1
Моя судьба складывалась так, что я долгое время не женился. Первым, кто осмелился обзавестись семьей, был мой средний брат Александр, затем младший — Василий. Поженившись, братья остались жить в родном селе.
Сестра Анна, самая младшая, вышла замуж в Сибири, в небольшом городке, куда она попала после окончания техникума, по распределению.
Никто из моих братьев не смог присутствовать на свадьбе сестры. Я по праву старшего, после родителей, был первым гостем.
Торжество состоялось в небольшом кафе, там я познакомился с мужем Анны и с ее новой родней.
Небольшой городок, в котором стали жить молодые, располагался в красивом живописном месте: тайга, горы и множества падающих вниз ручьев.
Однажды я провел у них весь свой отпуск. Анну я не узнал. Она от счастья словно светилась. Возможно тогда, глядя на нее, я и поддался желанию изменить свою жизнь.
Сколько еще лет ходить мне холостым? Пора и образумиться.
Я думал, женюсь быстро. Девушка у меня была, ее звали Людмила Шувара. В детстве нас ребята дразнили: «Тили-тили тесто жених и невеста».
После окончания школы и службы в армии я сел в поезд и уехал в Москву, а она, окончив техникум, тот же, что и моя сестра — куда-то в Костромскую область.
С Людмилой Шуварой я и решил связать свою жизнь.
Она была подругой моей сестры. Анна давно знала о моих симпатиях к Шуваре. Подталкивала нас друг к другу. Ей хотелось, чтобы мы были вместе. Слова, которые она случайно услышала от меня, о том, что я решил сделать Людмиле предложение, Анна восприняла на ура и, вызвалась мне помочь.
—Сеня я напишу ей,— сказала сестра. — Вот увидишь, мы в миг сыграем свадьбу!
Я хотел остановить ее, но удержать сестру было не возможно. Однако попытки Анны ни к чему не привели. Мне тоже не удалось ничего сделать. От серьезного разговора Людмила уклонялась. Едва я открывал рот и принимался говорить, как она меня прерывала:
—Сеня, я сейчас ничего в своей жизни менять не могу, не сердись на меня, хорошо!
После ее слов, я, разворачивался и уходил. Но обижаться на Людмилу долго я не мог, так как меня все время тянуло к ней.
Сколько раз я пытался забыть Шувару, найти себе другую девушку, но это мне никак не удавалось. Хотя возможности были. Я работал на большом заводе, по вечерам учился в институте. Друзья, да и просто знакомые пророчили мне блестящее будущее. Но чем больше я знакомился с девушками, тем больше в них разочаровывался. Невольно я сравнивал их с Людмилой, чего, конечно, делать не нужно было.
Женился я неожиданно и, конечно же, не на Людмиле. Моей женой стала совсем другая девушка. Не знаю, забыл ли я Шувару или нет, но Еленой — так звали мою жену — я был доволен.
Встреча произошла случайно. В Манеже, проходила выставка. Я, посетив ее, пройдясь по Александровскому саду, через Исторический проезд выбрался на Красную площадь. Была прекрасная летняя погода, и мне не хотелось ехать в метро. Я решил спуститься к реке, а затем сесть в автобус и проехаться по набережной Москвы-реки.
Поднявшись на Красную площадь, я столкнулся с девушкой, вернее она сама бросилась ко мне, протягивая фотоаппарат:
—Молодой человек, можно вас на минуточку?
Одно время я увлекался фотографией. Мне в ней нравился процесс подготовки к съемке. Держа в руках камеру, я мог без стеснения рассматривать человека, которого фотографировал, руководить им. Иногда мне удавалось заглянуть глубже и увидеть то, что обычно скрывается за внешним видом.
Взяв в руки старенький «Зоркий», я не устоял. Вместе мы пробыли не один час. Другая девушка уже давно бы прогнала меня, но Елена оказалась той, которая была мне необходима. Прильнув к видоискателю фотоаппарата, я в ней увидел свою невесту, жену, мать моих будущих детей.
Елена была родом с Урала. Она жила вместе с матерью и бабушкой. В Москве Елена оказалась проездом. Вечером я проводил девушку на поезд, так как у нее была путевка, и она торопилась в город на Неве:
—Я просто хочу,— сказала она мне, — не знаю, как, но хочу увидеть этот город, походить по нему, подышать его воздухом. В нем родился и вырос мой отец. Хорошо бы, он сейчас был рядом, но его нет. Он умер, когда мне было всего три года.
Во время прощания я не удержался и на виду у всей группы туристов поцеловал Елену. Она же в ответ сказала:
—Ну вот, теперь я буду думать еще и о Москве.
Но думать долго ей не пришлось. Скоро Елена, покинув свой город, переехала ко мне жить.
Первое время нам было трудно. Я не сразу стал хорошим мужем, а она — хозяйкой дома. Семьей мы почувствовали себя только тогда, когда у нас родилась дочка.
Веселый, живой ребенок — словно светился. Я назвал дочку Светиком. Жена не возражала.
Моя сестра Анна была рада за меня. Присутствуя на крестинах моей дочери, она сказала:
—Знаешь, брат, Елена больше, чем кто-либо, подходит тебе. Правильно ты сделал, что не женился на моей подруге. Выбрал ту, что надо, — и она в знак солидарности со мной задрала вверх большой палец. Я был рад этим словам сестры.
Прошло время, и однажды ни кто-нибудь, а Анна, похвалившая Елену, чуть было не разбила мое счастье.
Мне тот день, когда она проездом ненадолго остановилась в Москве, запомнился. Елена вместе с дочерью гостила тогда у своей матери. В доме кроме нас никого не было. Сестра, не знаю отчего, вдруг перешла на шепот:
—Сеня, знаешь, кто со мной хотел приехать? Ни за что не догадаешься? Людмила! Но я, ее не взяла… Как бы ты отнесся, если бы здесь вдруг появилась Шувара?
Не знаю отчего, — возможно поведение Анны заставило меня так ответить, — но я сказал ей:
—Как-как? Просто! Если хочет, пусть приезжает.
Анна тогда кивнула мне головой. Немного помолчав, она перевела разговор на другую тему. Я смотрел и пытался понять, что могло соединять мою сестру с Людмилой. Ведь Анна резко выделялась в сравнении с Шуварой. Сестра была блондинкой, за ней ребята ходили табуном.
Рядом с Анной Людмила всегда проигрывала, ей, казалось, нужно было бы избегать такого соседства, но, они дружили и часто, когда была возможность, встречались.
Когда Анна уехала, я отругал себя за то, что согласился на приезд Людмилы. Мне было трудно понять: «Зачем Шуваре это было нужно? Чего она желала увидеть в Москве? Может, причина — это я?» — вопросы так и сыпались, но ответов у меня на них не было.
Пусть будет, что будет, решил я и о разговоре с сестрой забыл. Но, как оказалось после, напрасно.
Людмила приехала неожиданно. Я ее увидел возле дома, с чемоданчиком в руке, когда возвращался с работы. Она первая меня поприветствовала, и я пригласил ее подняться к себе в квартиру.
Елена встретила нас. Она уже успела сходить в детский сад и забрать Светика. Я представил гостью жене:
—Это! — сказал я, — дочь Анастасии Ивановны Шувары, тети Насти, которую ты знаешь— Людмила!
—Да-да!— ответила Елена. — Я знаю тетю Настю. С ней меня познакомила твоя мать Надежда Кондратьевна.
Елена была не крещеной. Перед нашей свадьбой моя мать настояла, чтобы Елену окрестили. Шувара ей стала крестной.
Моя жена слышала о Людмиле. Я даже знал от кого — от Анастасии Ивановны — та, конечно, ей наговорила много чего… Правда, до этого момента Елена никогда с моей бывшей невестой не встречалась. То, что она спокойно ответила на приветствие Людмилы и без эмоций приняла ее появление в доме, меня обрадовало. Наблюдая со стороны за поведением Елены и Людмилы, я ничего странного в их отношениях не увидел. Все могло быть значительно хуже.
Елена, вела себя с Людмилой, как с давней подругой. Я не раз сам вызывался посидеть с дочкой и отпускал Елену побегать с Шуварой по магазинам. Вместе с женой Людмила накупила себе много одежды и обуви. Однако неприязнь к моей бывшей невесте моя жена, как ни старалась, скрыть не смогла и как-то сказала мне, когда Шувары не было рядом:
—Сеня, откуда у этой деревенской девушки столько денег?
—Не знаю!— ответил я — расходы, которые Людмила делала в Москве, не интересовали меня. Людмила излучала какое-то тепло. Я чувствовал, что ее любовь ко мне не остыла, и поэтому боялся: вдруг благоразумие покинет девушку. Смогу ли я тогда удержаться?
Общаясь с Людмилой, я постоянно был начеку и готовился противостоять ей, в случае если бы она вдруг попыталась возобновить наши былые отношения. И, конечно, не зря. У Светика резались зубки, дочка вела себя не спокойно. Долгие ночи не только жене, но и мне, приходилось проводить у кроватки дочери, а я ведь еще и работал: по утрам бегал на завод. Я вымотался, как-то даже заснул при глажке пеленок. Елена, искоса взглянув на Шувару, сказала мне:
—Так, к дочке сегодня ночью ты не подходишь. Будешь спать в большой комнате. У нас есть раскладушка. Вот на нее и ляг. На работе, наверное, спишь на ходу — все тебя жалеют и говорят, что жена замучила.

Я со страхом воспринял предложение Елены. Комната, в которой она мне предлагала расположиться на ночь, находилась во-временном распоряжении Людмилы. Правда, до приезда моей бывшей невесты я, а порой и Елена, пользовались ею — отдыхали по очереди, но сейчас этого делать не следовало.
Мне запомнилась та ночь. Я заснул сразу и крепко, однако сон не был долгим. Среди ночи я вдруг почему-то проснулся. В комнате было жарко, в окно светила большая полная луна и ее лучи падали прямо на меня. Я поднялся и пошел задернуть штору. Нечаянно мой взгляд упал на диван, где спала Людмила. Одеяло валялось на полу, и я увидел прекрасное тело спящей девушки. Оно тянуло, и я не удержался. Черт тогда, что ли, дернул меня, но через мгновение я уже был с ней.
Людмила спала. Мои ласки разбудили ее. От неожиданности она вскрикнула и резко повернулась. Диван был узким, я не удержался и упал на пол. Испугавшись шума, я быстро вскочил и с ужасом бросился на свою постель.
Время остановилось. Опомнился я не сразу. В голове у меня шумело. Нужно было заснуть, но сон не шел ко мне. В квартире стояла тишина. Людмила так же, как и я, лежала тихо. Не знаю, догадалась она, что произошло или нет?
Я от себя такого поведения не ожидал. Девушка случайно сдержала мой порыв. Если бы не она — я не представлял, что могло быть.
Воспоминания о приятных минутах той ночи долго мутили мой рассудок. На душе у меня было гадко. Я чувствовал свою вину перед женой и стремился своим отношением к ней все исправить: выбросить Шувару из головы.

2
Людмила побыла в Москве неделю и засобиралась домой. Она уезжала с чувством горести на лице. На меня девушка старалась не смотреть. У нее было много вещей, и я не представлял, как Людмила сможет добраться до вокзала, сам же предложить ей свою помощь я не осмеливался — рядом стояла жена.
—Сеня, проводи девушку,— вдруг сказала мне Елена, — ей одной не справиться.
Я поехал. Сумки «оторвали» мне руки. Когда я сбросил груз, и растолкал вещи по полкам, подумал: освободился. Однако нет, стоило мне сделать попытку, чтобы уйти, как Людмила вдруг резко подняла на меня свои карие глаза. Через мгновение она обняла меня и принялась крепко-крепко целовать.
Я не сумел ее ни приблизить, ни оттолкнуть. Оцепенение, казалось, длилось вечность. Опомнившись, я отскочил от девушки и дал себе слово вести с ней впредь осторожно — не оставаться один на один, рядом должен обязательно кто-нибудь находиться.
Домой в тот день я приехал поздно. Мне нужно было время прийти в себя.

Моя встреча с Шуварой забылась не сразу. Для этого потребовался не один месяц. На дворе была глубокая осень. Погода была мерзкой: часто шли дожди, иногда порхал снег. Ветры толкались в лицо, залезали под одежду, пытаясь забрать последнее тепло. Дочка после отъезда моей бывшей невесты чувствовала себя хорошо. Зубки прорезались и не беспокоили ее, она была веселой и жизнерадостной. Однако недолго. Скоро Светик заболела. Ее болезнь заставила Елену вспомнить слова Людмилы, которые та сказала перед самим отъездом: «Ах, какой у вас прелестный ребенок!»
—Это она, она виновна в болезни нашей дочери,— сказала Елена. Слова Шувары не давали ей покоя. Поведение жены я связывал с ревностью. Но — это было не так.
Я ругал себя за то, что однажды дал согласие сестре на приезд Людмилы. Она внесла в дом волнения.
—Все, Людмила больше к нам не приедет,— сказал я Елене, озвучив свое решение, которое мной было принято еще на вокзале во время проводов моей бывшей невесты.
—Вот и хорошо,— ответила жена, — но уже поздно. Она сглазила нашу дочь. Помнишь, ее хвалебные слова в адрес Светика. Я думаю, это не просто обычная зависть.
Я согласился с женой, однако понимал: Людмила сама могла быть счастливой. Я ее обожал. Сестра Анна не раз говорила Шуваре:
—Люда, ты просто дура! Потом будешь кусать локти, но будет поздно.
Так оно, и получилось. Мстить мне за несостоявшееся счастье она не могла.
Как мог, я пытался успокоить Елену, подыскивал объяснения:
—Все это суеверие. Причина в эпидемии гриппа. Ведь Светик не одна девочка в саду, кто заболел.
—Нет! Не эпидемия! Просто ты или не хочешь верить, или не все знаешь. Ведь семья твоей Людочки, — она так и сказала — «твоей Людочки», — проклята. Будешь у родителей, поинтересуйся у отца. Он тебе расскажет.
—Ну и что,— ответил я тогда, — все это глупости. — Мне не хотелось, чтобы моя жена связывала случайные совпадения в жизни с нечистой силой. Раньше, до крещения, она была более свободной.
Выбор моей матери в крестные Елене, Анастасии Ивановны, был не совсем удачным. Конечно, мать хотела этим как-то помочь, ослабить действие проклятия лежащего на семье Шувар, но кто знал, что все случится так, как случилось.
Мне были памятны слова матери: «Жалко мне ее, — говорила она о тете Насте, — все у них в семье не так. Одна беда за другой. Не знаешь, что и думать. Может проклятие нашего родственника Сафронича действует. Хорошо бы, близость к нашему роду через крещение помогла бы ей».
Однако обряд Анастасии Ивановне ничего не дал. А вот для моей семьи оказался опасным: тетя Настя, моя жена Елена, я, Людмила образовали круг. В нем, в этом круге, оказалась Светик. Так считала жена и мне, как я не пытался сопротивляться, пришлось согласиться с Еленой: грипп — это было начало. Самое тяжелое испытание нас ждало впереди.

Дочь выписали, но, побыв всего лишь один день в детском саду, она снова слегла. В произошедшем, я не хотел винить мою бывшую невесту — понимал, что ее воздействие на Светика невольное и как-то связано с проклятием Сафронича. Хвалебные слова о Светике, высказанные Людмилой и прощальные поцелуи на вокзале — лишь проявления любви ко мне, ничего более.

3
Болезнь Светика надолго выбила нас из колеи. Однако Сафронич был мой родственник, и я верил, что все будет хорошо, и Елене часто говорил о своем убеждении. Со временем она, конечно, согласилась со мной, но это произошло тогда, когда плохое было уже позади.
В поликлинике жене сообщили:
—У вашей дочери пиелонефрит — заболевание почек. — Я представить себе не мог, что насморк, кашель, небольшая температура все это впоследствии так сильно может подействовать на организм Светика.
Болезнь развивалась быстро. Дочь положили в больницу. Как ни хотела моя жена оказаться рядом со Светиком, ей не разрешили.
Врач, миловидная женщина с тихим голосом, уверенно сказала:
—Девочка уже большая. Ей более трех лет. Больница у нас специализированная, персонал хороший, не беспокойтесь, мы быстро поднимем вашу дочь на ноги.
В больнице Светик провела целый месяц. Мне и Елене встречаться с ней нельзя было: таковы были условия лечения. Для обмена белья — я или жена раз в неделю приезжали и привозили чистую одежду. Каждый раз мы надеялись, что нам покажут дочку, но видеться можно было только лишь с лечащим врачом. Она нас информировала о том, как идет лечение и, если считала необходимым, успокаивала. Однажды нянечка сжалилась и показала нам Светика через окно. Выпускать дочку в приемную разрешили только перед выпиской.
Дочка очень скучала, хотела домой. Ее состояние улучшилось, но мы с трудом верили в то, что Светик здорова: бледность на лице не проходила, это волновало нас. Я, как мог, успокаивал жену.
И вот настал день, когда я и Елена поехали, чтобы забрать нашу дочь из больницы. Всю дорогу жена мне что-то говорила и говорила. Я ее не слышал, думал о Светике.
Зима подходила к концу. В небе светило солнце. На улице было слякотно, под ногами лед. Хлопоты с выпиской мне не запомнились, не запомнил я и того, как мы добрались до дома. Дочь я почти всю дорогу держал на руках, ни разу не поскользнулся. Мне даже в голову не приходило, что нужно быть осторожным, чтобы не упасть.
В больнице во время сбора вещей Светика Елена забыла пижаму и еще что-то из одежды. Она хотела вернуться и забрать их, но я ей не разрешил. Потом жена долгое время мучилась:
—Сеня, тебе не кажется, что это плохая примета? — спрашивала она.
—Нет, мне не кажется, даже наоборот, я считаю, что вместе с теми вещами Светик навсегда оставила и болезнь. — Конечно, у меня, насчет того, что болезнь к дочери уже никогда не вернется, были сомнения.
Я, чтобы не расстраивать жену, сам лично вызвался отвести Светика в поликлинику. Болезнь у дочери была серьезной, иначе бы ее не поставили на учет. Врач-нефролог уделила нам много времени. Она долго говорила о правильном питании — меню дочери, еще обратила мое внимание на периодичность сдачи анализов и наблюдения у специалиста. Многое из того, что она сообщила, я пропустил. Мне не хотелось огорчать Елену. Самое страшное было позади — круг разорвался. Проклятие Сафронича не могло на его родственников так долго оказывать действие.
После выписки Светика из больницы речи о «детском садике» у меня с женой не было. Там не могли ей обеспечить требуемые условия. Адаптацию дочь должна была пройти дома. А вот как долго? Месяц-два — это уже зависело от обстоятельств.
Мы, не могли совмещать работу с уходом за Светиком. Для этого нужно было или мне, или жене увольняться. Мать Елены была не в состоянии справиться с внучкой. Она никогда не занималась хозяйством. Я представить себе не мог, чтобы Галина Александровна готовила диетические блюда для Светика. Все по дому делала бабушка Елены. Моя теща могла только лишь зарабатывать деньги.
—Я вам лучше помогу наличными,— не раз говорила мне Галина Александровна, и часто помогала — многое в квартире было куплено ею.
Для ухода за Светиком я пригласил свою мать. Она, бросив хозяйство — зимой работы было меньше, чем летом, приехала к нам из села в город.
—Отец как-нибудь сам справится, — сказала она мне. — Корову сейчас доить не нужно. Покормить он ее сможет. Поросенку приготовить и дать тоже не сложно. Куры те не в счет. За ними даже ребенок способен ухаживать. Наверное, мать чувствовала себя виноватой оттого, что в крестные моей жене Елене выбрала Прасковью Ивановну, не знаю. Однако она нам очень помогла.
Моя мать пробыла у нас более двух месяцев. Я просил ее пожить еще, но она вдруг почувствовала себя плохо, причем сама не знала, что и думать.
После отъезда матери за Светиком стала ухаживать Елена. Она взяла на работе отпуск. Месяц пролетел быстро. Нужно было что-то делать.
У нас была добрая отзывчивая соседка бабушка Мария Петровна. Она часто помогала нам, правда и мы в долгу у нее не оставались: покупали ей в магазине продукты.
Мария Петровна женщина старая, ей было более восьмидесяти лет, она быстро уставала и долгое время сидеть со Светиком не могла. Но, в душе всегда оптимистка: я часто слышал как Мария Петровна говорила жене: «Леночка, ничего страшного, я справлюсь с девочкой».
Однажды Елена не выдержала и заставила меня взять отпуск:
—Сеня, ты что, не видишь? Марии Петровне самой нужен уход, а мы на нее «вешаем» своего ребенка.
После ее слов я на следующий же день написал заявление на отпуск и понес его к начальнику. Он знал о болезни моей дочери, поэтому ничего не стал говорить о том, что моя очередь еще не подошла, тут же подписал мне бумагу.
Отпуск я собирался провести вместе со Светиком в доме родителей. Они были на пенсии и могли уделить нам достаточно времени. Я хотел, чтобы девочка привыкла к новой обстановке, и затем намеревался оставить ее на все лето в селе. Дочка, за лето должна была окрепнуть. А уж осенью в сентябре-октябре ее можно было отправить в детский садик.

4
Мать, когда я, предварительно связавшись по телефону, сообщил ей о своих планах, была несказанно рада:
—Молодец, Сеня, что ты, наконец, решился приехать, осчастливишь нас. Я у вас не так давно была, а вот твой отец нет. Он, во что бы то ни стало, желает увидеть свою внучку, так что приезжай. Мы ждем, — сказала она и быстро положила трубку. В глубине души мать боялась — вдруг я передумаю, и поэтому мне нельзя было обмануть ожидания родителей. И дочери требовался отдых. В детском саду, в городе, летом плохо.
После разговора с матерью я сообщил Елене:
—Собирай нас в дорогу. Я со Светиком поеду в село к родителям. Мне дали отпуск.
Я видел как жена, укладывая вещи в чемодан, с опаской посматривала на меня. Все складывалось хорошо, но одно ее беспокоило: в селе я мог случайно увидеться с Людмилой.
Для того чтобы снять напряжение я ненароком, вскользь сказал Елене о том, что в последнем письме Анна сообщила мне, будто ее подруга Шувара этим летом в село не приедет — много работы. Не знаю, на сколько серьезно прозвучали мои слова, но ей, как я заметил, от моей лжи стало несколько легче.

Сборы заняли у нас немного времени. Дорога также. Вечером, сев в поезд и устроившись в купе, мы утром уже были на месте.
На вокзале меня со Светиком встретил брат Василий на своем «Жигуленке».
Он пожал мне руку, опустившись на корточки подхватил Светика, поцеловал ее, затем, поставив на ноги, вдруг сообщил:
—Сеня, ты новость слышал? Месяца два назад пропал Григорий. Он заядлый рыбак: в любое время года, независимо от погоды, ловил рыбу. Лед еще не сошел, а он на велосипеде отправился на реку. Наверное, провалился… Велосипед нашли, его нет.
Григорий был наш друг и брат Людмилы Шувары. Мне было жалко товарища. В детстве он ничем не отличался от нас. Однако когда Григория призвали в армию, у него обнаружилась падучая, его комиссовали. Чувство ущербности которое он испытал там в армии преследовало парня и дома. Григорий так и не сумел найти свое место в жизни.
Не знаю, сколько бы времени мы стояли у машины, вспоминая о прошлом, но моя дочка отвлекла нас своим криком:
—Папа, папа я хочу на машинке прокатиться.
—Ладно, поехали!— сказал брат.
Светик была в том возрасте, когда возня с детьми вызывает лишь радость. Больших забот уход за ней не требовал. Она уже умела говорить. Речь ее хотя и была не всегда связной, однако, вполне понятной. В случае, если ей все же не удавалось что-то выразить словами, она пускала в ход мимику и жесты.
Ночь в поезде дочка провела спокойно: спала как сурок, а вот днем, когда мы ехали в автомобиле среди полей и лесов, Светик буквально досаждала нас всякими вопросами. Я отвлекся от мыслей о гибели Григория и уже не думал о нем. Василий тоже, он едва успевал отвечать на вопросы моей дочки, которые она задавала. Ему, как я заметил, нравилось ее лепетание. Василий даже пытался ей подражать, коверкая свой язык.

Когда брат подрулил к большому каменному дому, из калитки на шум двигателя вышли мать и отец. Мы открыли двери и стали выбираться из «Жигуленка».
Светик первой бросилась навстречу к бабушке. Она подняла внучку на руки и принялась ее тискать. Дочка залилась смехом. Как ни была весела Светик, она выглядела болезненно. Мой отец Владимир Иванович не удержался и тут же это отметил:
—Ничего Света! — сказал он. — Здесь у нас всего много, особенно солнца, воздуха и свободы. Через неделю, другую, твой папа тебя не узнает, — и отец, перехватив внучку у жены Надежды Кондратьевны, понес ее в дом.
Я надеялся, что так оно и будет. Для себя я ничего не ждал, хотя «сельская идиллия» должна быть благотворной и для меня: за время болезни дочери я стал дерганым, не похожим на того парня, которым был раньше. Мне требовалась спокойная обстановка.
Светик быстро привыкла к новым для нее условиям. Это меня устраивало. Бабушка и дедушка в ней души не чаяли.
Поселившись вместе со Светиком у родителей, я был уверен, что жена немного отдохнет. Мне, конечно, досталось там, в городе, но Елене пришлось еще тяжелее: во время болезни дочери она вымоталась.
В доме родителей я стремился почувствовать себя моложе, чем был. Однако окунуться, как в воду лесной речки, где я раньше с друзьями купался, — в детство было уже невозможно. Мой взгляд искал и не находил того что мне было памятно в окружающем ландшафте новой, незнакомой мне теперь жизни. Многое в селе изменилось. Я нервничал, видя эти странные несовпадения, разительно бросавшиеся в глаза. Мне необходимо было к ним привыкнуть. Асфальт, заменивший грунтовые уличные дороги менял казалось даже статус села. Дом родителей у черной ленты — дороги казался мне незнакомым. Правда, он и раньше не был мне особенно близким. Я вырос в другом жилище — бревенчатой избе, которой уже не было, в ней прошло, все мое детство.
Дом, в котором я поселился вместе с дочкой, был каменным, мой отец построил его незадолго до того, как мне уйти на службу в армию. В нем я почти не жил. Натянув на себя солдатскую форму и отмаршировав два года в сапогах с автоматом за плечами, я после увольнения со службы, навестил родителей, а затем уехал в Москву. Так там и остался.
Я не знаю, наверное, в бревенчатой избе вздохи матери, видно недомогание, которое она почувствовала, еще раньше, сидя с внучкой в городе, не прошло, — были бы не так заметны. Все плохое в ее стенах переносилось легче. Так я считал, возможно, правильно, просто время тогда было другое. Природа дерева мне была ближе, чем камня, железобетона, асфальта — атрибуты города не хотелось видеть в селе. И я их старался не видеть.
В центр села, а оно было большим, я все делал возможное, чтобы не ходить. Территория, которую я помогал осваивать дочери, была усадьба, луг перед окнами дома и пруд. Один из его берегов я со Светиком облюбовал и ходил с дочкой покормить уток. Ей нравилось бросать в воду кусочки хлеба и смотреть на реакцию белого галдящего стада.
День начинался, когда вставала мать. Свою работу она делала без особого шума: тихо выгоняла в поле корову, тихо готовила большие чугуны со всякой всячиной для поросенка и птицы. Затем вставал отец. Он ставил чугуны на плиту и шел кормить скотину. Мать принималась готовить завтрак. После матери и отца поднимался я и самой последней Светик. Правда, такая очередность была не долгой. Наступило время, моя дочь окрепла и стала подхватываться первой.
—Оживает внучка,— сказал отец. — Что я говорил. Целебное действие природы кого хочешь, поднимет.
—Да, ты прав,— услышал я слова матери. — Только вот не на всех эта самая природа действует благоприятно.
Я понимал ее слова. Она бы не оставила свою внучку когда Светика выписали из больницы. Мать первой откликнулась на мою просьбу и приехала в город, чтобы посидеть с ребенком. На слова Елены: «Надежда Кондратьевна вы побудете у нас до лета?» — мать ответила утвердительно и еще сказала, что заберет Светика с собой в село, но недомогание, которое она вдруг почувствовала, спутало все наши планы.
Мне трудно было представить, я не мог подумать, что все так случиться: однажды во сне мать увидела Петениху — старушку, за которой ухаживала.
—Может, что с нею случилось, — сказала она мне, — зовет, поеду. Я уже неделю сама не своя — всю крутит, ломает, нет сил терпеть, лекарства никакие не помогают, что я не пробовала.

Я не мог удержать мать в городе. Правда, отъезд мало, что изменил в ее судьбе. Дома, хотя она и надеялась, что ей станет лучше, — не стало. Петениху мать в живых не застала. Умерла старушка. Одна из соседок, которая отпевала ее, сказала матери:
—Надежда Кондратьевна опоздала ты, очень уж хотела проститься с тобой Петениха. Места себе не находила, бредила, последние минуты все тебя звала.
Отец отправил мать в поликлинику. Анализы, которые она сдала, оказались плохими. Мать готовилась к смерти. Я не верил и ее опасения не принимал всерьез. Сколько было таких случаев. Причиной нездоровья матери было тяжелое предвоенное, военное и послевоенное детство, юность. От недоедания, голода и тяжелой работы ее родители рано умерли. Сколько ей тогда было? Всего четырнадцать лет. Она была старшей в семье. Она поднимала младших сестер.
—Сейчас хорошо. Все есть. С голоду не умрешь. А раньше в рот приходилось совать всякую гадость, лишь бы только наполнить живот, — рассказывала мать. Ее брат Коля — мой дядя умер от воспаления легких. В семье отца тоже были потери: его две сестры умерли в младенчестве. Тяжелое то время во многом определило здоровье, вернее нездоровье не только моих родителей, но и их многих сверстников.

После завтрака в маленькой летней кухне, стоящей особняком от дома, я с отцом шел заготавливать на зиму дрова. Мы пилили длинные стволы деревьев в основном сосновые, реже березовые на чурки, наиболее толстые кололи и складывали их в сарай. Если позволяла погода, я на пару с отцом косил траву, затем мы ее сушили.
Мать обычно занималась хозяйством и огородом. Когда нужны были дополнительно еще руки, например, для уборки сена, приходили братья Василий и Александр. Они жили неподалеку.
Светик «хвостиком» ходила вначале за мной, затем за бабушкой, привыкнув к отцу — за ним. Редкий день мы проводили не на воздухе.
Вечером после ужина мы шли в дом, располагались в большой комнате напротив старенького телевизора, кто на диване, кто на стульях. Отец Владимир Иванович включал его, настраивал. Начинался бразильский сериал. Вначале мне он не нравился, и я придумывал себе и дочке занятия, лишь бы как-то убить время, потом привык и стал смотреть.
К нам, едва на экране появлялись титры, приходила Шувара, мать Людмилы. По ней можно было проверять часы. В семь вечера тетя Настя была тут как тут. Она доставала меня. Ее высказывания обо всем и не о чем были мне противны. Отчего-то раньше я терпел ее, но теперь не мог и раздражался.
Как-то не удержавшись, я спросил у матери:
—Что эта Шувара к вам повадилась ходить, разве у нее нет своего телевизора?
—Да есть, только дело здесь не в телевизоре. Все гораздо сложнее. У нее пропал сын Григорий. Ты с ним в детстве дружил, помнишь его… Раньше она редко ходила. После этого горя я пожалела ее. Вот она и тут.
Шувара Анастасия Ивановна была ровесницей моих родителей. Моя мать познакомилась с ней, когда они еще были детьми. Дружбы у них не было, однако общения не избегали. Ее мужа Тимофея Михайловича, моя мать знала еще до свадьбы тети Насти. Знал его и мой отец. Одно время он работал с ним в товариществе по обработке земли — колхозе, затем ушел в школу. Тогда не хватало преподавателей и фронтовой друг, директор устроил его. Тимофей Михайлович очень завидовал отцу, правда и тетя Настя тоже — это было заметно даже нам детям.

Дядя Тимофей с тетей Настей вырастили пятерых детей. Дочь Ирина у них была самой старшей. Она меня не интересовала, а вот с их сыновьями Михаилом и Григорием я долгое время дружил. Они были моими друзьями, с ними я вырос. Их младшая сестра Людмила была ровесницей моей сестры. Был у них еще Филипп самый младший. Тимофей Михайлович бросил семью, когда Филиппа призвали в армию. Его не остановил даже тот факт, что сына отправили в Афганистан. Он, однажды сказал моему отцу Владимиру Ивановичу:
—Я могу быть свободным. Свою роль кормильца и воспитателя я выполнил.
Однако в селе о его поступке говорили иначе:
—От семьи он ушел, а вот от проклятия Сафронича ему не уйти.
Женщина, которая его приютила, не спасла.
Тимофей Михайлович умер при странных стеченьях обстоятельств: вышел зимней ночью во двор по нужде и после не сумел найти дверь. Столько кругов он сделал у дома — дорогу протоптал. Отчего дядя Тимофей никого не позвал на помощь, трудно сказать. Может, звал, но никто ни слышал его. Нашли Тимофея Михайловича утром замерзшим у порога.
Мой отец считал Шувару скользким типом и не любил вспоминать о годах работы с ним в товариществе, отмахивался. Дома у нас в отличие от Анастасии Ивановны я его никогда не видел. Возможно, этого не хотел отец, я не знаю.
После смерти Тимофея Михайловича мой отец пожалел его. Я тогда был взрослым женатым мужчиной. Помню, он сказал мне:
—Отмучился Тимофей Михайлович! Столько лет терпеть унижения жены, врагу не пожелаешь. Настя, — так он называл за глаза Анастасию Ивановну,— представляешь Сень, если была не в духе, фурией набрасывалась на него бедного и колотила тем, что попадало под руку. Он ведь мог ответить. Вмиг бы отучил ее поднимать на себя руку.
Я также не понимал дядю Тимофея. Что же все-таки его удерживало. Любовь или еще что-то?
Поднять руку на Елену я ведь тоже не смог бы. Я любил ее. Сестра Анна удивлялась, как Елена так быстро вдруг смогла стать для меня близкой. Она порой меня даже ревновала к ней.
—Сеня, как сестра, я после матери и отца должна быть для тебя на первом месте, а уж потом жена, дети, кто угодно. — Как-то раз она не удержалась и сказала:
—Уж, лучше бы ты женился на моей подруге Людмиле.
Но судьба распорядилась иначе. Еще, казалось совсем недавно, я не о ком кроме Людмилы не желал думать и вдруг на тебе: в один миг женился и на ком? На совершенно незнакомой девушке. Михаил, когда я приехал с Еленой домой, чтобы познакомить ее с родителями даже хотел отбить девушку у меня. После я узнал, что все это он делал по наущению своей матери, тети Насти.
Елена, как потом стало известно, оказалась не такой уж и чужой. Однажды я невольно подслушал разговор моей матери и Анастасии Ивановны. Она, не выдержав, сказала Надежде Кондратьевне:
—Вот нашел себе жену твой Сеня, так нашел, — в ее интонации я почувствовал скрытую злость, хотя это и не бросалось в глаза, — сестра Анна и то менее схожа как она.
Не знаю, чего такого подметила у нас двоих тетя Настя, но примерно такие же слова нам после приходилось слышать и от других людей. Подобно Елене я был не высокого роста, как и нее у меня были темные волосы, серые глаза и чуть вздернутый вверх нос. Вкусы у нас также во многом совпадали.
Моя женитьба Анастасии Ивановне не понравилась. Я не мог ее понять. Если бы она желала меня видеть своим зятем, то отчего Людмила ее дочь вела себя так странно. Кто ей мешал сблизиться со мной. Она мне нравилась.
Появляясь вечером в доме родителей, тетя Настя редко обращалась ко мне. Разговор она вела чаще с отцом. Мать после кивала мне:
—Смотри, ждет, когда я умру, чтобы заарканить отца.
В селе кто-то уже пустил слух, что Надежде Кондратьевне осталось жить не долго. Хотя мать ничего не скрывала от людей, но о своей болезни распространялась мало.
—Сеня, никак Настя сплетничает, — говорила она мне.
Я был согласен с нею. Анастасия Ивановна была очень уж болтливой. Не знаю, как я мог ее терпеть раньше. Отпуск свой я считал испорченным. С каждым днем Шувара все больше чувствовала себя хозяйкой. Однажды я наблюдал, когда работа задержала не только меня, но и мать с отцом вне дома, как Анастасия Ивановна обходила усадьбу, с интересом осматривая огород, сараи, баню, оказавшись на том месте, где раньше стояла изба Сафронича долго плевалась и топала ногами, что-то злобно шепча.
Мать о своей подруге говорила:
—Вот зараза, все делает, чтобы отбить мужа. По молодости он ей был не нужен. Разведенец, видите ли, побывал в чужих руках.
Мой отец где-то на фронте во время войны сумел жениться. Правда, его поступок оказался не серьезным: семейная жизнь не удалась. Со своей первой женой Владимир Иванович быстро расстался.
Надежда Кондратьевна пришлась ему по душе с первого взгляда. Не долго думая, Владимир Иванович женился на ней. Тетя Настя поздно поняла свою ошибку. По молодости она заглядывалась на моего отца. Тимофея Михайловича Анастасия Ивановна считала случайным человеком и не о нем мечтала. Однако долгое время ей ничего не оставалась делать — кусать себе локти.
Моя мать была красивой: роста не высокого, ладно скроена, круглолицая с большими серыми глазами, аккуратным носиком с большим открытым лбом и прекрасными русыми волосами. Как тетя Настя не накручивала свой чуб, не выпячивала карие глаза, сделать ничего не могла. Владимир Иванович, для нее был, не досягаем. Надежда Кондратьевна чувствовала себя бодро и всегда могла дать отпор подруге.
Правда, сейчас время было другое. Анастасия Ивановна видела, как мою мать крутит болезнь, и поэтому все больше и больше проявляла настойчивость в стремлении завоевать Владимира Ивановича.
—Вот увидишь, пусть на старости лет, но я буду жить с ним, — сказала как-то однажды она, не сдержавшись, своей знакомой. Та оказалась матери близка и все ей рассказала.
Мой отец у Анастасии Ивановны должен был занять место Тимофея Михайловича.
Она себя видела в большом каменном доме, а свой — тетя Настя хотела отдарить Филиппу. Сын ее тяготил: после службы в Афганистане парень пристрастился курить «травку», и оттого был неуправляем.
Тетя Настя, хотя ее дом и был приличным, не могла простить Тимофея Михайловича и часто ругала его даже после смерти:
—Ведь были деньги, мог бы построить такой, чтоб всем в селе было завидно. Построил обычный дом, такой как у многих, даже у Надьки, — так она звала за глаза мою мать, — и тот лучше — каменный.
Отношения в наших семьях были сложными. Понять их мне порой было невозможно. Я всегда ощущал какую-то невидимую границу. В детстве она не так была заметна, хотя взрослые и на нас детей как-то влияли и вынуждали нас к действиям, но эти действия не были осознанными.
Я помню однажды, Михаил, когда я возвращался из школы и проходил мимо его дома, внезапно выскочив из калитки, чиркнул по моему новому пальто палкой, на которой была свежая краска, и исчез.
—Сень отплати ему, — сказал мне брат Александр. Я отплатил: забрал у него перочинный нож и долгое время не отдавал его. Михаил после побил за это моего младшего брата Василия. Со мной он справиться не мог. Александр не разобравшись в чем дело, отколотил Григория.
Время нас мирило. Нам нечего было между собой делить. Жизнь наша была по-детски проста.
Мать знала планы Шувары и сдаваться не собиралась.
—Сеня, дудки ей,— кричала она мне в порыве негодования. — Я все сделаю…
Наш дом строился тяжело и был поднят, благодаря матери. Она приложила не мало сил. Деньги, какие бы ни были большие, у Владимира Ивановича не задерживались. Отец всегда, сколько я помнил себя, был щедр и беспечен, рублями сорил как ребенок.
На строительство дома деньги скопила мать. Отдать его, запросто так, было не в ее характере. Я знал, она все сделает, но дом Шуваре не достанется.
Однако мать беспокоилась. Ее негодование, вызванное поведением тети Насти, мне было понятно. Все у нас в семье были устроены. Большой каменный дом был ни кому не нужен. Анна жила в Сибири. Она всем была обеспечена переезжать — не собиралась. Мои братья Александр и Василий в жилье также не нуждались. Я с женой и дочерью жил в большом городе имел двухкомнатную квартиру. Проблем у меня не было.
Тетя Настя могла свободно претендовать на дом. Однако мать все обдумала и решила:
—Я, Сеня,— сказала она, — если буду умирать, заставлю отца отдарить дом тебе. Он будет для твоей семьи дачей.
Мать была настроена решительно. И то, что она свои слова выполнит, я не сомневался. Мне, выслушивая ее, приходилось соглашаться. Правда, я не верил, что болезнь может как-то сломить мать. В ней чувствовалась сила.
Чтобы построить дом, отец был вынужден уйти из школы. В нее он врос, хотя диплома педагога и не имел: окончить институт ему помешала война. Знания он черпал, вначале отучившись на курсах, куда его послал однополчанин друг-директор, потом из книг.
С книгой Владимир Иванович не расставался даже тогда, когда ушел в пастухи.
В селе больше пастуха никто не зарабатывал.
Старый деревянный дом разваливался. Крыша текла. Перекрытие готово было не выдержать и рухнуть нам на головы. Отец поставил подпорки. Он, пытался получить жилье, обращаясь к школьному начальству.
—Иди, взгляни на мои «хоромы»! — ответил ему друг-директор. — Я сам живу не в лучших условиях. В настоящее время школа предоставить тебе жилье не может.

Лето я вместе с братьями Василием и Александром проводил в лугах. Мы помогали отцу пасти коров. Первое время к нему приходили бывшие ученики, прося его разобраться в сложной задачке. Он помогал, а сам думал о том времени, когда снова вернется в школу.
Тимофей Михайлович, муж Анастасии Ивановны, свой дом построил раньше, чем отец. Он у него был деревянный и не такой большой, однако стоил прилично. Отец однажды не удержался и спросил у него:
—На какие это ты деньги построился?
Я слышал, дядя Тимофей ответил:
—У людей взял!
—Ну, понятно,— хмыкнул отец и не стал дальше вести разговор.

После Шувара, уволившись из товарищества по обработке земли, тоже подался в пастухи. Однако его пассаж был для видимости. Я не раз слышал, как тетя Настя на каждом углу говорила всем своим знакомым:
—Построились. Надо отдавать долги.
—О каких долгах она болтает, — спрашивала мать у отца. — Все люди знают: дом выстроен на золото Сафронича.
Анастасия Ивановна боялась Сафронича, боялась всегда, даже после его смерти. Ей постоянно виделась тень старика. Она преследовала Шувару. Ее страхи были заметны даже мне. Однако я не понимал Анастасию Ивановну, хотя знал о том, что за какой-то грех Сафронич проклял ее семью.
Мрачный старик, колдун на многих в селе наводил страх. Он был каким-то нашим родственником. Я не раз в детстве слышал слова отца, он говорил матери:
—Сеня наш порой мне напоминает Сафронича, чем-то похож на него.
Есть у него сила. Загадает, и вот это уже произошло.
Я словам отца не придавал значения, вел себя обычно, хотя любил, забравшись на печь часами слушать рассказы взрослых об оборотнях, домовых, русалках.
Сафронич был странным человеком. В детстве я не раз через щели в заборе наблюдал за ним. Не знаю, чувствовал он мой взгляд или нет, но всегда его мрачное лицо вдруг преображалось, на щеках появлялось подобие улыбки. Эта улыбка позволила мне как-то пересилить страх. Я перестал бояться старика. Порой я разговаривал с ним. А вот бабка Петениха долгое время оставалась для меня ведьмой. Это уже после, когда моя мать стала с нею близка, я в ней увидел обычную старушку.
Помощь матери Петенихе была безвозмездной. Правда и старушка в долгу не осталась: научила мать собирать и правильно использовать травы. Теперь мать не знала, что и думать. Болезнь обострилась в момент смерти Петенихи. Может старушка и не причем. Однако все это было для нее неожиданным.
На другой улице жила Булиха — бабушка жены моего среднего брата. Она тоже что-то знала, так говорили люди и обходили ее с опаской: не дай Бог взглянет не так.
—Сеня!— говорил не раз мне брат Александр, — ты знаешь, почему я еще живу со своей женой? Давно бы бросил, сколько раз у нас все шло к разводу, но ее проклятая бабка — колдунья чертова, что-то пошушукает и мы снова вместе — не разлей вода.
Булиха — говорили, делала на водке. А мой брат до женитьбы ярый трезвенник как-то незаметно пристрастился к этому зелью. О нем пошел слух, что он не дурак выпить. Вокруг него стали кружить всякие собутыльники. Мать, как могла, старалась отогнать их, но они липли к Александру как мухи на мед. Разговоры матери с женой брата — ее звали Татьяной, ничего не давали. Речь этой самой Татьяны была простой:
—Надежда Кондратьевна,— обращалась она к свекрови, — выпивки вашего сына мне не мешают. Хочет пить, пусть пьет. Это его дело.
Что только ни делала мать, никакого толку, не было. Александр отдалялся, становился замкнутым и злым.
Петениха выручила, помогла. Мать с трудом затащила его к старушке. Он отнекивался, говорил матери:
—Да не пойду я к ней, что я у нее забыл?
Однажды мать догадалась, что сказать Александру:
—Саша, идем, я хочу, чтобы ты помог мне. — Она отвела его к Петенихе и попросила поправить забор. Брат все сделал. Старушка дала ему бутылку какого-то снадобья.
—Вот, возьми Саша! Это тебе за труды. Когда ты поссоришься с женой, и она потянет тебя к Булихе выпей три глотка, не больше. Все будет нормально. Да, только спрячь эту бутылку подальше от глаз Татьяны, где-нибудь в сарае.
Александр после сумел уйти от Татьяны. Он, когда однажды она попыталась его отвести к Булихе, украдкой приложился к бутылке с зельем Петенихи и сделал три больших глотка. Содержимое бутылки напомнило ему водку. Александр тут же почувствовал слабость и свалился на пол. Татьяна, пыталась его поднять, что только не делала: крутила уши, била по щекам, даже обливала водой, ничего не помогло. Идти Александр был не способен.
—Где ты так вдрызг набрался, — прокричала ему в самое ухо Татьяна и отправилась к бабушке сама.
Булиха перестала на Александра влиять. Он без труда развелся со своей женой. В бутылке оставалось еще прилично. Выливать ее содержимое Александр не стал, и когда его тянуло выпить, нет-нет да и прикладывался к ней. Снадобье Петенихи действовало на него уже совершенно иначе, чем прежде. Брат отказался от выпивок. Я ни раз наблюдал его неприятие к водке, когда, навещая родителей, привозил домой какую-нибудь заморскую бутылку и ставил ее на стол чтобы отпраздновать свой приезд. Александр уходил.
—Мне нужно… Я совсем забыл, — лепетал он и торопливо прятался за дверью.
Анастасия Ивановна удивлялась, как это Александр стал вдруг трезвенником. Ее сын Михаил в прошлом собутыльник моего брата и не думал о том, чтобы останавливаться.
—Может и мне,— говорила тетя Паша, — нужно сходить к Петенихе, попросить ее помочь Михаилу.
Прошло время, и она с сожалением обращалась к моей матери:
—Ах, как жалко умерла она, не успела я с ней поговорить.
Иногда я встречался с Михаилом. Он был солидным женатым мужчиной. У него росли двое сорванцов. Они были забавные ребята. Жена Михаила работала продавщицей. Жил он с семьей неподалеку в районном городишке и часто бывал на родине — в селе. Свою старшую сестру Ирину он не любил и открыто о том говорил:
—Сень, я, пьяница, но она еще хуже. Она гулящая — со всеми мужиками в селе переспала. Жалко Тимошку ее сына. Я его отцу написал. Может быть, он приедет, заберет парнишку.
Ирина после окончания школы одно время жила где-то далеко у родственников, в городе. Там она вышла замуж, но жить с мужем не смогла. Скоро приехала домой. Мне не было известно, что произошло. Но я не раз был свидетелем и слышал, как тетя Настя ругала ее:
—Я тебе за кого говорила, чтобы ты замуж вышла? А ты?
Ирина плаксиво отвечала:
—Он на меня даже не смотрел!
—Кто с ней будет жить?— влезал в разговор Тимофей Михайлович, — вылитая мать. Вот Людмила она совершенно другая. Бери ее Сеня, она будет тебе хорошей женой! А эта, — и он, бросал взгляд в сторону Ирины, — оторви и выброси.

Михаил был мужик что надо, но что-то у него не ладилось. Это было заметно. Ему бы жить да жить, а он постоянно копался, выискивал что-то такое в своем нутре, что доводило его до бешенства. Затем он впадал в состояние депрессии, напивался и долго мучился, пытаясь принять облик человека.
Мне было жалко товарища.
—Это он страдает от проклятия колдуна Сафронича, — говорили люди. Может, так оно и было. Я, словам такого рода не придавал значения, правда, до тех пор, пока снова не встретился с Михаилом.
Наша встреча произошла на ярмарке. В селе их было немного в начале лета, в конце, перед новым годом и ранней весной. Я любил ярмарки. Они мне были памятны с детства. Отец и мать часто оставляли нас детей дома, если брали с собою, то это только в тех случаях, когда готовили к школе. Купить нам одежду и обувь без примерки было нельзя. Баловали нас на ярмарке печатными пряниками в форме птиц, различных зверей и красными «петушками» на палочках.

На ярмарку я отправился вместе с дочерью. У меня было желание купить Светику что-нибудь необычное, такое чего не было у нас в городе.
Я, держа за руку дочку, блуждал среди торговых рядов, пока неожиданно не столкнулся с братьями — Александром и Василием. Младший брат был с женой. Они пришли на ярмарку очень рано и уже сделали необходимые покупки. Я примкнул к ним. Александр слегка толканул меня в бок:
—Сень, хочешь Михаила увидеть.
Я согласился, кивнув головой.
Народу на ярмарке было уже не много. Машины разъезжались. Оставались торговать самые стойкие и те, у которых товар оказался не востребованным. Мы подошли к палатке. Внешне она ни чем не отличалась от других.
Александр, улыбнувшись, обратился к худощавой изможденной женщине:
—Маша, а где Михаил? Он ведь с тобой был.
—Хозяин что ли?
—Да, хозяин!
—Здесь, при мне. Загляни за прилавок. — Александр свесился над деревянным заграждением, я тоже и мы увидели, валявшегося в траве друга.
—Пьяный? — спросил Василий.
—Да! — подтвердила Маша. — Вымотал он меня, хоть вешайся. Вот ты, обратилась она к Александру, образумился, не пьешь и правильно делаешь. Водка до добра не доведет.
Вечером мать сказала:
—Тетя Настя сегодня не придет. Я заходила к ней. Старший сын гостит — пьяный на полу лежит доска-доской. Его жена с магазином приезжала, торговать, детей забрала с собой, а вот мужа оставила.
На следующий день я сходил в гости к Михаилу. Он похмелялся. За столом кроме моего товарища сидела тетя Настя и Людмила. Мой друг пил один. Они завтракали.
Михаил тут же усадил меня за стол и принялся угощать.
—Давай Сеня выпьем за Григория, помянем!
Я отказаться не смог, неудобно было, взял предложенный другом стакан и выпил его. Обстановка в доме не располагала к разговорам. У меня не было желания сидеть долго за столом. Соблюдя приличия, я, улучив момент, поднялся, чтобы уйти.
Михаил тут же схватил меня за руку:
—Куда ты?
Бутылка, стоящая на столе была пуста лишь на половину. Михаил непременно хотел, чтобы мы ее допили. Однако я, поднявшись из-за стола, садиться уже не собирался.
Я долго хлопал друга по плечу, жал ему руку. Мои манипуляции оказали на него непонятное действие. На миг он словно протрезвел и показался мне прежним Михаилом, которого я знал в детстве.
Вырвавшись из его рук, я пошел к двери. Следом за мной вышла Людмила. Она захотела меня проводить. Отбросив назад, лезущие в глаза длинные темные волосы, Шувара сказала мне:
—Я бросила работу. Надоело мне жить на чужбине, хочу найти что-нибудь поближе к дому, а как ты поживаешь?
—Да ничего, нормально! Вот приехал с дочкой в отпуск. — После я, конечно, сожалел, что проболтался, нужно было ничего про Светика не говорить. Правда, о ней Людмиле могла сказать тетя Настя, ее мать.

Людмила внесла в мою жизнь некоторое разнообразие. Ее аура положительно действовала на меня, снимая напряженность, которую всегда изливала в наш дом ее мать Анастасия Ивановна. Порой, как это не странно, но мне хотелось ее видеть снова и снова.
Однажды я не удержался и, хоть знал ответ, спросил:
—Люда, ты замуж собираешься? — и услышал:
—Пока нет, и не знаю, когда это может случиться. Не берет никто! — вздохнула она и как-то по-особому, с грустью посмотрела на меня.
Я думал она поделиться, расскажет мне о том, какой у нее хороший парень. Но ничего подобного не произошло. Возможно, у Шувары никого не было.
Бывали случаи, когда я, увидев в доме Людмилу, пугался ее. Это происходило из-за того, что я не мог обезопасить свою дочку. Спокойно я мог вести себя с Шуварой тогда, когда, например, рука дочки находилась в моей руке, или же если Светик была далеко от нее.
Близость Людмилы подтолкнула меня обратиться к отцу Владимиру Ивановичу. Я хоть и испытывал неудобство, но решил расспросить у него о проклятии семьи Шувар. Для этого я рассказал отцу подробно, ничего не скрывая о болезни Светика. Рассказ отца потряс.
Мы присели на бревна. Он достал сигаретку, прикурил ее и, поправив кепку, начал говорить.
Я думал, что он о проклятии Сафронича знает больше чем кто-либо другой, но рассказ его был не многословным.
—Вот на этом месте, где мы с тобой сейчас пилим дрова, стоял дом. В нем доживал свой век Сафронич,— отец помолчал, неторопливо выпустил изо рта дым. Он курил часто и помногу. Находил в этом какое-то успокоение. Курение помогало ему сосредоточиться. Отец с трудом выдерживал урок, когда работал в школе. И обычно вместе со старшеклассниками бежал посмолить сигаретку. Правда, он бежал в одну сторону, а они в другую.
—Этот дом не был его. Он Сафроничу остался от родителей,— продолжил свой рассказ отец. — У него был дворец. Его во время раскулачивания отправили вместе с женой на выселку в Сибирь. Пропадал он там лет двадцать, прежде чем снова появился в селе. Жена его не выдержала тяжелых условий, умерла.
Перед тем, как состоялся суд, Сафронич разбросал своих сыновей (они у него уже были взрослыми), отправив их к родственникам. Сыновей разыскивать не стали. Они обосновались где-то в Ленинграде или как там этот город сейчас называется?
—Санкт-Петербург!— ответил я.
—Да, точно, Санкт-Петербург,— повторил отец.
—От дома Сафронича — дворца ничего не осталось. Я его разбирал вместе с дядей Тимофеем, Малеем, Буравцом ты их знаешь, и еще было несколько человек. Усадьба у Сафронича была знатная. Богач был. Жил обособлено. Сейчас таких людей называют фермерами. Дом его состоял из полуподвального каменного помещения и верхней деревянной надстройки. Крыша была железная.

Я помнил наш старый дом. У него крыша была из соломы. Он часто тек, когда над селом гремели грозы и шли ливни. Мать подставляла тазы, ведра и прочую посуду, собирая в них воду.
—Так вот этот здоровенный дом, когда Сафронича забрали, через месяц-другой было не узнать — растащили. Правда, одно время мародеров гоняли, но потом началась война, и о доме никто уже не заботился.
Мы разбирали его останки. Он мешал при обработке земли тракторами. Затем, когда дом полностью убрали, проблем с пахотой не стало.
Работа заняла не одну неделю. На обед мы ходили домой, а Тимофей Михайлович, тогда просто Тима ел тут же на развалинах. Так вот он когда рядом никого не было, раскопал горшок с богатством Сафронича. Этот самый горшок хранился в фундаменте печки. Ему бы после нужно было это место, где было спрятано золото обвалить, а он дурак оставил все как было. Мы с обеда пришли и сразу же увидели. Мужики те, кто был постарше, стали не него напирать. Однако Шувара оказался стойким. Ничего ни кому не дал.
О проклятии отец также как и я только слышал. Сафронич, когда вернулся из выселки обошел всех кто участвовал в работах по разборке дома. Побывал он и у отца — расспрашивал о том горшке. Владимир Иванович что знал, то и рассказал. Кто-то из соседей Шувары говорил, что старик был и у него. Христом Богом просил отдать:
—Это ведь не твое добро. Я его нажил.
После Сафронич соглашался даже на половину, но дядя Тимофей не отдал.
—Какой еще клад? Я ничего не знаю. Да там и не было ничего, в твоем горшке. Проращенное зерно.
В заключение отец сказал:
—Обманывал Тимофей Михайлович. Я думаю, что все несчастья в семье Шувар, наверняка как-то связаны с проклятьем Сафронича. Вот так! Ну, а теперь давай работать и Владимир Иванович поднялся. Я тоже встал.
—Да,— остановил он меня на какое-то мгновение, — о Людмиле не думай плохо. Ты, мне Сеня напоминаешь чем-то Сафронича — он мой троюродный дядя. Люди не зря о нем болтали. Старик что-то такое знал. Куда там Петенихе или Булихе. Возможно, и тебе что-то от него передалось.

Елена, моя жена часто беспокоилась, звонила нам, ей не терпелось знать подробности пребывания Светика в селе. Я был немногословен. Обо мне она сказала:
—Сеня ты как слон, киваешь головой, толком ничего не рассказываешь.
Отпуск мой быстро закончился. В Москву я уехал со спокойным сердцем. А осенью, выбрав время, я поехал к родителям и забрал Светика домой.
В детский сад дочка пошла легко. Никаких конфликтов не было. Правда, пришлось с ней немного побеседовать, рассказать ей о ребятах, с которыми она играла — о Жене Свистуновой, Лене Горшковой, Кирилле Абашевом.

5
Время, проведенное в селе у моих родителей, девочке запомнилось. Она, стоило мне только сказать ей, что я иду звонить по телефону дедушке и бабушке, тут же бежала следом. Светик непременно хотела с ними поговорить.
Мать как я и ожидал, выздоровела.
—Сеня,— сказала она мне, — это только благодаря тебе. Ты меня вылечил. — Я не соглашался, всячески противился. Мне не хотелось верить — чего такого особенного могло быть в моих словах-пожеланиях здоровья, благополучия, счастья — родителям, братьям, сестре, жене, дочери. Я их по обыкновению мысленно произносил каждый вечер, перед тем как заснуть. Делаю это и сейчас. Однако, ничего колдовского, таинственного в своих действиях не вижу. Переубедить мать Надежду Кондратьевну мне так и не удалось.
Меня испугали ее слова о Анастасии Ивановне Шуваре.
—Сеня ты себе представить не можешь. Чем я крепче становлюсь, тем слабее тетка Настя.
Наблюдения матери мне издалека казались не существенными. Правда, когда я однажды снова приехал в отпуск домой то ужаснулся.

Лето, которое я провел с дочерью, дало свои плоды: Светик теперь отдыхать в городе не желала. Однажды я с трудом уговорил ее отправиться в санаторий.
Врач, когда наше пребывание подходило к концу, сказала мне:
—У вашей дочери все нормально, можете ее снимать с учета.
Однако жена решила перестраховаться:
—Пусть еще год-два побудет под наблюдением врача. — Я согласился, ведь дочка собиралась в школу и трудности, которые ее ждали, могли как-то повлиять на здоровье девочки. Однако все обошлось. Мысли о сглазе, проклятии семьи Шувар быстро выветрились у меня из головы. О Людмиле я также не вспоминал. У нее была своя жизнь у меня своя.
Однажды мать, соскучившись по внучке, приехала к нам на зимние каникулы.
—Сеня, тетку Настю разбил паралич,— сказала она,— лежит доска-доской. Ничего не понимает. Только таращит глаза. В рот тянет тряпки, бумажки — все, что попадется под руку.
Анастасия Ивановна была крестной моей жене, и Елена пожалела ее. Я тоже не остался безучастным. Сказал матери пусть Людмила, если нужны какие-нибудь лекарства, сообщит мне, я здесь в Москве поищу.
Подняться с постели тетя Настя не смогла. Мой отец не раз пытался воздействовать на нее:
—А ну вставай! Что ты развалилась. Я согласен. Пошли в Сельский Совет распишемся? — Но Анастасия Ивановна кривила лицо. Мысли о замужестве, которые когда-то крепко сидели у нее в голове теперь были безрассудны. Кто она такая? Как смеет помышлять о родственнике Сафронича!
У моего отца Владимира Ивановича не было желания обидеть, поддеть тетю Настю. Он все это говорил лишь для того, чтобы вывести женщину из себя и заставить ее найти в себе силы подняться, но у Шувары уже не было сил.
Заботы о ней легли на плечи Людмилы. Старшая ее сестра Ирина отказалась. Михаил был пьяница, сам требовал ухода. Филипп, как его обзывала Анастасия Ивановна: «наркоман проклятый» пытался одно время помогать своей сестре, но его помощь была кратковременной, у него не хватало терпения.
Работа у меня занимала много времени. У родителей я бывал нечасто лишь в том случае, когда дни праздников сливались с выходными днями или же когда у меня накапливались отгулы. Отпуск, который я получал раз в год, просто был вынужден проводить на родине — в селе: моя дочь Светик поднимала крик, лишь только я начинал заговаривать о путевке в Дом отдыха или же в санаторий.
—Папа, тебе же врач сказала, — у меня все нормально! Незачем нам больше ездить лечиться. Я хочу снова поехать к бабе Наде и деду Володе.
Слова дочери были убедительны, и мне отказать ей было трудно. Жена тоже была вынуждена проводить отпуск вместе со Светиком. Чтобы больше времени находиться рядом с ребенком мы с Еленой отдыхали врозь, подменяя друг друга.
Людмила проживала в том же городе, где и ее брат Михаил. Он помог устроиться ей на какой-то завод. Она получила жилье — небольшую комнату в коммунальной квартире. Когда ее мать разбил паралич, Людмила с завода ушла. На зиму она забирала Анастасию Ивановну к себе в город, а на лето они снова поселялись в деревянном, добротном доме, выстроенным Тимофеем Михайловичем.
Я давно не видел Людмилу, наверное, с того самого момента, когда после болезни Светика гостил у родителей. С ее братом Михаилом я встречался и не раз. Он оставался все таким же, не менялся, даже когда был трезвым. Всклоченные волосы, мутный взгляд, под глазами мешки, щеки оплывшие — все в нем отталкивало. Домой он ехал, чтобы встретится с друзьями и напиться.
В детстве мой друг боялся матери: она на него кричала за любой проступок беспощадно колотила. Михаил не раз убегал из дома. Когда он раздался в плечах, стал на голову выше Анастасии Ивановны, она перестала поднимать на него руку, но читать нотации и клясть сына не забывала. Нагрузившись водкой, Михаил отмахивался от нее, как от мухи:
—Да не жужжи ты, хватит, — затем он падал там, где стоял и через минуту, другую раздавался его громкий храп. Тетя Настя, после того как сын засыпал, давала себе волю. Как она набрасывалась. Чего только не говорила, иногда даже пинала Михаила ногой.
Мой друг был пьяницей, самым настоящим: его ничто не могло остановить, когда требовался стакан водки, особенно если это касалось опохмелки. Порой, если Анастасия Ивановна этого не понимала, он срывал с окон шторы, брал с комода и бил посуду, словом вытворял все что хотел. Сунув в руку сына подачку — деньги, Анастасия Ивановна кричала:
—Иди, ты мне не сын. Оставь меня в покое. Убирайся к себе, у тебя есть жена, дети. Вот и катись к ним!
Михаил уезжал и месяц-два не появлялся.
Роль матери, после того как она слегла, стала выполнять Людмила. Теперь она давала брату деньги, чтобы он мог опохмелиться, теперь она ругала его и кляла. Если были проблемы с деньгами он, чтобы выбить их кричал сестре:
—А ты сходи, отнеси какую-нибудь побрякушку Сафронича в ломбард.

Я не узнал Людмилу, когда однажды увидел ее на улице села. Она спешила в магазин за продуктами, оставив мать на Филиппа.
Что-то в ней было страшное, заставившее меня содрогнуться. Она уже не была той девушкой, которая мне нравилась. Горе, постигшее ее семью, лишило Людмилу привлекательности. Я представить себе не мог, что когда-то хотел на ней жениться.
Моя мать жалела ее и всячески пыталась помочь. Порой, когда Людмила появлялась в доме родителей, я не раз слышал, как Надежда Кондратьевна говорила ей:
—Люда, если ты так будешь относиться к себе, то скоро некому будет ухаживать за матерью. Посмотри на себя, на кого ты похожа. Тебе нужно пусть нечасто, но оставлять ее на Филиппа, на сестру, ты совсем забыла об Ирине. Нагружай их. Да и Михаил мог бы побыть с матерью, не развалился бы.
—Ну, как же я могу тетя Надя?
—А я тебе подскажу как!— и Надежда Кондратьевна распалившись долго объясняла, что Людмиле нужно сделать.
Жалея Людмилу, мать не раз набрасывалась то на Филиппа, то на Михаила, если тот появлялся в селе. Старшей сестре Людмилы — Ирине тоже доставалось от нее.
—Посмотри на свою сестру,— говорила она Ирине, — кожа да кости, на кого она похожа. Вы должны помогать ей и радоваться, что Людмила взяла на себя заботы о матери, а вы что делаете, совсем отвернулись от нее?
Но слова моей матери Надежды Кондратьевны положения не меняли. Все оставалось по-прежнему. Помощь Людмиле со стороны братьев и сестры была мизерной.

Однажды мать, сунув ведро — мне большое, а моей дочери совсем маленькое — повела нас в лес за ягодами.
—Что вы все дома, да дома сидите. Малины видимо-невидимо. Люди только успевают носить.
Не знаю, как она сумела убедить Людмилу, но она тоже пошла вместе с нами. С тетей Настей остался Филипп.
Мать не сказала нам, в какой мы пойдём лес. Я понял это тогда, когда мы вышли за село и стали огибать болото.
—Мам, а ты куда нас ведешь, никак в Сафроничев лес?— спросил я.
Людмила после моих слов вздрогнула и неожиданно расхотела идти за ягодами. Однако мать не стала ждать от нее, когда она откажется совсем, и сказала:
—Нас, если мы пойдем в другой лес, не поймут. В Сафроничевом лесу малины видимо-невидимо.
Людмиле ни чего не оставалось делать, как согласиться с ней.
Лес находился недалеко. Раньше я любил собирать ягоды. Решил, и сейчас показать класс. Мне хотелось удивить всех, особенно Людмилу, я представлял, как она заглянет в мое ведро и ахнет.
—Тетя Надя! Тетя Надя! Посмотрите сколько у Сени ягод!
Но, чтобы мое намерение осуществилось, нужно было изрядно поработать. Для этого я забирался в самые дебри кустарника. Малина довольно больно кололась. На мне были одеты штаны из грубого материала, рубашка и легкая из «плащевки» куртка.
На дочке был костюмчик из джинсовой ткани. Моя мать и Людмила были похожи на таджичек: помимо платьев они натянули на себя еще и штаны.
В поисках малинника Шувара вначале находилась поблизости около моей матери и Светика, но скоро она увлеклась. Первые ягоды, упавшие на дно ведра раззадорили ее. Людмиле тоже захотелось всех удивить. В детстве она была заядлой сборщицей ягод.
Пробираясь в лес все глубже и глубже я торопливо срывал и бросал в ведро малину. Скоро от большого количества ягод дно ведра скрылось. Шувара следовала за мной, не отставала. Какое-то время я наблюдал за ней, но затем выпустил из вида. Она предстала передо мной неожиданно. Вначале я услышал ее голос, а затем уже увидел саму Людмилу:
—Сеня, я взяла с собой фартук, но так и не повязала его. Боюсь испачкаться. Помоги мне, я одна не справлюсь, — и она, набросив на шею фартук, повернулась ко мне. Я, обхватив ее за талию, попытался завязать лямки, но мне почему-то это не удавалось: руки у меня стали дрожать, я напрягся. Людмила повернулась ко мне лицом и обняла меня. Я потянулся к ней. Она буквально набросилась на меня и стала всего целовать:
—Сеня! Ты знаешь, должен знать! Я люблю тебя, давно люблю. Меня к тебе толкала моя мать. Но я не могла. Думаешь, она не была у Петенихи? Была! Она ей нагадала, что если кто-то из нашей семьи породниться…— Людмила замолчала, затем, глотнув со всхлипом воздух, продолжила, — словом проклятие Сафронича спадет. Я не хотела любить тебя по указке матери. Наверное, я дура? Да! Ты так сейчас думаешь?
—Нет, что ты! Нет! — воскликнул я. — Возвратить уже ничего нельзя. Что есть, то есть. Я бы хотела иметь от тебя ребеночка, ну такого как Светик, — прошептала еле слышно Людмила. — Как я завидую твоей Елене. Полгода назад я перенесла операцию. Ты знаешь, тебе мать или еще кто-нибудь из наших — непременно рассказали? Я не могу иметь детей!
Я стоял как в тумане. Мои руки обнимали Людмилу, прижимали к телу. Я чувствовал ее всю, но мой мозг был пассивен. Завязать фартук я так и не смог. Его закрепила на поясе Людмилы моя мать. Шувара едва заслышав шум, раздвигаемого малинника, вдруг отскочила от меня. И, конечно, вовремя.
—А вот вы где? — услышал я голос матери. — Ну-ка показывайте, много набрали малины!
Заглянув в ведро, мать похвалила меня.
—Однако, — сказала она, бросив взгляд в ведро Людмилы, — ты Сеня немного отстаешь!
Лицо дочки было все испачкано. Она улыбалась.
—Посмотрите, посмотрите, сколько у меня ягод.
Я заглянул, дно ее ведра было едва заполнено, но Светик была довольна.
—Да у тебя ягод много, очень даже!— сказал я дочери и улыбнулся. Она обрадовалась и сообщила:
—Я наберу полное ведро, вот увидите.
Скоро ведра были доверху заполнены малиной, и мы отправились домой.
Обратная дорога лежала через поле. На нем когда-то островком выделялась усадьба Сафронича. Когда его дом разобрали, он этот островок сузился, но все еще оставался — ни кто не хотел рубить яблоневый сад. Деревья постарели, стали падать и усадьба была окончательно разорена.
Идти было не удобно. На поле росла кукуруза. Хотя ее и скосили на корм скоту, но нам под ноги попадались торчащие из-под земли жесткие высохшие стебли.
Я постоянно наталкивался на них. Разговор, состоявшийся с Людмилой в лесу, заставлял меня иначе смотреть на нее. Поблекшая от невзгод — она все еще тянула меня к себе. Не знаю чем, но тянула. Слова Шувары меня выбили из колеи. Многое из того, чего я не понимал, стало для меня ясным только теперь.
Каким бы не был смешным роман тети Насти с моим отцом, но он был одним из шагов Шувары. Даже поездка Ирины, сестры Людмилы оказалась неслучайной. Как после я выяснил, Сафронич оставил дяде Тимофею адрес своего старшего сына: он надеялся, что тот опомнится и исправит положение. Ирина в городе бегала за внуком Сафронича — все делала, чтобы породниться. Однако ей это не удалось. Выполнить наказ матери она не смогла.
Людмила любила меня. Тетя Настя хотела использовать ее любовь и, видя, что я заглядываюсь на нее, толкала дочь в мои объятья. Она же сторонилась меня, избегала из-за боязни, что наша любовь по воле матери может быть опошлена.
Тетя Настя пыталась использовать не только меня, но и моих братьев. Особенно рьяно она однажды набросилась на Василия. Случилось это, когда ее старшая дочь пошла по рукам. Анастасия Ивановна, останавливая жену Василия, где-нибудь в магазине, говорила ей:
—Ах, как тебе повезло. Моя Ирина не может нахвалиться твоим мужем. Ты просто счастливая,— и после, развернувшись, быстро уходила.
Что могла думать после таких слов молодая женщина?
Их союз спасло рождение ребенка. Только тогда тетя Настя отстала.
Брат Александр, когда был уже разведен, чтобы отбиться от тети Насти напомнил ей о проклятии Сафронича. Она отстала от него.

6
О своем родственнике Артеме, за которым «охотилась» Ирина, сестра Людмилы Шувары я узнал случайно. Старые дела, касавшиеся его отца и через него Сафронича — деда, вынудили Артема, приехать вначале в село, где он познакомился с моим отцом и матерью, а затем уже и с моей семьей.
Мой отец Владимир Иванович редко звонил по телефону. Подняв трубку, и услышав его голос, я был несколько удивлен.
—Сеня, встречай нашего родственника. Объявился. Сто лет о нем ничего не было слышно и вот нате, пожаловал. Ну да ладно. Он ищет своего дядю. Архивы находятся все в Москве. Ему нужно на время жилье. Помоги ему.
Я согласился. Рано утром съездил на вокзал и встретил Артема. Мы довольно быстро сошлись. Жене мой родственник тоже понравился. Светик в нем души не чаяла. Наверное, это было связано с тем, что он относился к ней как к взрослой.
Артем прожил у нас более недели. Его поиски были безуспешны. Я успокаивал Артема и говорил, что все будет хорошо.
Уже перед самим отъездом мы разговорились. Артем, укладывая сумки, достал какие-то черепки от разбитого горшка.
—Сеня, я не знаю, что мне с ними делать. Это, хранилось у отца. Он когда умирал, передал их мне.
Я посмотрел на черепки и заинтересовался: уж не те ли это останки от горшка, в котором Сафронич хранил свой клад.
Своим открытием я поделился с Артемом.
—Не знаю,— сказал он, — но если это так, то забери их, быть может, ты что-то изменишь в судьбе Шувар. Владимир Иванович твой отец мне кое-что рассказал о проклятии. Дело уже прошлое. Мне жалко их, особенно Людмилу, — и он сунул мне черепки. — Помоги! Хорошо!
—Артем, будь, уверен, я помогу, но перед тем как уехать оставь нам свой адрес. Вдруг мне станет что-то известно о твоем дяде, куда я тогда перешлю информацию.
—Хорошо Сеня! Дай бумагу я запишу.
Елена нашла ему чистый тетрадный лист и ручку. Артем записал свой адрес и протянул его мне. Я свернул листок и сунул в карман.
Тот листок я развернул, когда Артем уже уехал.
—Лена, посмотри! У него фамилия, как твоя девичья, может не зря, тетя Настя говорила, что мы с тобой похожи. Уж не родственники мы?
—Перестань. Муж и жена должны быть родственниками.

Прошел месяц может быть чуть больше. Мне не терпелось съездить к родителям. Я хотел увидеть Людмилу, пока она еще жила в селе и не перебралась вместе с матерью на свою зимнюю квартиру — в районный городок.
Лицо Людмилы, когда я увидел ее, вспыхнуло улыбкой. Правда, на миг. Ей, было тяжело управляться с матерью, для этого требовалось недюжинное здоровье, а его у Шувары уже не было. Я отдал ей черепки.
—Люда, возьми их, и время от времени бери в руки. Говори сама себе, что все будет хорошо.
—Что мне делать Сеня с остатками добра Сафронича? Мне нужно отдать его?
—Успокойся, ничего не нужно отдавать!
Я думаю жизнь твоя измениться. Тебе станет лучше. Ты этого должна будешь захотеть.
Когда я прощался с Людмилой, она крепко прижалась ко мне, и резко поцеловав, прошептала:
—Спасибо тебе Сеня, я тебя не забуду!
То, что жизнь у нее изменилась, мне стало известно совсем недавно. Сестра Анна ездила навестить родителей. Несколько дней она провела у своей подруги. Возвращаясь, домой в Сибирь, Анна остановилась у нас в Москве. Я не выдержал и тут же поинтересовался:
—Ну, как там Людмила?
—Знаешь, Сеня, Люду не узнать. В ней появилась сила. Она уже не проклинает свою жизнь, как это было раньше.

Петр Сосновский,
Москва, 2002г.