«Семеро по лавкам не сидело». Жена Семена, молодого перспективного инженера, ― Мария не была даже беременна.

Они жили в Москве в пятиэтажке напротив, раскинувшихся корпусов большого машиностроительного завода, занимали большую комнату в коммунальной квартире. А еще молодая семья «стояла» в заводской очереди на получение отдельной жилплощади в запланированном новом доме.

Этот семнадцатиэтажный трех подъездный дом был построен и сдан в 1984 году. Отсюда название моей книги.

Заселение дома происходило после нового года. Семен и Мария, вытянув свой «счастливый билет» оглядев двухкомнатную квартиру остались ею довольны. Они, переехав в новое жилье, познакомились со многими его жильцами и не обязательно только с русскими, среди них хватало и грузин, и евреев. Молодая семья довольно быстро приобрела хороших друзей, а еще жена Семена неожиданно в этот же год родила дочку.

«1984» ― название моего повествования перекликается с произведением английского писателя Джорджа Оруэлла. Что мне известно? Это не волеизъявление автора, он его не давал, то есть не причем, и вряд ли бы стал так шифроваться, его книгу так обозначил издатель. Свой текст Оруэлл мог назвать проще, например: «За тобой смотрит старший брат» или еще как-то иначе, не дожил, умер до выхода книги в свет.

Название, которое я дал своей книге это ни в коем случае не плагиат, так как оно полностью соответствует написанному тексту, полностью им раскрывается. Правда, мне пришлось уступить провайдеру «Литреса» и добавить к цифрам: «1984» несколько слов: «Коленкоровая тетрадь». Хотя, наверное, было бы правильнее приписать другую фразу: «Хочу быть русским». Что возможно и сделаю во втором издании.

Мои герои спокойно ходят на работу, растят детей, дружат и надеются на лучшее. Однако некогда могучая страна СССР в которой они живут отчего-то вдруг начинает менять курс, ― хотя ее и раньше при выборе того или иного Генерального секретаря слегка штормило, но не в такой степени, ― и все рушится летит в тартарары, наступает катастрофа.

Не все способны выдержать ужасные условия жизни в новой стране теперь уже не СССР. а России: хороший друг Семена ― еврей Михаил Хазарский с семьей и другими своими родственниками срывается и уезжает в США. Его даже не останавливают слова родной матери: «Я, родилась здесь, здесь и умру!».

Еще я хочу сказать? В моем одноименном романе, как и у Джорджа Оруэлла тоже есть фантастические главы. Они  перекликаются  с реальностью. Достаточно в книге и магии. Для того чтобы это понять мою книгу следует прочитать.

Прочтение даст вам возможность вникнуть в идею, заложенную в романе. Она о новом взгляде на мировой глобализм только ни в коем случае не по Марксу, Энгельсу и Ленину. Объединение народов, проталкиваемое США и системой, в которую, как известно, входят страны Запада зиждиться на постулатах Шваба и Киссинджера, то есть на империалистических законах капитала ― ультра глобализме.

Глава 1

«Семеро по лавкам у нас не сидело». Моя жена Мария не была даже беременна. Мы жили в Москве в «сталинской» пятиэтажке напротив многочисленных корпусов раскинувшегося машиностроительного завода.

По меркам того времени он был чрезмерно огромным, а еще головным предприятием номер один, в состав которого входили: завод в Курске ― двадцатый и другой ― третий, находящийся в Саратове. Мы для  народного хозяйства производили подшипники. Подобных заводов в стране, под названием СССР, было аж двадцать восемь.

В нашем объединении трудилось, не меньше двадцати тысяч человек. Это у нас, его работников, всегда вызывало чувство гордости. В настоящее время нашего объединения уже нет, оно в девяностые годы развалилось. Нет и завода. От него остался один цех, именуется он предприятием, но уже не первым, еле сводит концы с концами и что-то даже выпускает, правда, не в том количестве, не той номенклатуры и уже не того качества.

От завода наш жилой квартал отделяла широкая защитная полоса из кленов, лип, тополей и других деревьев, не считая по периметру всяких там зарослей кустарников уже выродившейся, скрюченной от ветров и морозов сирени и желтой стриженой акации. Все это было огорожено литой из чугуна невысокой черной декоративной решеткой, возможно, изготовленной в литейном цехе на нашем предприятии.

На небольшой площадке в середине аллеи, хорошо видимой из верхних окон не только нашего дома, но и заводоуправления, стоял гранитный памятник, скорбящей Матери, символизирующей тысячи женщин, потерявших в Великую отечественную войну своих сыновей. От нее по обе стороны на массивных плитах из того же материала были начертаны золотом списки, не вернувшихся домой защитников родины. Это были бывшие работники завода, героически защищавшие нашу страну от скопищ извергов-варваров фашиствующей Европы.

Нам, в коммунальной квартире была предоставлена большая просторная комната. Мария, когда мы однажды, не в один заход, затащили в нее все свои вещи, выставив их у самого порога, глубоко вздохнула.  Затем, она, окинув быстрым взглядом пустое пространство со свеж оклеенными обоями и окрашенными коричневой краской полами, еще слегка источаемыми «аромат» ― ацетона, не удержалась и тут же вдруг с разочарованием, громко воскликнула:

― А где мы с тобой сегодня будем спать? А как мне прикажешь делать уроки? Здесь нет даже обычного письменного стола! ― моя жена на тот момент была студенткой ВУЗа. Мне, молодому специалисту, недавно закончившему институт, ее переживания были понятны. Я как мог попытался Марию успокоить.

― А бабушкина перина зачем? ― спросил я: ― А пол? ― Да здесь более двадцати квадратных метров, ― затем, сделав небольшую паузу, тут же сообщил:

― Мы с тобой сейчас же отправимся в мебельный магазин, ― он здесь недалеко ― в двух остановках от дома, ― все необходимое купим и привезем. Так что беспокоиться нет причин.

Делать вместе покупки интересно. Они жене быстро подняли настроение, она с удовольствием ходила по широким залам магазина, заставленными шкафами, диванами, столами, стульями  и прочими изделиями столярного искусства необходимыми в каждой квартире, вначале все осмотрела, а уж затем принялась выбирать. Я находился рядом, негромко подсказывал ей, на что следует обратить внимание.

Перина нам на новом месте не пригодилась. Мы даже не стали ее развязывать, так как приобрели очень удобный диван, раскладывающийся в кровать полуторку, ― в него можно было прятать постель, а еще мы купили хороший письменный стол с ящиками. Этим столом мы пользуемся и по сей день, лишь однажды поменяли фурнитуру.

Денег тогда было потрачено много, так что холодильник нам пришлось купить несколько позже, не один месяц нас устраивал старый  ― производства завода ЗИЛ, оставленный прежними жильцами. Он не имел компрессора и оттого работал без отключения, а значит, очень много расходовал электроэнергии.

Наш день приезда и хлопоты по устройству на новом месте забрали немало времени. Голод мы почувствовали лишь тогда, когда за окнами неожиданно опустилась ночь. Нужно, было что-то придумать, и Мария предложила нажарить картошки, взятой ею из дома.

Корнеплоды значительно отличались, от тех, что продавались в магазинах Москвы, ― были довольно крупными, так как выросли на черноземе. Я тогда и подумать не мог, что в Сибири такая плодородная земля, не то, что у нас в средней полосе.

Идти в город, чувствуя усталость от суматошного дня в ближайшие: «кафэшку» или же ресторан под названием «Памир» мне не хотелось, и я с женой тут же согласился. После чего она улыбнулась, и неожиданно сказала мне:

― Сеня, уже поздно, соседи, возможно, отдыхают, чтобы не шуметь, приготовлением кушанья лучше заняться не на кухне, а у нас в комнате. Я ведь не зря взяла чудо-печку. Теперь она для нас спасение, ― и Мария, забравшись в одну из сумок, достала, что-то похожее на НЛО. Оно работало от электричества. Однако было малой мощности.

Я почистил картофель, помыл, порезал, а жена, после налив в металлическую чашу масла, забросила его и поставила жариться.

Мы, не дождавшись ужина, уснули. Это чудо техники готовило картофель до утра. Мне пришлось ею позавтракать, торопливо попить чаю и отправиться на работу. Больше, мы ее по назначению не использовали. В чаше Мария варила варенье, а моя мать приноровилась в ней выпекать довольно неплохие булочки.

Что я скажу о нашем  жилье? Оно нас устраивало. Мы ему были несказанно рады и не сразу поняли скрытый подвох. Он заключался в трудностях получения в будущем бесплатной квартиры. Имея такую огромную комнату нам нужно было с Марией изрядно постараться и родить минимум двоих детей, а то и больше.

А еще наша жилплощадь имела ряд неудобств: во время дождей место похожее на застекленную лоджию, когда-то очень шикарное, начинало вдруг сочиться, а затем просто потоками изливать с потолка воду.

Не один раз мы во время летних гроз, или же сырой и промозглой осенью подставляли все, что находили под рукой, собирая ее и таская в туалет. Но это ни шло, ни в какое сравнение, с тем, что нам приходилось делить санузел и кухню с соседями: пожилой дебелой женщиной Таисией Яковлевной, почти пенсионеркой и молодым парнем Сергеем, постоянно хваставшим, что он столичный житель ― приехал из Риги, а не из какого-то там среднерусского захолустья. Возможно, он это говорил для того, чтобы показать нам «новеньким» ― мне и моей жене Марии значимость своего элитного происхождения.

А мы? Мы на тот момент были его не достойны. То, что он так считал, мне стало ясно, когда парень, однажды поцапался с пожилой женщиной и, попытавшись ее унизить, с яростью принялся выкрикивать:

― Ты, ты, не из столицы, ― затем, наморщив лоб, будто вспомнив, довольный собой, продолжил: ― Ты, из Гусь-Хрустального, вот собирай свои манатки и живо вставай на крыло, ― на дворе тогда стояла зима, ― шуруй туда, где все твое стадо, к себе …. Гуси-то давно уже улетели.

― Да-а-а, сейчас же. Взяла и полетела. Жди! ― неторопливо, чинно наступая на него, изрыгнула Таисия Яковлевна: ― Я вначале, у тебя эти как там ― крылья, тьфу ты, ручонки повыдергиваю, а, чтобы ты знал свое место, надеру нахалу, как следует, хорошенько хвост. А уж потом, мы посмотрим что делать.

До меня долетали и другие нелицеприятные слова этой «парочки», но я, появившись как-то в коридоре, вмешиваться в спор не стал, не счел нужным: женщина и без моего участия лихо отбивала все атаки завравшегося парня. А еще ни к чему это было. Мы не собирались жить долго в стенах этого здания, разваливающегося от старости и непогоды, построенного в двадцатые годы в одно время с заводом. Я тогда входил в категорию молодых специалистов, трудился старшим инженером, стоял первым в списках на получение отдельной жилплощади и рассчитывал через год-другой въехать в новую квартиру.

Что примечательно? Эта «двойня» бок о бок проживала не один год, и мне не представило труда догадаться, что вздорят они так давно. Это был их стиль общения: поцапаться и затем накричавшись спокойно разойтись по своим комнатам.

Я быстро понял, вызывать «огонь на себя», нет смысла, распри нам были ни к чему, хотя однажды мне с Серегой этим столичным жителем республиканского значения все же пришлось столкнуться. Мы ему с Марией показались очень уж правильными и это соседа взбесило. Не знаю, что на него нашло, но однажды на кухне он, не удержавшись схватил меня за грудки и принялся угрожающее что-то говорить. Я на тот момент нес в комнату в одной руке кастрюлю с разогретыми остатками супа, в другой чайник с кипятком. Недолго думая, эта кастрюля тут же обрушилась на его голову, а уж затем в убегающего полетел вдогонку и чайник, который чтобы не ошпарить наглеца я бросил не прицельно, специально угодив в косяк.

Это событие произошло в выходной день: ― в субботу. Я с Марией собирался в прачечную самообслуживания. У нас наготове стоял у порога чемодан с грязным бельем. Покушать нам пришлось тогда в кафе и значительно позже.

Правда, мой отпор тогда напугал Серегу, и он неделю-две в квартире не показывался, затем вдруг, как ни в чем небывало «нарисовался в дверях», не взглянув на меня буркнул: «привет» и тут же, не останавливаясь спрятался у себя в комнате.

Конфликт был исчерпан. Он для себя уразумел: я не Таисия Яковлевна и желания вздорить с ним не имею.

Понятное дело: дружбу мы свою никому из соседей не навязывали. Правда, однажды праздник, возможно, это был международный женский день, мы встретили вместе, инициатором явилась соседка Таисия Яковлевна. Она была женщиной не злопамятной. У нее тогда за столом оказались не только я и Мария, но и Сергей, а также, приехавший издалека в гости ее брат, ― летчик гражданкой авиации, комиссованный по состоянию здоровья ― болезни сердца, на тот момент разведенный. Не знаю, случайно или же по распоряжению хозяйки, во время торжества рядом возле него оказалась и молодая, ― лет тридцати, ― пышнотелая женщина, ― подруга нашей соседки, приглашенная в гости из квартиры этажом выше. Имени ее я уже не помню. Она посматривала на летчика. У этой женщины не было мужа, зато она имела двоих малолетних детей ― трудноуправляемых мальчуганов. Заключив с летчиком брак, женщина могла претендовать на отдельную квартиру, а наша соседка Таисия Яковлевна ― на родственную душу ― брата под боком, готового в случае необходимости всегда прийти ей на помощь, например, приструнить Серегу.

Я и моя жена чтобы не мельтешить перед глазами у соседей и не быть случайными свидетелями их «кухонных баталий», дома не сидели. Да и что в нем сидеть? Телевизора у нас тогда не было. Мы специально его не покупали. Таисия Яковлевна приглашала нас на ту или иную передачу, но мы отнекивались и все свободное от работы время проводили в городе.

Это было вызвано тем, что Мария была привезена мной в Москву из провинции. Однажды, я ездил на свадьбу к своей сестре, она после окончания техникума, забравшись по распределению молодых специалистов в Сибирь, нашла себе там парня. На шумном гулянии я познакомился с девушкой и стал с нею переписываться. Через год я на Марии женился.

Перевезти ее сразу в Москву я не мог, лишь после того когда утряс все свои дела. Отправившись за женой в Кемерово, я столкнулся с ее подругой детства, считавшей себя настоящей москвичкой, ― ее отец был родом из столицы, ― она мечтала однажды в ней жить, узнав о неожиданном отъезде Марии, не удержалась и, с шумом всплеснув руками, с обидой вдруг выкрикнула:

― Ничего себе, посмотрите на нее. Она едет жить в мою Москву! А я, что должна прозябать всю жизнь здесь в небольшом сибирском городке?

На что моя жена тут же ей ответила:

― Да-а-а! Я еду. Но ты особенно не переживай, можешь в будущем приезжать ко мне в гости ― в свою Москву. Я думаю, муж возражать не будет. Хоть ты и москвичка, точнее «москвачка», но ни разу в ней не была и о городе ничего не знаешь лишь только слышала от отца.… Да, что еще? Не торопись сразу же после нашего отъезда забираться в самолет или же в поезд, повремени, дай мне немного пообвыкнуть, а то я ведь тоже города не знаю, ― и Мария, улыбнувшись, тут же хитро посмотрела на меня.

Я не забыл слова жены и для того, чтобы она быстрее освоилась и почувствовала себя комфортно в столице, а в будущем и могла выполнить обещание данное подруге, учил ее разбираться в переплетениях веток «метро». Для Москвы ― это главное. Автобусы, троллейбусы, трамваи всего лишь дополнение в транспортных коллизиях огромного многомиллионного города.

Азы Мария постигала на практике, спустившись вместе со мной на эскалаторе вниз ― под землю, но не в тартарары, а в пространство с дворцовыми интерьерами, одно краше другого в зависимости от нахождения станции на карте города, даты ее строительства и социально-исторического значения для страны.

Я показывал супруге схему метро и объяснял, как добраться до Красной площади, Кремля, Александровского сада, Манежа, Большого театра, Третьяковской галереи, музея изобразительных искусств имени Пушкина и других известных культурных памятников столицы. При этом я рассказывал, где лучше сделать пересадку с одной линии ― ветки, на другую.

Прошло время, и я, отправляясь в очередную командировку, был за Марию спокоен: в городе не заблудиться ― дорогу домой найдет.

Что интересно, я ведь тоже не был москвичом и мне в свое время разобраться в этом самом метро помог случайно встреченный мной при трудоустройстве на завод в отделе кадров парень по фамилии ― Пушкин.

Я вначале не поверил ему и отчего-то тут же высказал свое удивление:

― Да, ну? Наверное, еще и стихи пишешь? Про Евгения Онегина не ты написал? Я читал!

― Нет, написал не я, ― с усмешкой сказал мне тогда парень и продолжил: ― Я стихов не пишу! ― А затем неожиданно показал мне свой паспорт. Он, как и я приходил устраиваться и на тот момент, после посещения отдела кадров, все еще держал документ в руках.

Молодой человек сказал правду, не соврал.

Прошло много лет. В памяти осталась одна фамилия. Я уже не помню, как его звали. Чем черт не шутит, может и Александром Сергеевичем. В те годы такие совпадения были модными. Я, например, служил в армии с Брежневым ― женатым мужчиной. Он был водителем, на рождение сына ездил в отпуск и, возвратившись тихо с гордостью нам всем на ушко сообщил: «Любите и жалуйте, в СССР на свет явился еще один «Дорогой Леонид Ильич». Понятное дело это был просто однофамилец нашего руководителя страны.

В столицу, я приехал к тетке, отслужив два года в армии, в декабре месяце, недели за две до Нового года: было желание немного поработать, осмотреться, подготовиться и затем по лету поступить в литературный институт.

Для поиска работы я мотался по предприятиям, искал подходящее для себя занятие. Что тогда было важно? Это прописка. Остаться надолго в столице, я тогда не мог даже у родственницы. Мне требовался штамп в паспорте, без него ― никуда. Для того чтобы зацепиться в Москве, мне необходимо было предприятие с общежитием.

Этот самый Пушкин, узнав, что я еще в городе нигде толком не был, тут же вызвался после подачи мной документов на завод, показать мне Красную площадь. Я «загорелся», и мы отправились вначале на троллейбусе, а затем на метро. Добравшись до станции: «Площадь революции» мы перешли на станцию «Площадь Свердлова» ― была такая и вышли, поднявшись на эскалаторе в город. Затем, разговаривая, неторопливо, пешком прогулялись по центральным улицам и площадям. Я тогда увидел многое и не только Красную площадь, мавзолей Ленина, но и Кремль, собор Покрова, рядом ― известную церквушку Василия Блаженного, памятник гражданину Минину и князю Пожарскому, а еще мы прошлись по Александровскому саду.

Пушкин, может даже Александр Сергеевич здорово мне тогда помог, я был ему несказанно благодарен. Он, любил свой город, хорошо знал его и, проведя для меня небольшую ознакомительную экскурсию, заставил еще приобрести в справочной будке недалеко от входа в музей Владимира Ильича Ленина небольшую брошюрку с подробной схемой расположения станций метро, а еще научил ею пользоваться.

На следующий год я, напряг все свои силы отправился поступить в литературный институт, но отчего-то не прошел по конкурсу. Причины мне теперь ясны: мои «вирши» тогда были слабы и очень наивны. А еще мне нужно было заручиться поддержкой какого-нибудь известного поэта и действовать через него. Ну, например, Александра Филатова, но я на тот момент с ним еще не был знаком. Это случиться несколько позже на занятии в литературном объединении.

Что еще? Характер у меня был мягкий и я, наверное,  оттого, после провала в столичный ВУЗ на Москву нисколько не обиделся: мне были памятны слова случайного знакомого ― Пушкина, что столица «затягивает», увольняться с завода не стал и тут же отдал документы в технический ВУЗ, после чего успешно одолев вступительные экзамены был зачислен на первый курс, мог бы учиться на дневном ― мне было бы намного легче, но отправился на вечернее отделение. Это мне в последствии позволило остаться в столице, не пришлось, подобно сестре, отправляться в Сибирь или же еще куда-нибудь «к черту на кулички».

На заводе, еще до получения диплома начальство предложило мне место инженера. Я, прижившись в столице, заразил этим вирусом любви и Марию. Мне, как нам не было тяжело, ни разу не пришлось услышать от нее что-то подобное: «Давай уедем». И думаю, такое терпение не в пику подруге «москвачке».

О странном знакомстве с Пушкиным, я напрочь забыл и лишь после, когда стал серьезно заниматься писательством, неожиданно вспомнил. Ничего себе, мелькнуло у меня в голове, может это все неслучайно? Правда, я не Гоголь, я его не искал, мой Пушкин на меня вышел сам. А еще он не был ни поэтом, ни писателем. Просто обычный человек один из родственников или же из множества однофамильцев великих людей России.

Мои частые поездки с Марией в город, я бы сказал, культурно-просветительные по выставкам, музеям, различным театрам, паркам отдыха не только в выходные дни, но и в будни продолжались довольно долго, пока нас не отвлекло, начавшееся строительство нашего семнадцатиэтажного трех подъездного дома.

Наверное, через полгода, ― я стал ездить с женой на место его возведения. Дом этот был кооперативным, то есть сооружался с привлечением средств, нуждающихся в жилье, семей.

Я вступил в это сообщество, будучи еще парнем, то есть с меня тогда, как и со всех не женатых молодых людей, брали особый налог ― за бездетность. Администрация завода мне на то время могла дать лишь только однокомнатную квартиру и то благодаря тому, что я для завода представлял интерес. Попасть в список, людей нуждавшихся в жилье, мне было непросто. Для этого следовало собрать соответствующие документы, а еще получить от трудового коллектива ходатайство. Я соответствовал всем нужным требованиям. Не зря же меня после того, когда я, побывав в Загсе надел на безымянный палец золотое кольцо, тут же выписали из общежития и выделили в заводском доме комнату, а еще позволили переписать заявление на получение двухкомнатной квартиры. Это с учетом увеличения в будущем семьи, например, рождения сына или же дочери.

Женившись, я, конечно, хотел получить квартиру трехкомнатную, правда, для этого нужна была хотя бы справка из поликлиники о беременности жены. Но, ее у нас не было, и достать эту самую бумажку просто так было невозможно, пришлось смириться.

На первый взнос за однокомнатную квартиру я деньги заработал лично, а вот при изменившихся обстоятельствах, ― желании приобрести двухкомнатную, ― мне недостающую сумму дали мои родители и родители жены. Она была небольшой. Однако главное это добровольное участие двух сторон.

Основная масса нуждающихся семей получала квартиры бесплатно, но для этого необходимо было, подав заявление и другие нужные бумаги, лет восемь «отстоять в очереди». Например, пышнотелая соседка ― подруга Таисии Яковлевны даже при наличии двоих детей не имела права на квартиру, так как жилплощадь у нее по квадратным метрам ― соответствовала нормам. Лишь замужество женщины могло изменить ее положение. Я, однажды случайно встретившись с Таисией Яковлевной, на одном из шумных рынков девяностых годов, узнал, что та времени зря не теряла и своего добилась.

― Ей, получить трехкомнатную квартиру помог мой брат! ― выкрикнула с жаром бывшая соседка: ― Если бы не он, то ждать ей, пождать до скончания века. ― Тут Таисия Яковлевна оказалась права: жилой квартал напротив завода и дом, в котором мы тогда жили, начали рушить лишь лет через пятнадцать при строительстве новой ветки метро. Я, как-то с Марией ездил туда. Мы правильно сделали, что не стали испытывать судьбу и вовремя озаботились покупкой кооперативной квартиры, это позволило нам решить проблему жилья в течение двух лет.

Я помню, как нам вначале показали место, выделенное под строительство нашего дома. Месяца два-три мы «лицезрели» большой деревянный барак, затем жильцов из него выселили и строение развалили.

Мне и Марии «любоваться» нагромождением бревен, досок и другого мусора было неприятно, в голову лезли мысли, что возможно, когда-то в этом бараке могла жить моя мать, когда девушкой после войны работала на литейно-механическом заводе. Он находился недалеко от нашего будущего дома.

Однако я оказался не прав и однажды о том, заикнувшись, узнал от Марии, что родительница, бывая в Москве, и прогуливаясь с нею и детьми, показывала моей жене старое добротное пятиэтажное из красного кирпича здание. Оно цело до сих пор.

В настоящее время, я, отправляясь к станции метро пешком, всегда прохожу мимо него и вижу в проемах светящихся окон тени людей. Здание, как и раньше, используется под общежитие. Только теперь им литейно-механический завод уже не владеет. Он закрыт. На его гектарах идет мощное строительство: воздвигают многоэтажные дома. В одном из них с семьей будет жить моя дочь. Они уже оплатили первый взнос по ипотеке и ждут заселения. Время не стоит на месте, я чувствую ветерок его дней у себя на лице, когда, забравшись в автомобиль, спешу к себе на малую родину в Щурово посетить могилы своих родных и близких.

Литейно-механический завод, как я помню, тогда изрядно дымил, что тот паровоз, а то и целая дюжина, закованных в бетон машин. Это было связано с тем, что на нем работали еще довоенные очень старые мартеновские печи. Правда, что нас успокаивало: их должны были закрыть и заменить менее вредными – конверторными, а еще наш дом планировали расположить несколько в стороне, на проезде, гипотенузой соединявший центральную довольно шумную улицу с другой перпендикулярной к ней ― тихой и спокойной. Проезд этот пролегал через зеленый массив тополей, кленов, яблонь и множества низкорослых вишен, в цветущих кудрях которых на зорьке, очень классно пели соловьи, разнося свои трели по всей округе.

Дом поднимался быстро: буквально рос на наших глазах. Мы, забравшись после работы в троллейбус на транспортном кольце у завода и, устроившись в креслах, отправлялись на его «смотрины». Наш путь пролегал недалеко от пятиэтажки моей тетки ― сестры матери. Однако выйти на остановке и забежать к ней в гости я уже не мог. Она умерла. Случилось это неожиданно, незадолго до моей с Марией свадьбы. У меня и сейчас еще слышны в памяти ее добрые слова: ― «Вот бы ты женился, ― пора уже, ― а я нянчила бы твоих деток». ― Не дождалась. Не видела в жизни радости. Умерла по своей воле. Плохо, очень плохо, когда люди отказываются жить.

Дорога у нас занимала всего лишь двадцать-тридцать минут. Добравшись, до строительной площадки, мы заглядывали через забор, где шла интенсивная работа: подъезжали с железобетонными панелями машины и, разгрузившись с помощью больших кранов, отъезжали, рядом повсюду сновали расторопные рабочие.

Что было важно для нас? Это в первую очередь подсчитать этажи. Их всегда оказывалось несколько больше, чем в прошлый раз. Затем мы, покрутившись, минут пять, для ознакомления обходили, прилегающие к нашей стройке улицы, заглядывали в магазины, порой что-то покупали и довольные торопились домой.

Мне памятен день ― «наш объект» ― дом ― предстал однажды во всей своей красе. Стены были декорированы белой и голубой плиткой. Окна широкие. Не насмотреться. Радости у нас не было предела. Однако прошел месяц, другой, никаких видимых подвижек не происходило, мы недоумевали, зачем тянуть время. Неужели нельзя быстренько сдать дом жильцам? ―  Теперь, знаем, нельзя. Работы шли внутри здания и довольно обширные. Отделка квартир требовала больших затрат: ― не одного месяца, так как нужно было подвести коммуникации, установить батареи парового отопления, необходимую сантехнику, плиты, подвести электричество, настелить паркет, выровнять стены, наклеить обои и еще сделать многое другое.

Я запомнил год, ― был ― 1984, январь, конец месяца. Нас будущих жильцов пригласили на общее собрание с целью рассказать о процедуре заселения дома, а еще для проведения жеребьевки. О встрече с представителем администрации жилищно-эксплуатационной конторы ― ЖЭКа и строительного управления ― СУ с жильцами было извещено заранее. Она проходила в небольшом Доме культуры с колоннами, расположившимся между нашим домом и другим таким же, еще не достроенным, стоящим торцом и окруженном забором из доски ― горбыля. Этот Дом культуры принадлежал какому-то предприятию. Ясно, что не литейно-механическому. Возможно, даже воинской части. Мне запомнилось его необычное название ― «Звезда».

«Народ» собрался после работы в небольшом уютном зале на двести мест. Этот зал памятен мне. Было время, я с женой после бегал в него на вечерние сеансы смотреть кино. А еще, мы с детьми ходили на спектакли и концерты самодеятельных народных театров. Жалко, что начавшаяся в восьмидесятых годах «перестройка», а затем и последовавший развал страны вынудил предприятие продать Дом культуры. Шикарное здание, тогда, было преобразовано в католический храм. На его фасаде, на самой верхушке, поставили четырехконечный крест, ниже под фронтоном ярко нарисованного на обычной фанере, сходящего на землю Иисуса Христа. Это здание теперь часто пустует, молящихся людей не так уж и много. Не знаю, чего они просят в настоящее время «у католического Бога», может по-прежнему, чтобы «Запад» принял многострадальную Россию. Однако большим надеждам бывшего генсека Горбачева и его либеральной элиты вряд ли суждено сбыться, ― пусть они за эти несколько десятилетий и привыкли пресмыкаться, но что интересно, там таких людей не любят. Они уважают силу. «Дружбу» навязать им мог СССР, размахивая своими ракетами с ядерными боезарядами. Россия еще пока слаба.

День, когда проходило собрание, для меня и моей жены стал особенным. Я тогда с боязнью вытащил конверт. Было, отчего беспокоиться. Никто из собравшихся людей, не желал забираться на верхние этажи дома. Что, если сломается лифт: топай тогда по лестнице; не лучшая ситуация: протечет во время ливня крыша? На потолке проявятся разводы, пятна, на стенах потеки, начнут отслаиваться и падать вниз обои. Сколько же это денег нужно потратить на ремонт.

А еще, нас будущих жильцов часто не устраивали и квартиры на первых этажах. Они не нравятся даже пенсионерам. Беспокойство, да и только: шум от снующих у дома людей, их невольные взгляды в окна и это еще ничего, пока какое-нибудь из мест не облюбовали пьяницы, тут и милиция не поможет, ― ресторан «Голубой Дунай», да и только, хоть из дома съезжай.

Мне попался десятый этаж третьего подъезда. Хотелось бы иметь квартиру в среднем подъезде и неплохо на несколько этажей ниже, но это все-таки был ни первый и не семнадцатый, мы после житья в коммуналке, своей участью были несказанно довольны. Нашу жилплощадь, в отличие от той в которой мы жили, я бы без каких-либо раздумий отнес в разряд хором, что после, пройдясь по комнатам еще не скрипучего на тот момент паркета, подтвердила и жена.

Мне памятен момент, когда я услышав свою фамилию, подхватился и торопливо выбравшись поднялся на сцену, после чего вытянул из общей массы, запечатанный безымянный конверт, достал из него вложенный листок, затем озвучил номер квартиры. Председатель собрания, отыскав в коробке нужные ключи, тут же их мне вручил. Не дав сделать мне от стола и двух шагов, он сразу же заставил за них и за свой выбор расписаться в особом журнале, а уж затем я мог отправиться на смотрины жилплощади, искать в квартире недоделки.

Дома с долевым участием граждан возводились намного качественнее, чем те, которые выдавались бесплатно. Наверное, оттого особых претензий у нас к строителям не было. На паркете кое-где мы обнаружили разлитую краску: в нашей квартире во время отделки дома хранились лакокрасочные материалы, а еще в отдельных местах топорщились обои, отходили от стен; на кухне в последний момент Мария заметила выбитое одно из наружных стекол в раме. Мы все это написали на листе бумаги и отдали в правление.

Наша заявка была быстро выполнена. Лет через несколько стекло на кухне снова раскололось. Этот факт оказался неслучайным: у нас была кривая рама. Проблему мы решили много лет спустя после замены обычных деревянных рам современными, металлопластиковыми.

Жильцам, не имеющим претензий к строителям, было намного проще. Многие из них сразу же после подписания акта о приемке квартир, заехали в дом и подали документы на прописку.

Правда, торопились не все, были и такие, которые тянули до последнего, например, наши соседи. Они в новой квартире устроили ремонт, для чего тут же оборвали обои: не пришлись по вкусу и взялись за циклевку, и покрытие полов лаком. У соседей неожиданно возникло желание не только переехать в новую квартиру, но и не потерять метры в коммуналке. Для этого кто-то из них привез из деревни родительницу. Неизвестно, то ли мать и правда была одинокой женщиной, и по состоянию здоровья требовала ухода, то ли по другой какой-то причине, но им удалось ее прописать в Москве. Хитрые были евреи. Они при переселении в отличие от нас не сдали свою комнату государству. Прошло время, и она пригодилась, при разрушении старых пятиэтажек, позволила ее повзрослевшему женатому внуку получить квартиру в новом доме.

1984 год был для «въезжающего в дом народа» особенный: состояние, ну как при праздничном салюте ― феерическое, наполненное добрыми эмоциями.

― Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! Слышишь! ― спрашивал я у Марии, и она, хитро улыбаясь, тут же не задумываясь мне отвечала: ― Да! Да! Да!

На душе у нас было радостно и грустно ― мы покидали нашу коммуналку ― комнату, приютившую нас на целых два года.

Жена упаковывала вещи, я помогал ей, а еще занимался оформлением документов. Прежде я сходил в свою жилищно-эксплуатационную контору (ЖЭК), получил у них, так называемый «бегунок», затем отправился в ближайшее транспортное агентство, чтобы договориться о дате вывоза из комнаты вещей, а еще заказал через фирму «Заря» косметический ремонт комнаты, так как делать его своими силами не разрешалось. Это было необходимо для нашей выписки и выезда из коммунальной квартиры. А уж затем мы могли без каких-либо помех заняться пропиской на новой жилплощади.

Что интересно: соседи, постоянно цапавшиеся между собой, заметив наше оживление вдруг приутихли. Наверное, нутром почувствовали грядущие изменения в жизни «коммуналки». Для того чтобы их не томить в догадках, я однажды не удержался и на кухне в присутствии Таисии Яковлевны и Сергея с напускной грустью сообщил:

― Мы получили ордер на квартиру и скоро переедем. Я, так думаю в феврале-марте месяце!

Я помню, как мы часто по вечерам, забежав домой после работы, хватали впопыхах что-нибудь из приготовленного к перевозке: связки книг, стопки посуды, сумки с одеждой и прочее-прочее и, забравшись в троллейбус, везли все это на новое место жительства.

Этого можно было не делать, загрузить все вещи скопом в грузовой автомобиль и отвезти их, если бы любое машина-место, независимо от его веса и размеров не оценивалось одинаково дорого. А так мне пришлось при заказе машины, ограничить перечень и указать на вывоз: диван, плательный шкаф, письменный стол, холодильник и всего лишь. Это нам позволило сэкономить деньги и пустить их на другие нужды.

Наша новая квартира была со всеми удобствами для жизни. Она имела одну большую комнату с лоджией, ― мы ее тут же определили под зал, меньшую по размерам ― решили использовать для спальни, а еще жена не могла нарадоваться большой кухней с электроплитой и ванной комнатой, не совмещенной с туалетом. Здесь у нас в новой квартире в отличие от коммуналки была не только холодная, но и горячая вода. Мыться можно было уже  дома, в ванной, а не в городской бане или же на заводе под душем. Правда, прихожая «немного подкачала», ― была несколько маловата, но мы этого тогда не замечали, нас на тот момент все устраивало.

Что было примечательно? В новой квартире нам уже не нужно было таскать на помойку ведрами отходы. Дом имел мусоропровод, достаточно выйти в тапочках на межэтажную площадку и за лифтовыми кабинами: грузовым и пассажирским, открыв фрамугу их выбросить. Это не то, что сейчас: не строят в настоящее время в Москве дома с мусоропроводами. Наверное, так борются с помолодевшим инфарктом или же пытаются снизить цены на жилплощадь. Она не выдается бесплатно. А купить не каждый себе может позволить. Не спасает даже льготная ипотека. Оно и понятно ― социализм закончился.

Окна нашей квартиры смотрели на обе стороны. Это в жаркое лето позволяло хорошо ее проветривать. Такой возможностью обладали соседи из трехкомнатной квартиры напротив, а вот еще одна двухкомнатная, а также однокомнатная ― такого удовольствия были лишены. Людям из-за неимения кондиционеров приходилось открывать не только окна, но и двери квартир.

Для того чтобы переселиться на новую жилплощадь нам потребовалось немало времени. «Обновить» квартиру мы смогли лишь только в марте месяце, когда однажды, занимаясь какими-то мелкими работами, задержались до ночи. Это обстоятельство вынудило нас, несмотря на отсутствие мебели, остаться. Выручила нас тогда бабушкина перина ― подаренная Марии, на нашу свадьбу. Мы расстелили ее у батареи парового отопления и улеглись прямо на полу. Наверное, тогда моя жена неожиданно забеременела, а в ноябре у нас родился долгожданный ребенок.

Этот год был как никакой другой, очень плодовитым на детей. Он несравним ни с какими годами ― последующими. Тогда в нашем доме родилось более ста малышей. Это совершенно точно. Никакой ошибки быть не может. Объяснение тому простое: в 1984 году в дом въехало очень много молодых пар. А уж они в отличие от современной молодежи не были ленивы, постарались.

Моя жена, посещая ближайшую женскую консультацию и поликлинику, познакомилась со многими будущими молодыми мамочками. Некоторые из них впоследствии стали ее хорошими подругами. Список большой. Однако я не намерен их всех перечислять, сообщу о тех, которые стали более близкими. Это косметолог Мария ― тезка моей жены, брюнетка с кучерявыми волосами, у нее родился мальчик ― Ефим ровесник моей дочери ― Маши; Валентина ― худощавая воспитательница детского сада ― «девушка вся из себя», ― Артем, ее сын был очень дружен с моей дочерью до тех пор, пока они не поменяли квартиру. А еще, я хочу упомянуть подругу Маши ― Свету ― долгожданного ребенка медсестры со второго подъезда ― Любы и профессора института пищевой промышленности, у которого это был уже второй брак.

Дочку медсестра родила очень поздно в двадцать восемь лет ― долго не получалось забеременеть. Что интересно она тут же попала в разряд старо-родящих «мамочек». Не модно тогда было тянуть с замужеством: девушки рано создавали семью, некоторые даже не дождавшись совершеннолетия. У них были другие желания. Одна знакомая, ― когда я еще был холостым, ― не раз говорила мне: «Я так хочу, просто мечтаю прогуливаться по алле парка с дочерью, выдавая ее своим знакомым за подругу, ну, а если будет сын, то за галантного кавалера». Такое поведение было довольно распространенным.

Молодые люди в то время взрослели очень рано, они до тридцати-сорока лет не тянули: парню достаточно было отслужить в армии, и можно было жениться. Некоторые женились сразу же, едва получив повестку.  Они знали без работы не останутся, а еще считали, что не следует заниматься детьми на старости лет? Это очень хлопотно. Не лучше ли ― «отстрелялся» и свободен, ― гуляй, жди от выросших детей крикливых внуков.

Я, был другим, наверное, из современного поколения, так как женился после тридцати лет. У меня было желание вначале стать поэтом, а уж затем обзаводиться семьей.

Найти девушку своего возраста мне было трудно. Ну, это если взять женщину, разведенную и вдобавок еще с ребенком. Не хотелось. На момент моей женитьбы Марии тогда было всего двадцать два года. Она, окончив культпросветучилище, училась в Кемеровском институте культуры. При переезде в Москву жена перевелась на заочное отделение. Что интересно Мария забеременела лишь при получении нами квартиры. В коммуналке у нас ничего не получалось. Вот и говорят, что человек сам планирует рождение детей, ан, нет! Многое в жизни необъяснимо и происходит по какой-то другой воле, может даже ― Бога. Это для тех, кто не поддался атеистический пропаганде, в него верит и продолжает ему молиться.

На тот момент, меня влекло не только одно литературное творчество, но и еще занимала наука, как мне, нетяжело было расставаться с заводом, я написал заявление об уходе. Это необходимо было для того, чтобы устроиться в научно-исследовательский институт. Мой шаг в будущем упрощал поступление в аспирантуру и давал возможность работать над кандидатской диссертацией. Однако завод я отложил на перспективу и намеривался в дальнейшем тоже использовать ― выбрать его в качестве головного предприятия для внедрения своих технологических разработок.

Моим далеко идущим мечтам тогда не всем удалось сбыться. Оно и понятно: я был вынужден выбрать предприятие совершенно другого профиля, а значит отодвинуть срок своей защиты диссертационной работы.

Наша дочь родилась вовремя моей очередной командировки на Уральский металлургический комбинат. Уже после, я узнал, что когда-то, отправившись  по вербовке на нем, одно время, работали и мои родители. Им тогда не удалось закрепиться, ― нам детям ― мне и моему младшему брату не подошел климат. Очень уж были лютыми морозы и свирепыми ветра: мы месяцами не вылезали из больницы. То, что это было правильным решением родителей, я понял сразу же: для этого мне хватило недели-другой пребывания.

Мой отъезд на Урал был событием запланированным, так как появления ребенка мы ожидали лишь в конце декабря, но никак не в ноябре. У меня была даже мысль, что это все произойдет на день рождения жены. Вот было бы здорово. Но нет. Отчего-то все произошло иначе. Возможно, из-за того, что у Марии был отрицательный резус-фактор. Он, наверняка в будущем повлиял и не народившегося второго нашего ребенка, ― жене пришлось сделать аборт.

Я, собравшись в дорогу, жену одну не оставил: незадолго до моего отъезда к нам в Москву приехали родные ей люди. Одним словом, дядька и тетка. Но ни в коем случае не дядя и не тетя. Так обычно обращаются к чужим людям. Мария звала их дядюшка Юра и тетушка Валя. Что интересно? Они были не первыми нашими гостями. Многим близким нам людям, друзьям и просто знакомым, едва мы стали обживать свою новую квартиру, не терпелось побывать «в граде стольном» ― было, где остановиться. Это не в «коммуналке». «Москвачка» туда не поехала, отважились немногие: мать Марии, ― она нам тогда купила шифоньер, ― да ее брат с женой. Спали они на перине, брошенной на пол, ничуть не посягая на наш диван, хотя мы и предлагали. У брата с женой после посещения ими Москвы через девять месяцев родился белобрысый мальчуган.

У меня и мыслей не должно было возникать по поводу того, чтобы как-то тревожиться и беспокоиться за Марию, ― присмотреть за ней и в экстренном случае при схватках вызвать машину скорой помощи было кому. Однако, по непонятным причинам я немного нервничал. И не зря. Словно предчувствовал, что ничего у меня с командировкой не получиться, лишь только успел сгонять на предприятие, как говорится, подготовить фронт последующих работ ― телефонный звонок начальника, а голос у него был еще тот: орал на всю ивановскую, так как многие годы отдал заводу, ― поднял на уши всю гостиницу, да и меня изрядно напугал. Я не знал, что и думать. Меня, едва я оказался на ее пороге, подхватили под руку и препроводили в телефонную кабину. Не дав опомниться, начальник тут же лично поздравил меня с дочкой от себя, а затем от лица коллектива нашей лаборатории, и потребовал:

― Завтра, на крайний случай послезавтра ты должен быть в Москве и стоять под окнами роддома. Кричать, махать руками. Это твоя мужская обязанность, на и первейшая. Понятно тебе?

― Ну, я же еще ничего по работе не сделал…― пролепетать я и снова получил по ушам:

― Знать не знаем! Ты должен! Обязан! Я уже распорядился. Завтра прибудет замена. Прилетит на помощь твой товарищ.

Вздорить с начальником не следовало, я тут же собрал разложенные по полкам плательного шкафа вещи, затолкал их в сумку и рванул на вокзал. Добравшись вначале на автобусе до Нижнего Тагила, а затем и до Свердловска, — это теперь город Екатеринбург, ― я отправился в столицу. Достать билеты тогда было тяжело, несмотря на глубокую осень, однако все прошло удачно.

На следующий день, вечером, я с чемоданчиком-дипломатом стоял на пороге дома. Дядюшка Юра и тетушка Валя, едва увидев меня чуть ли не запрыгали от радости. Они, ну никак не ожидали, что их размеренный спокойный отпуск пойдет насмарку, узнав о схватках у племянницы, а затем и о скорых родах родственники пребывали в панике. Я на некоторое время явился для них ― «валерьянкой на сахаре», своего рода успокоительным. Они тут же рвались уехать домой. Мне с трудом удалось их уговорить на день-два остаться.

Дождавшись утра, мы отправились к Марии в больницу. В палаты тогда никого не пускали даже родных, из-за боязни заражения рожениц стафилококком. Он был заклятым врагом всех роддомов. Я слышал, что и сейчас, хотя и не в той мере проблемы остались. Подруга жены медсестра Люба, однажды подхватив эту заразу при родах, изрядно намучилась, что только не делала, чтобы от нее избавиться. Это в последствии сказалось и на ее ребенке. Света никак не может родить, хотя очень хочет ребенка.

Роды у Марии проходили на другом краю Москвы ― в Измайловской районной больнице. Туда ее увезла машина скорой помощи, ― оказалось свободное место.

Я, прилетев с морозного Урала, домой, чувствовал себя комфортно, как сейчас помню, лежал снег, и было градусов на десять теплее. А еще не было такого ветра. Это радовало.

В приемном покое больницы мы передали Марии через нянечку сумку с вещами и, выждав время, получили от нее записочку. В ней жена сообщала нам вес ― необычайно малый ―2300 грамм, рост дочери ― 46 см, а еще, о том, что нужно ей привезти для выписки из роддома. Не забыла Мария написать карандашиком этаж, где находилась ее палата, а также дала нам координаты к какому окну она подойдет.

Мы, выбравшись из здания и обойдя его по периметру, разыскали нужное окно, а затем, найдя силуэт нашей роженицы с ребенком, долго махали ей рукой, уехали мы лишь только тогда, когда медсестра увела Марию от окна. Было время очередного кормления и мешать этому важному процессу нам не следовало.

При рождении первого ребенка у Марии больших проблем не было, оттого долгого лечения ей не требовалось, и врач без всякого затруднения назвала нам дату выписки, на которую мы должны были ориентироваться.

Однако все пошло не по плану, несколько иначе, чем мы предполагали. Я, ничего не подозревая, спокойно работал, а в этот момент неожиданно позвонили из роддома нашей соседке этажом выше, ― только у нее одной из жильцов подъезда был тогда подведен телефон, ― и дежурная попросила ее передать информацию в квартиру …. ― назвала наш номер, ― после сообщила о том, что необходимые документы на Марию уже подготовлены и нужно в срочном порядке за ней и ребенком приехать.

Дядюшка Юра с тетушкой Валей, шумно всплеснув руками, впопыхах собрались и, выскочив из дома принялись ловить такси. Не знаю как, но им удалось остановить машину, сообщив адрес они рванули в больницу. До меня родственники «достучаться», конечно, не смогли. Поджимало время: Марию и ребенка следовало забрать до обеда. В роддомах страны в восьмидесятые годы из-за пика рождаемости был дефицит мест.

Что интересно? Хотя дядюшка с тетушкой были людьми из провинции, но оказались не промах и «операция» по изъятию ребенка и племянницы из роддома у них прошла довольно эффектно и быстро.

Лишь только стоило Марии появиться на крыльце со старшей медсестрой, несшей укутанную в одеяло девочку, такой своеобразный кулечек, перевязанный красной ленточкой, как дядюшка, не мешкая, тут же схватил ее и, просто поблагодарив, бросился к автомобилю. Тетушка тоже времени зря не теряла, подхватив Марию под руку, быстро увлекла ее следом за своим мужем. Много времени не потребовалось: мгновенье и машина рванула с места, оставив медицинскую сестру в крайнем недоумении.

За девочку тогда полагалось дать три рубля, а тут никаких денег, ни цветов, даже торта не было. Правда, и за семимесячного мальчика, недоношенного, но родившегося на свет нашего ребенка ― пятерку, мы медработникам не заплатили. Хотя и стоило. Просто, он тогда был вынужден вместе с Марией из роддома отправиться не домой, а в другую больницу на доращивание. Не зря же тетка однажды не удержалась и рассказала нам, что толстая баба в белом халате ей вслед бросила: «У-у-у евреи: на всем экономят».

Я, вернувшись с работы, домой, ничего не подозревая, неожиданно застал Марию одну с дочкой в полной тишине. Ни дядьки, ни тетки, ― их будто ветром сдуло, ― уехали, не дождавшись даже моего прихода. Не знаю, чем это было вызвано, отчего наши родственники, в одночасье, собрав вещи и быстро попрощавшись с племянницей тут же укатили, оставили нас неумелых одних с ребенком. Возможно, они хотели оказаться в подобной ситуации, находясь у своего родного сына и невестки. Та в скором времени тоже должна была родить. Не знаю. Объяснить трудно, но нас такое их поведение несколько ошарашило.

Мне запомнился один момент: дочка при спокойно лежала на кровати, а мы сидели вокруг нее ― с двух сторон, и со страхом смотрели, ожидая реакции. Долго ждать не пришлось: раздался мощный детский крик. Мы тут же были подняты, что те солдаты, по тревоге, начались наши будни, ничем несравнимые со всеми предыдущими днями совместного проживания.

Да-а-а, было время молодое, беззаботное и вот нате получите, ― раздвинулся занавес театра жизни доселе нам незнакомой, и мы поняли, что означает такое семья.

 

 

Глава 2

У нас не было проблем с определением пола ребенка. Нам о том сообщила акушерка. Это сейчас в некоторых странах Европы, а еще и в США ― Америке с этим довольно тяжело, никак не могут прийти к однозначному заключению. Они порой даже путаются, не соображая, кому отдают новорожденного, понятное дело родителям, но матери или же все-таки отцу. Кто из них кто? Не зря же решили на законодательном уровне называть: родитель номер один и родитель номер два. Так никому не будет обидно ни тому, ни другому индивиду. А еще у них подросшее дитя имеет право независимо от своих близких сам себе выбрать пол.

Их бы заботы нам. Ну, если быть честным: не дай Бог. Предостаточно ― по горло и своих. Тяжело нам было в 1984 году, тяжело: крутились одни, ну что те белки в колесе с долгожданным ребенком. День прошел, другой. А мы не знали, как выкупать дочь. Сейчас и представить такое трудно. Залез преспокойно в Интернет и посмотрел видео с подробностями. Тогда такой информацией мы не владели, тянули до последнего. Хотя у нас все необходимое для этой процедуры было закуплено: ванночка с подставкой, градусник для измерения температуры воды, в избытке детское мыло, крем, и даже трава череда в виде брикетов и резки. Мы попросту боялись. Эта боязнь проявлялась в каждом нашем шаге.

А все из-за того, что перед нами лежал настоящий ребенок, а не какая-то там кукла. Хотя и она у нас имелась, устроившись с соской во рту на тумбочке, безмолвно таращила большие голубые глаза, ― нам ее подарил дружный коллектив городской библиотеки, в котором Мария однажды до замужества работала. Такое подношение являлось актуальным. Кукла для молодоженов была своего рода оберегом семьи. Пусть ее и неудобно было с ворохом вещей везти из далекой Сибири ― Кемерово, за тысячи верст, ― но мы привезли.

Глядя на эту самую куклу, я понимал, толку от нее никакого хотя она была и хороша. Крути, не крути ее в руках, ― в данный момент это изделие помочь нам не могло, ну разве только в будущем могла пригодится для игр дочери.

Благо мир оказался не без добрых людей: нас выручила одна моя заводская сотрудница ― хохлушка Леся. Она однажды приехала в столицу из украинского города Луцка для стажировки, ― у них в городе открывался завод того же профиля, двадцать восьмой по счету. Девушка довольно быстро освоилась, вышла замуж, да так и затерялась в Москве.

Я взял ее на работу в свою группу техником-технологом. Она, мне за это была признательна, а еще по доброте своей души просто хотела услужить. Леся была дамой, очень мечтавшей о детях. Таких сейчас мало. Для нее подержать девочку на руках было за счастье. Едва я заикнулся о своей проблеме, Леся, захватив после работы свекровь, ― они жили недалеко, ― тут же примчалась к нам на дом.

Женщины научили нас неумелых готовить ванночку, а затем под их присмотром мы выкупали ребенка.

Мы угостили их чаем с тортом, а после я, облегченно вздохнув, отправился проводить женщин до автобусной остановки и неожиданно услышал от Леси следующие слова:

― Хорошо тут у вас ― много детей! Понятно, дом новый. А я вот живу в старом. Ему, ему…  лет двадцать пять ― столько, сколько моему мужу Вовчику, ― она на миг задумалась и выдохнула: ― Дети в нем уже все выросли. Он, этот дом, ну, что по осени набекрень птичье гнездо под ветром, дождем и снегом на голых ветвях дерева. Ты, наверное, ни раз видел такую картину? ― Чтобы что-то ответить я кивнул головой. Однако глубоко в душе не согласился. Леся была права. Но и неправа. Я тогда усиленно занимался изучением немецкого языка для сдачи экзамена по кандидатскому минимуму и для себя охарактеризовал все это одним словом: «яин» ― ни да, ни нет.

У женщины были проблемы со здоровьем. Она страдала от избыточного веса, постоянно боролась, пытаясь похудеть, но у нее ничего не получалось. Леся, что только не делала, чтобы забеременеть и родить ребенка. Наблюдалась даже в институте гинекологии.

Однажды на работе, вовремя обеденного перерыва мы шли в столовую, разговаривали и я не удержался, посоветовал ей провериться вместе с мужем ― Вовчиком. Она отреагировала тут же:

― Он здоров, как бык! Если бы причина была только в нем я бы не задумываясь нашла от кого можно родить, ― Леся, бросив взгляд вперед, вдруг повела головой в сторону шедшего нам навстречу парня из соседнего отдела. Тот поздоровался и прошел мимо. Внешне этот человек очень был похож на ее мужа.

Леся любила своего Вовчика и вышла за него замуж не из-за прописки. Однако для исполнения своей мечты женщина была готова на все: занималась оздоровительной гимнастикой, месяцами сидела на всевозможных диетах. Да, она худела, но незначительно ― на два-три килограмма, не больше. Что-то в ней такое сидело внутри и не давало стать нормальной, такой, какой она была в далеком детстве, учась еще в школе

Умерла женщина от дисбактериоза. О том я узнал в тяжелые годы развала страны, когда мы все были заняты сами собой ― выживанием.

Однажды я позвонил ей по телефону, трубку взял муж. Он плакал. Жизнь у него не удалась.

Что я еще могу сказать об этой женщине? Добрейший человек. Она ни раз бывала у нас дома. Вовремя посещения, узнав, что у нас нет телевизора тут же вместе с мужем притащила нам свой старенький ― черно-белый. Он довольно хорошо работал пока мы, насобирав денег не купили себе цветной.

У нас не было в Москве родственников. Наиболее близко от нас за шестьсот километров с гаком в селе Щурово жили мои родители. Но они, можно сказать, были людьми не выездными. Их удерживал огород в двадцать соток, а еще большое подсобное хозяйство: корова, два поросенка, куры, утки. Не бросишь. За всем этим нужно было ухаживать. Одной матери или же одному отцу ― не справиться. А еще, после отъезда тетушки Вали и дядюшки Юры нас все отчего-то оставили в покое и учиться ухаживать за ребенком нам приходилось самим. Понятное дело, при общении Мария многое узнавала от подруг, а еще, читая умные книги. Правда, их тогда было очень мало, да и не все порой удавалось достать, даже ей ― библиотекарю. Однако мы были молоды, на жизнь свою не жаловались и все делали чтобы превозмочь любые трудности.

Я помню, поначалу много времени уходило на простое пеленание ребенка. Не получалось у нас тогда. Дочь, хотя и родилась восьмимесячной ― недоношенной, но сил у нее хватало. Она не раз все наши труды пускала насмарку.

Не знаю, как Маша выпутывалась из двух пеленок ― ситцевой ― легкой и теплой ― фланелевой или байковой и вдобавок еще стеганого ватного одеяла? Однако, если ее недовольство брало верх, то удержать девочку было невозможно ― легче перепеленовать по новой. Нескольких минут свободы ей было достаточно чтобы прийти в себя ― успокоиться.

В восьмидесятых годах прошлого века в моде было тугое пеленание. Не-то, что сейчас. Я научился первым. У меня довольно ловко получалось. Памперсов еще не было. Не придумали. На подгузники нам пригодилась одна из неиспользуемых ветхих хлопчатобумажных простынь. Не знаю откуда ее притащила Мария? Так вот она очень подошла для наших дел, так как была довольно мягкой, чуть ли не сыпалась. Мы вначале подвергли ее долгому кипячению, затем разорвали на клочки нужного размера.

Перед каждым использованием белья для ребенка мы доставали утюг, ― он стоял тут же на полу возле розетки, ― и тщательно все проглаживали. Для этой операции я купил специальную раскладную гладильную доску очень тяжелую: легких тогда не было, и она не один год находилась у нас в разложенном виде.

Занимаясь глажкой детских одежек можно было посмотреть телевизор, принесенный Лесей. Это было для каждого из нас своеобразным отдыхом. Правда, на фильмы времени не хватало, а вот из новостей мы узнавали о достижениях нашей страны СССР и о том, что творилось в мире.

Мария, перед пеленанием, надевала распашонку, затем тщательно припудривала на теле дочери складки тальком, в полголоса припевая: «пойдут клочки по закоулочкам, пойдут клочки….», ― после чего накладывала, сложенные треугольником, подгузники. Их требовалось очень много. Подгузники мы готовили впрок, при необходимости тут же руками состирывали и сушили под утюгом. Это укорачивало процесс и позволяло всегда иметь их под рукой.

Для первых ванночек, мы воду брали исключительно холодную, долго ее отстаивали от хлора, затем кипятили на плите в кастрюлях, а еще в чайнике, он хотя и был электрическим, но при закипании воды не отключался, оттого не один сожгли. Я даже приноровился эти приборы ремонтировать: просто менял нагреватели.

Дом у нас был новым, отопление работало плохо, а еще сквозило из всех окон, хотя мы их по осени конопатили и тщательно проклеивали бумагой. Незадолго до сна, мы каждый вечер, минут тридцать прогревали ванную комнату, проливая из крана горячую воду, затем уже готовили для купания дочери ванночку. Я, устанавливал ее на подставке, на глаз заливал в нее отстоянную кипяченную холодную воду и добавлял горячей из кастрюли или же чайника, доводя до нужной температуры. Мария тут же выливала банку с заблаговременно приготовленным отваром череды.

Наше отношение к процедуре купания изменилось не сразу. Лишь после того, когда дочка стала набирать в весе и расти. Она чаще бодрствовала и с интересом смотрела вокруг себя. Мы ей подсовывали всевозможные игрушки с шумовыми эффектами или же подвешивали их у нее над кроваткой.

Первые дни дочка спала у нас в прогулочной коляске, затем я вместе с другом, ― нет чтобы зайти в ближайший магазин, ― съездил в Центральный детский мир и, рассчитывая на большой выбор, купил кроватку там. Для экономии денег мы ее везли, пользуясь городским транспортом. Уж очень она оказалось тяжелой. Это мы поняли, делая переходы в метро с одной ветки на другую. Изрядно намучившись, мы доперли ее до дома, а затем долго собирали.

Кроватка была на колесиках, качать в ней ребенка ночью, не вставая с постели, оказалось неудобно. Однако я как-то приноравливался. В случае постанывания дочери готовой вот-вот расплакаться, я высовывал из-под одеяла ногу и, зацепившись пальцами за боковую решетку, начинал воздействовать на кроватку ― двигать ее. Дочь успокаивалась. Правда, ненадолго. В час-два ночи ― раздавался крик. Жена, засунув руку под одеяльце, определив ребенок мокр, поднималась, я следом, нужно было менять пеленки. Мы свет не включали, ― обходились ночным городским освещением, ― я аккуратно ― глаза у дочери были закрыты, ― чтобы не напугать ее брал на руки, а Мария быстро меняла простынки, а затем уже вместе мы ее перепеленовывали. Дочь, почувствовав сухое белье, успокаивалась, слегка покачав ее на руках, я укладывал в кроватку. Спали мы урывками, но зато крепко. За ночь два-три подъема, а утром мне на работу.

Мария, казалось, могла выспаться днем, но не тут-то было. Дел у нее хватало. Нужно было в квартире проветрить, сделать влажную уборку, затем срочно постирать вручную детским мылом, ― порошков тогда для детей не было, ― накопившееся постельное белье девочки: распашонки, пеленки и прочее, а еще все это высушить, затем выгладить, не на минуту, не забывая заботиться о находящейся рядом дочери: накормить и перепеленать.

Я думаю, что мне не очень-то поверят молодые женщины и мужчины, растящие детей с памперсами. А зря. Однажды я остался вместе с дочерью, дав возможность жене, и приехавшим к нам в гости подругам, одной из них была «москвачка» пробежаться по столичным магазинам. За два часа я поменял восемь комплектов белья. Правда, это был перебор. А все из-за того, что кто-то из гостей напоил девочку брусничным морсом. То, что тогда запас белья должен быть большим ни для кого не секрет. У нас количество этих самых комплектов доходило до двадцати штук. Что в них входило: распашонка, подгузники, ползунки, а зимой вместо одной ― две пеленки. Я, правда, хитрил и описанные пеленки для быстроты лишь споласкивал, а вот испачканные серьезно, стирал. Тут уж никуда не денешься.

Что можно отметить? Гуляния с дочерью на улице мы по возможности старались не пропускать, ну это лишь в случаях непредвиденных обстоятельств. Нас, например, могли удержать морозы свыше двадцати пяти градусов, мощные ливни с грозами и штормовые ветра, а так мы всегда в нужное время, раз, а то и два в день, я или же моя жена, что те корабли бороздили пространство ближнего сквера или же парка. Еще бы не бороздить ― для прогулок дочери нам досталась коляска, можно сказать, от внука прославленного химика, доктора наук. Я однажды листал его книгу. Этому поспособствовала одна из тетушек моей супруги ― Лиза ― муж, которой, как сейчас бы сказали, был министром культуры Кемеровской области. У этой самой тетушки в Москве проживало много знатных подруг, даже несколько генеральш. Однако Мария этим никогда не афишировала. Тогда не это было главное.

Я, возвратившись, после работы домой, слегка перекусив, отправлялся с дочерью на прогулку, давая возможность жене сделать то, что было невозможно при маленьком ребенке на руках. А еще чтобы она могла от него отдохнуть.

Парк, в отличие от сквера, находился несколько вдалеке, и мы им пользовались лишь в выходные дни. Для того чтобы до него добраться нужно было, выйдя из дома повернуть направо в противоположную сторону от шумной улицы, на которой стоял литейно-механический завод, затем выбраться на тихий проспект «Сорок лет Октября и по нему пройти несколько остановок.

Что интересно? Название, проспекта, данное ему в честь государства под названием СССР осталось, а вот самой страны не стало. Партия большевиков, созданная великим Лениным, возглавившая в трудные годины страну, пережившая грандиозную войну и завоевавшая победу, неожиданно, занявшись самобичеванием, не без воздействия империалистических сил извне сама же себя и погубила, позволив барыгам из-за границы и своим местным растащить имущество, нажитое всем народом. Ваучеры, которые они раздали людям якобы разделив имущество на всех явились просто фикцией, не более.

Дорога до парка шла параллельно большой шумной улице и что важно не имела транспортных маршрутов, отправляясь по ней до парка и обратно мы знали, что наша дочь в пути заснет и неплохо выспится.

 

Не один месяц мы мучились, выбирая для дочери имя.  Нас укоряли родители, близкие, друзья…. Мария тогда в помощь притащила из библиотеки несколько толстых книг. Пролистывая их и вычитывая нараспев то одно имя, то другое прямо над головой у дочери, мы, ожидая ее реакции, пытались остановиться, но все было напрасно, как горох об пол. Ни на одно имя наш ребенок не реагировал.

Время поджимало: дочери требовалась прописка. Мы должны были ее зарегистрировать. На нас давили со всех сторон, особенно со стороны  жилищно-эксплуатационной конторы. Наша квартплата должна была на рубль-два подняться. Это конечно копейки и никто из нас о такой экономии не думал. Проблема как назвать девочку?

Мне пришлось найти время и отправиться в Загс. Жена, вручив мне выписку из роддома и паспорта, выталкивая за двери, сказала:

― По дороге что-нибудь придумаешь!

Мне тогда на ум пришел разговор с одним из друзей, столкнувшимся с подобной проблемой. «Не знаешь, как назвать мальчика, назови именем своего отца, а если девочку именем ее матери или же именем жены», ― эти его слова мне здорово помогли.

На вопрос жены:

― Ну, как звать-величать нашу красавицу?

Я ответил, не задумываясь:

― Мария, как и тебя. На, держи документ.

― А что так? ― спросила жена.

― Все очень просто! Я, же не зря из всех твоих подруг, которые были на свадьбе выбрал тебя. Мне понравилась не только ты сама, но и твое имя. А еще, это очень удобно! Представь себе, я, например, сижу на кухне пью чай и, если крикну: Маша, иди быстрее сюда! Смотри, что я тебе покажу! ― Вы тут же прибежите и одна и другая.

Жена хмыкнула и согласилась. А что ей оставалось делать: не побежишь и запись в документах не переделаешь.

Мне памятен тот момент, когда однажды наша Маша сделала свои первые шаги. Это было в один из выходных дней.

Девочка утром хорошо покушала, я взял ее на руки и стал носить по квартире в позе «столбиком» чтобы не срыгнула, а затем отнес в большую комнату и усадил на палас. Нам его купила моя мать на новоселье специально для того, чтобы на нем играли будущие внучата. Он сейчас «валяется» у нас в зале в Щурово.

Я, оставив дочь, отправился на кухню и притащил детский приставной стульчик, разложил его. Маша подползла к нему и, ухватившись ручками, поднялась на ноги. Она уже вставала и даже ходила, правда, держась за чью-нибудь руку и в раскачку: ― трусиха была. Оно и понятно ― маленькая девочка.

К нам в зал пришла жена. Мы уселись на диван и стали дочь манить к себе. Я уже не рассчитывал, что ребенок отважится, но нет, Маша неожиданно опустила одну руку, затем другую и сделала шаг, другой, третий, затем, чуть не упав, схватилась за подлокотник дивана и, перебирая руками, дошла до нас. Где-то в фотоальбоме у нас сохранилась фотокарточка. Снимок, конечно, был сделан мной несколько позже ― ни день в день, ― однако во время ее первых шагов в том самом платьице и косынке.

Я не знаю, где сейчас находится эта фотокарточка. Небольшой пожар, неожиданно случившийся в нашей квартире перед Новым годом, ― мы тогда отсутствовали: были в театре на Таганке и смотрели спектакль с участием актера ― главного героя, игравшего в сериале: «Мастер и Маргарита» ― все перепутал. Хаос, да и только.

Для проведения в доме ремонта, мы были вынуждены выбросить обгоревшую дорогую мебельную стенку, правда, доставшуюся нам из зала магазина вне очереди: ― не нужно было ожидать, когда ее изготовят.  А еще нам пришлось отнести на помойку часть оргтехники и других вещей. Мы с жалостью расстались с некоторыми собраниями сочинений знаменитых авторов, вещи, пострадавшие от дыма, но не затронутые огнем ― книги, диски, фотоальбомы и прочее имущество, ― упаковали в мешки и с оказией на машине отправили в Щурово. Там для выветривания я свалил их на чердаке родительского дома. Теперь мне нужно найти время, забраться на него и покопаться в них, и обязательно отыскать эту фотокарточку. И не только ее одну. В одном из таких мешков хранится двадцатипятилетняя история нашей семьи. До этого, как говорят, просто должны однажды дойти руки.

 

 

Глава 3

Мне, не запомнился наш Новый год в новой квартире, жене отчего-то тоже. Я легко могу описать первый праздник, который мы встречали с Марией вместе в Москве под бой курантов Спасской башни на Красной площади с бутылкой Советского шампанского, лучшего в мире. Пустую посуду из-под напитка мы принесли с собой и сохранили до сих пор. Она стоит где-то в шкафу. У нас и сейчас перед глазами та новогодняя ночь: неожиданно, на ждущий не один месяц зиму город, сверкая в лучах прожекторов, повалил хлопьями первый снег. О-о-о какие это были снежинки?

Что, я еще могу сказать: у меня отлично сидит в памяти и следующий за ним праздник. Он прошел в возбуждении от скорого переезда в новую квартиру, в кругу моих друзей ― у Марии их тогда попросту не было.

Затем, рождение Маши ― дочери. Оно напрочь выветрило из головы все даже многозначительные события, не связанные напрямую с ребенком. Не знаю, праздновали мы встречу следующего нового года, возможно, нет, могли и не праздновать ― 1986.

Для нас было важно, что наша дочь пошла, пошла своими ногами. И это произошло в декабре месяце ― 1985 года. Мы рассчитывали, что наступит весна и нам станет не нужна громоздкая коляска, а затем пройдет еще какое-то время и мы избавимся от прогулочной: без проблем станем чаще выезжать далеко в город на детские театральные постановки, в цирк, в кино, да куда угодно. А пока мы могли себе позволить лишь посещение сквера и ближайшего к дому старинного парка.

Этот парк имел большое озеро, образованное водами то ли проистекающими из Сучьего болота, то ли впадающими в него и время от времени перекрываемое шлюзами. Он был хорош, особенно летней порой, не зря же когда-то на прилегающей к нему маленькой улочке в бывшем доме актеров жил и творил Федор Михайлович Достоевский.

Добраться до парка от нашего дома было довольно легко. Не только мы с дочкой ходили туда гулять ― много молодых семей, хватало и людей пожилого возраста. На пруду действовала лодочная станция, работали всякие там качели-карусели, был тир, а по выходным дням звучала бравурная музыка.

В тени аллей, сходящихся у большого пруда, кого только не встретишь. Особенно было приятно в жаркий день, катая коляску с ребенком, поесть под кронами больших деревьев необычайно вкусного московского мороженого. Мне нравилось Крем-брюле, Эскимо за двадцать восемь копеек и в шоколаде ― Ленинградское.

Учеба в Кемеровском институте культуры на заочном отделении требовала от жены работы над учебниками, написания рефератов, выполнения контрольных и других заданий, а еще участия в сессиях ― сдачи экзаменов.

До рождения ребенка проблем с учебой у Марии никаких не было, но настало время и ей пришлось на третьем курсе оформить академический отпуск, а затем на сессии летать уже вместе с дочерью и по необходимости оставлять ее на родственников: присмотреть было кому. У ее брата и у его жены по квартире бегала детвора: дочь и сын.

Наступила весна 1986 года, наш ребенок подрос до детсадовского возраста и нам выделили место в одном из учреждений, недалеко от дома.

Декретный отпуск у Марии заканчивался. Ей нужно было выходить на работу. И все бы ничего, если бы не очередная сессия. Получилось так, что эти два события: отправляться в Сибирь на сдачу экзаменов и оформлять дочь в детский сад ― совпали.

Я уговорил Марию не беспокоиться о дочери, ― оставить ее на меня, ― и отнести справку на учебный отпуск по месту работы, затем покупать билет и лететь в Кемерово.

Жена немного по сопротивлявшись, в итоге со мной согласилась и вскорости отправилась в Кемерово одна.

Для того чтобы подготовить дочь к детскому саду я взял на работе очередной отпуск. У меня на это было достаточно времени. А еще я мог дней на десять съездить с малышкой на свою малую родину ― в Щурово.

Мои родители и мать, и отец на то время находились уже на пенсии. Они, ни дня не работали сверх установленного законом срока. Директор школы фронтовик, как и мой отец, просил их, умолял, предлагая всевозможные льготы, но они не поддались, наверное, понимали ― силы уже не те и что оставшиеся годы нужно потратить не для праздного времяпровождения, а на воспитание внуков, неплохо еще их посвятить  Богу, разобраться в самих себе и уж, затем можно уйти в вечность.

Их уже нет. Но я думаю, что они были сто раз правы.

Мне не удалось побыть долго в кругу близких людей: не позволила вдруг произошедшая авария на Украинской Чернобыльской атомной электростанции. Я был вынужден уехать, так как АЭС располагалась в восьмидесяти километрах от селения. Взрыв реактора мог плохо сказаться на здоровье моей маленькой дочери, оттого я, для безопасности пробыв дня три безвылазно в доме с метровыми стенами, возвратился в Москву.

Для оформления документов, нужных при зачислении ребенка в детский сад, мы посетили поликлинику, где сдали кровь, мочу и кал на анализы. Через несколько дней я получил хорошие результаты и успокоился. Наша поездка в Щурово никак не сказалась. Дочь чувствовала себя прекрасно.

Погода на тот момент, хотя и был май, стояла по-летнему жаркой. Поднявшись утром и позавтракав, мы отправлялись до обеда гулять в парк.

Из того времени мне запомнился один довольно забавный случай: я, усадив Машу на маленький стульчик, взял в руки сандалии, но не тут-то было: на глаза дочери попались неубранные на хранение теплые фетровые с яркой вышивкой сапожки. Она захотела обуть только их и подняла крик. Я упорствовал, проявлял недюжинные способности красноречия, чтобы ее отговорить, но все было тщетно. Махнув рукой, я обул, эти самые красивые сапожки и мы отправились на улицу. Пусть идет если такая непонятливая. Дети ее увидят и наверняка пристыдят, а еще чего хуже поднимут на смех, мы тогда сходим домой и переобуемся. Так оно и получилось. Хорошо, что в парк мы тогда не пошли, а гуляли на детской площадке недалеко от дома, во дворе и оттого наше переобувание не заняло много времени.

Я обычно гулял с ребенком, не пользуясь прогулочной коляской. Она преспокойно пылилась в углу прихожей. Для меня, если дочь уставала и начинала канючить, не составляло труда взять ее на руки и пронести некоторое время. И носил, а однажды, когда девочка уснула, нес домой от самого парка. Это километр не меньше. На слова, Марии, что я ребенка балую, всегда отвечал: «Ну, не будет же она на мне «ездить» до самой свадьбы?» ― «А что, если будет? ― обычно возражала жена. ― «Ну, тогда в нужный момент передам ее с рук на руки ― мужу. То будут уже его проблемы. Пусть носит! Или же воспитывает под себя».

Гуляя однажды с дочерью в парке, ― дней за несколько от нашего похода в детский сад, ― я увидел знакомого мальчика, бодро шагающего по алле. Он отчего-то был один.

Я не удержался и подошел к нему:

― О-о-о, Ефим Хазарский! Малыш, ты что потерялся? А где же твоя мама? ― Я ожидал увидеть Марию ― подругу жены, или же на крайний случай другую их приятельницу Валентину Гулишвили. Между собой мы ее звали Валькой. Женщины тогда дружили, и их часто можно было встретить на прогулках вместе.

― Достаточно и папы, ― неожиданно услышал я мягкий голос, появившегося молодого мужчины. Он был плотного телосложения, несколько выше меня, с удлиненным лицом как у арабов, ― не путать с англичанами: у них она больше лошадиная, ― с черной кучерявой шевелюрой, доставшейся от прадеда южанина, может от грека, может ― цыгана, или же еще от кого-то. Значительно позже я догадался ― от отца еврея.

Мы тут же познакомились:

― Михаил! ― сказал он и крепко пожал протянутую мной руку. Я, улыбнувшись, не торопясь ответил ему:

― Семен! ― затем сделал небольшую паузу и продолжил: ― Мария в настоящее время на сессии, сдает в институте экзамены, а я вот ее замещаю. Ты, как я смотрю, тоже занимаешься воспитанием молодого поколения?

― Да-а-а! У меня ― похожая ситуация. Только моя Мария на работе, а я нахожусь в очередном отпуске.

Что интересно? После, нашего знакомства мы довольно часто проводили время на свежем воздухе в парке, ведя длительные беседы. Мой знакомый оказался разносторонне-грамотным человеком, я мог говорить с ним на самые различные темы. Был у него и свой «конек», Хазарский любил рассуждать о противоречиях «Востока» и «Запада», ― социалистической и  капиталистической  систем. Их конвергенции ― сходимости.

Эта политическая идея была выдвинута экономистами западного мира: Джоном Гэлбрейтом, Уолтом Ростоу, Франсуа Перру и другими еще в сороковых годах, и подхвачена в восьмидесятые двадцатого века нашим физиком-ядерщиком Андреем Сахаровым. Из-за своих распрей с властью он в последствии был отнесен в разряд диссидентов.

Уже это могло бы нас насторожить, ан, нет. Мы, тогда просто не понимали, к чему может привести сближение двух систем. Я думаю, что не только мы, но и многие у нас в стране за исключением. Ну может быть самой «верхушки».

Причины притеснения Андрея Сахарова у нас в стране нам стали ясны лишь много лет спустя, когда вдруг рухнул однополярный мир и США, взяв управление в свои руки, принялись строить глобалистский мир. А кому еще было этим заниматься? Наша социалистическая система рухнула. Нам было не до того: хаос и разруха. Каждый думал о том, как бы дотянуть до следующего дня. Народ просто-напросто выживал.

Я часто спорил с Хазарским, так как считал общественную собственность несовместимой с частной, при этом добавлял:

― Михаил, ты только, пожалуйста, не путай ее с личной собственностью. ― Тогда уже на место Леониду Ильичу Брежневу, затем Константину Устиновичу Черненко и Юрию Владимировичу Андропову пришел молодой амбициозный никому неизвестный, ― Михаил Сергеевич Горбачев, как у нас говорили в Щурово ― человек «из села».

Я ничего против не имел ― у меня была мать из села. Щурово на тот момент хотя уже и не числилось посадом, но менталитет у нас жителей всегда оставался городским. А еще мне было известно, что они сельские, попав в город, ну что те евреи лезут и «лезут наверх» и их бывает порой никак не остановить. Не знаю, имел ли какое-либо отношение к евреям этот наш последний Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, возможно и нет. Был просто-напросто Иваном-дурачком.

Чем политик Михаил Сергеевич Горбачев был необычен? Он имел на голове четко видимое черное пятно ― отметину. Я тогда сравнил его с Аистом, правда, ассоциативно, припомнив не так давно прошедший на экранах страны фильм Юрия Ильенко, удостоенный золотой медали: «Белая птица с черной отметиной» и не преминул о том намекнуть Хазарскому. Мой товарищ в ответ лишь только усмехнулся:

― Извивающаяся гадина в гнезде, но не аист. Аист, птица ― благородная. Путать. Одно с другим не следует.

― Да, ты, прав! ― ответил я в раздумье и потер лоб ни о чем тогда не догадываясь. У меня в моих книгах много всяких мыслей, которые обычно становились понятны лишь по прошествии времени. То, что я выразился тогда неправильно было мной сделано специально лишь для того, чтобы лучше узнать товарища.

Михаил Сергеевич на тот момент был молод и бодр, очень энергичен в отличие от других партийных работников высшего руководства страны, выступая, говорил с высоких трибун не по бумаге, будто сам Черт из-за спины надиктовывал ему тексты.

Людям манера поведения этого лидера нравилось, для аплодисментов не нужно было допинга, например, рюмки водки или же кружки пива, любил и не боялся Горбачев выходить и в «народ», врезаясь прямо в толпу, не останови его ― мог разглагольствовать часами. Раньше о таких людях говорили: «Пищит, как Троцкий». Однако тогда люди думали иначе: дело говорит ― ан, нет. Хазарский будто чувствовал лживость слов этого мессии и при разговоре о нем становился вдруг задумчив.

Мне памятен день: дочери исполнился год и шесть месяцев, и мы отправились в детский сад. Она, хотя встать нам пришлось рано, пошла без скандалов. Причина, возможно, в том, что я очень красочно описал ей, как там будет хорошо, не поленился и сообщил девочке о новых друзьях, которых она приобретет и о играх с ними. Правда, я сам ни разу в жизни в детский сад не ходил даже тогда, когда мои родители работали на Урале, на металлургическом комбинате. За мной и братом вначале ухаживала двоюродная сестра, а затем соседская девочка. В Щурово родители обходились без посторонних, особой необходимости в пригляде за нами не было: лето мы обычно проводили на улице, а лютые морозные зимы порой и на печке.

Группа, в которую пошла Маша, только формировалась. Дочь была девятой, всего должно быть двенадцать человек. Это не то что сейчас по тридцать детишек, а то и более. Возможно, у администрации детских учреждений расчет на то, что при такой ораве ― дети сами будут себя забавлять, а для пригляда достаточно одной нянечки и одного воспитателя. Зачем тратиться, деньги любят счет.

Я вначале отвел Машу на половину дня, не стал даже оставлять на обед, правда, на следующий день воспитательница сообщила мне: «Девочка ведет себя хорошо, вы можете ее забрать из сада после сна».

Через три дня дочка пошла на весь день. Проблем не было. Не было до тех пор, пока в группе не появился полненький мальчик ― этакий крепыш ― двенадцатый по счету. Он отчего-то постоянно задирал дочь ― влюбился что ли? Понять поведение этого сорванца было невозможно. Я ни раз забирал ее из сада всю в слезах.

Мне пришлось обратиться к воспитательнице, и я от нее услышал:

― Этот мальчик и меня порой выводит из себя. Ну, что я могу поделать? Только лишь поставить его в угол. Правда, однажды я не удержалась и ладонью хлопнула его разок-другой по толстой попке. Толку никакого. Он еще не понимает. Думаю, ваша дочь должна сама ему ответить.

Мне многих трудов стоило убедить Машу дать отпор этому сорванцу. Ей трудно было переступить через себя, не сразу, но однажды она толкнула своего обидчика так, что тот перелетел через товарища, копавшегося рядом в песке, и упал, раскорячившись на глазах у всех детей на землю. От неожиданности девочка испугалась. Но нет, все обошлось хорошо. Мальчик поднялся, отряхнулся и больше уже ее не трогал. А вот мой внук Тема в подобном случае к привязавшемуся к нему на батуте мальчику отпор дать не сумел. Жалко, а проучить сорванца стоило, может у внука просто не хватило на то времени? Не знаю.

В детский сад и назад ― домой, мы с дочкой, часто ходили со стороны двухэтажных деревянных, ― с красивыми небольшими балкончиками, ― домишек, утопающих в зарослях цветущей по весне вишни. Сейчас там, в любое время года, довольно обыденно, пройдешь и не заметишь: повсюду огромные друг на друга похожие железобетонные здания. Никаких отличий вам не найти, ну лишь в названии улицы, да в номере дома.

Однажды, возвращаясь, мы решили немного времени поиграть, для чего перешли через дорогу на другую сторону и тут же углубились в сквер, затем, пройдя немного по аллее, постояли у обелиска ― большой плиты с вырезанной звездой и танком ― герою солдату, а после отправились на площадку для игр.

Для меня было неожиданностью встретить Михаила. Он гулял вместе с сыном Ефимом.

Я поздоровался и спросил:

― А вы случайно не в наш сад ходите? ― И назвал улицу, номер, желал от Михаила услышать: ― «Да-да». ― Но нет. Он улыбнулся и ответил:

― А мы вообще в сад не ходим. В том нет необходимости. У нас хватает неработающих всяких родственников и ближних и дальних. За мальчиком есть, кому присмотреть. ― Он сделал паузу, а затем продолжил: ― На днях я сдал в ремонт машину. Вот жду, как только сделают, мы с сыном отправимся к бабе Циле ― моей матери. Она живет в своем добротном доме на окраине Курска и давно его уже ждет. А затем, когда мой отпуск  закончится меня сменить Мария. Придет ее черед заниматься сыном и отдыхать.

Не знаю, наверное, дней десять, не больше, наши дороги пересекались: они, возвращаясь с парка, заглядывали в сквер, а мы по пути домой из сада. Нам было о чем поговорить. Михаил Хазарский импонировал мне. А еще моя жена дружила с его женой. Я, правда, у них дома не был, и Михаил у нас тоже, а вот моя Мария ― она довольно часто бегала в их подъезд, так как рядом жила еще одна ее подружка ― Валентина Гулишвили. Их, интересовали всякие там женские дела.

Наступил момент, и Михаила с сыном Ефимом вдруг не стало. Пропал. Я понял, что автомобиль отремонтирован, и в жаркой Москве Хазарским больше делать нечего. Это нам, не имеющим под боком родню, приходилось довольствоваться услугами, предложенными государством, а еще из-за аварии на Чернобыльской АЭС мы и наша дочь на долгое время были лишены летнего отдыха на природе.

Дочь спокойно отнеслась к тому, что однажды наш «кавалер» не появился в сквере. Детей на площадке было хотя и немного, но от скуки не умрешь: через день-другой у нее появился еще один «воздыхатель» ― Артем ― сын Валентины Гулишвили.

Произошло это случайно: я, встретившись с подругой жены у подъезда нашего дома, не удержавшись, обмолвился о наших прогулках с дочерью после детского сада в сквере, и она тут же изъявила желание приводить в него и своего Артема.

Правда, так продолжалось недолго. Молодая женщина работала в саду нянечкой и, по ее словам, очень уставала. Ей часто было не по себе от длительного общения с детьми и на работе, и дома. Это Валентину нервировало.

Не зря подруга жены, проявив все свои способности, сумела устроить сына в особую группу, в которой ребятня находилась круглосуточно с понедельника по пятницу: Артема отдавали лишь на выходные. Я так думаю, что, если бы можно было, так она определила своего сына и на большее время.

Моей жене ― эта самая Валька тоже предлагала помощь в устройстве нашей дочери, минуя препоны с предоставлением справок с работы о занятости ― ненормированном рабочем дне.

Мария тогда только что возвратилась из Кемерово после успешной сдачи экзаменов у себя в институте. Однако моя жена тут же воспротивились:

― Да ты что? Я так не могу. А что, если дочь нас забудет? Что если мы для нее станем чужими? Нет, нет и нет!

Для того чтобы отметить переход супруги на следующий курс и начало нового этапа в жизни дочери ― она пошла в детский сад, ― мы решили в выходной день выбраться загород и ярко эффектно для себя провести время.

Поднялись мы рано. И у меня, и у Марии спонтанно возникло желание отправиться на какую-нибудь экскурсию и прокатиться с ветерком по Москве-реке.

Обычно, у нас в холодильнике всегда имелось что-то из первых блюд. Это мог быть, например, борщ, щи, рассольник или же какой-нибудь суп, без разницы. А тут оказалось, что все подъедено. Пусто. Ничего.

Мне тут же, пока жена собирала дочку, пришлось торопливо налить в пятилитровую кастрюлю воды, забросить в нее курицу и поставить на плиту. Марии я объяснил:

― Сейчас, закипит и можно будет отправляться хоть на край света. У нас если не суп, то хоть будет какой-никакой бульон. Вдруг нам в городе не удастся покушать. Очереди в кафе сама знаешь, какие ― огромные, с ребенком не выстоять. А так дома будет возможность утолить и жажду а, набросав в миски сухариков, голод.

Мы уехали: в течении часа добирались до речного вокзала, отстояв большую очередь купили билеты, забрались в судно на подводных крыльях ― «Ракету». Уже в пути, я вдруг вспомнил, что не отключил плиту, и нам пришлось, не выходя на берег вернуться назад. Хотя нами было задумано на конечной пристани, покупаться в реке и позагорать, не получилось. Однако, как ни странно, эта наша поездка на запомнилась всю жизнь.

Что, я бы сказал: просто нам тогда повезло. Вместо бульона у нас была жареная курица. Это тоже неплохо. Но главное, не случилось пожара. А может мы его просто на время перенесли и всего лишь. Не знаю.

Мой товарищ Михаил Хазарский недолго отсутствовал, через какое-то время нашелся и заглянул в сквер, разыскав меня, ― мы тогда с Машей гуляли вдвоем, в одиночестве без компании Артема и его мамы.

― Знаешь, ― сказал он, ― у меня не было возможности сообщить тебе о своем отъезде, все получилось как-то внезапно.

Я успокоил его:

― Не было, так не было. Главное ребенка отвез без проблем. Теперь ты можешь за него не беспокоиться!

― Не скажи! Я ведь заглянул в сквер не только для того, чтобы извиниться перед тобой хотя это для меня также важно, ― Михаил сделал паузу, а затем продолжил: ― Забравшись в машину и отправившись на малую родину к матери, я кажется сделал что-то неправильное: при подъезде к Курску меня на дороге неожиданно задержала небольшая траурная процессия. Я снизил до минимума скорость и поехал за ней, а затем, ― будто Черт меня дернул, ― не обращая внимания на других автолюбителей, вывернул навстречку ― и обогнал ее. Ты, что скажешь, на сей счет? ― товарищ остановился. Я тоже следом за ним «тормознул» ― прекратил движение. Маша было дернулась, однако вырвать свою ручонку из моей пятерни не смогла и, почувствовав неожиданно боль, заплакала:

― Отпусти! Отпусти!

Я отпустил, и она резко, с недовольством взглянув на меня, вырвала из другой руки ведерко с формочками побежала на детскую площадку.

Мне трудно было сразу экспромтом что-то ответить Хазарскому: требовалось какое-то время сосредоточиться и обдумать приключившееся с ним событие. Я, толкнув товарища плечом вывел его из ступора и пошел следом за дочкой, Михаил за мной. Мы добрались до ближайшей скамейки и уселись недалеко от песочницы, где играла Маша.  Я тут же едва мы устроились открыл рот и начал неторопливо говорить:

― Мы русские люди по своей природе отличаемся от людей Запада и США не только менталитетом. Мы в душе ― язычники. Наверное, оттого большевикам в семнадцатом году удалось довольно быстро сделать из нас атеистов. Для народа, конечно, не для всего, этот шаг не был уж очень тяжелым. Однако мы не забыли о множестве бытующих у нас суеверий. Они нам достались из далеких времен идолопоклонничества. Мы их впитали с молоком матери и без них просто никуда, ― я взглянул на Михаила, пытаясь влезть ему в мозг:

― Ты ведь не совсем уж и русский? Так? Я, прав! ― и, не дождавшись от него ответа, продолжил: ― А значит, можешь забыть об этом событии и не думать. Нет его и все тут!

Однако этого было мало, мой товарищ, выслушав меня, отчего-то не воспрял духом. Он, поерзав на скамейке сказал:

― Ладно, постараюсь забыть! Главное, во всем этом случившемся, чтобы без последствий для ребенка. С меня то, что с гуся вода!

Для того чтобы несколько смыть у него от поездки к матери в Курск неприятный осадок, я рассказал Михаилу о забавном случае из своего детства: соседка баба Паша часто попадалась мне, школьнику не только утром, но и в другое время дня с ведрами, не всегда с водой и я боялся, как бы она вдруг не перешла дорогу пустой, тогда двойки не миновать.

Мы тогда посмеялись, он ― неохотно и разошлись.

Прошло время. Я, пересекаясь с Михаилом Хазарским, останавливался, заговаривал, однако отчего-то не видел в его глазах особой радости. Молодого мужчину что-то угнетало. Я, это чувствовал. Меня так и тянуло за язык спросить у товарища в порядке ли он? Но, я молчал, а вдруг мой сосед все еще продолжает мучиться из-за того обгона траурной процессии? Мое невольное внимание могло его всколыхнуть и напомнить о неприятном событии. Не следует влезать, захочет, не преминет, сам обо всем расскажет.

Однако мой товарищ ничего не рассказал, сообщил по прошествии многих лет в своей, переданной мне коленкоровой тетрадке. Я, разбирая его записи, понял, что был близок к истине, правда, произошло это уже не в зажиточном СССР, а в совершенно другой стране, слабой еле барахтающейся на плаву, в Российской Федерации.

В жизни у каждого из нас хватает событий, на первый взгляд обычных ни чем не примечательных, но отчего-то знаковых. Они-то во многом и определяют нашу судьбу, судьбу наших близких и знакомых людей. О том мы начинаем задумываться лишь однажды, занявшись анализом прожитых лет. Ну, например, выйдя на заслуженный отдых ― на пенсию. Не зря же, чтобы у нас «простых смертных» не было времени разбираться, возраст выхода на эту самую пенсию неожиданно увеличили: мужчинам необходимо теперь проработать шестьдесят пять лет, а женщинам шестьдесят. Не дает власть заниматься даже своими родными внуками. Не знаю, ― чего она боится? Не так их воспитаем? Родившиеся и прожившие много лет в СССР люди, радевшие за мир, труд, братство, равенство и счастье всех народов Земли уже не способны привить «молодым строителям капитализма» нужное для политиков правильное мнение, ― что в жизни для человека главное ― «бабки» и оттого их всех из процесса воспитания ― долой!

 

Глава 4

Мне знаком анекдот восьмидесятых годов прошлого века. Он наверняка известен ― многим из вас. Гласит так, что по национальности все люди на Земле ― евреи, но только не все о том знают. И те, которые не знают, живут плохо. К миру все евреи должны относиться настороженно и считать, его для себя открыто враждебным. У тех, у кого в голове другие мысли они постоянно сталкиваются с проблемами, порой не разрешимыми. Их жизнь никогда не будет самодостаточной. Они не способны  бороться за место под солнцем: лезть из кожи, а еще приспосабливаться.

У моей жены Марии отец был Ефим, дядька Иосиф, у меня, когда я забрался в Интернет и стал искать своих родственников в далеком прошлом, нашел очень много людей с чисто еврейскими именами: Илларион, Исаак, Давид и так далее.

В посаде Щурово жили не только одни старообрядцы различного толка, но и много было среди них евреев. Не зря же у них в центре поселения напротив парка стояла синагога ― свой храм.  Я его не застал. Он был разрушен, возможно до моего рождения. На его месте сейчас находится дом моего учителя.

Евреи в большей своей массе врачевали, занимались шитьем обуви, клали печи, плотничали, то есть были ремесленниками. Мои деды, дядьки, да и отец тоже занимались ремеслом. Дед Иван Павлович мог подшить сапоги, отлично справить печь, даже срубить дом. У него руки, как сейчас говорят росли из нужного места.

Тех евреев, которые из посада во время Великой отечественной войны не убежали, фашисты расстреляли на одном из Цегельников. Мои родственники уцелели и немецкую оккупацию пережили благополучно. Я не знаю пострадавших. Правда, тогда среди них специфических имен, исподволь указывающих на еврейскую национальность, уже не было. Сплошь одни Иваны.

У нас в заводском общежитии среди основной массы русских, работающих по лимиту, однажды случайно затесался еврей с непонятным именем Беник и, что очень странно, штаны не протирал: устроился на работу кузнецом в горячий цех, трудился неплохо. Парень прибыл в Москву из южных краев страны с местечка под названием Куба. Причин, толкнувших его покинуть родной поселок и отправиться за тысячи километров, я не знаю. Ну, не для того же, чтобы вместе со мной носить в журнал: «Юность» стихи и мечтать о том, что их однажды напечатают?

Моя кровать и его стояли напротив, Беник среди других ребят, ― в комнате нас проживало шестеро человек, ― в друзья отчего-то выбрал меня. Это ни о чем не говорило. Возможно, я был ему интересен, так как тоже писал стихи, а еще он любил со мной разговаривать. Наши беседы могли длиться часами.

Этот мой товарищ ― еврей, причин я не знаю, возможно, для общения время от времени посещал синагогу и ему знакомые люди для закрепления в столице предложили невесту, дали ее адрес. Беник через справочную службу получил информацию, как проехать до ее дома, а затем долго приставал ко мне, уговаривал съездить вместе с ним на смотрины девушки. Я отнекивался, у меня попросту не было времени, он же отчего-то отправиться знакомиться без сопровождения не мог, страшился. Для него это было непривычно.

Однажды. я все-таки выкроил время и ответил своему товарищу согласием, после чего мы стали собираться.

У меня был выбор: из своих многочисленных костюмов я одел ― бордо, с расклешенными брюками и двубортным пиджаком, а Беник ничего не придумал, как облачиться в обычную повседневную одежду, в которой он прогуливался по выходным в городе. Меня это несколько покоробило, и я не смолчал:

― Не помешало бы, и принарядиться, ― но мой товарищ отчего-то моему совету не внял лишь махнул рукой.

На тот момент, я работал инженером и уже подумывал о поступлении в аспирантуру. Однако не был женат.

Девушка, к которой мы отправились знакомиться, жила с родительницей в двухкомнатной квартире. Она оканчивала институт и в будущем должна была стать вирусологом. Отличная специальность. От нее мы узнали, что она пошла по стопам отца, он трудился в научно-исследовательском институте и, если бы не погиб в ДТП, сейчас имел бы звание доктора наук.

Мой товарищ еврей явно ей не подходил ― не то образование. Это стало заметно сразу же после того когда он открыл рот. Не мог Беник правильно вести беседу, часто перескакивал с одной темы на другую, а еще был не сдержан в эмоциях и невпопад смеялся. Мне приходилось сглаживать его промахи.

Чего там говорить: простой рабочий парень. Я не был женихом, но девушка, да и ее мать вдруг неожиданно уцепились за меня. Они отчего-то увидели во мне не русского, а еврея. При прощании, женщины пожелали во чтобы то ни стало, снова с нами встретиться. Я дал согласие, в случае если Беник того пожелает. У меня не было желания переходить дорогу своему товарищу, а он то ли сам стал к ним ездить, то ли испугался и, видя симпатии девушки ко мне, неожиданно о женитьбе вдруг позабыл.

Не помню, наверное, еще тогда ко мне закралась в голову страшная мысль: а может, я отношусь к тем евреям, которые не знают о своей принадлежности и оттого мне живется не так как им, порой: ну, просто хреново. Этот вывод мне пришлось сделать еще и из-за того, что меня на заводе на освободившееся место начальника лаборатории отчего-то не поставили: нашли еврея, хотя я по всем статьям подходил. Мне бы, наверное, подобно Винокуру, одному из родственников жены Марии, занимающимся поиском своих еврейских корней, нужно было бегать и везде заявлять: я еврей, я еврей, я еврей и всего лишь. А дальше все бы само пошло как по маслу. Не заявлял. Уж очень я скромный.

 

Михаил Хазарский, по профессии был журналистом, работал в одной из известных московских молодежных газет. Я тоже одно время пробовал себя на этом поприще. Правда, на порядок ниже ― в заводской многотиражке, ― месяцев шесть я был ответственным за досуг читателей, ― собирал и редактировал материал для четвертой странички, а еще и сам не ленился, изо дня в день строчил и размещал статьи, как под своей фамилией, так и используя различные псевдонимы. На страницах этой газеты было много опубликовано и моих стихов. Одно из них «Подорожник», посвященное мной матери было рекомендовано известным поэтом Александром Филатовым. У меня сохранилась его книга: «Прекрасное ― в людях» с дарственной надписью. Я берегу ее и часто заглядываю, чтобы почитать.

Мое приглашение на работу в заводскую газету было вызвано тем, что я часто бывал в редакции, ходил на занятия литературного кружка: писал стихи и рассказы, часто с ними выступал во Дворце культуры перед работниками завода, а однажды не удержавшись и на предложение кого-то из сотрудников настрочил несколько небольших статей о передовиках производства ― молодых парнях с которыми работал.

Мои эссе оказались очень удачными их опубликовали, после чего меня вызвали к руководству заводской газеты.

Я помню то волнение, которое испытал, когда не громко постучался в кабинет главного редактора и, получив в ответ громкое:

― Да-да! Войдите, ― открыл дверь.

В небольшом помещении за большим двух тумбовым столом старой работы, спиной к окну, сидел довольно обычный человек, правда, в добротном костюме и, указав мне рукой на стул, предложил присесть.

Тогда все средства массовых коммуникаций были под контролем коммунистической партии Советского Союза. Ленин, основатель государства, был умный человек, он знал, что делал. Газету курировала партийная организация завода. Сейчас у нас никто на государственном уровне не занимается медиапространством все пущено на самотек. Оно отдано «торгашам». Ладно, газеты ― их никто уже не читает, ― но, взять хотя бы Интернет, что там только творится. «Крышу» враз может снести. Наша ошибка в том, что мы не там «гуглим» ― ищем, а если там, то нам все еще доверчивым не тот материал подсовывают, не те фильмы показывают. Нашими «советскими мозгами» заправляют ― на малых экранах ― Ютюб, а на больших ― Голливуд. Идеология, исходящая от США нам не нужна! Я думаю, что давно настала пора во всем этом разобраться и снова отдать средства массовых информаций в управление, правда, не одной отдельной партии ― КПСС, как это было, а нескольким большим, участвующим на выборах во властные структуры. Они должны формировать наше мировоззрение.

Что я выяснил для себя: Главный редактор был человеком продвинутым: ― читал труды Ленина, Маркса и Энгельса, понимал политику партии нашего государства. Для начала этот довольно обычный на вид человек, сообщил мне о том, что на прошлой неделе наше предприятие посетил известный писатель-коммунист из США Майкл Дэвид и дал мне почитать, оставленное им письмо к трудящимся нашего завода. Едва я ознакомился с его содержанием, прочитав подстрочный перевод, он тут же попросил меня написать о нем статью. Я был ошарашен, не знал, что и ответить, в знак согласия лишь кивнул толовой.

После начался расспрос: имя, отчество, фамилия, должность, в подчинении кого я нахожусь. И лишь только я сообщил как зовут начальника отдела тут же услышал:

― Я должен буду ему позвонить. Он будет приглашен на партком завода, и мы ваше временное отстранение от работы уладим. Зарплату, ту, которую вы получали у него, мы сохраним, вы ее будете получать в своем отделе, а еще ― в зависимости от ваших успехов, я от своего имени, время от времени, буду выписывать вам премию. Я думаю, вы останетесь довольны, ― он помолчал, а затем вдруг неожиданно спросил:

― Да и еще, у меня один простенький вопрос, вы по национальности кто? Ну, это если не секрет!

― Не знаю! ― ответил я и опустил глаза: ― По паспорту русский. ― Тогда в документах СССР прописывалась графа о принадлежности человека к тому или иному этносу. А еще, мне на тот момент был известен анекдот о том, что все люди на земле евреи.

― Это, хороший ответ. Он, меня устраивает, ― сказал редактор и полез в ящик стола, достал бутылку с вином и два граненых маленковских стакана. Тут же налил их доверху и неожиданно предложил мне выпить за мое новое назначение.

Я взял стакан и аккуратно, ― он был полон до краев, ― чтобы не разлить красное, ну что та кровь вино ― не останавливаясь залпом выпил. Он тут же вышел из-за стола, и мне бросилось в глаза во всем его виде что-то еврейское, хотя по фамилии этот пожилой человек явно был татарином. Главный редактор тут же пожал мне руку. Затем, похлопав по плечу, выпроводил из кабинета.

― Завтра, я вас жду на новом рабочем месте! ― сказал он, и мы расстались.

На следующий день я стал работать в газете и первым делом принялся выполнять задание Главного редактора. Через неделю мой материал об американском писателе-коммунисте вышел на первой странице газеты. Для того чтобы заинтересовать читателей я использовал его книгу о Советском Союзе. Она мне попалась на глаза в ближайшем магазине, расположившемся напротив завода, далеко ходит не пришлось. Главный редактор тогда вызвал меня в свой кабинет и лично поблагодарил.

Обстоятельства сложились так, что я мог из разряда внештатных сотрудников войти в состав редакции, так как работник, которого я замещал, получил инвалидность и ушел на пенсию. Я бы, наверное, остался, но не помню уже кто, однажды отозвав меня в сторонку, сказал: «Я слышал, ты хочешь быть писателем, ― мой тебе совет: ― сто раз подумай, не лезь в журналистику. Увидишь, пройдет время, и ты забросишь свое писательство. Не до того будет. Тебя заест текучка».

Поразмыслив, я ушел из газеты. Мне стало жалко долгих шести лет, потраченных на учебу в институте. Я был «технарь» ― специалист неплохой, на заводе меня ценили и со мной считались. А еще, я на тот момент хотел уйти в науку, было желание. Мне, трудно судить, каким бы я мог стать журналистом. Да, я бегал в МГУ, ― меня устроил в этот университет Главный редактор газеты, ― на ускоренные курсы, получал там знания. Хотя лекции читали маститые профессора, но этого было недостаточно и оттого уверенности у меня, что я могу достичь больших высот в журналистике, не было. Настрой у меня был совершенно другим. Мне хотелось писать книги.

Главный редактор газеты, узнав, что я намерен уйти, вызвал меня к себе в кабинет для последнего разговора:

― Семен Владимирович, я вас уважаю и прошу прежде хорошо подумать. Хотите, я зачислю вас в штат? ― И тут же в полголоса проговорил: ― Правда, я это место уже обещал другому…. Вы знаете кому, ― помолчал и, махнув рукой, продолжил: ― А-а-а, никуда он не денется. Те люди, которые ждут годами, могут подождать и еще не один год, ― тут же полез в стол: ― На чистый лист, ручку, пиши заявление.

― Нет! Нет! И нет! ― ответил я и, сглотнув слюну, продолжил: ― Я не хочу, чтобы вы из-за меня чувствовали себя неловко. ― У меня была и другая причина: мне в моем отделе поставили жесткие условия. Держать за мной долго место никто не намерен был. Я тогда работал старшим инженером. У меня в подчинении были люди. Одна из них Леся. Они за меня были горой и из отдела отпускать не хотели.

― А еще, этот человек, претендент на освободившееся место. ― я не назвал его имени, ― можно сказать, за то небольшое время моей работы в газете стал для меня наставником. Я не смогу, находясь рядом с ним, смотреть ему в глаза?

Мне удалось тогда без скандала вернуться в отдел. За счет этого я и продвинулся в очереди на квартиру: за меня хлопотал сам начальник отдела, иначе бы для меня, для Марии и нашей дочери не было бы ― 1984 года. Жизнь была бы совершенно другой. И не знаю, до конца не уверен, нужна ли была мне такая жизнь.

Однажды, Хазарский, узнав о моей работе в многотиражке и о том, что я пописываю рассказы, смеясь, сообщил:

― Ну, ты весь в меня. Правда, с некоторыми отличиями. Я тоже как ты люблю писать, меня тянет, даже как-то хотел засесть за роман, однако отчего-то постоянно не хватает времени, о чем очень сожалею. ― Что я еще узнал из биографии своего нового товарища: он закончил на отлично спецшколу с углубленным изучением английского языка, а вот институт выбрал не тот.

― Это все из-за того, ― сказал Михаил, ― послушал мать. Она очень хотела, чтобы я стал журналистом-международником. Я пока им еще не стал и не очень-то уверен, удастся пробиться или же нет? Мне нужно было бы учиться в литературном институте. А то, что получается? Все мои рассказы за исключением ранних, больше напоминают статьи или же эссе. А в последнее время и вообще ношу, ношу мысли в голове, хочу присесть за стол, излить их на бумагу, но как-то не получается, то одно отвлекает, то другое…. Через день-другой все неожиданно куда-то ушло, будто и не было, ― выветрилось. Вот так!

Я, выслушивая жалобы подобного рода своего нового товарища, часто подбадривал его. А однажды, не удержавшись, похлопал по плечу и сказал:

― Да не переживай ты так. Какие наши годы. Все еще впереди. ― А он, однажды заглянув мне в глаза, похвалил за то, что я поступил правильно: ― Журналист, Семен ― это журналист и с писателем его ни в коем случае путать не следует. Я думаю, придет время и дождусь от тебя хороших книг, ― помолчал и в раздумье произнес: ― Ты, наверняка, что-то пишешь, этакое большое, серьезное? Роман или же большую повесть. Если не секрет, что?

― «1984»!

— Это, что, такое название? ― спросил Михаил и серьезно, как-то по-особому похлопал меня по плечу.

― Да, ― ответил я.

― Ну, ладно, хорошо, но я уже где-то такое слышал, ― сказал он в раздумье. Я не стал отвечать, где и с чем это название связано. Это моя книга и в ней мои события, мои мысли, не чужие. Его ассоциации пусть останутся при нем. Он человек умный, сам догадается. Времени для того у него достаточно. Вся жизнь.

― Ты напишешь, этот свой «1984»! ― продолжил Хазарский: ― Я уверен в том, а вот от меня ― каких-либо творений, не жди! Не бывать такому. У меня в последнее время даже при работе над рассказом возникают проблемы и не только из-за недостатка времени. Мое любопытство все более становиться журналистским, а не писательским: на до мной довлеет несовпадение интересов присущее этим двум профессиям. Оттого мне иногда бывает не по себе, особенно на работе. Я часто, склонившись над рабочим столом, просто боюсь, что в какой-то момент из-за недостатка информации могу, невольно, не заметив того скатиться к обычному художественному вымыслу. А этого при написании статьи, ну никак допускать нельзя.

Моя жена трудилась в библиотеке, и я мог читать хорошие книги. Это, уже после она ушла вместе с дочерью и сыном в школу, переквалифицировавшись в педагога. В том была необходимость. А тогда я был наисчастливейший человек, так как за хорошими книгами «выстраивались» пребольшущие очереди, другими словами, нужно было записаться в тетрадь. За очередью следили общественники. Взять ту или другую книгу, минуя их, нечего и думать. Однако для Марии это не было проблемой, а значит и для меня.

Однажды, встретившись с Михаилом у дома, я не удержался и предложил ему для ознакомления почитать одну из новинок нашего прозаика Ильи Штемлера, по манере письма, очень смахивавшего на американца ― Артура Хейли. Он обрадовался, и этот мой поступок послужил последующему обмену между нами книгами.

Одним из первых, в нашем кругу, я прочел произведения Пастернака, Солженицына, Довлатова и других, опальных писателей в СССР. А однажды, неожиданно Хазарский принес мне книгу Джорджа Оруэлла: ― «1984». При этом товарищ, взглянув на меня, хитро улыбнулся. Мне стало понятно: он догадался.

О романе Михаил высказывался довольно лестно, правда, не вслух, а отчего-то шепотом. Книга, считал он, была написана о нашей стране. Я, прочитав ее, запротестовал и не шепотом, как он, а громко.

― Михаил, да она же написана об Англии. Название: «1984» ― случайно. Его дало издательство. Это перевертыш последних двух цифр ― даты, когда Джордж Оруэлл принес свой роман для просмотра редактору, ― я взглянул на товарища и продолжил: ― Ты бы сел писать роман, не имея перед глазами названия? ― Я бы, нет. ― Помолчал: ― Нет названия, значит, нет и книги. Так ведь?

― Да-а-а, ты тут прав! ― неторопливо ответил мой товарищ: ― Но, я думаю, что оно у него было, ― и Хазарский постукал указательным пальцем себе по голове: ― Он им просто не афишировал. «1984» ― это, не название. Название, возможно следующее: «Старший брат смотрит на тебя» или что-то подобное. Книга же вышла после смерти автора, а это многое значит.

Я чувствовал, что Михаил чем-то озабочен. Он не хотел предо мной открываться, а я был тактичен и на него не давил.

― Михаил, я от этого Оруэлла просто в ужасе, сколько дури сидело в голове этого в прочем неплохого писателя. Надо же такого наворотить, хорошо, что это все на бумаге, а не в жизни. Уму непостижимо. Я понимаю, что он эту свою галиматью писал в тридцатых-сороковых годах нашего века, когда над Великобританией никогда не заходило солнце. Чем тебе не страна ― «Океания»? А еще Англия, на тот момент имела большую государственную собственность. Отсюда ― он вывел англсоц. ― Но это ведь не так! ― Я немного потоптался у подъезда и, видя, что мой товарищ все еще несколько не в себе, и уходить не собирается, продолжил:

― Ты, меня понимаешь, представь государственная собственность в капиталистической стране? Она ни в коем случае не является общественной, хотя бы по причине того, что ею заправляют буржуи. Ни для кого не секрет, но и наша значительная часть населения страны тоже общественную собственность не считают своей, а должны. Мы говорим «о советском человеке», но его еще пока нет, не созрел. Отсюда твоим Оруэллом не зря придуман «старший брат», у которого ничего не утаишь и не утащишь. А он, этот «старший брат», достаточно иметь определенное сознание и конечно, при этом еще и изобилие, не нужен. В настоящее время изобилие под вопросом, оно возможно лишь при искусственном интеллекте и полной автоматизации процессов производства ― АСУПП. У нас в стране достаточно специалистов. Ты о них слышал ― это Кузнецов, Глушко и другие эвээмщики. Они обращались еще в шестидесятых годах к Никите Сергеевичу Хрущеву с ― нашему Генеральному секретарю с предложением доверить им верстку Госплана с помощью электронно-вычислительных машин. Не разрешил. А зря! Было желание обкатать систему этих специалистов в Чили, но коммунист Луис Корвалан, выбранный народом президент, был свергнут, и на его место пришла хунта. Вот так! А сейчас мы на грани больших перемен. То ли капитализм рухнет, то ли…. ― я замолчал, не договорив. ― Мой товарищ тут же усмехнулся и сказал, глядя мне прямо в глаза:

― Семен, успокойся не кричи на всю улицу, не нужно, ты уж лучше возьми в руки очередную книгу Ильи Штемлера и посиди. Это литература, разрешенная, и может быть использована для домашнего чтения. ― Сам же Михаил отчего-то интересовался Оруэллом. На мое предложение прочитать Замятина: «Мы» ― книгу, которой когда-то увлекался Джордж или же найти что-нибудь из книг его товарища Олдаса Хаксли. Ну, например, «О дивный новый мир». Журналист отчего-то не реагировал и отнекивался.

Наши с ним рассуждения касались утопического социализма. Наверное, все люди рано или поздно проходят через это. Было время Владимир Ильич Ульянов зачитывался трудами Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы и Роберта Оэуна.

Я не хотел замечать изменений, которые происходили в голове у Михаила Хазарского, даже  однажды на вопрос соседа грузина по площадке, напоившего меня чачей, ― не пить было неудобно, ― «А че этому еврейчику от тебя нужно?» ― удивленно, будто не зная воскликнул: «А че он еврей? ― И уж затем: ― «А пес его знает!»  ― задумался, отказавшись от дальнейшего разговора. Я, не раскрылся. Не было у меня желания обсуждать с посторонним человеком, хлебосольным соседом, ― моего товарища. Мне на тот момент по непонятной причине его отчего-то было жалко. Эх, Михаил-Михаил, куда ты катишься?

Увлечение Хазарского мне стало понятно несколько позже, когда стала рушиться наша страна. Не запросто так из страны выперли Буковского, Солженицына, Зиновьева, Довлатова, и многих других? Им чтобы уехать на Запад или же в Америку нужны были очень значимые аргументы. Не знаю, как где? Наверное, при переселении в Палестины на земли образованного нашей страной и США ― Израиля у отъезжающих евреев в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века и позже не было необходимости охаивать страну, а вот в других случаях, они уж точно были обязаны кинуть вслед на наши головы увесистый камень.

У многих моих знакомых писатель: «Одного дня Ивана Денисовича» и сейчас по прошествии многих лет вызывает чувство брезгливости. Вначале он предал свой народ, страну, а затем вдруг из-за необходимости вернуться назад, объяснился, отчего так сделал. Довлатов тот пошел на поводу у своей жены. Та, возможно, что-то плохое говорила в американском посольстве о нашей стране, а он несколько с запозданием отъехал следом за своей супругой, как довесок. Шлеп и там. Ему писать свои рассказы, как и пить горькую, было все равно где. У меня вопрос? Он, что влился в американскую культуру? Нет! Да и многие другие, отъехавшие на ПМЖ «за бугор», не добились больших успехов. Эти, некоторые всего лишь исключение, не более того. Не зря говорит русская пословица: «Там где родился, там и пригодился».

Жить в разваливающейся стране всем людям тяжело и тем, для которых СССР был родиной, и ― не родиной. Не зря же китайцы говорят: «Не дай Бог родиться в годину перемен». Мне памятен «Чернобыль», тогда здорово бабахнуло на АЭС и задело близлежащие города, окутав их радиоактивной пылью. Русские люди ― многие остались и держатся до последнего ― живут и поныне на зараженных землях, а вот евреи в большинстве своем уехали, например, из пострадавшего Гомеля ― белорусского города, престижного среди этого народа их убежало десятки тысяч. Я не обвиняю евреев. У них есть своя родина ― Земля обетованная ― Палестины и они в других странах, да и в СССР большей частью были и есть хорошие приспособленцы. Не зря же им за это от всех народов и достается. Здесь можно вспомнить Европу. Она выкосила десять израилевых колен. Наиболее известное, уничтожение евреев произошло во времена Адольфа Гитлера, называемое: Холокост. Два колена, переселившихся в Хазарию, лишь и сохранились, затем в который раз «водою растеклись» по всем западным странам, заполнив бреши ― города и другие большие селения. То, что Михаил Хазарский готовился что-то предпринять, я узнал, когда он, однажды остановив меня у подъезда спросил:

― Семен, мне неудобно, но я все порываюсь задать тебе вопрос: ты по национальности, случайно не еврей?

― Национальность у евреев определяется по матери, так? ― спросил я и заглянул в карие глаза приятеля.

― Да! ― ответил Михаил.

― У меня ситуация, следующая: моя родительница из села ― хохлушка, то есть русская, но из приграничья, из породы тех людей, которые всегда были хитрее русаков из глубинки. А еще, скажу не в обиду, да ты и сам знаешь эту пословицу, что, когда родился хохол, еврей отчего-то плакал… ― я собирался продолжить свою речь, но Хазарский, не удержавшись вдруг перебил меня и невнятно проговорил себе под нос: ― А когда еврей станет президентом, все хохлы заплачут кровавыми слезами. ― Я переспросил его, а он, усмехнувшись в ответ хмыкнул: ― Да так, ничего. Это мысли вслух и всего лишь.

― Так вот, ― продолжил я: ― У меня многое от матери, но и от отца достаточно, а он ― москаль, старообрядец, как и мой дед, и мой прадед. Этим все сказано. Не обессудь!

― Ну, не знаю, ― сказал Михаил: ― Евреи, не все иудеи, среди них хватает и христиан. Христианство в Россию пришло во времена Владимира из Византии, то есть из Константинополя в столичный город Киев так? ― и взглянул на меня, ― а вот после хлынули всякие миссионеры и очень много их было из Иерусалима. Они распространяли свое учение в Москве и других городах страны, менее значимых. Не зря же у одних было распространено креститься щепотью, а у других двумя перстами. Отчего спрашивается евреи уживались в большей части в поселениях среди старообрядцев, ты готов мне ответить?

Хазарский в чем-то был прав. У меня в роду могли быть еврейские корни. Он тогда заставил меня задуматься. И это неспроста: время тогда было нехорошее, впору не перекрестившись из дома не выходить, люди болтали о какой-то перестройке. Один мой товарищ со слюной на губах утверждал, что после перестройки непременно нужно ждать перестрелку. Так в будущем и случилось. Не зря же однажды в Москве танки стреляли по «Белому дому».

Сын Михаила и Марии ― Ефим в детский сад не ходил. Не знаю, с чем это было связано. Может они не хотели, чтобы он подобно деревцу пускал корни в землю СССР, а уж затем в РФ ― Российской Федерации. Ладно, они люди взрослые и к трудностям им не привыкать, нужно будет ―так и потерпят, а какого в новом мире ребенку, имеющему советские мозги? Не дай Бог ему жить в другой стране, которая должна впоследствии стать ему родиной и не прослыть в окружении мельтешащей в школе детворы изгоем, а хуже отщепенцем.

То, что я уловил незримые перемены в стране, озадачило моего товарища. Он стал реже попадаться мне на глаза. Не было нужды! Зачем? Я же не был евреем, ну в крайнем случае не желал им быть, так как намерений уехать у меня не возникало, а значит и обсуждать то, что меня не касалось было нецелесообразно.

Как-то, я остановился на мысли, уловив сходство интеллигента Михаила с соплеменником работягой Беником, с которым одно время жил когда-то в заводском общежитии. Нет не внешнее. Тот был, ну очень южных кровей, чем-то похож на азербайджанца, а Хазарский ― на европейца. У них был один менталитет. Дело заключалось в том, что, когда работяга, из далекого юга России перетащил в столицу еще и своего брата, устроил его на наш завод, он отодвинулся от меня, я бы сказал, обособился: «Два еврея это организация». Это не мои слова. Я просто стал не нужен Бенику. Правда, ненадолго, до тех пор, пока его брат не стал выпивать, прогуливать на работе и начальство завода поставило вопрос об его увольнении с завода. И вот этот самый Беник приткнулся, принялся жаловаться на брата спрашивать у меня совета. Наша дружба вновь возобновилась. Чего-то подобного я ожидал и от Хазарского. И дождался все произошло, как и следовало должным образом. Михаил, не знаю, случайно или же по другой причине, вдруг попался мне на глаза: наши пути снова пересеклись. Он долго тряс мне руку, а затем с жаром описывал свою сотую поездку к бабе Циле в Курск, на свою малую родину и я должен был ему, как и когда-то Бенику посочувствовать ― снять напряжение.

― Там у меня родня и не только…. Хочется со всеми встретиться поговорить. Мы ведь близкие люди. А они меня не хотят слушать.

Он готовился к отъезду и его жена, и их дети, и их родители, и тетки, и дядьки и уперлась лишь одна эта самая родительница Михаила ― баба Циля: ― «Я русская! Русская до мозга костей! Не поеду и все тут! Я выросла не в Америке, здесь в СССР. Я не предам страну». ― Она осталась. И не только она. Был еще один не согласный, я уже не помню кто? Возможно, двоюродный брат Михаила. Хотел остаться с бабой Цилей и внук ― Ефим. Ох, как он плакал ― навзрыд. Но кто его будет слушать, а тем более следовать воле несмышленыша?

На уговоры своей матери, ― Михаил безуспешно потратил целый год, ― ему пришлось остаться и отправить своего мальчика учиться в первый класс ― не США, как того хотелось, а ― России. Правда, Ефим Хазарский был устроен в престижное частное учебное заведение ― лицей. Тогда такие школы только начали организовываться. За обучение в них нужны были немалые деньги. Деньги для евреев, не проблема. Сколько нужно было столько и заплатили.

Я и Мария свою девочку устроили в специальную школу с углубленным изучением английского языка на тот момент еще бесплатную, хотя что-то заплатить нам все же пришлось. Правда, при поступлении в такую школу нужно было дочери сдавать экзамены. Однако мы занимались с Машей ― готовили ее и оттого сдюжили.

Дочь у нас умела считать до двадцати, складывать и отнимать числа, решать несложные задачки, читать и не только на русском, но и на английском тоже. Не зря же мы водили ее на всевозможные обучающиеся кружки.

Отправившись сдавать экзамены мы переживали больше, чем наш ребенок. И не напрасно в первую школу Маша, сдав экзамены не прошла по конкурсу, затем в другой ей, несмотря на хороший результат отказали из-за боязни обострения пиелонефрита: незадолго до этого дочь переболела этой болезнью и стояла в поликлинике на учете. Лишь только в третью в нескольких остановках от дома мне удалось Машу устроить. Она успешно сдала экзамены и вошла в пятерку лучших претенденток на зачисление. Поездки из одной школы в другую не прошли даром. Девочка научилась преодолевать трудности и морально не пасовать иначе бы ей не поступить. Не знаю кто больше прыгал от случившегося события? Не это главное.

Мне памятен день ― Первого сентября. День знаний. Я даже снял фильм на любительскую видеокамеру, после много раз его прокручивал в кругу семьи.

Мой сын Женя однажды пытался наш накопленный за годы видеоматериал оцифровать, но при пожаре это все, если не сгорело, то потерялось. По-хорошему мне следует найти время и заняться его поиском на чердаке добротного каменного дома в Щурове. О-о-о там многое можно найти и даже то, чего нет.

Тема Гулишвили, Света ― дочь медсестры отправились учиться в обычную школу, через дорогу от дома. Их родители к выбору учебного заведения для детей отнеслись проще чем мы. «Нужно будет ребенок сам найдет себя в этой жизни и достигнет нужной высоты», — вот слова помощника ректора пищевого института. Что сказал отец Артема мне неизвестно. Да это и неважно.

Наши отношения продолжали развиваться. Хотя одно время и был в них какой-то перерыв ― заняты били сами собой и было опасение, что праздновать день рождения дочери нам придется без Ефима Хазарского, но нет, однажды в проеме двери я вдруг неожиданно увидел его вместе с матерью, он нес моей дочери подарок.

Зря, Михаил бегал, суетился: ничего у этих евреев с отъездом в Америку не складывается, ― подумал тогда я. Да и что им там делать? В СССР они построить социализм не смогли, ― как вариант — это попробовать сделать в США. Нет, не реально. Ну, если только ― развалять еще одну страну. Они любят везде создавать проблемы. Правда, я скажу: не для себя, а обычно для людей той страны, в которой им посчастливилось жить.

«Мальчик ― Ефим Хазарский успешно закончит первый класс, затем последует ― второй, третий и так далее ― подумал я, ― не бросят же они бабу Цилю?». Но нет. Что-то у них внутри щелкнуло: лишь только остался позади учебный год, они, засобирались. В какой-то миг выяснилось ― Валька Гулишвили ― наиболее близкая подруга Марии ― супруги Михаила, а отчего-то не моя жена. Оно и понятно: их квартиры находились на одном этаже ― рядом. А еще мне припомнилось то, что однажды, когда Мария ездила к бабе Циле ― матери Михаила, уговаривать ее поехать в США вместе с ними, Хазарский столовался ни где-нибудь ― у Вальки. Она его кормила щами, котлетами с жареной картошкой и поила компотом.

Гулишвили бегала по друзьям и знакомым, предлагала им вещи Хазарских. За несколько месяцев многое из квартиры было продано. Кое-что по мелочи они раздали. Моя жена притащила на память пиалы, туески и какие-то баночки для сыпучих продуктов, а еще мне пришлось однажды подняться к ним на этаж и забрать раздвижной диван-кушетку. Мы ее поставили в нашей большой кухне, правда, после, заметив клопов, я пока они не распространились по всей квартире, матрац тут же выбросил на помойку и заменил его другим ― своим, а еще щедро поработал баллончиком с химией. Этот диван-кушетка сыграла важную роль в жизни Ефима ― сына Михаила и Марии Хазарских. Да он и сейчас стоит у нас на кухне.

 

 

Глава 5

Что можно сказать о восьмидесятых годах прошлого века? Многое и ничего. У людей были такие же запросы, как и у многих сейчас: они стремились получить хорошее образование, устроиться на престижную работу, парни ― удачно жениться. девушки ― выйти замуж, обзавестись дружной семьей и уютной квартирой, дачей, машиной, растить детей и заниматься их воспитанием. Правда, всего этого они желали достичь своим трудом, а, не случайно ― вдруг, неожиданно выиграв в лотерею у судьбы. Халява тогда была не в почете, существовал даже лозунг: «Кто не работает, тот не ест», а это означало, что всего следовало достигать только трудом.

Я работал и получал высшее образование. На должность специалиста я был приглашен, еще обучаясь на втором курсе института. У меня не было опыта работы инженером, но это тогда было не самым главным.

Меня вызвал к себе в кабинет Юрий Алексеевич проректор института, доктор технических наук, и по-отечески, он был, как и мой родитель, фронтовик, долго со мной разговаривал: узнал обо мне буквально все и, поправляя протез, ― у него на войне оторвало руку, ― неожиданно предложил работу на заводе закрытого типа, на так называемом «почтовом ящике», производящим электронику для «оборонки».

― Вы справитесь. Я, в вас уверен, ― сказал он.

Однако мне тогда пришлось, скрипя сердцем, отказаться, ― жилье, я бы себе нашел: некоторое время пожил у тетки, затем мог снять комнату, но у меня не было постоянной московской прописки. А это тогда многое значило. Предприятие, закрытого типа ее не давало. На нем трудились одни москвичи, приезжих со стороны не было. Их просто не брали.

Второй раз мне была предложена должность инженера непосредственно у себя на заводе. Я тогда учился на пятом курсе. Мне оставался еще один, ― и, затем защита дипломной работы.

Начальник лаборатории одного из отделов предприятия узнал о том, нашел меня в термическом цеху, потного, разгоряченного, бегающего вокруг агрегата ― конвейерной печи и пригласил после смены обязательно зайти к нему в кабинет.

Я разыскал его, блуждая по длинным коридорам и расспрашивая у всех людей, попадавшихся мне на пути. Мне это не представило особого труда, хотя завод был огромен, но основная его часть располагалась в одном здании.

Полноватый мужчина, ненамного старше меня, лишь только увидев мой контур в проеме двери обрадовался, оно и понятно, он искал специалиста, способного в будущем заменить неуживчивую женщину старшего инженера, часто выводившую из себя не только его, но и начальство отдела.

― О, заходите, присаживайтесь, ― и указал мне на стул: ― Я, Анатолий Никитич, а вы как мне стало известно: ― Семен Владимирович. Я, знаете, не поленился, сходил в отдел кадров и ознакомился с вашим делом.  Меня в вас все устраивает. Я готов взять вас хоть сейчас. Но есть определенные процедуры, через которые вы должны пройти. Я сам когда-то был в вашем положении, понимаю. Не бойтесь. Все так начинают. Для начала я вас Семен Владимирович «прогоню» по всем лабораториям отдела, вы кое-чему под научитесь, а уж затем ― за работу.

У меня тогда в связи с переходом из рабочих в инженеры зарплата упала. Однако я не унывал: инженерских должностей с большими окладами тоже было предостаточно, нужно лишь только себя проявить, а затем найти хорошее место. Для этого в Москве были все условия: я могу перечислить множество предприятий только в одном нашем районе, вот некоторые из них: автогигант грузовых автомобилей ― ЗИЛ, АЗЛК ― завод по производству легковых машин, подшипниковый завод, сталелитейный завод «Серп и Молот», много отраслевых научно-исследовательских институтов и всевозможных других заведений. И всем им требовались знающие специалисты. Давай дерзай, ищи себя. Я, искал.

Правда, если работы в то время везде хватало, не только в больших и малых городах, но и в Щурово, бывшем посаде, теперь ― селе: ― мои братья, оставшись в нем на ее недостаток не разу мне не жаловались, ― то магазинов явно было недостаточно ― очереди доставали. Тем не менее, у каждого советского человека в восьмидесятые годы ― к кому не зайди в дом, полки в холодильнике ломились от изрядного количества продуктов. Были в них и деликатесы.

Парадокс, да и только. Однако, ничего здесь фантастического не наблюдалось: купить все можно было, когда основная масса людей находилась на работах. Большинство их трудилось в первую смену. А кто во вторую, те утром бегали по магазинам или те, кому нужно было выходить на работу в ночь. Одно время я работал по так называемому скользящему графику: три дня в одну смену ― выходной, три дня в другую ― выходной, три дня в третью ― выходной. Но я тогда был не женат, пользовался столовыми, кафе, ресторанами, модные костюмы шил в ателье, недостающие товары покупал в центральных магазинах: «ГУМ», «ЦУМ», «Москва» и в других престижных торговых точках города.

Что я скажу о том времени? Заготовкой продуктов и покупкой промтоваров обычно занимались женщины, хотя и мужчины пользовались случаем и прикупали что-нибудь по дороге с работы домой. Но прекрасному полу особенно, находящемуся в декретных отпусках или же по уходу за детьми это было делать проще. И они такую возможность не упускали. У магазинов часто можно было увидеть оставленные с детьми коляски. Женщины, толклись в очередях и время от времени выбегали проведать своих отпрысков: спят, не плачут? Совмещали, как тогда говорили, полезное времяпровождение с приятным.

Из всех подруг Марии, в умении достать нужный детский товар, а также забить сумки продуктами, наиболее преуспевающей была Валентина Гулишвили. Она нет-нет и выручала мою жену. Не раз предлагала ей что-нибудь из одежды или же из обуви для дочери. У нее были мальчики, возможно, подруга завидовала моей жене.

О-о-о с каким умением эта женщина раскладывала перед Марией различные супермодные платьица. А еще, если одежда была великовата, то есть не очень подходила, эта самая Валька могла сесть за Подольскую швейную машинку и в момент ее подогнать. У нас тоже была такая. Жена и сама или же под присмотром подруги, время от времени, строчила. Я, возвращаясь с работы домой и застав ее за этой работой любил пропеть фразу из песни: «Строчит пулеметчик за синий платочек». Затем говорил: «Привет», просил не беспокоится и шел на кухню подкрепиться.

Другая картина сейчас: магазины на каждом шагу, каких только нет, достаточно понастроено гипермаркетов, правда, и очереди никуда не ушли и днем, и порой даже поздно вечером. У касс «народ» как стоял, так и стоит. Но вот с устройством на работу все очень сильно поменялось стало невозможно устроиться, а особенно на хорошую должность. Даже, окончив институт, ты никому не нужен. Знакомые мне люди ни разу не попробовавшие себя в профессии вынуждены и работают совершенно не по специальности на должностях «принеси-подай», и ничего не поделаешь: без опыта работы никто из работодателей их не берет. Это же нужно «натаскивать», а кто хочет? Никто! Да и предприятий многих уже нет, они разрушены. Москве в основном требуются охранники ― люди с широкой «задницей». В наше время это была работа для пенсионеров. Молодых людей тогда привлекали рабочие профессии: токаря, фрезеровщика, наладчика станков, слесаря, термиста, кузнеца, литейщика, электрика, сварщика ― всех специалистов нужных производству и не перечислишь. Это было связано с тем, что основная масса людей требовалась для работы на заводах и фабриках, а не в сфере обслуживания. Наш «продукт», в широком смысле слова, в настоящее время очень дорог, к тому же плох и оттого почти не производится, проще не корячиться и все необходимое завезти из Европы, Азии и Америки. Правда, такое положение всегда чревато последствиями и в любой момент из-за нашего неповиновения ― плохого поведения руководства страны может сказаться на грузопотоках товаров из вне. Они могут вдруг, снизится, а то и совсем прекратятся. Для того и существуют санкции.

У меня проблем с трудоустройством в восьмидесятые годы прошлого века не было. Из института я, сдав экзамены в аспирантуру и отчего-то не пройдя по конкурсу, ― неожиданно на мое место влез один из расторопных, не знаю, чей протеже, ― тут же перевелся в другой НИИ. Не раз приглашали. Были и причины такого перехода: я с его работниками познакомился еще на заводе и заслужил у них хорошую репутацию. Мне тогда в НИИ дали должность научного сотрудника с повышением оклада. Она была намного значимее, чем должность старшего инженера: для продвижения по службе тогда был важен научный стаж, просто необходим. А еще мне назначили через Ученый совет руководителя диссертационной работы, хорошего моего знакомого ― Юрия Алексеевича. Я стал посещать без отрыва от своей основной деятельности лекции и готовится к сдаче кандидатского минимума. Тему мне дали не менее интересную: я, от изучения титановых сплавов, снова переключился на легированными стали. Это направление мне было ближе.

На новое место работы я вышел, не отдохнув даже дня: тогда ценился непрерывный стаж, он давал преимущества в работе, да и влиял при уходе на заслуженный отдых на величину пенсии. А еще в НИИ была «запарка» ― не кому было поехать в командировку на Минский автогигант, я же вызвался отправиться едва переступил порог института. Это довольно быстро решило мою участь. Мне тут же подписали заявление.

Я легко сходился с людьми, любого ранга, даже с незнакомыми. Здесь нет бахвальства. О том мне не преминул сказать мой минский дядя профессор Белорусского политехнического университета, доктор юридических наук, когда я однажды вовремя командировки остановился у него в гостях.

Мне необходимо было тогда договориться с руководством завода филиала в Жодино и только что месяц назад, с успехом сданную институтом, предприятию установку по закалке токами высокой частоты гильз двигателя Маза, вернуть. Нет, не навсегда ― на время показа ее на международной выставке.

Представьте, я нашел нужные слова и мне дали возможность забрать ее и отвезти в Москву.

Ожидая прихода транспорта: институтскую машину, я познакомился с этим небольшим городом. Меня поразили его люди.

Одна из жительниц, можно сказать, взошла на пьедестал. Я долго стоял у бронзового памятника Матери, прощающейся со своими сыновьями, уходящими строем на фронт. Младшенький ― пятый оглядывается на родительницу, понимая, что они уже домой, никогда не вернутся.

Эта скульптурная композиция и сейчас по истечению многих лет стоит у меня перед глазами. Может быть, в последний момент, если бы парень не оглянулся, жизнь сложилась бы иначе? Не знаю!

Установку, которую я привез из города Жодино, мне затем пришлось две недели представлять на международной выставке в Сокольниках. Я тогда был оформлен от института стендистом. При необходимости я мог вызвать робототехника для ее наладки. Однако проблем у меня не возникало, и он мне потребовался лишь единожды при монтаже и настойке оборудования. Далее я справлялся сам.

Что интересно? На выставке я неожиданно столкнулся с нашим генеральным секретарем ЦК КПСС ― Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Я был в голубом костюме. Он тоже. Тогда этот господинчик воочию показал, на что он способен. До него я никого не видел из высокопоставленных чиновников, побывавших на экспозиции, способных на такие неординарные поступки. Обычно люди шли строго по красным ковровым дорожкам, останавливались, смотрели, расспрашивали у специалистов стендов о представленном оборудовании, выказывая свой интерес, или же просто равнодушно проходили мимо.

Этот не был таков. Он, не знаю, по какой причине, неожиданно рванул с одного сегмента показа на другой. Я еле успел отпрыгнуть, чтобы дать ему дорогу. Михаил Сергеевич, сдвигая все заградительные сооружения и валя на пол столбики с натянутыми между ними ленточками, торопливо перешел с одной линии на другую и, разглагольствуя, продолжил свой путь. Его свита тоже, следом за ним.

Как-то раз при встрече с Хазарским, я не удержался и рассказал ему об этом происшествии, смеясь и похлопывая товарища по плечу. Он тогда неожиданно впал в ступор и долго не хотел понимать услышанное, а после моего повтора тут же при мне усомниться во всех прожектах Генерального секретаря.

― Да-а-а, Семен! Что-то тут не так, как я мог верить речам этого неугомонного руководителя нашей страны, ― этой лисы, ― «о гласности», «о перестройке экономики» и о прочей дребедени! Народ, может, и оставят жить при Социализме и довольствоваться малым, а он и его элита будут жировать в роскоши благ Капитализма. Не зря же Михаил Сергеевич, чего не было ранее, стал привечать людей, галдящих о конвергенции, сходимости социализма и капитализма: на двадцать седьмом съезде партии одному из них была даже предоставлена трибуна!

Я тут же не преминул и указал Михаилу на то, что он и сам еще не так давно был ярым сторонников идей конвергенции и превозносил их чуть ли не на каждом углу. Что же такое с ним произошло? Отчего он разочаровался. В разговоре выяснилось, Хазарский опасался неуправляемого капитализма и того, что наши руководители не смогут удержать процесс в руках.

— Страна может развалиться! Это, не Евросоюз и не США, ― с грустью констатировал мне мой товарищ: ― У них государства очень сильны и имеют множество рычагов чтобы держать свою элиту в рамках. А если что-то и пойдет не по плану: народ восстанет, они ее сдадут, не всю, а ту, которая обычно любит светиться на страницах журнала Форбс. Слышал о таком? Штаб-квартира этого журнала находится в Нью-Йорке. Он основан аж в 1917 году. Там печатаются сто фамилий самых богатых людей мира. Вот они и поплатятся: просто будут отстрелены. Ну как, например, это делается в заказниках при резком увеличении популяции с ограниченной кормовой базой. Оружия у людей на руках хватает.

Я думаю, что тогда Хазарский, не откладывая в долгий ящик, обратился в американское посольство, а затем занялся оформлением нужных на выезд бумаг. Хазарский не был русским и оттого, наверное, нутром почувствовал надвигающуюся на страну опасность. Это чувство у всех евреев как бы оно глубоко не находилось внутри, никогда их не подводило, да и не подводит. У нас русских нет других Палестин. Родина у нас ― СССР, а сейчас Россия. Мы здесь выросли и нам придется здесь умирать. А ему это все зачем? Рыба ищет, где глубже, а еврей, где лучше, не я это придумал. Обвинить меня не в чем.

В отличие от знакомства с Михаилом Хазарским, с Эдуардом Гулишвили ― мужем Валентины ― еще одной подруги моей жены я сошелся не сразу, ― не было необходимости, а еще наша встреча была чисто утилитарной: вызвана модой на меховые головные уборы. Я тогда носил шапку из обычного кролика. Это было не престижно, и отец, когда я однажды гостил в Щурово, передал мне несколько бобровых шкурок.

― Знаешь Сеня, ― сказал он, ― я не смогу выделать их как следует, хотя у меня есть опыт, не раз занимался такой работой, но для этого нужны химикаты ― мне, сейчас их достать не под силу, частным лицам не продают, ― поищи там в своей Москве. У твоей жены есть хорошая подруга Валентина, ее муж директор ателье, он занимается подобными работами. Да, еще одно. Не забудь, предупреди: со шкурками нужно работать аккуратно, а то можно сжечь. Зверьки добыты несколько не вовремя.

Я через Валентину договорился с ее мужем. Для этого мне вечером, возвратившись с дочерью из детского сада пришлось задержаться у дома. Я дождался с работы жену, а уж затем подошла Мария с Ефимом и Валентина с Артемом. Дети тут же принялись играть в догонялки, а мы в ожидании Эдуарда болтали языками.

Он приехал на «Жигулях» и как только припарковал напротив дома свою машину, тут же подошел к нам.

Эдуард, был обрусевшим грузином, языка своего и обычаев он не знал, иначе бы не женился на русской. У детей грузинской семьи, проживавшей на нашем этаже, все дочки вышли замуж исключительно за грузинских парней. Валентина о своем грузине однажды сказала, что ее муж такой же грузин, как она чукча и в какой-то мере подруга жены была права. От грузина у него остались лишь амбиции.

Парень, улыбнулся и, тут же извиняясь, для знакомства, подал мне в пятнах краски свою руку:

― Не отмываются, ― сказал он, ― сколько не мой, не три щетками, никакого толку, даже «химия» не помогает. Я пробовал. ― Эта, он тут же показал другую руку ― не лучше, такая же, хочешь ее пожми.

Высокий, худощавый, Эдуард вел себя не очень солидно и излишне передо мной лебезил. Я так думаю, он был таким же и с другими людьми. Это его стиль общения с клиентами.

Мы поговорили, я не забыл передать ему слова своего отца и лишь после вручил сверток, ― завернутые в газету шкурки для работы, после чего мы еще немного постояли и расстались.

Валентина при мимолетных встречах, когда я спрашивал у нее, как продвигаются работы по пошиву моей шапки. Эдуард должен был не только выделать материал, покрасить, но и сшить мне головной убор, отвечала:

― Ишь, ты какой прыткий. У них в ателье все очень строго. Нужно подождать, а сколько: я не знаю. Заказ, этот сам понимаешь у него «левый». Он его делает тайком в свободное от работы время. ― Одним словом прошло много месяцев, но он мне так ничего и не отдал ни шкурок, ни бобровой шапки.

Отец, узнав, что мне так и не ходить в дорогой шапке, в сердцах сказал:

― Сеня, это же бобер! Шапка из него на вес золота. Наверняка, кто-то, может даже сам депутат, этому твоему знакомому ― директору ателье, ― несказанно рад, оттого, что ходит зимой в твоей шапке и в ус не дует, ― затем он помолчал и продолжил: ― Или же зря твоя жена мне его хвалила, он не такой уж и специалист.

Я, после из слов отца выбрал для себя вторую версию: меховая шапка жены, однажды покрашенная им, недолго продержалась, через год стала вдруг терять цвет. А это не профессионализм. Правда, брак Эдуарда, нисколько Марию не смущал, ее отношение к подруге ничуть не изменилось. Моя жена в тот момент Валентине чуть ли не в рот заглядывала. Было отчего. Гулишвили ― москвичка, а она кто такая? Всего-навсего провинциалка и глубинки, да и только.

Валентина, Эдуард и их сын Артем жили в среднем подъезде дома в малогабаритной двухкомнатной квартире на двенадцатом этаже. Вместе с ними жила и мать молодой женщины. Жилплощадь была приобретена за ее счет и на ее имя. Родительница занимала одну из комнат ― большую, правда, порой часто и подолгу пропадала. Дочь она вырастила сама и, отдав ее замуж, теперь брала от жизни все: пыталась обзавестись мужем. Молодых это устраивало. Особенно Эдуарда. Тещу он попросту побаивался, возможно, это являлось одной из причин его частых задержек на работе, а не сама должность.

Однажды, мы стояли у дома и разговаривали, наши дети гуляли рядом: носились друг за дружкой. Неожиданно появилась мать Валентины, выйдя из подъезда она едва двери закрылись, отряхнувшись, будто от грязи, возмущенно выдала:

― Ну, надо же! Ну, ни нахал. Вон-вон пошел. Мне, солидной женщине ― матери взрослой дочери, в лифте говорит: «Девушка, а девушка, а можно я вас за сисечку потрогаю». Нахал, просто нахал!

Женщина выглядела лет на тридцать пять-сорок, дочь свою родила лет в шестнадцать, ну может чуть в большем возрасте и этот экспромт, выданный парнем, был родительницей Валентины озвучен не зря. Для показа: она женщина молодая и может себе позволить разгульную жизнь.

Валентина у нее была особенная ― такая, вся из себя. Она долго в «девках не засиделась», сразу же после школы, закончив в учебно-производственном комбинате дополнительный профессиональный класс ― были такие, отправилась работать нянечкой в ближайший от дома детский сад, а затем, даже особо не погуляв, вдруг выскочила замуж. Грузинские парни очень любят блондинистых русских барышень.

Я, уезжая в командировки, знал, моей жене, в случае необходимости помогут. В любой момент могла подскочить Валентина и при необходимости забрать ее с дочерью к себе или же дать наставления Мария, жена Михаила, да и Люба, поздно родившая девочку Свету, а еще подруга Любы ― грузинка Мэри тоже не остались бы в стороне. Мэри жила с семьей в трехкомнатной квартире, напротив нас. Я не испытывал боязни за судьбу своей семьи. Хотя родственников в Москве рядом и не было, но хватало друзей. Многих из жителей дома мы если не знали по именам, то знали в лицо. А значит могли на них положиться.

И все бы ничего, но приезжая из командировки домой поздно вечером, я часто оказывался в пустой квартире, садился за телефон, ― наш дом тогда был уже телефонизирован, ― и начинал звонить, искать свою семью: вначале я набирал номер Валентины, затем Марии ― жены Михаила и так далее. Правда, часто достаточно было обратиться к Валентине, если Марии у нее не было, то она могла подсказать о ее местонахождении. Осведомленность у женщины была на все сто процентов. Я иногда просто завидовал ее бабьему чутью.

Эта самая Валентина Гулишвили, порой и меня пыталась заместить в вопросах, которые должен был решать только я и никто другой. Наверное, оттого, я, заметив это ее свойство лезть не в свои дела, стал раздражаться, а однажды, даже возненавидел женщину. Было отчего: отдыхал с дочкой у родителей в Щурово и все бы ничего, но тут мне неожиданно позвонила жена.

― Ты у телефона один? ― спросила она не довольным голосом:

― Да, я один, дочка с дедушкой и бабушкой сидят у дома на лавочке читают книгу. Позвать?

― Не надо! Никого не зови! Ты, помнишь, говорил мне, не бойся, ничего не будет? Так я вот по твоей милости залетела. Хорошо, что рядом была Гулишвили. Она надавала мне всяких там таблеток. Я их выпила, но не знаю, подействуют или нет. Через день-два видно будет. Тогда, снова позвоню! Давай, пока!

― Подожди, не клади трубку. Дай и мне «вставить своих пять копеек»: а что это твоя Валька вдруг стала распоряжаться? ― не выдержал я: ―Ты, что уже не мужняя жена ― тебя, что мамка заругает? Быть ребенку или не быть ― это нам двоим решать, а не твоей подруге, ― на одном дыхании выдал я, помолчал и продолжил: ― Да кто она такая? Залезла в дом и тобой командует. Ты, что так и будешь девочкой из провинции. Детство закончилось. Тебе уже двадцать пять лет. Пора уже становиться самостоятельной женщиной!

Таблетки, которые дала Валентина не подействовали, и я обрадовался: Марии ведь цыганка нагадала троих детей, и я был не против такого расклада карт. Трое, так трое. У отца с матерью нас четверо и ничего страшного, мы все выросли. Вырастут и наши дети, сколько бы их у нас не родилось.

Жена моя со своей участью смирилась, но не до конца: я видел, что ее тревожило, да и меня тоже как бы эти самые таблетки от подруги не подействовали на плод, не дай Бог ребенок родится неполноценным ― больным или же с патологиями. Мы и ему жизнь испортим, и себе: век будем мучиться.

Живот рос. У Марии пришло время отпуска, и она решила, прихватив Машу, отправиться на отдых в Кемерово к своим родителям. Я как мог, пытался жену отговорить, рисковать не следовало:

― Щурово, ― это, намного ближе, чуть, что можно сесть в поезд ― одна ночь и ты уже дома, в Москве.

Однако жена заартачилась и отправилась в Сибирь. Потянулись дни. Во время телефонных звонков Мария была не многословна. Это ― настораживало. Мне казалось, она чего-то не договаривает. Я думаю, встречалась и много разговаривала со своей высокопоставленной тетушкой Лизой.

Назад, домой Мария вернулась без живота, свободная, и тут же на пороге обвинила во всем меня.

― Из-за тебя я пострадала, так и знай из-за тебя! ― сказала она: ― Думаешь, мне было легко все это вынести, легко?

Но, причем тут я. Я был не против ребенка. Наверняка, родился бы мальчик. У Марии в запасе было даже имя, как у ее отца ― Ефим, я, хотя оно мне казалось уж очень еврейским, мог бы и согласиться. А еще, мы жили в достатке. Зарплата у меня на тот момент была хорошая: нам на житье-бытие хватало. Но нет, ― виноват я, и все тут. Мне не хотелось спорить, и я смирился. Пусть будет так. У женщин, наверное, так и должно быть. Ну, не будет же она обвинять себя или же свою подругу. Та у нее всегда права! Отыграться можно на муже, он всегда рядом.

Что интересно? Эта самая подруга ― Валентина Гулишвили довольно быстро убедила мою жену Марию: ― Да зачем вам еще один ребенок! ― а сама вдруг неожиданно забеременела. И таблетки глотать не стала. Она хорошо знала Эдуарда, муж такое простить не мог, у него тут же бы взыграли грузинские корни. Ладно, если бы просто отлупил, а то мог и развестись, ― родителям парня Валентина всегда казалась ветреной, и они брак сына не поддерживали. Не раз от них можно было услышать: ― «Да уж выбрал, так выбрал».

Моя жена узнала о положении своей подруги, когда у той стал, заметно выделятся живот. Наверное, Мария, увидев все это, перестала предохраняться, и вскоре произошло то, что и должно было произойти.

Рождение еще одного мальчика у Валентины с Эдуардом, а затем и у нас, подруг снова сблизило и все бы ничего, но меня убивало то, что Гулишвили пользовалась моей женой. Я не раз заставал Марию одну с ее детьми и своими, а та где-то пропадала в городе ― бегала и не обязательно по магазинам. Порой она была очень похожа на свою мать, так и хотелось при встрече сказать ей: «Дай за сисечку подержаться».

Я не знал, что сделать чтобы оградить Марию от назойливой подруги. «Тебе нужно увлечься этой самой Валентиной, ― не раз советовали мне друзья на работе, ― и жена сразу же отправит ее куда подальше. Вот увидишь!».

Может такое и случилось бы, я пошел у них на поводу, но неожиданно изменились обстоятельства. Мать Валентины, вдруг снова нашла себе очередного, правда, на этот раз она считала серьезного мужчину и решила от дочери и от ее семьи отделиться ― захотела жить своим домом. Она занялась разменом квартиры. Данная процедура осуществлялась уже после отъезда семьи Хазарских. В итоге Эдуард, Валентина и их сыновья получили квартиру «двушку» ― далеко за парком, а родительница, обзавелась «однешкой» в двух кварталах от нас. Доволен больше всех, наверное, был я, уж теперь Мария с двумя детьми к ним не наездится. А еще неплохо было бы чтобы моя жена вдобавок и забеременела. Наши дети на тот момент не требовали большого внимания: я и сам легко с ними управлялся. Можно было подумать и о третьем.

Было лето, мы отдыхали от очередного нашествия гостей, правда, недолго. Неожиданно, впрочем, как после оказалось и некстати, к нам в гости приехала тетушка Лиза. Она в отличие от других наших гостей, ― любителей побывать в столице, ― давала нам возможность отдохнуть от своего присутствия. У нее в Москве хватало подруг, оттого не обязательно было водить женщину «за ручку», ― без нас хорошо ориентировалась в городе, в любой момент могла позвонить и сказать нам в зависимости от того, кто поднимал трубку, если я ― «Сеня», ― если это была супруга ― «Мария», ― а затем добавить: «Вы меня из виду не теряйте. Я сегодня с подругой иду в театр и на ночь останусь у нее». Нас это вполне устраивало.

Наша родственница была ― женщиной очень уж современной и категорически выступала против больших семей. Для деревни ― может и ничего страшного, но не для города, считала она.

Я помню, сидя у нас на диване тетушка не раз Марии, да и мне, рассказывала о том, почему не следует заводить много детей и что нам достаточно одной дочки.

― Я вот родила сына и счастлива. Он у нас всем обеспечен. Мы дали ему высшее образование. Сейчас парень работает инженером на большом химкомбинате. Мы им довольны.

Да, это было так, но, кем он вырос ― «маменькиным сынком», великовозрастное дитя не способное на самостоятельные поступки ― не мужик. Жил бы у родителей до ста лет, однако отец с матерью подсуетились и оженили парня, подыскав ему бабенку, да и то с ребенком чтобы «не парился».

Узнав о рождении у меня с Марией второго ребенка ― мальчика Жени, тетушка долго возмущалась:

― Ну, зачем, ну зачем вам, еще лишние хлопоты, это же какие нужны силы, а сколько требуется терпения, чтобы поднять малыша, вырастить, дать образование. Нет, я не понимаю вас, просто не понимаю!

Да, родственница жены всегда нам говорила разумные вещи, но и я по-своему тоже был прав, у меня на все хватало сил. Я работал, учился в аспирантуре, делал диссертацию, писал свою книгу, занимался дочерью, а когда родился мальчик, много времени отдавал и ему. Он уже о том не помнит. Сейчас наш Женя взрослый женатый мужик и я вижу, как он души не чает в своем сыне Ване, возможно, это ему передалось как-то от меня. У него есть желание пополнить семью, завести второго, третьего ребенка, но жена уже в возрасте и не в состоянии родить. Жениться парням, желающим завести детей, не зависимо от их возраста, даже сорокалетним нужно на девушках восемнадцати-двадцати пяти лет, иначе на старости лет можно остаться без наследников.

Мне запомнился вечер. Я, Мария и ее тетушка, возвратившись домой, уставшие от беготни по городу, отдыхали.

Я сидел с женой на одном диване, тетушка в одиночестве на другом, ну и ладно все ничего, но неожиданно Мария вдруг подхватилась и села рядом с родственницей. Как я после понял неспроста. Она искала у нее защиты.

― А, я вот снова… ― сказала Мария, засмущавшись.

― Что, в неприятном положении? ― спросила тетушка Лиза.

― Да, ― ответила племянница, ― не знаю, что и делать?

― Как что? Сколько уже прошло времени?

― Неделя, ― ответила жена.

― Иди и пока не поздно сделай аборт. Даже не задумывайся. Зачем это вам? На таком, как у тебя сроке ― да это раз и все! Плевое дело. ― И не останавливаясь тетушка Лиза принялась, говорить и говорить. Я так понял это было для меня, чтобы не смог открыть рот и возмутиться. И я сидел, а что мне оставалось делать? Я был в меньшинстве: один как перст и не мог защитить еще не родившегося ребенка, то ли девочку, то ли мальчика. Мне хотелось крикнуть, а что же вы не спросите у меня? Я, что сторонняя организация, как говорят, сбоку припеку и это меня не касается?

Нас всех отвлек грохот, прибежала дочка и закричала:

― Папа, папа, Женя на себя уронил… ― я, не успев ее дослушать, тут же вскочил с дивана и бросился в коридор: наш мальчик лежал под гладильной доской, ― несравнимой, с имеющимися сейчас в каждой квартире, ― тяжелой и громоздкой.  Я, поднял сына, взял на руки и принялся успокаивать. Мне долго не удавалось унять его плач. Мальчику часто доставалось. Оно и понятно не хватало силенок: он родился семимесячным с весом 1800 грамм и ростом 49 см. оттого долго не мог тягаться со своими сверстниками и часто перед ними пасовал. Его жалели не только свои, но даже чужие люди.

На следующий день после нашего разговора на диване, Мария, как только я отвел дочку в детский сад и уехал на работу, была выпровожена тетушкой из дома в женскую консультацию. Там ей назначили день. Долго ждать не пришлось. Мне обо всем жена сообщила лишь после операции в присутствии своей тетушки, наверное, с целью, чтобы я не закатил ей скандал.

Тетушка Лиза, довольная всем произошедшим тут же стала собираться к себе домой ― в Сибирь. Достав из угла чемодан, она принялась укладывать в него вещи и хвалиться, что и где она купила, называя крупные столичные магазины: ГУМ, ЦУМ, Москва, Варна и другие. Затем, будто мимоходом спросила у меня:

― Сеня, ты там что-то хотел мне предать?

― Ах, да, ― сказал я и полез в холодильник. Мы часть деликатесов могли приобрести, не отстаивая очереди в магазинах, у себя на предприятиях: я в институте, жена в заводской библиотеке в наборах с другими обычными продуктами. Правда, на тот момент при вручении свертка тетушке у меня вдруг впервые возникло чувство сожаления. Может зря такие жертвы? Достаточно того, что мы своих гостей не отправляем в гостиницу, а предоставляем им кров. Мои родители отказывались брать такие подарки и говорили да ешьте вы сами. А вот со стороны жены находилось достаточно желающих заполучить черную и красную икру, баночку крабов, «палку» сырокопченой колбасы, тушку копченого, источающего жир палтуса и многое другое.

Однажды ― это было после отъезда тетушки Лизы, ― я с Марией и детьми был приглашен в гости к своему заводскому товарищу. Мы с ним вместе учились в одном институте. Он тогда с семьей отъезжал за рубеж на работу в посольстве, и на радостях устроил для своих близких и друзей прощальное торжество.

Стол ломился от яств. Однако моей дочери из всего разнообразия блюд отчего-то понравилась сырокопченая колбаса. Она раза два на вопрос моего друга: «Мадам, вам чего подать?». ― тут же отвечала: ― «Кобаську».

Этого мне хватило, чтобы я, после не удержался и сказал себе: ― «Да до каких же пор мы будем откладывать наборы в холодильник и ждать очередных гостей, чтобы потом их раздать. Не бывать тому». Сказал и выполнил: в следующий раз я, выкладывая из сумки продукты, заметив взгляд дочери, не удержался и тут же открыл баночку икры. Что было интересно: икра ни черная, ни красная детям тогда по вкусу отчего-то не пришлась, а вот многое другое они охотно уплетали за обе щеки и просили добавки.

Жена, глядя на мои бесцеремонные действия, не удержалась, ― происходило это перед Новым годом, ― и прямо в лоб задала вопрос:

― А для гостей ты ничего не хочешь оставить? Не забывай, скоро приедет моя подруга ― «москвачка».

― Знаешь, я считаю, что нам правильно говорят мои родители: «Ешьте сами». Ты много чего пробовала из того, что я приношу или же приносишь сама? Нет! И я тоже. Теперь настала наша очередь угощаться деликатесами, а они ― наши гости пусть приезжают и сами мотаются по магазинам: все, что нужно покупают и забирают с собой. Ты думаешь, что они в Москву едут на нас любимых посмотреть? Нет! Нет! И нет!

Сейчас деликатесы уже не стоят копейки, как в советское время ― цены превышают их реальную стоимость раз в десять, если не больше, они ― рыночные и очень «кусаются», оттого ими забиты магазины, правда, это в городах, там, где у людей есть деньги, а где их нет они ни к чему. Зачем их привозить и выставлять, не купят.

Мы в советское время в восьмидесятые годы прошлого века, на имеющиеся в карманах рубли и копейки, могли многое себе позволить. Люди сметали с полок магазинов дефицитный товар, независимо от того нужен он им был на данный момент или же нет. Пусть лежит, а вдруг пригодится. Возможно, это было вызвано тем, что мы были дети родителей, прошедших тяжелую войну и познавших невзгоды при восстановлении народного хозяйства. Жизнь не только их, но и нас не баловала. Мне знакомо босоногое детство впроголодь.

Наверное, оттого на детей мы денег не жалели. У них было много игрушек, были велосипеды, самокаты, сыну, я однажды даже купил детский автомобиль: «Москвич». Мария после его отдала Валькиному мальчику: Женя с ним не справлялся: у него не хватало сил крутить педали. Он для него был тяжел. За то мальчик хорошо управлялся с пластмассовым самокатом: истер не одну пару кожаных ботинок, мотаясь по скверу, парку и дорожкам вокруг дома. Оно и понятно: Женя наверстывал упущенное время: качал мышцы и набирался сил.

Над детьми мы пеклись, особенно над сыном. Он был, можно сказать, у нас комнатным. Девочку мы водили на развивающие кружки. Она занималась танцами и еще английским языком. Язык мы выбрали неслучайно: однажды, гуляя в Царицынском парке Москвы, столкнулись с группой туристов ― американцев. Они были из штата «Джорджия» и заинтересовались венком из ярких листьев клена на голове у Маши. Жена показала иностранцам, как его сделать, и они, улыбаясь подарили дочери значок со спутником. Он был запущен США вторым после нашего. Это и предопределило в дальнейшем судьбу дочери. Я ее устроил в специальную школу с углубленным изучением английского языка. Модно тогда было.

Для развития детей, я в девяностые годы купил на то время очень «дорогую игрушку» ― компьютер и никто другой ― Женя на нем стал преуспевать, он не только играл, но и вместе со мною занимался программированием, а в будущем это ему позволило найти себе профессию. Мальчика мы отдали в ту же школу, что и дочь. Он неплохо разговаривает на английском языке. Это ему необходимо. Хотя бы для общения с женой иностранкой. Она из Китая.

Женя долгое время с грустью смотрел на мир. Для этого достаточно разложить перед собой все его детские фотографии. Он рос впечатлительным мальчиком. Его одного потрясла смерть сродного брата моего отца. Я помню, Женя не раз, сидя у меня на руках спрашивал: «А дед Марка умер? А дед Марка умер?» ― Я отвечал ему, глядя в сторону, а он брал руками меня за голову и разворачивал к себе. А еще, он неслучайно забирался то ко мне на руки, то лез к Марии на колени. Ему долго требовалась наша поддержка. Преждевременное рождение сказалось на здоровье мальчика. Возможно, из-за этого, сына в возрасте трех-четырех лет неожиданно стали мучать боли в ногах ― причин врачи не находили, ― нам, в основном мне, слыша среди ночи плач сына, приходилось ни раз вставать и растирать мышцы ног различными мазями.

«Ничего странного. Это, мальчик растет, ― говорили нам прославленные терапевты из первой градской. ― К свадьбе все пройдет само собой, не беспокойтесь». Не прошло. Однажды, даже стало хуже: неожиданно на икрах обеих ног у него проступили вены с явно видимыми узлами. Мы ему тогда приобрели на заказ очень дорогие на тот момент эластичные чулки. Не помогло. Правда, из-за этого Женю не взяли служить в армию. Как там говорят в народе: нет худа, без добра. Так вот это и есть оно самое.

У дочери в детстве тоже были проблемы: в возрасте трех лет грипп дал осложнение на почки. Ее на «скорой» увезли в больницу. Лежать в стационаре Маше пришлось одной. В своем возрасте: девочке тогда было три года, она считалась большой, и родителям находиться в палате вместе с нею нельзя было. Она по словам нянечки очень скучала по дому и часто, следуя за ней «хвостиком», говорила: «Что-то мои водители не едут». Нянечка, иногда, тайком чтобы ей за это не попало, звонила нам и давала ей трубочку чтобы мы могли поговорить.

Дочь лечилась полный месяц, затем нам дали на полгода отвод от детского сада. Если бы это было сейчас жена просто бы ушла с работы и сидела с ней дома, тогда подобное даже на ум не приходило. Мои родители на то время были уже пенсионерами и мне пришлось договориться с матерью. Зимой работы было мало и она, оставив хозяйство на отца, приехала в Москву.

Представьте себе отец ― мужик, научился и сам руками, а не каким-то аппаратом, доил корову, ― тогда в старообрядческом поселении это было просто уму непостижимо. Он, конечно, этот факт от соседей всячески скрывал. Оно и понятно. Иначе не будут давать прохода ― не только мужики, но и бабы засмеют.

Мать, нянчила внучку месяца три, если не больше и по весне была вынуждена уехать. В усадьбе было много работы. Отец один не справлялся.

Домой она отправилась не одна: раз девочке нельзя еще ходить в сад она увезла с собой и Машу.

Дочка тогда пробыла в селе целое лето. Для того чтобы Маша не скучала мы попеременно брали на работе отпуск, вначале Мария, а затем и я, ездили в Щурово и вместе проводили с дочкою время.

Маша очень быстро привыкла к сельской жизни. Особенно ей нравились наши поездки на Вагу, где мы купались и загорали на солнце. Добирались до купальни мы на велосипеде, так как расстояние до речки было ― пять-шесть километров. Для того чтобы Маше было удобно я сделал мягкое сиденье и пристегнул его на раму.

Мы ездили не только купаться, но и в лес за грибами. Дочке понравилось собирать лисички. Она в этом преуспела и довольно быстро их находила. Стоило нам зайти в лес как сразу же слышался ее голосок: «А я нашла, я нашла».

Домой, дочка из таких поездок отправлялась нехотя. В дороге Маша порой клевала носом и мне приходилось быть начеку. Я, чтобы она не упала с велосипеда ― придерживал ее за руки своими при этом еще умудряясь держать равновесие и управлять техникой.

Время моего отпуска пролетело быстро, настал момент, и мы стали собираться в дорогу. Ни я, ни бабушка, ни дедушка, ни как не могли уговорить Машу поехать в Москву. И тогда родительница, махнув в отчаянии рукой, пошла на обман:

― А вы покатаетесь и вернетесь назад! ― сказала внучке моя мать, но в ответ тут же услышала:

― Хорошо, бабушка, но только и ты поедешь с нами! Мы покатаемся вместе! ― Поехала и мать. Дочка стойко перенесла дорогу в поезде, затем момент, когда мы спустились в метро и вышли из него, но в Москве при выходе из троллейбуса Маша, увидев московскую улицу и знакомые ей дома, тут же торопливо бросилась назад, в гущу пассажиров:

― Это, Моськва, это Моськва. Не Щюрово!

― Люди, люди, ловите девочку, ― в отчаянии закричала мать, боясь, что двери неожиданно захлопнутся и внучка уедет одна.

Прошло время и этот забавный случай ушел в прошлое. Я, глядя на своих детей: Машу и Женю готов был заниматься и следующим ребенком. Но «консилиум на диване» не дал мне возможности себя проверить, а отсюда сложно сказать, каким был бы отцом, наверное, добрым и ласковым, многие неудачи детей я часто да бы избежать их крокодиловых слез брал на себя. Наверное ― зря. Так делать, конечно, не следовало хотя бы при воспитании мальчика. Я это понял не сразу, лишь после того, когда наш Женя в отместку мне, все неудачи, даже произошедшие со мной в его присутствии, стал принимать на свой счет.

Однажды мы с ним отправились в зоопарк на этюды. Мальчик тогда ходил в изостудию рисовал картины. У него получалось. Один из его рисунков был даже опубликован на обложке журнала о природе.

Мы тогда могли и не ехать: дорога для его возраста была дальней. Однако он захотел. Из-за опоздания: ― у нас из-под самого «носа» ушел троллейбус, а другой долго не приходил ― мы не встретились в метро со своей группой и добирались самостоятельно.

— Это я виноват, я и никто другой! Я захотел, если бы не я, ничего такого не произошло, ― всхлипывая говорил мальчик. Хотя причина была не только в транспорте, но и во мне: я проспал и оттого мы несколько задержались.

Что плохо, он мои какие-то промахи, связанные косвенно с ним, неожиданно, отчего стал перекладывать на себя. Я тогда испугался, что это в будущем может привести к катастрофе в его жизни.

Мне многих трудов стоило Женю переломить и заставить не брать на себя того, что он не совершал.

У меня из того времени засел в памяти один неприятный эпизод: мы с ним отправились в магазин. Мальчик увидел горку из арбузов. Он так на них смотрел. Хотя денег у меня было в обрез, ― зарплату тогда часто задерживали, а если выдавали, то от случая к случаю, ― я все-таки не удержался и решил купить.

Арбуз я выбрал по желанию мальчика и при расплате меня просто нагло, смеясь в лицо, обманула толстая тварь ― продавщица в грязном халате, не пожалела даже, стоящего рядом ребенка.

Эта, так называемая толстая тварь вовремя получения за товар денег внимательно следила за моими руками. Я, пытаясь расплатиться без сдачи, перебрав последние имеющиеся в кошельке купюры, вынужден был отдать ей крупную, а более мелкую сунул в карман. Для нее этого было достаточно, она просто-напросто не додала мне столько, сколько я сунул в карман и на мой вопрос:

― А еще?

― А вы у себя в кармане посмотрите…. Достаньте денежку и все вместе посчитайте. Вот оно и сойдется!

Я недоуменно уставился на продавщицу, затем затеял скандал. Доказать ничего не смог. Рядом, как на зло ни одного покупателя. Что толку ― кричи не кричи, не поможет. Но это тогда было не главное. Просто противно. До чего люди обмельчали. Ладно бы эта тварь состригла копейку у богатого, он и не заметил. Может бы даже посмеялся. Но Женя этот обман отчего-то принял на свой счет и долго плача сквозь слезы неистово кричал мне:

― Я виноват, это я захотел. Я не буду есть арбуз, не буду!

Если бы я делал покупку один ― другое дело, а так мне еще пришлось долгое время доказывать непричастность сына к этой нехорошей истории.

― Ну, причем тут ты? Что из того, что ты захотел сладенького? Покупал я, а не ты! Я! Это моя ошибка, мне не нужно было «светить» свои деньги. Жулики только того и ждут чтобы нас доверчивых людей облапошить.

Долго, не один месяц, мы с ним возвращались к «этому несладкому, для нас даже горькому арбузу», пока он не поверил мне, что это произошло не из-за него.

Для меня было важно воспитать у сына силу духа. Человек никогда не должен опускать руки, а еще всегда стойко переносить невзгоды. Я думаю, что мне удалось это сделать. Изменения в характере Жени, заметила даже его сестренка Маша во время игры с детьми подруги моей жены ― Валентины Гулишвили. Пусть он у них и не показывал на комнатном тренажере класс, ― у нас дома такого не было, ― однако упорно пытался повторить за Артемом его трюк и добился своего. Сделал.

Я своим мальчиком тогда остался доволен. Он начал догонять сверстников и, наверное, после того случая мы стали называть его Женей. А ведь раньше, из-за того, что сын был мал и слаб мы обращались к нему со словами «Малыш» и еще ласково величали «Козявочкой». Это никого из нас ни меня, ни жену нисколько не смущало до тех пор, пока не произошел один курьез: мы играли у дома, к нам подошла соседка и неожиданно вдруг спросила:

― Мальчик, а мальчик, тебя как зовут? ― Наш Малыш остановился, посмотрел на нее, но отчего-то ничего не стал говорить. Тогда женщина решила помочь ему и задала вопрос иначе: ― Мальчик, может тебя зовут Женей?

―Неть, я Козявочка! ― заявил ребенок и женщина громко засмеялась. Она хохотала долго не в силах остановиться.

Работа в институте вынуждала меня часто ездить по командировкам, возвращаясь домой, я обычно в квартире никого не заставал. Получалось так, только я за дверь, жена хвать в охапку детей и тоже была такова.

Однажды я приехал в выходной день ранним утром. Мне было неудобно звонить домой Валентине. Я боялся разбудить ее детей. Ложились они спать всегда очень поздно и вставали ближе к обеду. Немного полежав на подаренной нам Хазарскими кушетке, я заглянул в холодильник и ничего не найдя отправился в столовую, она находилась недалеко ― на соседней улице. Мы в нее часто заглядывали при строительстве нашего дома. Затем сытый, как лось, я неторопливо пошел домой в надежде, что все уже на месте, по дороге заглянул в афишу, появилось желание сходить с детьми в кино и, не найдя ничего привлекательного, поднялся к себе в квартиру. Дома опять никого. Потолкавшись из угла в угол, я решил съездить в кинотеатр, перед сеансом взял в буфете чешского пива, попил и довольный, успокоенный после просмотра картины ― прошелся в парке, дав возможность жене и детям вернуться домой. Но ― снова никого. Только я разулся: звонок телефона. Я взял неторопливо трубку:

― О-о-о, ты уже дома, — это хорошо, ― приезжай, забери нас. Мы у Вальки. Добраться, думаю, ты знаешь как, не забыл? Да и еще: ищи нас возле дома. Мы будем гулять. Все, давай, пока, до встречи! Ждем!

Что делать? Я обул туфли, закрыл квартиру и пошел на остановку транспорта. Ждал недолго, сел в автобус и отправился до места назначения. Мне не нужно было делать никаких пересадок, однако пришлось переходить через железнодорожные рельсы. Тот район мне был знаком, в нем располагался завод, на котором я однажды вел договор, внедрял свою новую разработку.

Я, по звонким знакомым мне детским голосам, без труда вышел на Марию, правда, ни Валентины, ни Эдуарда отчего-то рядом с нею не оказалось. Детвора, прячась за деревьями, играла в догонялки. По лицам дочери и сына я понял: они устали и давно уже хотят домой.

― Ну, что, нагулялись? ― спросил я, обращаясь к жене, затем не дождавшись ответа, попытался узнать, где подруга ― было желание, не заходя в дом Гулишвили, отдать им детей и быстренько уехать.

― А дома никого нет, и я, не знаю, когда кто приедет, ― тут же неуверенно сообщила мне Мария: ― Эдуард даже в выходные дни пропадает на работе. У него постоянно запарка. Приезжает он обычно часов в десять-одиннадцать вечера, а Валька может и через час прийти, и за пять минут до появления на пороге мужа. Это как получится. Я не могу сказать. Так что нам придется еще ждать и ждать их прибытия.

Я, конечно, был возмущен. Мы зашли в подъезд и поднялись в пустую квартиру. Дети хорошо погуляли и хотели кушать. Жене пришлось покопаться в холодильнике и покормить детей. Я есть отказался. Однако оставаться у себя не дома и ждать, как говорят, у моря погоды, я не стал. Завидев у кушетки телефонный аппарат и книгу с записями, я подсел и принялся копаться. Мне удалось найти телефон родителей Эдуарда. Я принялся набирать номер, и тут ко мне неожиданно подскочила Мария:

― Не смей! Ты подставишь мою подругу. Она уехала навстречу, ну сам знаешь с кем? Что ей, сидеть всегда одной и ждать, а не соизволит ли любезный муж навестить ее. Эдуард, он все время на работе. А еще на него наседают, хотят отнять бизнес ― ателье. Ему никак не удается его приватизировать. Что ей, молодой женщине, прикажешь делать? Так можно и состариться.

Жену я отстранил и дозвонился. Трубку взяла мать Эдуарда. Я ей объяснил, что хозяев ни Валентины, ни ее сына дома нет. Мы гости уже устали и хотим уехать к себе домой, а их внуков оставить не на кого.

У меня был расчет, что родители Эдуарда живут недалеко ― через дорогу, но им чтобы добраться потребовался почти час.

О их приезде мы узнали по крикам с лестничной площадки. Валька, прощаясь со своим любовником, долго не могла проститься и неожиданно попалась на глаза.

Мы, не стали ждать полной развязки этого столкновения и, похватав своих детей, торопливо выскочили во двор.

Едва мы добрались до дома, моя жена тут же стала мне выговаривать:

― Ну, зачем ты вдруг затеял эту бучу? Что не могли мы переночевать у них? Мы ведь с тобой уже как-то оставались, и не раз, у тебя, что из головы все выпало, забыл? Ничего бы с нами не случилось. Завтра, еще только ― воскресенье! На работу тебе не нужно! Успел бы, отдохнул.

― А она у нас хоть раз ночевала? Пусть не одна, с детьми? Нет! Да, и еще: мы, что с тобой приехали из Саратова? ― Я тогда вернулся оттуда. ― Между прочим, что я скажу, красивый город на берегу Волги. Широченная такая! У них есть пешеходная улица, вечером горят причудливой формы фонари. Она спускается к реке….

― Причем здесь твой Саратов?  ― влезла Мария: ― Я с тобой об одном, а ты, о другом.

― А притом! У нас здесь в Москве есть свой дом, просторная квартира и нам незачем тесниться ночевать у твоей подруги, ― я сглотнул слюну и продолжил: ― А еще, я не могу спать на их подушках. У меня после болит голова.

― Мама, мама, ― влезла дочь, ― не нужно ругаться! Я думаю, что папе скучно там одному в командировке? Может пусть он и там найдет себе тетю и у него будут маленькие дети….

― Да ты, что? Не болтай о том, чего не понимаешь, ― закричала Мария: ― Ну ка живо в ванную, прими душ, и спать, поздно уже.

― А Женя уже спит, у вас на кровати и я тоже хочу. У меня глаза слипаются, ― и она заплакала.

Я пошел готовить детей ко сну. А Мария еще долго в полголоса повторяла: «Надо же что придумала маленькая сопля».

После этого дня в отношениях Марии и Валентины Гулишвили начался разлад. Тому причиной явился я. Она, конечно, женщина хитрая и выкрутилась, сумела как-то объяснить родителям мужа свои жаркие объятия и поцелуи с любовником, выдав все произошедшее за случайную встречу с давним школьным товарищем, которого не видела лет сто, если не больше. Родители разборок в семье сына не захотели, как ни как у них было двое малолетних детей и скандал замяли.

А еще у Валентины неожиданно начались проблемы с матерью. Та, устроив в своей квартире «гнездышко» для очередного супруга, неожиданно разругалась с ним и выгнала, затем, приняла другого мужика и тоже его выгнала, одним словом, женщина развлекалась как могла, занимаясь любовными утехами она окончательно спилась, перестала оплачивать коммунальные услуги, накопила большой долг, и встал вопрос об изъятии у нее жилплощади и переселении женщины в общежитие.

Для того чтобы не потерять квартиру, ― она могла пригодиться: подрастали внуки, ― вмешаться пришлось Эдуарду Гулишвили ― зятю. Он за полгода погасил долг, выплатив немалые деньги. Их нужно было заработать. Это, конечно, подорвало его здоровье. А еще он, утратив бдительность, в девяностых годах был убит своими конкурентами. О том нам стало известно много лет спустя, после встречи однажды, приехавшей из США Марии Хазарской. Она вначале побывала в Курске в гостях у бабы Цили ― свекрови, а уж затем появилась в Москве, разыскав свою подружку Валентину, неожиданно вместе с нею нагрянула к нам.

Я принял их у себя в квартире, как никак и Мария, и Валентина все еще числились подругами моей жены, хотя уже давно ― лет несколько не общались, ― разошлись их дорожки. Нам с ними было не по пути.

Мария для стола испекла два больших пирога, один с рыбой, правда, на тот момент уже не с палтусом, ― это было дорого, другой с яблоками, сделала пирожки с творогом, капустой и грибами, а еще целый противень сладких булочек и других всяких вкусностей. Я достал из шкафа тульский электрический самовар литров на пять, и мы несколько часов сидели за столом чаевничали и разговаривали, было о чем.

Хазарская, улучив минуту-другую, передала мне записи Михаила со словами: «Я слышала, ты, что-то там понемногу кропаешь? Он просил тебя, их использовать в своем романе, не обязательно под его фамилией».

Что же такое случилось, отчего Мария привезла мне эту тетрадь с голубой коленкоровой обложкой и не при всех, а тайком, на кухне, глядя на кушетку, сунула в руки. Я с опаской взял ее, как солдат берет гранату с выдернутой чекой и немного полистал. Мне было интересно. Она ведь могла ее где-нибудь по дороге просто выбросить, например, в аэропорту в одну из урн. Или же оставить в такси. Отчего-то не выбросила. Возможно, это последняя просьба Михаила Хазарского? Ладно, потом решу, что с нею делать, ― решил я.

― Ни как это наша кушетка? ― вдруг неожиданно воскликнула волоокая брюнетка Хазарская: ― Я, смотрю, все еще стоит, как говорится, пришлась к мебели, ― не выкинули! Это, хорошо! Значит, пригодилась! ― помолчала и добавила: ― Наверняка на ней спят заезжие гости, когда не помещаются в зале? ― и женщина, лощенная от косметики, не дожидаясь ответа продефилировала туда, где за столом сидел народ.

Я немного подождал, затем, заслышав голос Валентины Гулишвили, быстро запрятал тетрадь под матрац и уж после пошел следом продолжать застолье. Хозяин должен быть при гостях и как говорят с полным бокалом в руке.

 

 

Глава 6

Не сразу, я взял в руки тетрадь Михаила Хазарского с голубой коленкоровой обложкой: дел на тот момент у меня хватало. Не до того было, а потом я о ней попросту на время забыл.

Однажды, жена меняла на кушетке одно покрывало на другое и случайно обнаружила ее под матрацем:

― Семен, ― воскликнула она, ― это что еще за конспект такой? Ни как ты снова штудируешь работы Ленина? Это тебе нужно для кандидатского минимума? ― Я в тот момент занимался ужином: в трудное время девяностых, лишь только у меня одного получалось «двумя хлебами» накормить голодных детей.

― А-а-а, это? ― мельком взглянув на Марию, буркнул я и, кивнув головой, тут же забрал у нее творение своего товарища, затем не поленился, достал стремянку и запрятал на антресоль. Желания с нею возиться у меня тогда не было. Моя книга: «1984», однажды разрекламированная мной в разговоре с Хазарским, была отложена на неопределенное время. Не до того мне было. Я даже стихи перестал писать, хотя однажды давал себе обещание ни дня без строчки. Мы еле-еле сводили концы с концами.

Дети попеременно, то дочь, а то и сын забегали на кухню, и спрашивали: ― нет, не у матери, а отчего-то у меня:

― Пап, а скоро будем кушать? ― У Марии тогда от нищеты попросту опускались руки. Для того чтобы накрыть на стол требовались неимоверные усилия, а еще нужна была не только смекалка, но и фантазия.

― Да, уже можно идти, ― сказал я Маше и, слив воду из кастрюльки с картошкой, ― ею нас снабжали мои родители из Щурово, ― затем, добавив вместо сливочного масла ― подсолнечного, ― я его подешевке покупал на рынке города Луганска вовремя командировок на тепловозостроительный завод, ― принялся толочь.

Толкушку, я использовал особую ― металлическую из нержавеющей стали с дырочками в днище, это позволяло выкладывать на тарелки не бесформенную липкую, желтушного цвета массу, а что-то такое очень похожее на нетолстые кукурузные палочки. Правда, я их называл «червячками». Это детей забавляло.

Небольшое количество картофеля выглядело внушительно и красиво, особенно после того, когда я, открыв банку килек, укладывал на края тарелок по нескольку рыбок, слегка полив их томатным соусом, а еще дополнительно к блюду я прилагал по кусочку соленого огурчика. Ими, всегда славилось Щурово из спокон веков. У нас в любое время года стояли под диваном пузатые трехлитровые банки про запас.

Хазарским было неплохо в том плане, что их переезд на ПМЖ за океан был равноценен переезду из еще пока богатой страны СССР в страну США ― процветающую. Это было сравнимо с переездом Марии после замужества из Кемерово на постоянное место жительство ко мне в Москву. Да, ей, конечно, необходимо было привыкнуть к новым условиям жизни, но адаптация прошла быстро и безболезненно. Тоже чувство возможно, испытали и Хазарские, когда однажды неожиданно появились в Америке.

Мой товарищ, как я после вычитал из его коленкоровой тетрадки, в отличие от нас проблем материального характера не имел. Не все, конечно в жизни у него шло гладко: трудности возникали и у них, например, из-за незнания языка, хватало неприятностей и из-за ментальных различий, им необходимо было время чтобы «притереться», почувствовать себя «в своей тарелке». Это могло занять и месяцы, и многие годы. А еще они старались и немало приложили сил для получения грин-карты. Без нее ты не американец.

Экономика нашего Государства тогда недолго оставалась на высоте, это воочию стало заметно по снижению запусков ракет в космос: через год-другой все полетело в тартарары. Я помню шок людей однажды, отправившихся в магазин и увидевших ценники на товарах. Сливочное масло во времена Ельцина и Гайдара вместо трех с половиной рублей отчего-то стало стоить пятьдесят, курица под сотню и так далее и это при зарплате в месяц, начиная от восьмидесяти рублей и несколько выше. Жена тогда получала чуть более сотни, я две. Этого на месяц стало не хватать. Хоть иди с протянутой рукой, проси подаяние.

Мы тогда выживали. Однако я не унывал. В это непростое время, я, наконец, в черновом варианте закончил диссертационную работу и сдал ее на проверку своему научному руководителю Юрию Алексеевичу. Я тогда стоял перед дилеммой: следует ли ее вообще защищать? Зачем трепать себе и близким людям нервы.

Одни коллеги меня жалели: раньше нужно было это все делать, другие подсмеивались, и я понимал почему, увеличение зарплаты, которое обычно следовало после получения диплома кандидата технических наук на тот момент было просто смехотворно. Вместо двухсот рублей, я в итоге должен был получать ― триста пятьдесят.

Я помню, как носился со своей диссертацией, что «с писаной торбой» и не выходил на защиту: не на чем было ее напечатать. Меня тогда выручила мать Марии, она перед тем, как отправиться к нам в столицу в отпуск, догадалась и позвонила по телефону, и первый ее вопрос был не к дочери, а отчего-то ко мне:

― Семен, ну ты как там ― уже наверняка защитился?  ― я ответил: ― Нет бумаги. ― И она привезла мне целых две больших пачки и не нашей ― серой, а финской отменного качества. Достала у себя на предприятии. Это меня тогда сподвигло начать оформление работы. Через полгода на столе лежали пять готовых томов диссертации. А еще сто экземпляров автореферата.

Для выхода на защиту мне потребовалось около двадцати положительных рецензий и не только от отдельных лиц ученого коллектива, но и бумага от головного предприятия, на котором я внедрял свою работу. Мне было больно сознавать, но это уже был не мой завод, на котором я проработал много-много лет, а совершенно другое предприятие.

Что важно? Я должен был представить Ученому совету ожидаемый экономический эффект от своей работы не только на головном предприятии, но и в народном хозяйстве, он на тот момент имел большое значение.

Мне пришлось тогда основательно потрудиться, прежде чем я получил нужную бумагу. Затем я заручился поддержкой оппонентов, ― их мне подыскал мой руководитель, ― двух маститых ученых, составил список всех своих научных трудов. Все, можно было готовить доклад и выходить на Ученый совет.

Но не тут-то было: неожиданно серьезно заболел мой научный руководитель. Были мысли: ну поболеет и выйдет, с новыми силами возьмется за работу. Но не тут-то было. Я, тогда выдержав дней десять, собрал маленькую передачу и отправился проведать Юрия Алексеевича в больницу: он из того, что я ему принес, взял лишь одну баночку земляничного варенья. Она ему напомнила детство. Не знал я тогда, что этого человека, чем-то очень похожего на отца, вижу в последний раз. Мужик прошел всю войну, лишился руки и вот не выдержал этой самой «Горбачевской перестройки», ― умер.

У меня опустились руки, и я уж собирался все забросить, но нашлись друзья, которые не дали мне этого сделать.

Защита моей диссертационной работы проходила уже с другим руководителем, его молодым товарищем и другом. Многое мне пришлось переделать, правда, это не касалось результатов самой работы, всего лишь оформления, а еще я переписал автореферат, который затем издал на свои деньги в частной типографии.

То, что я поступил правильно, понял не сразу. Эта моя работа была больше нужна мне, а не стране. Я, занимаясь писательством, кропал небольшие рассказы и в большей мере детские и их публиковали в детском журнале.

Мои произведения малой формы радовали детей, в первую очередь моих, хотя книгами в девяностые годы были забиты все переходы метро и прилавки магазинов, но я подобно как в том анекдоте на вопрос товарища: «Эй, дружище, ты чем занят?», ― отвечал: ― «Да-а-а, вот книгу пишу», ― «А что так?» ― Вместо слов: ― «Нечего читать!» ― я тогда говорил: ― Не на что купить». И это было так. Однако, я, начав в далекие восьмидесятые годы прошлого века писать, подобно Джорджу Оруэллу, роман: «1984» и, сказав о том Хазарскому, ничуть ему не соврал, просто он у меня не задался, ничего не получалось.

Не мог я в то время свободно и легко оперировать большими массами текста. Антон Павлович Чехов не раз собирался написать роман, но так и не написал. Из-под его пера выходили одни рассказы. Так вот и у меня. Мне не хватало опыта правильно строить сюжетную линию, для меня это было тяжело. Написанные мной главы трудно было соединить между собой в законченное произведение. Лишь, написав диссертацию и защитив ее, я вдруг обрел уверенность, что смогу продолжить свой роман, а затем, на зло всем трудностям, успешно его закончить. Вот отправлю Хазарскому свой «шедевр», пусть на досуге читает, радуется за меня.

Анализируя прошлое, я надеялся, что после «перестройки», затем «перестрелки», по прошествии двадцати-тридцати лет, жизнь у нас в стране должна наладится. Капиталистическая система не такая расторопная, как социалистическая ― это, наглядно показала Европа после второй мировой войны. Она, ни копейки не тратя на вооружение: ― ее защищали с одной стороны ― США, а с другой ― СССР, ― очень долго отстраивалась. Мы, как нам не тяжело было находиться в ожидании будущего благополучия, растили своих детей, а значит, зарабатывали деньги и не всегда честными способами, но для, нарождающегося в стране капитализма, весьма приемлемыми. Исключением, я бы назвал зажравшихся олигархов. Те при попустительстве руководства страны облапошили миллионы людей, выманив обманным путем у них ваучеры, выданные народу для частичной компенсации за госсобственность. Олигархи подобно акулам ― огромным хищным рыбам на мелководье среди изобилия мальков отыгрались: ― немало загубили людей. Для этого достаточно поднять материалы газет прошлых лет.

Мне памятно время, когда я вместе со своим начальником ведущим научным сотрудником, кандидатом технических наук прикрывая друг друга, попеременно работал на одном из московских заводов, производящих кофемолки и прочую кухонную технику. Мы занимались термической обработкой деталей. Нам тогда платили по миллиону рублей в месяц. Для семейного бюджета это было ощутимо. Однако шиковать мне пришлось недолго. Нам двоим на замену нашли одного человека на меньшие деньги.

Прошло полгода я, продолжая числиться в институте, ― неожиданно подфартило, ― устроился в частную фирму и получал деньги в долларах, в настоящее время ― примерно сорок тысяч рублей ― не густо, но тогда они имели вес. Затем, я подвязывался и участвовал, в так называемых, левых договорах, то есть идущих мимо кассы института. Многие мои знакомые в то время изощрялись как могли и халтурили, где только было можно. Это было противно, но не возбранялось. Где платили туда люди и шли.

Однажды мне удалось показать дочери Маше свой научно-исследовательский институт и дать ей посидеть за своим рабочим столом. А еще мы походили по кабинетам, я сводил ее в лабораторию, где она посмотрела уникальное оборудование, а затем даже немного поиграла на персональном компьютере. У меня было желание вместе с нею побывать на первомайской демонстрации ― этаком празднике трудящихся. Я тогда побывал с дочерью у начальника отдела и обо всем договорился, но неожиданно его отменили.

Я долго не хотел бросать институт и из последних сил держался за место старшего научного сотрудника, пока наконец не понял, что следует уходить, так как НИИ никому был не нужен ― дышал на ладан. Для руководства самое ценное в нем представляло, не ученые умы ― люди, а большое двадцатиэтажное здание. Оно, после всеобщей приватизации было у коллектива за копейки отобрано и в настоящее время является доходным бизнесом, ― используется под сдачу многочисленных помещений различным фирмам и фирмочкам. Я даже знаю, кто в нем шикует, но это ничуть не меняет дело.

Мне тогда пришлось переквалифицироваться и заняться проблемами сертификации и качества продукции на литейно-механическом заводе, расположенном недалеко от дома. Это обстоятельство позволило мне сэкономит деньги на дорогу. Я устроился начальником отдела. Моей жене Марии с работой тоже не повезло: ― библиотека принадлежала заводу и оттого была просто не нужна. Супруга тогда нашла место учительницы в престижной школе с углубленным изучением английского языка, в ней на тот момент училась уже наша дочь. Это позволило после в школу пристроить и сына. Для того чтобы в будущем не возникло никаких проблем Мария закончила вечернее отделение Московского педагогического института. На работу в школу она ходила вместе с детьми, что было очень удобно.

Наши дети учились. Им приходилось нелегко, во втором классе, а не в пятом, как в обычных школах, у них кроме известных предметов начиналось преподавание уроков английского языка. Ему уделялось по семь часов в неделю, не то, что сейчас, хорошо, если четыре-пять. Тех знаний, которые давали в подобных школах раньше, уже не дают. И дочь, и сын неплохо знают английский язык, при поездках заграницу легко им пользуются.

Что можно сказать о том времени: я в детстве мечтал учиться игре на баяне, но в Щурово тогда не было музыкальной школы и я сам, как мог пиликал на инструменте, купленном отцом, заглядывая в самоучитель. Музыкальная школа появилась в восьмидесятые годы, правда, ненадолго и при «перестройке» неожиданно исчезла.

Для устройства своих детей в музыкальную школу Москвы я потратил немало времени: Маша стала обучаться владению гитарой, а Женя игре на флейте. Он лично инструмент не выбирал, просто было в классе место.

Дочь неплохо справлялась: училась  на «хорошо» и «отлично» ― ходила к известному гитаристу Пенькову Игорю Александровичу, порой он отсутствовал, так как еще работал и в ансамбле Юрия Антонова, ему время от времени приходилось участвовать в концертах: ― разъезжать по нашей необъятной стране.

Женя учился на флейте. В последствии он не доучился ― забросил. Однако при написании программ на компьютере, где требовались музыкальные заставки он легко справлялся. Знания нотной грамоты уму пригодились.

Дочь музыкальную школу закончила успешно. Мы думали, что она время от времени будет нас радовать своей игрой, но нет, вдруг неожиданно ее гитара замолкла и теперь пылится на шкафу. Возможно, это произошло неслучайно, я думаю, после внезапной смерти нашего преподавателя Пенькова.

Однажды моей жене на глаза попалась учительница, занимавшаяся с Машей игрой на втором инструменте ― фортепьяно ― она, не удержавшись, вдруг со слезами на глазах сообщил:

― Убили, убили нашего Игоря Александровича! Грабители! ― Помолчала и добавила: ― Он после окончания занятий торопился из музыкальной школы домой.

Такова жизнь и тут ничего не поделаешь.

Пришло время, дочь успешно окончила школу с углубленным изучением английского языка. Ей на линейке торжественно вручили, так называемый аттестат зрелости, а еще Маша вдобавок получила и диплом об окончании двухгодичных курсов гидов для англоязычных групп при Русском историческом музее.

Для меня этого, казалось, мало, и я с учетом ее интересов подобрал институт. Маша поступила на факультет журналистики и переводчиков. Во время обучения на старшем курсе, я устроил дочь на полставки редактором в журнал, в котором время от времени размещал свои научные труды. Ей оформили трудовую книжку. Это дочери после помогло в будущем найти себе работу по специальности.

Проблем с сыном у нас тоже не было. Для него я подыскал колледж информационных технологий, так как он желал заниматься программированием. Женя, обучаясь в девятом классе, на одном из конкурсов занял первое место за разработку школьного сайта и получил от муниципалитета премию. Данное мероприятие стало для него толчком. Он загорелся идеей стать классным программистом. В школе его тогда взяли на должность лаборанта, чтобы парень в свободное от учебы время занимался школьным сайтом. А еще Женя по вечерам по удлиненной программе два года вместо одного ездил в колледж. Прошло время сын, успешно окончив школу, а затем через год и колледж, без особых проблем поступил в институт.

За детей я был спокоен. Им уже не нужны были мои сказки и рассказы. Да и печатать их мне стало уже негде, журнал, в который я носил свои творения, закрыли ― из-за нехватки подписчиков, ― и я стал писать в стол, затем у меня появилась возможность все написанное загружать в Интернет. После я понял, что это почти одно и тоже. Однако, хобби есть хобби, и я ему могу быть благодарен, так как оно меня не раз выручало от нервных срывов.

Наступил день, и я снова взялся за свой роман: ― «1984». Материала для его написания у меня было предостаточно, стоило лишь немного над ним поработать и сформировать сюжет. Для этого я забрался на антресоль и достал не только тетрадку Хазарского с голубой коленкоровой обложкой, но и свои записи, после чего сел за компьютер и принялся работать. Вначале шли мои главы. Мне их пришлось немного подкорректировать под полученный от Хазарского материал, что мной было сделано без особого труда. А еще, я наморщив лоб, вспомнил приезд его жены в Россию и застолье у нас в доме.

 

 

Глава 7

Мужчины, радуйтесь, обладая женщиной, любуйтесь ее красотой и наслаждайтесь ею в постели. Знайте, наступают времена, когда она под влиянием Дьявола поменяет свой манящий облик до не узнаваемости, вначале станет страшна вам, а затем даже и ненавистна. Уйдете вы от нее и будете искать себе утешения в кругу таких же, как вы горемык и хорошо, если со стаканом водки в руке, а не вне потребных оргий и во всевозможных извращениях.

Не знаю, чьи это были слова, которые я, отыскав в тетрадке у Михаила Хазарского, не без ужаса на лице прочитал, но наверняка не его, а какого-то ветхозаветного пророка ― свидетеля исторических событий, происходивших в городах Содом и Гоморра и разрушенных нашим Всевышним для всеобщей благости живущих на земле людей.

Они меня тронули до глубины души. Долгое время я ходил сам не свой: не раз вчитывался в них и, глядя тайком на Марию, а затем и на дочь, представлял могли они вдруг мне стать чужими? Да не в коем случае!

Нужно ли нам людям: мужчинам и женщинам мельтешиться на этом свете, что-то делать непотребное, вызывающее отвращение друг к дружке. Требуется ведь не так уж много ― мужчине любить и уважать женщину, а женщине ― мужчину и не более того. Не зря же Иисус Христос сказал: «Я пришел чтобы дать вам любовь».  Она, эта любовь ведь для чего-то нужна и нам, забывать о том ни в коем случае не следует.

Однажды, в Щурово я встречался со своими поседевшими и потрепанными жизнью одноклассниками. Мы сидели за накрытыми столами в кафе, выпивали, закусывали и вели между собой долгие беседы. О чем мы тогда говорили, чем хвалились друг перед дружкой? Вы думаете, речь шла о том, кто из нас каких достиг в жизни высот? Так вот нет, нет и, нет!

Все это для нас людей пенсионного возраста было уже неважно. Мы говорили об очень простом ― хвастались нашими детьми. Среди, нас нашлись и такие, которые сидели, опустив ниц головы. Им нечего было сказать. Правда, их оказалось не так уж и много: раз-два и обчелся. Наградой для каждого из нас за долго-прожитую жизнь ― медалью, орденом или же звездой героя были маленькие девочки и мальчики ― внучки и внуки. Молодым людям я бы советовал лучше вчитаться в мои слова и не затягивать с датой создания семьи и рождением детей, иначе может быть поздно.

Что может сказать человек на смертном одре, умирая в одиночестве и не оставивший после себя на земле потомства? Смерть ― всесильна! И всего лишь. Мне эти слова не по нраву. Не знаю как вам? А люди из другого лагеря с блестящими глазами и улыбками на лице, восторженно рассказывающие о своих наследниках, о их первых шагах, удачах и неудачах, показывая фотокарточки, соответственно бодро воскликнут обратное: ― Жизнь бессмертна! Жизнь ― всесильна!

Для русских людей, считающих, что жизнь человеку дана для чего-то возвышенного, пока нами до конца еще непонятого, а не для праздного времяпровождения: веселья и удовольствий, с нашим-то менталитетом, в отличие от человека западного склада ума, найдется у Бога пристанище для спасения души. Это следует не забывать.

Мы смотрим на нашего Спасителя и уповаем на него, а на людей стран ЕС и США смотрит сам Черт ― Сатана. У них в крови одно бесстыдство и разврат, у нас благоразумие и воля дабы не пресечь род людской во благо непонятого еще нами будущего. Мы готовы жить под покровительством Бога, хотя у нас уже и нет былого рвения расшибить в молитве лоб, но все еще очень велико желание в душе выполнять его заповеди. У нас мужчина хочет любить женщину и быть ею любимым. Достаньте с полки любой наш словарь, да, например, Владимира Ивановича Даля и вчитайтесь в него. В нем очень много слов о женщинах, которые мужчины с удовольствием употребляют и сейчас, называя их: симпатичными, милыми, красавицами, любимыми, желанными, не забываемыми, ненаглядными, да разве их все перечислишь? Немало слов адресовано женщинами и нам мужчинам. Найдите время и послушайте, что они говорят о нас.

Мне тяжело было разбираться в каракулях товарища. Я не сразу понял, что он хотел ими выразить. Текст, так называемая его «тайнопись», на первый взгляд выглядела безграмотной мазней. Ничего кроме эмоциональных картинок. Правда, это все написанное нельзя было отнести и к стенографии. Хотя Хазарский и был журналистом, но ею не очень-то и владел, да и я, если честно сказать, однажды пытался изучить, но так и не осилил. Тут мы с ним были на равных. У нас тогда изучать стенографию уже не было особой необходимости: на смену ручкам и блокнотам пришли вначале магнитофоны, а затем диктофоны.

Михаил не хотел, чтобы его записи попали к кому-нибудь другому кроме меня. Он, не один раз вовремя наших прогулок в парке с детьми приносил мне свои статьи на одобрение, и я их с удовольствием читал. Не знаю к какой стати, но ему одно время были важны мои замечания. Я подолгу вчитывался в его каракули и мало-мальски научился в них разбираться. Я думаю, даже превзошел его жену Марию, например, она воспылай любопытством к этой странной тетрадке в голубой коленкоровой обложке, понять в ней ничего не смогла бы. Наверняка, женщина сделала одну-другую попытку заглянуть в нее, но, затем плюнула и со спокойным сердцем отдала ее мне. Занимайся, если делать нечего!

Я занялся. Вначале попытался тупо перенести весь текст на компьютер, затем прошло время и мне уже не представляло труда понимать мысли своего товарища. Однако одних его записей при написании романа мне было недостаточно и для получения другой недостающей информации о жизни людей прибившихся к берегам США пришлось по необходимости пользоваться услугами гугл или же ютюб. Да, что еще к месту будет сказано в создании этих двух платформ, активное участие принимали и выходцы из России.

«Хазарские плюс», то есть человек десять-двенадцать отправились в США не в пустое пространство, об этом я узнал задолго до прочтения этой самой коленкоровой тетрадки ― от новоиспеченной американки. Им была предоставлена на время адаптации в иных условиях жизни хорошая жилплощадь, из слов Марии ― большой двухэтажный коттедж, с прекрасным благоустроенным двориком, на все их большое семейство. Проблем с питанием не было: в доме работал холодильник и оказался забитым под завязку. Их проживание было оплачено всемогущим государством, а может быть и еврейской диаспорой ― я о том у нее не расспрашивал. Для получения вида на жительство всем этим евреям необходимо было в ускоренном порядке в течении полугода изучить английский язык, историю страны и политическое устройство США.

Они жили вначале то ли в штате Иллинойс, а затем в Северной Каролине, то ли наоборот, я так и не понял, главное не на одном месте. Не знаю, с чем это было связано, может с трудоустройством и выбором работы.

Михаил нашел себе место в русской газете с еврейским уклоном и, наверное, оттого участью своей был несказанно доволен. Это я понял из первых строк его голубой коленкоровой тетради. Можно сказать по почерку. А вот Мария, та вдруг попыталась заявить о своем трудоустройстве сама, когда однажды, прибыв в Россию, сидела у нас в квартире в зале за большим раздвижным столом и уплетала рыбный пирог, запивая его при этом крепким ароматным чаем с душицей ― травой, собранной женой в Щурово во время сенокоса недалеко у речки.

Однако она отчего-то, начав свою речь издалека, подбирая слова затянула ее, не дождавшись от «новоиспеченной американки» внятного ответа первой не выдержала Валька Гулишвили, сидевшая напротив, и звонко выкрикнула:

― Да знаем, знаем кем ты работаешь! ― Косметологом. Я это вижу по твоей ухоженной «морде», ― и тут же некрасиво засмеялась. Нет, не от зависти. Уж чего-чего, а этого «добра» ― зависти у нас на тот момент не было.

Ни у кого, из уминающих пироги, булки и другие кулинарные изыски моей жены Марии, не мелькнула даже маленькая мысль: «Ах, как же там хорошо»!». Никто, из хозяев, представителей Российской Федерации, сидящих за столом, не хотел этого хорошего. У нас и своих проблем хватало, их бы разгрести.

― Да, косметологом! ― тут же подтвердила Мария: ― И, представьте, ни о чем не жалею. Вот так! Мне просто повезло. Заниматься грязной работой, я даже здесь не могла себе позволить, а уж там, тем более. Вы же знаете, в СССР я была вынуждена работать по специальности. Отработала целых три года. А уж после занялась любимым делом. Моего сына взяли в частную школу лишь из-за того, что я согласилась преподавать в ней эту как там? ― сделала паузу и словно выплюнула: ― Долбаную биологию. А там, в США мой диплом не котируется. Это у них ― просто «русская бумажка». Я, конечно, берегу его, но думаю, этого делать не следует: вот приеду домой, наберусь смелости и выброшу!

«Да-а-а, тяжело мне пришлось, хотя я неплохо знал язык». ― Здесь и далее я свой текст дополняю словами из коленкоровой голубой тетрадки Михаила Хазарского.

«Знаний языка, полученных в СССР, для меня было недостаточно. А к тому же я в школе, да и после в университете учил английский академический, он отличался от американского, в нем не хватало эмоциональных изысков, ― ну своего рода матюгов», ― написал мой товарищ. Я для себя понял, что это равноценно как в глубинке на Украине говорить на русском: тебя «разумеют», однако своим не считают.

«Мне, ― писал Хазарский, ― приходилось крутиться ну что той «белке в колесе». Я работал даже по ночам: пошла публикация, ― получи, нет, ― соси лапу. Не хотелось сидеть на иждивении у жены. Хотя она и не была особо загружена работой. Ну, кто к ней пойдет. Год-другой в СССР косметологом — это ведь ничто. А еще она в США столкнулась с большим разнообразием всяких там косметологических средств на непонятном ей языке и растерялась. Что могла сделать женщина? «Пилите Шурик, пилите»! ― и все. Нашла одну знакомую, уехавшую из СССР несколькими годами раньше. Та ей помогла, пристроила.  Вначале к Марии ходили свои люди, больше из-за жалости, приводили знакомых со стороны. Она на них училась, пока не появился небольшой контингент. Но это все ей далось потом». Дальше Хазарский сообщал, что основная масса американок ценят не своих, а русских специалистов. Они работу свою делают на совесть. А еще, я так понял спасло жену моего товарища и позволило ей остаться наплаву то, что хозяйкой салона была одна из недовольных ― бывших советских диссиденток.

«Для газеты нужны были статьи, охаивающие жизнь в СССР. Нести чушь не возбранялось, однако такого материала хватало, и пройти могло что-то особенное еще нигде не засвеченное». Михаил старался. Ему порой приходилось придумывать или же перерабатывать анекдоты, которые ходили среди сотрудников московской молодежной газеты неизвестные никому в Америке.  У советских людей бытовало мнение, что их сочиняют ни где-нибудь, а в штаб-квартире ЦРУ. Не знаю как удавалось Хазарскому, но его материал звучал оригинально. Одна оплошность и новоиспеченного американца в любой момент могли выгнать, хотя он и так в штате не числился. «Однажды мне о своей работе в заводской газете ― многотиражке, рассказывал Семен, так у него положение было намного лучше: он получал зарплату. А еще мог войти в штат. Для сохранения своего доброго имени, он не позарился на должность и отдал ее своему товарищу. Я был готов даже друга растоптать и несмотря ни на что занять его место. Здесь в Америке у меня на тот момент не было друзей. Я никому не мог довериться, лишь только своим родственникам, с которыми приехал в эту страну, но и то ― неизвестно, насколько? Они тоже в будущем могли вдруг меня предать. Я не понимал эту новую жизнь в новой стране и не мог уверенно сказать: ― мне повезло или же не повезло?»

Много проблем было у Хазарского и с устройством сына в учебное учреждение. Вначале, он записал его в обычную школу, ― государственную. Занятия в ней отчего-то начинались не с первого сентября, как это в СССР, а где-то в последних числах месяца. Дата обучения зависела от штата, везде было по-разному, конечно, это их удивило, но больше всего то, что преподаватели на учеников не давили, а значит и знаний школа не давала. Мальчик, не выучив раз-другой урок и не получив взбучку, учебу просто забросил.

Прошел месяц-другой и, видя этот ненавязчивый сервис, Хазарский-старший забеспокоился о сыне. Знающие люди подсказали, что учиться лучше в частной школе или же совмещать, например, отучившись несколько лет в государственной ― отправиться в русскую школу, где хорошо преподают математику, физику, химию, иначе в колледж, а уж тем более в университет парню никогда не поступить.

А, как известно без университета ― еврей ― это не еврей и мой товарищ присел за компьютер, забрался в Интернет и принялся наводить справки обо всех, находящихся поблизости  учебных заведениях. Одно из них Хазарского-старшего заинтересовало.

Это был лицей, судя по фотографиям довольно неплохой. Он имел высокий рейтинг и требовал больших денег, однако оно того стоило: в классах было по пятнадцать человек, а не по тридцать и дети в этом учреждении добивались отличных результатов.

Для того чтобы удостовериться в правильности выбора Михаил вместе с сыном отправился по выписанному на бумажку из сайта адресу. Учреждение находилось в шаговой доступности это уже плюс не нужно пользоваться услугами школьного автобуса или же такси, ― автомобиля у моего товарища на тот момент еще не было. Брать ― подержанный он не хотел: желание соответствовать своей национальности даже при переезде в Америку у него не пропало. Хазарский копил деньги на «крутую тачку».

Добравшись от здания учебного заведения, он увидел женщину с девочкой, выходящих со двора. Они разговаривали по-русски и это Хазарского-старшего привлекло:

― Здравствуйте! Извините меня, я услышал знакомую речь….

Женщина тут же ответила на его приветствие, не отпуская руку дочери, резко бросив взгляд, задала вопрос: ― А вы, если не секрет русский? ― и сделав небольшую паузу, продолжила: ― Или же будете из наших: ― еврейпиоидов?

― Я из наших! ― ответил Хазарский, и усмехнувшись добавил: ― Из ничем не примечательных еврейпиоидов!

― Дженнифер, поиграй с мальчиком, а я поговорю с его папой.

Лицей, выбранный Хазарскими, был что надо. Это мой товарищ понял сразу: у этой женщины в нем училась не только дочь, а еще и дети ее знакомых. Правда, данное учебное учреждение давало не только отличные знания, но и что-то большее об этом новому американцу стало известно несколько позже.

Ефим Хазарский, отправившись в лицей увлек за собой и своего двоюродного брата Женю ― проторил ему дорожку. Правда, они попали в разные классы, так как не были одногодками. Но это не главное. Важно то, что дети пошли учиться с удовольствием не то, что в предыдущей школе, где их не понимали и часто обижали.

В государственном учреждении до Ефима не было никакого дела: после зачисления мальчика, никому из родителей ни разу не приходилось бывать в стенах школы, а вот в лицее все было обговорено, учеба на первом месте. Это стало понятно, когда однажды Михаил был вызван «на ковер» в администрацию лицея все лишь из-за одной какой-то двойки по предмету, не представляющему важного значения. Для этого Хазарскому был назначен неподходящий час: он сдавал статью и процесс этот затянулся. Ждать было просто невозможно: ― поджимало время. Мой товарищ, взглянув на часы, вдруг резко встал, извинился и рванул к выходу.

На улице, едва выскочив из двери, Хазарский был ошарашен: рядом галдели, кричали крашеные полуголые парни и женщины, а еще били в бубны, размахивали погремушками и выказывали непристойные действия, извиваясь, как в аду на горячей сковородке, всем телом. Это было уму непостижимо. Для нормального человека: срам и стыд.

Он в СССР ходил на торжества в честь Великого Октября ― седьмого ноября, на Первомайские демонстрации и на день Победы ― девятого мая и это ему даже нравилось, иначе бы однажды не взял с собой сына, но такого что творилось здесь, интеллигентный мужчина никогда не видел. Хазарский находился в замешательстве, не знал, что делать и как себя вести. Наверное, ему стоило эту на всю улицу колонну обогнать и поторопиться на прием в школу, но моему товарищу неожиданно припомнилась траурная процессия недалеко от Курска. Он тогда тоже спешил ― желал увидеть свою мать ― бабу Цилю, а еще он отчего-то припомнил мои слова: «… обгонять ни в коем случае не следует, это все равно, что торопиться на тот свет», ― нужно, пристроившись вместе со всеми чинно следовать до тех пор, пока тебе не освободится проезд, а уж тогда жми на акселератор. И Хазарский сдался, он шел и шел.

От понимания, своего несуразного положения: он намного опаздывал, а еще из-за переживаний мой товарищ для снятия стресса вдруг взбеленился, заорал на своем ― неправильном, поливая этот погрязший в извращениях народ «всеми цветами радуги» ― русским отборным матом ― и вместе с ним неторопливо продолжил путь. Пусть эти янки знают «наших». Он здесь был еще чужой. Это ему придавало сил и уверенности в своей правоте. И все бы ничего, но среди гомосексуалистов, трансвеститов, лесбиянок и прочего сброда, мелькнуло вдруг лицо, нет, не начальника отдела ― благовоспитанного католика, а почитай ― непростого человека, босса газеты, в которой Михаил работал. Ох, как он его напугал, дождавшись удачного момента «новый американец» сразу же улизнул и, ничего не подозревая о полученной поневоле раскраске: в толпе из этого отребья кто его только не целовал, ― тут же бросился в подворотню, а уж затем, торопливо семеня ногами, добрался до лицея.

Хазарский, не нашел желания или же целесообразности чтобы описывать учебное заведение, в которое был зачислен его сын Ефим. Не знаю, с чем это было связано? Тетрадь, была небольшого объема и, наверное, оттого не могла изобиловать подробностями, хоть самому садись за стол, да пиши.

Однако, я этого делать не буду, так как за границей ни разу не был, чего доброго, сгоряча «навру в три короба»: ― я и так многое уже добавил от себя, ― поэтому сошлюсь на кинематограф. В девяностые годы прошлого века чего только мы не крутили у себя дома в квартирах на приобретенных по случаю на радиорынках видеомагнитофонах. Мне запомнился фильм Роберта Замякиса: «Назад в будущее». Школа восьмидесятых годов, а еще в ней длинный коридор, галдящие на перемене дети, надзиратель лысоватый вездесущий мистер Стрикленд, пытающийся успокоить всех и навести порядок. Думаю этого достаточно.

Наша школа другая. Она отличается от американской ― буржуйской, да и от западноевропейской школы наличием в интерьере обычных естественных материалов, а не огромного количества пластика.

Я помню, когда у нас в Москве стало модно делать евроремонт, многие квартиры стали похожи на офисы.

Так вот Хазарский оказавшись внутри учебного заведения, в таком вот коридоре, нашел надзирателя, и он его сопроводил до кабинета своего босса. Далее уже слова Михаила: «Администратор лицея, несмотря на мое опоздание, едва я нарисовался на пороге, тут же осмотрел меня и встретил в полном восторге».

― Я рад, я рад, что вы один из наших. Мне с вами будет проще разговаривать. Я по поводу вашего мальчика или может девочки?

― Он у меня мальчик!

― Ну, хорошо, хорошо, пусть будет мальчик. А что так строго, ― мужчина, взглянул на меня, окинув сверху донизу.

― Вы, так понимаю мужчина!

― Да, мужчина, ― с небольшим раздражением ответил я и мгновенно сообразил, что мне здесь в кабинете администратора так вести не следует. Он ко мне настроен благодушно, зачем я буду злоупотреблять его доверием, себе вредить. А еще мне вдруг вспомнился один инцидент из детства сына, отдыхая у бабы Цили, Ефим играл на лугу в любимую им лапту и, бегая с ребятней, напоролся на кол, который кто-то из владельцев козы, гоняя ее на выпас, отчего-то не удосужился вытащить из земли. Мальчик тогда распорол себе мошонку и неделю пролежал в больнице.

― Знаете, ― чтобы не втягивать сына в половые конфликты, разгоравшиеся в стране, ― уже мягче, сказал Хазарский пожилому, похожему на петуха человеку, ― он у нас был девочкой. У него остались шрамы, там внизу, ― и мой товарищ показал рукой между ног. ― Мы ему об операции и о том, что он уже совершенно другой человек, даже не заикаемся. Это у нас в семье табу! Да и зачем травмировать детскую психику? Я думаю, не следует о том распространяться, этот факт должен остаться, между нами. Вы меня понимаете?

― О-о-о, да, я хорошо понимаю вас, вы хотели мальчика, а родилась девочка…, больше ни слова. Я молчу, ― заверил администратор и, пригласив Хазарского присесть на один из стульев, принялся говорить об успехах Ефима, точнее, ― неуспехах: одной единственной двойке, правда, недолго, расстались они ― хорошо, по-доброму.

От этого посещения школы Михаил Хазарский неожиданно приобрел единомышленника, жизнь у сына наладилась, оценки отчего-то стали даже выше. Нельзя было сказать, о чрезмерном усердии Ефима. Он не стал больше времени уделять урокам: сидел за учебниками из-под палки, орудовал карандашом в тетрадке с не охотой, он был не такой человек чтобы посещение отца возымело на него какое-то действие. Для того чтобы мальчика заставить учиться нужен был другой стимул. Он появится несколько позже.

Что еще? У мальчика в этом новом учебном заведении друзей было немного, хотя какие они ему друзья? ― Просто знакомые. Одноклассники. Однако, что было ново это то, что дети отчего-то вдруг стали к нему обращаться намного деликатнее, хотя и давили, на молодежном сленге ― буллили, но уже не так рьяно, как раньше. Ефим перестал слышать в свой адрес за спиной грязные слова и откровенные ругательства такие как: «У, русская свинья, что она там хрюкает, снова жизнью недоволен» — это паренька радовало.

Жизнь у «нового американца» ― его отца, побывавшего в толпе ― на параде, разнуздавшихся донельзя трансгендеров мужчин и слащавых лесбиянок женщин, тоже стала другой более яркой и эмоциональной.

Однажды кто-то из сотрудников газеты остановил его у лифта и тихо так сказал, что ему не следует при посещении офиса одеваться в строгий английский костюм, не к чему это, добавьте больше цветного, будьте своим человеком. У нас уже все о вас знают. И этот «новый американец» ― еврейпиоидного типа в прошлом москвич, был вынужден, кивнув головой, про себя подумать: «Хорошо бы и мне о себе все знать».

Что интересно? Проблема сдачи материала как-то сама собой разрешилась: статью бывшего советского журналиста известной молодежной московской газеты, оставленную на столе у начальника отдела, взяли и уже в следующем номере, она вдруг вышла в свет. Михаил в кассе получил полагаемые за нее деньги, и как показалось, отчего-то несколько больше, чем рассчитывал. Неужели гроза внештатных сотрудников попал в ДТП или же прилично треснулся башкой о косяк двери своего кабинета, ведь он этот материал тогда не смог протолкнуть, очень уж начальник упорствовал и на чем свет стоит «поливал» все, что было им написано, да и другими как он отщепенцами из СССР и вдруг нате ― напечатали.

Да, мир перевернулся. Неожиданно, сразу же из бухгалтерии Хазарского вызвали в кабинет Главного редактора газеты. Он постучался и с боязнью, осторожно открывая двери, вошел.

За столом сидел «петух» ― Клин Гейц, весь из себя, собственной персоной. Один Хазарскому был знаком ― директор лицея, в котором учился сын. Мой товарищ сумел найти к нему подход и втереться в доверие. Но то был пройденный этап, а сейчас он нервничал, его била дрожь, пытаясь ее унять, Михаил остановился на полпути и, подняв голову, поприветствовал Петуха, присвоив ему порядковый номер ― два.

― Заходите, заходите, не стесняйтесь, присаживайтесь, ― пожилой человек необычно одетый указал рукой на стул.

Хазарский присел. Лично за руку с Клин Гейцем он знаком не был, так как в штат сотрудников не входил, а значит у того не было необходимости тратить на него свое драгоценное время. Однако Хазарский знал его в лицо и тот его тоже. А еще моему товарищу говорили о необычайно строгом характере Главного редактора, оттого он был не на шутку всполошен. Ждал чего угодно и в первую очередь приключений на одно самое место и был просто ошарашен его неожиданным предложением.

― Я хочу вас взять на должность начальника отдела. Теперь, в случае нашего согласия, вы из разряда «свободных художников» будете вынуждены каждый день ходить ко мне в офис. Вас это не затруднит?

Он тут же назвал Михаилу сумму будущей зарплаты, резко сократив его время на раздумье.

― Да-да, я согласен! ― пролепетал торопливо мой товарищ: ― да это я по деньгам раз в пять переплюну свою жену Марию, ― мелькнуло у него в голове, ― непременно будет кусать себе локти. Непременно. А то уж совсем распоясалась, стала мной понукать, хоть и дома не появляйся.

― Ну, вот и хорошо, ― сказал Главный редактор Клин Гейц, поднялся, подошел к бару, достал из него бутылку виски и стаканы. Хазарский тогда подумал: ничего подобного у нас в Москве в молодежной газете не было, я был зачислен в газету на основании диплома, а вот Семен в свою многотиражку попал именно так, только его Главный редактор отчего-то предпочитал красное вино, а мой любит крепкие напитки. Тут, как говорится на вкус и цвет товарищей нет.

Они выпили и разошлись. По звонку Клина Гейца Хазарским тут же занялись: показали небольшой уютный кабинет, познакомили с сотрудниками, сообщив, что это не все, есть еще множество людей не входящих в штат.

― Я, предлагаю, с ними знакомиться во время приема статей в номер, ― сказал молодой задерганный секретарь, представившийся Джимми Бамой, чем-то напомнивший Михаилу суматошного Эдуарда Гулишвили ― Валькиного мужа. Однако, в отличие от него, руки у этого молодого мужчины были идеально чисты, да и одет он был опрятно, выделялся лишь только ярким галстуком.

― Они в дни приема сами вам о себе напомнят, ― продолжил секретарь, ― можно не переживать.

Новый начальник отдела ради хохмы покопался в списках и назвал фамилию Ричарда Ренгина, затем попросил его вызвать на завтра к десяти часам. Он знал, ― это был его псевдоним. Хазарскому непременно захотелось посмотреть на расторопность американского секретаря Джимми Бамы. Чем он мог отличаться, например, от секретаря ― девушки, работавшей у них в СССР в молодежной газете. И что же случилось? Прошел не один день. Михаил ждал и выслушивал слова извинения секретаря, однако не открывался: ему неожиданно пришла в голову мысль пристроить безработного мужа сестры своей жены Марии толстячка Олега Палкина.

Мой товарищ, новоиспеченный начальник отдела, тогда не знал, чем это ему грозить в будущем, даже не догадывался. «Должны же мы, впрочем не чужие люди помогать друг другу, зачем нам ждать милостей от американцев», ― подумал он. Дав, секретарю адрес своего деверя и дождавшись отправки курьера, Хазарский, развалившись в кресле в ожидании его прихода, просматривал статьи, отобранные для нового очередного номера газеты. Однако все никак не мог сосредоточиться.

Наконец в дверь постучали. Это был Джимми Бама, входить он не стал, заглянул в полном смысле этого слова: просунув голову вместе со своим ярким галстуком и отрапортовал:

― Ричард Рейган, прибыл.

Хазарский отчего-то не стал поправлять молодого человека, в благодарность лишь только снисходительно кивнул ему головой, а затем предложил пропустить в кабинет внештатного сотрудника для разговора.

― Хелло, сэр! Присаживайтесь, ― вышел из-за стола и неторопливо прошелся по кабинету. Они заранее по телефону договорились вести себя осторожно и по возможности ни в коем случае не показывать своих родственных отношений. Однако, Михаил все-таки не удержался пожал руку и тайком обнял толстячка ― давно не виделись, хотя и жили в одном доме, правда, в разных подъездах.

Момент, когда Михаил прижал к себе деверя, был замечен секретарем Джимми Бамой, явно гомиком. Хазарский тогда этому не придал внимания. Голова у него была занята мыслями, как помочь Олегу Палкину. Тот находился в поисках работы. Возможно, оттого его жена ― сестра Марии не лезла к ним ― ни к чему это было, ― похвастаться-то не чем. Прошло то время, когда они жили беззаботно и весело все вместе в доме-коттедже одной большой семьей, адаптируясь к условиям американской жизни.

Олег вел себя явно не как Ричард ― напряженно и не уверенно, не понимая, чего он от него хочет. Наверное, не давала расслабиться окружающая обстановка. «У меня не было желания раскрываться здесь перед ним: мы могли встретиться с деверем вечером дома и поговорить «тет-а-тет» ― слова из голубой тетрадки Михаила Хазарского. ― Дабы создать деловой разговор, я вытащил из стола свою же статью, заранее приготовленную, и принялся ее при нем разбирать на абзацы, указывая на имевшиеся недостатки».

Олег Палкин торопливо, с некоторой боязнью кивал головой или же отвечал, порой не впопад:

― Будет исправлено.

 

Дома, вечером Михаил зашел к своему деверю на квартиру с бутылкой водки, и они долго разговаривали на кухне. У него не было уверенности, следует ли еще глубже забираться в дебри, может плюнуть на все и не раскручивать этого самого «Ричарда Ренгина» в образе Олега Палкина. Стоит ли игра свеч — вот в чем вопрос?

Деверь по профессии не был журналистом, он мог засыпаться, так как окончив технический институт работал на заводе и неплохо зарабатывал деньги в СССР, в должности начальника измерительной лаборатории. Наталья, его жена им была недовольна и, наверное, оттого она сразу же на предложение Хазарского, на отъезд из страны согласилась, а что ей было делать. Все шло к разводу. Она надеялась, что здесь в США женщины ему докучать не будут. Здесь дурочек нет ― нужны деньги и немалые. Ее Олег был не при делах. Он даже работу не мог найти, хотя и получил вид на жительство. В США, несмотря на пособия, жизнь без работы плоха. Не та мошна. Правда, в стране Советов у деверя Михаила была какая-ни-какая власть, в распоряжении толстячка находилось с десяток молодых девушек. Он изо дня в день отправлял их на объекты завода для проведения замеров. Затем они, возвращались и для отчетности заходили по одной к нему в кабинет, чтобы доложить начальнику о результатах своей работы. Олег не одну из своих сотрудниц сумел приголубить. Охоч был до женского пола. В отделе даже поговаривали, что некоторые из них от него родили прекрасных малышей и довольны.

Хазарский, может быть, и не стал раскручивать «аферу с внештатным сотрудником». Мог и сам иногда для души что-нибудь пописывать этакое и время от времени публиковаться в газете от имени Ричарда Ренгина. Лишние деньги ему не помешали бы. Однако родственник, пропустив один-другой стаканчик без закуски, неожиданно осмелел и за предложение тут же ухватился:

― А что мне прикажешь делать? Ты, думаешь, я уехал из СССР из-за Натальи, как вы все вокруг считаете, ― он помолчал, а затем, словно, его прорвало закричал: ― Нет! Нет! И нет! Мне, да будет тебе известно, из-за одного старого дурака грозила уголовная статья. Он на заводе был «шишка». Я тебе о нем когда-то говорил. Да ты может быть его и знал. У него фамилия Резник, он гулял на нашей с Натальей свадьбе и знаешь, такой нам сервиз подарил, на двенадцать персон, закачаешься. У него на заводе была касса, или общак. Ты же в курсе, у нас ― евреев, как и у тюремщиков, есть свои деньги, без них, ну никак нельзя. Что, если одному из наших многочисленных собратьев внезапно потребуется помощь? Он ее получит. Бабки на наш отъезд, откуда взялись? Оттуда.

― Да, знаю я, знаю, ― ответил Михаил, подумал, а затем вдруг задал вопрос: ― А если бы не та подстава. Я уже не помню, с чем она связана, ты уехал бы из СССР или остался и жил бы сейчас в России?

Олег долго молчал, затем предложил еще выпить по рюмке водки, тут же налил и, когда они опрокинули очередных сто грамм и крякнув принялись, причмокивая закусывать соленым огурцом, сказал:

― А все-таки наша водка куда лучше чем их виски, а то виски, которое хорошо идет, очень уж смахивает на нашу водку, вот так! Ну, да ладно. Не об этом разговор. ― Олег отодвинулся вместе со стулом от стола и продолжил: ― Этот Резник, затащил к себе в гараж бабу, дома ― жена, опасно было, напоил ее и сам ужрался как русская свинья, хотя у него на лице было написано ― еврей, ― дело было зимой, ― они, сидя в машине, натопили печку и, раздевшись донага, занялись любовью. Здесь в Америке говорят сексом. Он у нас лишь только в девяностые годы появился, а тогда его не было. Я своим бабам никогда не платил, ― и Олег посмотрел по сторонам. ― А еще, если бы не печка в машине да не прикрытая плотно дверь гаража, они бы ни за что не угорели. А так, нехорошо вышло: их обнаружила милиция. При обыске у него в гараже нашли нашу кассу: золото и много денег. Я, конечно, был «маленькой шосткой», ну как бы секретарем, но под меня тоже стали копать. Наверное, из-за того, что в бумагах нашли и мою фамилию. Нельзя было мне оставаться, нельзя! Это твое предложение махнуть в Америку оказалось, кстати.

Друзья в квартире были одни, то есть их встреча проходила с глазу на глаз ― так уж получилось.

― Знаешь, что я скажу об СССР? ― Олег, сделал паузу, а затем выдал: ― Не следует сожалеть. Одна афера у меня там благополучно закончилась не без твоей помощи, пора начинать другую ― здесь, в США. До каких пор мне ходить неприкаянным, то есть не при делах. Ты только не дрейфь, мы прорвемся, и в этом нам поможет то обстоятельство, что хотя все люди евреи, но не все о том знают. Вон, Галкин с Аллой Борисовной жизнь прожили и наконец-то на старости лет догадались. Я смотрел их фотографии ― вылитые евреи. А Макаревич, а Гребенщиков? Много их на нашей грешной Земле ходит, очень много. Я вот чем дольше живу, тем чаще они мне попадаются на глаза, да и здесь хватает, что собак не резаных, ― сказал и неожиданно умолк: потерял мысль, затем после очередной рюмки очнулся и как ни в чем не бывало продолжил: ― Так вот, американцы своей бесшабашностью очень часто смахивают на тех русских, которых бы я назвал Иванами. Знай, что это нам евреям ― на руку, ― Хазарский согласился с родственником. Они выпили на посошок, и Михаил от Олега отправился домой, правда, это произошло в тот момент, когда открылась дверь и на пороге появилась Наталья: ― «Ну, вот, как там говорится, «здрастье вам и тут же до свиданья» ― выкрикнула она: ― Передавай привет моей сестре. На днях найду время и обязательно зайду в гости».

― Непременно, непременно передам! ― буркнул Михаил, заплетающимся языком и вывалился на площадку.

Разбирая тетрадь Михаила Хазарского, я неожиданно вспомнил, что мне знакома эта самая сестра Марии ― Наталья. Было время, я учился в институте на вечернем отделении и мне, чтобы после сессии отдохнуть ― съездить на малую родину в Щурово, приходилось два-три экзамена сдавать досрочно.

Однажды их сдача совпала с работой, я пытался заранее договориться об обмене сменами, не получилось, никто из мужиков не согласился и тогда решился на авантюру, ― отправился в заводскую медсанчасть за «больничным».

Только он мог спасти мое положение. Там я и встретился с этой женщиной ― красивой еврейкой, новым врачом терапевтом Натальей.

Она меня внимательно выслушала, для приличия замерила температуру и давление, а затем выписала нужную бумагу. А еще, молодая женщина, увидев, как я на нее смотрю, вдруг неожиданно спросила:

― Что? Понравилась?

― Да! ― ответил я.

― Ничего не получится, я уже замужем, ― и засмеялась, после чего, приняв серьезный вид, вдруг сказала:

― Не огорчайся. Я могу тебя познакомить со своей сестрой Марией, она такая же, но в отличие от меня, никем не занята.

Я согласился, про себя подумал: наверное, судьба мне жениться на еврейке. Та, к которой мы ездили вместе с Беником ― хорошая девушка, но она всего-навсего ― домашняя мышка ― эта, глядя на Наталью, должно быть, эффектная дама, с ней можно показаться хоть где.

Но нет, ничего не получилось: ни она меня не заинтересовала, ни я ее. Наше мимолетное свидание в метро на станции «Автозаводской» было настолько коротким, что Мария при последующих встречах уже в качестве жены Михаила меня не признавала и смотрела как на обычного соседа. Я, после при встречах со своим товарищем, недоумевал и что он в ней такого нашел?

Хазарский, неторопливо выбравшись из подъезда, далеко не пошел: ему достаточно было, перейти в другой ― и всего лишь. Направившись восвояси, он неожиданно, задрав голову вверх, как-то иначе взглянул на здание и где-то на подкорке отметил, что дом не лучше известного ему в Москве, но и не хуже.

Однажды, заинтересовавшись, Михаил нашел время и для себя выяснил: здание построили в 1984 году, то есть, он мог, как и я также присесть за компьютер и написать книгу, назвав ее подобно мне, а еще Джорджу Оруэллу. Но что-то товарища удержало. Возможно, это боязнь очень уж большого для него, как журналиста материала, ― я ведь не сразу засел за книгу: мне для уверенности было необходимо защититься ― получить аттестат кандидата технических наук. Хазарский такого опыта не имел. А еще это могло быть связано с сидящим глубоко внутри у всех нас еще с советских времен этакого своего «маленького главлита», неожиданно погрозившего из другого здания, например, редакции Клин Гейтца, пальчиком. Везде, даже в США с ее плановой демократией есть свои рамки, достаточно сильно ограничивающие порывы безумного свободолюбия. Для меня, пишущего в стол или же в Интернет тоже страшновато и несколько не по себе, я еще не знаю, опубликую свой роман или же воздержусь. Это, будет зависеть от напористости моего товарища. В нем не все мое что-то для книги я взял и из его коленкоровой тетради, а значит не только мне, но и ему решать. Однако об этом пока было рано задумываться.

 

 

Глава 8

Отношения родственников: новоиспеченного начальника отдела Михаила Хазарского и Олега Палкина, довольно часто забегавшего в здание редакции, стали заметны сотрудникам желтой газеты, я бы сказал ― «голубой». А все из-за того, что мой товарищ, однажды пожалев безработного деверя смошенничал и, используя свой псевдоним внес его в списки внештатников, то есть фактически сделал Ричардом Ренгиным.

Палкину бы радоваться, не афишировать, вести себя скромно, но нет он развел бурную деятельность, и это бы ничего, начал лезть из кожи, искать всяческих знакомств среди персонала и не только в своем отделе.

Хазарский ходил по кабинету сам не свой. Он был невероятно зол на деверя: не дай Бог тот что-нибудь сделает не так и их выгонят на улицу обоих. Для того, чтобы в будущем снять с себя ответственность бывший работник московской молодежной газеты заставил Палкина сменить тему, а уж затем при правке текстов попытался до неузнаваемости изменить его стиль письма, сделать не похожим на свой.

Правда, это произошло не одномоментно. Для начала они поцапались. Хорошо, что по дороге домой, а не на работе: «А о чем мне прикажешь писать?» ―  выкрикнул однажды в пылу гнева Олег Палкин: ― «Ты же знаешь кто я такой. Это вы щелкоперы можете на пустом месте найти что-то интересное и быстренько смастерить из мухи слона. Да, мне не нравилась политика нашего высшего руководства, ― тьфу ты Советского Союза, ― но я всех тонкостей не знаю. Я производственник и тебе о том хорошо известно!».

― Ну вот и пиши о производстве с добавлением всевозможных басенок о проделках русской партийной мафии, не жалей никого….

― И даже… ― спросил толстячек и показал пальцем вверх. Михаил Хазарский, не замедлив тут же выкрикнул: ― И даже! Ты должен показать нашему советскому читателю… тьфу ты ― американскому свободному гражданину ― неизбежность разрушения социалистической системы, ― и громко стукнул кулаком по своей широкой ладони.

Так, с легкой руки Хазарского на полосах газеты стал появляться лысоватый представительный «мужчина с меткой черта» ― Генеральный секретарь коммунистической партии и руководитель страны Михаил Сергеевич Горбачев. Рядом, возле него маячила улыбающаяся бестия, ― жена Раиса Максимовна.

«Они не зря толкали СССР в бездну и в итоге, добились поразительнейших результатов: ― развалили не только державу, но и всю социалистическую систему… ― писал Олег Палкин, а если быть точным Ричард Ренгин. ― Так оно и должно быть. Это участь всех закрытых государств. Нельзя спокойно относиться к попранию свобод в любой, даже маленькой стране, тем более в России, славящейся своими размерами. Что это еще за выражение невежественной женщины из глубинки: «У нас нет секса» ― просто смешно. Откуда тогда берутся дети? Если существует «добро», значит, непременно должно быть и «зло». Без этих двух компонентов ― наступает застой. А раз так, необходима ― «перестройка». Да и еще, главное нужно ни в коем случае не забывать о гендерном равенстве всех людей и прививании терпимости к этой новой парадигме. На баррикады нужно идти уже не с красным флагом. Прошли те времена. Полотнище свободного человека должно быть всех цветов радуги. Жить нужно ради удовольствия. Твой партнер тот, кто тебе люб. Не нужно зацикливаться на таких понятиях как «мужчина» и «женщина». Никто человеку не указ. «Кто был ни кем, тот станет всем». А. если быть точным: кем он хочет стать». ― Эти бредовые идеи протеже Михаила Хазарского ― Олег Палкин активно нес в массы американского общества.

Было время Хазарский, ― он же был начальником отдела, имел право, ― нещадно вычеркивал из статей своего родственника целые абзацы, но тот, после появлялся в кабинете и конем вставал на дыбы, продавливая свой материал и добиваясь выхода его в свет. Через год, а может и того меньше мой товарищ махнул на Палкина рукой и если что-то правил, то убирал грамматические ошибки, а еще не корректные слова, как он выразился в коленкоровой тетрадке, то есть попросту «менял негров, ― на афроамериканцев».

Перестройка была нужна, но как после выяснилось не Советскому Союзу, а всей капиталистической системе. При пятипроцентном росте ВВП у нас в стране ― страны Запада и Америки давали два-три процента, а то и меньше, порой скатываясь в рецессию. За счет разрушения нашей страны империалистический капитализм обогатился, выдержал и лет на двадцать-тридцать получил толчок в развитии.

Олег, правда, об этом не писал, у него в запасниках хватало всякого негативного хлама, он, измазавшись в своей же грязи, подобно шахтеру «выдавал его на-гора». А еще ему подсказали «на верху» больше внимания уделять неформальным отношениям в Советском Союзе. Тема ЛГБТ стала нет-нет, и появляться в колонках его статей. Он в отличие от Михаила иногда, появляющегося в отделе с цветными галстуками, вообще перешел все грани мужского приличия и, отправляясь сдавать свою очередную статью в печать, просил Наталью оставлять на его щеках отпечатки крашеных губ, ― ей это отчего-то не нравилось, но не Палкину, ― а еще этот тип повязывал на шею ее косыночки, а однажды пришел в женских туфлях: размеры обуви его и Натальи совпадали.

Нет, Олег ничего не путал и это все делал для придания, так называемого особого имиджа, старался, лез из кожи ради больших денег. И он их получал. Тому способствовал главный редактор Клин Гейтц. Он, независимо от Михаила Хазарского, за ту или иную статью легким росчерком пера время от времени прибавлял к зарплате этого толстячка лишних несколько сотен долларов.

Не прошло и полгода, в отделе, да и не только, по всей редакции заговорили о любовных отношениях начальника с этим новеньким ― пухленьким Ричардом Ренгиным. Он, правда, у всех фигурировал, как Рейган. Тому способствовал и сам родственник Хазарского. Знакомясь с сотрудниками газеты, Олег вначале специально съедал окончание псевдонима, а затем без зазрения совести называл себя по фамилии Голливудского актера, правившего когда-то в США. Оно и понятно, так звучало, хотя и неправильно, но для «народа» привычнее. Фамилия Рональда Рейгана была тогда еще у всех на слуху. Это давало Олегу особые преференции. Он вскоре стал на голову выше своих внештатных сотрудников.

Узнал об нетрадиционных отношениях своих работников газеты, некогда прибывших из СССР, и Главный редактор ― этот расфуфыренный петух номер два ― Клин Гейц и сразу же вызвал своего ставленника в кабинет.

Хазарский сильно тогда перетрухнул, можно сказать, шел на полусогнутых ногах, дрожал, а зря, все обошлось хорошо.

Главный редактор, лишь только он появился в проеме дверей, тут же небрежно указал своему начальнику отдела рукой на стул и, не дожидаясь, когда тот усядется, мгновенно открыл свой довольно большой рот:

― Я, заглядывая далеко в будущее, верил в вас, хотя вы, человек, на первый взгляд, не внушающий никакого доверия, так как прибыли к нам из недружественной, я бы сказал, враждебной державы, оказались на удивление довольно передовых взглядов. Этот ваш любимчик как его Ричард… ― и петух номер два, задумался, пытаясь припомнить фамилию. Но, отчего-то тянул, вынуждая Хазарского назвать его.

― Рейган, ― тут же помог ему Михаил и, поняв свою оплошность, сразу же торопливо исправился: ― Ренгин, ― затем подобострастно посмотрел на начальника снизу вверх. Такого в СССР он себе позволить не мог. Но, что поделаешь? Нужно было поступать сообразно тем условиям, в которые бывший москвич вляпался. Выпендриваться здесь, в еще пока чужой для него стране, было ни к чему. Хотя и прошел не один год, однако Хазарский в США не был американцем, не был и евреем, а отчего-то ― русским.

― Да-а-а! Этот ваш любимчик дорос до начальника отдела. Я это вижу. Пора ему переходить на свои хлеба. Вы, я думаю, не возражаете? ― Петух номер два сделал паузу и, не дожидаясь ответа, продолжил: ― А со знакомством нашего читателя с недемократическими условиями жизни в вашей бывшей стране и их критикой вы и сами справитесь. У вас это неплохо получается. Я думаю, что Ричарду Рейгану можно, даже нужно доверить досуг американских граждан. У него с этим ЛГБТ выходит довольно хорошо. Я вчера прочитал его последнюю статью, про голых мальчиков, лежащих друг на друге, ― Клин Гейц встал из-за стола, Хазарский для приличия дернулся, чтобы подняться, но главный редактор не дал ему, подойдя, положил руку на плечо.

― А теперь, я хочу поговорить о другом…. Вы с женой не живете. Ваше супружество это всего лишь фикция. Я, прав? ― четко, будто на сцене продекламировал он и, улыбнувшись, продолжил: ― У меня когда-то все было также со своей Хилари и знаете, длилось бы не один год, пока я вдруг не влюбился в соседа. Настоящее имя его Билл, но я его называю именем своей жены ― Хилари ― это очень удобно. Поэтому у меня к вам есть предложение, вы понимаете какое. Для рекламы чего только не сделаешь! Ох и свадьбу мы закатим, ― Петух номер два неторопливо прошелся взад-вперед и, вдруг неожиданно выкрикнул: ― А-а-а чем черт не шутит, может мне удастся, и мы даже договоримся с самим Папой Франциском, ― он говорят очень современен, ― обвенчаем вас принародно в римском соборе: бывший советский гражданин женится на бывшем советском гражданине. Вот будет сенсация. Событие на весь мир. Эх-х-х, неплохо было бы затем сразу же после оформления документов провести вам в Санкт-Петербурге на Невском или же в Москве на Красной площади этакий показательный гей-парад, ― Клин Гейтц задумался и его рука невольно, словно, железными тисками сжала плечо Хазарского. Тот, машинально дернулся.

Это привело Клина Гейца в себя. Бывший советский человек не на шутку испугался, он не знал, что в следующий момент скажет этот любитель пухленьких мужчин. В голове у него мелькнуло: что, если он положил на Олега Палкина глаз. Неужели допрыгался мой деверь, я ведь его предупреждал и не раз говорил о странных добавках к зарплате, а он не верил, потирал от удовольствия руки. Захотел больших денег ну теперь ― держись! Уж я тебя сегодня ошарашу ― вылью ушат холодной воды на твою дурную голову.

Петух номер два неторопливо прошелся по кабинету вдоль ряда окон. Яркое солнце, запинаясь о его тело раз несколько долбануло черной тенью похожей на отражение дьявола ― съежившегося на стуле Хазарского. Он сидел ни жив, ни мертв.

― Я, завтра же переговорю со своим начальством и продолжу оформлять заявку на проведение гей-парадов в России. От Ельцина бумага получена, он ни «за», ни «против»: решение этой проблемы переложил на мэра Собчака и мэра Лужкова. Думаю, у нас все выгорит. Так, что ребята готовьтесь! Вас, то есть нас ждет великое будущее!

Мой товарищ поежился, он нутром почувствовал, что у него слезает шкура, та старая советская: однажды в детстве на окраине Курска он имел возможность наблюдать за линькой ужа на огороде приусадебного участка, ― добротный костюм, купленный им в Москве в ГУМе вдруг неожиданно стал ему мал и был готов на глазах у главного редактора лопнуть и расползтись по швам.

Хазарский испытал страх, ему не хотелось оказаться на посмешище еще пока чужому для него человеку ― голым. Он должен, обязан был стать американцем. И что важно? На эту процедуру ему отводилось не так уж много времени. Клин Гейц дал неделю на то, чтобы он подумал и после сказал: «Да, я согласен!».

Очень долго, нескончаемо ― длился этот рабочий день. Михаил изнывал, вперившись в экран монитора компьютера, он мучился, не находил себе места. Ему не терпелось забросить статьи, которые готовил к очередному выпуску газеты с силой «хлопнуть дверью» и побежать к Олегу, и все ему высказать, а точнее вы кричать. Но, предложение Клина Гейца ― большого начальника, не позволяло действовать опрометчиво: «новому американцу» необходимо было все взвесить и обдумать, а уж затем «выложить на стол», и не только своему родственнику — это касалось многих близких ему людей.

Минут за пять до окончания рабочего дня Хазарский не удержался и позвонил своему родственнику, предупредил того, чтобы он нашел время и отложил любые свои дела, а еще из дома никуда не отлучался.

― А что такое? ― спросил Олег. Начальник отдела, увидев вошедшего в кабинет с бумагами секретаря, заулыбался:

― Что-что? Да нам с тобой счастье привалило, ― затем уже более мягко поинтересовался: ― А твои рядом?

― Нет. Они отправились к дяде Изе, брату моего отца и возвратятся не скоро часов в одиннадцать вечера.

— Это хорошо, ― затем, буркнув: ― До встречи! ― Михаил бросил трубку. Он не стал объяснять Палкину зачем это ему нужно. У Хазарского ни к кому из коллег редакции не было доверия. Могли подслушать. Тот же Джимми Бама ― его секретарь. Оттого он старался при этом лисе всегда показать на лице одно лишь довольствие и ничего более.

Едва дождавшись окончания работы начальник отдела быстро собрался и выскочил на улицу, затем торопливо побежал по тротуару, не особо обращая внимания на снующих рядом людей и обстановку в городе. Он торопился. Не дождавшись, когда на пересечении улиц, загорится зеленый свет для пешеходов, Хазарский рванул на желтый и, услышав пронзительный визг тормозов, резко остановился. Он чуть было не попал под машину. Негр-таксист, не мешкая тут же показал ему не тактичный жест рукой.

«До чего же эти негры не воспитаны и вульгарны, ― подумал мой товарищ, бывший москвич, так и не научившись в разговорной речи называть их афроамериканцами, ― еще мне сволочь средний палец показывает. Сам, наверняка, гей, по морде видно. Тут у них в Америке их пруд-пруди. Шапку брось в какого-нибудь урода попадешь или же в лесбиянку». Новоиспеченный американец к женщинам такого рода все еще относился снисходительно, ругая мужиков не сумевших посеять в их сердца любовь.

Далее Хазарский шел без приключений и минут за тридцать добрался до дома, проскочив свой подъезд, проследовал к среднему. В нем, в небольшой квартирке, на одном из этажей, жил его деверь с сестрой жены Марии ― Натальей. Для того чтобы не засветиться перед консьержем бывший москвич, буркнув: «хэлло» и тут же торопливо шмыгнул в сторону лифтов.

Как только Олег открыл дверь своему родственнику, и они поздоровались, Хазарский тут же воспроизвел жест негра-таксиста и сразу же адресовал его своему родственнику, а затем дополнил словами:

― Это меня просили передать тебе. Ты же у нас гей! Не я! Так что не обижайся и получи от негра-таксиста комплимент.

― Да нет, что ты, не к чему это все! Я, не обижаюсь и даже попытаюсь тебя успокоить, а по возможности даже немного развеселить, слушай анекдот, мне его твой секретарь рассказал ― и Палкин принялся говорить о семье гомиков:

― Один из мужчин пришел к врачу с жалобой, что у них не получается с зачатием детей, просто проблема. Врач послал его сдать на анализ секрецию, ― продолжил деверь, по-русски бросив для Михаила на пол тапочки, ― ну, сам понимаешь, что обычно требуется. Тот сдал. Результат просто отличный. У супруги ― еще одного мужика тоже. Пожав плечами, представитель медицины достал толстую книгу ― энциклопедию и, покопавшись в ней, сообщил: «у вас бесплодие неясного генеза», иными словами ― вы оба ― идиоты, и вам нужно обратиться к психоаналитику, а лучше для рождения ребенка найти женщину.

Однако Хазарский этот анекдот выслушал спокойно, не проронив ни одного смешка и Олег, тут же сообразил: что тот и правда не в себе, ждать смеха или же сладких речей от него не стоит, хорошо, если родственничек найдет успокоение за столом, а то, чего доброго, сгоряча может раз-другой съездит по морде. У него не заржавеет.

― Закрой дверь, ― крикнул Михаил, проходя на кухню, ― да-а-а и ключи из замочной скважины не вытаскивай. Вначале мы должны все обсудить с тобой наедине, а уж затем на разговор пригласим наших жен. Это и их касается, и даже коснется наших мальчиков. Правда, они уже не маленькие и, я думаю, поймут.

Палкин, тут же забрался в комод, достал и постелил на стол дорогую скатерть, подаренную им на свадьбу тещей, затем достал из буфета бутылку водки, однако не стал переливать ее в специальный графинчик как обычно это делал, живя в СССР. Он там был евреем, а здесь отчего-то неожиданно для себя вдруг стал русским. А значит все по фигу. Правда, не удержался и предупредил родственника чтобы тот был осторожен, и ничего на стол не пролил:

― Наталья ею очень дорожит! ― пояснил хозяин, сделал паузу, затем дополнил: ― Она меня за нее убьет! Теща над нею более года корпела ― сама вязала крючком. ― Неизвестно на что рассчитывал толстячок, возможно он думал, что это снизит накал страстей, бушующих в грудной клетке у гостя, и он, выдохнув: у-х-х ― неожиданно успокоится.

Хазарский, был напряжен, глядел исподлобья, по его виду родственник сразу же понял, разговор у них предстоит непростой, скатерть здесь его не спасет. Он ее просто не заметит. Для того чтобы раздобрить Михаила, Олег снова залез в буфет и выставил на стол стопки, а из холодильника достал стеклянную банку с солеными огурцами, молча порезал один, из выловленных в мутном рассоле, и аккуратно уложил на тарелочку, на другой тарелке он расположил колбаску. А еще открыл и поставил на блюдечке контрабандную баночку килек в томатном соусе, купленную им по случаю у одного еврея. Достать их было нереально. Однако вот стояли. На мгновенье задумался и, встрепенувшись:

― Ах, да? Еще сало и хлеб, ― сделал паузу и  тут же пожаловался: ― Никак не могу привыкнуть к их булкам. Не обессудь. Они очень мягки. В них не хватает этой, как там, нашей твердости или я бы сказал: «сермяжной простоты».

Два мужика сели за стол друг напротив друга и Хазарский, шумно вдохнув в себя воздух, принялся, на чем свет стоит, ругаться, не выбирая выражений, он во всем винил своего мягкого пухленького Олега Палкина.

— Это ты, сволочь втянул меня во все свои пакости ― безобразия, ты и никто другой! Никто другой, запомни!

Тот сидел, не двигаясь, со спокойным лицом, как слон. Затем, помяв двумя пальцами кончик носа, чуть было не чихнул, но сдержался: он и так знал, что примета здесь не причем, ― попадет: водка была разлита, а значит ее придется выпить, хотя бы из-за того, что Хазарский был здесь ― на лицо ― сидел напротив.

Олег слушал своего начальника, затем лишь тот закрыл рот слегка усмехнулся и, не нервничая, будто за праздничным столом, неторопливо сказал:

― Ну и что ты кипятишься? Ничего ведь страшного не случилось. Я, если хочешь знать, ждал такой развязки. Ты же знаешь, журналист я просто никудышный. Самостоятельно я не написал даже одной маленькой статьи. Ты за меня подправляешь, я набрасываю сюжеты и всего лишь. А вот начальник, я буду хоть куда. Я привык еще там, в Союзе заправлять и знаешь, у меня неплохо получалось. Девчонки от меня были не в обиде, а некоторые остались даже с прибытком. Наверняка, сейчас вспоминают меня добрым словом! ― на миг задумался, а потом дополнил: ― А может и костерят, я подробностей их жизни не знаю.

― Ах, ты дурья голова! США — это тебе не Союз? ― выкрикнул начальник отдела: ― У нас там была плановая экономика, а здесь плановая демократия, а еще такая же ― свобода. Делай, что хочешь. Но знай за тобой непременно придут, правда, в том случае если ты вдруг нарушишь в чем-то закон. А сейчас, не смей лениться, давай, наливай, ― и подставил рюмку. ― Я зол и не в себе, знай пока не накачаюсь под завязку, буду раздражаться, ― Михаил поерзал на стуле и надолго умолк. Когда они выпили раз и еще раз, Хазарский тут же оживился и продолжил:

― Ну, ладно я с тобой, можно сказать, договорился, ну, а как нам быть со своими женами: Марией и Натальей? Они ведь непросто женщины ― сестры. Это тебе о чем-то говорит? Что если сплотятся и ударят по нам ― «артиллерией»? Что им наши «пистолетики» ― те, что в штанах ― все это фигня. Нам ведь с ними нужно будет непременно развестись. Они, что ради этого целых восемь часов летели в штаты?

― Стой, стой, стой! ― закричал, перебивая родственника Олег: ― А зачем нам решать все это за них, ― мельком бросил взгляд на настенные часы, — вот придут мы тогда у них и спросим, точнее ты спросишь, а сейчас нам для хорошей подвижности языка обязательно нужно достичь определенной кондиции. Выпили мы еще недостаточно, ― не дожидаясь ответа от Михаила деверь в ожидании жен тут же схватил за горлышко со стола бутылку и принялся торопливо разливать ее содержимое по рюмкам.

Благо время у них еще было. Но оказалось не так уж и много. В самый разгар пьянки дверь неожиданно распахнулась ― на пороге стояла Наталья, рядом Мария, а еще дети: Ефим и Женя. Хозяин квартиры все-таки забыл оставить ключ в замочной скважине и машинально, на автомате, вытащив его повесил тут же на специальный крючок на стене.

Женщины в коем разе встретились у дома, Мария, перекинувшись с сестрой словом, решила «зайти на огонек».  Женя тоже был не против. Он рвался посмотреть новые игрушки, о которых рассказывал в школе двоюродный брат.

Ни Олег, ни Михаил выяснять причину внезапного появления на пороге своих вторых половинок не стали. Да им бы те ничего и не ответили. Женщины были вне себя: у них в глазах стоял плохо сервированный стол, на нем пустые бутылки и грязные тарелки, а еще скатерть вся в красных томатных пятнах ― этакая «картина маслом» ― под названием: «Приплыли». Олегу этого для развода было то, что надо.

Отпираться мужики не собирались, тупо смотрели вниз: Палкин, рассчитывая на то, что деверь не даст распалиться женщинам и в нужный момент прервет поток брани ― этот «Ниагарский водопад», на котором они однажды побывали, ― однако Хазарский отчего-то не торопился и с удовольствием выслушивал их не нормативную лексику. Он очень хотел узнать по-прежнему ли любят еще их жены и как сильно, может и не следует разводиться, а наплевать на затею Клин Гейца ― и послать его куда подальше, а если он их вдруг уволит ― ну будут жить на пособия по безработице. Многие из приезжих так живут и не тужат.

Однако это был не выход. Выждав определенное время Хазарский звонко стукнув кулаком по столу и подняв голову, бросил острый как опасная бритва взгляд вначале на жену, а затем на Наталью, затем буквально прокричал, что эта выпивка не случайная, ― им предстоит трудный разговор и детей лучше убрать от греха куда подальше.

Мария от неожиданности даже подпрыгнула:

― А я что? Я ничего, ― таким она мужа еще не видела и тут же взяв за руки Ефима и Женю, торопливо потащила их к себе на квартиру; дети немаленькие, могут и сами некоторое время побыть дома одни. Заняться им будет чем: у каждого из них есть телефон с подключенным Интернетом, скучать не придется.

Палкин, еще до появления женщин, открестился, и все объяснения, связанные с гей-свадьбой взвалил на Хазарского. Он, глядя на него по-еврейски чистыми — значит, невинными глазами, выразился просто: «Ты у нас самый умный, учился ни где-нибудь ― в МГУ, а еще ― на хорошем счету у главного редактора Клин Гейтца. Я с ним не разговаривал, ты был у него в просторном с множеством окон кабинете, оттого тебе следует все рассказать нашим половинкам, а уж они все решат за нас».

Женское любопытство не в состоянии долго ждать. Наталья в прострации без движения находилась от силы минуту, не выдержав тут же принялась напирать, вначале на мужа ― имела право, а затем и на Михаила, но тот был кремень и не проронил, ни слова.

Неизвестно, что было бы через пять, десять и более минут? Как долго могли сопротивляться мужчины? Их спасла внезапно появившаяся Мария. Толкнув незапертую дверь, она тут же звонким голосом оповестила всю «честную компанию»:

― А вот и я! Так, в чем дело? Не тяните, я прямо сгораю от любопытства. Жду объяснений, ― и уставилась то на одного, то на другого, сверля их глазами.

Михаил, увидев жену, достал из-под стола стул и предложил ей присесть, чтобы она не упала от услышанного, и принялся объяснять:

― У нас на работе возникла неразрешимая проблема. Мы, конечно, можем на все плюнуть и растереть. Я и Олег уйдем из редакции и постараемся найти что-то менее опасное. Но, зарплат тогда, хороших зарплат, ― повторил Хазарский, ― мы в одночасье лишимся. Какое-то время нам придется может быть даже пожить на накопленные сбережения. ― Они, хотя и были по национальности евреи, но очень уж русские. ― Не знаю, как быстро нас возьмут где-либо на работу после неудавшегося сотрудничества с Клин Гейтцем, ― нашим главным редактором, ― он почесал за ухом и продолжил: ― молва, она такая штука, даже здесь в США. Возможно, мне и Олегу придется сменить вид деятельности, а также найти другое место жительство. А это значит, детям нужно будет уйти из лицея, не закончив учебный год, а еще попытаться влиться в новые коллективы. Это сделать в чужой стране очень тяжело, ― и он поник головой, как-ни-как, в школе маленький Миша, лет несколько, ходил в театральный кружок и на сцене в актовом зале неплохо играл Пьеро в спектакле «Золотой ключик» и всяких других слюнявых персонажей, оттого знал, что нужно сделать, чтобы вывести из равновесия слабый пол и это ему удалось.

Первой не выдержала его жена и, подхватившись со стула, громко выкрикнула:

― Да что такое? Я тебя не понимаю. Не томи, говори напрямую! ― Она уже привыкла к большим деньгам и с ними расставаться ни в какую не хотела: ― Зачем нам всем в одночасье лишаться хорошего?

Их семьи стали со вкусом одеваться, полюбили исключительно кошерную кухню, и могли скушать где-нибудь в ресторане грудку курочки, гусика, что-то из индейки, а еще им нравилась красная рыба: семга, форель, а из белых пород ― сибас и дорадо. Эти продукты были дороги, но они уже могли себе позволить.

Заставить этих евреев потреблять что-то другое обычное было просто невозможно, даже с картошкой фри, которая им вдруг здесь в США пришлась по вкусу. Например, однажды подсунутый в гостях у дяди Изи ― родственника жены, на тарелку отборный кусочек минтая, отлично приготовленный, так и остался лежать нетронутым, хотя в нем было предостаточно витамина «Омега 3».

Напор Марии, Михаил зацепил ее специально: впопыхах вовремя брани ею было сказано что-то непотребное, задевшее самолюбие Хазарского, он хотя уже и не мог воспроизвести это что-то, однако был зол на жену оттого тут же с присущей ему горячностью и азартом, выкрикнул:

― А то, нам всем нужно развестись. Затем, я должен буду жениться и ни на ком-нибудь, а на Олеге. В Америке сейчас видите-ли новый бум ― мода. Посмотри, что творится на улицах? Разуй глаза, брось взгляд на экран телевизора! ЛГБТ? ― слышала о такой организации? Так вот модно под венец идти мужику с мужиком, а бабе ― с бабой, ― Хазарский, не теряя внимания женщин, продолжая смотреть на супругу в упор, всплеснув руками, продолжил: ― А что ты на меня так уставилась? Вы тоже можете друг с дружкой заключить брак. Хотя нет. Вы сестры. Даже здесь в этой очень, ну очень свободной стране ― данный трюк не позволителен. Так вот объясняю с чем все связано. Мой главный редактор Клин Гейц ― Петух номер два, первым я уже назвал директора лицея, в котором учатся наши дети, решил меня и Олега свести, как говорится создать новую ячейку общества ― семью нового типа. Желание моего начальника обсуждению не подлежит. Вот так!

― Как это жениться? Олег ведь мужик! ― от неожиданности подпрыгнула за столом Наталья.

― Был мужик, а теперь станет бабой. Не чего ему было у нас в отделе задницей крутить. Что не мог вести себя поскромнее?

― А-а-а, вот в чем дело? А я-то смотрю, он мои туфли уже приватизировал. Теперь понятно отчего, ― Наталья сделала паузу, а затем продолжила: ―Дура я была, дура. На меня там, в Союзе парень так смотрел, так смотрел, а я ему отказала, дескать, замужем, и предложила свою сестру. Могла ведь и развестись….

— Это кто же такой? ― тут же неожиданно подпрыгнула на пластиковом стуле Мария: ― Отчего я его не знаю?

― Да, знаешь ты, что не помнишь, однажды, увидев, тут же отвернула от него нос, правда, и он в тебе ничего хорошего не нашел. Лишь одна я его заприметила. Он у нас на заводе работал инженером, сам устроился, никто его не двигал как моего шалопая. Да вдобавок еще учился на вечернем отделении в институте. Мне после говорили, пошел в науку. Я его как-то встречала возле твоего дома с женой, дочкой и сыном, он ничуть не зазнался и даже со мной поздоровался.

― Как долго нам здесь еще вести разговоры, о ваших любовных похождениях, ― перебил Олег женщин, ― давайте я вам налью, ― и взялся за бутылку с водкой, но жена его остановила:

― Нам с сестрой, пожалуйста, сладенького Крымского массандровского винца, того, что ты спрятал по приезду.

После двух бутылок водки и большой ― вина, все этими двумя парами было обговорено и решено. Родственников устроило то, что юридические расходы на развод, на свадьбу, на их романтическое путешествие и освещение события в газете брал на себя ― главный редактор Клин Гейц.

Мария и Наталья договорились с бывшими мужьями, что они как жили с детьми, так и будут, а так называемая «молодая пара»: Михаил и Олег могут снять для себя в этом же доме свободную квартиру. Это позволит часто видеться и всем вместе отдыхать в выходные дни на природе.

«Народ» с шумом, отодвигая стулья, встал из-за стола, собираясь разойтись и сделал бы это, но раздался крик Марии:

― Да, подождите вы, не торопитесь, я тут случайно видела, в нашем подъезде один богатенький Буратино съезжает с шикарной квартиры. Вот бы неплохо вам мужикам ее как-то заполучить?

― А что, я попробую, ― тут же согласился Михаил: ― Завтра же, с самого утра отправлюсь к Клину Гейцу и попрошу, высвобождающуюся жилплощадь, «зафрахтовать» за нами. Дом-то этот ему принадлежит. Если он наше дело провернет быстро, проблему не затянет, значит, нам можно на него положиться. Да и еще, что я хочу сказать, после всех этих событий, у нас здесь в Америке начнется новая жизнь. И все, что было ― туфта и вспоминать о прошедшем нам не следует даже в черно-белых снах.

С резюме, сделанным Хазарским все тут же согласились. Оно и понятно. Их ждало неизвестное будущее: хорошее или же плохое, но назад дороги уже не было. Американцы они. Этим все сказано.

Уже, находясь дома, лежа на кровати под телевизором, у Михаила в голове мелькнула мысль: а может они зря, так спешно покинули СССР? Ладно бы уехали в Израиль ― это их прародина, их Палестины, а то в США. Отправиться в Израиль и мать бы, наверное, согласилась. Но их напугало то обстоятельство, что Ефим в Израиле, так же, как и в России, достигнув совершеннолетия, должен будет отслужить положенное время в армии и в случае войны, ― не дай Бог, ― защищать родину, ну, а Америку защищать необязательно. У нее есть доллар. Оттого, она велика и могуча, даст Бог или Черт ― не сдохнет. А еще для войны достаточно и афроамериканцев. Стяг им в руки.

Уложив сына, Мария отправилась в постель к мужу ― «под крылышко». Она не знала, что их ждало в будущем, а оттого ей не терпелось об этом будущем узнать у Михаила еще до начала процесса развода.

Женщина прижималась к мужу и прижималась, при этом искала слова начать разговор. Михаил становился ей все ближе и ближе, и она вдруг всем телом ощутила его тепло, задрожала и поняла, что они друг дружке еще не чужие. Правда, и не родные, иначе бы у них не было Ефима ― их сыночка. У родных рождаются неполноценные уроды. Они просто близкие люди. Между ними близость, а не секс, секс бывает лишь только у чужих людей. За него нужно платить «зелеными», а они не платили ― были просто признательны друг дружке. Правда, здесь в США заводить ребенка им отчего-то не хотелось. Уж он бы точно родился истинным американцем. Не родился.

Растворившись, друг в дружке, семейная пара, получив удовольствие, расслабилась и начала засыпать, но Мария, вспомнив о том, что она хотела поговорить с супругом не удержалась и уже спросонья полушепотом спросила у Михаила:

― А что? Может мы с тобой вместе последний раз спим? Ты об этом не думал? Завтра разведемся и конец нашим отношениям?

Женщине вдруг стало интересно, чем она могла понравиться еврею из Курска в далекие восьмидесятые годы прошлого столетия, вот Семен, тот, о котором напомнила сестра Наталья, не нашел в ней ничего этакого примечательного ― не ввела она его своим видом ― формами, в дрожь. Может и Хазарский был к ней равнодушен, а женился оттого, чтобы после получения университетского диплома «откосить» от распределения, другими словами, ― не уезжать «к черту на кулички», то есть попросту из-за московской прописки ― штампа в паспорте. Или же все-таки было что-то другое, толкнувшее его к ней?

― Тебе, наверное, понравились мои глаза. Они у меня карие ― чайного цвета…. Ноги у меня, ― не на что смотреть ― слегка кривые, а еще волосатые, ― она сделала паузу и не услышав ответа, продолжила, ― или еще что-то?

Михаил то ли спросонья, то ли из нежелания продолжать эту ненужную для него беседу, ответил супруге просто: ― Не знаю я, может еще что-то, ― и положив ей руку ниже спины, принялся гладить ягодицы. «Да-а-а, ― подумала Мария, ― а у Олега задница по более моей будет, как бы муженек в будущем не переметнулся к нему, здесь в США извращения поощряются».

 

 

Глава 9

На другой день все «закрутилось». Клин Гейтц денег на ветер не бросал, он загодя по минимуму прикинул необходимые затраты, глядя в глаза своим молодым сотрудникам тут же дал добро на покрытие расходов, связанных с разводом Михаила Хазарского с Марией и Олега Палкина с Натальей и брызжа слюной сообщил, что как только так сразу же озаботится женитьбой своих сотрудников, друг на друге.

Для оформления бумаг времени много не потребовалось: главный редактор лишь только снял трубку и прибыл, можно сказать прилетел юрист с папкой с уже заготовленным договором для рассмотрения и его подписания, ― Хазарский еще раз убедился в том, что американцы очень практичны и ничего не могут сделать без бумаг, ― а затем была процедура крепких рукопожатий со слащавыми поцелуями и обнимашками.

Однако, на этом все не закончилось: Петух номер два тут же пригласил помолвленную пару в свой довольно богатый по интерьеру и обилию блюд ― ресторан. Доставила их туда роскошная длинномерная машина. В Союзе, как заметил на одной из страниц своей тетрадки Михаил, обычно «такие устройства» называют «членовозами». Правда, их автомобиль был не черным и блестящим, а как у известной примадонны ― белоснежно-белым.

Процесс развода у Хазарского и у Палкина шел ― со скрипом, не так быстро, как этого хотелось участвующим в процедуре ― не получалось лечь спать и проснуться вдруг свободными. Все происходило не так как в кабинете Клина Гейтца. Чиновники независимо от страны, на которую они работают везде любят потянуть время.

В головах «молодых» порой мелькали мысли, что, если вернуться на бывшую родину и там все это прокрутить. Однако, на руках уже были грин-карты, да и жить они собирались не в России, а в США, а еще кто-то из знакомых объяснил, что изменения в положении нужно будет обязательно зарегистрировать в администрации штата ― муниципалитете, так что по деньгам то на то и выйдет и это, не считая еще погубленных нервов.

Деньгами сорить Петух номер два не торопился, и там где можно было не платить, денег не дал ни цента. Скряга был еще тот. Он лично, вызвав к себе в кабинет молодых людей ― Михаила Хазарского и Олега Палкина, четко поставил перед ними задачу и объяснил, как нужно действовать. Знал извращенец, ― однажды сам разводился.

Для экономии денег Клин Гейтц взял ручку и самолично набросал на листе бумаги нужный алгоритм развода, согласно которому молодым людям следовало вместе обговорить весь перечень вопросов и уж, затем выкатить их перед семейным адвокатом.

В США услуги юридических контор были очень дороги, правда, первая консультация давалась бесплатно. Многие американцы этим пользовались, и количество таких халявных похождений у отдельных пар порой доходило до пяти. Зато все, что нужно было, становилось понятным: нанятый конечный адвокат после оплаты суммы в несколько тысяч долларов быстро войдя в курс дела, занимался в основном лишь оформлением документов и подачей их в суд.

У этих двух семейных пар проблемы были схожи, им не пришлось утруждать множество специалистов: они ограничились всего лишь тремя. Часть вопросов задали Михаил Хазарский с Марией, другую ― Олег Палкин с Натальей, затем, собравшись вместе за кухонным столом с обильной выпивкой бывшие москвичи шумно все обсудили, и на следующий день записались к специалисту, который при встрече объяснил непонятое ими и тут же взялся за оформление бракоразводного дела.

Неприятная для всех процедура тянулась не один месяц. Регистрация их браков проходила в СССР, и оттого возникли юридические трудности. Что можно сказать? Женщины в итоге остались довольны. Их устроили, назначенные судом, ежемесячные выплаты на детей. А еще мужчины оговорили время встреч со своими чадами. Хазарский, все сделал необходимое, чтобы не только видится с Ефимом, но и иметь возможность, время от времени, заваливать бывшую жену на кровать. Олег свои проблемы тоже решил. Правда, теперь ему за секс с Натальей приходилось время от времени приплачивать. А еще Михаил договорился с Олегом для своих коллег создавать видимость счастливого брака и не более того.

― Ты, не женщина, ― сказал Михаил, едва они остались наедине, ― а я не извращенец какой-то и оттого посягать на твою задницу ― не собираюсь. ― Олег в знак понимания покивал ему головой, однако он не был бы евреем и оттого в первый же день выхода на работу после свадьбы тут же посетил супруга, а затем на глазах у Джимми Билла скривившись будто от боли прошептал тому на ушко:

― Знаешь, после ночи любви со своим, а толкушка у него еще та…, я уже целый день не могу сходить в туалет, маюсь запорами. Но ты не думай ничего плохого, я ни о чем не сожалею. Любовь превыше всего!».

Джимми Билл тут же подбодрил его, подняв две руки с оттопыренными вверх большими пальцами.

Никто из мужчин ни Михаил Хазарский, ни Олег Палкин, ни их бывшие жены перед детьми и словом не обмолвились о том, что же в этой стране, под названием ― США, с плановой демократией и такой же свободой происходит на самом деле, хотя мальчики: Ефим и Женя были не так уж и малы, при желании могли как-то понять своих неадекватных будто внезапно «обкурившихся» родителей. Однако все они были немы, как те рыбы в ближайшей реке, протекающей недалеко от их города и мероприятие ― свадьбу, обставили как театральное действо необходимое для раскрутки газеты и поднятия ее тиража, а отъезд в свадебное путешествие за срочную безотлагательную командировку.

Мне, советскому человеку этих евреев эмигрантов не понять, хотя я считаю, что объяснить детям нужно было. Зачем врать? Они уже немаленькие? Причину странного партнерства папы и дяди можно было подать как исключительно важное дело для того, чтобы выжить в чужой стране, не пропасть задарма.

Клин Гейтц ― обманув «молодых» раз: никакого венчания в Риме с привлечением Папы Франциска не было, ― действо происходило в муниципалитете города, правда, с широким размахом ― гей-парадом, ― хотел потянуть за собой еще и другой обман: он наотрез отказывался давать деньги на свадебное путешествие. И не дал бы. Но Хазарские Михаил и Олег приложили немало сил: дверь кабинета Петуха номер два не закрывалась, ― молодожены бегали, что те марафонцы туда и назад. Лишь после того, когда до Главного редактора дошло, что запросы молодой гей-пары ― просты и необременительны это ― не Лас-Вегас, не Багамы, и даже не прекрасная, но слегка затхлая Венеция ― а ограничиваются малозатратной поездкой в какую-то Россию, где можно на сто долларов жить в месяц, а то и меньше, Клин Гейтц несколько успокоился и сказал:

― Я, подумаю!

Что интересно? Желаниям «молодой пары» не удалось сбыться. Им где нужно объяснили: «Россия для нетрадиционных пар из США навсегда закрыта, видно Клин Гейтцу не удалось договориться о проведении гей-парадов не в Санкт-Петербурге, не в Москве и оттого съездить Михаилу и Олегу предложили на Украину».

День-другой Хазарские для приличия сопротивлялись, но затем в унисон выбрали отчего-то Крым. Он тогда принадлежал не залежной. Клин Гейтц, сжалился и неожиданно «дал добро», после чего «женатики» тут же принялись торопливо с помощью бывших жен собирать свои большие давно валявшиеся на полках пыльные чемоданы.

Хотя это была не Россия, но для удовлетворения ностальгических чувств что надо, а еще мероприятие было недорогим, а значит позволяло гей-парочке значительную часть денег из суммы, выделенных редакцией газеты, сэкономить. Они очень любили «зеленые ассигнации» и всегда, получая их в кассе, отчего-то в уме согласно текущего курса валют тут же переводили в рубли. Это у них уже сидело в генах и тут ничего невозможно было поделать ― все-равно, что запретить себе при нужде сходить в туалет.

Олег Палкин, едва вступив на должность начальника отдела, «горел на работе». Идеи, подобно вшам в детстве, буквально копошились у него в голове. Он рассчитывал, что в Крыму ему удастся связаться с языческими коллективами, театрально пропагандирующими свободные любовные связи, а еще этот «мужик в юбке» рассчитывал разбиться в лепешку и наладить контакты с тайными ЛГБТ-сообществами страны. «Они должны быть, ― ни раз говорил он с жаром Хазарскому ― Я о том слышал от Резника. Этот еврей многое знал. Жалко, что я мало с ним общался».

За счет ряда ярких, броских статей Олег был полон сил раскрутить свой отдел, одним словом, он хотел утереть нос всем сотрудникам газеты, а если удастся, то и даже своему супругу.

Ничего в жизни не поменялось. Раньше Михаил соревновался с Марией: у кого больше зарплата, теперь с ним пытался конкурировать «мужик в юбке» ― Олег Палкин. Но это в будущем. Оно Хазарскому было неизвестно. Он, однажды одолев несколько тысяч километров при переезде в США теперь боялся путешествовать по заграницам. Его все что было за пределами дома, в котором обосновался и жил Хазарский ― пугало. В Россию этот еврей рвался лишь из-за того, что хотел найти подтверждение правильности совершенного в девяностых годах поступка, а еще скучал по матери ― бабе Циле и замышлял увидеться с нею, возможно, в последний раз, пусть и на халяву. А как известно «дармовщинка» многим благостна, особенно евреям.

Этот «новоиспеченный американец» не мог простить себе того, что не уговорил «собственную» мать уехать с ним и втайне от жены он хотел помочь ей ― дать долларов. Лишние деньги старой женщине не помешали бы.

Для Хазарского, что Россия, что Украина было одно и тоже, одним словом ― СССР. Правда, для исполнения задуманного ему нужно было инкогнито выехать из Крыма и окольными путями проникнуть на территорию страны, затем добраться до Курска, а это из-за неимения паспорта было затруднено. Мой товарищ перед поездкой наверняка прокручивал в голове множество вариантов. Я не знаю, смог ли он хотя бы один из них осуществить, не мое это дело.

А еще, этот «новоиспеченный американец» понимал, что очень скоро он для всех, знавших его людей, станет неузнаваем, как бы они с Олегом в США и не сопротивлялись «демократическому катку жизни», но этот самый каток, словно Молох рано или поздно их сомнет. Пострадает не только задница Олега и его самолюбие… Но и Михаил уже будет не тем человеком. И пусть они пока все еще мужчины ― но пройдет время и их скоро невозможно будет идентифицировать. Все важное, ограничивающееся рамками их гендерного советского каркаса, подвергнется обрезанию, только на этот раз не плоти, там внизу, а бери выше ― пострадают их души.

В Крыму Хазарские: Михаил и Олег остановились в известном санатории: «Украина» ― в метрах ста от Черного моря, нужно лишь не лениться и спуститься по тихой улочке вниз, а там вышел на набережную и наслаждайся.

Им в нем приходилось бывать и раньше, правда, при СССР они знали этот санаторий под названием ― «Москва». Такое преобразование было вызвано неожиданным развалом огромной страны, после которого Украина совершенно случайно и незаконно вдруг приобрела полуостров Крым. Подфартило, так подфартило.

Для властей этой Украины что-либо обновлять у себя в стране ― делать ремонт или же возводить сызнова было очень затратно, а вот дать другое название городам, учреждением, улицам и переулкам ― куда проще. Довольно того, что хоть в этом они не ленились и преуспели борзо. Дав новое имя санаторию, администрации все-таки пришлось разориться на установку во дворе у самого входа двух гипсовых скульптур: хохла и хохлушки. А еще ладьи, с братьями Кийя, Щека, Хорива и их сестры Лыбеди. Ничего более.

«Новые американцы», оказавшись в стенах санатория, в котором не были лет пятнадцать если не больше ничего не нашли нового внутри корпусов, ни тебе дутого пластика, ни чего-то особенного под металл, все по-советски просто и обыденно. В комнатах для проживания ― обычные до боли известные естественные материалы.

Они уже привыкли к искусственному показному лоску снаружи, радующему глаз. Это вначале по приезду в США, Хазарский заглядывал, а что там «за кулисами», теперь досконально знал ― дерьмо, и копаться в нем не следует.

Однажды он нашел время и оторвав кусочек облицовки тайком поджег ее в кабине туалета ― о-о-о как это воняло, долго кашлял после чего понял нужно мыслить, не вникая в суть вещей, довольствоваться представленным на обозрение интерьером, и тогда ты американец и жизнь у тебя ― прекрасна. Живи американцем, если не получается, будь евреем, но ни в коем случае не следует оставаться ― русским. Это они ― русские хотят во все влезть и всегда пытаются разложить по полочкам, а затем собрать и только тогда высказывать свое мнение. Америка ― это особые люди, принадлежащие к известной системе: «Виндовс». Она хороша для янки, а другой народ порой просто убивает наповал. И тут ничего не поделаешь. Хазарский выбрал бы «Линокс» и даже согласился бы на устаревшие программы: ― «Нортон», Эмэсдос. Но тогда ему не жить в богатой и щедрой Америке ― Соединенных штатах. А раз уж он в ней обосновался, то нужно не скромничать и подобно Олегу брать от жизни все, иначе тебе хана.

За несколько дней проживания «женушка» Хазарского, ну, что та проститутка со многими обитателями этого лечебно-оздоровительного заведения перезнакомилась, и стоило им выйти на набережную, только и успевала кивать головой, приветствуя то одних, то других беззаботно гуляющих граждан. Они ей отвечали тем же. Порой, некоторые, из них подходили и жали ему руку.

Однажды, Олег не удержался и сообщил Михаилу о своем намерении свести его с одним невысоким крепким мужчиной, очень представительного вида. В нем присутствовало от каждого жителя Крыма по не многу и даже проглядывалось что-то еврейское. Это для Олега было главное. Хотя он мог и ошибаться.

Новый знакомый «женушки» назвался Леонидом, и сказал, что дед у него был греком, свою фамилию он произнес не открыто, а полушепотам прямо в ухо. Хазарский услышал ее и тут же благополучно позабыл, после пытался вспомнить: то ли Маргулис, то ли еще кто-то, спросил у Олега, тот пыкал-мыкал, но так ничего и не сообщил.

Из греческих персонажей Хазарскому был хорошо известен Гомеровский Одиссей из Итаки, а еще Попандопуло из фильма: «Свадьба в Малиновке» режиссера Андрея Тутышкина. Вот, если бы этот самый грек назвался похожим именем, то тогда бы Михаил точно запомнил и ни за что бы не утерял его в анналах своей памяти.

Утром после обильного завтрака «молодая пара» выходила за территорию санатория и спускалась мимо дома-музея Шмелева и Сергеева-Мценского, затем шла на набережную и неторопливо дыша морским воздухом добиралась до бывшего ресторанчика, в котором были сняты некоторые сцены известного советского фильма: «Кавказская пленница». О том напоминала расположенная по левую руку у входа бронзовая скульптура Юрия Никулина, стоящего за столом и табличка на стене. Хазарский облокотясь на стол на время застывал рядом с актером ― словно бронзовел, а Олег торопливо юркнув вовнутрь здания, ― там уже продавали крымские вина и сладости, ― брал бутылочку размером ноль семь и что-нибудь для закуски, затем они ее в разговоре, тайком от гуляющих граждан, неторопливо выпивали.

Здесь за столом в содружестве с бронзовым актером они договорились и о встрече с Леонидом. Правда, ввиду важности предстоящего разговора его было решено провести не на виду у людей, а в номере. Их на то, потратив не один час, уговорил импозантный грек.

«Я уже не помню, на каком этаже состоялась наша встреча, и в какой из комнат, не это главное. Обстановка помещения мне тоже не запомнилась, лишь большая кровать, шкаф, еще что-то из мебели и черный-черный экран телевизора. ― Затем Хазарский констатировал: ― Леонид с улыбкой открыл нам дверь, едва мы вошли тут же пригласил за небольшой столик. Он был накрыт на три персоны. Из напитков стоял коньяк, водка и я рядом поставил массандровское вино десятилетней выдержки. Из закусок на пластиковых тарелочках была нарезка колбас: сырокопченой и докторской, а еще красная рыба и сыр Бер-бер молокоперерабатывающего крымского завода и конечно, лежали ломти черного и белого хлеба, в вазе лежали вымытые фрукты: мандарины, апельсины, виноград».

― Мне понятен наш будущий разговор, ― сразу, после пожатия рук, сказал импозантный грек: ― я подготовился и все вам покажу, чем занимаюсь, а вначале нужно немного разогреться, как говорят спортсмены, ― и тут же кивком головы пригласил молодую американскую чету расположиться за столом.

Никто никуда не спешил, так как застолье происходило не задолго до сна. За несколько часов было выпито: бутылка коньяка, бутылка охлажденной высококачественной водки, затем ее тут же разбавили вином, закуски тоже подчистили и договорились о встрече с Леонидом в США. Правда, предложение импозантному греку Палкиным было сделано не сразу, а лишь после того, когда тот, запустив свой ноутбук умело представил, запечатленные на камеру видео работы.

На экране «новые американцы» увидели много необычного. Они пришли в неописуемый восторг и от удовольствия потирали руки. Это было то, что надо.

― У меня в коллективе, две группы: женская и мужская, ― констатировал шоумен: ― Молодежь ― до тридцати лет, ― сделал паузу и, взглянув на Хазарских продолжил: ― Что они вытворяют ― уму непостижимо. Нас для создания разнообразных языческих сцен приглашают сниматься даже в фильмах. Просто загляденье. ― И Маргулис, а может и не Маргулис тут же назвал некоторые из лент, затем продолжил: ― Представьте, как мы эффектно разыгрываем, например, известную всем русскую широкую масленицу…. ― Олег тут же прервал его: ― Леонид, все это очень чудесно, но невозможно показать в США, ну какой там может быть снег? Иногда, не спорю ― бывает. А так его днем с огнем не найти. Нам нужно что-то такое чтобы полностью гармонировало с природой нашего полушария ― не выбивалось за пределы наших параллелей. Я думаю, что из всего многообразия, которое вы представили больше всего нам бы подошли сцены празднования Ивана Купалы, может еще что-то подобное.

Олег был прав, снег в США довольно редкое явление, так как северная территория этой страны проходит на уровне Крыма и оттого он неожиданно выпал и тут же вдруг растаял, а для масленицы нужно, чтобы зима продержалась хотя бы неделю. Здесь даже снежные пушки не помогут сколько не запускай их дело. А еще этот праздник он для обычных людей, завлечь продвинутых граждан Америки, «стройными рядами», идущих под радужными стягами ЛГБТ просто нереально. Да он им и не нужен.

― Леонид, вы, наверное, немного знакомы с гей парадами? ― спросил Олег: ― Там такое действо красок. Нам бы вот что-то такое красочное, шумное, очень мощное, чтобы у людей волосы вставали дыбом.

Леонид тут же подхватился и буквально вскричал:

― Нет, нет и нет! Знайте! Я, я, я, настоящий мужик и эти ваши экзотические штучки не для меня. Не желаю, я крутить голым задом перед мужиками. Нам, то есть моему коллективу подавай баб, извините настоящих женщин, а не силиконовых кукол. Нам этот ваш секс противен. Я даже на большие деньги не позарюсь!

Новые американцы с трудом успокоили импозантного грека и договорились, что он однажды посетит США и убедится, что мужикам задом перед мужиками крутить никому не нужно будет. А еще он за свою работу получит не просто большие деньги, а пребольшие. О сумме будет обговорено отдельно, не здесь, с боссом.

― Он не жадный, ― сказал Олег с некоторым сомнением, а затем врать, так врать и для пущей убедительности с жесткостью в голосе продолжил: ― Для подобных дел Клин Гейтц ничего не пожалеет, отвалит «зелеными», а не деревянными.

Леонид снабдил своих новых знакомых материалами и они, пробыв две недели, отправились к себе домой.

Не было у них, как такового, медового месяца, хотя кровать была одна и спали вместе, правда, под разными одеялами, при этом им приходилось постоянно отчитываться перед Главным редактором ― Петухом номер два, для чего делали на телефоны фотографии, соответствующего содержания и отправляли.

Мария и Наталья бывших мужей встретили настороженно, оно и понятно, неизвестно было, что им могло взбрести в голову после длительных ночей в одной постели. Женщинами они были обычными ― советского воспитания и для них, любые новшества, вовсю практикующиеся в западной Европе и особенно в США, были равноценны бесовским извращениям. Правда, «обнюхивать» и осматривать их одежду бывшие жены не стали.

Михаил Хазарский после этой небольшой разлуки к Марии подошел неуверенно и с дрожью в теле. Он нервничал. После долгого душа, весь красный он вдруг был неожиданно, ошарашен. Женщина, открыв рот выкрикнула:

― А ты клизму сделал, а то не пущу? ― Ну и шутки у тебя, ― крикнул он ей в ответ, но стерпел. Ему стало ясно, от нее теперь можно и не такое услышать. А что делать? Придется терпеть и на многое соглашаться.

Олегу от Натальи по приезду вообще ничего не перепало: она, когда он начал к ней подкатывать строго сказала:

― Что это еще за вольности? Иди, вначале немного поиграй с сыном, а затем к себе домой, «муженек» твой уже, наверное, заждался, ходит из угла в угол ― ревнует небось, не находит себе места. А тебе еще нужно как следует подготовиться, подмыть зад, сделать эту самую…, сам знаешь что? Язык не поворачивается сказать….

Жизнь у «молодой пары» стала не выносимой, как у только что стерилизованных евнухов в гареме султана: и больно, и нельзя, а может даже намного хуже. Хотя на людях их лица по-американски всегда выражали довольствие и ничего более. Что сделаешь? Старались.

Клин Гейтц ― Петух номер два, обласкав молодую гей-пару у себя в кабинете, рвался во что бы то ни стало однажды заглянуть к ним на квартиру, ― ему недостаточно было фотоотчетов, ― и все увидеть, как есть воочию своими глазами:

― Интересно, как молодежь живет? Я обязательно припрусь к вам в гости. Надо отметить ваше возвращение.

Хазарских спасало то обстоятельство, что они работали в разных отделах, и оттого нечасто бывали вместе. Правда, для создания требуемого имиджа Олег, а порой и Михаил бегали друг к другу, чтобы на виду у всех обняться, а затем при прощании уже по привычке один из них подставлял попу, а другой пытался не больно ущипнуть за место ниже спины. Олег, столкнувшись с Джимми Биллом всегда морщился и шептал ему на ухо слова, что любовь превыше всего.

Петух номер два, может и нагрянул бы к ним на квартиру с инспекцией, но неожиданно откликнулся знакомы Хазарских ― Леонид ― то ли Маргулис, а может и не Маргулис, одним словом, импозантный грек. Возможно, у него на тот момент было «окно в работе» и труппа, ни в каких мероприятиях не участвовала ― бездействовала.

Это тогда и спасло «молодую парочку». Они тут же проявили инициативу и торопливо записались на прием к Клину Гейтцу. Нужно было обговорить кое-какие детали договора и сделать вызов нужного им человека в США.

Хазарские принялись интенсивно разрабатывать детали будущей встречи и наконец, назначили импозантному греку время.

Петух номер два долго готовился, писал доклад, затем его разучивал, мельком заглядывая в бумагу и лавируя в кабинете с множеством окон между стульями. Препятствия должны были помочь ему безукоризненно заучить текст наизусть.

«Новые американцы» не понимали, зачем так «париться»: кто он этот грек? И кто Клин Гейтц? Это земля и ― небо.

Возможно, их начальник хотел из него сделать своего последователя и распространителя идей ЛГБТ на Украине, возможно, и в самой России. Маргулис, а может и не Маргулис беспрепятственно колесил по этим двум странам, не обращая внимания на границы. Михаил даже поспорил с Олегом на бутылку водки, при этом он сказал, что этот грек «крепкий орешек» и не расколется, а его женушка доверяла красноречию Главного редактора и до хрипоты орала: «Петух номер два предстанет во всей красе. Я выиграю, я обязательно выиграю это пари!».

 

 

Глава 10

«Наше будущее прекрасно. Людей на Земле уже более восьми миллиардов, лет через пятьдесят-сто их столько не нужно будет ― перебор. Это раньше они ценились, одно время народ вылавливали в Африке, вывозили на кораблях и прочих посудинах в Америку для работ на хлопковых плантациях. Да и на ваших российских просторах немало веков хозяйничали монголо-татары, забирая умельцев и ремесленников, затем безобразничали турки, захватывая и увозя в рабство красавиц. Большей частью народ был задействован на тяжелых физических работах, оттого и была в нем необходимость. А еще люди дохли как мухи. Не та была медицина. Хочешь стать сильным ― съешь сердце льва или тигра, выносливым как верблюд то сердце этого животного… Смешно! Просто смешно! Сейчас, в век искусственного интеллекта и умных машин, в такой огромной массе народа уже нет необходимости. Этот, я бы сказал, ― «человеческий планктон» ― он не двигает прогресс, он его даже тормозит. Зачем нам кормить лишние рты? Ну, если устроить что-то наподобие «Колизея» и проводить для «золотого миллиарда» военные баталии, отправляя сотни тысяч людей на смерть при этом делать ставки. Но это, я думаю, негуманно. Нам для сокращения численности людей не нужны старые дедовские методы. Для этого мы будем использовать самые различные способы и одним из них я бы назвал применение новых форм сожительства. Люди сами будут вольны выбирать себе пол. В США в отдельных штатах уже такое практикуется. Немало последователей и в нашей старой матушке Европе. Семьи, как таковой, не будет, она отживает свое время. Вместо этой ячейки разрастутся сообщества людей одинаковых по духу, что очень сократить население Земли. А еще у нас в демократических странах уже применяется эвтаназия — это свободный уход из жизни не только пожилых и больных людей ― всех. Вы слышали о так называемых капсулах смерти Сарко? Это изобретение австралийского врача Филиппа Ничке? Я понимаю, врач должен лечить, а не отправлять людей на смерть. Мы эту ситуацию исправим. В скором будущем реанимируем профессию палача. Таким важным делом должен заниматься «мужик с топором» или же «женщина с косой». Еще один из вариантов ― человек сам отправляет себя на тот свет: покупает эту самую капсулу, забирается в нее, нажимает на кнопку и все. Умерщлив, находящегося внутри человека устройство тут же будет отправляет сигнал ритуальной компании, а та, конечно, не бесплатно устраивать похороны. Вот она ― демократия в действии. Я знаю, что на данный момент, не все нас поддерживают. Да и вы, ― я вижу, ― к моим словам относитесь с опаской ― скептически. Для строптивых людей и таких же стран есть другие формы воздействия, например, ― пандемия. Эта, что была ― ковид ― не то. Мы готовим и скоро запустим вирус безбрачия ― «Черного жнеца», он избавит людей от функции деторождения. Данный проект уже разрабатывается. Я думаю, вам приходилось сталкиваться в жилых помещениях с тараканами, и вы знаете о так называемых новых методах борьбы с ними ― ловушках-приманках. Это то самое. Оно действует на генном уровне. Что-то подобное скоро будет запущено и в странах Азии, Африки, затем при необходимости — это большой численности народа и на других континентах. Не хотелось бы. Но демократия у нас превыше всего. Мы ее сделаем не стихийной, а плановой. Она позволит в странах «золотого миллиарда» не превышать нужное количество людей. Мы начали с того, что разрешили усыновление чужих по крови детей ― не бесплатно и признали этот поступок благотворительным. Людей, давших хлеб и кров таким детям, мы стали превозносить. Это все для того чтобы в будущем напрочь исключить кровную зависимость. Человеку, будет все равно, чьего он растит ребенка, и оставит ли он генетический след в истории Земли. Зачем нам такие несуразные христианские требования. От них только один вред. Геи, лесбиянки, взявшие на воспитание детей, не должны об этом задумываться. Но есть отдельные, варварские страны они по-прежнему практикуют сожительство мужчин и женщин. Определяют половую принадлежность ребенка не по желанию дитя, а по его физиологическим признакам…»

Леонид сидел за столом напротив этого говорящего, а лучше сказать, изрыгающего бред неглупого человека, предназначавшийся для новых поколений масс планеты. Эти самые массы не ради чего-то святого, а токмо лишь для удовольствия будут лизать друг друга, сосать, тыкать чем попало в непотребные места и наследников у них не будет, не должно быть. Без детей, однако, Мир не останется, но что это будут за дети? Из инкубатора, этакой машины с американской системой Виндовс, снабженной искусственным интеллектом, которая подобно, например, пчелиной матке на постоянной основе будет выдавать «на-гора» нужное количество воинов, полицейских и трудяг, обделенных в умственном развитии. Ну, а если с этой машиной будут какие-нибудь проблемы, то такие как Петух номер два начнут делать дураков из нас простых смертных до плинтуса уронив всеобщее бесплатное образование.

Клин Гейтц не преминул и в подробностях сообщил импозантному греку, что учеными уже ведутся работы по созданию такового инкубатора для зачатия и выращивания детей. «Ими, ювенальные службы могут если посчитают нужным снабжать однополые пары, а если те будут себя плохо вести, младенцев и не только их ― забирать и передавать другим семьям более достойным. При этом такие семьи будут равнодушны и не упадут на землю, не станут биться в истерике и кричать: «За что, за что вы отбираете мою кровинушку». Не вашего ребенка забрали, а, если происходит его изъятие, то так значит нужно властям. Не смеритесь, заблокируют банковскую карточку, на которую поступают вами заработанные деньги. У ЛГБТ-сообществ не будет настоящей любви, один лишь секс для снятия стресса. Но этот самый стресс можно будет снимать и алкоголем, и потреблением наркотиков, да чем угодно, а там и до эвтаназии недалеко. Христианские законы из далеких веков будут не для них. Их вымарают из библии или же отнесут на задний план. То, что было раньше позволено всем без исключения людям, будет позволено лишь высшему обществу из Бильдербергского клуба. У них все будет, как положено из спокон веков: жены ― непременно красавицы. Их, возможно, как когда-то в средние века будут выискивать по всему свету и воровать специальные службы, затем привозить на продажу магнатам. Дети этих обеспеченных людей ― элиты будут счастливы и радостны без всякого там выбора пола, а в случае каких-то непредвиденных генетических отклонений им сделают хромосомный анализ и в зависимости от полученных результатов пропишут на определенное время попить те или иные половые гормоны. Никаких проблем. Жизнь должна быть прекрасна, а может даже и не иметь ограничений, если абортированные эмбрионы человеческих детей пойдут на переработку и производство всевозможных пилюль и кремов молодости. Уже сейчас из стволовых клеток кое-что производится: наука не стоит на месте. Да здравствует наука!

Импозантный грек сидел не жив не мертв, глядя на раскрашенного петуха, он не хотел верить тому, что люди все больше и больше скатываются вниз «по эволюционной лестнице Дарвина», и что не далек тот час, когда они снова станут шустро лазать по деревьям. Зря многие думают, что коты лижут причинное место для получения удовольствия, или же из-за того, что им нечего делать. Это господа в целях личной гигиены. Нет у животных рук. Но вы, наверное, еще пока способны открыть кран с водой…. Или уже есть проблемы? Не ленитесь и пользуйтесь, привилегиями, данными вам Богом. Извращения до добра не доведут: однажды Господь вас накажет.

Дождавшись момента, когда этот странный американец наконец-то умолк, Маргулис, а может и не Маргулис поднял глаза. Лицо у него от стыда было все красное будто его уличили во лжи или же в чем-то другом ― не хорошем для русского человека ― предательстве своей родине. Он долго собирался, приходил в себя.

Вывалив все, что можно «на стол» Клин Гейтц с нетерпением ожидал от собеседника ответных действий и нервно ерзал в кресле. Ему не терпелось услышать что-то внятное достойное его жаркой речи.

― Да-да-да, а что собственно требуется от меня? ― уняв нервную дрожь спросил импозантный грек и, вспоминая Михаила Хазарского и его товарища, как те попеременно тайком таскали к себе в номер раскрашенных проституток, усомнился в идеях этакого нового Карла Маркса ― главного специалиста «этой очень современной философской теории» ― ярого защитника всех геев и лесбиянок. ― У меня на этот счет есть кое-какие сомнения. Во всех ваших рассуждениях нет одного ― Бога. Неужели природа так слаба и не возьмет свое, причитающее ей по праву? Неужели согласно вашим фантазиям вдруг наступит новая эра ― ваши мысли превратятся в что-то стоящее? ― спросил Леонид Маргулис, а может и не Маргулис. Этот импозантный грек при знакомстве всегда называл свою фамилию отчего-то шепотом, прикрываясь ладонью руки, якобы от любопытных посторонних людей. Петух номер два ― Клин Гейтц ее тоже однажды услышал, однако повторить так и не смог. Оттого воспользовался всего лишь именем. Так было принято среди англоязычных господ, а еще это упрощало разговор. Не нужно было напрягать голову.

― Мне понятны Леонид все ваши сомнения. Не вы первый их мне высказываете. Михаил, да и его женушка Олег, наверняка, бегают к своим бывшим супругам. Ну и что из того? Они находятся под нашим давлением. Михаилу придется присматриваться к толстой заднице Олега. Наступит время, они попробуют друг друга. Не это главное. Да и еще вы упомянули Бога. Так вот не всех еретиков и еретичек, то есть ведьмаков и ведьм сожгли в средние века. Знайте, не всех! Кое-что осталось и расплодилось. Мы уже давно не верим вашему Христу, не верим в его бессмертную душу. Что такое душа? Это всего на всего ― программа, зашитая у нас с вами в мозгу. Учеными уже описан геном человека. Мы уже почти готовы чтобы заняться изменением этой программы исходя из нашего видения мира. Пройдет совсем немного времени и на Земле не будет сомневающихся индивидов, они с удовольствием станут отдавать своих детей нам на воспитание ― людям новых взглядов. А наша задача будет заключаться в том, чтобы взрастить поколения мужчин по нашим лекалам. Зачем им держаться за юбки женщин. Они станут свободными от половых предрассудков гражданами, а уж дальше, когда их количество перевалит за миллионы, но не за миллиард, мы посмотрим, ― бодро сказал Клин Гейтц и с улыбкой взглянул на этого странного русского: ― Вы приезжайте к нам лет через десять! Америку будет не узнать.

― Ну, а я здесь, выражаясь вашим языком, каким местом могу быть полезен? Я ведь организую и разыгрываю красочные языческие сцены из жизни прошлых веков наших славянских народов, причем замечу отошедших в десятом веке от язычества и принявших христианство, ― сказал русский и, уставился на американца:

― Я Христинин и к тому же православный!

― А вот каким! Многого из того, что я описывал у нас пока нет. Это все ожидается в недалеком будущем. Не придуман этот самый инкубатор, наделенный искусственным интеллектом, для выращивания детей и пока я в затруднении ответить, когда он появятся, а значит, нам все-таки какое-то время для размножения придется пользоваться обычным дедовским способом. Мне из того видеоматериала, которым вы снабдили Михаила и Олега понравился праздник Ивана Купала. Только здесь не должно быть женщин, ― по-вашему, русалок. Их привозить не следует. Одни мужики, такие, чтоб были о-го-го! Жеребцы!

― Водяные, ― подсказал Леонид. ― Да-да, водяные. Вы меня понимаете. Они вольны делать все, что только захотят. Женщин мы им найдем ― лесбиянок. Этим водяным необязательно искать среди женщин ― женщин. Сгодятся все и даже те, которые считают себя мужчинами, ― Петух от волнения сглотнул слюну: ― Этот праздник будет для них. Над стыдом и срамом должна преобладать грубая мужская сила. ― Клин Гейтц, мельком взглянул на своего собеседника и продолжил: ― Здесь недалеко от города есть одно живописное место, протекает небольшая река и есть зеленый-презеленый остров. Мы в шутку назовем его островом Лес бис. ― Импозантный грек задергался на стуле, до него дошло, что затевает этот опасный человек в прошлом настоящий мужик. От его развеселых игрищ появятся незаконно рожденные дети. Их будут в перинатальном центре у мамочек отбирать перемешивать и снабжать ими семейные нетрадиционные пары в первую очередь самих лесбиянок, а затем может даже геев.

― Извините, я вас на минуту оставлю, мне нужно сделать один конфиденциальный звонок, ― и Клин Гейтц показал пальцем на небо: ― А вы осмотритесь, этот ресторан необычен, здесь в нем собирается особый народ, я думаю вам понравится, ― и он, поднявшись торопливо ушел, растворившись то ли в ярком свете, то ли в темноте.

Маргулис, а может и не Маргулис остался за столом в полном одиночестве. Никто из его знакомых ни Михаил, ни Олег Хазарские отчего-то не были приглашены на эту беседу. Для Петуха номер два было важно самому войти в расположение русского, а уж затем он намеривался отдать это дело в руки своих подопечных.

Импозантный грек, нехотя повел глазами по залу, ― осмотрелся. Он много часов провел в кресле самолета и, хотя там кормили, давали даже бутерброды с русской икрой, остался недоволен, Леонид рассчитывал здесь насытиться вволю, а его с полчаса, если не больше Клин Гейтц отчего-то потчевал одними лишь разговорами.

И все бы ничего, но, то, что он увидел, привело импозантного грека просто в ужас: слащавые лобзания мужчин с мужчинами и женщин с женщинами не способствовали появлению аппетита, и даже наоборот ― могли привести к рвоте. Это происходило, возможно, оттого что многие из посетителей ресторана, зная о присутствии на вечере владельца заведения, «работали на публику» оттого были, как плохие актеры ― неестественны. Леонид как режиссер тотчас же узрел в их поведении фальшь. Их нельзя было сравнить с несдержанными, дрожащими от предстоящей первой брачной ночи молодоженами: настоящими женихами и невестами. У них, на людях, отчего-то хватало скромности и чувства такта. Ничего этого не было у современных извращенцев, окутавших свое существование под радужными знаменами.

Леонид чтобы пересилить себя тут же перевел глаза вниз на хорошо сервированный стол, вдыхая запахи отменных яств, неторопливо взял в руки нож и вилку, затем пододвинул к себе широкое блюдо, заполненное жареным стейком мраморной говядины под соусом, картофелем фри и какой-то зеленью. Не поднимая головы, грек, неторопливо принялся уплетать за обе щеки содержимое. Он не стал дожидаться прихода важного представителя ― заказчика. При этом Маргулис, а может и не Маргулис пытался понять, кому пошел звонить этот расфуфыренный Петух, ну не Богу же: он в него не верил, хотя и указал на небо.

Долго гадать импозантному греку не пришлось, минут через десять-пятнадцать Клин Гейтц вернулся и, поправив всех цветов галстук сказал:

― Вице-президенту звонил. Она лесбиянка, ― дав понять, что об интересах их сообщества знают наверху. ― Уселся за стол, взял в руки салфетку и заправив ее под воротник рубашки, продолжил:

― А что же вы не выпили бокал виски?

― У нас русских пить без хозяина неприлично. Кушать можно. А так как я голоден, как волк, извините, не удержался.

― Не беда, сейчас мы исправим положение, ― и Петух номер два, так называл его Хазарский, взяв бутылку, принялся наполнять бокалы.

Они выпили, и заказчик тут же сиплым голосом пролепетал: ― Непременно, устрицей, устрицей закусите!

― Нет, ― неожиданно вскричал Леонид: ― Я с детства не люблю манную кашу, в любом виде лук и этих как там… ― гадов, скользких и липких. Извините меня. А то, что виски холодный, ― видно по запотевшему пузырю, ― правильно. Не зачем его разбавлять и льдом. Не та будет крепость, а значит не тот будет и кайф.

Маргулис, а может и не Маргулис долго не хотел задерживаться в ресторане и как только почувствовал насыщение, запросился на свежий воздух. Клин Гейтц не стал задерживать гостя: он понимал человек с дороги и ему требуется отдых. То, что ему хотелось услышать от этого странного русского, он услышал. Этого было достаточно.

 

Леонид остановился у Хазарского и его женушки. Его к нему привез Клин Гейтц на дорогом «Шевроле» с личным водителем.

По дороге Петух номер два приставал к Маргулису, а может и не Маргулису, убеждая его, что лучше было бы разместиться в апартаментах редакции.

―  Давайте я вас сейчас же отвезу туда! Там, такие мальчики, такие мальчики. Не пожалеете. Еще будете меня благодарить.

Импозантный грек жестко отклонил все подобного рода предложения, и Клин Гейтц наконец-то успокоился.

Они добрались до дома, в котором проживала молодая пара геев Хазарских. Олег, открыв двери, долго тряс импозантному греку руку. Михаил тот был проще, толкая локтем Маргулиса, а может и не Маргулиса сообщил, что Палкин не один уже месяц ходит довольный ― достаточно только взглянуть на его лицо.

— Это все из-за того, что сменил свою фамилию ― чисто еврейскую на мою ― знатную. Она мне досталась от далеких предков ― благородных воинов из хазар, ― сказал Михаил. Он знал, что врет, знал о том и гость.

Дни командировки у Леонида пролетели довольно быстро. Он с компанией в составе Михаила, Олега, а еще время от времени и Клина Гейтца поездил по будущим местам «сексуальных баталий». Рядом с ними постоянно крутились высококлассные операторы для того, чтобы все запечатлеть на видео. Это было необходимо для подготовки расширенного сценария и определения затрат на будущие работы. Многое из реквизита у мастера языческих постановок было в наличие. Однако, исходя из специфики местного контингента: женщин лесбиянок, их гардероб необходимо было изменить с учетом вкусов русских водяных. Да и они сами должны быть на все сто, то есть в модной одежде, не сковывающей движения и способной придать постановкам загадочность и магию. Над этим всем нужно было еще поработать.

― Уж больно они страшны в своих несуразных одеяниях, да и в поступках между собой и вряд ли кого могут прельстить из моих водяных даже в полутьме. Я на них насмотрелся в ресторане. Теперь мне понятно, отчего на них не заглядываются мужчины. Они попросту никому из них не нужны. Я бы тоже ни одну из сидящих за столом дам не пригласил откушать со мной, потанцевать, а тем более лечь в постель и отдаться. Не дай Бог, не дай Бог, ― сказал с содроганием импозантный грек и тут же торопливо щепотью три раза перекрестился. Это были последние слова, перед отлетом его из США, семейке Хазарских: Михаилу и Олегу, сопровождавшей его до аэропорта. Прельщало в этом контракте одно ― большие деньги.

На родину продюсер, режиссер и директор труппы в одном лице Маргулис, а может и не Маргулис улетел в смятении чувств, однако, с подписанным контрактом на большую кругленькую сумму, предусматривающим солидный аванс на подготовительные работы. С Петухом номер два были оговорены даже самые мелкие детали. Для опробования ограничились небольшим количеством актеров, так называемых водяных, в пятьдесят человек. Для обеспечения этого театрального шоу было задействовано необходимое количество обслуживающего персонала: сценаристов, гримеров, балетмейстеров, звукооператоров, электриков, осветителей и других работников сцены.

Хазарский и бывший Палкин на время даже забросили свою основную работу, перепоручив ее своим сотрудникам. В Москве Михаил неоднократно слышал от главного редактора, чтобы не случилось, а газета должна выйти в срок. Ну, это было равносильно как после ночи наступает день. Она и выходила, правда, уже без их участия.

С делами этой парочки отменно справлялся секретарь Хазарского ― Джимми Билл. Он же тянул на себе и отдел «женушки» Хазарского ― Олега Палкина. Тот никак не мог подыскать себе опытного помощника.

Клин Гейтц был весь в ожидании. Чувства, как вода в засорившейся раковине, переполняли его через край. До первого показа оставалось всего ничего: скоро самая короткая ночь ― ночь Ивана Купала ― языческий праздник славян.

― Ох, что будет, что будет! Город, его любимый город на мгновение просто воспрянет! ― говорил он сам себе.

Дата мероприятия приближалась. Оформлялись все необходимые документы, включая визы, зафрахтованный Петухом номер два чартерный самолет, должен был, загрузив в Симферополе труппу и оборудование, доставить все в Америку. Одно событие могло плавно перерасти в другое, а может даже наложиться на него ― приближалась круглая дата образования США. Уж для нее Главный редактор готов был разбиться в лепешку.

Жизнь Хазарских била ключом. Что их смущало, так это давление Клина Гейтца, он со своей Хилари, точнее Биллом напрашивался к ним в гости. Этот Петух номер два уже не единожды тайком пощипывал Олега за толстую попу, а еще, оставаясь наедине, отчего-то брызжа слюной шептал: «моя Хилари, моя Хилари».

Палкин боялся такого откровенного панибратства со стороны Главного редактора, и было из-за чего беспокоиться. Хотя он и спал со своим законным мужем на одной большой кровати не только вовремя поездки в свадебное путешествие в Крым, но и доме 1984 года постройки, однако они все еще не были близки. Укладываясь, каждый из них натягивал на себя свое индивидуальное одеяло, а также на американский манер ложились в постель в домашней одежде. Здесь, в США зимы были намного теплее, но им по ночам из-за экономии электроэнергии на обогрев дома, тепла не хватало и уснуть было проблематично. Не то, что в Москве, где он, будучи мужем Натальи, был волен в своих фантазиях и порой довольно часто оказывался рядом с женой совершенно голым. Того же толстячек требовал и от своей второй половинки. Лишь, только появление ребенка и его взросление вынуждало мужика одевать трусы.

Муж ― Михаил Хазарский был человеком совершенно иного толка ― несколько стеснительным, как ни как он вырос не в Москве ― столице, а на окраине Курска, можно сказать в деревне. Мой товарищ не ревновал своего бывшего деверя к Клин Гейтцу и даже если бы тот отстал от него готов был отдать Палкина на растерзание этому раскрашенному Петуху номер два: пусть ответит за свое поведение чертов извращенец. Но из-за боязни, что их несемейное поведение вдруг неожиданно раскроется, он очень переживал:

― Да-а-а, не знаю, как долго нам удастся скрывать свой фиктивный брак? ― не раз говорил он Олегу: ― Здесь не то, что в СССР, очень много свободы, очень, и мне порой бывает не по себе, не дай Бог нагрянет, эта самая проверка, ― все обнаружится и в один момент наступит конец нашей безбедной жизни. Пойдем мы с тобой по Бродвею с протянутой рукой, непременно пойдем! Чует мое сердце! Чует!

Олег был не дурак и тоже это понимал, и вторил ему, крутя перед Михаилом задницей. Было от чего: Хазарский часто бегал к Марии, и она в отличие от своей сестры Натальи не только не отталкивала бывшего супруга, но даже всячески поощряла. Это было видно по его довольной роже, что у кота, объевшегося сметаной.

Однажды в один из свободных вечеров Хазарский занимался выдумыванием для Палкина женского имени. Очень ему не терпелось при встрече где-нибудь в длинном коридоре с Клин Гейтцом вскользь сообщить его и получить от главного редактора одобрение: два больших пальца вверх.

― Послушай, ― резко остановившись, вдруг выкрикивал новоиспеченный американец, он любил, подобно древнегреческим философам, размышляя, ходить по просторным комнатам ― а, что, если я тебя назову Дженнифер, как, хорошо звучит? ― и не дождавшись ответа, снова рванул вперед торопливо семеня ногами.

Михаилу нравилась девочка сына Ефима с которой тот познакомившись у стен лицея продолжал поддерживать отношения: было в ней что-то этакое русское.

― Горшком, горшком меня назови, только в печку не сажай! ― тут же со злостью парировал ему Олег Палкин.

― Что, не подходит? Ну, ладно. Я могу для тебя подыскать что-нибудь из имен первых американских леди ― благородных жен президентов США. Слушай: Розалин, Нэнси, Барбара, Хилари, Лора, Мишель, Мелания, сколько мне их еще перечислять?  ― Ну-у-у, что ни одно из них тебя нисколько не цепляет? Может, ты хочешь что-нибудь из списка жен Генеральных секретарей СССР? Так я могу добавить и их имена.

― Не о том ты думаешь, не о том? Что если нас с тобой на данный момент ― самое простое ― подслушивают, а еще хуже того, ведут за нами видеонаблюдение? Вот возьмут и нагрянуть с проверкой. Нам ― конец! ― Олег, обычно высказав свое мнение, тут же бодро подскакивал с кресла и тоже начинал бегать следом за своим супругом, а тут отчего-то не стал этого делать и, сидя на диване провозгласил:

― Да-а-а, а на счет имени? ― запнулся, а затем неожиданно выдал: ― Можешь давать любое, только не Хилари мне ее морда разонравилась с того момента, когда она надсмехалась над убийством ливийского лидера Каддафи. Над смертью любого человека: хорошего или плохого нельзя смеяться. Я в этом уверен на все сто процентов и точка. Оттого и имя мне ее паршивое не нужно! Найди что-то по проще.

Михаил Хазарский усмехнулся, еще немного походил и тут же плюхнулся на диван рядом с супругой, напротив телевизора. Однако включать его никто не собирался. Программ много, а смотреть нечего. А потом этот язык им за несколько лет пребывания в Америке, особенно Олегу Палкину, уже опротивел: всюду и везде на разные голоса: бу-бу-бу, бу-бу-бу, ― только и слышалось. И когда же они успокоятся ― заткнуться. Лезут и нужно, и не нужно. Каждой бочке ― этакая затычка. Нельзя быть хоть чуточку поскромнее? Нет бы, ― часок-другой взять и помолчать, подумать о превратностях жизни. Не зря же в России говорят: «Молчание ― золото». Не хватает в США этого самого золота ― ох, как не хватает: печатают и печатают одни бумажки ― доллары ничем не обеспеченные.

Олег Палкин недолго сидел с безразличным взглядом, неожиданно встрепенувшись похлопал своего супруга по плечу и буркнул:

― Все! Я, отправляюсь в ванную, а затем спать ― поднимаясь нехотя добавил: ― Да, чем черт не шутит, пройдусь голышом у тебя на глазах по залу. Не ты так эти ― «горе наблюдатели» ― пусть полюбуются. Мне скрывать нечего. А еще, мне и тебе, нужно поменьше молоть погаными языками. Для серьезного разговора, я думаю, нам следует выходить из дома и обсуждать все среди шума толпы и гама улицы, а не здесь ― в тишине. Это может быть для нас чревато последствиями.

― Пройдись, пройдись, ― ответил ему Михаил, ― только этот мне свой не показывай, прикрой срам, ну, например, как в фильме режиссера Владимира Бортко: «Мастер и Маргарита» ― передничком, и «посвети» нашим наблюдателям, если таковые найдутся в их бесстыжие глаза, своим мягким местом, оно у тебя о-го-го какое, это даже моя Мария заметила, ― и тоже нехотя поднялся с дивана после чего добавил:

― Да, чуть было не забыл, на всякий случай, сделай клизму, а то вдруг ночью я неожиданно проснусь, и ты меня заинтересуешь, ― и громко будто, находясь в степи на коне, не засмеялся, а заржал вместо животного.

 

Петух номер два все-таки напросился в гости к семье молодоженов Хазарских. Не пустить его они после нескольких отказов не посмели, да и неудобно было, оттого дрожали от страха, что те цуцики, не зная как себя вести.

Он приехал вместе с товарищами с большим количеством напитков и закусок. Эта щедрость, совершенно не присущая американцам, очень сильно напугала нетрадиционную семью Хазарских, особенно женушку Михаила, так как рядом с Клин Гейтцем отчего-то не оказалось его любимой подруги ― «Хилари» ― «мужик» был чем-то занят. Возможно, везде сущий Джимми Бил ― секретарь Михаила, ― при необходимости заменял его или ее, то есть был любовником главного редактора, однако до подлинности это не было известно.

А если нет? Палкин, не знал, что и думать. Он, изобразив на лице выражение: «чизз», встречая гостей в большой прихожей, помогал им снять верхнюю одежду, а еще при этом как мог прятал свою толстую задницу.

― А что, если я напьюсь таблеток и прикинусь больным, а-а-а? ― гундосил он, держась на дистанции от Главного редактора, и чтобы обезопасить себя постоянно крутился возле Хазарского. Михаил его не поддерживал и говорил о том, что Клин Гейтц человек интеллигентный и насилия над ним вряд ли позволит. А вот Джимми Билл тот у себя на уме и может при случае воспользоваться сиюминутной слабостью. Не зря же он излишне тактичен. Такие люди как он, довольно коварны, опасаться нужно только его и никого более! Стой к нему всегда передом.

За столом начальник, не филоня опрокидывал рюмку за рюмкой и через какое-то время стал «хорош», хотя массой обладал под сто килограмм и мог бы позволить себе еще один-другой пузырь, но нет, не позволил.

На предложение Хазарского выпить на посошок, он стал отказываться, сопел и пялил глаза на Мишель, то есть на Олега Палкина.  Уезжать Клин Гейтц не собирался. Да и зачем? Мог себе позволить делать что угодно. Это он лично снимал для Хазарских у самого себя  шикарную жилплощадь, и оттого никто ему был не указ.

Заплетающемся языком, Клин Гейтц попросил, чтобы ему бросили что-нибудь мягкое ― «шкуру русского медведя» на пол:

― Я остаюсь! ― сказал Главный редактор и тут же отключился, а может всего лишь сделал вид.

Ну, конечно, уважаемого человека со всеми почестями, осторожно сняв со стула, перенесли и положили на предварительно застеленный Олегом Палкиным, ― «женушкой» Хазарского ― диван, а затем аккуратно, чтобы не разбудить накрыли теплым одеялом.

Среди ночи на другой диван перебрался и Михаил со словами:

― Ну, надо же моя Мишель нажралась до чертиков, а тут еще у нее очень некстати, эта самая, как там? ― менструация началась.

Это Михаилом было сказано на всякий пожарный случай, специально для ушей Клина Гейтца. Что если им, пиршество попросту подстроено и он не так уж и пьян, как выглядел, а всего лишь только прикидывается.

На следующий день Главный редактор вызвал начальника отдела Хазарского к себе и напрямую задал ему вопрос:

― Что это, еще за «менструация», у твоей, ненаглядной Мишель? Он же мужик! Такого быть не должно!

― Вот-вот, в том-то все и дело. Я, ну как там, только пристроюсь, а он тут же подскочит и побежал в туалет, затем вернется, минут пять ничего и снова. Наверное, съел чего-то, я так думаю, ему попалась не свежая устрица. Не помню, кто-то из сидящих за столом на закусь подсунул. Ни дна ему не покрышки.

― А-а-а! Да-да, я где-то что-то подобное слышал о непереносимости у русских некоторых продуктов, ― и Петух номер два неожиданно покраснел, хотя у американцев этого делать не принято: ― Уж извини Михаил, извини, ― добавил он и переступил с ноги на ногу: ― Испортили мы тебе вечер, испортили.

Приняв от Клин Гейтца извинения, Хазарский отправился к себе в кабинет довольный, как слон. Это он классно придумал с устрицей.

Правда, Мишель, он с этого вечера только так и стал звать Олега, была недовольна, постоянно зевала оттого, что не выспалась и ругала своего муженька за то, что тот, предложив выпить «кровавую Мэри», вместе с томатным соком подлил ему в бокал еще и некоторое количество обычного подсолнечного масла. Это, процесс недержания только ускорило. Но тут, ничего не поделаешь, зато молодая нетрадиционная семья ловко выкрутилась из щекотливой ситуации. Ждать проверки от Петуха номер два теперь можно было нескоро.

Но, Михаил Хазарский недолго радовался, как известно обычно беда не приходит одна, неожиданно к Ефиму ― его сыну на переменах стала приставать девочка, довольно симпатичная, уже известная Дженнифер.

Ничего особого в том не было: пристает, ну и пристает, значит влюбилась. Ефиму девочка тоже нравилась. Однако причина была совершенно в другом: Дженнифер откуда-то разузнала, что мальчику в детстве делали операцию и ни где-нибудь, а там, внизу и что он раньше был девочкой.

Школьница должна была преобразиться, а если быть точным ее отец истинный американец из-за нежелания жены, прибывшей из России, родит ему еще и сына стал настаивать на изменении у дочери пола.

Прежде чем дать отцу согласие, Дженнифер во чтобы-то ни стало, хотела заглянуть Ефиму в штаны: ее интересовал результат ― насколько у парня, то есть у бывшей девочки было все удачно проделано хирургом. Она беспокоилась за свою судьбу, а еще боялась в последствии непредвиденных осложнений.

Однажды, мальчик не удержался, и уступил Дженнифер. Девочка, увиденным осталась довольна. Однако то, что произошло с ними после, напрочь отбило охоту у Дженнифер позволять врачам что-либо над собою делать и родители пришли с жалобой к директору Петуху номер один на Ефима Хазарского.

Оно и понятно. Хорошо, что дело уладил Петух номер два. Он, видя понурое лицо своего подопечного Михаила, выспросил у него обо всем и затем сам лично позвонил в лицей. Ему не представило труда заступиться за Ефима. Того тут же на время пока проблема не забудется перевели на дистанционное обучение.

Он, да и его двоюродный брат не чувствовали себя в обществе своих товарищей одноклассников равноправными. Отношения к афроамериканцам и другим нацменьшинствам и то было намного лучше.

 

Наступил момент и в США прилетела труппа Маргулиса, а может и не Маргулиса. Никто заглянуть в его документы до сих пор так и не удосужился, даже Олег Палкин, то есть на данный момент уже Мишель Хазарская, ответственная за данное мероприятие, а ведь в них была указана фамилия, имя и отчество этого бизнесмена ― импозантного грека.

Хазарский, получив распоряжение от Клин Гейтца вместе с «женушкой» отправился в аэропорт встречать «дорогих гостей» на легковой машине класса люкс, следом за ними двигались двухэтажный автобус и грузовой автомобиль. Это было необходимо для перевозки не только труппы, но и ее габаритного багажа, прибывшего из Украины.

Олег, подобно девочке радовался предстоящему событию. Михаил сидел хмурый, хотя этот контракт сулил большие деньги, мог возвысить их на небывалую высоту, однако в случае краха уронить в глубокую пропасть.

― О, с каким удовольствием этот напыщенный Петух номер два втопчет нас в грязь? ―  сказал Хазарский сидя в машине: ― «Чертовые деньги. Они толкнули нас на непотребство, ради них мы вынуждены унижаться и лебезить», ― снова прошептал он, изредка посматривая то в окно, то на свою «женушку». А что «женушка»? Она была возбуждена и необычайно довольна, знала, что их непременно ждет успех.

Импозантный грек не подкачал. Он предусмотрел буквально все. Это стало ясно, когда на выделенной и огороженной ленточками территории у реки начались широкомасштабные работы.

Дней через десять Маргулис, а может и не Маргулис был готов приступить к пробам. Место для своей постановки импозантный грек подобно как в театре закрыл от любопытных посторонних глаз большим занавесом.

Занавес был изготовлен в России на основании, имевшихся у Леонида фотографий, из каляной льняной ткани, произведенной в Белоруссии в кустарных условиях по дедовским технологиям. Он не был заплаткой, в открывавшемся глазу со стороны города ― пейзаже, соответствовал действительности, проблем не должно быть, даже при полной луне и той небольшой подсветке, которую повсюду фирма установила. Неточностей в полутьме вечера, да и ночи никто из участников этого действа не должен был заметить. Да в будущем и не заметили.

А еще наряду с водяными участие в этом шоу должны были принимать и лесбиянки, а не сидеть на стульях и пялиться на шоу, не было этих самых приспособлений, куда можно было притулить задницы. Для этих толи женщин, толи не женщин были приготовлены легкие прозрачные одеяния, ничуть не сковывающие тело и, дающие доступ к любым их частям. Такого рода особ непонятного пола не должно было шокировать данное одеяние: они на гей-парады и не то одевают, при этом даже не краснеют.

Импозантный грек учел и наплыв зевак, то есть «разношерстных зрителей»: геям, трансвеститам и прочему сброду были заранее за не большие деньги распроданы билеты.

Клин Гейтц это действо поставил на широкую ногу. Его мультимедийная компания затратила довольно много времени и обеспечила достойную рекламу. Все население города, можно сказать, «стояло на ушах» в ожидании чего-то доселе невиданного ― фантастического.

Торжество началось в городе, колонна, сформировавшись у здания мэрии и, пройдя по центральному проспекту, затем по другим менее престижным улицам и переулкам двигалась на окраину и с шумом и гамом неторопливо спускалась к реке.

На определенном этапе пути лица с физическими признаками мужского пола отсекались и впоследствии становились зрителями, а женщины лесбиянки независимо от своих ролей проходили за ограничительные ленточки. Там они, если была в том необходимость, переодевались, после чего спускались к реке.

При большой полной луне, поднимающейся над островом, разливалась и не громко, и не тихо ― в самый раз, удивительная музыка великих композиторов, плавно сменяясь и, развивая задуманный режиссером-аранжировщиком сюжет. А еще, то там, то сям вспыхивали и притухали в нужный момент костры. Это было необходимо для того, чтобы случайно в хороводах и танцах хаотично сформированные пары водяных и женщин-лесбиянок могли через них прыгать.

Для последующего уединения пары могли пройти по мосткам на остров слегка припудренный легким вечерним туманом. Везде было много искусственного света, источаемого диодными мини лампочками, запрятанными в укромных местах для придания нужного интима: ― они то вспыхивали, то гасли. Тут уж постарались светооператоры, и все сделали так, чтобы для отдельных хаотично сформированных пар создать нужные идиллические условия.

Первые пробы прошли просто на ура. «Народ» ― очень уж привередливый, угодить которому не так просто ― неистовал, отдельные лесбиянки, подобно управдому Буншу из известного фильма Леонида Гайдая: «Иван Васильевич меняет профессию», восторженно кричали во все горло и требовали от труппы Леонида Маргулиса, а может и не Маргулиса, продолжения банкета.

Грек ― широкоплечий дородный мужчина не скупился и работал со своей труппой просто ― на износ.

Действа продолжались довольно долго изо дня в день, а точнее из ночи в ночь пока луна не стала меняться.

«Народ» поразили сцены внезапного появления водяных из вод реки. Обставлено было идеально. Занавес открывался с остановками, давая возможность не все сразу увидеть, а как бы заглядывая за кулисы и уж, затем представить себе полную картину.

Июнь месяц, что надо для таких мероприятий. Хотя он и жарок, но от реки начинало тянуть прохладой. Для этого на полную мощность включались вентиляционные установки, нагнетавшие воздух. На небе поднималась полная луна. Она, от использования фильтров меняла цвета от кроваво-темных тонов до алых.

Из темных спокойных вод то неожиданно ― внезапно, с шумом, а то медленно, то тут, то там под музыку Николая Римского-Корсакова из оперы: «Майская ночь» вырастали атлетические фигуры голых слегка зеленоватого цвета водяных. Их хотелось рассмотреть полностью, но они неожиданно исчезали и снова появлялись, высвечиваясь вспышками маленьких театральных прожекторов-бибиков.

Музыка по выходу водяных на берег преображалась и уже неистовствовала и в этот момент подобно стаям птиц Олегом и Михаилом Хазарскими запускались специально подготовленные группы полуобнаженных лесбиянок.

Их тут же подхватывали, выбравшиеся из реки расторопные водяные и увлекали за собой в вихре танца. Они не только танцевали, но и прыгали через костры, катались по росе и уже после, обнимаясь и целуясь торопливо семеня, подобно артистам сцены Большого театра ногами, по мосткам из пружинящих досок, исчезали в темных зарослях острова. Там они наслаждались близостью друг друга и снова появлялись у ярко горящих костров, для того, чтобы смешаться в толпе новых претенденток на свое особое счастье.

Олег Палкин, а если быть точным Мишель Хазарская была на первом плане и от восторга потирала руки, понимая, как много она огребет «зеленых» от этих мероприятий. Клин Гейтц ее боготворил, часто крутился рядом и порой, не сдержавшись от восторга, кричал:

― Моя Хилари, моя Хилари»!

Доволен был и Леонид Маргулис, а может и не Маргулис. Он не ожидал такого успеха от своих театральных постановок у недотрог лесбиянок, презрительно относящихся ко всем без исключения мужчинам. Но одно дело находится на расстоянии, отгородившись от них словно, панцирем или футляром и выказывать на публику свои антипатии и совершенно другое ― чувствовать у себя на голых телах, дрожащие от предстоящей близости руки водяных и в экстазе невольно облизывать язычками внезапно высохшие губы.

Лесбиянки находились в невероятном возбуждении. Они будто случайно ковыряясь в носу нажали на невидимые кнопки и отключили себе головы. Кое-какие мозги у этих женщин, конечно, имелись, но они были внезапно парализованы, никакого сопротивления с их стороны водяным ― крутым русским парням ― не оказывалось, не было даже попыток. Позже некоторые из них, все случившееся объясняли тем, что мужчин рядом с ними не было, да и не могло быть. Их общение было исключительно с обитателями водной стихии, и оттого им было все позволено. И что интересно? Этот «народец» и в следующий раз, готов был пойти на такое театральное представление ― оно почище всяких там гей-парадов. От него одно удовольствие. А еще такая невероятная расслабуха никакой наркотик не нужен.

Леонид сорвал большой куш и на родину уехал, подписав на следующий год новый контракт, а затем он не раз его продлял. Этого расторопного «иллюзиониста» стали чаще приглашать на всевозможные мероприятия. А однажды он стал даже человеком года в США. Это Маргулиса, а может и не Маргулиса ко многому обязывало. Наверное, не случайно один из его почитателей очень известный господин, вращающийся в правительственных кругах, возможно даже «Человек-пылесос» или тот, другой ― однажды не удержался и, переминаясь с ноги на ногу, задал вопрос:

― Леонид, а вы случайно будете не еврей?

― Ну, как вам сказать, я думаю, есть что-то, не зря же мои близкие друзья на родине величают меня Леонидом Моисеевичем, хотя я по батюшке всего лишь ― Алексеевич. ― А про себя подумал: «Вот сволочь туда же, лучше бы ты как Остин шмотки продавал, а не лез в политику».

Для расширения своей деятельности Маргулис, а может и не Маргулис задействовал многих своих знакомых и незнакомых людей из шоу-бизнеса. А еще, время от времени он устраивал особые ни с чем несравнимые кастинги. Было из-за чего. Не все подходили, к тому же из-за специфики работы была огромная текучка.

― Ну, кто хочет заработать? ― спрашивал он у народа, толкавшегося у дверей своего небольшого офиса, ― и отбоя от желающих не было. Однако для того чтобы попасть в труппу одного желания мало.

Для претендента на рабочее место в труппе этого импозантного грека необходимо было не только умение танцевать и иметь при этом атлетическую фигуру, но и обладать еще невероятно большой мужской силой. Тут как говорится эти самые, обычно мешающие танцам ― претенденту ничуть не мешали, а даже на порядок его возвеличивали, что для многих людей торопящихся на кастинг было несколько необычно. Что было важно, напрямую это свойство при наборе работников никто из администрации никогда не выставлял, и если возникала необходимость отклонить того или иного танцора, кадровик обычно лепетал и нес какую-нибудь несуразицу. Правда, несмотря ни на что Маргулис, а может и не Маргулис улетал в США с труппой порой даже несколько превосходящей требуемое количество. «Ежу понятно» в том был резон. так как из-за дорожных трудностей, да и смены часового пояса часть «народа» ― водяных уходили на скамью запасных, то есть в работу включались не сразу, а с запозданием.

В одном из мероприятий импозантного грека, при разыгрывании сцен ночей Ивана Купала без захода на островок пострадала и Мишель: она при отправке групп лесбиянок «на сладостное растерзание», вертя задницей, ― у нее это уже вошло в привычку, и сама случайно попалась в крепкие руки одному из водяных.

Испытав неизвестное доселе чувство, Олег Палкин тронулся рассудком. Произошло это, возможно, из-за длительного воздержания: он, выкладываясь по полной на работе, не мог уделить даже десяти минут свободного времени своей бывшей супруге и хорошенько ее помять. Наталья, от невнимания к своей персоне, обидевшись на него, не шла на контакт, а еще запретила встречаться с сыном.

― Какой отец, такой и сын! ― однажды сгоряча выкрикнула Наталья: ― Очень уж вы «мужики» стали современные!

Олег не смог убедить парня остаться парнем, и он, подобно сыну Илона Маска, вдруг отчего-то неожиданно для всех пожелал перевоплотиться и почувствовать себя девицей: оно и понятно ― возраст, отсюда и эта непредсказуемость. А еще все произошло из-за одного спора со школьными дружками ― афроамериканцами, заправлявшими на тот момент в школе. Женя всем заявил, что у него грудь будет не меньше, чем у Джулии Лопес, затем сделал паузу, подумал и сказал: «Вкусно и точка».

То, что Мишель стал другим человеком, заметил даже импозантный грек, а в первую очередь ― ее супруг Михаил. А все из-за того, что Палкин вдруг полностью наотрез отказался от мужской одежды и неожиданно для Хазарского стал требовать от него изменить к себе отношение. Было время Михаил лишь только посмеивался над шалостями своей неординарной женушки, то теперь стал его опасаться из-за боязни внезапного нападения среди ночи: они ведь спали в одной кровати хотя и под разными одеялами. Хазарский понимал. Если случится ― то самое, соитие, ― в суд не подашь, иначе люди засмеют.

Торжества многим пришлись по душе, а вот геи и трансвеститы, конечно, несколько приуныли. Они завидовали лесбиянкам. Им эти праздники приносили не только материальную выгоду, но и удовольствие.

Женщины, не зависимо кто из них был, кто, часто беременели и рожали детей. Кое-что перепадало и нетрадиционным парам, состоящим исключительно из одних мужчин. Но это все у Клин Гейтца находилось под контролем и по минимуму.

Петух номер два однажды не удержался и предложил новой семье Хазарских вне очереди усыновить или же удочерить ребенка. Однако Михаил наотрез отказался. Он не знал, что делать со своим уже достаточно большим отпрыском. Тот оканчивал школу, однако желания учиться дальше не испытывал и оттого доставлял много хлопот ему и бывшей жене Марии. Они попросту с ним не справлялись. Ефим тайком от всех встречался с Дженнифер, а однажды Михаил, подслушав разговор сына с девушкой, разоблачил их готовящийся побег и никуда-ни будь ― в Россию.

О-о-о, как он был взбешен. «Новоиспеченный американец» был вне себя, не находил места, случись все это и весь годами «наработанный авторитет» мог пойти «коту под хвост».

― Ну, куда ты поедешь? Куда? ― зажав в прихожей отпрыска и, не давая ему убежать на улицу, кричал, брюзжа слюной, не желающий понять сына, отец: ― Мы же с Россией еще в восьмидесятые годы напрочь разорвали все корни. Там у нас никого нет! Пойми это дурья голова! Нет! ― и, Хазарский-старший, развел руками.

Однако, это было наглой ложью ― кривдой: не все Хазарские в двадцатом веке выехали в США, где-то на окраине Курска жила мать отца ― баба Циля. Не сумев уговорить ее покинуть СССР ― «фазе» ― отец. однажды обидевшись на нее мучался и на примирение отчего-то не шел. Упрямый был в покойника отца.

Ефим ― этот бунтующий молодой американец о том знал. Он не раз через Леонида Алексеевича, водившего дружбу с семьей Хазарских, тайком от родителей передавал бабе Циле свои письма и получал от нее длинные-предлинные весточки. А еще этот импозантный грек, жалея сынка товарища ни раз ему говаривал: «Ты, давай парень не хандри, учись, «расти до потолка», набирайся как можно больше сил ― они тебе пригодятся, а я, придет время, что-нибудь придумаю и в нужный момент обязательно тебе помогу».

Мэрия и администрация города из года в год пополняла свою казну. Довольны были и устроители праздников, их карманы значительно пухли от денег. Правда, лесбиянки однажды воспротивились, хотели даже устроить бунт и не отдавать своих рожденных детей на усыновление, но их поставили на место.

Клин Гейтц тогда неожиданно на одном из мероприятий во всеуслышание с хрипотцой в голосе сказал, что раз так, то он праздники перенесет в другие штаты. Там ждут, не дождутся и готовы на все его условия.

Это было все вранье. Он, конечно, лукавил, досужий грек Маргулис, а может и не Маргулис развернулся и получал свой доход не в одном штате, не обращая внимания, была на небе полная луна или же не полная. Импозантный грек подключил китайцев и те, запуская зонды и подсвечивая их изнутри, создавали иллюзию небесного светила. Неплохо получалось, даже в чем-то она ― эта искусственная луна превосходила настоящую ― не нужно было заморачиваться, обращать внимания на тучи. Достаточно было позвонить куда следует и местонахождение зонда корректировалось, ―  светило опускали несколько ниже.

Петух номер два все делал по-своему: родившиеся дети еще в перинатальных центрах у матерей отбирались и уже после их определяли в семьи, в первую очередь, без учета степени родства, давали лесбиянкам, затем кое-что перепадало и семьям мужского типа ― геям.

Дети, родителям номер один и номер два, ни в коем случае не должны были приходиться родными по крови. Главным требованием для таких странных ячеек общества было ― заниматься воспитанием мальчиков или же девочек, в будущем последователей идей ЛГБТ и всего лишь. Чего-то другого от них новый мессия ― не ждал.

Клин Гейтц был одержим, он довольно много времени уделял своей содомитской теории и что тот Черт с рожками, находясь в азарте, довольно часто искрил глазами. Леонид, в тайне подсмеивался над ним, несколько сторонился этого безбожника и обращался к нему только лишь в случае крайней необходимости, при этом, втихаря крестился, шепча: «Господи да упаси меня от лукавого, прости все мои вольные и невольные прегрешения». При случае, если вовремя передвижения по территории США ему попадалась где-нибудь русская православная церковь он, что тот лось в лесу ломился в нее и торопливо обжигая пальцы ставил свечку.

Встречи Петуха номер два и импозантного грека проходили на досуге среди лесбиянок и геев, в ресторане над входом, которого лихо, даже в безветренный день ― день затишья, развивались радужные полотнища и разноцветные шары с какими-то непонятными иероглифами ― одно что понял Леонид явно не китайскими. Они эти стяги нехорошо, словно в экстазе бились друг о друга. Это не раз пугало украинского предпринимателя русского происхождения и широкие его плечи скукоживались, а голова нет-нет и падала ниц: такое бывает при мгновенном отключении мозга вовремя засыпания человека.

От речей потоком, льющихся из уст Петуха номер два, у предпринимателя просто вяли уши. Маргулис, а может и не Маргулис время от времени изрядно их тер. На что он мог надеяться? На благоразумие? Не знаю. Одно что улучшало самочувствие этого русского ― у него значительно падало артериальное давление.

В душе этот импозантный грек, загребая от своего работодателя доллары, конечно, понимал, что могло произойти в ближайшем будущем. Долг Америки перевалил за тридцать триллионов, миллиарды замороженных «зеленых денег» неугодных стран находились в подвешенном состоянии. Что если они эти, наказанные государства сплотятся и сами запустят печатный станок? Учитывая то обстоятельство, что доллар США — это не простая валюта, а межнациональная. Имеют право! Вот она божья кара. В душе Маргулис, а может и не Маргулис ждал неминуемого возмездия оттого всегда был начеку.

Не забывал этот любитель мягкого Крымского климата и о том, что эти его языческие гастроли в США непременно дадут о себе знать, непременно, ― и о том часто говаривал чете Хазарских и Михаилу, и его «женушке» ― Мишель, правда, при этом изрядно набравшись у них за столом в роскошной многокомнатной  квартире дома, построенного аж в 1984 году.

Он знал, что говорил. Знал о том и Хазарский, и оттого все больше, вникая в слова импозантного грека кивал своей пьяной головой и тоже жил с тревогой, как на пороховой бочке.

― Однажды, наступит время и в нужный момент она ― наша русская кровь поставит Америку, что того орловского рысака на дыбы и уж тогда все наши враги воочию увидят наш настоящий «русский бунт бессмысленный и беспощадный»! ― кричал в неистовстве пьяный Маргулис, а может и не Маргулис. Не это главное.

Не зря же существование народа Соединенных штатов Америки с каждым новым годом все больше становилось похожим на жизнь у людей в восьмидесятые годы в СССР. Полнейший застой! Не было тогда у нас в «президиуме» человека, похожего на Ленина или же Сталина, смотрящего далеко в будущее ― вперед. Тот который пришел на смену Брежневу, Черненко, Андропову ― Горбачев смотрел ― только назад. Искал прелести в капитализме. Там, где их нет и не может быть.

На смену молодым амбициозным президентам в США отчего-то теперь стали забираться дряхлые никчемные людишки, неспособные бес помощи обслуги подняться даже по трапу в самолет или же спуститься вниз. Они до того стары что уже здороваются с людьми из потустороннего света. Оттого не трудно понять: нужна Америке смута, очень нужна — это многие понимают, понимал это, мотаясь в США и назад в Россию и импозантный грек.

Жизнь шоу-бизнесмена чем-то напоминала мне, писавшему свою книгу по материалам Михаила Хазарского ― Щуровского купца Прянишникова, однажды нагулявшего жирок и в очередной раз по недоразумению сорвавшего на ярмарке солидный куш. Он не знал куда тратить большие деньги и оттого был готов их все прокутить в веселой компании.

Я, однажды находясь у себя на малой родине в Щурово, ради интереса забрался в местный краеведческий музей и узнал об этом типе довольно много нелицеприятного. Он был обычный эксплуататор-мироед, жил на показ, вдобавок отъявленный хулиган. Не мог вести размеренный образ жизни.

Ну, и куда спрашивается, делись его нечестно приобретенные миллионы? Однажды они все сгорели в горниле Первой мировой войны, а может быть несколько позже ― во времена недовольства угнетенного народа ― итогом которого явилась Великая Октябрьская Социалистическая революция, одним словом, пшик получился и все.

Ох, как был тогда недоволен этот самый нищий люд. Он носился по стране и задавал всем встречным лишь один простой вопрос: ― Ты ― не крестьянин? Нет! Ты и не рабочий? Нет! Это видно, по твоей изрядно жирной морде. Ты ― буржуй! ― Ну, а раз так!  Тогда ― кхы-ы-ы и все! Много тогда было их перебито. Ну, разве можно было буржуев перевоспитать? Это просто не реально. Нам людям другого мира понять наших прадедов вряд ли удастся. Может и не нужно!

 

Импозантный грек тоже не был человеком идеальным, имелась у него в душе какая-то непонятная червоточинка, не зря же, поставленная им в любом православном храме в США свечка недолго оставалась горящей: стоило мужику покинуть богоугодное заведение ― выйти наружу и она тут же непременно гасла, будто черт ее тушил.

 

Листая и, вчитываясь в страницы тетрадки Хазарского, я видел, «надвигающиеся на небе черные тучи». Подобно Маргулису я понимал, до добра народ эти языческие пляски в США не доведут. В истории уже были Содом с Гоморрой. И что сталось с этими городами? Нет их. Да и эта бл…. домина, неизвестно насколько долго просуществует ― того и гляди однажды вовремя обнаружения китайских метеозондов военные США, обслуживающие установку противовоздушной обороны «Патриот» бабахнут ракетой, как всегда промахнутся и попадут случайно, а может и неслучайно, а по задумке Бога прямо в это здание 1984 года постройки.

Это все, конечно, пустяки. Но может быть факт разрушения здания вдруг заставит народ задуматься: неужели выход при капиталистической системе развития мира в стадии империализма в том, чтобы как можно скорее сократить население земли? Не лучше ли внять мыслителям прошлых веков, да хотя бы тому же Ленину и, опираясь на искусственный интеллект, грядущее техническое переустройство и, в связи с этим ― ожидаемое изобилие, начать уже сейчас строить социальное общество, а уж затем и дожить до коммунизма.

Призрак этого самого коммунизма давно уже маячит на горизонте. Он был замечен еще аж в девятнадцатом веке. А сейчас «на дворе» ― двадцать первый. Но люди, разочаровавшиеся в Социализме, том, который мы пытались построить в России отчего-то уже не хотят замечать этот призрак ― видеть его. Одно я вам скажу — это не пресловутое «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда. Плохо, очень плохо, что людей подкупило показное изобилие, основанное на завышенной цене товара и ведущее к истощению природных богатств земли. А еще жирующая элита «золотого миллиарда». И когда же они ― богатые нажрутся? Дождутся «семнадцатого года». Однажды в одночасье все рухнет и погребет ни в чем не повинные народы.

Я думаю, выживут отдельные племена Папуа-Гвинеи, ну может быть еще какие-нибудь группы людей, не знающие прогресса ― Бушмены или, как я называю их, смеясь, люди Буша. Им одним не нужны золотые унитазы и биде, не нужны смартфоны, телевизоры и прочие гаджеты даже всесильный Интернет и тот не к чему. Это все для них без надобности. Для них важна сама жизнь на Природе. Не забыли? Печеная картошка на костре, жареное сало на палочке и чистая вода из реки. Я однажды ездил с Марией в компании друзей на Белые пески, мы славно отдохнули: ловили раков и варили их в воде, набранной тут же котелком из реки близ Щурово. Подобные моменты из жизни должны быть у каждого из нас.

 

 

Глава 11

В детстве по весне я любил ловить в бурлящих потоках воды, несущейся с огородов через трубу под дорогой в Щуров лог ― далее в болото, а затем и в речку ― карасей, вьюнов и других малых рыб. Это все продолжалось до тех пор, пока однажды и меня вместе с друзьями не унесло, в переносном смысле, в большую жизнь. Пресытило все известное ― хотелось чего-то непознанного ― влекли туманные дали.

Да и что «сидеть дома на печи»? Писать стихи. Они, у меня получались неплохие. О том однажды, отозвав в сторонку, мне сказал товарищ из заводской многотиражной газеты. Да и не только он один.

Современные молодые люди ничуть не изменилась. Они, как когда-то и мы наряду с обычным потреблением благ цивилизации ищут в своем существовании и определенный смысл, оттого снуют перемещаясь из одной крайности в другую, безвозвратно растрачивая жизнь, пытаются ее понять. Философы, да и только.

Пройдут года и ребята достигнув старости, не найдя ответов на свои вопросы, наплодят наследников и спокойно умирая, передадут эти задачи в их введение.

Уже на склоне лет я часто задумываюсь над вопросом что мне не нашлось бы миски супа, да экрана, светящегося телевизора, чтобы, вперив в него свой взгляд, звеня ложкой, поглощать варево, насыщаясь и отвлекая голову всякой мельтешащей фигней? Да без проблем. Тому пример мои младшие братья.

Великая отечественная война была позади. Печалиться не следовало. Однако мозг россиянина не таков чтобы не думать о светлом будущем. Мы не очень-то и верили в коммунизм, однако строили его, ожидая того, что наука и производство создадут «искусственный интеллект» и это все позволит догнать растущие потребности народа.

Не получилось. Не произошло и слияния Социализма с Капитализмом, о котором мне любил говорить мой товарищ Михаил Хазарский, о котором мечтали теоретики Запада и Америки, наши горе экономисты и всякие там политические сошки.

А могло что-то подобное произойти, вопрос? Нет! Или Социализм или …. Капитализм. Другого не дано. СССР распался, а с ним и не стало всего того, к чему мы привыкли. Этот самый Капитализм по прошествии тридцати лет, для нас бывших советских людей не то. Я уверен на все сто, что хороших капиталистов не было и никогда не будет. Не зря же им не верил Ленин. Он знал их далеко идущие цели и задачи. Деньги, деньги и деньги!

Думаете, они ― «акулы капитала» ― «истощители природных ресурсов» способны испугаться бунтов и всяких там революций и тут же согласятся всех нас, не имеющих работы пусть и скудно, но как-то кормить?

Нет, не обессудьте, они лучше оставят какое-то небольшое количество «человеков», а всех лишних без зазрения совести пустят под каток истории. Лишний народ им попросту не нужен. Это для них балласт. От него им нет никакого толку хотя бы по той причине, что мы не в состоянии понять отчего существуем на белом свете.

А ведь еще в Древней Греции эллины мечтали сравниться с богами ― достичь бессмертия, а когда этого им сделать не удалось язычество было выброшено и на повестке дня воскрес Иисус Христос ― он тогда подарил человечеству пусть и на том свете, но за то бессмертную душу. Нам что этого мало? До каких пор брызжа слюной можно спорить? Яйцо вначале было, а уж затем курица? А может ― наоборот? Так и хочется сказать: «знайте, яйцо, сделали расторопные и трудолюбивые китайцы, а из него уже все и пошло!».

Мир нужно принимать каков он есть, а не отторгать его. Двадцать первый век пока не дал нам толковых философов. Нет их. А возврат к старым, например, к тому же Ильину, далеко не ушедшему от Гегеля до добра, не доведет. Отталкиваться нужно от Маркса, Энгельса и Ленина, и Сталинского социализма и уж затем идти дальше. Не следует забывать и то, что нас на Земле уже ― восемь миллиардов и это ― нет, не лишние люди. Но это и не муравьи, которые хотят трудиться и для которых работы всегда не початый край. Им все-все, что расплодилось на Земле по случаю нашей смерти нужно будет переработать, а проще ― утилизировать. Муравьи они такие. Лень не прописана в их программе бытия.

Знайте, уже скоро, лет через пятьдесят-сто у «золотого миллиарда» Земли будет на полную мощность работать «искусственный интеллект» и разнообразные умные машины ― роботы. Ученых людей для обслуживания этого «технического прогресса» нужна будет самая малость. Понятное дело для этой «самой малости» будет процветать Социализм и всем известный лозунг: «Кто не работает, тот ― не ест».

Элита соответственно выберет для себя ― Капитализм, то есть такое существование, о котором Задорнов говорил: ― «Да когда же они нажрутся!», а еще «элита» в большей мере от безделья будет предаваться размышлениям о смысле существования людей на нашей грешной земле, а может и не будет.

Первое чем они будут обеспокоены — как продлить свою жизнь, управлять ею, а затем уподобиться богам ― стать бессмертными. Это не праздная задача ― ну не верит «золотой миллиард» в Иисуса Христа.

Небольшая удача медицины в данном направлении ― прибавка к тому, что уже есть ― нескольких десятков лет, позволит «элите» на время забыть или даже выкинуть из головы идею о бессмертии души. Для него может статься достаточно будет не эфемерного ― божественного, а обычного плотского прожигания жизни.

Вот вам и Эдем. «Золотой миллиард» может прыгать от удовольствия. Им все будет позволено. Однако, чур не срывать яблоко. Это что? Красная кнопка. Может быть! Все реально и зависит от нас «человеков».

Что там говорится о сообщающихся сосудах в одной из задачек по математике? Какое количество жидкости убыло, и какое прибыло? Представьте вместо жидкости многомиллиардный народ, снующий по длинным коридорам «времени». Интересно? Да! Наверное, стоит обратить внимание и хорошенько во всем разобраться. Иначе упустим время ― и погибнем в горниле истории. Семь миллиардов, а может на тот момент уже и больше ― десять. Знайте об этом и никогда не пытайтесь забыть!

 

Эти самые сосуды времени вначале глиняные, затем бронзовые, железные, пластиковые, ― наделены способностью обмениваться информацией и ее запоминать. Для этого у нас в настоящее время появилось довольно много возможностей не только на уровне физиологии, но и в техническом плане. Я не буду их все перечислять: уже придуманные, находящиеся в проекте и имеющиеся в пользовании у людей гаджеты. Не к чему. Да и не это главное. «Искусственный интеллект», вбирая в себя все накопленные знания человечества начинает выходит на первое место. Он способен в будущем многих из нас заменить….

Вам не обязательно находится в каком-то одном населенном пункте: да будьте вы хоть на краю света, ― до вас достучатся и вас достанут, все, что нужно сообщат. Вы подобно шизофренику вдруг начнете слышать голоса: «Алло-алло, Семен? Это я!». Кто, ты? Что не узнаешь? ― и многое другое. Это уже есть. Вам что не встречались на пути люди, разговаривающие, казалось, сами с собой и в тоже время нет, не с собой, а с далеким абонентом.

Так вот до меня дозвонились, хотя я обычно на незнакомые номера не отвечаю, и кто бы вы думали? Мой крымский знакомый Маргулис, а может и не Маргулис. Он мне предложил встретиться в центре города и назначил день и час.

Он, конечно, человек был не ординарный, подгадал время, меня ведь на тот момент могло и не быть в Москве. Работы хватало на огороде. Я оказался в столице случайно.

Что интересно? Еще день назад, я и не думал о существовании грека, не собирался с ним о чем-либо разговаривать: нужен он мне?

Причина была в другом. Я вызвался помочь дочери с двумя детьми добраться от Щурово ― до Москвы, ― домой. Приспичило ей! Нужно было сдавать журнал. Дорога, длинная многочасовая. Во время пути при необходимости мне нетяжело было перехватить у нее руль: вести автомобиль молодой женщине, крутить восемь часов одной баранку ― довольно утомительно. А еще я мог пригодиться в случае непредвиденных ссор внука и внучки, что они, находясь в замкнутом пространстве автомобиля, делали довольно часто. Я без труда вмешивался в их неожиданно вспыхнувшие перепалки и затем ловко отвлекал детвору, например, игрой в города, или тут же наскоро придуманным рассказом.

Моя машина осталась во дворе усадьбы в Щурово за железным забором: до этого стоял из добротных крашеных досок, но я, неожиданно поддавшись моде, поставил из проката ― тонкого листа, как говорили тогда помог стране: металл был просто никому не нужен. Им торговали по бросовым ценам и не только у нас в стране, но и за границей. Одно плохо ― забор во время непогоды вел себя, что та консервная банка ― от резких порывов ветра ― дребезжал.

Я, выбравшись из дома, отправился к ближайшей станции метро: у меня была карта москвича, она давала возможность бесплатного проезда по городу. Минут через пятнадцать я спустился под землю и забрался в вагон. Затем, добравшись до кольцевой линии и, перейдя на нее, я устроился в другом поезде и созерцая мелькавшие за окнами станции неожиданно задумался: почему у нас в стране то, что имеет большую ценность, отчего-то находится глубоко под землей? Да, есть некоторые станции так себе, но большинство ― просто шедевры зодчества. Это однажды заметил даже американский журналист Такер Карлсон, ознакомившись с нашей столицей Москвой. Для полноты картины от увиденных дворцов и зданий на поверхности он отчего-то не удержался и спустился на эскалаторе на одну из станций метро ― «Киевская». Американец был просто шокирован. Долго после ее осмотра в мировом медиа пространстве звучали восторженные речи этого журналиста: увидеть такое в варварской стране ― России он никак не ожидал.

Это были подземные ― «Алтын-Орды».  Другими словами в переводе с монгольского языка ― золотые дворцы. Однако они были сооружены в сталинские времена и не для элиты, а для простого трудового советского народа. Такого нигде нет в цивилизованных странах Запада и Америки. Наши золотые дворцы ― станции метро были построены нашими зодчими и несравнимо краше некоторых наземных зданий, построенных искусными итальянскими мастерами. У нас каждый гражданин знает, что еще со времен монголо-татарского ига строить дворцы на земле во всей красе было не желательно: придут варвары и все уничтожат и уничтожали, камня на камне не оставляли. Не единожды страдала от нашествий наша Русь.

Правда, времена изменились, и варвары теперь отчего-то стали приходить не с Востока или же с Юга, а с Запада и их много. Они уже другие ― цивилизованные варвары — это шведы, французы, немцы поляки, есть даже из-за океана ― американцы, много их, желающих поживиться за чужой счет. Они не лучше монголо-татарских орд. Они убивали, грабили нас и что могли, повозками, машинами, составами, кораблями, а то и на своем горбу вывозили к себе, а что не могли вывезти, то все разрушали. Да взять хотя бы культурного человека ― Наполеона ― разграбил и сжег Москву и не только ее ― все города, которые ему попадались на пути. А Гитлер ― этот культурный истинный ариец, что он сделал с Минском, Сталинградом, с сотнями других, а что он хотел сделать с городом на Неве ― Ленинградом, с Москвой, ― но не все ему удалось ― не дали извергу разгуляться. Не дали. Ох как были рады немцы, что мы не американцы и подобно им, разбомбившим Дрезден и другие германские города, без нужды не ровняли их инфраструктуру с землей. Жалели и их, и особенно детей, сами недоедали кормили хлебом.

Они ― варвары с Запада во все времена без исключения, оставляли после себя «дикое поле» ― выжженную землю.

Мы русские в лице богатырей, ратников, воинов, солдат и красноармейцев всегда находили в себе силы и загоняли иноземные орды в их логово и при этом были очень слабы ― слабы перед красотой. Мы благоговейно относились к ней. У нас руки не поднимались, чтобы разрушить их дворцы, их замки и прочие сооружения культуры. Такие вот мы непонятные для всего остального мира люди!

Дикий Запад знал о том и всегда пользовался слабостью русского человека ко всему красивому. Правда, им, нашего добра никогда не было жалко. Я понимаю, нас снова толкают к войне, если третья мировая ― разразится, нам ни в коем случае не нужно жалеть их ворованную красоту! Мы должны будем прийти по их души в каждый их дом. Нам нужно быть безжалостными и все, что они, разбойничая, навезли себе из Африки, Индии, Китая и других стан, раздать хозяевам, а затем забрать свое… ― так я рассуждал, торопясь навстречу с импозантным греком. Мне было интересно отчего он вдруг решил меня найти. Наверняка это было связано с Хазарским. Что если Михаил накропал еще одну тетрадь и решил ее мне передать.

Я уже многое написал и не собирался свою книгу: «1984» кардинально переделывать. Да и не к чему это было делать. Сюжет у меня уже был вырисован, иными словами ― сформирован, я мог его лишь слегка подредактировать или же «насытить» написанное подробностями на данный момент времени мне еще неизвестными и всего лишь.

До станции «Пушкинская» я добрался довольно быстро: переходов с одной ветки на другую у меня было раз-два и обчелся, ― не прошло и тридцати минут как я стоял в центре Москвы у известного памятника Александру Сергеевичу Пушкину в ожидании Леонида Маргулиса, а может и не Маргулиса, одним словом, того самого импозантного грека ― хорошего знакомого моего товарища Михаила Хазарского.

Зря говорят, что писатель все может предвидеть: в голове у меня на тот момент не было ни одной стоящей мысли ― полная чернота ― туман.

Что интересно? С этим импозантным греком я познакомился в Крыму, когда однажды ездил в санаторий на лечение. Наша встреча произошла неожиданно и по непонятным для меня обстоятельствам.

Быть такого не должно. Я бы ничего не имел против если бы мне дали путевку в советское время от профсоюза. Тогда многие отдыхали, так как это все было бесплатно или же стоило сущие пустяки. Достаточно было лишь оплатить дорогу.

В восьмидесятые годы двадцатого века я не только «мотался» по одним командировкам ― удовлетворял свое любопытство за счет государства, но и дважды побывал с дочерью в санатории на Кавказе в Железноводске, ― у девочки грипп дал осложнение на почки, ― а еще с семьей в Крыму. В санатории Мисхора мы встретили 1991 год.

Моя мать долго упиралась и лишь однажды в критический момент своей жизни согласилась отправиться на курорт, а вот отца нам детям не удалось уговорить сорваться с места, хотя для него фронтовика все санатории были открыты. Отказывался на отрез. Однажды он не удержался и сказал: «А нас и здесь неплохо кормят» ― и был сто раз прав. Возможно, это все было связано с тем, что мои родители жили в селе ― на природе и им даже временно ничего не хотелось менять.

Мне до сих пор не до конца понятно отчего я вдруг получил бесплатную путевку в Крым: «Социализм» уже закончился, да и профсоюз России почти развалился, а при «Капитализме» за все нужно платить, ― денег у меня не было, а то, что народ воздвиг и я в том числе. уже не считается ― оно поделено и захвачено расторопными буржуями. Возможно, у кого-то из руководства страны, ― они ведь тоже родились при «Социализме» ― застали те времена ― взыграла совесть или же бери «ниже» ― мэр Москвы дабы мы не выходили на демонстрации выделил с барского плеча необходимую сумму «на поддержание штанов». Одним словом, я поехал. Это помогло нашей встрече.

Знакомство, я думаю не было случайным это проглядывается из сложившихся обстоятельств, явно оно было кем-то с режиссировано. Такое у меня сложилось впечатление: я собирался отправиться в санаторий «Затишье», — это недалеко от моей дачи, ― но отчего-то не подошло время. В апреле меня ждал огород. Мне были предложены и другие дома отдыха, но они все отпали, не соответствовали профилю моего заболевания. Оформив санаторно-курортную карту, я ожидал телефонного звонка из соответствующей службы и дождался. Человек, на другом конце провода, сообщил: «это Семен Владимирович ― для вас» и попросил в срочном порядке забрать путевку, что я и сделал.  Она была «горящей».

Я быстро купил через Интернет билеты до Симферополя и на поезде отправился в Алушту в санаторий «Украина» бывший «Москва». Состав двигался с заходом в город Краснодар. Это получался большой крюк, но я не переживал и знал на что истратить свободное время: в чемодане лежал ноутбук, а еще у меня было желание в свободное время не только продолжить написание своей книги, но и полюбоваться новыми пейзажами, проезжая по недавно перекинутому с Таманского полуострова через Керченский пролив в Крым ― мосту, не получилось ни то ни другое: в купе было шумно, а мост мы одолели глубокой ночью. На тот момент я, умаявшись от сборов в дорогу и от самой поездки, крепко спал.

До санатория я добрался на иностранном комфортабельном автобусе ― без проблем, устроился в уютной комнате и занялся своим лечением.

Дня через два на меня вдруг вышел крепкий мужчина невысокого роста с запоминающейся внешностью. Однажды, заперев комнату, для того чтобы отправиться погулять на набережной у моря, я на проходной под взглядом охранника, придержал незнакомцу тяжелую металлическую дверь. Он тут же подхватил ее и выразил мне благодарность, правда, отчего-то на английском языке, я его понял: мои дети учили английский язык и тут же, не мешкая, без задержки ответил на немецком. Пусть знает: «и мы не лыком шиты». У меня несмотря на то, что я им долго не пользовался, видать не все еще выветрилось, ― осталось в голове: не зря же много лет учил вначале в школе под присмотром матери, затем маститых преподавателей в стенах института, а еще, в аспирантуре при сдаче экзаменов для кандидатского минимума.

Затем я снова пересекся с ним в столовой, а еще на лестнице, отправляясь на процедуры в медицинский корпус, после чего мы остановились и, улыбнувшись друг другу, познакомились известным способом.

Имя, я запомнил, а вот фамилию тут же забыл и уже не пытался обращаться как-то иначе ― Леонид и все. Он был несколько младше меня и оттого не возражал. А может по какой-то другой причине. Я не знаю.

Наше знакомство ему было необходимо. Иначе бы импозантный грек не стал напрашиваться ко мне сопровождающимся. У него было желание излить передо мной душу. Такое не говорят близкому человеку: он может в какой-то не предвиденный момент навредить. Этот собеседник, должен быть непременно чужим.

Я на эту роль подходил. Мне, поездившему по стране, часто приходилось слышать откровения от людей и под стук колес, и под шум реактивных двигателей самолетов. А вот на этот раз и под шум морских волн, накатывающихся на камни набережной, когда мы неторопливо, прохаживаясь, нагуливали аппетит.

Какие только мы не затрагивали тогда темы. Многое обсудили, и вот однажды заговорили об эмигрантах ― людях, уехавших в девяностые годы из СССР. Что интересно? Маргулис, а может и не Маргулис начал издалека, я бы сказал долго топтался на месте. Прошло время, и я догадался, он переживает за семью, возможно, моих хороших знакомых ― Хазарских.

Леонид  о ней упомянул в качестве примера, при этом, не произнося фамилию. Я не стал молчать, да и юлить тоже и тут же, глядя на импозантного грека, прямо в глаза, напрямую заявил:

― А вы случайно не о Михаиле говорите, его жене Марии и о их совместном сыне Ефиме?

Такое попадание с моей стороны было просто фантастическим, но в жизни все реально. Я думаю, что каждый может, вспомнив свою биографию найти в ней несколько подобных случаев, и тут ничего не поделаешь.

― Да-да, о нем. У меня в Америке кроме них, близких друзей русского происхождения, больше никого нет, ― затем, взглянув на меня, Маргулис, а может и не Маргулис  для уточнения спросил: ― А вы что их хорошо знаете?

― Да! Лет десять, мы жили в одном доме, правда, в разных подъездах, ― сказал я и, сделав небольшую паузу, продолжил: ― Мы дни рождения своих детей отмечали вместе в шумной веселой компании. Хотя прошло много уже времени, но у меня и сейчас порой в ушах смех нашей детворы. А еще мне запомнился один забавный случай на дне рождения моего сына: ему разрешили взять со стола шоколадных конфет, сколько он захочет. Он набрал столько, что они у него в руках стали таять и мальчик, боясь испачкаться, все раздал. Ефиму ― сыну Михаила Хазарского, мой Женя отчего-то дал больше, чем другим детям.

― Тогда все понятно, ― ответил мужчина, давая для прохода место на узкой, идущей под уклон дороге, двум чопорным старушкам, ― затем, догнав и снова поравнявшись со мной, неожиданно сообщил:

― Михаил мне говорил о каком-то писателе. Я так думаю, это о вас. Не знаю причину, но он часто ссылался на ваши высказывания о Джордже Оруэлле! Жизнь Хазарского за границей полностью подтвердила вашу правоту. Он, если бы знал о нашей встрече, то непременно просил бы это вам передать. Непременно! ― и Маргулис, а может и не Маргулис на время задумался. Я дал ему возможность еще раз интерактивно пообщаться с нашим знакомым и восстановить в памяти их беседы.

Минут через пятнадцать мы присели на скамейку, и, обдуваемы легким бризом с моря, глядя на набегающие волны продолжили наш неторопливый разговор:

― Из книги Джорджа Оруэлла, ― сказал импозантный грек, ― Михаил много раз говорил мне о «Министерстве Правды», так вот что интересно? ― мой собеседник, сверкнув карими глазами, продолжил:  ― Подобное министерство существует и в США. Согласно материалам этого учреждения вторая мировая война оказывается для американцев началась не в 1939 году, когда фашистская Германия вдруг вторглась в Польшу, и не в 1931 ― при нападении войск Японии на Манчжурию, а в 1941 году при неожиданном ударе их авиации и военно-морских сил по тихо-океанской морской базе США в Перл-Харбор….

― Для США возможно война и началась в 1941 году, хотя я считаю, что в 1944 ― при открытии второго фронта, ― подхватил я мысль собеседника.

― Это, еще не все! ― снова влез импозантный грек: ― Вы думаете, война закончилась девятого мая 1945 года победой СССР над фашистской Германией? Нет! Ни в коем случае. Она не закончилась даже после разгрома милитаристской Японии, а всего лишь была на время приостановлена. Для того чтобы закончить эту войну США долго копили силы и во главе с коалицией, включающей Англию и Францию в 1991 году, разгромив ненавистного врага ― нас Русских ― водрузили над рейхстагом радужный флаг Сатаны ― известного мне и вам сообщества ЛГБТ.

 

У меня было много бесед с этим Маргулисом, а может и не Маргулисом на самые различные животрепещущие темы, не обошли мы стороной и это зародившееся новое сатанинское течение, пропагандируемое в странах Запада и в США. После захвата власти над миром, оно стало необходимым условием для американцев при построении ими ультра глобалистского общества, так как наличие Искусственного интеллекта не допускает чтобы население Земли было велико, не к чему это все.

О ЛГБТ сообществе я лишь только слышал и оттого мне было интересно узнать о нем несколько больше.

― Знаете, на чем оно держится? ― спросил однажды у меня импозантный грек: ― На каких трех китах? ― и, сделав небольшую паузу снова открыл рот: ― Я вам скажу! У вас, будто от удара током, волосы встанут дыбом. Первый, кит — это узаконенные однополые браки, а тем людям, которые будут не способны перестроиться разрешат иметь семьи типа чайлдфри — значит, свободные от детей. Партнеры, вступающие в этот брак, должны пройти стерилизацию. Второй ―  дети в семьях не должны быть по крови родными, обязательно взяты со стороны и третий кит ― закон разрешающий эвтаназию при любом возрасте, будь то немощный пожилой человек или же ― ребенок. Что-то подобное уже было в двадцатом веке в Германии во времена Адольфа Гитлера, когда умерщвляли новорожденных с дефектами и детей психически неполноценных.

Создание инкубаторов для производства детей с применением генной инженерии должно позволить плодить, например, рабочих, полицейских и тупоголовых, но очень сильных воинов, ― словом, обслугу для элиты ― «золотого миллиарда». Эти искусственно созданные уродцы  будут необходимы для отдельных видов деятельности и всего лишь. Они в отличие от элиты,  живущей лет сто, сто двадцать, должны будут, износившись умирать ― в шестьдесят-семьдесят. Для высшей группы людей все натуральное, а для холопов ― обслуги ― все самое дешевое ― искусственное. Многое из того, что планируется подавать на стол этим неполноценным особям уже присутствует на широких полках гипермаркетов.

― Вы, заметили в чем отличие уютных магазинов времен СССР и теперешних ― современной России? Я бы охарактеризовал это все следующими фразами: «Пожалуйста, кушайте» и «Да когда же вы уже нажретесь?». Набросано будто для скота. Это все большая политика и нам народу трудно ей противостоять, ― выговаривал мне мой знакомый. Чем меня еще удивил этот импозантный грек: он привел немало высказываний Петуха номер два о его новом мировидении развития народных масс: заокеанские господа пытались дополнить учение Маркса, Энгельса и Ленина. Их социализм  должен был не только стереть  все государственные границы на Земле, но и дать свободу действий для капиталистического бизнеса с имперскими замашками. Одно общее правительство ― этакая надстройка для бесконтрольного хозяйствования транс-тихо-атлантических корпораций. Богатые ― да будут еще богаче, а бедные ― беднее и дурнее. Она ― эта идеология имела особенно в США довольно широкое распространение: ― выдвигалась на первое место и называлась просто ― ультра глобализмом.

При моем отъезде в Москву, Леонид вызвался проводить меня, а еще сообщил, что он отправляется в ближайшее время снова в США, на так называемые гастроли, и пробудет там месяца три, а может быть и больше.

Я передал через него приветы знакомым мне людям. Мой товарищ тут же заверил, что непременно все исполнит, а затем вызвался поднести мой чемодан. Он был не тяжелым, но мне пришлось ему уступить.

Этот, то ли Маргулис, то ли не Маргулис, когда я вместе с отъезжающими забрался во дворе Дома отдыха в подошедший автобус, вдруг во всеуслышание прокричал, что он читал мои книги в Интернете, слог ему очень понравился.

А еще импозантный грек неожиданно сообщил:

― Я, жду от вас завершения книги: «1984» и, если вы не будете возражать, готов помочь необходимой информацией о США. Я в этой стране в последнее время, торчу безвылазно и знаю ее с довольно пикантной стороны.

До железнодорожного вокзала Симферополя, я из небольшого прибрежного городка ехал под взглядами пассажиров, уже известным писателем. С моей стороны возражений не было. Однако на лице явно сквозило недоумение: во время бесед, с Леонидом у моря, я и словом не обмолвился о том, что часами работаю над книгой. Откуда у него такая осведомленность? Неужели он все знал и молчал. Никак, однажды не утерпев ему проболтался Хазарский. Хотя у него не было смысла что-то скрывать. Он и подумать не смел что мы встретимся.

На станции все пассажиры неожиданно разъехались, а я остался ожидать свой вечерний поезд в надежде увидеть Крымский мост. Однако и на этот раз я его проспал, но не беда, будет еще время. Крым-то снова стал российским, вернулся, как говорят, в свою гавань и я думаю — это навсегда.

Однажды, еще до развала СССР, я побывал с семьей в Крыму, правда, отдыхали мы в Мисхоре не летом, а зимой. на кануне Нового года. Отдых на берегу Черного моря нам понравился. Под впечатлением от увиденных красот, я тогда даже написал восторженные строки: «Местечко есть святой Мисхор. Там море плещется волнами….».

Дочь Маша из того времени вывезла на память встречу Нового года и подарки от Деда Мороза. Ей тогда исполнилось шесть лет. А вот Женя, конечно, все напрочь позабыл. Правда, у него еще до сих пор среди игрушек стоит полное ведерко красивых отшлифованных морскими волнами камушков, собранных им однажды на морском берегу Черного моря. С ними одно время очень часто играл и его сын Ваня.

Я не ожидал встретиться с Маргулисом, а может и не Маргулисом еще когда-либо в будущем. Это он любил лечиться в санатории: «Украина», в прошлом известном под названием: «Москва», еще с советских времен и, несмотря на возможность проводить время на отличных курортах мира, ездил именно туда.

А еще, как мне стало известно, он из года в год ездил в Крым чтобы почтить память своего отца, воевавшего вместе со своими товарищами в этих героических местах и однажды уже в мирное время, погибшего на склоне Сапун-горы ― возможно от воспоминаний не выдержало сердце ― или же позвали бывшие друзья-однополчане.

Импозантный грек мне о том лично сообщил. Я тоже однажды собирался с ним съездить на экскурсию в Севастополь, но поздно хватился и оттого не смог купить билет. У него для поездок в Крым много денег не требовалось и, наверное, времени тоже. Не знаю, что его привлекало? Наверное, ностальгия по ушедшему бесшабашному советскому прошлому. Жизнь в равенстве без «буржуев» довольна занимательна. Как-то раз он, когда мы шли в столовую, толкнув меня локтем, шепнул: ― Смотри, вон олигарх, в обычном простом костюмчике…. Да-а-а, то, что было никогда не забыть. В нем мы были все не богаты, а главное ― все работали. Это сейчас можно не работать, а получать большие деньги при том ничуть не стыдиться. Сейчас говорят: стыд глаза не выест.

Я, в санатории «Украина» оказался случайно и неизвестно, могу ли когда-либо приехать во второй раз. Хотя если посчастливиться, и я снова буду направлен на лечение именно в него, то необязательно что мне на глаза на берегу моря попадется этот импозантный грек. Пересечься просто не реально. Проще увидеться с ним где-нибудь в Москве, но спрашивается, зачем? Да и о чем мне с ним разговаривать? Разве что услышать от него: «Я приветы передал!» ― а затем еще что-нибудь из жизни Хазарских и всего лишь.

Я не понимал зачем мне все это нужно. Однажды я во время наших частых прогулок по набережной не удержался и предложил этому импозантному тгреку обменяться номерами телефонов, но Маргулис, а может и не Маргулис, выслушав меня, не выразил в том необходимости. «Семен, найти в настоящее время писателя при наличии Интернета, для меня особого труда не составит», ― это были его слова. Я тогда пожал плечами и успокоился.

Что странно, я неторопливо прохаживался у памятника Александру Сергеевичу Пушкину, и вдруг неожиданно до меня донеся возглас:

― О-о-о, сам Пушкин, у памятника Пушкину.

― Да тише ты, разорался. Что мне нельзя и с «Александром Сергеевичем» рядом постоять? Не чужой же человек. А еще, ты знаешь, я здесь не причем. Ты ведь мне сам отчего-то назначил свидание здесь и нигде ни будь: ― «Давай встретимся. Давай встретимся». Что мне с тобой спорить? Ни к чему это!

Невольно, я оглянулся и подошел к этому самому Пушкину, затем набравшись вдруг нахальства открыл рот:

― Извините, но мы с вами уже однажды пересекались в семидесятых годах. Я тогда приехал в Москву и устраивался на работу на завод, не помните меня? Вы мне еще свой паспорт показали, а что главное: ― Кремль во всей своей красоте. Я за ту вашу экскурсию до сих пор вам благодарен.

― Знаете, я стихов по-прежнему не пишу и Евгения Онегина… ― товарищ не дал ему договорить:

― Он это, он, тот самый Пушкин. Он всем паспорт показывает. Что сделаешь? Немногие верят на слово.

― А я тоже стихов больше не пишу… ― тут же сообщил я Пушкину. Не пишется как-то!

― Он пишет прозу, и у него скажу вам, получается довольно, неплохо, ― тут же влез со своей речью импозантный грек, вынырнув из общего потока, торопящихся по своим делам людей.

Мы пожали друг другу руки. Я с Леонидом хотел уйти, но тут неожиданно вспомнил и спросил:

― А вы случайно не Александр Сергеевич?

― Нет-нет, я всего лишь ― Сергей, а вот мой сын ― тот, который только что надо мной надсмехался, ― точь-в-точь, как вы сказали: Александр Сергеевич!

 

Я и Леонид, разговаривая, отправились в сторону кремля. Этому импозантному мужчине хотелось мне многое сказать. Он, зная, что затащить меня в ресторан или же в кафе не удастся, предложил, добравшись до Александровского сада устроиться в тени деревьев на скамейке, на что я тут же согласился.

― У меня к вам один вопрос: что вы думаете о евреях? ― спросил импозантный грек, то ли Маргулис, то ли не Маргулис. Меня это несколько удивило, но я не подал вида и ответил просто:

― Люди как люди! Еще недавно они не имели своего государства и подобно цыганам, кочевали из страны в страну, убегая от всевозможных гонений дурных правителей. Правда, первые никогда не посягали на власть. Они довольствовались малым. А вот евреи ― они у себя на уме: они многого хотят.

― Да. Тут вы, наверное, правы, ― пробубнил Леонид. Немного подумал, а затем снова открыл рот:

― Мне, порой кажется, что все в мире затевается из-за них. Наверное, по причине того, что им ни где нет на Земле места. Для них в СССР, по инициативе Сталина был создан автономный округ. Однако их в нем раз-два и обчелся. Они постоянно кочуют, ну, что та отара овец. Где они только не жили. Из мест своего обитания ― Палестин их выгнали. Евреев было много в Хазарии. Хазарию разбил Владимир Святославович. Страна погибла. Они двинулись в Европу. Там им тоже житья не было. Желая полностью истребить этот народ, за них взялся Гитлер. Евреев  тогда спасли русские. Наша доблестная Красная армия.

Им неплохо жилось в СССР, они достаточно серьезно противостояли империалистам США и желали распространить Социализм на всей Земле ― в виде этакого глобализма, но из-за идейного предательства нашей «верхушки», приведшей к развалу государства, многим из них пришлось сорваться и двинуть на новые земли.

Это все произошло в момент «обнимашек» Горбачева, а затем и Ельцина, с лидерами Запада и США. Пока мы проверяли свои карманы, не досчитавшись огромного количества «денег в своих кошельках, часов и других драгоценностей», они ― наши евреи покинули Россию и прибыли не на пустое место. Их ждали и на Западе, и в США. Они не цыгане какие-то ― богатые состоятельные люди. Это ростовщики и банкиры.

― А-а-а, вот вы о чем? ― сказал я и, сделав небольшую паузу, продолжил: ― Я много раз рассуждал о жизни этого народа. Мне даже знаком один анекдот, что все люди….

― Нет-нет. Не нужно. Я его знаю. ― И затем, сделав небольшую паузу, импозантный грек продолжил:

― Я не раз бывал в США и что могу сказать об американцах: они, что те дети, их жизнь немыслима без револьвера в кармане ― оружия, оно ассоциируется у них со свободой. Есть пистолет, ― ты свободен. Хотя это не так. Но на том стоит их, внезапно расцветшая, цивилизация. Мне кажется, что евреи не зря рванули в Америку. Наверняка они снова что-то затевают. У них в СССР с социализмом не получилось: мы оказались очень уж не управляемыми, и они теперь держат курс через океан ― хотят взять реванш там. И, что вы думаете, возьмут, если наша Россия как во времена  Горбачева и Ельцина будет бездействовать и не наступит «атомной ногой» на «хвост» ― США!

― Наступит, ― сказал я: ― Для этого не нужно даже ядерного оружия. Наше государство создано Богом. Наша задача противостоять кривде. Мы ведь живем по правде. Мы видим ложь и не можем с нею не бороться! Наша история состоит из череды победоносных войн. Возможно, нас ждет еще одна. Уж долго мы жили в мире ― аж лет восемьдесят. Снова наступает время войн.

Импозантный грек долго молчал, а затем, сообщив мне, что приветы он передал, взглянув, не громко сказал:

― Семен Владимирович, я нуждаюсь в вашей помощи. Не могли бы вы приютить одного молодого человека, моего товарища всего лишь на ночь-другую, не больше. Разместить его в гостинице у меня не получилось. Да и не хотелось. А, я, как только найду машину, тут же его у вас заберу, ― Леонид еще мне что-то говорил в оправдание, но я, похлопав его по плечу, тут же успокоил:

― Я бы и сам помог, но моя машина осталась на даче ― в Щурово. Так что располагайте мной и не беспокойтесь.

Мы поговорили и расстались. Я отправился домой и уже, находясь у подъезда, вдруг увидел неожиданно появившегося крепкого молодого мужчину лет сорока. В его лице для меня было что-то знакомое.

― Здравствуйте, дядя Сеня! Я, Ефим Хазарский. Вам обо мне говорил всего час назад наш крымский знакомый.

― Фима, Фима, как же ты вырос. Я, даже не смел о том подумать, что Леонид говорил о тебе, проходи, ― и, приложив ключ к замку, открыл дверь в подъезд. Мы зашли и поднялись к лифтовым кабинам. Я не стал гонять парня по лестнице, хотя обычно лифтом не пользуюсь и на десятый этаж, если налегке, то довольно часто поднимаюсь пешком, тренирую для общего здоровья сердечные мышцы.

Уже, находясь в квартире, я показал ему кушетку и сказал, что она его, и он может в коем разе снова провести на ней ночь, а если она ему надоела еще в детстве, то расположиться в зале на диване, на котором раньше спал сын Женя.

Женя у нас с женой мог быть третьим ребенком, однако у Марии были проблемы с вынашиванием плода, и она была вынуждена сделать аборт. Это его мы хотели назвать Ефимом, именем отца Марии, но нам не удосужилось его понянчить.

Ефим осмотрелся и сказал, что кухонная мебель у нас раньше была другая, заметив на шкафах туески не удержался:

― У нас тоже такие были? Мы их однажды купили в Крыму, когда отдыхали на курорте в санатории «Москва» всей семьей.

― А это ваши туески. Их твоя мать подарила тете Марии перед самим отъездом в Америку, ― затем пристально посмотрев на парня, я спросил:

― Ты голоден? ― и получив ответ: ― Нет! ― не удержался задал другой вопрос возможно не очень приятный:

―Что думаешь делать в России?

― Прежде, я желаю, во что бы то ни стало стать русским как моя бабушка Циля и мой дядя. Вы знаете, ― они живут в Курске. Я больше не желаю быть евреем. Для этого мне нужно взять российское гражданство, затем перевести из США свою жену ― Дженнифер. Мы хотим жить в нормальных условиях, обычных для мужчин и женщин. Меня до рвоты воротит в Америке воинствующий гомосексуализм. А еще вызывают неприятие, снующие чайнлд-фри, ― современные евнухи, живущие для себя и нежелающие оставлять в истории след ― рожать детей.

― Не нервничай, говори спокойно. У нас в стране пока все нормально, ― демократия, ― и, я, взглянув на Ефима, продолжил: ― Ты думаешь из-за чего твой отец уехал в США? Лишь из-за того, что центр глобализма переместился в Америку, и он отправился туда строить социализм? Может быть! А может, и нет! Жить спокойно. Он нутром почувствовал, что стране СССР ― грозит опасность. Сейчас, нет огромной могучей страны, ― есть, искромсанная Россия. Евреи очень четко реагируют на изменения в мире. Ты разве не замечаешь, что-то грядет.

― Может и грядет! ― ответил Ефим и с иронией взглянул на меня, затем будто нехотя спросил: ― А в гитлеровской Германии евреи что? Тоже остро чувствовали опасность? Нет! Уехали ведь не все, большинство осталось и поплатилось своими жизнями! Их десятками миллионов сожгли в газовых камерах.

Я почесал голову и ответил: ― Не уехали лишь те евреи, которые любили эту страну, а еще обремененные большой собственностью ― банки с собой за границу не заберешь. Что их тогда удержало от правильного поступка, не знаешь?

― Нет! ― и Ефим, поерзал на кушетке.

Я сидел напротив него за обеденным столом и, собравшись с мыслями, неторопливо ответил:

― А то, что они не вняли разуму, сказав сами себе: «Ну, и пусть немцы ― фашисты, подумаешь, они все-таки тоже люди» ― и ― остались. Нет…. Они не люди ― звери! Люди — это русские.  Только они способны жалеть себе подобных и не только их, даже зверей! Ты готов жить в России? ― спросил я и, не дожидаясь ответа сказал: ― Если да! Ты ― русский. А раз так. Оставайся! Россия тебя примет с распростертыми руками.

― Я давно готов! История России — это моя история! ― ответил Хазарский-младший и без страха посмотрел на меня в упор. Я принял его взгляд и продолжил наш разговор.

― Нас снова толкают к войне. Ты разве не чуешь? Ею уже пахнет с полей Украины. Эта война ― третья мировая мало кого сохранит на Евразийском континенте ― правда, если кто-то и останется так это русские, нам придется чего мы раньше не делали во избежание новых нападений на нашу родину присоединить к себе западные земли. Мы снова возьмем Рим, Берлин, Париж, придем в каждый дом оккупанта, но уже мы не уйдем. На карте России появятся новые области и губернии: Немецкая, Французская и другие. Они все будут учить русский язык и гордиться нашей историей. Мы будем обязаны это сделать подобно тому, как уже в истории проделывали ни раз, например, после трехсотлетнего монголо-татарского ига, разбив врага заняли его территории и затем их освоили, нас доставали крымские татары мы присоединили Крым. Мы вернем себе свою Аляску, затем пройдя Канаду, наши пехотинцы ступят на земли США и водрузят над Вашингтоном красный флаг. Мы заберем у них свое и все что эти цивилизованные варвары привезли из Африки, Индии, Китая и других стан и раздадим хозяевам. Мы это могли сделать еще в 1945 году, но не сделали этого лишь подо брате своей души, хотя имели полное право. Теперь Европейское Содружество как известно не то. Оно подчиняется США. Зачем ходить далеко. Мы его возьмем под свое крыло и обеспечим дешевыми энергоресурсами. Они не вняли предложению один путь от Лиссабона до Владивостока через Пекин. Мы это сделаем за них.

Ефим Хазарский смотрел на меня и внимал каждому моему слову. Он, как и я был готов хоть сейчас стать на защиту России. Но прежде ему необходимо было снова стать гражданином нашей Великой в будущем страны.

Я хотел было вызвать Женю, но выяснилось, что он еще не приехал и находился с женой и сыном в Китае у тещи и тестя. Затем я, было дернулся, позвонить дочери Маше, но Ефим меня тут же едва я взялся за телефон остановил.

― Нет, дядя Сеня, обо мне никому не звоните. Мне, очень хотелось бы, со всеми своими друзьями и знакомыми встретиться, но ― нельзя. Я здесь как бы инкогнито, а значит, не должен «светиться», будет время, но не сейчас. А вам я благодарен за то, что вы меня приютили. Я прилягу на кушетке. Мне на ней будет удобнее.

На следующий день, на ночь глядя, приехал Леонид и забрал Хазарского. Проводить их они мне не дали: правда, я мог наблюдать за ними из окна как они садились в автомобиль и затем по едва освещаемому проезду неторопливо выехали на широкую улицу перемешавшись в потоке машин. Я тоже на следующий день уехал в Щурово на поезде. Мне было чем там заняться на огороде, а еще я собирался осмыслить все произошедшее.

Далее, я хочу привести слова Михаила Хазарского из голубой тетрадки: «Однажды я выскочил из своего подъезда и направился в подъезд к бывшей своей жене Марии и вдруг остолбенел: что это за дом, в котором мы живем. Мне совершенно ничегошеньки о нем неизвестно. Хотя уже прошло тридцать лет, даже больше. Чем он примечателен? Когда был построен? Что за люди ютятся в нем, и могу ли я на кого-нибудь из них положиться. В Москве, я мог довериться и не одному человеку, хотя бы взять того же Семена из третьего подъезда. А здесь, даже со своей женушкой Мишель, я не всегда бываю откровенным. Мне важна его душа, а он сует мне толстую голую задницу. Эх, Олег, Олег, один-одинешенек я здесь. Хвала Богу, если я сумею в будущем позаботиться о будущем моего и Марии сына ― Ефима. Он должен быть счастлив в России. Ему я поручил присмотреть за бабушкой Цилей и закрыть ей глаза. После этого я и Мария можем быть спокойны. Нет, не удалось людям, с оружием наперевес, однажды сбежавшим на край света ― на новый материк построить благостное общество, под названием ― США. Англосаксы и прочие приблудившиеся народы, образовав государство, недолго пребывали в состоянии эйфории, ну лет двести, ну чуть более еще будут пребывать, а затем оно это государство будет разрушено огнем и жупелом подобно Содом и Гоморре. Я это знаю! Сатана нам не поможет. Все его, якобы благостные поступки обязательно приведут нас грешных в пропасть и ни куда более. Мы ― евреи не сумели построить коммунизм в России, а что построили, ― неожиданно развалили, не построим мы и здесь, в Америке.  Аминь.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

На досуге поразмышляв, я догадался, каким образом импозантный грек мог перетащить младшего Хазарского в Россию. Маргулис, а может и не Маргулис наверняка, возвращаясь с труппой из Америки вывез и его, поменяв на одного своего подопечного ― Водяного, стремившегося жить в стране с плановой демократией и такой же свободой, ― в США. Ну, что ж, у того Робинзона будет время и возможность, сполна хлебнуть счастья на чужбине. Наверняка этот подопытный мог быть не умным евреем, оттого и уехал из страны.

О судьбе Ефима Хазарского я лет несколько ничего не знал: находился в неведении, но однажды у меня зазвонил телефон. Номер, звонившего ничего не значил, но я отчего-то взял гаджет и принял звонок неизвестного абонента, им оказался никто иной ― новый русский ― Ефим Хазарский. Я тут же пригласил его к себе. Он отказываться не стал, однако сообщил что приедет не один с Дженнифер и сыном Женей. Ну и ладно сказал я: «Приезжай, не один. У меня в доме много знакомых тебе людей. Будет весело как ни как грядет Новый год. Встретим его большой компанией. Ты, наверняка не забыл и помнишь, как мы когда-то встречали дни рождения?».

Новый русский много поведал интересного о своей жизни. Ефим разыскал не только бабу Цилю, но и дядю Ивана, жившего неподалеку. Это он помог ему сделать документы: бывший американец неожиданно стал для дяди сыном, заместив сгинувшего родственника на захваченных украми территориях Курской области: в дом двоюродного брата влетел дрон и разнес все в пух и прах. Не стало целой семьи.

Однажды Ефим, переговорив с бабой Цилей и дядей Иваном, получив от них согласие вызвал из США свою жену, затем они здесь в России заключили снова брак. Хазарский, получив документы тут же подал бумаги на усыновление, а его жена Дженнифер на российское гражданство. Молодая пара устроилась на жительство у бабы Цили. Она, было сдавшая свои позиции не только в силу возраста, неожиданно воспряла. Жизнь приобрела новый смысл. Я был рад за судьбу сына Михаила Хазарского. Он нашел себя в новой истории России.

Москва, Чуровичи, 2023-2024г.г.