деда Ивана Павловича и Веры Борисовны был самым младшим сыном. Поди теперь, разберись? Я попал, как говорят на перепутье.

Мне пришлось туго: я, конечно, накуролесил и запутался в подсчете своих дядек и теток. Их, родившихся на белый свет, по словам отца: «было аж двенадцать человек». Это Севастьян, Наталья, Анна, Мария, Трофим, Марк, Ульяна, Настя ― от первой жены и Ирина, Анна, Настя и мой отец ― от второй. Я старался, загибал пальцы, но все бес толку. Не зря меня предупреждал Андрей Пельмин, чтобы я был предельно внимательным, не зря.

Я попал в тоннель одного из последних сыновей Ивана Павловича и Устиньи Ивановны, ― его первой жены, а не Веры Борисовны ― второй, приняв его за тоннель отца.

Не знаю, что на меня нашло? Я, даже предположить, не смел, что Устинья Ивановна, не разродившись двойней: в реальной жизни дети умерли, могла в этом новом мире их выносить и выпрастывать на свет. Правда, жену Ивана Павловича и в том и другом случае спасти не удалось. Она умерла в больнице от перитонита, из-за заражения крови в организме. Это судьба. Против нее не попрешь. Хотя, может быть есть еще какая-нибудь ветвь ― программа, где она жива, не знаю.

Так вот я не разобрался и, сбившись в подсчетах, попадавшихся на моем пути ответвлений, вместо отца выбрал себе неизвестного дядю. Это обстоятельство изменило мой возраст, то есть тоннель, в который я попал, оказался значительно глубже моего. В одном я был прав: ― забрался в мир без войн, правда, о том догадался не сразу. Для этого мне стоило увидеть деда Ивана Павловича: он по просьбе невестки приезжал в Борщевку сложить печь в новом доме своего сына Артема на тот момент моего сводного отца. На деда я вначале смотрел, не заостряя внимания. Может быть и ничего бы не понял, но вдруг увидел, что он не испытывает неудобств, легко без проблем сгибает пальцы обеих рук, орудуя и мастерком, и кельмой, и лопатой. Эти инструменты необходимы для укладки кирпича и размешивания раствора. Меня данное обстоятельство тут же насторожило. В реальной жизни первого уровня существования такого не могло быть: Иван Павлович для того чтобы не пойти на фронт перевязал себе капроновой нитью палец на правой руке и из-за этого утратил способность нажимать на спусковой крючок, а что это за вояка, который не может стрелять из трехлинейки Мосина? Понятное дело ― никакой не вояка. Лишь обуза для друзей солдат и фронта. Что было интересно в той давней истории? Это то, что мой дед Иван Павлович одинаково хорошо пользовался как левой рукой, так и правой.

То, что я выбрал нужный мне «мир без войн», меня порадовало и придало уверенности в последующих действиях. Правда, я ошибся, преспокойно забравшись в чужую личину, не сразу осознал данное положение и долго пользовался именем своего двоюродного брата. Мой сводный отец, если уместно такое выражение ― Артем Иванович назвал меня Игорем. «Игорь, так Игорь, ― сказал я себе под нос, ― Ничего страшного». У меня был опыт. Однажды меня называли Федором, именем младшего брата. Для того чтобы понять, что даже в новом мире жизнь течет по тем же законом, что и в реальном мне потребовался не один месяц: ― хорошо, что время, текущее в прошлом, несоизмеримо со временем настоящим. Иначе неизвестно, сколько бы мне пришлось, валялся в беспамятстве на диване. Да и Игорю Луканенко тоже, ожидая моего возвращения.

Я не сразу понял, где нахожусь: первое время думал, что живу в посаде Щурово Брянской области на Сибировке, наверное, из-за того, что на многое окружавшее меня, смотрел спустя рукава. Однако, вкравшаяся ошибка: ― я снова забрался не в свою личину, ― привела меня к географическому казусу, который я, обнаружив, был вынужден терпеть и не только, но о нем и молчать. Мои признания новым родителям были бы ни к чему. Правда, для понимания своего нового места в жизни я постарался все досконально выяснить: оказалось, что мой дед Иван Павлович, найдя себе жену Устинью в доме Ивана Быкова на Новой улице Щурово, семейную жизнь начал в селе Борщовке Гомельской области в доме ее одинокой родственницы. В Борщовке остались жить их взрослые дети, возможно, и в настоящее время в ней можно найти правнуков Ивана Павловича. Этим фактом я пока не озаботился. Хотя было бы интересно разузнать что-то новое о своих неизвестных родственниках.

Мой дед после смерти своей первой жены вернулся в родительский дом и, женившись во второй раз на Вере Борисовне Кудрявцевой, более уже никуда не уезжал. Так и прожил жизнь в Щурово.

Я, часто путаясь в топонимике, выводил свою сводную мать Марию Александровну из себя, и она не раз выговаривала мне:

―Игорь, ну, сколько я могу тебе повторять? Ты живешь не в Щурово, а в Борщовке. В Щурово живет твой дед Иван Павлович и не только он….. другие наши родственники. Будет время, мы съездим в гости.

―Артем, ― обращалась она тут же к мужу, ― нам надо как-нибудь побывать с мальчиком в Щурово. Хотя бы сделать это для того чтобы он не путался, понимал действительность. Что-то в нем не так…. Ты, разве не замечаешь? ― и она, уставившись, долго смотрела на него, дожидаясь ответа:

―Я, не против! ― отвечал нехотя отец, ―Надо значит надо! Но где мы остановимся, вот в чем вопрос? У отца сама знаешь, не развернуться. На полу что ли спать? Это раньше было хорошо пока он свой большой дом, не отдал моему двоюродному брату Максиму и его жене ― Арише. Если поехать, то только к ним.

―Ну, что ты все злишься на отца, ― слышался голос моей сводной матери Марии Александровны, ― сколько лет уже прошло. Забудь обиды. Жизнь не стоит на месте. Пора это черное уже изжить.

Я после долго размышлял, отчего мой дед отдал дом племяннику Максиму. Вначале у него было желание отдать его жене своего родного брата ― вдове. Но та дом не приняла. «У меня свой имеется, ― подарок от свекра, ― и я из него никуда не пойду. Вот так!» ― сказала женщина как отрубила. Мне было известно из реальной жизни, что мой дед Иван Павлович чувствовал себя виноватым в смерти брата. Он вместо него пошел на войну. Они были тезками. Имена тогда давали не так как сейчас, порой с кондачка, а согласно особому календарю ― священнослужители. Отсюда в семьях нет-нет и бегали дети: два Ивана, два Романа и много других. Их, этих самых детей с одинаковыми именами иногда даже родители путали. А уж чужим людям в них разобраться и подавно было трудно, кто где?

Уже, находясь в Щурово, я узнал, что и в мире без войн мой двоюродный дед тоже погиб, примерно в одно и то же время, правда, по другой причине. Из-за ошибки. Его перепутали с братом и хорошо отколотили. Иван Павлович ― мой дед, был должен одному человеку крупную сумму денег и не мог ее вернуть, затягивал срок отдачи. Он темным осенним вечером должен был попасть под крепкие кулаки здоровых парней. Не попал. И оттого перед старшим братом и его семьей чувствовал вину, чтобы ее загладить он отдал добротный большой дом, оставшийся ему от родителей, отдал не чужому человеку, которому был должен деньги, а племяннику Максиму ― сыну брата. Сам же с Верой Борисовной переехал в его небольшую хатку. После чего вздохнув, Иван Павлович сказал своей жене ― моей бабушке: ― «Наконец-то, я ничего не должен, отдал самое дорогое, ― откупился».

Мой сводный отец Артем Иванович долго тянул, прежде чем согласился отправиться в Щурово. Время он выбрал неудачное: была весна, повсюду лужи, грязь, местами не растаявший снег.

―Я поняла тебя, ― сказала ему моя сводная мать: ― Ты хочешь туда и назад: оставаться надолго не намерен. Ты обижен. Иван Павлович тебя бросил и не только, но и твою сестру близняшку, оставив вас на воспитание своей великовозрастной дочери Насте ― твоей сестры. Она вас вырастила, а не он. Но ты одного не понимаешь: неизвестно, что было бы, расти ты с отцом? Может еще и хуже. Она-то к вам относилась как к своим детям. Мало что сестра.

После, я догадался, что тетя Настя сестра моего сводного отца Артема Ивановича в мире без войн не умерла от голода: его просто не было. Что еще? Она, возможно, из-за бегства моего деда Ивана Павловича не нашла себе жениха, не создала семью, посвятив себя брату и маленькой сестренке.

Дорога до Щурово не была дальней: из Гомеля ходил большой автобус Львовского завода. Он остановился в центре Борщовки недалеко от церкви у огромной вербы. Мы забрались в него, отец тут же купил у шофера билеты: ― матери и себе, на мне он сэкономил, занизив мой возраст, ― затем мы прошли в салон и уселись на имеющиеся свободные места. Менее чем за час мы были на месте. Что меня заставило задуматься и понять несуразность сложившейся на тот момент ситуации, ― эта самая поездка была ни куда-нибудь, а на родину, ― домой. В Щурово я побывал не только у дяди Максима и тети Ариши, но и познакомился с самим собой ― Семеном. Я его встретил в доме своего деда Ивана Павловича. Мой сводный отец Артем Иванович и мать Мария Александровна были приглашены в новый дом моего настоящего отца, что располагался на Сибировке. Я подружился с Семеном, то есть сам с собой, затем с его неизвестным братом Александром и еще с Федором. Затем, так сложились обстоятельства, я побывал на похоронах второй жены деда Ивана Павловича, ― Веры Борисовны и долго навзрыд плакал. Моя сводная мать не удержалась и отведя меня в сторонку, пристыдила:

―Игорь, ты раскис прямо как Семен. Жалко Веру Борисовну, жалко, но для тебя она никто. Твоя родная бабушка Устинья Ивановна давно умерла, едва родился твой отец. Мою мать ― другую свою бабушку ты никогда не видел. Я ее тоже не видела. Царство ей небесное, ― моя сводная мать Мария Александровна тут же осенила себя тремя крестами и успокоилась. Но только не я. Долго приходил в себя. Возврат в прошлое и давно произошедшие события осмысливаются совершенно иначе, чем в реальной жизни ― я бы сказал ― острее.

После я узнал, что если бы оказался в Щурово в возрасте лет этак пятнадцати, то мог бы познакомиться и с сестрой Анной. Она родилась в тысяча девятьсот шестьдесят первом году.

Из-за смерти бабушки Веры Борисовны я долгое время чувствовал себя нехорошо и, наверное, оттого на время совсем позабыл о своем товарище― Игоре Луканенко. Он для меня тогда просто перестал существовать. Я бы и не вспомнил о нем, но однажды в Борщовку пришло письмо от дяди Трофима ― старшего брата отца. Он одно время жил недалеко от нас на соседней улице, постоянно ссорился со своей женой пьяницей. Она обещала ему родить сына, но все напрасно, не беременела. И тогда дядя Трофим расстался с женщиной. Она даже не поняла, что он ее бросает. Для этого ему было достаточно просто уехать. Их ни что не связывало. Дом? Так на него дядя Трофим не претендовал. Брак? Он не был оформлен официально через Сельский Совет. Рано утром дядя Трофим, взглянув на красную от самогона морду своей сожительницы бросил: «Ну, прощай! Я от тебя уезжаю», ― и отправился в Пермский край, где о людях еще и сейчас говорят: «Пермяк ― соленые уши» ― добывать соль. На шахту всегда требовались люди. Там, дяде Трофиму при трудоустройстве вовремя медосмотра приглянулась одна незамужняя врачиха. Он завел с нею роман, а после удачно женился во второй раз. У них родились две красивенькие девочки. Однажды я видел на фотокарточках их довольные личики с жидкими косичками.

Мой сводный отец долго мусолил в руках письмо дяди Трофима. Прочитав, прятал его в кармане, затем снова доставал и снова читал, пока неожиданно не откликнулся. Он нашел в себе силы отправиться в Пермский край. Надежда у меня была на мать: она откажется, ― думал я, однако, ошибся, ― она была сирота: Борщовка не была ей близка, ее в ней ничто держало. Правда для приличия Мария Александровна потянула время и не сразу дала отцу «добро» ― но, когда дала, я испугался. Тут же вспомнил о Луконенко. Он что тот бык на пастбище за окнами прошелся у меня перед глазами: туда и назад. Задирал вверх голову не кричал, а ревел. «Что же я делаю: он не найдет меня, ― тут же вспыхнуло где-то глубоко в голове: ― Наверняка уже запутался во времени». Мой товарищ не мог в детском возрасте отправиться в Щурово. Ему чтобы выбраться нужно будет придумать что-то неординарное. С чего бы его отец или же мать поехали из станицы Луганской области ― в Брянскую. Мой сводный отец раз десять откладывал нашу поездку в Щурово, а это рядом, недалеко от Борщовки. Игорю, для того чтобы выбраться, нужно будет придумать что-то неординарное. Вряд ли кто-то из его родителей согласиться с доводами сына отправиться в такую даль и ради чего? Мой товарищ мог отправиться в Щурово лишь только в зрелом возрасте. Для этого он должен вначале сделать карьеру в столице. А это означало: мы снова разминемся. Опять прокол. Мне пришлось напрячь все свои извилины мозга. «Что же делать? ― шептал я себе под нос и догадался. Я начал переписываться с Семеном. И прежде чем отец договорился с дядей Трофимом о переезде в Пермский край, я отправил Семену с десяток писем. Он тоже не остался ко мне безучастным ― отвечал ―строчил, что тот пулеметчик. Мне нужно было, во чтобы-то ни стало зацепить брата ― оставить в его памяти свое новое имя: ― «Игорь». Луканенко ведь тоже звали Игорем. Наша переписка давала мне возможность в случае их встречи заставить его размышлять. Он натолкнется на меня, может даже покажет мои письма. А их я писал не на одном листе, а еще с замысловатым подтекстом. Луканенко должен был понять, что к чему и догадаться о моем посещении мира без войн.

Я, в Пермский край в Березняки на новое место жительства готов был, уехал с легким сердцем. Оттого, прежде чем мои новые родители собрали вещи, вернулся в реальный мир. Просыпаясь, я услышал с спросонья голос Игоря Луканенко:

―Семен, представляешь? Мне всю ночь лезла в голову какая-то белиберда. С чего бы? Не знаю? Вот так сразу навскидку не могу тебе ничего сказать. Запамятовал. Мне необходимо время чтобы сосредоточиться, вспомнить, затем во всем разобраться. Не торопи меня!

―Ну, хорошо, ― согласился я. ― Давай вначале позавтракаем, а тогда уж и поговорим.

Однако время шло, а Игорь Луканенко и не думал начинать наш разговор, даже не заикался о своем путешествии в мир без войн, хотя и без умолку болтал. Правда, о чем угодно, но не о том, что меня интересовало. Мы не только позавтракать успели, но и поработать на огороде: вскопать землю под яблонями, пообедать, затем мой товарищ, забросав свои вещи в сумку, сказал:

―Ну, я готов!

―Что ты готов? ― заглянув ему в глаза, спросил я, помолчал и дополнил: ― Ты готов поехать домой, ― в Москву! Так? А рассказать мне о том…― Он не дал мне договорить, перебил:

―Да, я готов поехать в Москву, хотя здесь у тебя неплохо, а еще я готов поговорить о том, о чем ты хочешь. Взгляни на часы: времени до отправления поезда еще много. У меня нет слов, сказать тебе что-то особенное. Я уже обмолвился о каше в голове. Мне достаточно десяти-пятнадцати минут. Можно обо всем поговорить даже стоя, не присаживаясь на диван.

―Ну, нет уж, ― сказал я, ― а как же перед дорожкой? Обычай требует присесть. Так что давай располагайся. Да и еще. Это сейчас не о чем говорить, а начнем, ― откуда только и слова возьмутся.

Мы не вложились в отведенное Игорем Луканенко время: разговор наш продолжили в машине и даже стоя на платформе в ожидании подачи поезда из отстойника.

Мой товарищ поинтересовался, каким образом я добирался до мира без войн. Затем, выслушав меня, он рассказал о своем способе. У него путь несколько отличался от моего: Игорь вначале шел по своему туннелю, затем ― матери, не заглядывая в тоннель отца, ― он перебрался в тоннель бабушки и даже прабабушки, после чего поднялся вверх. Для проникновения в свою ветвь было достаточно наличия родственных связей. Вариантов великое множество.

Я попал в личину своего родственника, но без проблем мог бы попасть и в личину совершенно чужого человека: например, Ленина, Сталина, Гитлера, да кого угодно и попытаться изменить мир. Для этого необходимо было пожертвовать своей жизнью, Однако, изменить кардинально мир мне бы не удалось. Невозможно на полном скаку остановить лошадь, на скорости ― поезд, или же океанский белоснежный лайнер. Очень велика у Истории инерция. Мгновенной остановки не произойдет. Например, мыслями о Социализме, зародившемся в Германии, Франции, Англии была охвачена вся Европа, и даже Америка. Ленин жизнь положил, дабы вбить эту идею людям Российской империи в головы и поднять их на борьбу против буржуазии. Теперь понятно для Социализма нужен весь мир. Иначе всегда рядом могут быть люди подобные Губачеву, Ецину, Кравчуку, Шушевичу чтобы в удобный момент предать свой народ. Получилось то, что получилось: социалистическая революция слегка по полыхав в Европе, отчего-то дальше нашей страны не пошла. Сталин был вынужден воздвигать социализм в отдельно взятой стране ― СССР. Для его строительства он привлекал не только простой народ, но и, сидящих в тюрьмах классовых врагов, также крестьянство, сделав его прежде бесправным. Адольф Гитлер был чем-то похож на Сталина ― такой же фанатик, правда, желал социализма лишь только для своего народа за счет порабощения и истребления других народов. Русские, как известно из истории должны были погибнуть. Мы относились к расе недочеловеков» и зря занимали хорошие земли аж до самого Урала. Ариец должен был жить при социализме и даже ― коммунизме и никто более. Видно при зачатии этого индивидуума ― Адольфа и вынашивании плода в набор попалась звериная хромосома, история такое знает, много было случаев. А может Сатана на каком-то этапе жизни этого индивидуума залез в его личину. Результат известен ― он кровавый. Зря находятся люди, которые сравнивают его со Сталиным, ― Генсек для достижения благоденствия на другие страны не нападал, это все равно, что сравнивать, например, бешеного волка нападающего на всех и всякого с человеком с фобиями постоянно ждущего удара в спину. Это Гитлер заразил всю Европу «вирусом бешенства». Сталин и наш народ, как не трудно было ему противостоять, остановил бешеного Адольфа-Вольфа.

Российская империя времен первой мировой войны на своем примере показала затхлость буржуазно-монархического строя. Она высветила лишь отдельные героические поступки отдельных солдат и отдельных воинских формирований. Я знал в посаде Щурово на нашей улице Сибировке человека маленького роста по прозванию Сотка. Он был полный георгиевский кавалер, а еще, я слышал о Брусиловском прорыве; Это, конечно, не все: были подвиги мне неизвестные, но они не множественны. Люди были разделены, им не было резона бороться за чье-то богатство, а вот Великая отечественная война СССР против коалиции фашистских западно-европейских стран ― это сплошной героизм социалистической системы. Даже дети встали на ящики у токарных станков, чтобы точить для фронта снаряды. Разве возможно такое начнись вдруг в настоящее время третья мировая война? А она может начаться. И ни где-нибудь, а, по мнению политиков США, в Европе. США живет в кредит, и не прочь его погасить, помогая всем и каждому. Знакомая ситуация. Такое уже было. Но где тогда нам снова найти героев, чтобы противостоять алчной природе империализма? Основная масса наших новоявленных богатеев тут же с деньгами и домочадцами побегут за бугор, оставив страну на разгром международному империализму, или же за большие деньги будут поставлять нашим солдатам сапоги с картонными подметками. В первую мировую войну такое было. При первом бое эти подметки расползались. У нас остается один из вариантов ― это привлечь западный капитал и поднять разоренную в результате перестройки страну на высокий уровень развития, а затем в критический для нас момент, буржуев попросту «кинуть», национализировав важные для страны предприятия. Это, конечно, грубо, но, что поделаешь?

Я, много узнал и мало от Игоря Луканенко, но последние его слова меня заставили задуматься. Он их выдал стоя на подножке вагона. Я, ожидая отхода поезда, находился внизу на платформе:

―Семен, тебя я, конечно, там видел, разговаривал с тобой, но ты меня не признал, все время говорил о каком-то мальчике моем тезке и очень переживал за его судьбу, кричал: ― «Он погиб, он погиб!» ― Что еще? ― Ты, показывал мне тетрадочный листок ― письмо от какого-то дяди Трофима и тыкал в него пальцем. Я так и не разобрался: Кто погиб? Ты, сам во всем этом разберись! Заберись в мир без войн, но только может быть на этот раз «занырни поглубже».

Впереди загорелся зеленый свет семафора, раздался длинный протяжный сигнал тепловоза, и поезд резко вздрогнув, словно конь, встал на дыбы, застучали сцепные устройства вагонов, он медленно, словно нехотя начал свое движение, ускоряя и ускоряя ход.

―Ну, давай! И, не бойся предостерегающих слов Пельмина. Этот мир, прежде всего твой. Ты его создал. А Пельмин, да будет тебе известно, перестраховщик. Наберись смелости и вперед, то есть назад, в прошлое, хорошенько разберись с обстановкой и измени ее, измени насколько это возможно, ― крикнул Игорь. ― Я тоже лишь только упаду на полку отправлюсь к тебе на помощь. Я думаю, ты справишься, только не сдрейфуй!

Забравшись в «Ласточку» я поехал назад, в Щурово. На дороге едва не попал в ДТП. Меня обогнала «девятка», затем передо мной вдруг резко затормозила и остановилась, после чего водитель машины включил поворотник. Он, вдруг решил свернуть влево, в село, в котором когда-то в молодости жил мой дед по материнской линии ― Крапивное. Он бы свернул, но неожиданно вырисовался встречный автомобиль, его необходимо было пропустить. Зачем, спрашивается, тогда он обгонял меня? Свернуть без помехи слева можно было, следуя за мной. Я не растерялся и резко ударил на тормоза. Машинально. На автомате. Это меня спасло от столкновения. «Он погиб, он погиб» ― вертелось в моей голове. Нет, нет, ― мне не следовало думать о письме дяди Трофима, ― решил я, иначе жди неприятностей и переключился на дорогу. Вначале я должен добраться до дома, а уж потом….

Дома я размышлял над словами Луконенко: мне трудно было вот так вдруг сориентироваться и понять, что же произошло с моим двоюродным братом Игорем, в личине, которого я однажды побывал. Для этого необходимо было время, не час и не два, может даже не один день. Я был готов отправиться на помощь. От кого-то другого он ее получить не мог.

Ночью, как это уже не раз бывало, кто-то ходил по крыше дома и не давал мне смежить глаза. Я явственно слышал громкие шаги тяжелых ног. Ветер, хотя он и был подобно зверю неистовым, сильным, так прогибать железо не мог. Да и человек тоже. Он не удержался бы на высоте, свалился на землю. Не иначе это был Черный человек ― сам Сатана. Что еще меня беспокоило ― это еле различимый топот конских ног за окнами, глухое покрикивание возницы: о-го-го-о-о и щелканье кнута. До каких пор такое могло продолжаться, не знаю. Мне трудно было забраться на второй уровень существования, хотя, я и подготовился: полазал в Интернете, нашел информацию о Березняках Пермского края. На фотографиях этого городка меня потрясли провалы в грунте, их чернота. Они впоследствии и стали причиной гибели моего двоюродного брата Игоря и его семьи «в мире без войн». Что еще было странного: на момент обрушения почвы у них гостила сестра Артема Ивановича ― близнец. Отец Игоря намеривался перетащить и ее на новое место жительства. Она тоже погибла. Это, наверное, судьба. Однако я не хотел мириться со свершившимся событием и готов был ему воспрепятствовать. Раз их нет в нашей реальной жизни, то они должны жить хотя бы в мире без войн. Я считал, что такое возможно.

Неизвестно, сколько прошло времени, но я забрался в этот самый мир вначале под своей личиной и стал воздействовать на двоюродного брата. Во время приезда Игоря с отцом и матерью в Щурово и знакомства, я будто случайно сообщил двоюродному брату о письме от дяди Трофима. Я не врал. Письмо было. Видя, что Игорь равнодушен к моей информации, я нашел, висящую на стене рамку с фотографиями, подтащил его за руку и показал на одну из них.

― Вот, смотри ― это дядя Трофим со своей новой женой. Рядом их дочка. Жена у дяди врач, работает на шахте в клинике. Наш дядя живет в ее доме. Это частный дом. Недалеко от них находится провал. Некоторые из домов рядом уже выселены, ― пусты. Их тоже должны скоро выселить. Мой отец однажды было засобирался к дяде Трофиму, но моя мать наотрез отказалась. Она сказала: ― «Ты, что нас тянешь на погибель? Нас куда поселят? В один из таких пустующих домов! Больше некуда! Не дай Бог он вдруг провалиться в тартарары? Нет и нет! Мы ни куда не поедем! Заруби это у себя на носу. Ни-ку-да!».

Мой разговор с двоюродным братом ничего не дал. Это я понял, получив от Игоря восторженное письмо из Березняков Пермского края. Мне не удалось на него воздействовать. Он меня не послушал, хотя и пытался какое-то время сопротивляться своим родителям, но затем сдался.

Я не один раз перечитывал письмо двоюродного брата. Обидно было сознавать, что его как телка посадили вначале в Гомельский автобус, затем в поезд до Москвы и повезли. Через день-другой Игорь совершенно забыл о нашем разговоре в Щурово. Не знаю, может быть, на него подействовала небольшая автобусная экскурсия по столице с матерью, ― отец остался ожидать их на вокзале. Не знаю? Я не завидовал. Мне было не по себе.

«Пермяк-пермяк ― соленые уши», ― шептал я, ― что мне с тобой делать? Как спасти?

Я догадался. У меня в том мире был не только брат Федор, но и Александр, а еще сестра Анна. Однажды, я, возвратившись с Александром со школы, достав тетрадь и ручку, сидел над стихом ― немного пописывал. Мне, по словам соседской девочки стихи удавались. Она от них млела. И просила, чтобы я написал что-нибудь о любви. Я же ей противился, не настала пора.

Мой брат сидел рядом и в ожидании, когда я освобожусь, перечитывал книгу по географии. Она была предметом необязательным. Он давно уже все, что требовалось по этому предмету, прочел и рвался на улицу.

Время от времени Александр канючил:

―Сеня, ну пошли. Мы же все успеваем делать в школе. У нас нет домашних заданий.

Александр был прав. Мы утром вместе с родителями выходили из дома и вечером почти в одно время возвращались. У нас были предметы обязательные и факультативные. Для обязательных предметов выделялось время на самостоятельные работы непосредственно в школе. Учителя их там же проверяли, объясняли, в чем наши ошибки, если они, конечно, были. Мы их исправляли. Для факультативных предметов было достаточно уроков. У кого из учеников возникало желание узнать больше, мог почитать дополнительно: в библиотеке для этого было много специальной литературы. А еще с нами изо дня в день занимались физической культурой. Для этого была специальная программа. Я в тот день набегался с мячом и оттого на улицу не торопился. Мне хотелось немного отдохнуть.

Стих о любви для соседской девочки у меня не получался, мысли были об Игоре: я будто слышал его голос, он рассказывал мне о красотах столицы. Они попросту затмили ему мозги. Ему нужно было во время экскурсии…. ― Я не удержался, и неожиданно вскрикнул, да так громко, что напугал, сидящего рядом Александра. На крик тут же из другой комнаты прибежал Федор.

―Что такое, что случилось? ― спросил он у меня и уставился, будто давно не видел.

―Да ничего! Все нормально. Беги на улицу, гулять, ― ответил громко я и вытолкал брата за дверь, а Александру тихо сказал:

―Мне все покоя не дает письмо Игоря. Я думаю о нем. Он ведь был в Москве, а там живет сестра матери ― тетя Вера. Могли заехать к ней в гости, могли? Чем черт не шутит, задержись они на недельку в столице и может, остались бы в живых. Такое ведь возможно?

―А кто она ему? ― тут же задал вопрос Александр и ответил: ― Никто! Просто чужая тетя. Хотя заехать могли.

Чужая тетя. Да, это было так. Я, взглянув на Александра согласился. Тетя Вера для них не была родственницей. Однако, шальная мысль, поселившаяся у меня в голове, не давала покоя и я основательно над нею поразмыслив, понял: только я мог спасти двоюродного брата Игоря и его семью, только я. Правда, для этого мне необходимо было еще раз забраться в его личину. Я разработал план и начал действовать. Мне пришлось вернуться в настоящее время и снова повторить «погружение». По времени первого уровня существования на все про все я потратил не более часа, однако, в мире без войн, более месяца. Это путешествие сказалось на моем состоянии: сильно разболелась голова. Необходимо быть очень осторожным и в том другом мире: не только не приближаться к границе реального времени, как советовал Андрей Пельмин, но и чаще «выныривать», в наш мир ―возвращаться, дабы сделать «глоток воздуха» ― передохнуть, иначе, как в водоворот затянет, не выберешься. Перепутаешь один мир с другим. Останешься навсегда.

У меня все вышло так, как я и задумал. Правда, для этого по прибытию на Белорусский вокзал я отпросился у отца поглазеть на витрину, стоящего рядом киоска, а уж затем, улучив минуту, просто исчез с глаз родителей, забравшись в метро. Деньги у меня были. Их, я успел выпросить у отца задолго до отправления в Пермский край. Они, мои новые родители в поисках меня долго бегали по железнодорожному вокзалу и окрестностям, ― это я представил себе, ― пока не догадались обратиться в милицию. В отделении дежурный принял от них заявление, узнал, куда лежал наш путь, и попросил вернуться домой ― в Борщевку Гомельской области.

―Ничего не поделаешь? Ищи вас потом где-то в Пермском крае? Нам легче будет связаться с вами по месту жительства. ― Мои, так называемые родители согласились с доводами человека в погонах и побежали сдавать билеты.

Наше, странно начавшееся путешествие, закончилось ничем. Я же под именем Семена познакомился с московской родней и погостил дней десять, если не больше в столице ― как-никак у школьников тогда были летние каникулы и на меня особого внимания не обратили. Хотя вначале мои родственники приняли меня с опаской, так как я был еще ребенок. Лет десять, всего. Положение спас небольшой чемоданчик: в дорогу к дяде Трофиму я отправился с ним. А еще ребята, игравшие у дома, оказались моими двоюродными братьями. Одного из них звали Валера, другого Коля, стоило мне к ним обратиться, они тут же без лишних слов показали мне дом, а затем привели на квартиру, представив своей матери на глаза ― тете Вере. Правда, тетя Вера после меня и разоблачила. Не сразу. Из Щурово от сестры моей матери тети Любы пришло письмо, в котором обо мне не было ни слова. Это заставило ее насторожиться. Уж кто-кто, а тетя Люба о моей поездке сообщила бы, не преминула. Тетя Вера, недолго думая, обратилась к участковому милиционеру дяде Мише. Я с ним при случайных встречах для приличия здоровался. Он жил рядом на пятом этаже в трехкомнатной квартире. Этот самый милиционер долго копался у себя в отделении, пересмотрел все фотографии, разыскиваемых ребят и обнаружил мое сходство с Игорем. Затем он, вызвав тетю Веру на площадку и прикрыв дверь, чтобы я случайно не подслушал, сообщил ей кто я за фрукт. Меня забрали и переправили назад в Борщевку. Мой сводный отец Артем Иванович и сводная мать Мария Александровна больше при мне не пытались отправиться в Березняки. Что еще? Артем Иванович долго извинялся перед Трофимом Ивановичем. Не знаю, что он ему писал. Однако меня не выдал. Хотя я во всем был виноват.

На этом небольшом примере я понял, что воздействовать на порядок развития жизни «в мире без войн» возможно. Правда, очень трудно, желательно это делать не самому. То, что мне удалось изменить жизнь двоюродного брата Игоря и его семьи, я узнал от товарища ― писателя Игоря Луканенко. На тот момент он, по нашей взаимной договоренности, в нем «тусовался». Правда, мой товарищ находился в другом временном поясе, забравшись на десяток лет вперед, оттого наблюдал лишь только последствия моего бегства от сводных родителей в Москве. Это я понял, переговорив с ним на втором уровне существования. Его голографическая версия ― реплика долго маячила передо мной. Писатель мне сообщил о своем видении, я о своем. Мы сошлись на том, что «мир без войн» существует, а значит вообще уничтожить жизнь людей невозможно, ― даже если наш отрост и погибнет. Жизнь продолжится в другом мире. Правда, мы разговаривая о путешествиях «в мире без войн» где-то глубоко в мозгу на подкорке ощущали неведомый страх, ― мы ведь были дети родителей воевавших и переживших тяготы войны, ― он не оставлял нас в покое. Что если этот «мир без войн» ― всего лишь наши фантазии? Нам бы не помешали высказывания писателя Андрея Пельмина, ― однако он, укатив в Европу и однажды выйдя на связь, молчал, молчал и Василий Голвачов. Необходимо было прощаться. Игорь Луканенко пожав мне руку сказал:

―Семен, ты просто молодец: быстро управился. Это небольшое событие, в котором я, как и ты не был уверен, ― произошло. Я со стороны наблюдал твою встречу с Игорем в восьмидесятых годах. Он не погиб. Значит человеку многое под силу. Нам не следует опускать головы. Даже здесь в реальном мире нам необходимо противостоять алчным людям. Они ради обогащения готовы рискнуть нашей цивилизацией и отправить ее в тартарары.

Я согласился с Игорем Луканенко и мы расстались, правда, прежде договорились встретиться «в мире без войн», но уже лицом к лицу. Правда, не сразу. У меня хватало неотложных дел на приусадебном участке. Я хотел, во что бы то ни стало, ну не закончить их ― это сделать было нереально, ― хотя бы попытаться угнаться за братом Федором и его женой. Для этого я должен был отрешиться от всех других дел и с раннего утра, до позднего вечера согнувшись в три погибели, не покладая рук торчать на огороде с лопатой, тяпкой, культиватором.

Работая на приусадебном участке, я не оставлял мыслей о загадочном «мире без войн». Он не давал мне покоя: огромно было желание хотя бы самому себе объяснить его существование. Усталый, когда темнота охватывала все пространство, и делать что-либо на огороде было невозможно, я торопился в дом, наспех ужинал, включал компьютер и забирался в Интернет. Толку не было. Я, в поисках «мира без войн» лишь только запутывался в недрах всемирной паутины. В одном из сайтов, я нашел работу одного профессора, лауреата Нобелевской премии по физике Герарда Хоофта и узнал, что он, опираясь на труды профессора Иерусалимского университета Якоба Бекштейна, доказал: вся информация, заключенная в трехмерном объекте, может быть сохранена исключительно в двумерных границах. Для себя я решил это наверняка после уничтожения, например, смерти, человека, его трехмерная суть становиться двумерной. Иван Сергеевич Тургенев, Федор Михайлович Достоевский, Николай Васильевич Гоголь и многие другие не исчезли, просто они не могут забраться на первый уровень существования и «тусуются» в недалеком прошлом на втором уровне существования. Прошлое не исчезает в никуда, а только преобразовывается. Значит вселенская иллюзорность налицо. В Интернете я также нашел, что «безумная» идея о переформатировании мира впервые родилась у физика Лондонского университета Дэвида Бома, соратника Альберта Эйнштейна, в середине XX века. По его теории мир ― это голограмма. В одном из разделов физики: «оптика» ― я, еще обучаясь в школе, а затем в институте изучал особый способ записи с последующим восстановлением волнового поля, основанный на регистрации интерференционной картины. Не знаю, разобрался бы я во всех этих тонкостях до конца? Помог мне Пельмин. Он тоже был не в себе и мучился, пытаясь объяснить недавнее наше путешествие в «мир без войн». Андрей не удержался там, в Германии и прибыл в Щурово, дорогу знал, не заблудился. Я не ожидал так быстро его увидеть. Было за полночь. Я блуждал на втором уровне существования, намереваясь отправиться в мир без войн, но заметил, лучше сказать ощутил возмущение пространства. Это меня вывело из себя, и я тут же вылетел в настоящее время, открыл глаза, до меня донесся громкий стук в ворота. Они были железные и в тишине ночи гремели, что тот колокол. «Неужели Черный человек за мной пришел? Он же погиб, ― подумал я, с трудом поднимаясь с постели. Не одеваясь, в одних трусах, ― любил спать по-простому, ― я набросил лишь на себя сверху куртку и, вступив в пластиковые тапки для наружного пользования (у меня были и для внутреннего), отправился во двор. Добравшись до калитки крикнул:

―Чего надо?

―Семен, открой! Это я, ― Андрей Пельмин.

«Откуда он? Ведь не так давно неделю назад уехал в Германию? Не может быть? Однако размышляя о странном стечении обстоятельств, я все-таки открыл калитку и громко крикнул в черноту проема: ― Проходи! ― Что-то мокрое неразличимо темное прошло мимо меня, обдав «мокрой свежестью». Я тут же наощупь, найдя цепочку, закрыл за ним дверь: ― Проходи, ― повторил и повел писателя в дом. Он был кстати. Я жаждал «битвы» ― разговора с опытным оппонентом ― человеком, который бы меня не щадил и вставлял палки в колеса.

―Вот заехал…, ― тут же после приветствия выдал Андрей и блеснул в полумраке черными стеклами очков: ― Правда, не удержался и вначале побывал на родине у Николая Васильевича Гоголя, а уж затем прямехонько к тебе, ― помолчал, поправил очки и спросил: ― Ты с мэтром больше не видишься? ― Я отрицательно покачал головой. А сам про себя подумал: ― не Малоросс ли это скакал на тройке и не давал мне сегодня ночью успокоиться. Может, он вызывал меня на разговор. А я не обратил внимания, что та свинья, зазнался….

В отличие от меня Пельмин не терял связи с этим известным писателем. Да разве он один. На экранах страны появился новый многосерийный фильм: «Гоголь. Начало», «Гоголь. Вий», месяцы оставались до выхода третьего фильма: «Гоголь. Страшная месть». Не знаю, как кто, но я ждал его и хотел посмотреть, ну если не на экране кинотеатра, то хотя бы на мониторе компьютера.

Что меня успокоило, так это то, что основная часть работ на огороде была выполнена. Конечно, не без помощи брата Федора Владимировича и его жены Валентины Максимовны. Земля, после таяния снегов и обильных весенних дождей едва высохла. Заманить для ее вспашки тракториста-частника было не реально. Я, конечно, попытался, поговорил с одним-другим мужиком из местных, имеющих технику, не получилось. Они все отказывались наотрез из-за боязни до лета завязнуть на моих несчастных сотках. Даже большие деньги обещал, все бес толку Положение спас мотоблок брата. Он по сравнению с любым трактором «Беларусь» или же «Владимировец» был намного легче и оттого во влажном грунте с трудом, но двигался. Федор Владимирович сумел на нем распахать, а затем и нарезать с помощью распашника борозды. Затем мы скопом под лопату посадили картофель. После чего можно было сделать небольшой перерыв. Приезд Пельмина пришелся как раз на это время.

В доме, я усадил писателя на диван, сказал: ― Отдыхай! Ты с дороги, поди, устал. По себе знаю! Мотаюсь часто, ― а сам отправился одеваться, не в трусах же ходить перед гостем. Затем налил в чайник со свистком воду и поставил его на плиту: не уснет, будет возможность поговорить.

Не уснул. Едва я появился на глаза, как услышал голос товарища:

―Семен, я в Германии времени даром не теряю. У меня в России с работой как-то не получается, а там, находясь в одиночестве словно в прострации, пишу и пишу. Занят новой книгой. У меня они выходят в год по одной. Правда, на этот раз, наверное, не получится. Из-за тебя застрял: не дает покоя этот твой «мир без войн». Для его понимания я облазал многие библиотеки. Посетил немецкую национальную библиотеку в Лейпциге. В Коттбусе я забрался в библиотеку Браденбургского технического университета, а еще побывал в Штутгартской, одной из лучшей в стране. Раньше, пока не построили новое здание, она располагалась в королевском дворце. ― Пельмин умолк. Дал мне возможность ответить.

―Это, хорошо, что ты занят делом! ― сказал я, ― Не сидел, сложа руки. Ты мне можешь помочь. Разобраться. Я завяз не только у себя там, ― на огороде, но и в мире без войн…. ― Однако недоговорил, услышав на кухне свист чайника, поднялся с дивана и отправился на кухню заваривать кофе. ― Остановился у порога и спросил у товарища: ― Ты, не против, если это будет ― растворимый? Что-то мне не хочется долго заморачиваться. Нас, я так понимаю, ждет довольно интересный разговор, ― и, не дождавшись от писателя ответа вышел.

―Я, конечно, мог бы с тобой встретиться и в виртуальном мире, на втором уровне существования, ― крикнул мне вдогонку товарищ, увидев меня возвращающегося из кухни продолжил: ― но мне отчего-то хочется чтобы наш разговор состоялся ни где-нибудь, а у тебя в усадьбе, и как говорят: с глазу на глаз.

Я принес кофе и, подавая Андрею чашечку, усмехнулся:

―Да-а-а, с глазу на глаз, а сам вон нацепил на нос странные очки, черные-пречерные, ― помолчал и продолжил: ― хотя мне понятно: ты прячешься от надоедливых поклонников, а если быть точным ― поклонниц: мне, как известно, ты все еще не женат или уже….

―Да, я все еще не женат, ― вытолкнул из себя товарищ и сделал глоток горячего напитка, ― у меня на то есть веская причина.

―А, та? Точнее, что с той девушкой? Ты с ней встречаешься? Бросил? Как ее там зовут…. Татьяна? Разве не она за тебя молиться?

―Она! С ней все по-прежнему! Как и раньше держу на расстоянии. Мне кажется, стоит нам узаконить наши отношения ― жениться, и я как писатель пропаду. Из меня тогда не вытянуть ни строчки, даже Германия не поможет, ― помолчал и продолжил: ―Ты ведь тоже долго не женился, пока не достиг какого-то уровня. Я слышал у тебя вышел сборник стихов, так?

―Да. Это так!

―Ладно, Семен, теперь слушай. Что я выяснил, там толкаясь в библиотеках, докопался до мысли, что ты, ― прав. «Мир без войн» имеет место на существование. Также как и мой или же Луканенко, Голвачова. Да и любого другого человека необязательно писателя. Правда, для этого необходимо всего-навсего признать всего лишь один факт ― вселенная это голограмма, а значит, элементарные частицы способны взаимодействовать друг с другом независимо от расстояния и не потому, что они обмениваются какими-то таинственными сигналами, а потому, что их эта самая раздельность – всего-навсего иллюзия. ― Писатель умолк, поставил чашечку с напитком на табурет, с лежащим на нем подносом, он нам заменял столик, поднялся с дивана, затем неторопливо прошелся по залу и снова уселся, ровно на то место где только что сидел, не промахнулся. ― Ты знаешь: раздел физики о голографии наиболее полно изучен нашими, то бишь русскими учеными. ― Я тут же перебил товарища: ― Я все понял! Я все понял! Я видел в политехническом музее целый раздел, да и на ВДНХ или как там она эта выставка сейчас называется? Не это важно!

―Да не это важно? ― вставил слово Андрей и, дождавшись момента, когда кофе достиг при остывании нужной температуры, оперся на спинку дивана и принялся делать глоток за глотком, дав мне возможность продолжить свою речь. Ему было интересно знать, что я думаю о мироздании.

―Эти, так называемые галактики ни что иное ― разбитые части одного некогда огромного глобального мира. Образовавшиеся галактики в будущем также подвержены разрушениям. Причины этих разрушений могут быть различными. Я думаю, «мир без войн» ― это тоже галактика ― осколок, взявший всю информацию от большого мира на момент его разрушения. ― Я на время умолк, взглянув на черные линзы очков, ― сидел на другом диване напротив, ― продолжил: ―Ты образованный человек и слышал о большом взрыве. Не кажется ли тебе, что мы люди не правильно понимаем этот самый взрыв. Жизнь возникла задолго до него, и ничто не предвещало беды пока однажды она, эта жизнь не зашла в тупик. Без взрыва в данном случае было не обойтись. Во время него, я так думаю, и образовалось множество галактик, ― мы их наблюдаем в сверхмощные телескопы. Они, эти взрывы совершаются во вселенной, и по сей день и будут совершаться в будущем.

―Меня тоже посещали подобные мысли, ― прервал мою речь мой собеседник и даже на время снял очки, принялся их крутить в руке: ― Что я скажу. Эти взрывы в настоящее время не обязательно всепожирающие. Они могут носить локальный характер. Разрушению может быть подвержена отдельная галактика, например, наша. Я думаю, что «мир без войн» и наш, в котором мы живем, это две разные галактики. Неслучайно астрономы находят объекты во вселенной за пределами Млечного пути идентичные нашей планете Земля.

Я не удержался, резко подхватился с дивана, при этом чуть было не расплескал кофе, продолжил:

―Значит, Жизнь ― с большой буквы, ― не убиваема. Она вечна. ― Мы долго разговаривали, пока не забрезжил в окнах свет. Я еще несколько раз поднимался с дивана и ходил заваривать кофе и не только я, но и Андрей Пельмин. При процедуре заваривания товарищ неожиданно вспомнил о лукуме. Налив кофе в чашки он отправился за своей сумкой, брошенной у двери, покопавшись, достал из нее, лакомство. Мы тут же на него налетели, и оно быстро закончилось. Наверное, было не от «братушек» ― турецким. Германия «наводнена» этим народом. Они умеют его делать.

Андрей Пельмин там, в Германии не только писал книгу, лазал по библиотекам, но и исследовал «мир без войн». В отличие от меня он был мужиком рисковым. Правда, ему нечего было терять. Я же был обременен семьей. У меня, кроме жены Светланы Петровны была взрослая дочь Елена Прекрасная, выйдя замуж, она одарила нас внуком, будущим Марадоной, а еще маленькой своенравной внучкой уже не раз показывающей свой характер.

―Там, в «мире без войн» люди очень педантичны к своему внешнему виду, следят за собой, не выйдут из дома, например, не бритыми, ― сказал мне писатель и с укоризной взглянул на меня: было отчего. ― Они красят волосы, и не только, но и кожу в зависимости от желаний. Это тебе не тату. Пигменты, различных цветовых гамм, вводятся в эпидерму, не нарушая подкожный слой. Они безвредны. Я встречал индивидуумов вообще загадочных расцветок. Что еще? Люди со временем меняют расцветку. При желании могут вернуться к природному цвету. Негр может стать белым, белый негром. У них там нет дискриминации. Вот так!

―Ну, а женщины? ― спросил я и кистью руки покрутил над головой, показывая на шевелюру. Мне уже давно нужно было отправиться к парикмахеру, но дела на огороде не давали заняться прической.

―А что женщины? ― Мой товарищ сделал глоток кофе, и то ли из-за невнимательности, или же в силу других каких-то причин, ответил: ― Они рожают от давно умерших мужчин. Конечно, эти доноры довольно известные люди ― гении. Их мужья порой возражают и тогда случаются обычные разводы. ― Андрей Пельмин опустил голову и замолчал. Я похвастаться ни чем таким не мог, так как не был как он вхож в «мир без войн», занимался исключительно своей персоной и своих родственников, копаясь на уровне детства, находясь далеко от того возраста, который проживал в реальном времени на первом уровне существования. Мой товарищ многое повидал «в мире без войн», хотя меня и предупреждал не увлекаться. Долго молчать, я не мог, не удержался, поерзав на диване, заглянул в темные глаза товарища, пока тот не надвинул на них очки, задал вопрос:

―Андрей, значит, есть причина другая, отчего ты не женишься на Татьяне? Я прав или же заблуждаюсь?

Мой товарищ тоже поерзал на диване, минуту-другую поразмышлял и неторопливо выдал:

―А я в том другом мире уже женат на Татьяне и знаешь, не вижу резона еще здесь жениться. Здесь в этой реальности я много лет аккуратно забирался на женщину, да вот и сейчас появившись в Москве, тоже оторвусь, свое возьму, правда, уже не боясь, что она вдруг забеременеет. У меня уже не будет иллюзий, что она меня может подловить. Пусть не старается! Ничего у нее не выйдет! Я лишь только там ― «в мире без войн» это понял, у меня, да будет тебе известно, не может быть детей, ― Андрей Пельмин неторопливо нацепил на нос очки. ― Значит там, у Андрея Пельмина нет детей, а если есть ребенок, то он, возможно, не его. Только вот чей?

Мне было интересно узнать о своем товарище из того другого «мира без войн» как можно больше, я напирал, но он не торопился раскрывать все карты. ― Там, ― сказал писатель, ― нет необходимости пользоваться сотовыми телефонами. Однако для меня не составляет труда запросто связаться с Татьяной, да и не только с ней. Бери «ниже»! Мы все общаемся через «облако». Лишь только дети ограничены, ― завязаны на близких людей, а мы можем, кого угодно подцепить. Я, думаешь случайно заезжал к Мэтру? Нет! Был звонок, ― писатель еще что-то хотел сказать, но железо на крыше глухо загремело, будто предупреждая о чем-то, за окнами снова послышались шумы, схожие с шумами, издаваемыми несущейся тройкой лошадей. Через мгновение, до меня явственно донеслись какие-то непонятные шумы и крик: ― Ого-го-го-о-о, ― затем щелканье кнутом. Я впал в сон и пробудился, ― пришел в себя довольно поздно, ближе к обеду.

Андрея Пельмина рядом не было, однако на диване я увидел черные очки. У меня таких очков никогда не было. Значит, он мне не привиделся. Для себя я решил: мне необходимо подобно товарищу тоже начать путешествовать «в мире без войн», не боясь забираться под «самый потолок». Я имел на то право. Это мой мир. Что нужно было, я там уже подкорректировал. Мне не следовало переживать за своего двоюродного брата Игоря. Он теперь был сам за себя в ответе.

Москва, в «мире без войн», просто очаровательна, я, попав в столицу сразу же после службы в армии, был от нее без ума. Правда, чтобы оказаться в Москве молодому парню, житье-бытье следовало заслужить. Например, два года от звонка до звонка отработать на чужбине волонтером в медицинских учреждениях можно это время провести в армии, вдали от родных мест, за тысячи километров. Те парни, которые не стремились уехать в крупные города мегаполисы и согласны были в будущем поселиться в Щурово, или же поблизости от дома, могли службу пройти по месту жительства. Они работали, прикрепившись к местной больнице или же подобно, как ходят ребята в школу, торопились к нужному часу на занятия в расположение части, а вечером возвращались домой. Ребята, жившие в пределах района, но на расстоянии, чтобы не иметь проблем с дорогой приезжали на время службы в Щурово и заселяли казарму ― большое деревянное здание. Они имели право, сообщив старшему офицеру, отлучаться из казармы, правда, на выходные дни или же заслужив отпуск, в будни только по форс-мажорным обстоятельствам.

В реальном мире, я отправился в Москву после окончания службы в армии. Мой выбор был связан с тем, что от тети Веры ― сестры моей матери раньше, чем от дяди Артема, двоюродного брата отца, пришло приглашение. Запоздай письмо на день-другой, и я бы поехал в Минск, тоже столицу, но не России, а республики Беларусь. Здесь, «в мире без войн» я сел на московский поезд, находясь под сильным впечатлением от поездки в столицу в личине двоюродного брата Игоря. Свой выбор я сделал, исключительно основываясь на детских воспоминаниях. В Москву я ехал не наобум, а осознанно.

На Киевском вокзале меня неожиданно встретил Андрей Пельмин. Я его узнал, даже не смотря на то, что у него на подбородке была медицинская маска. Это меня несколько удивило: к чему такой маскарад. А еще, я не ожидал его увидеть, так как для этого моему товарищу, нужно было, каким-то образом вычислить год, месяц, день, час прибытия моего поезда, даже вагон. Правда, это было возможно: я, находясь в реальном мире никогда ничего от друзей не скрывал. Был с ними как на духу. Да и они тоже. Мы дополняли друг друга.

Что интересно? Писатель приехал не один. Рядом с ним находилась симпатичная девушка невысокого роста. Я сразу же догадался, ― это была жена товарища ― Татьяна, о которой он мне однажды говорил. На руках она держала мальчика. Неожиданно поймав взгляд ребенка, я вздрогнул и буркнул себе под нос: «Ничего себе! Пририсуй усики и вылитый Николай Васильевич»!

Мы обнялись как давние знакомые, хотя «в мире без войн» друг напротив друга оказались впервые.

―Ты у меня ничего не забывал? ― спросил я. ― Ах, да! Очки. Хотя, Бог с ними. Я их носил для поддержания имиджа на первом уровне существования в реальном мире. Здесь они мне без надобности….

―Держи, ― сказал я. ― Мне они тоже не нужны, хотя врач-окулист, дабы сохранить зрение прописал мне в яркие солнечные дни пользоваться защитными очками. Я одно время пользовался, однако так и не смог привыкнуть.

Мой товарищ познакомил меня с женой и, взглянув на мальчика сказал: ― А это наш Николенька! ― Помолчал, затем вдруг спросил: ―Ты, наверное, приехал с огромной тетрадью стихов за пазухой?

―Да, ты прав. Я намерен поступать в литературный институт. В реальном мире у меня ничего не получилось: не прошел конкурс, но здесь моя мечта должна будет сбыться, приложу для этого все свои силы.

―Молодец! Это правильно. Учи наш русский язык. Что я тебе скажу: здесь он международно признан и в мире литературы доминирует. Даже англоязычные писатели на нем пишут и не только они. Тебе знакомо высказывание о нем Ломоносова Михайло Васильевича: «Русский язык имеет великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Владимир Галактионович Короленко тот писал, что он обладает всеми средствами для выражения самых тонких ощущений и оттенков мысли.

―Ну, а если писатели отдают предпочтение нашему языку, то, как здесь «поживает» английский? ― спросил я с иронией и бросил на Андрея взгляд: ― Он, что уже не причем?

―Причем-причем! Он очень широко используется айти специалистами в программировании. Оттого что он краток, то в этой области автоматизации производственных процессов без него никак не обойтись, ― сказал Пельмин: ― Да, что еще? ― современный культурный человек обязан знать несколько языков. Однако ты не торопись! Подобно пузырьку воздуха быстро поднявшись на поверхность, ты будешь лишен возможности познать жизнь изнутри. Не следует здесь «в мире без войн» очень круто что-то менять ― лезть наверх. Повтори тот же путь, который ты уже прошел на первом уровне существования, но не один в один, а переосмыслив его, необязательно идти работать на известный тебе завод. Найди другой. Выбери для себя другую профессию. Что считаешь нужным изменить, ― измени. Не надо, подобно кутенку, тыкаться носом в разные углы этого мира, ― товарищ помолчал, затем слегка поправив маску, заглянул мне в глаза: ― Ты, без жизненного опыта, ничего толкового не напишешь. У тебя ведь здесь нет никакой биографии. Те единичные «погружения»: в своей личине или же в личине двоюродного брата Игоря ― раз-два и обчелся ― ничто. Ты не пережил того, что пережил в нашем мире. За тобой здесь не охотился «Черный человек». Ты о нем и понятия не имеешь. А еще у тебя здесь совершенно иное семейное положение, ― он помолчал, а затем продолжил: ― Как мне известно, в реальном мире у тебя всего лишь один брат Федор. А здесь, «в мире без войн»?

―Здесь у меня есть еще один брат ― Александр, он на год младше меня и сестра Анна. А вот двоюродного брата Александра у меня нет, вместо него я знаю Григория. Александр родился раньше Григория, наверное, оттого тетя Люба, сестра моей матери, решила, что одного Александра достаточно. Здесь «в мире без войн» я больше завязан на своего брата. Двоюродный ― остался несколько в стороне. ― Мы помолчали. Товарищ был прав. Мне не следовало «в мире без войн» делать необдуманные шаги и резко менять свою жизнь.

―Я, хочу тебя предупредить, Из-за этого и рассчитал нашу встречу. Знай, эти все наши миры подобны большим компьютерным играм. Ты же в душе немного геймер? ―задал мне вопрос Пельмин и сам же ответил: ― как и я. Поэтому не лезь напропалую резко вверх, иди от уровня к уровню до тех пор, пока не будешь готов к великим свершениям.

Уже при расставании я не удержавшись, показал пальцем на маску.

―А это! ― Пельмин, в ответ указал рукой на Татьяну и ответил: ― Это неслучайно. Нас из Германии, то бишь из Европы из-за неимения медицинской страховки просто выдавили. В реальном мире пандемия. Ты застрял в Щурово и ничего о ней не знаешь, но скоро услышишь…. Ну, да ладно, давай, держи петуха. ― Мы пожали друг другу руки и расстались. Я отправился к тете Вере. Телеграмму ей я не давал. Дорога мне была известна из детства. Прошлых воспоминаний предостаточно. Они меня должны были привести к цели.

Прибыв в Москву и устроившись на временное проживание у тети Веры, я попытался разыскать литературный институт. Однако скоро через справочное бюро узнал, что здесь «в мире без войн» такого учебного заведения нет. Пельмин им не интересовался и оттого ничего не знал. Иначе бы меня проинформировал. Товарищ, не стремился засесть за парту; в нашем реальном мире Андрей, не закончив второго курса литфака, институт забросил. Профессии писателя его учила сама жизнь. Для того чтобы писать необходимо было призвание, а еще неимоверная работоспособность. Я должен был изо дня в день «скрипеть перышком» ― оттачивать мастерство. Правда, можно было пойти учиться на журналиста, но, эта обычно дорога в никуда. Я знал людей, получивших дипломы известных институтов, например, МГУ. Многие из них так и не смогли написать чего-нибудь путного. Они завязли в повседневной текучке. Другой вариант ― получить профессию учителя русского языка и литературы. Однако, преподавать в школе и писать книги было тоже сложно. А еще, «в мире без войн», были проблемы и с самим получением высшего образования. Хотя меня и тянуло к знаниям, но я вначале должен был определиться со своими наклонностями. Для этого существовали специальные комиссии. Они занимались тестированием. Получив от них бумагу можно было подавать документы в учебное заведение. Правда, это еще не все. Я должен был закончить в институте первую ступень образования. Например, гуманитарное направление имело с десяток факультетов, в техническом, ― их тоже было предостаточно. Эти самые факультеты давали базу для последующего выбора профессии и прохождения специализации. Закончив, например, общетехнический факультет, молодой человек или же девушка шли на предприятия обычными рабочими и там определялись с профессией. Затем уже доучивались на второй ступени. Доучиваться можно было не только на дневном отделении, но и на вечернем или же заочном. Что-то подобное было и при окончании гуманитарных факультетов. Студентам прошедшим первую ступень не торопились дать профессию. Они должны были проверить себя чтобы без больших затрат вписаться в систему общественно-полезного труда.

Много было интересного в этом «мире без войн». Я, прибыв к родственникам, тут же набросился на книги, которые были у моих двоюродных братьев, ― они тогда еще учились в школе, ― прежде на детскую энциклопедию по разным предметам. У меня такой не было. Она доходчиво описывала многие стороны жизнедеятельности человека. Мне попался в руки том по истории. Одно время я слышал, что социал-демократы пытались склонить самодержца Николая Второго на свою сторону. Им хотелось, чтобы царь сам ненасильственным путем перевел страну на рельсы социализма. Для этого были все условия: самодержец являлся самым большим собственником в государстве. Царь был наделен большими правами: мог у одних помещиков забрать земли, а другим дать. Он мог национализировать богатства, а бывших собственников сделать своими менеджерами. Не было бы необходимости ждать великого Ленина и его десятитысячную партию. Однако, как я понял из прочитанных эссе по истории: в стране разразился великий кризис и самодержец сам отказался от власти. На смену самодержавию пришел новый строй. Он в девяностых годах двадцатого века чуть было не развалился. Не сработала выстроенная Лениным соревновательная система. На страну обрушился Застой. Необходимы были новые веяния. Люди не хотели соревноваться за показатели выпуска продукции. Тому причиной стали деньги. Они стали желать только их и как можно больше. Правительству с большим трудом удалось выйти из кризиса. Для правильного ценообразования была разработана система биржевого социализма. За счет гибких цен удалось стабилизировать производство. А еще людям дали возможность беспрепятственно выступать на многочисленных трибунах и критиковать несовершенства строя. Вначале собирались толпы народа, а затем люди несколько поостыли. Однажды, я, проходя недалеко от одной из трибун, увидел Михаила Сергеевича Губачева, ― и сразу же его узнал по черной отметине на лбу, ― он, размахивая руками, что-то говорил и говорил. Рядом находился его соперник Ецин, тот пытался столкнуть говоруна с возвышенности и занять его место. У него ничего не получалось. Я хотел задержаться и посмотреть на них, но услышал, брошенные с иронией каким-то мужиком слова: «Мели Емеля ― твоя неделя» ― тут же развернулся и ушел. Ничего путного я бы не услышал, просто, как в паровозных котлах, чтобы их не разорвало, у народа «спускали пар» и всего лишь. Предложения о своих преобразованиях можно было бес всяких проблем, устроившись за столом записать и отправить по почте в правительство, где его бы рассмотрели специалисты и дали тебе ответ.

Мой приезд в столицу попал на то время, когда набор в вузы был окончен. Для того чтобы пойти учиться мне нужно было дождаться следующего года. Тетя Вера предложила не уезжать из Москвы, а поработать на каком-нибудь заводе. Я согласился и как посоветовал Андрей Пельмин, обойдя стороной известный мне, на котором в реальном мире отработал более десяти лет, отправился на автомобилестроительное предприятие. Наверное, на меня повлияло то обстоятельство, что в реальной жизни я заканчивал свою карьеру старшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте автомобильной промышленности. На автозаводе я устроился в сборочный цех и стал без отрыва от производства готовиться к поступлению в институт. Общетехнический факультет мной был определен с учетом того чтобы в будущем выбрать профессию инженера-конструктора. Мне нравилось изобретательство. В детстве я часто что-то придумывал, например, из чего сделать шпагу, меч, шит и прочее оружие для игры в войну. Она ― война занимала тогда все наше детское сознание. В реальном мире наши отцы воевали.

Неизвестно, как долго я находился «в мире без войн»? Однако я окончил общетехнический факультет, затем прошел специализацию и получил диплом. В самый торжественный момент вручения дипломов и знаков об окончании ВУЗа меня неожиданно побеспокоил брат Федор: он стоял у ворот и колотил рукой по железу забора. Я, конечно, разоспался. Взглянул на часы и ахнул: стрелки приближались к двенадцати. Откликнувшись, я быстро оделся, нацепив на ноги пластиковые сандалии, бросился открывать калитку.

―Я тебе звонил-звонил, но ты ни гугу. Сел на велосипед и вот здесь. Есть к тебе одна просьба: нужно встретить Наталью Алексеевну с Алешенькой. Александр не может. Он занят. Ты не съездишь завтра на вокзал к поезду? ― Что мне оставалось делать. Я тут же дал согласие, при этом не удержался и сказал:

―А давно их уже не было в Щурово, давно!

―Да не так уж и давно: прошлое лето они не приезжали, ну и позапрошлое. Ты знаешь из-за чего. Не спокойно было. Черные люди шалили. А сейчас у нас здесь довольно тихо, ― Федор сделал паузу, затем продолжил: ― Ты, когда уехал из столицы? ― и сам ответил: ― В марте! То есть до объявления пандемии…. Ты о ней хоть что-нибудь слышал? Наверняка, нет, и не знаешь, что там творится! Сам пойми: зачем им сидеть в Москве? Того гляди заболеешь. А в селе для ребенка лафа, даже маску можно не надевать, бегай себе и бегай, если не на улице, то во дворе утаптывай траву. Наталья Алексеевна два года ничего не сеяла. А двор у нее приличный, ― наверное, более тридцати соток.

Мы посидели за столом, попили кофе, поговорили о Наталье Алексеевне, а еще о ее внуке. Жизнь у этой семьи налаживалась. Одно время у Алешеньки были проблемы. Я спросил у Федора, что и как. Он был в курсе, так как его жена Валентина Максимовна, часто общалась с женщиной не только по телефону, но и, бывая в Москве у сына майора полиции Владислава, ездила к ней на квартиру. Они о многом переговорили сидя за столом и попивая чай.

―Ну, как я знаю, или правильнее будет, как мне доложили, ― сказал с усмешкой брат, ― Алешенька сейчас ничем не отличается от других своих сверстников, хотя вначале было трудно разобраться чего в нем больше девчачьего или мальчишеского. Для этого Наталья Алексеевна сделала хромосомный анализ. Он соответствовал норме: двадцати двум парам, а двадцать третья ХУ ― четко указывала на принадлежность ребенка к мужскому полу. Правда, был еще один предварительный анализ, который отчего-то, возможно, ошибочно показал УУ. Ты знаешь такого в природе не должно быть. И никогда не было.

Федор Владимирович уехал. Я, помыв кофейные чашки, отправился в большую комнату. Отчего-то случайно, скользнул взглядом и увидел вдруг на столике трюмо ромбик об окончании института. Не удержался, стал копаться в беспорядке, царившем, ―без «нагляда» за мной жены, ― что если тут же где-то рядом лежит и мой диплом только не с записью: инженер-металлург, специализация металловедение и термическая обработка металлов, а инженер-механик ― конструктор, разработчик двигателей. Однако, напрасно, ―это, по всей видимости, был знак об окончании института в реальном мире, а не «в мире без войн»? Это я в тот же вечер проверил. Не поленился, забрался куда следует.

Что я еще сделал? Досконально облазал весь интернет. Меня заинтересовала информация Федора Владимировича об ошибочном хромосомном анализе Алешеньки: УУ. Неужели такое возможно: «ХХ», «ХУ» и «УУ». Если в первом случае – женщина, затем во втором – мужчина, то в третьем ― это кто? Идеальный супер мужчина. За разъяснением я отправился к Андрею Пельмину. Если раньше он нередко пропадал в одном из миров Игоря Луканенко, вдыхая ароматы дурманящих трав, то теперь буквально поселился в моем «мире без войн». Поэтому далеко ходить мне не пришлось. Он сразу же попался на глаза. Мне даже показалось, ждал меня.

―Знаю-знаю, о чем ты думаешь! ― тут же бросил мне писатель: ―Я сам об этом размышляю и представь, нахожусь в замешательстве. Это ведь что означает? Индивиды с набором хромосом: «ХХ» и ХУ могут иметь потомство, а «ХХ» и «УУ» ― нет? Или, все таки: ― «да».

Я ничего не ответил, молчал. Молчал и Андрей Пельмин. Мы ходили кругами по черноте пространства.

―А может быть…. ― промямлил я: ― Нет, не то. ― И снова принялся нарезать круги.

Неожиданно товарищ остановился, и я тут же врезался в него, после чего он заговорил: ―Я думаю, что ответ следует искать в Библии. Что там написано: Бог сотворил человека ― Адама, а затем из его ребра женщину ― Еву. Значит они кровные родственники. Разве у них могло быть здоровое потомство. Нет! Наверное, все было совершенно иначе.

―Ну, да, ― ответил я и продолжил: ― «УУ» ― набор хромосом Бога. И Бог когда-то давно сотворил вначале не Адама, а Еву. Затем запустил весь этот процесс размножения. «У» -хромосома человечеству досталась от Бога не от кого-либо другого. Мы ― мужики этим можем гордиться.

После приезда Натальи Алексеевны и Алешеньки мне позвонила жена Светлана Петровна и сообщила, о начавшейся пандемии и о том, что школы включительно с первого, по одиннадцатый класс сразу же после весенних каникул отправили на дистанционное обучение. Было это вызвано тем, что еще второго марта, когда я находился в Москве, уже был зарегистрирован первый заболевший ковидом. О нем власти просто не сообщили ни в прессе, не по телевиденью. Посчитали, зачем среди населения сеять панику?

―Нам, учителям уже выдали ноутбуки, ― сказала жена: ― Вот, освоюсь с программой, и делать в Москве будет нечего. Наша дочь умоталась сидеть с детьми в четырех стенах и рвется на свободу ― в Щурово. Как я знаю, Интернет у тебя там есть, так что выберемся и приедем.

То, чем пугали с экранов телевизоров, ― один из сериалов с громким названием: «Пандемия» ― я смотрел, ― стало явью. О ней заговорили вначале шепотом, затем в полголоса, а через какое-то время и громко даже чуть ли не в крик. Мир на мгновенье вздрогнул.

Трамп ― президент США тут же обвинил Китай в распространении этой новой заразы. Привел свои доводы. Корон вирус впервые был обнаружен в Поднебесной в городе Ухань провинции Хэбэй. Тут же была выдвинута и причина. Китайцы народ всеядный: жрут, что попало, наверняка, заразились от мяса летучих мышей. Могло такое быть? Да, могло. Но, если так, то почему в Китае не нашли нулевого пациента ― человека с которого началось заражение. А еще, кто-нибудь из ученых исследовал этих самых мышей? Доказано ли, что они носители вируса, или же, что эти самые мыши с ним живут. У них своего рода симбиоз? Да, или нет? На них можно будет проверять разрабатываемые во множестве вакцины? Отчего тогда не проверяют? Наверное, все-таки мыши здесь не причем.

Нашлись, специалисты от политики, желающие забраться в проблему глубже: они высказали свои подозрения: мясо де животных, которое Китай завозил из Австралии, могло быть заражено. Разобраться сложно. Что объединяет эти версии ― это то, что они говорят о природном происхождении корон вируса. Он сравнивается с уже известными штаммами, возникшими вследствие мутаций, такими как «испанка», птичий грипп, свиной…. человечество для себя де не там где-то «зачерпнуло от природы», вот и поплатилось, теперь ему нужно найти противоядие ― разработать вакцину и поднять свой иммунитет или же многим придется умереть.

Не лишена здравого смысла версия об искусственном происхождении корон вируса. Ежу понятно, что эту заразу создать с нуля, не реально, как и любую другую. Люди не боги. Однако наука на месте не стоит, достигла больших высот. Ученые многих стран кропотливо занимаются исследованиями болезней и разработкой антибиотиков и всевозможных вакцин. Их можно перечислить: Россия, Германия, Англия, та же США. У нее по всему миру разбросано более ста научных центров. Что если в какой-нибудь из лабораторий были созданы условия для мутации случайно или же неслучайно, убийственного штамма ― так называемого «Ужасного Гудвина» ― ковида. Не зря Китай на американский выпад Трампа тут же обвинил эту страну в разработке этого самого патогена. Оно и понятно. Закрытые научно-исследовательские центры по изучению опасных для человека вирусов из-за запрета американским ученым проводить подобного вида работы у себя на родине разбросаны по всему миру. Одна из американских закрытых лабораторий есть и в Ухане. Не они ли, взяв на себя, например, медосмотр американских солдат, по неосторожности выпустили эту заразу во время совместных военных учений с китайцами?

Одно время янки пытались и в Грузии лечить людей, но те не желали вылечиваться и попросту умирали неизвестно от каких болезней. Лаборатория расположена недалеко от Тбилиси. Она функционирует, и посей день. Не дай Бог попасть «в руки» этим специалистам.

Подобные центры работают у наших границ, ― на Украине, аж целых пятнадцать. Что интересно, вблизи них нет-нет и происходят внезапные вспышки, болезней: холеры, кори и других, давно побежденных в СССР. Чьих рук это дело? Вопрос.

Из средств массовой информации известно, что американские ученые давно разрабатывают методы по регулированию численности населения на земном шаре по национальным признакам, то есть создают этакое этно-биологическое оружие. И знаете, все это очень похоже на правду! Иначе, для чего у нас россиян американские медицинские центры брали биоматериал? Находились люди, которые за деньги отправляли им его почтой.

А еще, незадолго до, начавшейся пандемии проходило заседание всемирной организации здравоохранения с привлечением финансистов. На нем ставился вопрос, что делать, если какой-нибудь вирус-убийца, мутировав вырвется на волю и охватит вес мир? После этого заседания, разразившуюся пандемию некоторые ученые называют «пландемией».

Чем черт не шутит: на вакцинах ведь можно прилично заработать. Что если ради получения больших барышей эта пандемия кем-то спланирована? И у этого кого-то одно желание ― заменить новую мировую войну ― быструю, горячую: долг у США огромный, просто фантастический, ― на медленную, вяло текущую. Она не только обнулит долг, но может даже принести американским буржуям доход. Они без труда откроют новый ленд-лиз.

Что интересно: Китай довольно быстро ― в феврале месяце, неожиданно от всех замкнулся, закрыв свои границы, ввел жесткие санитарные требования по гигиене среди населения и остановил распространение заразы, а затем ее и поборол. По улицам не ходили живые мертвецы ― зомби, как это было показано на экранах телевизоров в американских фильмах ужасов. Однако, корон вирус не ограничился Китаем. Он был обнаружен и в США, затем пандемия захлестнула Европу и, конечно же, Россию. Люди одели медицинские маски и перчатки, «забаррикадировались» в своих домах, стали реже выходить на улицу, только в самых необходимых случаях.

Я помню, ― это было в апреле, ― Светлана Петровна в одном из телефонных звонков сообщила мне, что они уже готовы приехать, и пока не закрыты межобластные границы, со дня на день покинут столицу. Осталось оформить только пропуск. Приедут всем скопом, правда, Юрий Александрович ― муж нашей дочери дня через два уедет, ему надо работать.

―Знаешь, есть очники, вечерники и заочники, так он очник. Ему необходимо присутствовать на производстве. Он же является доверенным лицом Натальи Алексеевны, ее глазами, ушами и руками. Она, с внуком Алешенькой, очень уж торопливо умотала в Щурово. Он, не успел с нею, даже переговорит о делах. Правда, это не беда, Юрий Александрович совместит одно полезное дело с другим, ― сказала жена, а еще сообщила мне приблизительную дату приезда, чтобы я мог приготовиться. Не хватало того, чтобы они застали у меня в доме бардак.

Для встречи родных, я принялся наводить порядок и не только в доме, но и на территории усадьбы. Для этого я просто обошел ее, все тщательно осмотрел. Не дай Бог, где валяется битое стекло, доска с гвоздями, острые железяки, проволока. Это все могло быть опасным для детей. Мне был памятен случай, произошедший с маленьким Владиславом. Он, однажды гостил у своего крестного Александра и, забравшись в куст смородины, чтобы нарвать ягод, сильно порезался о стекло разбитой трехлитровой банки. Крик, слезы, кровь, ― ужас.

Занимаясь уборкой, я уже не имел той возможности чтобы посидеть за компьютером и пописать, да и забраться на второй уровень существования стало проблематично: все из-за бытовых проблем, которые занимали мою голову. Хотя «мир без войн» меня манил.

Что я мог сказать о нашем мире и о том ― другом? Если в реальной жизни электронные вычислительные машины, так называемые ЭВМ, я увидел лишь только в семидесятые годы прошлого века, то «в мире без войн» это новшество появилось на десятки лет раньше и ни где-нибудь, а у нас в стране. Известный академик, математик и специалист в области кибернетики Виктор Глушков совместно с Анатолием Китовым для замены ручного командно-административного управления экономикой новой общегосударственной автоматизированной системой управления, объединил все предприятия страны в единое целое и тем самым они спасли социализм. Он выстоял, хотя его основательно «потрепало»: многое в нем пришлось «перестроить». Однако лозунг: «Кто не работает, тот не ест» ― остался, правда, из жизни ушел тяжелый изнурительный труд. Работать на благо народа стало приятным делом. Все это оттого, что вмешались роботы со своим искусственным интеллектом. Плановая экономика воистину стала плановой. Расчеты стали более точными. Нужно и здесь в реальном мире что-нибудь подделать. Я бы ввел у нас в стране государственный заказ, например, как в Занзибаре на пряности, ― на закупку продуктов первой необходимости для населения и соответственно стал бы их продавать по стабильным ценам, а вот излишки можно «толкать» на экспорт, тут уж стесняться не следует и вовсю использовать любые «рыночные рычаги». Завышайте господа дорогие стоимость своих товаров в три, четыре, да хоть в десять раз. Но пока получается так, что мы за большие барыши готовы голодать при богатых урожаях и при этом похваляться везде и всюду: «Вот, в СССР хлеб закупали, а мы вывозим». А еще мы готовы хвалиться, что в отличие от Союза у нас никто никого не заставляет работать. Из-за проблем с трудоустройством даже из специалистов, не говоря об обычных трудягах, мы растим в стране лодырей, тунеядцев ― деградирующий элемент. Здесь в реальном мире в богатых странах Европы и Америки уже вырос целый класс людей не желающих работать. Им, оказывается достаточно пособий. Например, в США из трехсот миллионов населения ― сорок миллионов живут на выплаты государства. Порой, кажется, они и не могут трудиться. Для понимания этой проблемы очень поучителен французский фильм: «1+1», где безработный крепкий парень, отправленный биржей труда ухаживать за инвалидом, хочет получить от него всего лишь подпись о профнепригодности, чтобы снова, влиться в ряды тунеядцев, иметь в кармане денежки. Они ― дармоеды или попросту человеческий балласт. Я бы им платил эти самые пособия, но только после отработки какого-то количества часов на общественно-полезных работах, например, по уборке улиц. Ненужно было бы нанимать гастербайтеров. Тоже можно сделать и у нас. Правда, для этого пособия по безработице не должны быть смешными. Иначе вряд ли кто будет работать. Выйти, на работы, конечно, выйдут, но постоят положенное время и уйдут. Заставлять людей работать принудительно, как это было в СССР, наверное, уже не получится.

У нас в России тоже создается свой класс тунеядцев, не только в среде богатых, но и бедных людей. Первые, ― вначале ограбив народ, затем отойдя от дел и перепоручив свой бизнес управляющим, стригут купоны, получая миллионы. Они не хотят жить в неустроенной России. ― Я бы для них придумал многообещающее мероприятие, требующее ежемесячного присутствия в стране на заседаниях. Например, президент выходил бы и говорил им: ― «Господа, вы инициативные люди, я это сужу по вашим делам: довольно быстро и ловко разворовали страну, что можете предложить теперь для ее процветания? Давайте, что ли сбросимся ….» ― и ждал бы от них вначале разговоров, а затем вложений денег в то или другое дело. Для не желающих приезжать, можно было назначить хороший налог, на куш, перечисляемый им на житье-бытье за границу. Это помогло бы пополнить казну нашего государства. А то, что же получается? У них дома и семьи за границей, им нет необходимости заниматься бизнесом, да это и не к чему. Они, попросту бездельники высшей категории. ― Одно похвально, один из них, наверное, читавший когда-то книги Федора Михайловича Достоевского, увидев в санатории Баден-Бадена на стене табличку о неуплате писателем денег в пересчете на наше время ―это триста тысяч евро, долг выплатил. ― Ну да ладно, кроме богатых тунеядцев есть бездельники мелкого пошиба. Они вам хорошо знакомы, наверняка, вы с ними встречались ― это пьянчужки, мать их называла «мертвыми душами», их когда-то уволили с работы, не найдя ее, они опустились, и теперь для того чтобы «залить» свое горе тянут деньги на водку с близких им людей. Таким ― трудно подняться. Это люди, «унесенные ветром», или попросту «упавшие в яму». Их проблема не решается, а значит, будет только лишь усугубляться. Даже приход искусственного интеллекта в условиях капитализма ситуацию изменить, не способен. Это вам не социализм. От них отмахнутся, в век прихода интеллектуальной революции, таких людей посадят на пособия. Последствия будут ужасны.

На экране телевизора, если мне и удавалось в него заглянуть, я видел толпы народа, мутивших на улицах городов Белоруссии ― это рядом, в двенадцати километров, от Щурово. Они, подобно тому, как это уже было на Украине, шли не под своими стягами, а с тряпками в прошлом оккупационного фашистского режима, очень похожими на использованные женские прокладки. Оно и понятно ― к власти рвалась не лучшая из домохозяек, видно она начиталась ленинских работ о том, что страной в будущем сможет управлять даже кухарка и возомнила себя этаким президентом. Я бы ничего против нее не имел, если бы она радела за народ. Нет, не радеет.

Затем внезапно, словно на пустом месте, возник конфликт в Киргизии, после него разразилась война в Нагорном Карабахе: сцепились Армения и Азербайджан, подзуживаемый Турцией. И это все у границ России. Надо, наверное, надо собирать все, отправленные на свои хлеба в угоду Западу и Америке российские земли снова под свое крыло.

Что еще? Старушка Европа, неожиданно, испугавшись американских санкций, приостановила работы по строительству выгодного для них газопровода: «Северный поток 2». Причиной стало якобы не демократичное поведение России: де людьми Путина был отравлен правдолюбец ― Навалюхин. Смолчать отчего-то ЕС не захотела. Хотя известно, что возле этого самого российского диссидента крутилась какая-то женщина. Вот вам: «шерше ля фам». Дала чего-то там мужику нюхнуть, и он тут же с катушек. Крепкий на вид, но слабоват, оказался внутри.

Прошло время и все быстро объяснилось: диссидент Навалюхин, из-за которого якобы остановили проект, помог отвлечь внимание администрации США. Россия и Германия остановили проект, на время, чтобы потянуть время, ― дождавшись президентских выборов в этой стране, а конкретно передачи власти от одного президента другому ― новому ― господину Биде, это, если читать его фамилию на немецком языке, тут же стали быстро бросать трубы в воду.

«Я, намерен за место президента бороться до конца. Я выведу своих людей на улицы», ― кричал Трамп. Ну да ладно, кричит, ну и пусть кричит, пока он занят, глядишь к Новому году «Северный поток 2» и достроят. Этому самому Биде придется уже иметь дело с новой реальностью.

Что было интересно? Я ждал приезда своих родных в любой день. У меня не было необходимости садиться в автомобиль и ехать в Климовку, как в случае с Натальей Алексеевной. Мои родные должны были приехать не на поезде, а на своем личном транспорте.

Обычно, я вставал не рано, часов в восемь-девять, хотя и родился в селе. Наверное, оттого я пропустил сообщение о выезде родных. Узнал о том, что они в дороге лишь, когда мои родственники были на подъезде к Брянску. Однако у меня хватило времени подготовиться: сварил обед, и даже истопил баню. Это, я сделал для того, чтобы они могли помыться и смыть с себя не только пыль дорог, но и заразу, если где-нибудь случайно подхватили корон вирус.

Родных я ждал у дома, сидя на скамейке, правда, время от времени отбегал подбросить в топку бани дров.

Машина появилась неожиданно из-за зарослей вишни, заслонявших дорогу и, завернув к дому, остановилась. Первой из нее буквально вывалилась Светлана Петровна и, раскинув руки запричитала:

―Ох, как тут хорошо, как хорошо, ― вслед за ней остальные и, вторя ей, закричали: ―Хорошо! Хорошо! ― Громче всех старался внук Артем. Олеся от радости просто прыгала вверх-вниз и визжала. На нее было забавно смотреть.

―То-то! ― согласился я, а затем спросил: ― Вы, сколько сидели в четырех стенах месяц-два?

―О-о-о, если бы месяц, то давно бы все, взвыли. Представьте себе, находиться столько времени в четырех стенах?

Юрий Александрович решил тут же размяться, и заодно осмотреться, он в Щурово был впервые. Я повел гостья во двор, затем на огород, чтобы показать свои угодья.

―Да, у вас тут земли не то, что у моих родителей на даче, как у середнячка-помещика, ― сказал он. Я не удержался и ответил:

― А могло быть и больше. Мне власти просто не дали присоединить сюда еще пять гектар. Из истории ты знаешь, Ленин дал землю крестьянам, Сталин ее забрал в колхозы, затем Ецин снова дал землю крестьянам, наделив их паями, а другой президент, пришедший ему на смену забрал. Вот так!

―Как это? ― не удержался мой зять: ― Что, так уж прямо и забрал. Нам ведь городским дали право на приватизацию квартир. Мы их оформили в свою собственность и теперь можем хоть продавать, хоть сдавать в аренду. Мой отец, например, сдает.

―У крестьян дома свои. Их приватизировать не было необходимости. А вот земельные паи можно было как-то оформить. Я так и хотел сделать, чтобы после сдавать в аренду. Но не получилось так, как нашим родителям выдали лишь «бумажки» без всякого размежевания, а еще выпустили законы, по которым не сеешь три года и землю можно у тебя забрать. Моя бабушка Вера Борисовна, получив от родителей в приданное два с половиной гектара земли, сдавала ее в аренду, и по осени мужик привозил ей то два мешка ржи, то два мешка проса….

―Да-а-а, ―посетовал Юрий Александрович, ― а то можно было вон в той низине выкопать озерцо, запустить рыбу, и не надо было бы вам ездить на речку. Вы же любитель побросать удочку!

―Да-а-а. можно, а ты, что тоже рыбак? ― спросил я. Мой зять тут же открестился.

Мы постояли еще немного, и пошли назад, к родным. Юрий Александрович не удержался и спросил:

―А что с землей сталось, с теми пятью гектарами?

―Что-что? Их пришлось за бесценок отдать одному большому агрокомплексу. Иначе бы их просто забрали. Вот так!

На время я был вынужден забыть про свой огород. Оно и понятно, не до того было, Светлане Петровне необходимо было работать, внуку учиться: он заканчивал первый класс, дочь тоже время от времени садилась за компьютер. Правда, она была не так сильно загружена, но время от времени наступал момент, когда ей нужно было сдавать в редакцию журнал и она, буквально днями и ночами, сидела за компьютером. Тогда, я брал на себя заботы об Олесе и Теме. Дети требовала к себе внимания.

Моя жена Светлана Петровна сразу же по приезду в Щурово заняла зал, устроившись на диване, поставила на журнальный столик ноутбук и обеспечила себе рабочее место. Артем ― в смежной маленькой комнате, рядом с ним приходилось дежурить его маме, так как мальчик семи лет не мог в полной мере разбираться в компьютерной программе. Бывало, он попросту, случайно или нет, выпадал из нее. Неожиданно исчезал звук или же видео. Причин хватало. Часто подводил Интернет. А еще у мальчика не было предмета под названием: «Информатика». Он многого не понимал, не хватало знаний. Не секрет: Тему часто ограждали и старались не подпускать к гаджетам, при этом не только родители, но и бабушки с дедушками. Я лично не раз говорил ему в назидание: «Ох, малыш-малыш, да не торопись ты, еще успеешь испортить себе глаза. Твой папа вон уже в очках ходит. А все из-за этих экранов «гадских» телевизоров, компьютеров, телефонов и прочих технических устройств… Ты же весь в него, вылитый, хочешь торопливо взять и ослепнуть? ». И он, не всегда, но ― слушался.

У Светланы Петровны тоже шло не все гладко: до пандемии она использовала компьютеры для поиска материалов при подготовке к урокам, а еще для заполнения информации ― оценок в электронные журналы. Эти журналы только, что появились, оттого были несовершенны, с ними возникало много ошибок, программа часто зависала, на этот случай рядом всегда находился обычный бумажный. Наряду с известными всем классными досками, кое-где повесили электронные. Технику в школах только начинали внедрять.

Но это еще не все, наряду с неотработанным программным обеспечением время от времени возникали обычные проблемы: село ведь не сравнить с городом ― огромным мегаполисом. Здесь в Щурово в любой момент могли попросту отключить электроэнергию, и вот все ― не работает роутер, значит, не раздает Интернет, значит, нет связи и нет работы.

В течении десяти-пятнадцати дней процесса обучения Артем как-то приноровился, Светлана Петровна тоже: они при отключениях тока откладывали в сторону ноутбуки и брали в руки ― жена смартфон, а внук ― планшет. Это был не выход. Прежде всего, терялось качество картинки, а еще Интернет телекоммуникационных компаний также не всегда справлялся, ― хотя в Щурово и стояло несколько вышек, ― просто для хорошей работы необходимо было иметь сеть шесть джи, а не четыре. Для понимания важности всего происходящего достаточно представить школу, где ученики сидят не за партами, не рядами, а на чем угодно и как попало. Вот и при пандемии возникло что-то подобное. Хаос. Не было серьезной проработки перехода с очного варианта работы на дистанционный. А что сделаешь? Нужно было как-то терпеть и выкручиваться. Лишь у одной дочери Елены Прекрасной, если не считать проблем со связью, все было нормально. Она в течение последних пяти лет работала в редакции дистанционно и поэтому справлялась легко без особых трудностей.

Прошел месяц и я представил, какого это было бы находиться в обычной городской двухкомнатной квартире, если даже в большом доме, на большой территории порой было трудно сдержаться и не выйти из себя.

Что еще плохо с точки зрения безопасности: Светлане Петровне пришлось не единожды съездить в Москву. Вначале ее вызвали в конце мая на работу для подачи заявления на отпуск, ― его отчего-то нужно было написать на обычном листке бумаги и под ним поставить подпись, ― затем для проведения у старшеклассников единого государственного экзамена. Для проведения экзаменов жена выехала вместе с дочерью на поезде.

Я с детьми остался один. Что меня позабавило: однажды Юрий Александрович сделал видео звонок, чтобы поговорить с детьми: Артемом и Олесей, успокоить их, и сказать о том, что скоро он с мамой и бабушкой приедет. Дети крутились у телефона, смотрели на экранного папу и разговаривали, а затем девочка когда я расслабил внимание, изловчившись, вдруг, выхватила у меня из рук гаджет и с криком: «Это мой папа, мой папа!» ― бросилась в другую комнату. Следом за ней в желании вырвать телефон из рук сестры побежал мальчик. У меня перед глазами мелькнуло удивленное лицо их отца и пропало.

Через неделю мои родные снова появились в Щурово. Юрий Александрович привез всех на машине. У него работа продвигалась вяло: люди, работающие дистанционно уехали на дачи. Им хватало воздуха в загородных домах и без кондиционеров. Нищим ставить устройства, расходующие электричество было не по карману. К тому же они пропадали на работе, не до удобств. Для детей и, наглядываваших за ними бабушкам, достаточно было открыть форточку ― это дешевле.

Мой зять хотел переговорить с Натальей Алексеевной: он собирался некоторых из работников фирмы уволить, правда, это необходимо было сделать не вызвав у них недовольства. На время пандемии существовал запрет на сокращение людей и на снижение зарплат.

Мне Юрий Александрович объяснил просто:

― А что делать? Доходы упали. Платить не чем. Народ у меня приезжий. Да взять хотя бы Олега. Он Щуровский. Я думаю, не пропадет. Лето можно и на огороде прокопаться. Осенью, глядишь, пандемия закончится: всех уволенных я тут же возьму назад.

Встречу моему зятю Наталья Алексеевна назначила на выходной день. Елена Прекрасная и дети не отпустили отца одного, тоже увязались за ним. Я с женой также решил съездить: давно не был в гостях у брата. Чтобы не ехать с пустыми руками, я заехал в магазин. Забежав в зал и схватив с полки для детей Владислава шоколадки, тут же попался: оттого, что выскочил второпях, не нацепив на лицо маску. Полицейский неожиданно появившийся в магазине потребовал паспорт, а затем

Многие люди второго удара корон вируса совсем не ожидали, однако скоро появились сомнения, даже начало вакцинации эти сомнения не сняли. Оно и понятно. Надо народ стращать. Путь люди походят в масках год, два, три. С них не убудет. Что хорошо! Возможно то, что пандемия определит, какие работы можно без потери качества их выполнения перевести на «дистанционку». А это в свое время приведет к тому, что можно будет обеспечить работой на дому жителей сельской местности, не на заднице же им сидеть в городах и что-то охранять? Можно и интеллектуальной работой заниматься, той, где нужны знания.

Что значат его слова? Желание развязать войну все равно где ― внутри государства или же вне его пределов лишь бы остаться на посту. Он уже предпринял первые шаги. Обстановка накалена: толпы митингующих в штатах, как черных так и белых «лавируют не пере лавируют». Уже на улицах слышна стрельба. У населения страны, что те закрома забиты под завязку, нет, не кукурузой, не пшеницей или еще какой-нибудь сельско-хозяйственной культурой ― оружием. Люди в любой момент готовы выйти на баррикады. За пределами США ее президент, что тот «слон в посудной лавке» тоже понаделал много необдуманных шагов, а может и обдуманных. В Иране убит ученый ядерщик Маехен Фахразаде? В связи с чем Иран увеличил финансипрвание на эту область разработок. это происки служб Израиля и США. Иран поклялся ответить. Будущее в этом реальном мире становилось шатким. Нужно было что-то делать, а не сидеть, сложа руки.

Я, размышляя, отчего это Андрей Пельмин не вылезает из «мира без войн», от догадки чуть было не вскрикнул: он боится, что в одночасье мир рухнет и готовит для себя место. Мой товарищ наверняка почуял опасность и может в любой момент перебраться туда. Он даже корни пустил: женился, воспитывает ребенка, а это о чем-то да говорит. Интересно, могу ли и я спастись «в мире без войн»? Если да, то, что станет здесь с моей семьей. Наверное, мне нужно в том мире наметить ориентиры и «подняться» как можно выше. Я не должен быть на распутье. У меня хватало девушек претенденток в жены. Здесь, в «мире без войн» как и в реальной жизни, на первом уровне существования, я тоже должен на одной из них остановиться. Или же бессмысленно спасаться, проще идти до конца ― погибнуть? Алексей ― внук Натальи Алексеевны с хромосомным набором ХУ, такой же ребенок, как и сын моей дочери: ― Артем, или сыновья Владислава ― Санька и Максим племянника? А может не такой? То, что было признано ошибкой, не является ею? Он, этот мальчик пришел спасти человечество. Уже говорят о Вифлеемской звезде на небе, которая вспыхнет двадцатого декабря. Такое уже было в момент рождения Иисуса Христа. правда, вначале Мир будет разрушен.

Мне, предстоял не простой разговор с Андреем Пельминым. Странно, он и здесь подобно тому, как на втором уровне существования ― нашел место с березками и в ожидании меня безмолвно прохаживался, нарезая круги.

Однако мой товарищ пришел не один, рядом с ним я увидел Игоря Луканенко и Василия Голвачова.

Разговор должен быть тяжелым. Начат он был не сразу. Нам требовалось время для того чтобы все осмыслить.

―Я, понимаю, ― сказал Пельмин, ― пусть ты не так известен, как я и Василий: не зря же вначале книги написал: «Похождения малоизвестного писателя» однако, ты, Семен, подобно нам вхож на второй уровень существования, третий и другие. Тебе это тяжело далось. Но ты смог. Однажды мы пытались с тобой соединиться во время сна, стучали-стучали, но ты отчего-то не откликнулся, не понял нас. Лишь только небольшая авария, в которую ты попал, потеряв на время сознание, помогла начать диалог вначале с Иваном Сергеевичем Тургеневым, с Федором Михайловичем Достоевским, затем с Николаем Васильевичем Гоголем, а после и с нами. Ты хорошо влился в наш коллектив. Я большее скажу: ― «мир без войн» открыт тобой и нам всем он люб. Мы готовы его адаптировать каждый под себя. ― Мы сделали круг и, затем слегка затормозив, начали снова движение. ― Обстановка в мире, если ты следишь за новостями, сейчас напряжена до предела, ― продолжил писатель, ― события в реальном мире непредсказуемы. Израиль и США ― это их рук дело и никакие другие страны вмешивать нет смысла, вначале убили иранского генерала, а вот совсем недавно ученого ядерщика. У президента Америки ничего не получилось: Ким-Чин-Ын выстоял, он не побоялся и готов был в любой момент атаковать США ракетами с ядерными зарядами. А вот Иран пока не может похвастаться своей ядерной мощью, однако если его «прижать», он как загнанный зверь окрысится, объявит США войну, и тогда на полном основании обрушить свою злость, начав диверсии в тылу страны. Это не будет считаться терроризмом. Это борьба свободолюбивой страны за свое место под солнцем. Не зря сенат США не разрешил Трампу нанести бомбовый удар по Ирану. Есть еще понимание того, что последствия могут быть ужасны.

обрушился бы на него с воздуха. Что если он это сделает несмотря на запрет, самовольно? Он же не хочет покидать свой пост.вначале кричал, что никогда не уйдет, а теперь вдруг сдал позиции. Нет Трамп не оставил свой пост, все еще числиться хромой уткой, но и своего приемника сделал таковой.

Я же, одев свою личину пробежал по годам, достигнув пятидесяти летнего возраста, увидел жену ― это была Светлана Петровна никто другой, поговорил с нею и со своими детьми: у меня их было двое, не только дочь, но и сын, и лишь затем отправился к товарищу.

―О, Семен Владимирович! Я рад нашей встрече. Как видишь, уже поджидаю тебя, ― сказал Андрей и протянул мне руку. Однако стоило мне сделать тоже самое, как он спрятал ее. ― Хочу тебе сообщить: пандемия и здороваться нельзя, ― затем сделал паузу и поправился: ― Нельзя жать руки. А еще необходимо держать дистанцию, прятаться под маской, личиной не пойми какого человека ― «больного-не больного». Правда, здесь чаша сия народ тоже не обошла, однако распространение короновируса было быстро остановлено.

Я не удержался и принялся расспрашивать о годах близких тем, которые мы проживали. Пельмин снял маску, сунул ее в карман и неторопливо принялся обо всем рассказывать:

―Здесь, мы с тобой находимся во времени не достигшем пандемии и нет необходимости надевать маски. А еще нельзя вирус пронести через наши каналы перемещения, ― писатель замолчал, а затем, неторопливо проследовав вдоль березок, снова открыл рот: ― Что меня насторожило? Это то, что «мир без войн» начал понемногу осваиваться, ну ― как Америка в девятнадцатом веке или, например, непопулярная компьютерная игра, вдруг, неожиданно ставшая интересной для многих тысяч пользователей.

Мне стало немного не по себе, и я попросил привести какой-нибудь пример. Писатель тут же откликнулся:

―Тебе, я думаю, известен политик, которого однажды убили в Москве на мосту недалеко от кремля. Он любил там перед сном прогуливаться. Так вот, я его как-то увидел здесь. Он был в возрасте ― ну, как бы после смерти. Это неслучайно. Возможно, он из реального мира просто убежал.

Я тут же рассказал писателю историю женщины, которая однажды увидев во сне, как Бог забирает у нее единственного сына, умолила оставить дитя и тот смилостивился. Однако, ребенок вырос и в последствии стал наркоманом, доставил матери столько горя, что она не раз пожалела о свой просьбе к Всевышнему. Так что не зря мудрецы говорят: «Все, что не делается, ―к лучшему».

―Ты, думаешь, он ― этот политик, забираясь на нулевой уровень существования ― в будущее, знал, что с ним будет в реальном мире и оттого не держался за жизнь. Врагов у этого господинчика было предостаточно. Ему лишь только стоило где-нибудь принародно, будто невзначай сообщить время своих прогулок и дождаться выстрелов. Так? ― спросил Пельмин и, не дожидаясь ответа, тут же сообщил: ― А знаешь, я еще могу привести тебе парочку, если не больше примеров. Да-а-а, мы с тобой не одни. Понятное дело Игорь Луканенко, Василий Голвачев шныряют, но там, «в мире без войн» предостаточно и других людей из реальной жизни.

работающих сыновей и дочерей. Они живут за счет родителей пенсионеров. порой сами не работают лишь умело стригут купоны от своего незаконного бизнеса. их щих за счет своих родных и близких людей. Главное, что сохранилось, это принцип кто не работает, тот не ест. Правда, этот лозунг звучал несколько иначе равенство в доходах

Напомним, что голограмма представляет собой трехмерную фотографию, сделанную с помощью лазера. Чтобы ее изготовить, прежде всего фотографируемый предмет должен быть освещен светом лазера. Тогда второй лазерный луч, складываясь с отраженным светом от предмета, дает интерференционную картину (чередование минимумов и максимумов лучей), которая может быть зафиксирована на пленке.

Готовый снимок выглядит как бессмысленное переслаивание светлых и темных линий. Hо стоит осветить снимок другим лазерным лучом, как тотчас появляется трехмерное изображение исходного предмета. Трехмерность не единственное замечательное свойство, присущее голограмме.

Если голограмму с изображением, например, дерева разрезать пополам и осветить лазером, каждая половина будет содержать целое изображение того же самого дерева точно такого же размера. Если же продолжать разрезать голограмму на более мелкие кусочки, на каждом из них мы вновь обнаружим изображение всего объекта в целом.

В отличие от обычной фотографии, каждый участок голограммы содержит информацию о всем предмете, но с пропорционально соответствующим уменьшением четкости.

— Принцип голограммы «все в каждой части» позволяет нам совершенно по-новому подойти к вопросу организованности и упорядоченности, — объяснял профессор Бом. — На протяжении почти всей своей истории западная наука развивалась с идеей о том, что лучший способ понять физический феномен, будь то лягушка или атом, — это рассечь его и изучить составные части. Голограмма показала нам, что некоторые вещи во Вселенной не поддаются исследованию таким образом. Если мы будем рассекать что-либо, устроенное голографически, мы не получим частей, из которых оно состоит, а получим то же самое, но поменьше точностью. И ТУТ ПОЯВИЛСЯ ВСЁ ОБЪЯСНЯЮЩИЙ АСПЕКТ

К «безумной» идее Бома подтолкнул еще и нашумевший в свое время эксперимент с элементарными частицами. Физик из Парижского университета Алан Аспект в 1982 году обнаружил, что в определенных условиях электроны способны мгновенно сообщаться друг с другом независимо от расстояния между ними.

Hе имеет значения, десять миллиметров между ними или десять миллиардов километров. Каким-то образом каждая частица всегда знает, что делает другая. Смущала только одна проблема этого открытия: оно нарушает постулат Эйнштейна о предельной скорости распространения взаимодействия, равной скорости света.

Поскольку путешествие быстрее скорости света равносильно преодолению временного барьера, эта пугающая перспектива заставила физиков сильно засомневаться в работах Аспекта.

Но Бом сумел найти объяснение. По его словам, элементарные частицы взаимодействуют на любом расстоянии не потому, что они обмениваются некими таинственными сигналами между собой, а потому, что их разделенность иллюзорна. Он пояснял, что на каком-то более глубоком уровне реальности такие частицы являются не отдельными объектами, а фактически расширениями чего-то более фундаментального.

«Свою замысловатую теорию профессор для лучшего уяснения иллюстрировал следующим примером, — писал автор книги «Голографическая Вселенная» Майкл Талбот. — Представьте себе аквариум с рыбой. Вообразите также, что вы не можете видеть аквариум непосредственно, а можете наблюдать только два телеэкрана, которые передают изображения от камер, расположенных одна спереди, другая сбоку аквариума.

Глядя на экраны, вы можете заключить, что рыбы на каждом из экранов — отдельные объекты. Поскольку камеры передают изображения под разными углами, рыбы выглядят по-разному. Но, продолжая наблюдение, через некоторое время вы обнаружите, что между двумя рыбами на разных экранах существует взаимосвязь.

Когда одна рыба поворачивает, другая также меняет направление движения, немного по-другому, но всегда соответственно первой. Когда одну рыбу вы видите анфас, другую непременно в профиль. Если вы не владеете полной картиной ситуации, вы скорее заключите, что рыбы должны как-то моментально общаться друг с другом, что это не факт случайного совпадения».

— Явное сверхсветовое взаимодействие между частицами говорит нам, что существует более глубокий уровень реальности, скрытый от нас, —объяснял Бом феномен опытов Аспекта, — более высокой размерности, чем наша, как в аналогии с аквариумом. Раздельными мы видим эти частицы только потому, что мы видим лишь часть действительности.

А частицы — не отдельные «части», но грани более глубокого единства, которое в конечном итоге так же голографично и невидимо, как упоминавшееся выше дерево.

И поскольку все в физической реальности состоит из этих «фантомов», наблюдаемая нами Вселенная сама по себе есть проекция, голограмма.

Что еще может нести в себе голограмма — пока не известно.

Предположим, например, что она — это матрица, дающая начало всему в мире, как минимум, в ней есть все элементарные частицы, которые принимали или будут когда-то принимать любую возможную форму материи и энергии — от снежинок до квазаров, от голубых китов до гамма-лучей. Это как бы вселенский супермаркет, в котором есть все.

Хотя Бом и признавал, что у нас нет способа узнать, что еще таит в себе голограмма, он брал на себя смелость утверждать, что у нас нет причин, чтобы предположить, что в ней больше ничего нет. Другими словами, возможно, голографический уровень мира — просто одна из ступеней бесконечной эволюции. МНЕНИЕ ОПТИМИСТА

Психолог Джек Корнфилд, рассказывая о своей первой встрече с покойным ныне учителем тибетского буддизма Калу Ринпоче, вспоминает, что между ними состоялся такой диалог:

— Не могли бы вы мне изложить в нескольких фразах самую суть буддийских учений?

— Я бы мог это сделать, но вы не поверите мне, и чтоб понять, о чем я говорю, вам потребуется много лет.

— Все равно, объясните, пожалуйста, так хочется знать. Ответ Ринпоче был предельно краток:

— Вас реально не существует.

ВРЕМЯ СОСТОИТ ИЗ ГРАНУЛ

Но можно ли «пощупать» эту иллюзорность инструментами? Оказалось, да. Уже несколько лет в Германии на гравитационном телескопе, сооруженном в Ганновере (Германия), GEO600 ведутся исследования по обнаружению гравитационных волн, колебаний пространства-времени, которые создают сверхмассивные космические объекты.

Ни одной волны за эти годы, впрочем, найти не удалось. Одна из причин — странные шумы в диапазоне от 300 до 1500 Гц, которые на протяжении длительного времени фиксирует детектор. Они очень мешают его работе.

Исследователи тщетно искали источник шума, пока с ними случайно не связался директор Центра астрофизических исследований в лаборатории имени Ферми Крейг Хоган.

Он заявил, что понял, в чем дело. По его словам, из голографического принципа следует, что пространство-время не является непрерывной линией и, скорее всего, представляет собой совокупность микрозон, зерен, своего рода квантов пространства-времени.

— А точность аппаратуры GEO600 сегодня достаточна для того, чтобы зафиксировать колебания вакуума, происходящие на границах квантов пространства, тех самых зерен, из которых, если голографический принцип верен, состоит Вселенная, — объяснил профессор Хоган.

По его словам, GEO600 как раз и наткнулся на фундаментальное ограничение пространства-времени — то самое «зерно», вроде зернистости журнальной фотографии. И воспринимал это препятствие как «шум».

И Крейг Хоган вслед за Бомом убежденно повторяет:

— Если результаты GEO600 соответствуют моим ожиданиям, то все мы действительно живем в огромной голограмме вселенских масштабов.

Показания детектора пока в точности соответствуют его вычислениям, и, кажется, научный мир стоит на пороге грандиозного открытия.

Специалисты напоминают, что однажды посторонние шумы, выводившие из себя исследователей в Bell Laboratory — крупном исследовательском центре в области телекоммуникаций, электронных и компьютерных систем — в ходе экспериментов 1964 года, уже стали предвестником глобальной перемены научной парадигмы: так было обнаружено реликтовое излучение, доказавшее гипотезу о Большом взрыве.

А доказательства голографичности Вселенной ученые ожидают, когда заработает прибор «Голометр» на полную мощь. Ученые надеются, что он увеличит количество практических данных и знаний этого необыкновенного открытия, относящегося пока все же из области теоретической физики.

Детектор устроен так: светят лазером через расщепитель луча, оттуда два луча проходят через два перпендикулярных тела, отражаются, возвращаются назад, сливаются вместе и создают интерференционную картину, где любое искажение сообщает об изменении отношения длин тел, так как гравитационная волна проходит через тела и сжимает или растягивает пространство неодинаково в разных направлениях.

— «Голометр» позволит увеличить масштаб пространства-времени и увидеть, подтвердятся ли предположения о дробной структуре Вселенной, основанные чисто на математических выводах, — предполагает профессор Хоган.

Первые данные, полученные с помощью нового аппарата, начнут поступать в середине этого года.

МНЕНИЕ ПЕССИМИСТА

Президент Лондонского королевского общества, космолог и астрофизик Мартин Рис: «Рождение Вселенной для нас навсегда останется загадкой»

— Нам не понять законы мироздания. И не узнать никогда, как появилась Вселенная и что ее ждет. Гипотезы о Большом взрыве, якобы породившем окружающий нас мир, или о том, что параллельно с нашей Вселенной может существовать множество других, или о голографичности мира — так и останутся недоказанными предположениями.

Несомненно, объяснения есть всему, но нет таких гениев, которые смогли бы их понять. Человеческий разум ограничен. И он достиг своего предела. Мы даже сегодня столь же далеки от понимания, к примеру, микроструктуры вакуума, сколько и рыбы в аквариуме, которым абсолютно невдомек, как устроена среда, в которой они живут.

У меня, например, есть основания подозревать, что у пространства — ячеистая структура. И каждая его ячейка в триллионы триллионов раз меньше атома. Но доказать или опровергнуть это, или понять, как такая конструкция работает, мы не можем. Задача слишком сложная, запредельная для человеческого разума – «Российский космос«.

От гипертонии: В состав входят: экстракт гвоздики, экстракт алоэ, экстракт пустырника, экстракт бессмертника, экстракт чеснока, экстракт семян тыквы, экстракт боярышника, экстракт чаги.

Пётр Сосновский - официальный сайт писателя biblpipl.ru

Писатель Пётр Сосновский

Евангелие будущего