«МЕРТВЫЕ ДУШИ»

(КНИГА ВТОРАЯ)

 

ЭПИГРАФ

Россия! Ты мое отечество,

хоть многие сейчас как иностранцы;

моя душа от горя мечется

в твоем, судьбой искромсанном пространстве.

Жизнь не спокойна, гибнет твой народ―

Ребенка крик стал редок у купели,

Темнее небо, ниже его свод―

заботы только лишь о бренном теле.

Ну а душа? Желает широты,

многоголосия веселых песен

о светлом будущем, но нет мечты

и оттого мир несказанно тесен

и оттого я в жизни сам не свой,

мирскими занят ― мелкими делами

и о стране не думаю родной,

а ей торгуют где-то за морями.

Россия сделай, сделай что-нибудь!

Найди безумца, пусть он нами правит,

Нет сил стоять, нам нужно снова в путь

К мечте навстречу ― гибели иль славе.

Россия! Ты мое отечество,

Хоть многие сейчас как иностранцы;

Моя душа от горя мечется

В твоем, судьбой искромсанном пространстве!

1991г.

 

 

1

         Желания возвращаться из Щурово ― малой родины, в Москву у меня не было. Оно и понятно ― лето, работы в усадьбе много, не переделать. Я, не Иван Сергеевич Тургенев, у которого было пять тысяч душ и не Федор Михайлович Достоевский у него хоть какая-то прислуга, но имелась. А у меня одни руки. Однако, мне пришлось все бросить и отправиться в дорогу ― уговорили женщины. Причем я поехал не на своей «Ласточке», а на поезде и что интересно ― в качестве сопровождающего Валентины Максимовны ― жены брата Федора Владимировича, Натальи Алексеевны ― матери погибшего в ДТП Коколева Алексея Григорьевича моего подопечного из второго уровня существования, а также их малолетних внуков Саньки и Алешеньки. Дети явились основной причиной моей поездки. Должен же­ находиться рядом, хотя бы один мужчина способный, в случае необходимости, защитить эту странную компанию от пьяниц в поезде.  Их много ездит на заработки в столицу. Не зря состав из двадцати двух, а то и двадцати трех вагонов называют «пьяным». Народ в нем напивается порой до поросячьего визга и куролесит ― не хочет сидеть спокойно. Казалось бы, женщине проводнику вызвать полицию и высадить таких пассажиров на станции, пусть идут пешком, так нет же, еще и прячет, жалко. Дома есть свой пьянчужка. Этот хоть на заработки ездит, что-то да привозит в семью. А того самой приходится кормить.

Алешеньку, Наталья Алексеевна везла на новое место жительства ― в столицу, Саньке было выделено в детском саду место, и потерять его Владислав с женой Антониной не желали.

―Пусть закрепиться тогда можно будет снова съездить к бабушке и дедушке в Щурово, ― сказал в телефонном разговоре капитан полиции Владислав своим родителям и был прав.

В районном городке Климовке я отправился на вокзал, в кассу, мельком мне попался на глаза Олег ― бывший работник Коколева, а теперь уже моего зятя Юрия Александровича. Он промелькнул и исчез. Я так понял, взял билет и пошел на улицу ожидать прихода поезда. Мужик ехал в Москву на заработки.

Я отстоял очередь в кассу и взял билеты в плацкартный вагон на всю компанию. Особого выбора я не имел, даже, несмотря на то, что станция была начальной или конечной в зависимости, откуда считать и билетов должно быть навалом, выбирай, сколько и какой хочешь, но не тут-то было, в продажу их пускалось определенное количество и не самые лучшие. Что еще было противно сознавать, что цены все независимо от купленного места, например, наверху или же внизу, на боковой полке, рядом у туалета ― одинаковы и часто расторопные парни, и девушки выбирали, конечно же, самые хорошие места, лишая детей и пожилых пассажиров нижних полок. Дай на плохие места цену пониже, и вот они бы беспрекословно брали их, а так я однажды наблюдал интересную картину, как одна старушка пыталась забраться наверх. Социализм кончился, люди перестроились, и никто уступать ей свое место не захотел. В общих вагонах при посадке у входа столпотворение: люди пытаются, показав билет проникнуть вовнутрь и занять вторые полки: ночью пусть и без матраца, но можно будет поспать, сидеть двенадцать часов утомительно. Их бы, эти вторые полки продавать пассажирам на дальние дистанции, не продают.

Места на поезд для нашей компании я взял в «разнобой» ― порядка не было, правда, в одном вагоне. Нам невольно пришлось разделиться: Валентина Максимовна с внуком пристроилась в одном купе, Наталья Алексеевна с Алешенькой в другом, а я между ними на боковой полке наверху. Ничего не поделаешь. Хорошо было то, что возня с детьми позволила нам не заметить, как прошло время, и мы рано утром оказались на Киевском вокзале. На платформе нас встретил улыбавшийся Юрий Александрович ― муж моей дочери. Звонила ему и договаривалась с ним Наталья Алексеевна, мой зять был как-никак ее доверенным лицом и заправлял фирмой Коколева. Домой он меня доставил после всех и тут же укатил на работу. Еще ему нужно было поспеть на занятия в институт, завидовать Юрию Александровичу не следовало.

Я поднялся на свой этаж, оказавшись в квартире, был встречен женой Светланой. Она собиралась на работу и как говорят в подобном случае: я поспел к чаю, затем проводил ее до двери и остался один.

От нечего делать я прошелся по комнатам, услышав с улицы звук, сработавшей сигнализации, выглянул в окно: небо хмурилось ― состояние предгрозовое, мелькнула мысль ― хорошо, что заставил Светлану прихватить зонтик. Дождь может на нее обрушиться, если не по дороге в школу, где она работала учительницей, то на обратном пути домой.

О пиликающей сигнализации я на время забыл, а затем, снова услышав повтор режущей уши мелодии, усмехнулся: нет необходимости беспокоиться ― моя машина стояла в Щурово, во дворе за железными воротами.

Дорога меня утомила: ночью с двумя детьми выспаться было невозможно, а тут еще Андрей Пельмин пытался меня вытащить на второй уровень существования: у него, видите ли, ко мне разговор.

Что интересно? Соединиться за всю долгую ночь нам так и не удалось. Постоянно мешали какие-то крики: «ОГО-ГО-О! А ну залетные! Давай вперед!» ― ну и другое что-то в этом роде

Я, сделав «круг почета», не разбирая постель, прилег на кровать, отдохнуть. Глаза сами собой закрылись. Не знаю, сколько времени я спал или же если не спал, то находился в забытьи, но скоро до меня донесся знакомый голос наставника Ивана Сергеевича Тургенева:

―Семен Владимирович, я бы хотел с вами встретиться, на этой самой башне, однажды вами построенной, как вы ее там называете, ах-х да ― «Останкинской». У меня одно важное дело нетерпящее промедления. ― Я внял словам писателя и тут же отправился навстречу, находясь при этом под впечатлением от произошедшего события в Щурово: Наталья Алексеевна неожиданно для себя нашла внука, ― обрела смысл жизни. Что это так, я понял из реакции женщины, она, когда Юрий Александрович, высаживал их у дома, и неожиданно заикнулся о своих планах на день, в ответ лишь махнула рукой: «Ах, делайте что хотите, занимайтесь фирмой сами, мне сейчас не до того», ― и прижала свою кровинушку к себе.

На пути к «Останкинской башне» я, окутанный черным пространством, озаряемом сполохами молний, пересекся с Андреем Пельминым, однако, остановиться и завести с ним беседу не мог, но и взять его с собой тоже был не в состоянии, хотя он был бы славным оппонентом. На тот момент я знал: Иван Сергеевич ждет меня у лифтов, он не один и разговаривает с неизвестным пока мне человеком, называет его Мэтром, и я сам того не желая, слышу их разговор.

Мысли, высказанные незнакомцем о нас людях, реально существующих, ― первого уровня, наверняка бы заинтересовали Пельмина и вызвали желание подискутировать. Он умный человек, умеет­ говорить, я бы тоже к нему присоединился и с удовольствием поспорил с собеседником Ивана Сергеевича Тургенева, хотя бы по причине того, что он нас людей отчего-то разделил на два больших рода: мужской и женский, и сообщил: ― «одна из задач ― главная ― это репродуктивная». ― Здесь я с ним согласился, мне припомнились слова, произносимые священниками при венчании молодых: «плодитесь и размножайтесь», но Мэтр назвал и ― третий род, малочисленный, не тот, что встречается в грамматиках многих языков мира, так называемый средний. Этот род, о котором он помянул, отсутствует в библии, вот что меня задело, значит, он лишний, и появился после изгнания наших прародителей Адама и Евы из Эдема, то есть в наказание, а у Мэтра люди третьего рода оказывается, отчего-то особенные. Я с ним не согласен, ― не могут люди, имеющие отклонения быть особенными, тоже мне особенные, их впору пожалеть, из-за того, что они гермафродиты, трансвеститы, лесбиянки и прочие…, пожалеть и ничего более.

Правда, не знаю для кого горькая, а для кого нет, но они эти люди точно созданы не для гей парадов, других демонстраций своих особенных черт и не для извращенных утех друг с другом, как это отчего-то принято понимать в настоящее время, ― исключительно для Бога. Их следует признать и всего лишь. Их задача, не афишируя, тихо молиться Всевышнему за всех нас грешных и за себя тоже, причем неистово и рьяно до умопомрачения.

Я еще многое услышал, хватало и возмущенных слов от собеседника Ивана Сергеевича, но для меня это не имело какого-либо значения, до поры, до времени. Мэтр был человеком значимым и пришел неслучайно ― распорядиться судьбой Коколева Алексея Григорьевича и Козырь Оксаны Игоревны. Я, после того, когда определилась судьба их сына Алешеньки: Наталья Алексеевна признала мальчика, ― собирался в ближайшее время отправить молодых людей в рай, но не отправил, так как Федор Михайлович Достоевский мог в любой момент затребовать их к себе. Мне необходимо было свой этот шаг согласовать прежде с ним. Затянул, не согласовал и оттого возможно опоздал

Что еще?  Андрей Пельмин не зря стремился, искал со мной встречи, не зря.  Он хотел меня поторопить с принятием решения по моим подопечным.  А я, махнув в знак приветствия рукой, тут же расстался с ним.

―Будет время, ― крикнул я, ―  будет. Занят, во-о-о, ― показал рукой у горла, ― под завязку, так что извини товарищ. ― Мне не терпелось увидеть наставника и, конечно же, его собеседника, но увидеть Мэтра я не мог, так как пространство, то, которое он занимал, было осветлено до такой степени, что даже абрис его фигуры не фиксировался глазом. Он был из третьего уровня существования, у меня на этот счет не возникло никаких сомнений. Только вот что, находясь в отдалении, я слышал его голос наравне с голосом Ивана Сергеевича, а когда оказался рядом, был лишен этой возможности: невидимый Мэтр хотя и общался со мной, но исключительно через наставника. Понять, как это происходило, мне не удалось, но не в этом суть. Плохо то, что требования неизвестного посланца из третьего уровня не сразу до меня дошли, и я позволил распорядиться душами своих подопечных, как того ему хотелось. Они не попали в рай и не попали в ад, их этот странный собеседник Ивана Сергеевича отправил в реальный мир, ― откуда они и пришли.

Мне запомнилось, как я привел Ивана Сергеевича и его странного спутника в помещение к Алексею Григорьевичу и Оксане Игоревне на нужный этаж. Мои подопечные предстали перед нами лежащими рядом со сцепленными между собой руками. Этого и следовало ожидать ― молодая влюбленная пара, часто тянулась друг к дружке. Я не раз после прокручивал в голове, увиденную картину и пытался осмыслить, что бы произошло, если бы они были разъединены: находились на разных кроватях, возможно, маленького Алешеньку ждало другое будущее. Он бы получил душу только отца, а не дополнительно еще и матери. Но тогда мне было не до того, я был занят своими мыслями и беспрекословно выполнял требования человека с третьего уровня существования, выглядело это примерно так: ― Чего угодно вам, сударь? Ах, вы хотите, чтобы я сделал это, пожалуйста, нет проблем! И так далее.

До того, как отправиться в Щурово все, что от меня требовалось, было сделано. Иван Сергеевич Тургенев и неизвестный мне человек ― Мэтр, мной остались довольны. О том я понял после телефонного разговора с Валентиной Максимовной женой брата. Вначале она, извиняясь, сообщила мне, что не может составить компанию, ей обязательно нужно еще побыть в Москве, а затем отчего-то принялась меня выпроваживать:

―Ты, поезжай Сеня, не жди меня, работы тебе в Щурово полно, не переделать, а я к ярмарке обязательно приеду, ― и уже собралась положить трубку, как неожиданно воскликнула: ― Ах да, что я хотела тебе сообщить: мальчик Натальи Алексеевны вялый и хилый ― вдруг ожил, словно душу обрел… ― я, тут же оторопел: мне стала ясна причина такого приращения. ―Алло-алло, ― кричала женщина: ―Ну, что ты замолк! ― Я, чтобы проверить свои догадки назвал ей день произошедшего изменения. ― А ты откуда знаешь? ― тут же спросила Валентина. У меня не было желания влезать в ненужные подробности, поэтому я тут же спросил: ― Ну, что угадал с датой?

―Угадал! Может, еще и час назовешь? ― Продолжать разговор я не стал и тут же попрощался:

―Ну, ладно, до встречи на малой родине ― в Щурово ― и торопливо положив трубку, задумался ― это хорошо, что Алешенька ожил. Хорошо! ― и тут же переключился на другое событие: так значит, в Щурово ожидается ярмарка. Мне обязательно нужно найти время и посетить ее, давно я не бывал на подобных мероприятиях.

Раньше Щуровские ярмарки славились на всю округу. Что важно: на них приезжали люди, не только населявшие близлежащие деревни, села, города Брянской области, но даже из окрестных мест Украины и Белоруссии; до этих республик рукой подать ― километров пятнадцать не больше.

Теперь, с распадом нашей страны ― ярмарки стали не те. Правда, радует то, что незадолго до предательского акта на Мальте президента СССР Губачева и последующего подписания Беловежского соглашения правителем России Ециным, на границе трех республик, неожиданно соорудили монумент дружбы трех славянских народов. Раз в году, в последний выходной день июня к нему съезжаются русские, белорусы и украинцы. Праздник, который проводится у монумента, напоминает мне знакомые с детства ярмарки.

Ярмарки, были значимыми событиями в Щурово, что километровые столбики на дороге жизни сельчан. Их было пять в году. Летом две и по одной ярмарке ― осенью, зимой и весной. Мои земляки, в своих разговорах часто ссылаются на них, не зависимо от прямой необходимости в том. Речь порой могла идти, например, о поссорившихся друзьях-товарищах Иване Ивановиче, жившем на Сахаровке и Иване Никифоровиче, который имел усадьбу на Деменке. Что интересно, каждый из собеседников такого разговора изощрялся, как мог и старался обязательно приплести ярмарку, оттолкнуться от нее. Это считалось у жителей Щурово обычным делом:

―А, помнишь? ― талдычил один мужик другому, худому и «длинному», похожему на гусака, глядя на проезжавшего мимо на бричке объездчика Листаха, запряженной резвой лошадью: ― это все случилось на Маккавея!

―Да нет, ты что-то путаешь, ―  отвечал ему, не дослушав до конца речь, мужик фигурой потолще и ростом пониже.

―Ярмарка на Маккавея была в августе, так? ― услышав подтверждение, собеседник продолжал: ― А, сено я своей рябой корове купил на Козьму и Демьяна. Оно в это время года самое дешевое. Так вот это было в ноябре, понятно тебе. Ох, и драчка у них была.

―У кого? ― недоуменно спрашивал мужик, а затем, сообразив, или просто так лишь бы не толкаться на глазах у народа и закончить этот случайный разговор, торопливо соглашался: ― А-а-а, да точно, ― и друзья-товарищи, пожав на прощание руки, расходились в разные стороны, им совершенно было не до Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича.

Правда, все это уже в прошлом. Молоко, да и другие «чисто деревенские» продукты в Щурово норовят теперь привезти из города, потому что нет той рябой коровы, для которой когда-то мужик покупал на ярмарке сено, да и не только ее нет, но и других коров, пусть они были другой масти. Их от большого стада в двести голов, а то и более, в Щурово осталось пять-шесть и всего лишь.

 

Моей свояченице Валентине Максимовне было все равно, она, возможно и не собиралась на ярмарку, что нужно купит и в Москве, сказала просто так, отметив отрезок времени своего приезда.  Ну, опоздает женщина домой, ну и что из того, главное для нее помочь сыну и невестке, а мне, если я надумал побывать на ярмарке, нужно было торопиться.

Желания, неожиданно вспыхнув внутри меня, начали обуревать, подстегивать, и я крикнул сам себе, ― один был в квартире: «Ну что Семен Владимирович, в дорогу? ― В дорогу!».

О сколько раз мне приходилось выталкивать из себя эту фразу, выкрикивая ее громко-громко, произнося вслух, и еле слышно, шепотом. Да разве только я один говорил подобные слова?  Они, выскочив порой необоснованно из моего рта, взбадривали меня, что коня ставили на дыбы и я, назначив дату отъезда, готовился вначале морально, затем доставал с антресолей чемодан и кружил вокруг него, собирая вещи. Но, это еще ничего не значило, так как, у меня не было на руках билета, но стоило мне его только приобрести, и тогда уже не остановить.

Я помотался­ по стране: командировок хватало, ездил на автобусах, на поездах, летал на самолетах, а после приобретения автомобиля ― на своей «ласточке». Но это уже по Москве на работу и с работы, по магазинам.  А еще автомобилем я пользовался для поездок к матери в Щурово. Туда и обратно, в километрах― это более тысячи. Однажды, попав в ДТП, я побывал в городе Дятиново Брянской области. На более дальние расстояния я на машине никогда не ездил.

До Щурово, как и до Москвы, я был вынужден отправиться на поезде. Доехал ― не развалился. Ночь провел в беседе с Андреем Пельминым. Лишь только забрался на вторую полку и сомкнул глаза, как он тут как тут, все сделал, чтобы я не уклониться от встречи.

―Ну, как ты мог не позаботиться об Алексее Григорьевиче Коколеве и об Оксане-Игоревне Козырь? ― вдруг, ни с того ни сего, принялся отчитывать меня товарищ писатель. ― Зачем ты тянул время? Вот и получил! ― Я молчал, а что мне было говорить? Всему виной мое незнание. Да и он сам хорош, ввел меня в заблуждение, однажды рассказав о самом обычном способе формирования человеческой души. Это мне помешало, ― я не задумался о возможном многообразии вариантов. ― Минуту назад я чувствовал себя значимым, понимающим жизнь человеком. Ан, нет, я тля, микроба и то самая ничтожная…. ― мысли переполняли голову. Правда, корил я себя недолго: «Тоже мне проблема.  Ну, ошибся раз. Кто не ошибается? У самого, наверное, за плечами уйма оплошностей и ничего. Ему ― можно. А мне хоть на второй уровень существования и не показывайся. Ерунда какая-то ―вздор!

Шлея мне, что ли тогда под хвост попала: я не смог удержаться и пошел в наступление: «Формирование человеческой души происходит, благодаря определенным желаниям­ реально-существующих индивидуумов, особей женского и мужского пола, иначе матери и отца при участии других близких им людей, ― вот здесь, в виртуальном мире, где мы сейчас с тобой находимся. ― Это происходит задолго до появления ребенка на свет. Затем, душа при зарождении в утробе матери ребенка невидимыми нитями соединяется с телом и уже может увеличиваться, приобретать мощь от растущего и крепнущего с каждым годом организма», ― выдал я на одном дыхании, помолчал, затем, резко бросив взгляд на Пельмина, спросил: ― Это разве не твои слова, что я неправильно тебя цитирую, или может, в чем-то неточен?

―Да, это мои слова, ― писатель тут же изменил тон беседы, ― но я же сам не знал о том, что…. ― Я не дал ему договорить: ― Вот ты сам не знал, но ведь догадывался, иначе бы не укорял меня, так ведь?

―Да, догадывался, … ― согласился Андрей:  ― Однако в отличие от тебя, я пытался хоть как-то помешать случившемуся событию, ― задумался. Прошла вечность. Я потряс его за плечо. Пельмин пришел в себя, поднял голову и взглянул на меня. Товарища было не узнать: он весь светился, совершенно позабыв о том, что еще минуту назад обвинял меня во всех смертных грехах, принялся вдруг оправдывать: ― А знаешь, а знаешь Семен, может это и хорошо? Алексей Коколев и Оксана Козырь не должны были вот так вдруг несуразно погибнуть. Возможно, что-то черное вмешалось в судьбы этих молодых людей, и они при переселении на второй уровень существования невольно захватили с собой душу маленького Алешеньки и сгубили ее; после чего Мэтр ― незнакомец с третьего уровня снизошел и неслучайно вмешался в положение вещей. Неслучайно и переселение душ твоих подопечных в тело маленького Алешеньки. Мальчик, поглотив их, создаст что-то свое. Одного я не возьму в толк, что же это получается, человеческий ребенок, подобно компьютерному «железу» может быть физически исправным, функционировать и не иметь душу?

―Да, это вопрос! ― озабоченно выдавил я из себя. Сделал паузу и продолжил:― Правда, чему тут удивляться, на свете, немало ходит бездушных людей. Я их встречал и не один раз. Они, возможно, и тебе попадались, просто ты не обращал на них внимания…. Ладно, давай закончим этот разговор. ― Мой товарищ тоже был не сведущ во многих процессах, происходящих на втором уровне существования, а уж о третьем уровне и говорить не следует. На досуге необходимо будет поразмыслить, чего я достиг, потеряв души своих подопечных? Апартаменты, напоминающие больничную палату, это в них находились: Алексей Григорьевич Коколев и Оксана Игоревна Козырь для меня опустели, на Алешеньку я тоже не мог влиять в виртуальном мире, и работать с его душой, правда, я еще пока был властен над четой высокопоставленных в прошлом людей Гадаевых ― это над Тимуром Аркадиевичем и Антониной Павловной. Двадцатый­ и девятнадцатый этажи «Останкинской башни» были в их распоряжении, а значит соответственно и в моем.

Андрей Пельмин улыбнулся, вняв моим раздумьям, похлопал по плечу. Он готов был прекратить разговор, но я вдруг встрепенулся, было, отчего ― мне в голову пришли странные мысли:

―А хочешь, я тоже пофантазирую, какой могла быть судьба этой странно соединившейся парочки? ― спросил я у Пельмина и, не дождавшись его согласия, продолжил: ― Оксана Игоревна должна была перебраться с сыном на жительство в Москву, но уже в другом качестве ― жены Алексея Григорьевича Коколева.  Она, была очень умной женщиной, не зря закончила престижный вуз, помогла бы раскрутить фирму. Мать Оксаны Игоревны нашла бы себе место у младшей дочери в Фовичах, а дом она бы продала или же сдала государству: в Щурово работает программа по переселению жителей на земли незараженные радиацией. Там многие люди помешались на больших по местным меркам чернобыльских деньгах и все, что не упало, сдают, а то, что накренилось, ― подпирают и тоже сдают.

―Да, возможно так и было бы, ― ответил мне Пельмин, и его изображение замигало, пока вдруг не исчезло. Я вздрогнул, попытался продрать глаза, поезд подъезжал к станции. Небольшая заминка ― пауза, минут в пять, а может и больше, локомотив напрягся и резко рванул вагоны, так резко, что я снова провалился в забытье: передо мной снова стоял мой товарищ.

―Семен, ты можешь мне хоть что-то сказать о человеке с третьего уровня существования? ― Пельмин вздохнул: ―Не торопись, подумай, ты, наверняка, невольно его просканировал, что-то от него у тебя осталось? ― Он снова вздохнул: ―Ну, может не от него конкретно, но впечатления о нем Ивана Сергеевича тебе известны, ты же с ним в контакте, а? ― Я завис в размышлениях. Поезд еще не добрался до нужной мне станции: ― за окном красовался возведенный в последние годы советской власти вокзал города Клинцы, ткачи, которого в нищие двадцатые годы двадцатого столетия однажды подарили отрез на костюм Ильичу ― великому Ленину. Мне трудно было одарить своего товарища информацией интересной и мне. До районного городка Климовка ― конечной остановки, было чуть более часа езды. Думай, не хочу. И я думал, напрягая память. Прошло столетие, а может и больше:

―Знаешь, что я заметил? Отъезд этого человека ― Мэтра сопровождался особым звуком похожим на топот лошадей. Что я еще могу сказать: он, человек интересной судьбы, ― выдавил я из себя, остановился, и словно, отыскивая в когда-то давно прочитанной книге нужные слова, тяжело вздохнув, продолжил: ― Он не сразу появился на свет. Его родители сформировали душу, готовились стать мамой и папой, как ребенок ― это был мальчик, ― неожиданно умер. Умер и следующий за ним и тоже мальчик, а может и не мальчик. Эти тонкости я очень слабо ощущаю. Что еще? ― Остановился и продолжил: ― Мэтр рос слабым и хилым, его тоже ждала участь двух предыдущих ребят, но душа четвертого малыша, ― неожиданно отправившегося на тот свет брата, помогла ему выстоять. Он, поглотив ее, остался жить. Жизнь его была яркой и эмоциональной, но не длинной.

Пельмин исчез. Мои мысли с его исчезновением тоже иссякли, ― поезд стоял на конечной станции, и женщина проводница шла по вагону: до меня доносились ее тяжелые, усталые шаги, хотя я ее не видел.

―Все собираются и выходят, все выходят, ― выкрикивала она резко в проход вагона: ― Мы прибыли по месту назначения. Поезд дальше никуда не идет, никуда не идет….

 

У вокзала, их понастроили в советское время немало, огромных, больших и не очень, в районном городке Климовка было не людно, а внутри, возможно, и вообще никого. Это раньше здание в триста квадратных метров не пустовало. Мне в молодости многажды приходилось в нем дожидаться поезда, порой я даже ночевал на его скамейке, когда оказывался поздно и не успевал на Щуровский автобус: находящийся рядом автовокзал обычно на ночь закрывали, а сейчас и тот, и другой были не нужны. Для продажи билетов здание могло быть небольшим. Люди не так уж часто ездили и старались обходиться без него. Изменилось время, изменилось.

Меня встретил двоюродный брат Александр на выходе из вагона, проблем не было: я лишь только до отъезда из Москвы не поленился и позвонил ему.

Мы подали друг другу руки, крепко пожали. Александр не удержался и спросил:

―А как же Валентина, она, что не с тобой, осталась в Москве? ― посмотрел на меня, взял часть багажа ―большую сумку и указал в сторону стоящего у вокзала автомобиля, затем продолжил: ― Федор уже давно в ожидании, замучился почту за нее таскать, сам понимаешь у него работа офисная, а это значит отлучаться нельзя, нужно сидеть в четырех стенах на привязи, что та собака.

―Осталась, а что сделаешь? ― ответил я и, улыбнувшись, продолжил: ―  Думаю, для того, чтобы Федор, поскучав, более ценил ее. А еще он наверняка почту в свой обеденный перерыв развозит или же после работы. На «готовку»  времени нет. Сидит без разносолов, сам не в себе. От недоедания его уже мутит, так! ― Помолчал, а затем, забираясь в автомобиль, уже серьезно выложил: ― Она занята младшеньким внучком недавно родившимся, а Антонина бегает с Санькой по поликлиникам, собирает нужные справки в детский сад.  Я хотел, ее было подождать, но она сама вытолкала меня из Москвы, так что….

 

Добравшись до Шурово, я услышал от матери, что приехал удачно, очень скоро будет ярмарка.

― Хочу побывать, свозишь меня на машине, сама я уже не дойду, ноги стали не те, ― сказала мать и разъяснила: ― Часто болят. Давно уже топчусь у дома, и нигде более. Пора и в «свет» выбраться.

―А как давно я не был, ты даже не представляешь,― тут же сообщил я матери.  Сколько раз я хотел ее посетить. Что базар? Пустяк. ― Базары проходили каждую неделю по воскресеньям, их нельзя сравнивать с ярмарками. Ярмарки и есть ярмарки, тем более Щуровские. Правда, жизнь в стране за последние двадцать лет неузнаваемо изменилась, изменились и эти самые ярмарки. Покупатель будь он даже очень расторопным уже не сможет, как раньше, сбить цену на понравившийся товар, так как торговля идет не своим, в основном привозным «барахлом», а это значит или берешь, или уходи прочь, не мешай другим. Ушло ощущение праздника. Я, не раз о том слышал от своих бывших одноклассников и знакомых, оставшихся жить в Щурово, правда, сам судить о ярмарках не мог, так как однажды обосновался с семьей в Москве, и, как говорят, «в страну детства» ― к родителям, приезжал лишь на «красные дни», да порой на неделю-другую в отпуск.

Для меня долгое время попасть на ярмарку было почти невозможно, даже оформив, заслуженную пенсию я продолжал работать: изо дня в день ездил на заводик своего друга Юрия Александровича Шакина.

Но, обстоятельства изменились, он меня уволил, и не только меня, наверное, чтобы не обидно было «попросил уйти» и других коллег по научно-исследовательскому институту, усердно участвовавших в организации его фирмы и долгое время работавших на него. Остались считанные единицы. Правда, и их очередь на увольнение неотвратимо приближалась. Они тоже могли в любой момент оказаться за воротами. Я понимал, что Юрию Александровичу было проще находиться в кругу льстивых молодых, подающих надежды сотрудников, чем видеть изо дня в день своих престарелых товарищей, знающих его как «облупленного».

Шакин просто-напросто зазнался. И что плохо ― это его зазнайство свойственно не только ему лично, многих людям, возвысившимся над небольшими коллективами в два-три человека, над десятком, сотней, а то и над тысячами людей. Их зазнайство так и прет: из всех видимых и невидимых дыр. Известное дело, что эти вот самые бизнесмены ― люди в малиновых пиджаках здесь не случайны, дай им каждому по пистолету, будут чем-то похожи на комиссаров в кожанках, из далеких прошлых лет начала двадцатого века.

Мой бывший товарищ человек непростой, человек драйва, Юрий Александрович поймал волну и вот с наслаждением, отчаянно скользит по ней. Правда, до каких пор, вопрос.

Ну да ладно, просто я зол на него, меня задело то, что Шакин меня уволил. На поклон я не пошел, работу искал вначале через знакомых, затем отправился на биржу труда, какое-то время потолкался там, но все бес толку: пенсионеры оказались не нужны, да и не только они. Трудно мне было устроиться, однако я, забравшись «во всемирную паутину» подобно мухе все-таки зацепился, нашел для себя занятие по душе ― писателя. Правда, не в реальном мире, иначе бы крапал для сайтов заметки или же писал инструкции, меня ждала работа на второй ступени существования. Но писатель, он везде писатель.

Моим наставником по работе стал Иван Сергеевич Тургенев ― классик русской литературы. Благодаря ему и не только: ― Федору Михайловичу Достоевскому, Андрею Пельмину, Игорю Луканенко, Василию Голвачову я был принят в союз пишущей братии и обрел вес. Для желающих, узнать какой вес, достаточно взять мою первую книгу и почитать

Что меня прельщало: я мог работать во времени долго или же нет― по желанию, еще ―дистанционно, а значить, у меня не было необходимости держаться за Москву, иначе, отчего бы ко мне вдруг пришло чувство свободы. Я обрел возможность «летать», не только во сне, но и сидя за компьютером.

Я безбоязненно со спокойным сердцем отправлялся в Щурово и, пробыв месяц-другой, возвращался, а затем через какое-то время снова собирался в дорогу. Моя «Ласточка»­ была «на мази».

Дел у меня в Щурово ― предостаточно. Я занимался благоустройством отцовского дома, чтобы облегчить жизнь старенькой матери. Ради этого я подвел к дому воду, газ, сделал отопление, а еще поставил железный забор вместо покосившегося старого деревянного. Затем, припомнив желание отца: покрасить дом, так как за долгие годы краска выгорела, а на отдельных кирпичах даже облупилась, посчитал необходимым решить и эту проблему.

Отец побоялся заняться ремонтом: привести дом в порядок, хотя здание того требовало, ― причина была в том, что он страдал астмой. Только болезнь и остановила отца. «Сеня, не вынесу я, запах краски меня окончательно убьет, ― сказал он однажды, заглотнув аэрозоль из баллончика, ― вот умру, уж тогда и можете красить» ― и покрашу, ― продолжил я давний диалог с отцом по приезду в Щурово и принялся обмеривать стены. Сделав замеры дома, я тут же прикинул, сколько необходимо купить краски и какой и во что это мне обойдется.

Я желал купить краску вишневого цвета, кисти, валики, цемент, металлические щетки, и прочий инструмент для проведения ремонта.

Для того чтобы не тащиться в районный городок, я решил приобрести все на месте, в Щурово. Заодно свожу на своей «ласточке» мать, сам побываю на ярмарке, и оценю лично произошедшие изменения, а, не исходя из реплик бывших одноклассников и знакомых.

Как в детстве ярмарку я ждал с нетерпением. Правда, тогда я и сам порой бывал ее участником: мы долгими зимними вечерами плели корзины и продавали их. Ну, а в настоящее время, я должен был выступить в роли придирчивого покупателя, хотя бы по причине того, что прибыл из Москвы.

По подсчетам матери, до ярмарки оставалось несколько дней, но они прошли, и я с недоуменным взглядом подошел к родительнице.

―Ну, что ты смотришь на меня, ошиблась! ― тут же сказала мать. ― Девятая неделя после Пасхи. Однако не в воскресенье, а в пятницу. Возьми календарь и сам подсчитай! ― Я так и сделал, и определил, что мне еще нужно выждать неделю. Для подтверждения своих расчетов я во время телефонного звонка брата Федора спросил у него о Валентине и, услышав, что она уже взяла билет на поезд и на днях приедет, успокоился.

―Ну, неделю, так неделю! Это немного, можно и подождать, ― констатировала мне мать. Я, поразмыслив, над ее словами согласился и отправился к себе в комнату, запустил компьютер: руки свербели, тянулись к клавиатуре, да и мышку погонять по столу, давно уже надобно было ― соскучился по «писанине».

Мое новое положение, в котором я пребывал, обязывало не забывать о состоявшихся на второй ступени существования знакомствах. Их нужно было поддерживать, да и активность проявлять, тем более на бывших землях Киевской Руси, славящихся великими, известными всему миру людьми, такими как Г. Сковорода, M. M. Херасков, И. Ф. Богданович, В. В. Капнист, Е. П. Гребенка. Чего стоит Н. И. Гнедич, учившийся в Полтавской духовной семинарии, будущий переводчик «Илиады», создатель «Наталки Полтавки» И. И. Котляревский и знаменитый портретист, бывший миргородский богомаз Лука Лукич Боровиковский, оставивший малую родину для работы в Петербурге.

Из истории я знал, что и Щурово некогда многочисленный посад находился под юрисдикцией Черниговской губернии, затем он был отдан Гомелю, Орлу, пока не была организована Брянская область.

Не то уже стало Щурово, не то. Оно утратило статус районного городка, долгое время значилось большим селом, и им оставалось, покамест у его жителей была работа.  Правда, работа не своя: на огороде или же по уходу за коровой, теленком, козой, кабанчиком, курами, утками ― она не в счет, ― а в государственных учреждениях на благо страны. Для этого в Шурово функционировали молокоперерабатывающий завод, хлебозавод, кирпичный завод, а еще на животноводческих фермах, да и на полях работы было предостаточно. Засевали поля рожью, овсом, ячменем, картофелем, свеклой и другими культурами. В селе находились отделения почты и государственного банка, Дом культуры и быта, работали библиотеки, сельскохозяйственное училище, средняя школа, поликлиника, больница, даже был аэродром для легких самолетов, курсировавших в Киев, Чернигов, Гомель, Брянск.

Закон жизни: «Кто не работает, тот не ест» тогда выполнялся неукоснительно. Даже была особая статья. Могли осудить человека за тунеядство. Я помню, однажды после возвращения со службы в армии и небольшого отдыха, на пороге дома увидел женщину почтальона. Она принесла мне странный конверт. Мать, увидев его у меня в руках, спросила: «Что, повестка от «губернаторши»? ― Так за глаза звали председателя Сельского совета. ― Я развернул конверт и, достав бумагу с машинописным текстом, пробежался по ней глазами: «Да, это от нее!» ― Я хотел еще что-то сказать, но в горле пересохло. Возможно, от испуга.  Наверное, по этой причине я в Сельский совет пришел точно в назначенный срок, оказавшись перед глазами, сидящей за столом дородной тетки, тут же был ею опрошен: «Молодой человек, ну, еще отдохните неделю, другую и необходимо устраиваться на работу. Вы чем намерены заниматься в будущем?» ― Я, я, я… ― опешил тот давнишний молодой человек, еще не снявший форму солдата, ― тогда было похвально щеголять в мундире при погонах, ― собравшись с духом, ответил: ― Поеду в Москву! Устроюсь на завод и по весне подам документы в институт. Вот!― «Это по-нашему. Стране нужны грамотные работники! Так держать!» ― ответила мне тогда дородная тетка.

Но, то было, можно сказать ― в прошлом веке. В настоящее время никто «наверху» не думает о простых людях, не задает себе вопрос из чего в будущем платить огромному войску тунеядцев добровольных и вынужденных ― пенсии. Пока деньги есть, хватает даже на всевозможные махинации, ― я думаю, не на последние же построили в Воронеже, еще где-то… мраморные дворцы для чиновников пенсионного фонда? Надо, поднимут возраст выхода на пенсию и проблема решена. Так как мало кто до нее доживет. Страшно жить в такой стране, страшно. Отчего бы не призвать человека на биржу труда и не задать, ставший совершенно глупым вопрос о работе? Но, у всех на слуху слова первого президента страны Ецина: «Кто чем может заниматься, пусть и занимается!». Вот и занимаются люди. Не дай Бог чем. Но за то они не пристают по разным пустякам к высоким начальникам ― чиновникам, работающим в поте лица на себя, а отчего-то не на страну.

Я нашел время и проехался на своей «Ласточке» по селу, даже запечатлел на видео камеру, улицы села для истории. Что есть, то есть. Село ― оно сейчас только для пенсионеров: стариков и старушек, имеющих, пусть и небольшой, но доход, от государства. Не зря эти люди, например, в Щурово составляют большинство. Молодых ―очень мало, а те, что имеются, смотрят в сторону города. Им нужно жить там. Там работа.

Здесь, в селе делать нечего, в земле, на грядах копаться? Это тяжелый труд да к тому же и не благодарный. Можно, конечно, часть урожая продать. Но сейчас это, что даром отдать, не хочется. Торговать на селе лучше привозным товаром и то, для этого мероприятия нужен человек наделенный хитростью да смекалкой, наученный грамоте, к тому же, такой чтобы не уставал от дорог. Для него Москва должна быть под боком, как бы ни была она далека.

«Челночники» в Щурово живут лучше «огородников». Но не жируют. Нет в селе людей с большими деньгами. Самые платежеспособные люди на селе — это пенсионеры, инвалиды и больные, получающие пособия. В этом я убеждался не раз, наведываясь на базар. Но, что я скажу: не все любят заниматься торговлей. Мой отец, ни он один, считал торговцев лодырями и говорил о таких людях: «Им бы чем-нибудь торговать, лишь бы не работать».

Часть населения, исходя из слов моего отца, крепких, здоровых мужиков и крикливых женщин, не работает, ― торгует, другая часть стремятся покинуть Щурово и вахтовым способом сидеть на заднице в столице или в областном городе Брянске в школах, детских садах, больницах и других учреждениях. Приезжая домой они привозят не только какой-то достаток, но и проблемы.

Есть и такие люди, которые от неустроенности в жизни просто спились. Где-где, а летом в селе каждый пригорок манит, каждое дерево, бережок реки или же пруда. Расстелил неторопливо халявную газетку с рекламой и вот тебе скатерть-самобранка. А украшение ее ―  бутылка самогонки. Отчего самогонки? А оттого, что она недорога, да и пить ее удобнее, так как, вынося из подворья «пузырь» можно у хозяйки чего-нибудь нащипать, например, зеленого лука для закуски. А широкие русские поля? А что поля! Они заросли травой и лесом. Тракторы распроданы, фермы развалились, точнее их разобрали по кирпичикам и продали расторопные людишки, а те, что остались, будто сфинксы мозолят глаза случайным свидетелям. Дай время ― растащат и их. Заводы в стране ― так называемые атрибуты городов и не только, в Щурово тоже были, ― в настоящее время большей частью остановлены и разорены. Небольшая толика их, конечно, функционирует, правда, люди, заполучившие заводы в свою собственность по натуре далеко не Форды, давят деньги, что масло из подсолнечника не оставляя ничего ни на зарплату работникам, ни на развитие своих же предприятий.

Жизнь, за исключением столицы и Санкт-Петербурга теплится лишь в отдельных городах миллионщиках или приближающихся к ним по населению. Они, в разоренной России, что корабли-ледоколы среди застывшего безмолвия. Их двигатели работают с надрывом, того и гляди заглохнуть. В любой момент, жизнь в стране может остановиться: не выгодно жить. Убытие населения ― миллион в год.

Мы очень мало производим. Наши люди научились ловчить и выкручиваться и разучились трудиться, да и не хотят уже. Ушли специалисты. Наполнение страны товарами идет за счет продажи нефти, газа, леса и других сырьевых ресурсов страны. Я бы сказал: «Мы расплачиваемся своей кровью». В пору и с ума сойти! Утерян смысл жизни. Не хочется жить, уповая на одно лишь обогащение. Не хочется превращаться в обычное быдло, скотину, хотя бы из-за того, что исчезли с российских лугов многочисленные стада коров. Лучше быть нищим, но богатым духовно.

Я, какой-никакой ― писатель. Меня тянет писать. Правда, это мое занятие дохода особого не приносит, но благодаря ему я держусь на плаву, не спился и не загубил свою странную жизнь.

Для того чтобы писать у меня хватает мыслей, я не расслабляюсь и использую любую свободную минуту: чуть, что сажусь за компьютер, запускаю его и начинаю работать.

Последнее время я был занят темой о «новых русских». У меня было желание эффектно закончить вторую книгу о своем преуспевшем товарище Юрии Александровиче Шакине ― «Оазис».

Вот он новоявленный капиталист. Чего хотел, ― достиг. Он теперь не арендует производственные площади. Есть свой заводик. Но это не все ― что-то не так у него: недостаточно было засыпать низину, ― у стен этого самого заводика появилась вода. Она вытолкнута землею и готова поглотить строение бизнесмена ― камня на камне не оставить.

С чем пришел Юрий Александрович, с тем и остался. Жизнь в России предсказуема: материально нищий, да будет нищим, ― тут ничего не поделаешь. Закон существования. Нам нужны люди не с полными карманами, а с богатой душой. Душа должна цениться превыше всего. Это все я осознал и поэтому дорожу ею. Что меня радует в моей книге: основная работа сделана, можно было бы о ней и забыть, но есть некоторые нестыковки. Я должен их все устранить, а еще меня смущает окончание книги, не могу его принять в том виде, как оно получилось. Не нравятся мне отдельные слова. Уж очень они язвительные. Много сокрыто в них неподдельного злорадства. Оттого и страдает моя книга.

Я снова и снова забирался, в начало последней главы, читал ее, перечитывал, испытывая недовольство, правил и правил. Все, бес толку. Необходимо было отвлечься, ― забыть о книге. Наверное, с этой целью, я нашел время и до ярмарки, после возвращения жены брата Федора из столицы отправился к ним в гости. Имелся кое-какой интерес.

За чаем, я не удержался и принялся расспрашивать у Валентины Максимовны о жизни Натальи Алексеевны Коколевой и, конечно же, задал вопрос о ее внуке Алешеньке. Меня волновало его состояние.

―А что внук? ― влез брат. ― Мальчик нашел бабушку и это просто замечательно! Нет слов!

―Да не скажи, ― перебила его супруга. ― Оно, конечно, замечательно, но и проблем тоже достаточно. Прежде всего, маленький Алешенька скучает, его тянет в Щурово, он ведь родился в селе. К большой Москве нужно еще привыкнуть, научится в ней жить. «Он весь в отца», ― это, по словам Натальи Алексеевны, а мне Алешенька напоминает мою подругу, соседку Оксанку: я не раз бывала в доме Натальи Алексеевны и видела мальчика. Правда, я не стала ей возражать, смолчала. Ну, в отца, так в отца. Зачем спорить, ― закончила речь Валентина.

Я выслушал рассказы об Алешеньке и принял сторону жены брата Федора. Мать для мальчика, конечно, ближе; отца ― Алексея Григорьевича, он не знал, хотя время от времени видел, оттого я его тут же отодвинул на второе место. А еще подумал: нескоро проявятся в характере мальчика новые черты от смешения душ матери и отца, лишь только при умелом воспитании он, повзрослев, найдет себя в нашем странном мире и даже может, будет счастлив. Дай Бог.

Поездка к брату ничего не дала: развеяться мне не удалось. Я снова думал о книге, раскрыв файл начал над нею работать, сидел часа три-четыре, однако собой, остался недоволен: ничего не получалось, в пору было ее забросить и начать новую. Она мое спасение. Отключив компьютер, я отправился во двор. Ходил и размышлял: то, что написано некорректно, пусть не сейчас, но со временем будет исправлено, хотя бы по причине того, что я люблю ковыряться в старых вещах. Но это потом, не сейчас. Сейчас нужна шальная мысль мне бы только «зацепиться ручкою за край бумаги», далее все пойдет как по маслу.

Я ходил по двору. Голова была совершенно пуста. Забравшись, однажды, на вторую ступень существования мне пришлось работать на два мира, это обстоятельство неудобств не представляло. Героев у меня хватало и здесь, и там: в каждом человеке и в каждой душе я видел свой персонаж, требующий моего участия. Правда, писать здесь в Щурово было тяжело, возникали некоторые неудобства: при финишной обработке материала я не всегда имел возможность зачитывать написанное вслух, мне мешал обычный телевизор. После трех часов мать начинала смотреть свои сериалы, а так как она слышит плохо, то включает его на полную громкость, я начинаю путаться, теряю смысл только что прочитанного. Ну да ладно, после покраски дома я обязательно займусь ремонтом бывшей летней кухни и оборудую ее под кабинет. В нем можно будет заниматься не только вычитыванием текстов, но при желании даже «озвучкой» написанных книг.

Однажды, я долго сидел за компьютером, ― мать на то время после обеда прилегла на диване, ―  быстро заполнял экран убористым текстом, затем его стирал, стирал слова, предложения, абзацы, зависал в раздумьях и снова принимался торопливо писать. Неожиданно до меня донесся знакомый голос, который я определить не смог, но слова: «Николай Васильевич! Николай Васильевич?» ― меня зацепили.  «Кто такой Николай Васильевич и какое отношение он имеет ко мне? ― недоумевал я. ― Что это за помехи? Может, я переутомился и мне нужно снова отправиться к врачу на осмотр. Я давно не посещал поликлинику после ДТП. Да и на «Останкинскую башню» ― свою башню, недели две не казал носа. Нужно обязательно наведаться, обязательно. Нужно навестить классиков: Ивана Сергеевича Тургенева, Федора Михайловича Достоевского, да и у своих товарищей ― Андрея Пельмина, Игоря Луканенко и Василия Голвачова непременно побываю.

Я снова увлекся и забегал пальцами по клавиатуре. У меня стало что-то получаться. Правда, поработать долго я не смог: на этот раз уже не из второй ступени существования, а реально кто-то постучал в окно.

Гости редко баловали нас своим вниманием. Иногда я видел в доме брата Федора, раза три в неделю его жена Валентина приносила газеты: одну местную ее выписывала родительница и другую бесплатную, напичканную рекламой. Она шла на растопку бани или же для упаковки. Из Буговки, близлежащей деревушки, следуя на работу в Щуровскую больницу, к нам раз в неделю, а то и более: для этого нужно было позвонить по телефону, наведывалась Мария Ивановна Коваль. Она снабжала нас молоком. Вместо нее молоко могла завезти ее дочка или же племянник. Правда, они не так часто изъявляли желание переться в Щурово. Кроме названных мной людей в дом хаживала Алла, жена двоюродного брата Александра. Брат Федор оформил ее через социальную службу нашей родительнице в помощницы. Алле за это шел стаж и деньги. Что еще можно было сказать об этой женщине? Она любила посплетничать, оттого с огромным удовольствием слушала мать и ловила на лету все, что для нее было неизвестно, да и сама торопилась поделиться местными новостями. Время от времени к матери наведывались подруги, но прежде они звонили по телефону. А вот чтобы просто так, без какой-либо предварительной договоренности: «стук-стук» в окно ―  нет. Такого я не припомню.

Я встал из-за стола, прошелся по комнате, осторожно выглянул из-за шторы на улицу. У калитки стояла крупная невысокого роста женщина с одутловатым лицом. Она выглядела неряшливо. На ней было одето допотопное хлопчатобумажное платье с еле просматриваемым от грязи рисунком: видно эта женщина довольно часто вытирала об него руки в самых различных местах, не только впереди о груди и бока, но даже со стороны спины умудрилась запачкать обширную поверхность таза ― это место у нее иначе назвать нельзя.

―Мам, к тебе пришла какая-то женщина, ждет, когда ей откроют, ― сказал я и лишний раз порадовался тому, что зайти к нам просто так нельзя. При изготовлении нового забора ― железного, я предусмотрел, чтобы дверь днем закрывалась на цепочку, а на ночь, так еще и на замок.

―Алина? ― спросила мать. Я несколько замедлил с ответом, и она дополнила свой вопрос: ― Ну, моя соседка с право, та, что торгует у трассы огурцами, привезенными из Украины, а еще по селу мотается на велосипеде, когда мужиков нет дома, «новости» собирает?

―Нет, Алину то я знаю. Да и эту…, ну, ― крутанул рукой: ― нет-нет и встречал на улице…

―Ладно, ты не светись у окна, ― попросила меня мать, ― занимайся своим делом. Я сама выйду! ― охая, она поднялась с дивана, следом за мной выглянула в окно, затем, буркнув что-то себе под нос, долго цепляла ногами резиновые калоши, шаркая ими, вышла за двери и пропала.

Мать долго отсутствовала. Наконец, до меня снова донеслось шарканье ее ног, и вот она появилась в доме со словами:

―Ходят тут всякие, ― затем, устроившись на диване, продолжила: ― И зачем только люди живут? От них никакого прока государству ― одни убытки. Надо платить не заработанную пенсию. Ладно бы вырастили хороших детей, а то одни алкаши. Не люди ― мертвые души!

―Это у Николая Васильевича Гоголя есть поэма «Мертвые души», ― тут же поспешил ответить я и неожиданно вздрогнул: уж не его ли кто-то искал на второй ступени существования. Это где-то здесь рядом: Полтава, Нежин, Миргород, Васильевка-Яновщина, в настоящее время уже Гоголево. Все может быть, подумал я, и чтобы не привлекать внимания матери опустил вниз глаза, затем, успокоившись, вопросительно посмотрел на нее:

―Моя соседка приходила. Фура, так ее у нас здесь зовут, лучшего имени и не придумаешь. Прет так, что не удержать. Однако не на ту напала. Просила денег на буханку хлеба, а сама уже слегка нагружена. За версту несет. Я ей ответила, что сломался печатный станок, ожидаю пенсию. Тогда она принялась хвастаться передо мной, что уже месяц как пристроила старшего сынка Бройлера, нашла ему сиротку, зовут Надей. Этой Наде уже дали прозвище: Слюнявая.  Напьется, так из нее все течет и слюни, и сопли, и даже что-то ― ниже.  ― Мать машинально нащупала рукой пульт управления телевизором, хотя аппарат и не работал, и продолжила: ― Я не раз ее видела на улице и задавала себе вопрос: чья это женщина? Она ходит за самогоном к Павлу Ивановичу, а порой и в нашу сторону заглянет к самогонщице Алине. Та хоть и варит в бане чертово зелье, но своим мужикам ни капли не дает, ― отвлеклась мать. ―У нее все идет на сторону, на продажу. К ней пьянчужки даже из Буговки ходят. Есть там и такие, например, как деверь Марии Ивановны, нашей молочницы, Васюк, тот берет лишь только у Павла Ивановича. Ну, может в отсутствие его и не дойдет, навестит Алину, но это происходит довольно редко.

―А кто это Слюнявая, случайно, не та странная худющая особа, с большой черной копной волос на голове? ― спросил я у матери. ― Однажды она мне попалась на трассе, когда я ездил к брату Федору. ― Мать, кивнула головой и принялась рассказывать о том, что эта женщина с небольшой чудинкой, раньше жила в дурдоме под Брянском, на государственном обеспечении, затем неизвестно от кого забеременела и родила. Ребенка ― это оказался мальчик у нее тут же забрали и отправили на усыновление и не куда-нибудь, а в Германию, а женщину ― она в детдоме еще с одним спуталась, ― тут же выселили. Правда, ей прежде дали дом в поселке Мамай ― это за пятьдесят километров от Щурово и приличное для села пособие на жизнь. ― Мать снова отыскала пульт и, успокоившись, принялась говорить дальше:

―Не знаю, каким образом эта Слюнявая оказалась здесь у нас, в Щурово. Однажды моя подруга звонила мне и говорила, я думаю о ней, и об одном пьянчужке на Стрижеевке, Вакуте. Возможно, это он ее и забрал из Мамая. Там-то она тоже не была одинокой.  Нашла себе мужика и много лет жила с ним пока того не посадили лет на десять.  Что ей оставалось делать?  Жить надо. Жила с Вакутом, а когда и этот изверг сел в тюрьму за убийство Сметаны ― своего собутыльника, бывшего сожителя Алины, моей соседки справа, пристроилась еще к одному пьянице ― Фура пристроила. Я думаю, Слюнявая появилась здесь у нас неслучайно. Выходит, лучшего для себя счастья она не нашла.

―Значит она из Мамая, ― медленно проговорил я и тут же припомнил парня, перевернувшегося на самосвале. Он лежал на соседней койке со мной в Брянской больнице, и я невольно охнул, затем, чтобы мать не обратила внимания на мою реакцию, спросил:

― Ну и что?

―А то, ― ответила мать. ― Не нужно было ей приезжать в Щурово. Зря она связалась с Фуриным сыном. Зря! Все ее пособие теперь будет уходить на выпивку. Он даже на закуску не любит тратиться: просит у соседей, или подворовывает с чужих огородов. Алкаш еще тот. Правда, по словам соседки, они живут хорошо: душа в душу. А я вот не верю. Однажды видела Слюнявую с разбитым лицом. Это «работа» Бройлера. Он и жену свою бил. Так та не будь дура, терпеть не стала, кое-какие вещички похватала, ребенка под мышку и уехала подальше, к родственникам в Брянск. Там сейчас и живет, не зная мордобоя.

―Может у Бройлера и у Слюнявой любовь? ― спросил я, и в ожидании ответа откинулся на спинку стула.

―Да какая тут любовь? Мужику просто нужны ее деньги. Жить на что-то надо: днями сидит дома. Когда-то он был работящий парень, но после того, когда потерял место на ферме, и долго был не удел, то ли от тоски или еще от чего ― запил, одним словом сейчас Бройлер никто. Здесь в селе много подобных ему людей. Они уже не способны работать. Их бы на работу гонять кнутом, но сам понимаешь: у нас демократия. Вот она эта демократия и губит народ. Правда, этот Бройлер, не знаю его точного имени, однажды ― до встречи со Слюнявой пробовал образумиться: ездил в Москву, пытался на заднице сидеть в солидной фирме. Тогда Фура нахвалиться не могла перед нами: «Мой сын в милиции работает. Пятнадцать дней отдежурить, и приедет домой, а затем снова отправится на работу, вот так!». Так он даже трех дней не высидел. Выгнали его ― за обычное пьянство. До поездки в столицу терпимо пил, а сейчас просто распился, никак не остановится. Мать делиться своей пенсией с ним не хотела. У нее кроме этого Бройлера есть еще один младшенький сын: у нас его зовут Убийцей. Так он тоже оболтус. Правда, есть один и толковый. Тот с ними и знаться не хочет, уехал далеко ― куда-то в Сибирь, там завел семью и живет в свое удовольствие, как человек. Домой, ни одного письма не прислал. А вот своему товарищу ― Февралю нет-нет и пришлет писульку. У него о нем, видите ли, сложилось хорошее мнение, а то не знает он, что этот товарищ тоже, как и его братья, давно уже беспросветный алкаш.

―Ну, а этот Убийца? ― спросил я у матери. ― У него какого положение, работает или как…

―А что Убийца, он также не удел. Жил тут с одной. Женщина неплохая. Хозяйка, каких поискать. В доме все блестело. Да вот как напьется, так дурак-дураком, не из-за чего лезет драться. Однажды, он до того кулаками размахался, что ненароком убил ее, чуть было не посадили, но выкрутился. Женщина якобы зацепившись неловко ногой за скамью, упала и на смерть ударилась головой об косяк. Лет пять почитай живет теперь один. «Слабый пол» его боится. Не желают сходиться. Ну, если и находится Убийце какая-нибудь сумасшедшая, то ненадолго ― неделю-другую поживет и уходит. Мужик кормиться единичными подработками точнее поится, сам знаешь за те деньги, которые здесь дают наши «бизнесмены», в Щурово работать никто не хочет, а вот за бутылку что-то сделать ― это, пожалуйста, не брезгуют. Обычно, Убийца «на шее у матери» сидит.  Фура давно пытается пристроить парня к своей подруге Ирке Кутиной в примы. Как говорят, чтобы с глаз долой. Она на соседней улице живет, баба «боевая» и еще при силе. Кутина бы с ним совладала, не смотря на то, что и пенсионерка. Но вот упорствует «зараза», не хочет быть для него «мамкой», он ведь ей по годам в сыновья годится. ― Мать сделала паузу и продолжила: ― Я Фуре отказала, денег на водку не дала, но за то с полчаса была вынуждена внимать ее просьбе: «Наденька, помоги, ― слезно причитала женщина, ― может тебя эта Ирка послушается. Я сколько раз видела, она с тобой любит поговорить. Мне бы пристроить младшенького…. Что бабе, взять его к себе в дом? Сама понимаешь мужику как-то нужно жить. Доходов то ведь никаких. Хоть ходи по улицам и побирайся. Это ведь не дело».

―Да-а-а, жизнь изменилась, я бы сказал, что-то в стране лет двадцать-двадцать пять назад пошло не так ― на раскоряку, и оттого многие из нас людей перевернувшись, ходят верх тормашками, ― не выдержал я. Желания о чем-либо говорить пропали. Тошнило. Нет, не от еды. Тянуло засунуть два пальца в рот и всего себя опорожнить, отдраить, ну что ту трехлитровую банку из-под молока содой и подобно посудине заблестеть поверхностями на солнце.

 

Дня через три эту, дурочку Надю или Слюнявую как ее называли в Щурово, я увидел на ярмарке, попытался заглянуть женщине в глаза, но мне не удалось. Она отчего-то сидела на инвалидной коляске, хотя до этого пользовалась своими ногами. Меня снова поразили ее густые, что у цыганки черные волосы и болезненная худоба. Несчастная гримасничала и при периодических толчках грубой мужской руки новоявленного не проспавшегося мужа Бройлера в спину, роняла голову на хилую грудь. Мужик был не один, возможно рядом с ним тащился его брат Убийца, которого собиралась пристроить Фура к своей подруге пенсионерке. Он имел неуверенную походку: будто что-то ему мешало в штанах. Однако длинная рука с шапкой довольно проворно оказывалась в любом месте, где только замечалось шевеление рук близ карманов. При этом Убийца гнусавил: «Дайте на пропитание больной умалишенной!» ― на миг замолкал и снова открывал рот: ― Кто сколько может! ― и народ хоть и неохотно, но давал.

На ярмарку я отправился часов в восемь, правда, встал, еще не было шести ―рано, но мать остановила меня:

―Куда ты? Да там еще никого нет. Это раньше, помнишь, на ночь, глядя, ехали и утром чуть свет тоже ехали, чтобы занять хорошие места для торговли. А сейчас можно не спешить, поспи немного. Я разбужу! ― Часа через два мать подняла меня.

―Ну, что будем собираться и поедем, ― сказал я матери. Но она сразу же заохала, и ошарашила меня:

―Сеня, я не поеду, что-то плохо себя чувствую. А ты собирайся. Съезди, посмотри и мне расскажешь.

Что мне оставалось делать: я, позавтракав, забрался в свою «Ласточку», затем завел ее и неторопливо выкатился за ворота.

Улица, по которой я ехал, отличалась от других сельских улиц: по ней проходила международная трасса. Она, хотя бы по этой причине должна быть ухоженной, но не была, даже тротуаров не имела. Некуда было их уложить. А все оттого, что нашлись дома, я бы их назвал «любопытными», вырвавшиеся на отдельных участках далеко вперед, будто лишь для того, чтобы своими «заспанными» окнами ― глазами подсмотреть, а не едет ли по дороге интересный субъект. Эти бы дома задвинуть, далеко, вглубь огородов. Однако трогать их нельзя было, так как от старости они могли в любой момент развалиться. Дома строили еще до войны, а те, что появились после, тоже новыми не были, купив где-то в селе, хозяева перевезли их и поставили, заменив нижние венцы срубов и всего лишь. Я, глядя на хлипкие строения, ужасался, ― была вероятность, при потере водителем большегрузного автомобиля управления, налететь всей многотонной массой и снести жилище, погубить людей. Отец при строительстве нового дома поступил благоразумно: он, не смотря на уговоры старухи соседки, не стал равняться на ее жилище и отступил от дороги на значительное расстояние вглубь, словно смотрел в будущее. За то ему большое спасибо.

Отсутствие пешеходных дорожек вдоль трассы вынуждает людей ходить прямо по полотну и всегда с оглядкой. Ни одного пьяницу задавили большегрузные автомобили, следующие из Европы через Белоруссию или же Украину в Россию и обратно. Не так давно, под колеса попался Федор Шувара. Мужик лет сорока пяти. Правда, в стороне от села ― на выезде. Случилось это оттого, что он последнее время часто бывал не в себе, под мухой: «горькую» пил и не только, в «Афгане», выполняя свой интернациональный долг, Федор пристрастился к травке, оттого мог и с самим чертом быть на одной ноге. Люди не раз слышали, как они с жаром о чем-то спорили. Федор, не смотря на регалии беса, ему ничуть не уступал.

На рыбалку Шувару отправила Оксана ― очередная его приживалка на стареньком харьковском велосипеде, оставшемся из советского времени, отчего-то на вечер глядя. Он был не так уж и пьян: педали крутил размеренно, да и руль держал крепко, иногда, правда, его забрасывало в сторону, но Федор тут же исправлял положение.

Алла жена моего двоюродного брата Александра после непонимающе возмущалась о том, как такое могло произойти: Оксана из-за боязни конкуренток не выпускала мужика лишний раз на улицу, держала у своей юбки. Однако это в Шурово, а вот на заработки в Москву он мог ездить свободно. Там в столице заинтересовать женщину домом Федор был не в состоянии, а другого чего ― хорошего «гостинца» у него уже не было, травка, да и водка ни для кого не секрет губят мужское достоинство.

Однажды при одном из посещений матери я подвозил Оксану с подругой до районного городка и слышал, она ей хвасталась о том, что скоро они с Федором распишутся и тогда добротный деревянный дом на три окна будет ее. Может, случилось то, о чем она мечтала, и необходимости держать мужика рядом не стало. Не знаю. Я, Оксану после того единичного случая, когда она меня тормознула на трассе, не встречал. Да и Федор мне редко попадался на глаза. Мать, мне сказала, что Алина, соседка последней видела его, разговаривала с ним и даже предупредила мужика: «Ты, смотри, будь осторожен! Не ввязывайся с чертом в разговор. Педали крути молчком. Слушай дорогу. Как бы чего плохого не вышло!» ― Не послушал ее Федор Шувара, лишь махнул рукой, будто попрощался. Забрала его костлявая старуха с косой, хотя и не такой уж старый был.

Я, отправившись на ярмарку, четко выдерживал скоростной режим: последнее время из-за смертельного случая на дороге работники ДПС относились к водителям безжалостно. Правда, мне были доподлинно известны все их «точки» дежурств. Милиция могла стоять, прячась за небольшим изгибом дороги на первом перекрестке, а еще у второго, там, где из-за не имения гаража, у дома одного сельского предпринимателя часто простаивал добротный автомобиль внедорожник, и с другой стороны полотна грузовая машина ― фургон, для бизнеса. Это отвлекало водителей, и они часто попадались. Однажды и я чуть было не попался. Хорошо, что мне захотелось взглянуть на марку автомобиля этого торговца, и я тогда нарочно снизил скорость. Это меня и спасло. А точнее спасла «Субара» этого бизнесмена. Правда, не я первый был бы и не я последний: нарушителей на дороге хватало. Знак ограничения ― двигаться, не превышая отметку сорок километров, часто водителями игнорировался, а те, которые пытались соблюдать правила, шли со скоростью шестьдесят, обычно принятой правилами в населенных пунктах.

Добравшись до второго перекрестка, я свернул на соседнюю улицу, Школьную ― с разбитым покрытием и оттого, наверное, спокойную. Машины на нее заглядывали лишь по необходимости, то есть редко. Мне пришлось брать то круто влево, то вправо, объезжая выбоины, со стороны глянуть ― какой-то пьянчужка едет. Но нет, ни я один так резко выкручивал руль, все так делали. На скорости пять-десять километров я пересек улицу генерала Белова, через некоторое время оказался на перекрестке с Большой. Она не зря так называлась: была очень широкой. Между рядами домов блестели зеркала прудов, заслоняемые огромными вербами и тополями. В детстве я с братьями, хотя это было и далеко от дома, не единожды отправлялся на них удить карасей. Особенно крупные были на Королевке.

На Большой улице жил мой брат Федор с женой, но я не стал к нему заезжать, так как  из телефонного разговора, состоявшегося накануне, знал, что найду его на ярмарке, и поэтому проехал до двухэтажного здания бывшего сельскохозяйственного училища, где решил припарковать машину.

Прежде чем выбраться из салона автомобиля я долго оглядывался. Народу было немного. Одни палатки раскинулись у окон магазинов, другие на противоположной стороне улицы. Это раньше ярмарка начиналась с пересечения Школьной и Большой ―улиц, захватывала частично Партизанскую, «выплескиваясь» на Новую улицу. Теперь такого не было. Правда, в ярмарочный день машин было намного больше, чем в обычный базарный день, да и товары привлекали своим разнообразием. На прилавках можно было увидеть бытовую технику, телевизоры, радиоаппаратуру и, даже мебель: диваны, комоды, тумбочки, стулья.

Оббежав взглядом собравшихся на ярмарку людей, я увидел Алину. Она, не знаю с какой целью: мы не были близко знакомы, помахала мне рукой, приглашая к лотку, на котором лежали один в один огурчики. Рядом стоял мешок и прислоненный к нему велосипед. Огурцы при желании я мог купить у женщины и дома. Правда, Алина не ограничилась одним жестом и тут же бодро выкрикнула:

―Неженские, сладкие, сама вырастила, налетай народ, бери, совсем недорого! ― и отчего-то потупила взор. Я молча отказался от предложения соседки и принялся искать пока не «зацепился глазами» за брата Федора, после чего отправился, обходя людей, прямо к нему. Он пристроился недалеко от входа в «новый магазин», между другими торговцами, продавал прессу.

Их высшее почтовое начальство обязывало заниматься этой, неизвестно кому нужной, копеечной работой.

Неторопливо, оглядывая ярмарку, я подошел к брату:

―Здравствуй, почтмейстер! Ну, как у тебя дела? Много ли продал газет, журналов и чего там еще?

Мы пожали друг другу руки, после чего брат не сразу, уклончиво ответил на мой вопрос:

―Посмотри, разве это ярмарка? Не те просторы. А потом поразмысли, кому сейчас нужна пресса. Денег у людей на пропитание не хватает. Заработать их негде. Оттого сельчанин и дорожит каждой копейкой. Вот так.

―Да это не ярмарка. Вспомни, где раньше стояла будка фотографа? ― спросил я и продолжил: ― Она не дотягивает даже до нее! Что тут говорить!

― Как же не помнить! У Новой улицы, ― ответил брат. ― Ты, наверное, не забыл, как нас однажды родители водили фотографироваться. Мы тогда шли одетые во все новое, что на тот праздник, в дороге я натер ноги, тебе тоже досталось. Но ты тогда оказался намного терпеливее: забрался на табуретку, я же отказался, меня долго умоляли сфотографироваться, а уж затем снять обувь, но я ни в какую, раскричался, и отец, прежде чем поставить под объектив, буквально сдернул с меня новенькие еще не разношенные ботинки.  ― Федор помолчал, а затем вдруг сознался: ― Я, после того случая, долго работал над собою, чтобы стать терпеливым. И стал. Да, наверное, зря. Сейчас давно бы имел другую работу, получал прилично, а не копейки…

―Все может быть. Что говорить. Давно это было. Хотя фотография все еще висит в рамке на стене в родительском доме, и ты на ней босой, а вот я как-никак в новеньких ботиночках, ― сказал я. Помолчал и продолжил: ― Так значит, торговля у тебя идет ни шатко, ни валко, ― затем слегка сдвинувшись в сторону, чтобы не мешать будущим покупателям «информации» осматривать разложенный на коробке товар, принялся расспрашивать Федора о жизни.

Люди подходили, но часто не для того чтобы что-то купить, поздороваться и спросить о чем-нибудь и всего лишь. Некоторые из подходивших сельчан обращали внимание и на меня. Их привлекало наше сходство. Я называл себя, и они тут же принимались ломать головы, пытаясь что-то вспомнить из далекого прошлого. Это им не всегда удавалось, ― возможно, оттого, что время на месте не стояло и прошло его очень много.

Меня из знакомых брата заинтересовал лишь один тип в костюме брусничного цвета с искрой. За поясом у него я увидел отличный кожаный кнут. Распахнувшиеся полы показали его мне и скрыли. Что я мог бы сказать об этом мужчине. Он был «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, но и не тонок, нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так чтобы слишком молод». Мужчина, в отличие от предшествующих знакомых брата, мне первому подал свою пухлую руку, а уж затем только ему. Заметив мой любопытный взгляд, он снова нашел мою кисть и, взяв ее, слегка потряхивая, назвал себя:

―Павел Иванович! ― при этом, в знак уважения к моей персоне, слегка склонил вниз голову.

―Семен Владимирович, ― тут же представился я, на что этот странный тип не преминул ответить: ― Я вас знаю. Знаю вашу родительницу Надежду Кондратьевну, многих лет ей жизни. Мне был знаком и ваш покойный отец Владимир Иванович. Я ни один год работал с ним в школе. ― Павел Иванович в знак почтения сделал небольшую паузу, после чего продолжил: ― Вы писатель. В нашей Щуровской библиотеке есть ваши книги. Это, возможно, ваш подарок или же вашей матери? ― Я кивнул головой. Он не стал уточнять, чей подарок. Для него было достаточно того, что книги написаны мной, а ни кем-либо другим.

―Сейчас у нас в стране охотников до чтения не очень много, ― сообщил мой собеседник, ― да и те не все понимают в книгах, ― я говорю, не о так называемых бестселлерах, наводнивших рынок, а о серьезной литературе. Она им не по зубам, точнее, не по уму. Эти люди не прочь полистать печатное издание. Однако, подобно одному из лакеев известного коллежского советника, ― героя «Мертвых душ» Николая Васильевича Гоголя, ― вы представили себе, о ком я веду речь? ― спросил Павел Иванович и, дождавшись, когда я кивнул головой, продолжил: ― «если и читают, то с равным вниманием все, что им подворачивается под руку. Даже от учебника химии они не откажутся. Им нравился сам процесс чтения. Они всегда очень удивляются, что вот де из букв вечно выходит какое-то слово, черт знает, что означающее». Да вы о том и сами знаете, а нет, так спросите у Федора Владимировича. Газеты и те не нужны, а ведь в них разобраться раз плюнуть, а что говорить тогда о книгах. ― Павел Иванович поднял на меня глаза: ―  Я признаюсь, специально ходил в Щуровскую библиотеку и не один день, но ваши книги прочитал, от корки и до корки. Меня они затронули, ― постоял немного в задумчивости, затем достал из кармана носовой платок. Я тут же ощутил странный запах, правда, он исходил не от Павла Ивановича и не от его платка, оглянувшись, я увидел, стоящих недалеко от нас мужчин и женщин. Через мгновенье мой новый знакомый чрезвычайно громко высморкался. «Как у него это получалось, я не знаю, но нос прозвучал, что та труба. Это совершенно невинное его достоинство послужило сигналом» для того, чтобы из толпы людей ― один низенький в истасканной легкой куртке и другой, малый, непонятного возраста, в подержанном пиджаке немного суровый на взгляд, с крупными губами и носом ― тут же сдвинулись с места. Они, дождавшись, когда мой странный знакомый отошел от нас и удалился на определенное расстояние, последовали за ним. Вместе с этими двумя мужиками ушел и непонятный запах. Правда, я его запомнил, ну как, например, запоминают не нужный похабный стишок, не в силах затем сбросить с языка.

―ММ-М-ДА-А-А, пахнет не розами, хотя и мы тоже в определенных местах благоуханий не источаем. Думаю, в будущем появятся, нет, не дезодоранты они уже выпускаются, а какие-нибудь таблетки для принятия вовнутрь, выпил и на выходе запах лаванды, или же сирени, а то и…. ―  сказал я, рассчитывая быть услышанным братом Федором. Однако он на мои слова внимания не обратил. Дождавшись, когда Павел Иванович скрылся в толпе народа, я огляделся, словно боясь быть услышанным посторонними людьми, ― с одной стороны торговала «тряпками» ― краснощекая женщина, лицо ее мне было знакомо; с другой ― брат моей бывшей девушки, за которой я когда-то в школьные годы ухлестывал. ― Он, не знаю отчего, довольно часто поправлял разложенную на столе белорусскую обувь, смахивая с нее щеточкой невидимую пыль, и поглядывал то на меня, то на Федора.

―Кто это такой, Павел Иванович и отчего я его не знаю? ― спросил я тихо у Федора, и посмотрел на брата бывшей своей девушки.

Федор, как и я, осмотрелся и тихо, не напрягая голоса, ответил мне:

―Имя, отчество ты его слышал. Фамилию его я не знаю. Правда, раньше знал, но запамятовал. Он внук, объездчика, того, который в детстве на нас детей наводил жуткий страх ― Листаха. У нас в селе иначе как Чичиковым его никто не называет, и то за глаза. Правда, это свое прозвище он получил после работы заведующим хозяйством, попросту завхозом в средней школе, ― помолчал, затем неожиданно спросил: ― Ты что этого колоритного мужчину совсем не помнишь? Павел Иванович был очень дружен с нашим двоюродным братом Александром. А еще, он не раз бывал у нас в отцовском доме. Ну, там, где ты сейчас проживаешь. Бывало, подолгу беседовал с родителем. Ты знаешь, наш отец мог сойтись с любым человеком, даже с ним. Имел к людям особый подход. Тебе до него далеко.

―А-а-а, ― сказал я, однако этот мой возглас ничего не значил и ясности в мою голову не внес. Я не знал, кто такой Чичиков и в неведении махнув Федору рукой, отправился по ярмарке с желанием купить кое-что для ремонта дома, а его оставил торговать.

Ярмарка ― это конечно не базар. То, что мне было нужно для ремонта дома, я нашел и купил, даже металлическую «ложку» для обувания туфель. Давно искал, но не попадалась на глаза. Повезло, иначе не скажешь. Правда, эта самая «ложка» недолго мне прослужила: дня через три не выдержала и загнулась. Зашвырнул ее в огород и всего лишь. Понятное дело: не нашего производства. Да к тому же отношения у торговца к товару изменилось: он готов взять на реализацию и брак лишь бы тот стоил дешево, чтобы продать дорого.

Что я видел на летней ярмарке, (зимние, ― часто для нас, детей проходили стороной) ― что? Большое скопление торговцев и покупателей. Людей разных и хмурых, и веселых. И те, и другие собирались чуть свет ― до высокого солнца. Все оттого, что приезжали на лошадях, а животные в жару, да еще при огромном количестве оводов и без должного запаса воды, долгого стояния не выдержат. Торговцы захватывали самые лучшие центральные места, торопились их застолбить и ограничить пространство, привязывая к коликам, вогнанным в землю, вожжи, затем раскладывали на брезенте товары или же на повозке и зазывали покупателей.

На ярмарку приезжали и машины ― автолавки, их было немного. Они работали от государства или же от кооперации. Процветал ― «частный сектор». Он в лице крикливых баб и небритых мужиков за свой товар радел, хотя попадались и недобросовестные торговцы, но это было исключением, так как по второму приезду его опозорят, и он уедет с таком, ничего не продав. Торговля государственная за качество отвечала гарантиями производителя. А вот на современной ярмарке такого уже не было: ―за товар никто не отвечал. И я должен был надеяться лишь на себя. Торговец мог быть твоим соседом ― жить под боком, но заставить поменять, что-либо купленное у него, было невозможно. Ответ был следующим: «Не я его производил. Нужно было смотреть, когда покупал. Ты, может, испортил товар сам и чего-то от меня хочешь» ― и в таком духе. Что еще? Люди из-за безденежья стали жадными, наверное, оттого я нигде между рядов никого не встретил приплясывающего с гармошкой и лихими песнями. Известно, что люди скажут: «Ах, гад, ты еще и веселишься! Тут жить не на что». Лишь человек, ползающий, подобно червю, мог рассчитывать на подаяние. Это не труд. Это унижение. За него и платят. А раньше деньги запросто так не брали: пытались их отработать. Даже женщины-богомолки и те за монету усиленно причитали и отбивали поклоны.

Часам к двенадцати пополудни торговцы начали убирать свои товары и загружать их в машины, оставаться было не резон. Ярмарка заканчивалась в одно время, и та знакомая мне с детства и эта, на которую я приехал. Дожидаться полного ее окончания я не стал. Смотреть было нечего. Что нужно купил и достаточно, можно, как говорят, сматывать удочки.

Правда, по прибытию на ярмарку у меня теплилось желание порадовать жену и приобрести задешево эксклюзивные для города предметы, например, повседневную глиняную посуду для приготовления мяса, кувшины для молока, что-нибудь особенное для посадки и разведения на окнах цветов, но на ярмарке не оказалось ни одного гончара. Они, наверное, все крутились вокруг Москвы, занимаясь изготовлением одних лишь шедевров. Не нашел я и не одного резчика по дереву, а то бы купил обычных когда-то липовых ложек, досок для разделки мяса. Не было умельцев, продающих свой товар. Даже не попался на глаза точильщик ножей.

Управился я, со своими покупками, наверное, за час и, держа в руках тяжелые сумки, направился к брату. Лавируя среди снующего народа, я увидел в стороне профиль Павла Ивановича, называемого в Щурово, Чичиковым. Недалеко от него стояли уже виденные мной два мужика. Павел Иванович находился возле инвалидной коляски, на которой сидела Надя, и отчитывал Бройлера и его брата Убийцу ― сыновей Фуры. Из-за базарного гама ничего не было слышно, да я и не стремился подслушивать: мне было не до того. Но то, что он говорил о деньгах, я понял даже издали. Забрав Федора с ярмарки, чтобы подвезти его до дома я, усаживаясь в свою «ласточку», снова увидел Павла Ивановича: он отъезжал на своей машине непонятного цвета, не то черной, не то бежевой, с затемненными стеклами, не старой, но и не новой. На такой машине, обычно ездят холостяки. Что мне бросилось в глаза: он был один, и я тут же сообразил, отчего Чичиков не взял с собой мужиков: у меня в памяти всплыли слова из поэмы нашего классика: «Ну, ты брат и воняешь, потеешь что ли, сходил бы в баню». Это так герой поэмы высказался о своем лакее. Я фыркнул, будто почувствовал неприятный запах от одного из мужиков Павла Ивановича.

Мой новый знакомый уехал, а я вдруг неожиданно вспомнив о желании купить матери несколько бутылок минеральной воды, оставил брата в машине, а сам отправился в магазинчик.

Долго не был, как говорят: зашел и вышел, едва уселся и взялся за руль, брат тут же спросил:

―Ну, что? Каковы успехи?

―Нет воды. Ну, той, которую, я хотел взять ― нашей «Затишинской». Она более приятная, наверное, из-за своего состава, чем «Боржоми» или другая какая…. Мне посоветовали заехать в бар на пересечении улиц Школьной и Большой.

Федора, я высадил у дома и уж, затем, отпустив тормоз, подъехал к бару. Это было недалеко. У здания стояла машина Павла Ивановича Чичикова. Что мне еще бросилось в глаза: Павел Иванович в просторном зале из пластика и стекла угощал двух девочек совсем еще соплюшек газировкой. Однако, стоило мне зайти в зал, как он тут же ретировался. Я купил воду и отправился следом за ним. Уж очень он меня заинтересовал, терять его из виду не хотелось. Машину Павла Ивановича я догнал на Школьной улице. Бег «лошадей» его иностранного автомобиля остановили уже известные на дороге колдобины. Минут через пять я уже двигался за ним следом, затем он вырулил на трассу и я тоже. Некоторое время мы шли друг за другом, я заметил, что Чичиков хотел со мной еще раз встретиться, но его неожиданно остановил дэпээсник.

―Не повезло, ― сказал я про себя, аккуратно обходя автомобиль Павла Ивановича, но затем, взглянув в зеркало заднего вида, понял, что ему ничего не грозит. Он, выбравшись из автомобиля, неторопливо шел к «стражу дорог» с широкой улыбкой, протягивая ему для пожатия руку. Да они друзья-товарищи. Мне нечего о нем беспокоиться, и я тут же, прибавил газу. После мне стало известно, что не только в полиции у Чичикова есть знакомые, но и в других государственных учреждениях района, области и даже Москвы.

Недалеко от перекрестка мне попалась навстречу карета скорой помощи. Она торопилась на очередной вызов. У дома, я чуть было не наехал на Галстука. Он мне чем-то напоминал героя Николая Васильевича Гоголя из «Мертвых душ» ― Манилова. «Есть род таких людей известных под именем люди так себе, ни то ни се, не в городе Богдан не в селе Селифан». Так и этот Галстук. На первый взгляд он был человек видный, черты лица были не лишены приятности, но в этой приятности было чересчур много сахару: улыбался без какой-либо необходимости.

Мужик, прозванный Галстуком за видимую интеллигентность в одежде: носил белые штаны и рубаху, да и еще ― разговаривая с людьми, сдерживал себя, не матюгался, так вот он вдруг рванул через дорогу прямо перед самым носом машины. Я еле успел надавить на педаль тормоза: не ожидал от него такой прыти. Галстук долго раскланивался передо мной, прося прощения. Из-за чего я был вынужден простоять на дороге до появления машины. Это лишь позволило угомониться соседа и уступить мне трассу. А вот его товарищ Стопарик, увидев меня, остановился, дождался, когда я проеду, и его сосед, Февраль, интересный субъект тоже не побежал. Они на тот момент отчего-то дорожили своими жизнями. Причина мне стала понятна несколько позже.

Дома на расспросы матери: «Ну, как тебе наша ярмарка?» ― я ничего не сказав вразумительного, сообщил ей, что мне на дороге попалась «скорая помощь» ― мать тут же ответила: ― Это она ко мне приезжала, давление подскочило. Хорошо, что я удержалась и не поехала на ярмарку. Наверное, сегодня нехороший день. Надо заглянуть в календарь, ― затем сказала, что Людмила ― новая фельдшерица сделала ей укол. ―Я ее знаю сызмальства, однажды, когда еще работала в школе мне в коридоре попалась девочка, идет вздыхает. Я у нее и спроси: ты, что же это так вздыхаешь? Никак двойку получила? «Да нет! Папка с мамкой снова ругаются. Не знаю, что мне с ними делать?», а самой ― лет десять всего! ― мать усмехнулась и подняла на меня глаза. Я не удержался и начал расспрашивать у нее о торопящейся куда-то странной компании мужиков, и тут же услышал:

―Ты не знаешь, куда они идут? На «сорок дней» собрались. Федор Шувара погиб. Я тебе по телефону о том говорила еще до приезда в Щурово. Не так давно заходила Валентина ― сестра Федора Шувары, ― это она мне вызвала «скорую помощь» ―приглашала и меня. Мы все-таки с Прасковьей Ивановной, ее матерью, были подругами. Я на ее похороны ходила, да и на похоронах Федора тоже была, однако взглянула, что там творилось, и тут же припомнила поговорку, которую не раз повторяла твоя бабушка Вера Борисовна: «приглашают на горячий обед, ― удирай, а на сорок дней спеши ― коня запрягай». Правда, у меня все наоборот получилось: я тогда ходила, а вот сейчас для себя решила лучше дома помолюсь за упокой души убиенного: жалко, все-таки человек. Там, в их доме, вечером и моя соседка Фура обязательно будет, без нее не обойдутся и ее дети: Бройлер с Надей, этой Слюнявой и Убийца. Алинины мужики: Пленный и Дробный тоже не пропустят данное мероприятие, ― обязательно отметятся. Придут будто на шабаш. Народу между четырех стен большого дома о-го-го сколько набьется. Напьются, что те свиньи, а затем известное дело будут разговаривать с самим чертом. Федор не поленится, ― лишь часы пробьют полночь, приведет рогастого в разгар этого так называемого в кавычках «праздника», то-то еще будет!

―Неужели у Оксаны много денег? Для этого ведь нужно иметь ну хотя бы тысяч…, ― и я задумался, пытаясь подсчитать расходы, которые эта женщина могла понести. Но мать не стала меня ждать и тут же ответила: ― А Павел Иванович на что? Он у них, этих пьяниц благодетель, ― и принялась говорить о том, что Чичиков один из этой странной компании, тоже не менее странный человек, но совершенно другой, не похожий ни на кого из них. У него даже своя свита имеется. Ходят за ним тенями два каких-то охламона из Буговки. Нужно будет у молочницы Марии спросить кто такие. Я смотрю на Павла Ивановича, с виду солидный человек, но кто он, не знаю. Не раз о том спрашивала у твоего двоюродного брата Александра: он одно время водил с ним дружбу…. ― мать хотела что-то сказать об этой их дружбе, но махнула рукой: ―  Не понял он его. Лишь отец твой знал, что за человек этот Чичиков. Одно время до того, когда Павел Иванович перевелся в лесничество, они работали вместе в школе.  ― Родительница еще что-то хотела сказать о нем, но разговор неожиданно был прерван: что-то темное со всего размаха ударилось в окно, заслонив на миг свет и открыв его снова. Я бросился к окну, следом за мной мать. Это плохое событие, ― подумал я. Что будет? А может и ни чего. Понятное дело ― птица не успела увернуться или же просто перепутала отражение в окне с действительностью. Мне бы тоже не опростоволоситься и не перепутать реальный мир со второй ступенью существования, ненароком можно забраться куда-нибудь и выше, например, на третью ступень…, а уж оттуда назад хода не будет. Не дай Бог. Рано еще, рано.

 

 

2

Остатки ярмарочного дня я потратил на ничего не деланье: слонялся по комнате из угла в угол, затем по дому из комнаты в комнату. А еще я отчего-то выбрался на воздух и долго ходил по двору, заглядывая то в летнюю кухню, то в баню, то в сарай, будто что-то искал, хотя мне ничего не нужно было. Я не желал в день приобретения материалов и необходимого мне инструмента заниматься ремонтом дома, даже из машины не удосужился вытащить покупки, как лежали они все в багажнике, так там и остались. А зачем? ― размышлял я, ― займусь завтра или же послезавтра в зависимости от погоды. Для моей работы она должна быть сухая.

Со стороны соседки Фуры было тихо, а вот за забором другой ― Алины слышался грозный крик. Баба в который раз занималась воспитанием своих родственников: худенького сынка ― Дробного, выгнанного за пьянство толстой женой и мужа, носящего прозвище Пленный. Раньше, когда он жил отдельно и носил прозвище Чинарик оттого, что любил покурить на халяву, жизнь его была очень скучной, теперь грех пожаловаться: окрики, а порой и оплеухи сыпались без задержки. Алина строго смотрела на этих двух охламонов и спуску им не давала.

―Ишь, что учудили, ― кричала баба: они ― эти двое болтающихся от временной незанятости мужиков, завидев на дороге Галстука, Стопарика и Февраля вознамерились от нее улизнуть и тоже отправиться к Оксане, чтобы как следует, на славу помянуть Федора Шувару, но не удалось. ― Они, видите ли, захотели нажраться. Я, вам нажрусь! Я, нажрусь! Вы меня попомните! ― Алина держала ухо востро, и для пресечения повторных попыток, так материла мужиков, что у меня, не очень понимающего ее не Щуровский выговор, ― она приехала лет тридцать назад из захолустного села ― вяли и закручивались в трубочку уши, даже на расстоянии.

Алина словно предчувствовала ненастье и всем своим поведением сообщала о том окружающим людям. И старый пес матери Тимон, следовавший повсюду за мной, тоже чувствовал непогоду. Но он реагировал по-своему, высунув из пасти, насколько это было возможно язык, тяжело дышал, часто останавливался. Однако, чтобы там тявкнуть это ни-ни, шума и так хватало.

Парило, на небе неторопливо собирались тучи. Они становились огромными и, трансформируясь в фантастических страшных чудовищ, с каждой минутой приобретали более и более черный, зловещий вид. Ночью, непременно жди, разразится мощный ливень с молниями и громом.

Мне было тошно, я находился не в себе, размышлял над словами матери. Федор Шувара жил-жил и вот умер, хотя был намного лет младше меня. Я учился в десятом классе, ― оканчивал школу, тогда была десятилетка, когда он появился в ее стенах. Однажды я стоял на переменке с Вячеславом ― его старшим братом и о чем-то разговаривал, а он ― маленький «шпингалет» заметив нас, затеял скандал, требуя от брата денег на буфет. Я так понял, что Федя хотел купить булочку, не выдержал и дал ему несколько монет. Мальчик тут же спрятал их в карман, при этом, не сказав обычное в таких случаях «спасибо», забежал за спину Вячеслава и ударил брата ногой.

―Вот, маленький сволоченок! ― поморщившись от боли, сказал старший Шувара, но поделать он ничего не мог: шустрый Федя торопливо скрылся в толпе сверстников-одноклассников.

 

Федя Шувара ― был пятым ребенком в большой семье Прасковьи Ивановны и Григория Семеновича. Он рос хулиганом и оттого довольно быстро встал на учет в детской комнате милиции. В Щурово единицы парней были призваны и отправлены в Афганистан для оказания военной помощи. Он оказался, можно сказать, одним из первых и два года под огнем душманов водил машину, перевозя продовольствие для солдат и забирая грузы под номером двести. Демобилизовавшись, Федор женился. Девушку он взял из Щуровского училища. Прижил с нею дочь, и затем после двух-трех лет совместной жизни супруга подала на развод. Она, недоуменным соседям объяснила свой поступок следующим образом: «Это хорошо, что я родила девочку. С девочкой я как-нибудь управлюсь и сама. А вот если бы получился мальчик? ― и она, для привлечения всеобщего внимания, подняв указательный палец вверх, на минуту замолкла, а затем резко выкрикнула: ― Нет, мне не нужен еще один невменяемый афганец.  Я уже от этого торчу, намаялась, ― время идет, а жизни никакой».

Федор не один день пытался удержать жену в доме, даже сделал для себя небольшой перерыв: перестал курить травку, правда, не такую к которой он пристрастился в Афганстане, а приготавливаемую лично из подсобного материала, произраставшего в Щурово. Что еще?  Не поленился мужик и привлек на свою сторону мать, хотя она не раз сына предупреждала:

―Уж лучше бы ты пил, как Вячеслав, чем бегать по чужим огородам и воровать мак. ― Прасковья Ивановна отвела невестку в сторонку, но ненадолго: молодая женщина что-то сказала свекрови на ушко, и та отшатнулась, махнула рукой, оставив молодых наедине.

―Нет, не проси Федор, не проси, я не останусь, ты сколько раз давал мне обещания, кричал, что завязал и, да, завязывал, но потом снова начинал и снова завязывал…. Я знаю тебя, как облупленного, ― сказала молодая женщина и уехала к родителям, ругая себя за затянувшуюся учебу в Щурово. Я так думаю, она дома родителям сообщила просто: ― Научилась, умная стала, вместо одного года, ― столько обычно длилось обучение на счетовода, ― чуть было не застряла на всю жизнь. Но, Бог миловал. Вот я и дома. Принимайте родные.

 

Я ходил по двору и размышлял: шабаш ― сборище нечестивцев; сорок дней ― дата поминовения со дня гибели Федора Шувары на трассе под колесами автомобиля, как и то и другое понимать. Что-то не вяжется здесь. Не по-христиански. Да, не по-христиански, но что им ― этим людям думать над тем, правильно или же неправильно они живут. Моя жизнь, говорят они, что хочу то и ворочу. Изменился строй и частное «я» стало довлеть в человеке над его общественным «мы», не нужна людям, теперь забота государства обо всех и о каждом, шага нельзя было сделать в сторону, но все теперь мы свободны. Ты ― человек теперь хозяин самого себя, что хочешь с собой то и делай. И люди делают, не понимая смысла жизни, а значит и, не осознавая, что творят, лишь бы убить, ставшие вдруг ненужными, например, из-за безработицы, длинные-предлинные годы. А куда их девать? Дай возможность, так за водку бы оптом продали, что те ваучеры, но никто не покупает. Даже олигархи, а им бы, ох как пригодились эти самые годочки, не берут, проходят мимо, оттого, что не приплюсуешь их к своей жизни. Не зря однажды мать назвала пьяниц «мертвыми душами». Не зря! Они только одной ногой стоят в нашем реальном мире, а другой уже давно там… ― на второй ступени существования. Что с ними этими людьми будет? Их же по России не сотня и не тысяча и даже не миллион ― миллионы. Неизвестно.

В дом я зашел, когда уже где-то, в стороне речки погромыхивало, и виделись сполохи ― вспышки отдаленных молний. Мать при мне закрыла последнее окно, зашторила, затем выключила радио и даже телевизор, хотя он и привлекал ее: шел один из любимых сериалов.

―Ничего не поделаешь, ― приближается гроза, ― сказала она. ― Все должно быть обесточено. ― Однако, холодильник родительница не выключила, да и свет, пусть и в одной комнате, оставила, правда, ненадолго.

Во время грозы в Щурово жизнь замирала, среди жителей не принято было чем-либо заниматься ― работать, да и шумно отдыхать тоже, например, петь, танцевать, громко разговаривать, смеяться. Иначе, жди неприятностей. Отец, однажды, чуть было не поплатился: в ожидании окончания ненастья вышел на крыльцо покурить: молния как бабахнула, выбила из пальцев сигарету ― хорошо, что не зацепила его самого, жив остался.

Закончив приготовления к надвигающей на Щурово грозе, мать тут же спросила у меня:

―Сеня, ты голоден? ― и, не дождавшись ответа, принялась накрывать на стол. Хотя желания ужинать у меня не было, но под ее присмотром, чтобы не расстраивать родительницу я тут же выполнил указание: похлебал холодного ― это смесь измельченного зеленого лука, петрушки, укропа, листового салата, огурцов и вареных яиц, залитых кислым молоком, называемым в Щурово кисляком. Затем, я немного посидел за столом, пока мать измеряла японским аппаратом себе давление и пила таблетку, после чего, пожелав друг другу спокойной ночи, мы тут же отправились на покой.

Обычно до постели я дохожу не сразу, прежде подолгу работаю, но сейчас положение было другое: надвигалась гроза. Уж, если родительница не стала смотреть телевизор, то и мне не подобало включать свой компьютер. Можно и не за столом, а в полной темноте, например, развалившись на диване или же лежа на кровати поразмышлять над новой книгой, а на другой день торопливо записать, набежавшие мысли, на белый лист виртуальной бумаги, затем сохранить файл и все, дело будет сделано.

Меня, не знаю отчего, вдруг стали волновать люди, которых мать называла «мертвыми» ― русские пьяницы. Они заводятся там, где неустроенность и безработица. Жизнь этих бедолаг не из легких. Я бы им, наверное, поставил памятник. Они, что те гастарбайторы, так называемые «черные», но если одни выполняют грязные и тяжелые работы за гроши, нужные для прокорма семей, то наши за одну лишь водку, забывая и о женах, и о детях, даже на родителей не обращают внимания, что те сироты. Есть еще одно отличие у них от пришлых работников ― не могут наши пьяницы трудиться качественно изо дня в день, им обязательно нужны перерывы, не для отдыха, а чтобы в очередной раз напиться и валяться где-нибудь в канаве.

Задумавшись о русских пьяницах, я мысленно представил невысокий грязный постамент и неожиданно для себя увидел лежащую на нем огромную с расколотым горлом бутылку, из которой, что из того фонтана принялась хлестать дурманящая жидкость и, находящиеся рядом страждущие люди, мучимые странной жаждой поползли к этой самой посудине. Они буквально атаковали ее. Затем, я придумал еще один вариант памятника пьяницам, альтернативный: в качестве «героя», изваял неряшливо одетого неустойчивого мужчину. Это мог быть, например, недовольный жизнью интеллигент, автор «Молодой гвардии» или же мой заводской товарищ, умерший на скамье у общежития, ему бы опохмелиться и жил бы. Чтобы не обижать крестьянство, можно было изваять и труженика села в шапке ушанке с не подвязанными и оттого топорщащимися во все стороны «ушами». Карманы этого неряшливого мужчины лет сорока, можно было забить бутылками. Мелькнула еще одна задумка: рядом с мужчиной на постаменте могла быть, и женщина с задумчивым лицом Галины Леонидовны ― дочери известного в прошлом человека. В России даже малолетние дети и то вовлечены в это нехорошее дело, попросту попивают. Жизнь для них зашторена серыми тучами. Из этих серых туч идет мелкий холодный, осенний дождь, забираясь под воротник. А где же лето, спросите вы, а где оно солнце, где? Нет его, нет, и не будет!

Тема о «мертвых душах», то есть в моем понимании о русских пьяницах чрезвычайно серьезная. Их вокруг меня о-го-го сколько, и вокруг вас россияне их тоже предостаточно. Может, вы даже и сами пьете. Они, что грибы после дождя вырастают. Пьяниц, сколько не считай, не пересчитаешь. Говорят, что русский человек с бутылкой рождается, но не с травкой ― это необходимо принимать во внимание. Нам нечего даже зариться на наркотики. Они созданы для высокопреосвященного европейца, пытавшегося завоевать весь мир и однажды подцепившего это зелье, что тот вирус на южных просторах нашей огромной ― необъятной земли. Мы ― русские предпочитаем потреблять водку. Даже не пьющие люди и то пригубят водку. Я не хочу писать о наркоманах и при желании могу попытаться написать книгу только о людях пьяницах, а вот справлюсь, или нет, это лишь одному Богу известно. Венедикт Ерофеев вот справился, читал я его книгу «Москва ― Петушки», а я может подобно Николаю Васильевичу, если что-то и напишу, то это написанное тут же следует немедленно сжечь. Не удастся книга, ― сожгу. Уж очень трудная тема, очень трудная.

Мне далеко до Николая Васильевича Гоголя, далеко. Он, чтобы продолжить работу над своей второй книгой о «Мертвых душах», прежде подолгу готовился, не физически ―душою, ― молился Богу. А народ требовал продолжения, торопил писателя: «Где вторая книга, когда она выйдет, когда?» Ни раз он принимался писать, не чувствуя душевного удовлетворения ― заставлял себя писать, и что из того вышло? Ясно, что. Ясно, не только ему, но и всему миру: Николай Васильевич все написанное сжег один раз и затем, другой. Не идет книга, так не идет. Нечего себя насиловать ― толку от этого не будет.

Это все мне следует понимать при написании своей книги о падших людях ― пьяницах и не уподобляться классику, далеко еще до него. Николай Васильевич Гоголь для меня стоит особняком: на одной ноге с Александром Сергеевичем Пушкиным. Поэт не раз подбрасывал сюжеты для книг талантливому малороссу. Даже книга о похождениях Чичикова и то была написана не без его участия. Так говорят. Кто говорит? Ни сам ли Николай Васильевич после очередной встречи с великим поэтом? Для него ничего не стоило описать в поэме случай произошедший в Миргороде, а не тот произошедший якобы в Кишиневе и рассказанный Александром Сергеевичем. Я думаю, Гоголь ссылался на Пушкина лишь для того, чтобы, опершись на великого человека ― его имя, найти в себе силы и осуществить задуманное. А еще ― чтобы книга имела успех. Пушкин сказал, Пушкин. Ну да ладно. Для меня что один, что другой ― недосягаемая высота.

Шумный день ушел прочь. Я в подсвечиваемом сполохами далеких молний интерьере спальни, неторопливо принялся раскладывать постель, взбил подушки, разделся и лег, тут же будто кто-то, имеющий власть над миром неожиданно нажал на кнопку выключателя: меня охватила кромешная темнота. Я застрял в ней с головы до ног. Не пошевельнуться. Что это, один из миров моего товарища Андрея Пельмина?  ― мелькнула мысль и погасла.

Я не спал. Мой разум бодрствовал. Скоро я почувствовал легкость и слабое движение тела, тут же инстинктивно выбросил вперед руки, чтобы как при ДТП не «расквасить» себе лицо.

―Этого мне еще не хватало, ― сказал я сам себе, ― нужно быть осторожным и не торопиться. Рядом столбовая дорога ― международная трасса. Придавят, и пикнуть не дадут, ― затем рассмеялся, ― не придавят. Наезд на меня равносилен наезду на обычную тень. Я ― эта тень и всего лишь, значит, буду отброшен потоком воздуха, подобно обычному листику от вербы, их на нашей улице предостаточно. Опасаться следовало надвигавшейся грозы, и я опасался ее, оттого оказавшись за калиткой и едва касаясь ногами поверхности земли, не достал из кармана сотовый телефон, чтобы освещать им себе дорогу. Однажды так делал. Для меня достаточно было, чтобы прошло какое-то время и вот ко мне неожиданно пришло ощущение пространства, уже знакомое при посещениях второго уровня, и я, что тот водитель, запустивший навигатор ― новинку двадцать первого века и определивший свое положение на местности, ободрился и тут же, прибавил скорость.

Под ногами у меня был твердый асфальт, над головой, время от времени, разверзалась черная бездна от резких сполохов молний. Даже здесь на второй ступени существования в любой момент мог хлынуть дождь.

Мне необходимо было торопиться, и я шел вперед. Любопытство что ли меня обуяло, я, оставив усадьбу Фуры позади, не удержался и как в детстве заглянул в одно из окон дома, в котором когда-то жил мой школьный товарищ Мишка Рудой, а теперь его занимали Бройлер со Слюнявой Надей.

Моего товарища там не было. Да и не могло быть. Дом отцом Мишки Рудого был неожиданно, сразу же после окончания им первого класса, продан, и они перебрались на новое местожительство, в лесничество (оно располагалось в нескольких километрах от Щурово, у реки Ваги). Однако это обстоятельство отчего-то нас разделило, хотя мой дружок ездил учиться в ту же школу, что и я. Мне довелось раз несколько встречаться с Мишкой Рудым. Одна встреча состоялась, когда я, приехав в отпуск из Москвы, помогал отцу заготавливать на зиму для отопления дома дрова и ездил в лес. В другой раз я его увидел сразу же после женитьбы товарища на одной из Щуровских красавиц ― студентке педагогического института. Затем, по прошествии многих лет один из наших общих знакомых сообщил мне, что Рудой умер. Умер под забором, от обычной водки, перепил. Сам он на похоронах не был, однако уверен на все сто процентов, что это так. Возможно, оттого я, по сожалев о случившемся событии, постарался о нем забыть. Правда, это произошло не сразу, долго во мне звучал голос знакомого:

―Мишка Рудой мужик был нормальный. Никому ничего плохого не сделал. Одно время он, как и его отец, много лет работал в лесничестве. Но сломался и запил. Отчего, одному Богу известно. Мужик давно уже был бы там, ― на кладбище, если бы не один человек, он не раз выручал его; но, сколько можно испытывать судьбу? ― и мой знакомый назвал имя спасителя. Я тогда не придал тому значения, ну назвал и назвал, лишь только теперь осознал, кого он имел в виду: благодетеля Павла Ивановича Чичикова.

Однажды я наведался к своему бывшему классному руководителю Александру Олипиевичу и пробыл не один час. Мы сидели за столом, пили чай, и перебирали школьные фотографии. Во время этого занятия в дом к учителю зашел какой-то неприглядного вида мужик, отозвал учителя в сторонку и принялся что-то нашептывать на ухо.

―Нет, нет и нет! ― сказал Александр Олимпиевич и неприглядного вида мужик после такого категорического отказа, махнув в сердцах рукой, недовольный ушел. Я в это время натолкнулся на отпечаток своего выпускного класса ― небольшую карточку размером девять на двенадцать. Учитель снова подсел к столу и успокоился. Из всего класса двадцати парней и девчонок только у меня одного в руках был небольшой букетик белых цветов. Он мог быть и в руках Мишки Рудого. Рядом сидел. Но нет. Не было. Я держал цветы. Тут же мелькнула мысль: не случайно.  Мы вглядывались в лица красиво одетых молодых людей, без страха смотрящих в будущее вспоминали прошедшие годы и ужасались: многие из них уже покинули этот мир, хотя были и не так стары, ― они, оторвавшись от семьи, не смогли выдержать испытания свободой. Их глаза, упав на качающуюся под ногами землю, были вытоптаны толпами, народившихся новых людей. Жалко, очень жалко, потраченные без смысла, впустую, на беспросветное пьянство, прекрасно вырисовавшиеся в мечтах годы. Мечты, сформированные на втором уровне, являлись своего рода энергетическим посылом для кропотливой работы в реальном мире. Не все ими воспользовались. Не смогли претворить их в жизнь, прекрасные годы пошли, я бы потребил в данном случае выражение: коту под хвост.

Перед тем как уйти, я снова увидел на пороге дома учителя еще одного мужика. Он своей внешностью ненамного отличался от предыдущего посетителя, да и поведением тоже, одним словом ― бомж, иначе его не назовешь.

Мой бывший классный руководитель не выдержал и попросил этого мужчину зайти.

―Вот познакомьтесь Семен Владимирович. Это перед нами в прошлом отличник, ― сказал Александр Олимпиевич и представил мужика. Правда, мне его имя не о чем не говорило: он не был моим одноклассником.  ― Учитель, заметив мой недоуменный взгляд, тут же сообщил: ― Этот вот спившийся человек отлично рисовал, мог бы закончить Строгоновку или еще какое-нибудь художественное заведение, не закончил. Ну, ладно. Его картины и так ценились. Их покупали «новые русские». Отчего ему не рисовать. Тем более, сейчас, когда это можно делать сидя дома, необязательно где-то числиться, например, художником в Доме культуры. Сейчас никто не стоит у вас над душой. Губернаторша занята своими делами и в управу не вызывает. Так вот, он с доски почета школы не слезал, ― из года в год висел, ― продолжил учитель. ― Его бы там и оставить, но слез, натворил много разных пакостных дел и теперь с определенной периодичностью ходит ко мне, да, думаю, не только ко мне, и что еще, не за знаниями ― вымогает на выпивку деньги. Из-за того, что я фронтовик и у меня большая пенсия. Может другая причина, не знаю. По расчетам этих алкашей для меня одинокого старика это много. Они меня уже достали. Разве я, Семен Владимирович их чему-нибудь плохому учил? ― помолчал, затем дополнил свою речь: ―Хорошо еще, что одна женщина их гоняет. Дочь наняла мне по дому помощницу, сам я с хозяйством давно уже не справляюсь.

―Да-а-а вот она жизнь без каких-либо прикрас, ― сказал я и тепло попрощавшись с учителем, ступил за порог, словно в темноту, из которой через порог дома один за другим лезли и лезли настырные пьяницы.

Дом Александра Олимпиевича был для меня одним из светлых островков, где я мог побывать. Сколько дней еще будет в угасающей жизни учителя, и как часто я смогу заходить к нему, чтобы поговорить о прошлом, вопрос? Просто так идти не хочется. Для посещения необходимо определенное настроение.

 

Заглянув в окно бывшего дома Мишки Рудого, я в черноте большой комнаты у печи заметил еле видимую тень. Неужели это он, собственной персоной? Но я ошибся. Перед глазами была Слюнявая, худобой своей похожая на девочку, женщина, которую Фура, соседка матери нашла для своего неработающего сына. Я узнал ее по копне густых волос на голове. Она стояла в нерешительности, держа в руке бутылку и не зная, куда ее припрятать. Вряд ли Слюнявая могла догадаться принести самогон из дома Федора Шувары. Это проделки Бройлера. Он, думая о завтрашнем похмелье, тайком из-под руки выкрал у Оксаны пузырь и, не дав подруге допить стакан сивухи, вытолкал ее на улицу с особым заданием. Я даже слова его услышал: «Иди зараза, припрячь и чтоб…, а то получишь от меня ….» ― далее предложение заканчивалось матом.

Надя или Слюнявая топталась на месте. Я наблюдал за ее действиями, но тут вдруг вспыхнула яркая молния, и над головой раскололось небо, женщина от неожиданности вздрогнула, добыча выскользнула у нее из рук. Надя неловко дернулась, пытаясь поймать, но бутылка ударилась об пол, разлетевшись вдребезги. Затем я отчего-то вдруг кашлянул и женщина, подобно лани, неожиданно сорвалась с места ― вон из дому, задевая ногами на пути пустые консервные банки, бутылки, пакеты, натолкнулась на табурет. Вы думаете, он отлетел в сторону? Ничего подобного ― табурет был громоздок, тяжел и неуклюж, ― это Надя отлетела. Она ударилась об одну из стоек, подпиравшую потолок, массивную грубо отесанную, что ту колонну, и заохала от боли. У Бройлера в доме  довольно старом, купленном им однажды по случаю за бесценок у нового хозяина ― Сурова (у какого я не знал: их было два брата Михаил и Николай), готовом развалиться было все беспорядочно укреплено и ни кем-нибудь, лично им самим. Постороннему человеку ориентироваться в доме было крайне тяжело, ― умереть, не встать. Трудно понять, как он, Слюнявая, а еще Убийца ― брат хозяина дома, часто находившийся с ними рядом, могли передвигаться по его половицам и не получать травмы. То, что случилось со Слюнявой не в счет, она просто-напросто испугалась. Минуту-две женщина приходила в себя, затем с криком выскочила из дому, прошмыгнула через калитку, в шаге от меня, чуть не задев, и в одно мгновенье исчезла в темноте.

Ударила еще одна молния, и я увидел запоздавших и оттого торопящихся на сорок дней Алининых мужиков (мелькнула мысль: ну вот и вырвались) и далеко впереди Слюнявую. Что меня поразило: их грязные силуэты, Нади тоже, они были бледные. Им недоставало красок и четкости. Тут же отчего-то мне припомнились слова Ивана Сергеевича Тургенева: «Это оттого, что эти люди еще не попали к нам…. Их души неокончательно сформировались. Необходимо время».

―Да, не попали, но они уже одной ногой стоят на второй ступени существования, ― прошептал я и продолжил: ― и, если не изменят свою жизнь, то очень скоро попадут в руки одного из писателей. Ими будут заниматься по мере возможности с тем пренебрежением, с которым они относились к своей жизни. Рая им не видать. Они не видят себя в нем и не способны сделать выбор. Они ненавидят себя, ненавидят весь окружающий их мир и без колебаний выберут ад. Да здравствует Ад!

Я отправился следом за мужиками Алины: Пленным, Дробным, и Слюнявой Надей, пропустив слева дом Ильюшихи. Он был пуст. А раньше в нем жила пугливая девочка. Было время, когда Мишка Рудой мой школьный товарищ, любил ее пугать из-за угла, и она брала немыслимо высокие ноты. Мне даже казалось, что он был в нее влюблен. Что было бы, если их судьбы соединились? Большой вопрос. Нет теперь этой девочки. Она выросла и стала солидной женщиной, живет в районном городке Климовке, а дом матери давно сдала государству и уже даже получила за него большие деньги, так называемые чернобыльские; миллион рублей, а то может и больше.

Затем я отчего-то остановился у дома Григория Лякова ― он когда-то учился с моим младшим братом Федором в одном классе, лет пять назад умер от инфаркта миокарда. От него в наше время многие умирают, а особенно пьяницы.

Григорий Ляков оставил вдовой жену Татьяну и лодыря сына ― Алешеньку, так ласково его величали дома, когда-то счастливые родители. До поры до времени. Счастье их лопнуло, лишь стоило уехать из Щурово любимице Григория ― Светлане. Она работала в аптеке, попав в наше село по распределению. На нее, оглядываясь и жил долгие годы Ляков. Исчезла красивая невысокого роста со светло-русыми волосами девушка, и развалилось счастье Григория. Запил, затем и совсем скурвился мужик. Этот самый Алешенька его сын не был научен работать, он лишь только ел, спал и справлял естественные надобности. Одним словом, байбак. А еще он пристрастился пить горькую подобно своему отцу, но отец понятное дело ― от неразделенной любви, а этот неизвестно отчего. Сейчас в России многие события происходят неизвестно от чего, запросто так.

Алешенька, стоеросовая дылда, любимый сын Григория Лякова и Татьяны начинал с малого: после застолья допивал остатки самогона со стаканов. Работать он даже не пробовал. Незачем работать на поле или же на ферме, если полки и так ломятся от продуктов. Чего только нет: хлеб, мясо, колбасы, молоко, сметана, творог масло есть, а поля и фермы пусты ― коров нет. «Баб в городе, что ли доят, ― не раз говорил двадцатипятилетний разгильдяй и хохотал, в чем-то он был прав. Да пусть, развалятся, лопнут ломящиеся от товаров полки магазинов, если нет возможности выставлять на них что-то пустяковое сделанное руками людей в возрасте Алешеньки. Лично для него нужно было оставить хотя бы небольшой кусочек полочки и всего лишь.

Лодырь, хотя был и молод, но тоже торопился попасть на сорок дней к Федору Шуваре. Я чуть было не столкнулся с ним, посторонился и пропустил вперед со словами: «Молодым у нас дорога…» ― не договорив известную фразу, осекся. Торопливость Алешеньки мне была понятна ― это такое событие, которое не требует особого приглашения: помянуть покойника может любой индивид. Правда, ты должен после помолиться, отбить соответствующее количество поклонов у икон за покой души умершего человека. Хмыкнул: «Жди, ― они отобьют! Почки, легкие, еще что-нибудь ― это можно, налетят, что злые собаки ― толпой и поколотят. Им, в темном угле лучше не попадаться».

Для пьяниц Щурово, что свадьба, что похороны стали едины: ушел в небытие старообрядческий ритуал прощаться с покойным без спиртного. Настоящий стол теперь мог ломиться, нет, не от закусок, от самогона, налитого для красоты или же из-за неимения посуды во всевозможные заграничные бутылки. Пластиковые бутылки полтора литровые и даже двухлитровые из-под воды, найденные или же опорожненные лично, не выбрасывались, тоже шли в дело.

Устремившись за Алешенькой, я не замечал более ничего, хотя и стоило постоять у каждого дома и рассказать о людях, живших в них или же и ныне живущих, не только с одной стороны улицы, но и с другой. Но, другая сторона улицы для меня отчего-то была, что обратная сторона луны ― сокрыта. Я бы мог нарисовать ее в голове, например, огромное здание лесничества или же не менее огромный дом Павла Ивановича Чичикова, но чернота, чернота заполняла мой разум, да мне и не до того было; я, миновав дом Михаила Сурова приблизился к добротному деревянному дому Федора Шувары. Он, волей случая был отдан самому младшему из детей, несмотря на многочисленную родню. Не знаю, уж за какие такие заслуги. Может за то, что младшенький вернулся из армии в то время, когда его старшие сестры Мария и Валентина были устроены: одна находилась замужем и жила отдельно, другая, получив образование, работала на заводе в районном городке, где ей дали квартиру, брат Вячеслав и тот жил на чужбине. Наиболее близкий Федору по духу брат Виталий давно уже был в мире ином. Он погиб трагически ― утонул недалеко от Щурово в небольшой речке Ваге. Занимаясь поисками его тела, люди нашли на берегу, прислоненный к дереву велосипед харьковского завода. У нас в детстве тоже такой был: отец покупал его вместе с Григорием Семеновичем Шуварой на ярмарке. Я уж и не помню, куда он задевался. Возможно, где-то пылился в сарае. Желания найти его не было. На старом велосипеде ездить в новом мире? Как-то «стремно», да и отчего-то не по себе.

Оксана новая супруга Федора после трагической гибели мужа все делала, чтобы создать у соседей иллюзию полноправной хозяйки. Она и хотела ею быть, так как рассчитывала на добротный деревянный дом на три окна, участвовала в похоронах и девять дней справила и на сорок дней пригласила людей, знавших Федора, чтобы помянуть его.

―Я, законная супруга. Дом мой, ― сказала она однажды Фуре за столом, опрокидывая стакан водки. ― Я столько денег в него вложила, не пересчитать. Забор металлический я поставила, окна, да вот этот линолеум на полах тоже мой. Да все здесь мое!

На похоронах и других поминальных днях по Федору были и его родственники. Особое место за столом занимала сестра Федора ― Валентина; она на обшарпанном небольшом автобусе добралась из районного городка, рядом с нею на широком стуле восседала грузная Мария. Та хоть и жила в Щурово, но прибыла с запозданием, так как страдала от тромбофлебита, передвигалась медленно с трудом, не без помощи своей невестки. Ее, невестку Марии, Оксана тоже хотела посадить за стол, рядом, однако той не позволили семейные дела, и она, извинившись, тут же поторопилась за двери.

―Я за Марией Григорьевной приеду, ― сказала молодая женщина, и поспешно выскочив из дому, забралась в ожидавшую старенькую машину «копейку», под бок к мужу. У него в коей мере появилась возможность подработать ― отвезти клиента на вокзал.

Мария, махнула на невестку рукой и искоса зыркнув черными глазами, ― у них в семье у всех были такие, ― чуть было не вспылила, усмотрев ненадлежащее поведение Оксаны, не понравились ей слова, хотя они были произнесены для Фуры, но их за столом слышали все. Хорошо, что Валентина удержала ее, шепнув на ухо:

―Да и пусть говорит. Дом, ей не при каких обстоятельствах не достанется. Знай о том, и не переживай.

Федор умер, но втайне от подруги дом оформил на Валентину, после смерти брата Виталия она была ему ближе всех, хотя бы по причине того, что помогала ходить за парализованной матерью. Однажды он не выдержал, и Валентина, вняв доводам брата, забрала родительницу к себе в районный городок, в квартиру и долгое время, до скончания дней ухаживала за нею. То, что он отписал дом сестре ― молодец, но мог бы и о дочери вспомнить, хотя бы часть какую подарил: Валентина одинокая женщина, зачем ей весь дом, но это уже на совести Федора и не наше дело обсуждать.

Не зря Оксана, ухватившись за Федора, торопилась оформить свои взаимоотношения. Она долго подобно птице дятлу «долбила» мужика. Он отнекивался и не желал ехать в районный городок. Не один год прошел, прежде чем ей удалось вытащить Федора в ЗАГС. Этот брак с Шуварой у женщины, можно сказать, был третьим. От первого ― рядом надоедливо топтался сын подросток. Больше от законного мужа ничего не удалось получить. Жить и то приходилось у матери в захолустном селе. Глядя на парня, она нет-нет и заводилась:

―Весь в отца. Когда ты от меня отойдешь, ― женишься. Сколько можно напоминать мне о нем своей ехидной рожей. Сил уже больше нет! ― Но жизнь не прощает ошибок и заставляет смириться во имя неизвестного будущего.

Затем, прежде чем появиться в доме Шувары, она пыталась завоевать невзрачного мужичонку ― Стопарика. Он в Щурово слыл лохом из-за того, что был мягкотелым, но на этот раз сообразил, чего женщина от него хочет, не дал прижиться: пустил на жительство Галстука и выгнал Оксану на улицу, не смотря на то, что в тот год зима была очень морозная.

―Не нужна мне такая…, ― сказал он, правда, какая не уточнил, но соседи и так поняли, что мужик имел в виду.

За дом Федора Оксана ухватилась мертвой хваткой: сразу же после смерти мужа привезла свою старую мать на жительство и занялась ее пропиской. Правда, ее походы в паспортный стол были безрезультатны. Отказывать не отказывали, просили подождать шесть месяцев, как-то требовалось по закону, и женщина в огорчении выходила за двери казенного учреждения, при этом чертыхаясь. Она понимала, что нужно было сделать это раньше, при жизни Федора, может даже обманным путем. Не раз привозила она к себе в гости престарелую мать, лишь только для того, чтобы похвастаться новым мужиком, и жизнью в достатке.

Шувара долго терпеть тещу не желал, и часто после очередных капризов жены отказавшись их выполнять, понимая, с чем они связаны, отправлял родительницу Оксаны восвояси:

―А поезжай-ка ты тещенька туда, откуда приехала. А если тебе, ― обращался он к Оксане, ― не за кем ухаживать так я тебя от скуки быстро вылечу, мне не трудно от сестры Валентины «выписать» на жительство свою парализованную мать. (Прасковья Ивановна тогда была еще жива.) Походи за ней. Ты ее не застала здесь, в доме, так вот узнаешь какого это. ― Далее Федор принимался уличать свою сожительницу в разных грехах: ― Я, что, думаешь, не знаю, чем ты тут без меня занимаешься? Стоит мне только уехать в Москву на заработки, так ты торопливо бежишь на трассу. Понятное дело. Оно, конечно, копейка завсегда нужна, но не таким же путем. Что тебе моих денег не хватает? А потом ты ведь и самогонкой торгуешь.… ― Правда, все эти увещевания были напрасны. Оксана умела ладить с мужиком и при этом быть не в проигрыше. Себя она никогда не забывала: довольство слащавой улыбкой расползалось у нее по лицу.

Мария и даже Валентина, приезжая из районного городка долго на траурных мероприятиях по Федору не задерживались и хорошо, так как за полночь в доме такое начиналось ― уму непостижимо, одним словом шабаш.

Пьяницы собирались со всего села даже с дальних улиц, например, Криуши, Лаптюховки, Сахаровки, Деменки, а еще и из Буговки, Фович, Перикопа, Варинова и других деревушек. Толпы народа. Среди них выделялся Селифан и Петруша. Правда и Магдан был не промах. Добирались эти люди-человеки, как могли. Они все хотели помянуть покойного Федора. Всех их мучила особая жажда, понятная только им и оттого желание выпить они даже не скрывали. Их рты в предвкушении лобызания, наполненных самогоном стаканов источали из себя слюну, которая пыталась вырваться и смыть на своем пути все препятствия.

После ухода сестер покойного Федора их ― препятствий не было. А задержись женщины, дольше нужного срока ― выгнали бы. Так, эти пьяницы были распалены своими пагубными желаниями.

Они уповали на большой задел браги, заблаговременно поставленный Оксаной, и на полученную после ее перегона «живительную» влагу. Я знал эту ее самогонку и представлял, какого будет желудкам мужиков после ее потребления. Однажды я был вынужден купить у нее бутылку, правда, не лично и не для себя, мне нужно было заплатить за работу: одних денег оказалось недостаточно и человек, ставивший мне забор из бельгийского листового железа, по окончанию работы не удержался и так культурно сказал:

―А положенное? ― Я его не понял и заглянул в маленькие поросячьи глаза. Он их не спрятал и тут же без обиняков выразился ясно и четко:

― Работу я свою сделал? ― помолчал и утвердительно продолжил: ― сделал, так вот гони «магарыч!»

―Подожди, я сейчас, ― неуверенно пролепетал я и, оставив мужика у дома на скамейке, бросился в дом к матери: может быть, у нее где-нибудь затерялась в углах дома бутылка водки, оставленная для натирания.

Выручила меня жена двоюродного брата Александра, Алла. Она на то время была у матери в гостях. Мне мотаться в магазин, уже не было времени, а взять самогонку я стеснялся. Да мне бы, и никто не дал из-за боязни нарваться на «засланного казачка». Человек должен быть проверенным. Штраф платить никто не хотел. Женщина сама предложила мне сбегать за бутылкой, правда, при этом предупредила:

―Ты особо ее не пей. Она у нее хотя и слабая, но настоянная на вербе. Вначале идет ничего, а затем так одуреешь, ― мало не покажется. Смотри, не тягайся с нашими мужиками. Они у нас стойкие. Все могут принять даже царскую водку при этом и не поморщатся.

Я попытался вообще не притрагиваться к налитой тут же и предложенной моим работником рюмке самогона, но он начал нервничать и готов был на меня обидеться, так что пришлось выпить. Но уж затем я отказался на отрез, но тут он меня уважил и не настаивал, допил бутылку и домой поехал, ― полетел на своей «работяге», «четверке», можно сказать подобно Карлесону. У меня после долго еще жужжал в голове его пропеллер.

Добравшись до дома Федора Шувары, я был вынужден остановиться: даже на второй ступени существования плохое место, есть плохое и тут ничего не поделаешь. Оно реально действует: меня начало слегка мутить, затем я испытал позывы к рвоте, будто при отравлении. Для снятия этих странных эмоций я принялся топтаться на месте, переступая с ноги на ногу. Это мне несколько помогло. Отлегло.

Мой мозг не бездействовал, забираясь в глубины своей памяти, я вспомнил, что еще в детстве не единожды слышал от матери об этом месте. Наша улица (да и не только она) была не та, что сейчас: приткнуться некуда. Дом стоял возле дома, что солдаты в строю и вдруг пустырь и что странно никто на него не зарился ― обходили стороной. А все оттого, что до его появления на нем стоял большой дом, в котором обитала добропорядочная семья, человек семь душ. Их вырезали. Из семьи осталась одна девчонка: спала за печкой и не слышала нашествия убийц-грабителей. После эта девчонка куда-то на время пропала, затем люди стали о ней говорить, что ходить. Объездчик старый Листах, пугавший нас детей и не только, все видящий вокруг, утверждал, что это она сожгла вместе с домом двух извергов, действовавших ночью, а днем, выдавших себя за ее родственников, чтобы продать хоромы, жалко ― не всех, оттого и не знает спокойствия: ищет остальных. Они от возмездия не уйдут.

―Я думаю, не ушли? ― спрашивал я, глядя блестящими зелеными глазами на родительницу.

―Не уйдут, ― поправляла она меня, будто и не прошли годы после того злодеяния, и оно все еще требует возмездия.

У меня не было желания заходить в дом, там ситуация у меня была бы еще хуже, хотя он был Федора Шувары и совсем не походил на дом однажды сгоревший. Я, имеющий вход на вторую ступень существования, попытался разобраться, как такое могло быть. Люди не вечны. Сколько прошло лет с того случая? Пятьдесят, да нет, больше, наверное, все сто! Прасковья Ивановна, подруга матери, справив в новом доме новоселье, бывая у нас, часто шептала: «Ходит по ночам худющая дама, нет, не дама девочка, жуть, просто жуть», ― и при этом крестилась. Нас детей пугали ее рассказы. По описанию старой Шувары, сейчас уже покойницы, она была похожа на Надю ― эту дурочку. Об этом мне сказала мать, правда, потом от своих слов отказалась. Я же их принял на веру и посчитал что такое совпадение неслучайно и неслучайно то, что она пришла из Мамая. Что мне еще запомнилось из рассказа матери: «Мне от моих родителей остался в Варинове дом, и я предложила твоему отцу перевезти его в Щурово и хорошо, что мы не перевезли, ты догадываешься, где бы мы его поставили? Нас спасло то, что мы отказались от строительства дома и купили готовый, у родственницы твоего отца. Она с семьей неожиданно уехала на новое место жительства, а дом предложила нам. Это был самый лучший вариант, тем более, что деньги нужно было отдавать частями в банк, погасив за нее кредит».

Дом Шувары сотрясался и гудел, что тот тараканник, того гляди, вот-вот развалится. Там все были, перечислять нет смысла. Пленный и Дробный, хотя и запоздав, оказались тоже кстати. Их приняли с распростертыми руками и гулом из раскрытых слюнявых ртов. Они, под удовлетворительные возгласы присутствующих, тут же уселись на стулья, освободившиеся после ухода Марии и Валентины, затем принялись наверстывать упущенное время, для чего им были предложены штрафные порции ― полные граненые стаканы, где их раздобыла Оксана, наверное, достала из запасников Прасковьи Ивановны. Рядом с ними сидел Убийца, сын Фуры, морщился от боли, хватаясь рукой между ног: он однажды ярой самогонщице Тусихе за выпивку сооружал парники под огурцы и, загибая ореховую дугу, не удержал ее, та, выскочив, ударила мужика в промежность. Убийце нужно было бы пойти на операцию, но из-за частых пьянок было не до того. Вот и мучился.

Я просканировал дом и отметил для себя: Павла Ивановича Чичикова рядом с сидящими за столами пьяницами, нет, но он находился где-то недалеко.  На подъезде. Ударила молния, и я увидел весь дом. Он в моих глазах предстал огромным, нависающим надо мной сооружением и отчего-то черным-пречерным. Снова ударила молния и на трассе мелькнула фигура Алины. Она, шевеля «булками» ― мускулистыми ягодицами, что тот колобок катилась следом за своими мужиками, при этом, не закрывая ни на минуту рта, изрыгая из него грязные потоки непонятно чего:

―Надо же не уследила, думала пусть себе в убыток: дам им одну бутылку, и они останутся дома, так нет же, стоило всего на пять минут закрыть глаза, всего на пять минут, а они сволочи, что бешеные собаки сорвались с привязи, носом повели и вперед. Ну, я им задам. Я им задам! Будут меня знать. ― Ругань не прекращалась даже после того, когда баба скрылась за калиткой и затем вошла в дом. Алинины ядреные слова давили мне на уши.

Вывести своих мужиков Алине удалось не сразу. Они, зная ее повадки, за то небольшое время, которое у них было в запасе, напились до чертиков и были до того вялы, что их нужно было тащить на руках.

―Ребята, завтра даю бутылку, помогите мне этих пьянчужек доставить до дома, ― крикнула Алина, и желающие тут же нашлись, дав добро, торопливо опорожнили свои стаканы, вытерли рукавами губы и полезли из-за стола. Кто же не захочет опохмелиться. Алина ― баба слова. Сказала, даст, значит даст.

Два рослых мужика подхватили под руки Дробного, худого с мелкими чертами лица и его хлипкого отца Пленного, прилагая неимоверные усилия, время от времени, заваливаясь то в одну, то в другую сторону, оттого, что и сами основательно были пьяны, высыпались, вначале во двор, а уж затем и на улицу. Следом за ними, наверное, для ускорения, что тем кнутом ― отборным матом подстегивала своих непутевых родственников Алина.

Не прошло и пяти, а может быть десяти минут, как я, проводив глазами пьяную компанию во главе с Алиной, перевел взгляд в другую сторону трассы и ужаснулся: прямо на меня неслась тройка, запряженная в бричку. Я даже знал коней. Один пристяжной был Чубарый, довольно лукавый конь, делавший вид, что тянет бричку, другой ― каурый ― Заседатель, а в коренных значился Гнедой. Неужели это за Федором, по его душу, ― мелькнула в голове мысль.

Возничий осадил разгоряченных коней, и они резко стали, прямо передо мной, при этом до слуха донесся неприятный звук, он соответствовал скрипу тормозов мощного автомобиля.

Павел Иванович Чичиков ― это возможно был он. Только какой, вот в чем вопрос? Тот, которого я встретил на ярмарке или же гоголевский персонаж, а может и не тот и не другой, а сам приземистый и плотный малоросс ― автор многих книг, собственной персоной, решил с ветерком прокатиться по городам и весям урезанной в границах до стыдобы бывшей Российской империи, тряхнуть стариной.

Герой, высунувшись из брички, по-мальчишески громко свистнул и тотчас, будто из щелей, из двери Шуваровского дома прыснули, нет, не тараканы ― пьяницы и что те черти большие и маленькие под улюлюканье, ― они же его и изрыгали, ― принялись запрыгивать в бричку. Откуда только, и сила взялась. А еще что меня удивило, я представить себе не мог, как эта ватага могла вся поместиться, поместилась, да и мне нашлось место, правда, после слов: «Семен Владимирович, что для вас отдельный экипаж подавать? Николай Васильевич ожидает! Он непременно хочет с вами познакомиться. Не упускайте возможности лицезреть классика» ― я тут же узнал Павла Ивановича, никакого-ни будь, а Щуровского, того, который мне попался на ярмарке, не поленился, подошел и разговорился со мной. Это было неслучайно, ― подумал я и через мгновение уже сидел в бричке на диванчике и чувствовал бок, сидящего рядом человека, не то чтобы толстого, но и не худого ― подвинуться было не куда. Кучер тут же огрел кнутом сразу всех трех коней, и они взвились, ощущение было ― высоко в небо, хотя может это и не так. Мне о том судить трудно: я сидел под кожаным навесом, словно в яме. Тройка яростно неслась по столбовой дороге ― трассе, оставляя за собой километры. Мой «навигатор» не работал, я отдался в руки моего знакомого, в глазах мелькали верстовые столбы. Мой сосед на крутых поворотах брички, несущейся во весь опор, так меня придавливал к стенке, что в пору было кричать. Не знаю, как я все это терпел.

―Павел Иванович, Павел Иванович, но у вас же есть машина и неплохая? ― отчего-то задал я Чичикову глупый вопрос. ― Причем здесь лошади? Тем более они же не ваши? ― Однако до того ли было моему соседу. Едва тройка коней рванула вперед, как земля опрыскалась крупными каплями дождя, наконец, он хлынул, как из ведра, сначала принявши косое направление, хлестал в одну сторону кузова кибитки, затем в другую и вдруг изменив образ нападения, стал барабанить сверху, брызги стали долетать нам в лицо. Шум был невероятный за сто децибел. Он заглушил мои слова. Павел Иванович никак не отреагировал.

Я оторвался от маленького окошечка и стал смотреть вперед. Перед глазами у меня маячила спина возничего, она, то была одна, то отчего-то двоилась, и мне трудно было за ними уследить. Одна из теней нагибалась в три погибели и безжалостно охаживала животных плетью, пытаясь достать Чубарого за ушами, или же попасть ему кнутом под брюхо, так оно было больнее.

―Селифан, ты что ли? ― крикнул я во весь голос, и тут же мужик на козлах оглянулся:

―Вы меня барин с кем–то спутали, ― обманул меня возничий, не знаю зачем, затем изловчился и достал Чубарого хлыстом, после снова еще раз оглянулся, но это уже был другой человек, в нем я узнал Федора Шувару. Меня изумили его черные-пречерные глаза. Я изъявил желание тут же ответить что-то своему знакомому, но лишь открывал и закрывал в недоумении рот: не верил увиденному, такого не могло быть. Откуда ему было взяться на козлах. Мужик мог сидеть где-нибудь рядом, но ни в коем случае не управлять тройкой.

―На твои деньги, ― крикнул мне Федор и, вытащив руку из кармана зипуна, бросил горсть монет. Они отчего-то зазвенели, будто упали на булыжную мостовую, а не в черноту ночи, наполненную дождем, льющимся как из ведра.

Я вытаращил на него глаза, не понимая слов. Не доходило до меня: звон монет долго оставался в ушах.

― Что-о-о, не помнишь, на булочку давал. Ну, в школе? ― А затем его слова были подхвачены всей ватагой ― компанией набившейся в бричку пьяниц: «В школе, в школе, в школе….

―А-а-а, ― ответил я, и стал судорожно цепляться руками, за что только можно было зацепиться: бричка на крутом повороте накренилась, откидывающийся верх внезапно сложился и я, оторвавшись от мягкого кресла, полетел вверх тормашками, прямо в мягкую грязь.

Через мгновенье шум тройки затих, как и гам компании, набившийся в бричку, что в мешок и чертово представление для меня окончилось. Лишь неистово били молнии, гремел гром и лил, как из ведра дождь. Я вздохнул и вдруг услышал знакомый голос Ивана Сергеевича:

― Ненастье на дворе. Стоило ли вам Семен Владимирович в такое время, когда хороший хозяин, ― Тургенев хотел сказать охотник, ― собаку на улицу не выгонит, отправляться в путешествие. Хорошо, что я оказался рядом, а то и не знаю, что было бы. Хотя познакомиться с Николаем Васильевичем только и можно в непогоду. Однако, поторопимся, а то несдобровать нам. Вон как черти крутят…. ― и Иван Сергеевич помог мне подняться, затем препроводил к себе в усадьбу, предложил место на диване «самосон». Я не удержался, едва расположившись, тут же поинтересовался, а он сам знаком с Гоголем или же так и не довелось.

―Довелось, довелось, ― тут же отрапортовал мне Тургенев, ― меня с Николаем Васильевичем Гоголем свел сам Щепкин. Как и тогда в реальной жизни, я здесь на втором уровне, часто при встречах, представляю его стоящим у конторки с пером в руке. Он одет в темное пальто, зеленый бархатный жилет и коричневые панталоны. За неделю до того дня я его видел в театре, на представлении «Ревизора»; он сидел в ложе бельэтажа, около самой двери, и, вытянув голову, с нервическим беспокойством поглядывал на сцену, через плечи двух дюжих дам, служивших ему защитой от любопытства публики. Я, для того чтобы увидеть Гоголя, был вынужден несколько оборотиться, однако он, вероятно, заметил это движение и немного отодвинулся назад, спрятался в угол….

―Да-а-а, и у меня ничего не получилось, хотя я уже думал о встрече. Николай Васильевич был почти рядом и вот тоже, если говорить образно, спрятался в угол. У меня велико было желание увидеть его, да оно и теперь не исчезло, но я в будущем не вижу уже никаких предпосылок, тому сбыться. И надо же было мне незадолго до встречи шлепнуться прямо в грязь.

Тургенев со смешком взглянул на меня и, опустив глаза, ответил:

―Не переживайте Семен Владимирович, все в ваших руках. Для встречи у вас уже есть козырь. Достаточно вам в непогоду лишь только «зацепиться» глазами за один из запомнившихся эпизодов своей поездки к Николаю Васильевичу и вот уже перед вами мчится тройка лошадей…, ― Иван Сергеевич замолчал, а затем, вскинув вверх глаза, продолжил: ― Только уж теперь крепче держитесь, не оплошайте. Здесь у нас все возможно, время, что тот песок… ― Тургенев снова умолк, а я неожиданно для себя продолжил: ― стремящийся сквозь пальцы. Раз, сжал пальцы и не бежит, остановлен поток времени. Нет времени. А вот оно снова пошло своим чередом.

 

То, что я ночью где-то пропадал, узнал от матери. Она чертыхалась, очищая от грязи мой костюм.

―Ну, сколько можно раз говорить тебе, что в коридоре стоит поганое ведро, зачем надо было в такую грозу выходить во двор. Зачем?

Я делал вид, что еще сплю, и не торопился открывать глаза. Вокруг меня витал запах всяких печеностей.

―А вот Семен Владимирович пресный пирог с яйцом, моя кухарка славно умеет его загибать, ― слышался в ушах голос Анастасии Петровны Коробочки. Затем мягкий ласкающий ухо голос пел:

―У нас, конечно, не то, что в других домах всего лишь щи, но зато от чистого сердца, не побрезгуйте ― это торопился вставить свои слова слащавым голоском помещик Манилов. Этот книжный человек был чем-то похож на Галстука. Мне было достаточно лишь уличить сходство Манилова с Галстуком, как он тут же нарисовался и принялся передо мной извиняться:

―Семен Владимирович, я просто не увидел вашей машины, не увидел…. ― Рядом с ним стоял Стопарик, невысокого роста вялый мужчина, словно не живой. Он, нехотя отбивался от Оксаны. Женщина, глядя в его бесцветные глаза, отчего-то плакала навзрыд и просила пустить к себе в дом, объясняя это тем, что она однажды уже с ним жила и могла бы жить снова.

―Нет-нет, ну что вы, помилуйте, как можно, а что я скажу Федору Шуваре. Он меня не поймет, вы же его супруга. Затем, я уже был женат, у меня есть дочь и сын. Жена уже ставила передо мной условия: я или же водка? Я свой выбор сделал, ― выбрал водку. Вы, обратитесь к Павлу Ивановичу Чичикову. Этот господинчик для вас все сделает, в беде не оставит, не оставит… Мы живем благодаря его усилиям, благодаря его усилиям. Он наш барин. Он!

 

 

3

На дворе было утро. Солнце, заглядывая в окно через приоткрытую штору лезло в глаза и не только, разгораясь огромным ярким костром, торопилось подсушить влажную землю и ничего не оставить от бушевавшей только что несколько часов назад ― ночью, большой грозы. Для моей работы: я собирался покрасить дом, ― это было просто необходимым условием, иначе труд не принесет желаемого результата, будет насмарку. Я, своей неторопливостью, пока умывался, завтракал, выслушивал мать, а затем подбирал и натягивал на себя старенькую одежду, дождался того, что светило поднялось, и температура тоже. Выбравшись из дома, я с задумчивым видом обошел его по периметру и решил начать работы с фасада, а уж затем продолжить их во дворе. Для подготовки стен под покраску я притащил из сарая лестницу и, установив ее, забрался под самый фронтон здания. Вооружившись железной щеткой, я принялся обдирать шелушившуюся старую краску. Довольно скоро мне понадобились и другие инструменты, так как я обнаружил, что некоторые из швов недостаточно прочны и сыплются. Причиной явились обычные осы, устроившие для себя в кладке многочисленные гнезда, а также другие насекомые мне незнакомые. Для их удаления я воспользовался шпателем и острым шилом. Одолевая квадратные метры, я увлекся и не заметил, как у дома неожиданно появился сосед по прозвищу Стопарик. Не знаю, чем я его привлек. Он, выбравшись за калитку, с трудом, но перебрался через слегка возвышавшуюся трассу и минут пять стоял, переступая с ноги на ногу, пытаясь сохранить равновесие, наблюдал за моими действиями, пока я случайно не опустил вниз глаза и не заметил его.

―Бог в помощь, Семен Владимирович! ― тут же донесся до меня его мягкий голос. Затем Стопарик поздоровался. Я ответил на приветствие и неторопливо спустился с лестницы вниз, прошелся до скамейки, которую когда-то сам поставил, следом за мной несколько шагов сделал и Стопарик. Мы присели на морщинистую от старости и изрезанную ножами доску, прямо на инициалы и на даты, оставленные в прошлом ребятней, желавшей понять бег времени и начали разговор, причем начал его я, чтобы как можно скорее отвязаться от соседа. Не до него было.

―Давно уже вот не красили. Надо будет привести дом в порядок. Вот занимаюсь, ― сказал я, лишь, для того чтобы что-то сказать. Я хотя и слышал о том, что Стопарик мой бывший одноклассник, но никак не мог его припомнить, сколько не тер лоб, детство не отдавало, держало в себе этого невысокого ростом седовласого еще крепкого на вид мужчину.

―Давно из Москвы? ― спросил Стопарик.

―Да около двух недель уже будет, ― ответил я. Затем мой собеседник отчего-то поинтересовался о моей семье и не преминул спросить про дочь Елену Прекрасную. Я удивился, но ответил. Мужчина тут же объяснил:

―Моя дочь и ваша ― дружили. Летом, во время каникул, они вот здесь, у окон дома под ветвями каштана, довольно часто играли в школу. Моя бывшая жена учительница, да и у вас супруга, как я знаю, тоже преподает в школе. Этим все объясняется, ― помолчал и продолжил: ― Вот этот дом видите? ― махнул рукой через трассу, я взглянул на добротное деревянное строение, ― Раньше был весь мой. В нем жили я, моя жена, дочь и сын, а сейчас мое место существования в левой его части. Со мной обитает еще Галстук. Думаю, вы с ним знакомы?

― Да, я тут вчера чуть было на него не наехал. Слава Богу, вовремя остановился, ― надавил на тормоз.

―Да надо было придавить, ― шутливо сказал Стопарик и удовлетворенно засмеялся во весь рот, показывая гнилые неухоженные зубы. Затем на какое-то время затих и, собравшись с мыслями, снова открыл рот: ― Галстук у меня живет совсем ничего, месяца два. Он тут прозябал у одной женщины. Она забирала у него всю пенсию, даже на выпивку не давала. Вот мужик и не выдержал ее наглости. Убежал. Я пустил: жить на что-то надо. ― До меня донеслось: «не жить, а пить». ― У него пенсия и она нас обоих выручает. А то я свою, ― мы идем на пять лет раньше, как никак Чернобыльская зона, ― все не оформлю. Из-за этих пьянок, времени нет, чтобы мотаться по разным там учреждениям, ― Стопарик старался быть со мной откровенным, как я после понял просто бравировал своим положением. Причина была, отчего он не торопился оформлять пенсию. Я о ней узнал позже. А тогда я не понимал его и даже попенял мужика, чтобы однажды съездил в Климовку.

―Да, ладно как-нибудь съезжу, ― сказал Стопарик в ответ и продолжил: ― Так, на чем я остановился? Ах да. Так вот в правой части дома живет Февраль другой мой приятель собутыльник с женой и дочерью. Сына он…, ― мужик осекся, а затем, поправился: ― не он, а его жена спровадила в армию, на исправление: пить стал, похлещи отца, да еще и приворовывать. Дома такой не нужен, даже для работы на огороде, вот так! Правда, Февраль числится у меня в соседях нечасто, его супруга Анна женщина строгая и не раз уже мужика выгоняла из дому после того, когда сама закодировалась от водки и перестала пить. Иначе бы у нее дочку забрали. Так вот он, то у нее живет, то у матери пенсионерки в Фовичах. Там у нее дом. На этот дом глаз положил наш благодетель Чичиков. Я думаю, заберет. Дай время. Февраль тут случайно обмолвился, что Павел Иванович подталкивает его забрать мать к себе на жительство.  Я думаю, Анне пенсия свекрови не помешает. Жизнь здесь у нас не стоит на месте: бьет ключом больно и в основном по голове,― сказал Стопарик, криво усмехнулся: ― Был вот с утреца у Оксаны. Не поленился, сгонял. Так она зараза, даже на порог не пустила, вытолкала за калитку. Понятное дело: у нее самой неприятности, сцепилась с родственниками Федора за дом мертвой хваткой. ― Я знал, куда клонит мой бывший одноклассник, и приготовился дать отпор. И не напрасно. Он сделал глубокий вдох, и умоляюще взглянув мне в глаза, задал давно приберегаемый для меня вопрос:

― Опохмелиться, у тебя не будет?

―Откуда? Я же не пью, ― не задумываясь, ответил я. ―Да и тебе не советую налегать на спиртное. Ты ведь еще со вчерашнего дня не отошел, пытайся потреблять умеренно. Глядишь, жена вернется. Да и дети, они, наверное, уже взрослые, признают тебя, потянутся.

―Я свой выбор уже сделал. Моя жена Светлана, однажды сказала мне: «или я, или водка?».  Понятно, ― выдохнул он с сожалением, поднялся и медленно развернулся, чтобы уйти, а затем вдруг остановился:

―Семен, послушай, а может, тебе нужна помощь? Так я мигом соберу ребят. Трубы здесь у многих горят. Вчера на сорок дней ходили. Прощались с Федором Шуварой. Проводили по полной программе, ― Стопарик чувствовал себя не комфортно, оттого и пытался раскрутить меня на деньги. Цель у него была одна: во что бы то ни стало обзавестись бутылкой сивухи.

―А что скажет Павел Иванович Чичиков? ― неожиданно спросил я, надевая рабочие перчатки.

―Что-что? Он нам сегодня не указ. Ты разве не знаешь? Умчался Павел Иванович в неизвестном направлении, возможно, сейчас находиться в Фовичах или же в Рюковичах, цыпочек щупает, а то может и …. ― Стопарик не договорил, но я услышал, застрявшие у него в горле слова: ― «у Губернаторши пьянствует». ― Мой бывший одноклассник махнул рукой и после небольшой паузы, объяснил: ― Мы у него не одни. Нас пьяниц по России о-го-го сколько, ― повернулся и сделал шаг в сторону трассы. Я увидел Галстука и чтобы не убивать время на пустые разговоры еще и с ним, бросил: ― Ну, давай! ― и, отвернувшись от Стопарика, быстро забрался на лестницу. Находясь на высоте, у самого фронтона дома, я принялся интенсивно орудовать железной щеткой, при этом искоса наблюдая как за одним, так и другим мужчинами. Они сошлись на трассе и, стоя друг напротив друга, слегка покачиваясь, начали свой неторопливый разговор. До меня, донеся вежливый голос Галстука:

―Ну, как, не удалось? ― спросил он у Стопарика, тот в знак отрицания помотал головой. ― Тогда, я предлагаю взять корзины и айда в лес, за грибами, наберем, сдадим нашему бизнесмену Литвину, затем … ― Я, недослушал до конца фразу, но понял, что выход мужиками найден и неплохой: шатаясь по лесу, хоть протрезвятся. Здесь в Щурово многие промышляли сдачей грибов. Особенно на ура шли лисички. Их, как я слышал от брата Федора, отправляли в Польшу на переработку. В этом продукте лесов был обнаружен какой-то компонент, придающий косметическим средствам омолаживающие свойства. Что еще? После обильного дождя мужики должны были быстро управиться с поставленной задачей и получить деньги на выпивку. Я уже представлял себе картину, как они напьются этого проклятого зелья и подобно собакам или кошкам в жаркую погоду будут валяться где-нибудь на травке, мирно сопя носами.

По трассе проехала большегрузная машина, затем еще одна. Я, взглянул на дорогу: пусто, никого. Вот и смена декораций: только что стояли два мужика, разговаривали, и вот уж их нет.

Я был предоставлен сам себе. Правда, недолго. После ухода мужиков: Стопарика и Галстука, неожиданно появилась мать. Она прошлась, осмотрела мою работу, а потом сказала:

―Ты тут со Стопариком разговаривал, так он мужик что надо, главное не вор, когда была работа, жил прекрасно, это после оказался не удел и скатился. Светлана, жена не выдержала его частых попоек, забрала детей и ушла к отцу и матери, ― родительница помолчала, затем, будто что-то вспомнив, усмехнувшись, сказала: ― А ты весь в отца. Тот тоже не любил, чтобы посторонние люди находились в усадьбе. Если к нам кто-то и приходил, то его обычно встречали у калитки или же прозевав, разговаривали с ним у крыльца, при необходимости провожали в дом не далее прихожей, предлагали стул, а затем по окончанию беседы провожали, выводя за калитку. Шастать во дворе бесконтрольно могли лишь только проверенные люди ― свои, или же те, которым мы доверяли.

Мать ушла, а я продолжил работы и еще часа два возился, шкрябал стены, затем отправился обедать и снова вышел на улицу. На трассе я увидел Галстука и Стопарика. Они шли довольные: карман белого летника у Галстука топорщился, явно из-за, находившейся в нем бутылки. Что меня еще заинтересовало: за мужиками, неуклюже переступая ногами, торопился Бройлер. Возможно, он увидел друзей из окна своего дома и, как говорят в подобных случаях, желал «сесть на хвост». Мне нужно было спуститься вниз и переставить лестницу, но я решил не торопиться и дождаться момента, когда эти трое сойдутся и начнут разговор. Зря, так как Бройлер неожиданно увидел меня под фронтоном дома и тут же направился в мою сторону, при этом, попросив мужиков не торопиться с распитием бутылки, подождать. Стопарик промямлил что-то похожее на «угу» и, сойдя с трассы, повел Галстука к себе домой, а я торопливо спустился с лестницы и, переставив ее, стал ожидать Фуриного сына.

―Здравствуйте, ― поторопился с приветствием широкоплечий угрюмый мужик неопрятно одетый в сапогах сорок последнего размера и тут же наступил мне на ногу. ― Я к вам с просьбой, ― сказал он и протянул для пожатия заскорузлую руку. Я выдернул свою ногу и, не скрывая брезгливости, нехотя пожал то, что было мне представлено. Мужик ничего не заметил. У него была определенная цель озадачить меня. Он тут же без лишних слов, принялся уговаривать:

―Я знаю, у вас есть машина. Мне очень нужно съездить в Мамай, ― там, в этом поселке у моей жены Нади есть дом, хочу забрать баллон с газом. Не на чем готовить еду. Отвезете? Я заплачу, ― сделал паузу и продолжил: ― Надя тоже поедет с нами, она должна получить пособие. Я, не обману, тут же сразу у почты и рассчитаюсь. Я бы не просил, но он, ― кто он, Бройлер не назвал, ― он, уехал. Может это и к лучшему. Да, не беспокойтесь, часа за два мы управимся. Только, ― мужик приложил палец к губам, ― ему ни слова. Иначе мне несдобровать.

Я не знал, что ответить, торопливо искал причину чтобы откреститься от Бройлера, но не находил ее. Он ждал. Хорошо, что в этот момент меня привлек стук в окно, я увидел родительницу: она махала рукой, призывая зайти в дом. Я тут же оживился и попросил Фуриного сына подождать, а сам бросился к калитке.

Дома, едва я вошел в комнату и закрыл за собою двери, мать, неожиданно схватив меня за руку, принялась шептать:

―Ни в коем случае не связывайся с этим пьяницей, Бройлером, иначе ты наживешь себе врага в лице Павла Ивановича Чичикова. Скажи ему, что нет бензина или еще что-нибудь придумай, словом отправь куда подальше. Иди…,― и мать подтолкнула меня к двери.

Неторопливо, в раздумьях, я вышел на улицу. Сосед сидел на скамейке, ждал меня. Я уселся рядом и долго молчал, собирался с мыслями.

―Ну, что, поедем? ― спросил Бройлер и заглянул мне в глаза: я нехотя позволил ему это сделать.

―Да, можно съездить, ― ответил я и замялся, ― правда, есть одна проблема: у меня мало бензина, километров на пятнадцать пути, не больше, могу не дотянуть до заправки. Может вначале нам отправиться в обратную сторону ― на таможню, это ближе, там залить бак и уж затем только в Мамай, но тогда это уже займет…, ― я замолчал, делая вид, что подсчитываю сколько.

―Мы не успеем, закроется почта, и Надя денег не получит, ― сказал Бройлер и опустил голову вниз, уставившись на сапоги. Он их носил даже летом. Возможно, по привычке или же оттого, что у него не было другой обуви.

― Может, ты найдешь кого-нибудь другого или же просто вызовешь такси. Сходи к Алине, она часто пользуется: ездит в Климовку, у нее наверняка в записной книжке есть номер телефона. Позвонишь, и минут через пять-десять машина будет стоять у твоего дома…

―Да, да, да, ― согласился со мной сосед и, опустив голову, долго молчал, не двигаясь, будто его парализовало или же он заснул. Я не знал, что делать. Пойти работать я не мог, что-то ему говорить был не в состоянии. Меня спасло то, что у дома резко затормозила черная иномарка и широко распахнулась дверь. Я поднял глаза и увидел Павла Ивановича Чичикова. Где-то в глубине салона сидела Надя, так называемая жена Фуриного старшего сына ― Слюнявая.

Не то чтобы толстый, но и не тонкий, не старый и не молодой человек строгим голосом приказал:

―Вась, давай быстрее забирайся в машину. Мы торопимся. Нечего разглагольствовать! ― Да у него, у этого Бройлера, как у людей, есть, и имя мелькнуло у меня в голове.

―Извини, ничего у нас с тобой не получилось, ― сказал с грустью сосед и поднялся со скамейки при этом, не заметив, он снова наступил мне на ногу. Я не успел ее вовремя отдернуть. Ну, прямо медведь какой-то, а не человек, ― подумал я, ― все ноги мне отдавил.

―Ну, я пошел, ― сказал мужчина, стоя у меня на ноге и двинулся вперед. Я вздохнул, и посмотрел ему вслед. Васька нехотя забрался в салон машины и сел рядом с Надей. Дверь, словно тюремной камеры необычайно громко захлопнулась, автомобиль резко рванул вперед, развернулся и в считанные секунды исчез из виду.

Меня спасло чудо. Мать была права в том, что мне не следовало сталкиваться с Чичиковым. Он темная лошадка. Одно дело жать ему руку, разговаривать с ним о своих книгах и вообще о чем-нибудь не существенном и другое становиться на пути, задевая интересы этого у себя на уме господина. Я мог закрыть себе путь к Николаю Васильевичу Гоголю и не встретится с ним. Надеяться на Ивана Сергеевича Тургенева не следовало, достаточно было того, что он подсказал мне каким образом я могу попасть в Васильевку-Яновщину и лицезреть этого знатного малоросса и не только, разговаривать с ним. Я должен был еще раз попробовать забраться в бричку Павла Ивановича Чичикова внука Листаха и пусть меня несут пристяжной Чубарый, коренной Гнедой и каурой масти Заседатель по столбовой дороге в непогоду, заволокшей чернотой небо и землю. Пусть несут. Я буду в восторге кричать: «О-го-го, привет тебе искромсанная от неурядиц и распрей измученная Россия! Привет! Твой день грядет! Ты поднимешься с колен, обязательно поднимешься и станешь как прежде могучей, непобедимой в веки веков!» ― и ожидать встречи, встречи с Николем Васильевичем Гоголем великим русским писателем.

Из дома, что напротив, выбрались Стопарик и Галстук. Они долго стояли и смотрели вслед умчавшейся машине, при этом о чем-то бойко разговаривали. Мужики были необычайно довольны. Оно это довольство расплывалось у них по щекам слащавыми улыбочками, понятное дело: им самим, раздобытого у Тусихи самогона было мало, а тут, объявившийся «нахлебник» от «жажды», что та рыба на берегу открывал и закрывал рот. Он бы сильно поубавил пластиковую посудину. Так что его отъезд был на руку этой парочке.

―На всех не напасешься, ― сказал громко Галстук. ― Я понимаю, что нехорошо обходить товарища, но какой он нам товарищ: сам не раз нас прокатывал. Это я славно придумал, что позвонил Павлу Ивановичу. Славно…

На следующий день я снова приступил к работе, но недолго оставался в одиночестве: пришел Февраль. Минут десять я «мариновал» его, не спускался с лестницы, пока он не попросил меня:

―Семен Владимирович, можно тебя, есть дело!

―Ну, дело, так дело, ― ответил я и устроился рядом с ним на скамейке. Он, не здороваясь, сказал:

―Может, в банчик перекинемся, ― и показал мне колоду потертых грязных карт. Я помотал головой и поднялся. Февраль поторопился усадить меня на место. Я сел без сопротивления. Ждал, что он мне предложит еще. Было интересно, что за тип такой, насколько богат на выдумку.

―Да это я так сказал, понимаешь, хочется выпить. Ты же мне запросто так не нальешь стакан? ― мужик поднял на меня глаза.

―Конечно, нет, ― ответил я. ― Кто ты мне такой? Человек, живущий, напротив. Да ты и младше меня. Подумай, зачем мне спаивать малолетних, ― со смешком сказал я и взглянул на Февраля.

―Ну, ладно, согласен. Да я и не нарываюсь на угощение. Я хочу тебе что-нибудь продать. Вот послушай, ты же здесь у нас неслучайно? Тебе, наверное, жена дала поручения делать заготовки для Москвы. Анна у меня прекрасно консервирует. Я тебе предлагаю купить за сущие копейки трехлитровую банку огурцов всего за…, ― Февраль назвал цену, не задумываясь, быстро. ― Я молчал. Цена, названная мужиком, равнялась стоимости поллитровки самогона, продаваемого в Щурово местными «предпринимателями». Мне было понятно его желание. Однако я не хотел с ним связываться и ответил:

―Нет, не хочу. Да и зачем мне твои огурцы? Что я не в состоянии сам закрыть банку, другую? На грядах у матери огурцов предостаточно. Сейчас их время. Мы каждый день собираем по корзине. Урожай на славу.

―Ну ладно, купи у меня за эти деньги две банки, ― я безмолвствовал, ― ну, три? Это тебя устроит? ― Я помотал головой, а про себя подумал, тоже мне сыскался еще один Ноздрев. Правда, тот гоголевский персонаж был нечета щуровскому Февралю, он полдня впихивал Чичикову, то лошадей, то щенков, то фисгармонию и даже готов был уступить «мертвых душ» за игру в карты или же в шашки, этот туда же. Вот теперь сиди здесь с ним на скамейке, забросив работу, и торгуйся. Не дело. Нужно что-то предпринять, и я задумался. Меня выручила жена Февраля ― Анна. Женщина пришла на обед, ― она в больнице работала уборщицей, ― глянула на пустые ведра: муж собирался сходить на колодец за водой, да завидев меня, отвлекся, бросил их у калитки, ―  не выдержала и подобно Алине разоралась на всю улицу:

―Ах, ты сволочь, уже где-то нажрался, сидишь на скамейке, трясешь своими погаными губищами? А ну быстро поднялся и за водой!

―Зараза, увидела. Я пошел. Ну, ты подумай? Я тебе предлагаю выгодное дельце, подумай, ― и Февраля, словно ветром сдуло: вот был он, и нет его. Я представил на трассе большегрузный автомобиль, вжик и все. Тишина. Нужно торопиться, подумал я, нужно торопиться. Да-а-а, здесь я весь на виду, что тот тополь на Плющихе, хотя их было три, ну да ладно, смысл в том, что каждый, может, завидев меня подойти и оторвать от работы.

И отрывали, не раз приходил Стопарик мой бывший одноклассник и начинал говорить издали, я думал, что он хочет оживить мою память и сделать себя в моих глазах узнаваемым, но нет. Ему нужны были деньги на выпивку. Он, взяв их, желал бы оставаться инкогнито. Я, как мог, отталкивал мужика. Дай такому человеку только слабину и прилипнет, тогда не оторвешь, будет ходить, и ходить, замучает. А еще зачастил Февраль: для важности не с пустыми руками, притаскивал трехлитровые банки с огурцами. Один раз он чуть было не уронил одну из них мне на ногу. Сосед из дома напротив, подолгу мозоля мне глаза, умолял:

―Семен Владимирович, возьми, будешь, доволен, ―  говорил он и на миг умолкал, затем, вытащив замусоленную колоду карт, неожиданно предлагал: ― А может, мы сыграем, ты на кон кладешь деньги, а я вот эти банки. ― Я понимал, что он их украл у супруги из закромов, поэтому отказывался. Мужик шарил трясущимися руками не только в погребе, но пытался и из дома вытащить вещи, чтобы продать их независимо от их реальной стоимости лишь бы напиться. Это понимал не только я, но и некоторые соседи, правда, не все, иначе Февраль не ходил бы по домам. Что я узнал для себя при встречах с ним: прозвище для мужика Февраль прилепилось не случайно. Характер у него был невероятно изменчив, понятное дело, что тот последний месяц зимы и крепкий мороз и оттепель и вьюга… ― да что угодно в один день или как говорят в Щурово: в одном флаконе. Не зря перед ним даже его друзья не желали открываться, хотя составить компанию, распить его бутылку были не против.

Однажды, меня посетили и Алинины мужики. Цель их посещения я понял сразу. Они долго крутились вокруг меня, да около и просили деньжат на выпивку. Хорошо, что их хватилась соседка и прибежала мне на выручку. Правда, я, завидев ее, сам трухнул, и чуть было не убежал за компанию вместе с Пленным и Дробным, прыгая через деревца колючей сливы, разросшиеся вблизи трассы. Что меня напугало: баба, перебирая короткими ногами, торопливо катилась прямо на нас, при этом подобно лесорубу, энергично размахивала над головой большим топором.

―Да не бойтесь Семен Владимирович, ― сказала, резко затормозив у каштана, Алина.

Мужиков, как ветром сдуло. Мы были одни. Я подошел к женщине и, взглянув ей в глаза, принялся отчего-то успокаивать Алину, но напрасно. У нее все это было напускное. Баба лишь прикидывалась сумасшедшей. Наверное, по этой причине я не выдержал и, кивнув головой на топор, поинтересовался, отчего она с ним бегает по улице. У меня было желание спросить и о частых криках женщины полных матерщины, с чем они связаны, но я сдержал себя.

―Отчего, отчего? Они меня, должны бояться, иначе на голову сядут. А потом пусть мне скажут спасибо. Павел Иванович их бы давно уже подмял, а так хоть они и работают у него в лесу, но деньги пусть и не всегда, ― она сделала паузу и, объяснив причину, что нет-нет и пропивают, сволочи, продолжила: ― мне приносят, а значит не голодные, обуты, одеты. ― Я усмехнулся и про себя подумал: ― Умная баба. Даже Чичиков и тот обходит ее стороной, не связывается.

Наступило время, я заканчивал подготовку фасадной стены к покраске и готовился взять в руку кисть, но тут неожиданно ко мне подошел Галстук. Я не ожидал от него такой прыти. Он долго топтался на месте, затем деликатно попросил меня:

―Семен Владимирович, выслушайте меня. ― Я согласился. Мужчина, неторопливо подбирая слова, принялся жаловаться на жизнь, прежде чем изложил свою просьбу. Она заключалась в следующем:

―Семен Владимирович, я прошу дать мне под пенсию. Я получаю через неделю. Да вы можете брату позвонить, Федору Владимировичу. Он же выдает мне пенсию, вернее его служба. Пусть ваш брат удержит с меня сколько нужно. ― Я покивал головой, но денег Галстуку не дал, потому, что этот интеллигентный человек, их недостаток мотивировал тем, что ему приходиться много тратить на пустое, например, отдавать Павлу Ивановичу Чичикову.

―Чичиков, мне напоминает своего деда. Вы же помните объездчика Листаха? ― Я кивнул головой. Галстук поерзал на моей скамейке. Убрать что ли ее хотя бы на время, до окончания работ, ― мелькнула у меня мысль, развить которую я так и не успел, интеллигент тут же продолжил: ― Павел Иванович тоже такой: везде ищет и имеет выгоду. У меня был дом. Этот дом я ему профукал. Деньжонки за него получил он. Ну, да ладно, я сам виноват, теперь ничего не поделаешь. А знаете, где я прописан? ― помолчал, затем сообщил: ― У него, но не в доме, а в вагончике. За прописку я каждый месяц плачу по…, ― Галстук назвал сумму, а я про себя подумал: да это же больше чем в Москве за год. Правда, верить отчего-то Галстуку я не хотел. Но он не останавливался и продолжал говорить и говорить о других делишках своего «благодетеля». Я слушал, мягко звучащий голос интеллигента, и представлял, нет, не Павла Ивановича, а его мрачного деда Листаха, при этом все ниже склонял голову к земле, будто прячась от него за высокими стеблями кукурузы. Отчего-то в памяти из детства у меня сохранился эпизод похода на кукурузное поле. Мы дети любили лакомиться молодыми початками и нас за это гоняли, хотя растение все целиком шло на силос ― корм коровам. Я готов был сорваться и убежать от объездчика. Однако не от его внука, и я бы убежал, но в этот момент сам мой собеседник неожиданно чего-то испугался и сорвался со скамейки: по трассе на большой скорости промчался черный автомобиль, за рулем которого сидел Павел Иванович Чичиков. Может, это был и не он, мне показалось. Не знаю. Главное заключалось в том, что я тут же освободился от местного щуровского интеллигента.

Распростившись с Галстуком, я еще немного поковырял стену, затем достал из сарая большой таз и принялся готовить нужного состава и консистенции раствор, ну это значит побольше цемента и поменьше песка, плюс определенное количество воды. Цемента у меня хватало: два мешка привез с ярмарки. Правда, песка почти не было. У забора лежала небольшая горка ― все, что осталось после монтажа в доме евро окон и заделывания бетоном огрехов при установке подоконников. Однако я рассчитывал, что мне его для фасада хватит, а для стен тех, что во дворе я съезжу к Перикопу ― у этого поселка «народ» обычно брал песок, да и глину тоже, ― накопаю, сколько мне будет необходимо.

Бетон я решил готовить порциями, ― легче перемешивать раствор. Мать меня застала за работой, возвращаясь с огорода после прополки гряд и увидев, что я пытаюсь сэкономить на песке, сказала:

―Сеня, не хватит песка, возьми тележку и съезди к другому нашему дому, к тому, который когда-то купил твой отец. Тьфу ты он уже не наш.  Одним словом, к дому Сюней. Ты их помнишь?

―Как же не помнить Сюней, помню, ― ответил я. ― Раньше у них дом был полон детей. Я и Федор в детстве часто играли вместе. ― Я хотел, спросить, а чей же он теперь, но мать не позволила:

―Ладно, не о том речь. Там, у окон лежит целая машина песка. Остался от ремонта. Бери, не хочу, ― сказала она и скрылась в доме. Ей необходимо было отдохнуть. Через полчаса или же час она наверняка позовет меня обедать, нужно торопиться, и я продолжил замешивать бетон. Подготовив раствор, я принялся торопливо заделывать швы, пользуясь мастерком и другими подручными средствами. За день я полностью управился со стеной, сутки дал на ее высыхание и уж только после приступил к покраске фасада.

Первоначально я попробовал орудовать валиком, но шероховатость стен не позволила добиться желаемого качества, и мне пришлось взять в руку кисть. Это обстоятельство намного затягивало выполнение работы. Я, как и при заделывании швов торопился, молил Бога, чтобы небо не разразилось дождем, хотя и желал встречи с Николаем Васильевичем Гоголем. Мне не терпелось с ним познакомиться и поговорить о его поэме «Мертвые души». Однако и покрасить фасад дома тоже было необходимо. Закончив работы на улице, я мог спрятаться во дворе от назойливых глаз соседей. Мне надоели и Стопарик, и Февраль, и мужики Алины, и даже интеллигентный Галстук. Не видеть бы мне их до морковкиной завязи. Вот закроюсь от них всех железным двухметровым забором, пусть ходят кругами. Не достанут. Находясь на верхотуре, я взглянул на листы металла, выплавленного у нас в России на Урале, и неожиданно для себя различил на одном из них надпись: маде ин Бельгия и плюнул от неудовольствия, так как подобно Чичикову, носившему иностранные рубашки, я украсил двор тоже иностранным одеянием. Они, не мы умеют из нашего сляба сделать «конфетку» ― тонкий-претонкий лист. Прокат, что надо. На ветру звенит. Ладно, хоть краску для покраски стен я купил нашу российскую, хотя мне и пыталась бойкая продавщица всунуть дорогую финскую, устоял, не согласился и на ее хвалебные слова лишь только мотал головой.

Я постоял немного и, подхватив лестницу, направился к калитке, чтобы заняться работами во дворе. Перетаскивая и устанавливая лестницу на новом месте, я оставил калитку приоткрытой и когда, взявшись за ручку, потянул ее на себя, чтобы закрыть, то услышал:

―Семен Владимирович, не закрывайтесь, я иду к вам. ― Кто идет, определить по голосу я не смог, понял лишь то, что это была женщина, и она меня знала. Мне пришлось ее дождаться и пропустить во двор.

Предо мной предстала наша молочница из Буговки ― Мария Ивановна Коваль, женщина пред пенсионного возраста в темных брюках удобных для поездок на велосипеде, в легкой светлой блузке, выглядывающей из-под ветровки. На голове у молочницы красовалась яркая косынка, повязанная на затылке. Это возможно для того, чтобы на трассе быть заметной и не попасться под колеса снующих туда и обратно машин.

Она была пухленькой, ну что та коробочка, хотя еще год или два назад, из слов соседки Алины, на нее было жалко смотреть: придорожная ветла, обдуваемая со всех сторон холодными ветрами, и та была краше. Но это было до похорон мужа. Значит, не правда.

Я, поприветствовав Марию Ивановну, предложил ей зайти в дом. Женщина принесла нам молоко. У меня на глазах она вытащила из пакета трехлитровую банку и поставила ее на стол в коридоре, служившем нам еще и кухней. Мне с этой кухней пришлось повозиться, пока обустроил: убрал чуланчик, подвел газ, для отопления дома установил котел, плиту, завез кухонную мебель. Все было ничего. Одно меня смущало, что пришедший гость, ступив в прихожую, тут же попадал и на кухню, в будущем что-то нужно было сделать.

На шум из комнаты вышла мать, и Мария Ивановна тут же оживилась: она собственно к ней и пришла.

―Надежда Кондратьевна, я с завтрашнего дня ухожу в отпуск. Молоко я вам завозила по пути на работу. Теперь у меня нет смысла из-за одной банки молока мотаться из Буговки в Щурово.

―А ты разве не ухаживаешь за Олимпиевичем? К нему ты, что уже не будешь ездить? ― спросила мать и посмотрела на Марию Ивановну.

―Ухаживаю, но ездить пока не буду, к нему приехала из Эстонии дочь Наташа. Она меня на время освободила. Так что у меня в этом году получается отпуск по всем статьям, ― Коваль взглянула на меня и продолжила:

―Надежда Кондратьевна, а что если бы Семен Владимирович сам ко мне приезжал. У него ведь есть машина. Это труда не составит. Правда, прежде пусть меня извещает, чтобы не ждать когда я подою корову и приготовлю молоко?

―Хорошо, я согласен, раз, ну два в неделю с удовольствием прокачусь до Буговки и обратно. Тем более это недалеко, ― ответил я. Мне раньше в детстве часто приходилось бывать, ну если не в самой деревне, то в низине, прилегающей к ней в бывшей помещичьей усадьбе после разорения, которой остался заброшенным сад. Я вместе с ребятней рвал в нем яблоки и груши.

Женщина развернулась, чтобы уйти, и я отправился ее проводить за калитку. Остановившись у дома, Мария Ивановна осмотрела фасад.

―А красиво будет, ― сказала она. ― Краска подобрана, что надо. Цвет просто замечательный.

―Да, думаю, дом преобразится, ― поторопился ответить я, сделал паузу и продолжил: ― Этот фасад мне дорогого стоил: не в смысле денег, замучили соседи пьяницы. То Стопарик придет, то Галстук, то … ― я махнул рукой, ― всех и не перечислишь. Имена, не имена ― какие-то прозвища.

―Не удивляйтесь Семен Владимирович, нашим прозвищам. Ими помечены или лучше сказать заклеймены все местные пьяницы. Вас же никто не назовет как-то иначе, только по имени и отчеству или же по фамилии. Вы человек, а пьяницы это… это…, ― Мария Ивановна запнулась не находя нужного слова. ― Это «мертвые люди», так о них говорит моя мать, ― дополнил я предложение, не выдержав затянувшейся паузы. ― Вот-вот, ― усмехнувшись, подтвердила женщина. ― Прозвища им дадены неслучайно. Главное, что они их характеризуют точно, очень точно, ― сказала женщина и, окинув меня всего взглядом, продолжила свою речь: ― Вы Семен Владимирович прекрасно выглядите, вам в этой жизни несказанно повезло. Прежде оттого, что вы о себе заботитесь, не пьете чертога зелья и еще оттого, что пьяницы только вокруг вас, а я, хочу вам сообщить, вынуждена с одним из них жить, он у меня в доме. Васюк, слышали о таком? Это мой деверь, человек не чужой ― брат умершего мужа. Мог бы называться Василием Александровичем Ковалем, так нет ― Васюк и все тут. Что та собачонка. ― Женщина хотела что-то сказать и об умершем муже, но махнула рукой. ― Пьяниц не переделаешь. Вон у самой дом нужно ремонтировать, прошу, прошу Васюка, а он и не чешется, говорит, что занят по горло, нет свободной минуты. А у вас Семен Владимирович вот есть время. Вы и пишите, ― мать сказала, ― и домом занимаетесь. Хорошо вам, вы на пенсии. Государство о вас уже позаботилось. Я тоже мечтаю о выходе на пенсию, ― сказала женщина и, взяв прислоненный к каштану велосипед, отправилась к себе на Буговку.

Я долго стоял и смотрел ей вслед. Не стара, но уже вдова. Ее муж умер от остановки сердца. Однажды этот аппарат у него не выдержал, разорвался от водки: разве можно человеку ее всю перепить? ― задал я сам себе вопрос и затем вспомнил по поводу этой фразы другую, случайно оброненную Стопариком, ― «но стремиться нужно» ― хмыкнул и отправился восвояси.

 

 

4

Мои родители ушли на пенсию в восьмидесятые годы двадцатого века, то есть при советской власти. Трудовой стаж у отца был большим, однако зарплата, он последние годы работал в школе, невысокой, соответственно и пенсия, но она была все-таки выше, чем у матери: у родительницы не хватило лет. Затем, мать раскопала недостающие годы, отыскав их в архиве: она до войны и несколько лет после, работала в колхозе, подала на перерасчет и ее пенсия по деньгам значительно поднялась. И все бы ничего, но пришли новые времена и всех пенсионеров независимо от заслуг отчего-то уровняли.  Правда, это обстоятельство нисколько не мешало отцу, он часто говорил матери: «Я тебя кормлю. Без меня ты бы пропала». Мать не спорила, так как он эти слова бросал без злобы, понимая, что жена вырастила и воспитала ему детей не пьяниц, не воров и не жуликов. Даже в тяжелые девяностые годы, я и мой брат Федор удержались, не отреагировали так, как это было задумано политтехнологами перестройки на специально устроенную Губачевым борьбу с пьянством с последующим массовым спаиванием новым президентом Ециным населения. Мы не спились от безысходности происходящего развала страны, хотя и переживали за нее и не бросились присваивать народное добро, обманывая и грабя людей своих же ближних. Нам, упасть не позволило воспитание, на него родительница потратила много времени. Это время у матери было даже тогда, когда она вынужденно пошла на работу, чтобы добиться для себя хотя бы минимальной пенсии. Отец работу для нее сам подыскал, от матери не требовалось полного присутствия, часто замещал: «Сиди дома, занимайся своими делами, я справлюсь и без тебя» ― говорил он матери. Ему, видите ли, было стыдно. Наш отец родился в старообрядческой семье, и оттого родительница не должна была работать. Это в Щурово было позорно. Где-то на стороне, пожалуйста. Мать должна была заниматься домом, а не ходить с тяпкой, вилами или же граблями на огромные государственные поля и луга. На больших фермах ей тоже работать не следовало. И не работала.

Я пытался многажды анализировать возможности родителей и возможности молодых людей двадцать первого века, окончивших школу, а затем получивших дипломы колледжей, институтов. Что же ждет их в будущем? Трудности, одни лишь трудности. Даже при устройстве на работу, порой, если и находится место, то не по специальности без какого-либо выбора. Радуйся тому, что тебя хоть куда-то берут, иди, терпи лишения и невзгоды, может в будущем счастье улыбнется, и найдется место, желаемое. Это значит высоко оплачиваемое. Народ хочет много «бабок». Даешь «бабки»! Лозунг советской жизни, что деньги не главное сейчас для многих наших граждан просто смешон. Вам тут же зададут вопрос: «А что же тогда главное?»

Моим родителям, да и не только им, но и людям их поколения было проще сделать выбор и заработать пенсию ― обеспечить себя на старости лет. Они были обременены работой на народное хозяйство. От нее трудно было спрятаться. Это я испытал на себе, достигнув совершеннолетия. За трудоспособным населением в стране надсматривали соответствующие структуры власти. Мне тоже до начавшегося ералаша без каких-либо помех удалось отработать на «государственной ниве» более тридцати лет без перерывов в стаже. Я сменил за это время завод на научно-исследовательский институт. Лет несколько поработал у Юрия Александровича Шакина. Моя дочь за каких-то пять лет сменила пять редакций, хотя и не хотела того. При сокращении штатов и уходе с работы, у нее два-три месяца уходило на поиск нового места. Изменчива стала жизнь. Чтобы устроиться в ней, нужно проявлять незаурядные способности. Бывает и так, что человек помыкавшись, делает для себя выбор не работать. За это в наше время уже не судят. Нет необходимости отчитываться, на какие такие доходы ты существуешь. Хоть воруй, только не попадайся, а то обидно будет: отсидишь по более Лебедева или Ходорковского, ну те понятно немало миллионов украли у государства, вот и «парятся».

Мои Щуровские соседи, например, Бройлер или же его брат Убийца, переменчивый Февраль, ― люди в возрасте между тридцатью и сорока годами. Совсем еще юный Алешенька, сын Татьяны Ляковой, для которого уже готовится прозвище ― Халявщик, все они болтаются, что дерьмо в прорубе: из угла в угол, находясь в доме или же по друзьям-собутыльникам ― на улице. Они, не отчитываются ни перед кем, им не приходят повестки, например, от администрации села или же с биржи труда о необходимости стать на учет для последующего трудоустройства. Для них, получающих копейки от государства за проживание в радиационной зоне, да и для других вынужденных тунеядцев, занимающихся, чем попало, а порой и воровством, приемлем лозунг: с миру по нитке вот тебе нищему и рубашка, они ― потерянное поколение, пьянствуют от безделья. Это, конечно, неправильно, так как зазря пропадают трудовые ресурсы страны, при этом из-за необоснованного искусственного дефицита рабочих рук приходится привлекать из-за рубежа гастарбайтеров, а еще что плохо, будоражить страну по поводу необходимости увеличения пенсионного возраста. Зачем его увеличивать? Нужно господа просто работать с людьми. Настала пора, как и во времена Николая Васильевича Гоголя составлять «ревизские сказки», на людей трудоспособного возраста от восемнадцати до пятидесяти пяти лет ― на женщин и до шестидесяти лет ― на мужчин. А затем, при соответствующей юридической подготовке на основании суда принудительно отправлять не работающих людей ― тунеядцев на непривлекательные работы, в настоящее время отданные иностранцам. Отчисления от их заработных плат пополнили бы не только пенсионный фонд страны, фонд медицинского страхования, но и при необходимости позволили расплатиться с задолженностью по алиментам, если таковые у кого имеются.

Что еще? Необходимо заниматься переучиванием людей и отправлять их, давая подъемные на работы в различные регионы страны, даже, например, в ту же Москву. Только Москва должна быть доступна лишь для людей достойных нашей столицы. Незачем укомплектовывать ее «быдлом», не понимающим культурные устои большого города, не соблюдающим его законы жизни. Дел у расплодившихся чиновников невпроворот, однако, воз и ныне там: одни лишь пустые слова. Тунеядствуют люди или то, что осталось от людей ― «мертвые души», а государство на них не обращает внимания, хотя могло бы получать выгоду ― наполнять казну. А по прошествии лет, давать человеку по старости не социальную пенсию, а трудовую, честно им заработанную. Павел Иванович Чичиков и другие подобные ему «черные бизнесмены» не брезгуют пьяницами, и оттого живется им неплохо. О том я узнал от сельчан, не имеющих к нему никакого отношения, да и от щуровских пьяниц, порой нет-нет и роптавших на Павла Ивановича. Однажды даже не многословный Бройлер и тот не поленился и посетовал мне на своего «благодетеля». Это произошло сразу же после поездки сына Фуры и его сожительницы Нади в поселок Мамай за пособием, не бесплатной, ― на такси меньше берут, ― Павел Иванович взял с них по полной. Еще я узнал, что часть Надиного пособия он забрал оттого, что эта парочка брала у него разведенный спирт, другую ― удержал в счет будущего долга и оставил из выданной на почте суммы лишь самую малость. «Это вам на хлеб», ― сказал Павел Иванович. Я глянул на бумажки, ― прошептал мне Бройлер, ― а их столько, чтобы купить у нашего благодетеля в кавычках очередной пузырь, даже на закуску не выделил, пожалел. ― Мне помнится, я тогда слушал его и кивал головой, а еще берег ноги, чтобы этот «Собакевич» случайно не наступил на них, но ничего в ответ на жалобы Фуриного сына на Чичикова не сказал, а что мне было говорить: «Мужики образумьтесь, не пейте и жизнь у вас наладится. Ваш благодетель в кавычках предлагал вам «закодироваться» от алкоголя, даже деньги совал, а вы их пропили. Радуйтесь тому, что с вами в этой жизни, хоть кто-то занимается, не дает окончательно пропасть, свалиться на дно». Мой двоюродный брат Александр тоже когда-то пил, ― его сломила перестройка, ― и Чичиков, можно сказать, вытащил мужика с того света. Жена моего брата Алла однажды не удержалась и рассказала мне о том: «Я по гроб жизни ему обязана, по гроб жизни». ― Это ее слова без каких-либо там преувеличений. Ну да ладно, нет у меня особой необходимости ругать или же хвалить Павла Ивановича Чичикова. Двоюродному брату Александру просто повезло, нашел в себе силы удержаться, а еще его спасла работа, имея машину, он занялся частным извозом. Для сельчан брат столярничает, отец ему оставил мастерскую. А каково людям, обычным, например, безвольным, слабым и неожиданно отрезвевшим, без этой самой работы? Хоть в петлю лезь?

Я, Чичикова не знал, в той мере, чтобы о нем хоть как-то рассуждать, мне еще предстояло познакомиться с ним поближе, а пока и своих дел хватало ― делать-не переделать. То, что жизнь на родине за время моего отсутствия поменялась, не было для меня секретом, но не до такой же степени. Не ожидал я увидеть вокруг себя много людей пожилых и даже старых. Ну, понятно, в селе ликвидировали сельскохозяйственное училище, а это пятьсот человек. Ну, ведь есть двухэтажная школа. Она должна снабжать село молодежью. Ан, нет. Там в настоящее время полупустые классы. Зачем нужна России молодежь? Молодежь создает для страны одни лишь проблемы. Для нее ведь нужны рабочие места. А их количество после глобальной перестройки государственной системы значительно поубавилось. Хоть бы тем людям, которые еще в молодости как-то зацепились за работу дотянуть до пенсии. Да и что они получат? Социальную пенсию. Зарплаты то ведь копеечные. Оттого, наверное, нет смысла у нас в стране рожать детей, а пожилым и старым молодиться. Даже Мария Ивановна чуть, что и охать начинает, все делает, чтобы показать сельчанам ― старая стала, пора и на пенсию. А ведь женщина грамотная и серьезная, ― это сейчас она работает уборщицей в больнице, а раньше ходила по полям агрономом. Ходила важно. Вот так. Она не единственная, кто мне заикался о пенсии. Валентина ― жена брата Федора, да и он сам не раз фантазировал о том времени, когда ему будет назначен пенсион. Даже молодые ― люди в этой жизни при существующем строе ― случайные и то норовят где-то кого-то подмаслить, но добиться пособия, пусть и незначительного. Однажды Алина, встретив меня у дома, ― я собирался съездить в Климовку по магазинам, ― напросилась, ― она рвалась увидеть внуков заодно поговорить с невесткой о том, чтобы закодировать своего сына от алкоголя, ― уже в дороге при разговоре о пенсиях отчего-то шепотом на ушко сообщила мне: ― Семен Владимирович, а вы знаете, Павел Иванович Чичиков хотя и не пенсионер и не инвалид, но деньжата получает немалые, вот так! Наверное, сумел, пользуясь знакомством, оформить себе группу. ― Я в ответ махнул рукой, а про себя подумал: ― Да, чтобы там не говорили люди, но получать пособие — это классно.

Людям, получающим пособия, выплаты идут в строго отведенное время, не то, что зарплата. Зарплата может быть, а может и не быть, ее простому народу нужно, унижаясь и перерабатывая отведенное законом время, в поте лица не только заработать, но и выбить у работодателя, желательно всю до последней копейки. На нее влияют разные обстоятельства. Это не только нам россиянам известно, но и в просвещенной Европе знают, иначе, отчего бы греки, итальянцы, испанцы и другие «умники» боролись за пособия. А уж нам и подавно нужно добиваться желаемого, пока наворошенные буржуа не забыли прошлые порядки и желания трудящегося народа. Да здравствуют желания рабочего класса и крестьянства. Выше знамя борьбы за пособия ну и зарплаты, достойные, не вынуждающие людей получая их еще и приворовывать. Они тоже важны, так что и за них нужно бороться.

Однажды я набрался смелости и проехался, вначале по своему селу, побывал на всех его улицах.  Щурово постарело и медленно вымирало: было более трех тысяч жителей, сейчас менее тысячи. Деревня Дубрава, ― она находилась в трех километрах, вообще исчезла. Красное, что за речкой ― тоже. Но прежде они постарели и уж, затем их не стало. Формально они существуют, ― стоят и даже числятся, но в домах, сданных расторопными жуликами государству, никто не живет, и жить уже, наверное, никогда не будет.

О городах малых и не очень уж малых я тоже ничего хорошего сказать не могу ― их жители тоже хотят быть старыми, или же больными и все из-за того чтобы иметь возможность получать пособия. Деньги небольшие, но деньги. Из-за неимения рабочих мест халявить стало модно. Лохи только и могут похвастаться своей честностью. Но это от недостатка ума и всего лишь. Такого не было в советское время. И не могло быть. Мне памятен один случай ― из армии комиссовали моего двоюродного брата Александра. Он на учениях получил серьезные травмы, и долгое время приходил в себя. Брат добился, чтобы с него сняли группу инвалида, ― не нужно ему было пособие от государства, сам хотел зарабатывать на жизнь, ― выучился, после учебы работал мотористом, механиком, не один год капитаном буксира таскал по рекам Белоруссии баржи. Он не один такой. Я, бывая в командировках, как-то посетил город известного хирурга-ортопеда Елизарова ― Курган. Что поразило? Это множество больных людей на улицах города, но это были не мнимые больные. Их также как и моего двоюродного брата не интересовали пособия. Они ехали к светилу науки за здоровьем. А сейчас даже на глупых детей родители пытаются оформить деньги. На эти деньги и живут, порой всей семьей. Работы нет, ничего не поделаешь. Не везет нам на правителей. За какие-то двадцать лет они умышленно состарили и искалечили великую страну. Нам приходится жить в старой и больной России, и неизвестно как это долго будет продолжаться. Все зависит от обстоятельств. Хотя они очевидны: хватит господа воровать, давайте будем работать. Что это за такой строй? Людям нечего есть, и они при этом не работают. Это господа называется ― кризис системы. Давно пора что-то кардинально менять. Иначе нас ждут глобальные катастрофы: представьте, что если бы метеорит 2012 DA14 не прошел мимо, а столкнулся с Землей. Вот-вот. То-то!

Павел Иванович время от времени попадался мне на глаза. Правда, я его видел через стекла машины, порой из нее слышались детские голоса, может мне это только казалось, а когда перетащил лестницу во двор, он исчез, да оно и понятно: я тогда избавился не только от него, но и от пьяниц Стопарика, Галстука, Февраля, Бройлера, Убийцы и других. Однако, до меня нет-нет и доносилась ругань Алины и ответное бурчанье Пленного или же Дробного, но это только в выходные дни, так как остальное время мужики работали в лесу ― «на ниве» у Чичикова.

Как-то раз, мое отрешение от улицы или лучше сказать затворничество, довело до того, что мой бывший одноклассник Стопарик, которого я никак не мог опознать, не поленился и, увидев на скамейке у дома мою отдыхающую родительницу, подошел, сел рядом и завел с нею разговор.

Я работал тут же, за забором и хотел было выйти, взялся за ручку двери, но удержался и правильно сделал, иначе бы все испортил.

Мужчина начал издалека, рассказал матери о своих товарищах Галстуке, Феврале, да и о себе отчего-то обмолвился. Я его хорошо слышал: на трассе на то время не было машин.

―Надо же, какая-то сволочь проболталась Павлу Ивановичу Чичикову о том, что я должен уже получать пенсию. ― Я про себя лишь усмехнулся: это наверняка сделал Галстук никто другой. Одной пенсии мало ему стало, решил и пенсию друга приплюсовать. А что? Пей, не хочу! ― А он раскричался на меня, ― продолжил Стопарик: ― «Что тебе деньги не нужны? Я не гордый, отказываться не буду, возьму» ― и как говорят в народе, взял меня «за черти», отвез, куда надо, ― к Ильюшихиной Аньке. Вы знаете, она занимается у нас в районе пенсиями. ― Стопарик тяжело вздохнул и продолжил: ― Что я сам не набрался бы храбрости и не съездил к ней, съездил! ― снова вздохнул. ― Вот так Надежда Кондратьевна дела у нас делаются. Теперь, я пенсионер без пенсии.

―Не переживай, ― сказала ему мать. ― Павел Иванович понимает, что если ты на него пожалуешься, то ему…

―Надежда Кондратьевна, я это знаю, уже ходил к нему, просил денег из своей же пенсии, и он дал мне, хотя и немного, но дал. Чичиков тут не причем. Я сам форменный дурак, ― сказал Стопарик, а затем вдруг неожиданно задал вопрос: ―Что-то не видно Семена Владимировича, он, наверное, уехал в Москву? ― Мать сообразила и ответила уклончиво, вопросом на вопрос: ―А что моему сыну нельзя и уехать. Он обязательно должен на то спрашивать у тебя или же еще у кого-нибудь разрешения, так что ли?

―Да нет, ― промямлил Стопарик и тут же поднялся со скамейки. ― Ладно, пойду до дома-до хаты.

Я мог кричать: Ура-А-А и спокойно без каких-либо дерганий заниматься делом. Правда, выбраться в «свет» теперь стало проблематично. Мать на то ответила просто: «А куда тебе ездить? За хлебом, так это легко устроить: Валентина почту будет нести и буханку-другую прихватит, не развалится. Надо, так и Аллу попрошу. Она зря, что ли деньги за меня получает?»

И я работал. Закончил одну боковую стену, затем другую, самую большую по площади ― «глухую». Подготовил их к покраске. Однако не торопился: дни стояли пасмурные, была вероятность дождя. На вопрос матери: «Ну что ты не красишь?» ― показывал на небо. «Ну ладно, ― отвечала она, ― работа пока у тебя есть. Подготовь, последнюю стену и уж затем все сразу одним махом…. А я пошла, дел тоже хватает, ― тяпкой поработаю».

Мать, находясь рядом, у меня на виду ― во дворе, занималась прополкой гряд. Она закончила полоть клубнику, помидоры, огурцы, оставалось освободить от травы перцы и лук. Правда, это была еще не вся земля: за забором соток десять. На ней рос в основном картофель и не только ― другая всячина.  Там тоже необходимо было приложить руки. Я надеялся закончить стену и помочь родительнице окучивать картофель, но это если погода не позволит взяться за кисть или валик.

До обеда я, насколько мог доставать рукой, очистил стену противоположную фасадной, затем для продолжения работы собрался притащить лестницу, но мать остановила меня:

―Заканчивай! Пошли, поедим, отдохнем немного. А уж после займемся делами. Куда торопиться? ― Мать нет-нет и говорила мне о том, что это все я делаю для себя. Я не возражал: уж не для Чичикова точно. Он, исходя из программы о переселении людей из мест подвергшихся радиационному заражению, готов был все Щурово сдать и прилежащие к нему села и деревни государству за большие деньги. А может, и нет, может, он брал то, что плохо лежит? Не пропадать же добру. Не ты так другой заграбастает.

―Ты же не для того стараешься, приводишь дом в порядок, чтобы сдать государству? ― спросила у меня родительница. ― Народ теперь свихнулся. Вон Федор торопился, пробовал сдать дом Сюни, а что толку? Ничего у него не получилось, а так бы помог Владиславу деньжонками. Купил бы капитан полиции на свое имя в столице квартиру и в ус бы не дул.

―Как это пробовал сдать? ― спросил я, ожидая от матери продолжения разговора, но она сослалась на Федора.

―Вот поедешь к брату и расспроси у него. Он тебе все расскажет. А я даже не хочу, и ворошить ту историю. Закон оно конечно хороший, но используется нехорошими людьми для наживы, исключительно для наживы!

Мы отправились в дом. На работу вышли только после трех часов. Однако сделать нам ничего не удалось: едва я забрался со щеткой на лестницу, как вдруг увидел за забором на огороде коров, голов пять-шесть. Они, не обращая внимания на ряды с картофелем, напали на свеклу и поглощали их сочную ботву, бодро размахивая на радостях хвостами.

Я, что тот мяч с горы бодро скатился с лестницы, взмахнув руками, крикнул матери:

―Там, на огороде коровы! ― затем побежал выгонять забредшее стадо на поле давно уже пустовавшее. На нем коровам делать было нечего ―  трава жесткая выше пояса, вперемешку с кустарником, а на огороде можно было раз живиться сочной ботвой, листьями капусты прихватить огурец или же молодой кабачок. Однако на мои крики и взмахи руками, коровы не очень то и отреагировали. Чтобы хоть как-то воздействовать на животных я стал бросать в них комьями земли. За мной следом на огород вышла с палкой мать, и мы общими усилиями их отогнали.

Мать, перенервничала, ей стало даже плохо: подскочило давление. Она приняла таблетку, одну, другую, ничего не помогало, и родительница попросила меня вызвать «скорую помощь».

―Сеня позвони в больницу! ― Я тут же сел за телефон. У меня мелькнула мысль, что если вдруг приедет Людмила ― меня заинтересовала эта женщина? Я хотел ее видеть, но ошибся: прибывший фельдшер был мужчина. Видно не ее смена. Ладно, время будет, еще увижу.

Уже ближе к вечеру родительнице стало полегче, и она, тут же, вспомнив о потраве, принялась звонить в Буговку Марии Ивановне Коваль, чтобы через нее сообщить Селифану про коров. Он был ее родственник. ―Ты о Васюке слышал? ― спросила мать, вращая диск телефона. ―Да, слышал! ― ответил я. ― Так это еще один непутевый брат ее покойника мужа, ― и переключилась снова на Селифана: ― Это ведь не порядок.  Ты, если подрядился пасти стадо, то паси, а не бросай его на произвол. ― Я согласился. Она была права.

Мать долго крутила диск, набирала нужный номер, но все бес толку. Не удалось ей поговорить, и она, бросив трубку не удержавшись в сердцах, отчитала Селифана аж по первое число:

―Я наведу порядок, заставлю этого обалдуя платить за потраву, пусть не деньгами, ― их у него с роду не было, ― так другим каким-нибудь способом. Он возместить мне причиненные убытки. Если нужно будет, так не побоюсь и Павла Ивановича Чичикова подключу.

После неудачи дозвониться до Марии Ивановны, матери пришла в голову другая мысль, и она снова села за телефон.

―Я сейчас позвоню Александру, ― сказала родительница. ― Его подключу. Он хорошо знает этого алкаша. Было время, водился с ним. ― Однако до Александра мать тоже не смогла дозвониться. ― Наверное, нет никого дома, ― сказала она в заключение. ― Ладно, поезжай к Федору. Зайдешь к нему на почту. Может его удастся уговорить. С ним съездишь к этому алкашу. Он на краю Буговки живет, у леса, разберетесь. Жалко, что вы не сможете Селифана отхворостить. Это если бы с вами Алла поехала, та на язык злая, так бы отходила, не хуже той Алины. Вы же интеллигенты.

Я отправился готовить машину, а родительница со словами не торопись выезжать, вышла на улицу, осмотреться. Она боялась неожиданного появления например, соседа напротив ― Стопарика. Он мог надолго задержать меня, канюча деньги на бутылку.

Минут пять мать стояла на трассе, затем вернулась со словами:

―Давай, поезжай быстрее, пьяниц никого. Все нормально!» ― и только я выехал, как мне сразу же попался на глаза Галстук. Откуда он только взялся? Возможно, отоспавшись, поднялся из придорожной травы, не знаю. Этот тип долго раскланивался предо мной и говорил, говорил, при этом так щурил глаза, что я видел лишь две узенькие линии и всего лишь. Мне с трудом удалось от него отделаться: я забрался в автомобиль и тут же надавил на акселератор. Галстук исчез, будто его и не было. Однако, перед глазами возникли Бройлер и Слюнявая ― Надя. Они у здания лесничества, держась за руки, пытались забраться на трассу и перейти ее, и это у них никак не получалось. Мужик чем-то похожий на Собакевича, в знак приветствия поднял вверх свободную руку. Я кивнул головой. Он тут же упал, и его сожительница за ним следом. Это, однако, было не все: Алина, сидя на велосипеде, гнала перед собою по дороге своих мужиков: Пленного и Дробного при этом костерила их, на чем свет стоит. Мне только Стопарика не хватало, ― прошептал я и вдруг он тоже мне попался. Я не знал, что и думать, даже слегка снизил скорость, может вернуться, загнать машину во двор и заняться стеной, как говориться подчистить тылы ― и лишь только после этого разъезжать по селу и не только. Однако, не вернулся, так как слабость была непродолжительной: через мгновенье я снова надавил на педаль газа.

Перво-наперво, я остановил машину у почты, большого кирпичного здания. Зашел, поздоровался. Затем подошел к витрине и тут же начал разговор. Но брат был не один и оттого тут же меня остановил:

―Ну, что ты торопишься. Думаешь, почтари ушли на объекты, так здесь никого уже и нет? Ошибаешься. Вот познакомься, ― и Федор представил мне невестку Марии Шувары. Она, спрятавшись за огромными витринами, что та мышка, сидела, на кассе по приему денег за электричество, газ и прочие коммунальные услуги. Мне о ней говорила мать. Молодая женщина закончила ветеринарную академию с красным дипломом и не найдя для себя работы была вынуждена трудиться на почте и то Федор взял ее из-за того, что его жена с Марией до закрытия Щуровской продуктовой базы долгое время работала вместе. Да что тут скажешь: шапку брось в специалиста попадешь. Жизнь без прикрас, такова какая она есть.

Я не знал, что мне делать: переминался с ноги на ногу, но тут Федор пришел на выручку:

―Пошли, покурим, ― сказал он, и мы выбрались на улицу, остановившись на крыльце, брат спросил: ― Ну, что там у тебя? Никак серьезные проблемы? Ты ведь уже давно не приезжал.

―Да, проблемы есть, но прежде хочу узнать, что у тебя со сдачей бывшего дома Сюней государству?

― Да, ничего хорошего! ― Федор вздохнул. ― Однажды мне на почту позвонила мать и сообщила: у нашего дома, купленного отцом из-за земли, ― я после на ней сажал картофель, сейчас не выгодно, ― крутиться какая-та пьянчужка с солидным мужчиной. Приехали они на черной иномарке. Так вот я примчался и к этому солидному мужчине в малиновом пиджаке со словами: «Что вам мой дом понравился? Хотите купить?» Ну, тут и началось? Как налетела на меня эта пьнчужка, кричит: «Это мой дом. Мне его мама оставила по завещанию». ―Да, оставила, говорю я. Твоя мама была такая же, как и ты аферистка. Этот дом принадлежал Сюням, после в нем жил дед Холодняк, он привел к себе молодуху алкашку ― твою маму. Та быстренько свела деда в могилу, затем продала дом нам и уехала, а через полгода снова пыталась его продать. Не получилось и у тебя ничего не получится, ― и я достал бумагу. Отец при покупке дома ее оформил, как положено со свидетелями. Человек в малиновом пиджаке взял у меня бумагу и отвел в сторону, со словами: хочу поговорить. ― Федор помолчал немного и продолжил: ― Ну, мы с ним и поговорили. Алкашка пыталась нам помешать, но он сказал ей: «Не переживай, на пузырь дам!», ― и она отстала. Умный мужик оказался, назвал цену и доходчиво объяснил мне: «У тебя нет денег на его ремонт. Для того чтобы заработать, нужно сделать пристройку по площади не меньше самого дома. Нужно провести газ. Дома с газовым отоплением ценятся намного дороже. ― Знаешь, как они газ проводят? ― отвлекся брат: ― Баллон в землю зарывают и все. ― Ну да ладно. Так вот, затем нужно заплатить оценщику. Чем больше, тем лучше. Ну, пусть ты найдешь деньги на все это. Но оценщику могут не поверить, и нужно будет судиться. У меня все оплачено, оттого задержек в суде нет. Суд принимает мою сторону, и даже отправив своего эксперта, цену на дом несколько поднимает. Так что думай? Я позвоню тебе через неделю, а ты для передачи мне дома возьми на него в сельской администрации справку. Я знаю, твоя мать мне сказала, что еще год назад ты хотел его продать за копейки, я тебе даю приличную сумму. Дом и ее не стоит, копни развалится. ― Он прав. А что сделаешь? Я согласился. Взял деньги, пусть небольшие, зато по более, чем мне предлагал Чичиков; за них поставил себе евро окна. Можешь взглянуть. Неплохо смотрятся.

―Ну, ладно, ― сказал я. ― Есть еще одна загвоздка: Селифан из Буговки со своим стадом прошелся у нас по огороду. Надо бы как-то его наказать. Ты готов составить мне компанию?

―Я бы съездил с тобой, но не могу, готовлюсь к проверке, сижу до десяти часов вечера.

―Ну, а эта, «Ветеренарша», она, что тебя не может на время подменить? Минут за тридцать мы бы управились.

―Да ты что! Она, хоть и умная женщина, но не специалист ее еще учить и учить…,― брат замолчал, а затем вдруг спросил: ― Я слышал, у тебя кошка болеет? Вот о кошке ты с нею можешь поговорить. Еще о чем-нибудь, ну и только.

―Ладно, не буду тебе мешать, поеду к Александру съезжу, может он…,― я не докончил предложение, как Федор тут же перебил меня:

―Вот-вот. Александр знает этого Селифана, как облупленного. Много лет с ним «квасил», а еще и с Петрушей. Тот сейчас с Настей-Лапудой живет, нашей дальней родственницей. Чичиков тоже у него в доме как свой был. Нужно лишь только заикнуться. Павел Иванович на расправу скор. У него бы не заржавело. Селифан запросто мог бы получить по мордасам. Получал, не раз. Смотри, а то наберись наглости, да и подкати к этому господинчику!

―Ладно, подумаю, ― сказал я, но уехать не успел, выскочила возбужденная невестка Марии Шувары:

―Федор Владимирович, Федор Владимирович, вас к телефону! Мария Григорьевна хочет поговорить. ― Мы попрощались, брат убежал, а я остался один на один с женщиной и, послушав брата, хотел затеять разговор о кошке, но едва лишь заикнулся, она тут же меня прервала:

―Вот вам жалко животное, а у нас в стране людей не жалеют. Вячеслава Шувару, вы знали, он уже давно на том свете. По селу ходил разговор, что его убил сын по пьянке. Жена Вячеслава не верила тому, а однажды этот самый сын, выбивая из нее деньги на очередную бутылку, сознался в убийстве. Вот она бросила ему все имевшиеся у нее деньги, пошла и повесилась. Вот так!

―Ну и жизнь! Не любит русский человек умирать своей смертью. Что-нибудь да придумает, ― сказал я и горестно махнул рукой, затем забрался в свою «Ласточку» и дал по газам.

Дом Александра находился недалеко, на Партизанской улице ― за рынком. Я добрался быстро, посигналил и тут же поторопился во двор, заглянув за порог, увидел за столом Аллу и какую-то женщину. Но как говорят, если не везет, то не везет: дома двоюродного брата не оказалось. Алла, тут же подхватилась навстречу, закрыв гостью собою, вывела меня за порог, со словами:

―Идем, идем. Ты чего приехал?

―Есть дело. Муж где? ― спросил я в ожидании, что Алла отведет меня к нему в мастерскую, ― он часто пропадал в ней, занимаясь мелкой халтурой: ― мастерил на продажу рамы, двери и прочие изделия из дерева. Но нет. Алла разъяснила, что муж повез Олега на московский поезд. ― Минут пять назад звонил по сотовому, ― сказала женщина, ― билетов в Климовке нет. Они рванули на Новозыбков. Там наверняка что-то да будет. ― Вздохнула: ― А у меня тут Татьяна Лякова. Извини, что я тебя вывела из дому, не к чему тебе с нею видеться. После расскажу. ― Я уже хотел уйти, но неожиданно задержался:

―Слушай, а может Александра не напрягать? Ты мне поможешь, ― и я объяснил, что от нее требуется.

―Да без проблем. Только это завтра. Не могу гостью выгнать. ― Я согласился. Что поделаешь, и отправился восвояси.

Перед тем как повернуть на трассу я увидел странную пару: мужчина вел за руку женщину с палкой в руках. Она на нее опиралась. Я несколько удивился: мне не понятен был поступок этой немолодой пары. Любви здесь никакой, может у нее ноги не идут? ― подумал я и нажал на клаксон.

Мужчина тут же дернулся вправо, чтобы освободить мне дорогу, а женщина отчего-то ― влево. Тем самым они вынудили меня остановиться. В знак примирения из-за того, что ожидаемый результат недостигнут, ― уступить дорогу не удалось, мужчина помахал мне рукой.

Я выбрался из своей «Ласточки», и чуть было не задохнулся, в голове мелькнуло: быстрее бы наступило будущее, дал бы таблеточку и попросил мужика испортить воздух, тьфу ты ― облагородить. Но, нет, ― пахло настоящим особым «ароматом», а не искусственным, мне удалось с трудом удержался, чтобы не рявкнуть: ― Ну, ты брат и воняешь, хоть бы в баню сходил. ― Однако не сказал. Баня в Щурово лет десять как была закрыта. Что если у него нет своей, вот и сходи.

На меня смотрел мужчина явно из «свиты» Павла Ивановича Чичикова. Он мне однажды попадался на ярмарке. Что было на нем примечательно ― это затасканный потерявший цвет пиджак из добротного материала, ― наверняка с плеч барина, ― и отчего-то не брюки соответствующего фасона, а шаровары или как их называют в народе треники. Женщина нарядами тоже не блистала: на ней висело платье, на плечах оно было прикрыто курткой грязного цвета. Она видно использовалась для подстилки при распитии на природе бутылки водки, да и не только ― на ней отдыхали.

Долго не дышать я был не в состоянии, но и обижать эту странную парочку не мог, пришлось довольствоваться тем, что было: вдыхать их «ароматы» не вдаваясь в оттенки, лишь для себя сделал вывод, что они чем-то схожи с «ароматами» источаемыми детьми. Не оттого ли малые и старые люди тянутся друг к дружке, у них одни и те же проблемы недержания. Они ближе к природе, а мы к ванне и всевозможным средствам для сокрытия или же маскировки естественных запахов.

Наглотавшись несвежего воздуха, и одурев от него, я неожиданно для себя, глядя на эту странную парочку, дал волю эмоциям ― закричал:

―Что же вы делаете, вам, своих жизней не жалко?

―А что ее ― жизнь жалеть? ― выкрикнул мужик с запашком.

―Сеня, ни как это ты? ― воскликнула неожиданно женщина, вначале не вмешиваясь в разговор и наблюдая за мной. ― А я слышала, что ты приехал, слышала. ― Я стоял и молчал.

―Что не узнал? ― спросила женщина. ― Вижу, что не узнал. Значит, буду богатой.

―Ну да, ты уже почти богатая. Сегодня, ―дай добраться до почты, ― пенсию получишь. Правда, и отдашь. Но, ― мужчина поднял указательный палец вверх, ― в руках то ты денежки подержишь, так ведь?

―Да в руках подержу, ― ответила спутница мужика с запашком. ― А отдам известное дело Павлу Ивановичу. Он наш кормилец, ― она вдруг усмехнулась и исправилась: ― поилец.

Эта странная женщина оказалась моей дальней родственницей. Я ее скоро идентифицировал, лучше выразиться нельзя, и, глядя на нее, не знал, что и делать: радоваться встрече или же нет. Мне эта парочка уже однажды попадалась на глаза, когда я занимался покраской фасада, однако тогда они для меня остались незамеченными. А теперь я, глядя на них, недоумевал, зачем мне столько негативных персонажей и что с ними делать? У других писателей что ни герой, то бриллиант. Он блестит со всех сторон. А я что та свинья копаюсь в навозе. Взять любого из моих Щуровских знакомых, вникнуть в жизнь ту, которую он ведет и самого как пьяного вдруг занесет. Хорошо, если на ногах устоишь, а то вдруг, как брякнешься на землю и костей не соберешь, ― рассыплются по всем сторонам.

―Без Павла Ивановича мы бы давно пропали, ― сказал, не удержался мужик. ― Мне повезло, я с ним много лет поработал в школе. Он тогда был завхозом, а я при нем и грузчиком, и кладовщиком, да кем угодно. Он лишь скажет: «А ну-ка Петруша сбегай туда или же отнеси то и вот я подхватился и готов услужить». ― Мужик с запахом помолчал, а затем продолжил: ― А еще у нас тогда в услужении был Селифан, мой товарищ …, ― Петруша задумался, а затем махнул рукой: ― Хотел припомнить его настоящее имя, не могу, ну да ладно, меня ведь тоже по метрикам не Петрушой зовут. Эти дурацкие имена нам дал ни кто иной, как Чичиков. Они привязались, прилипли к нам, мы с ними срослись, намертво до скончания своих дней, ― сделал паузу и продолжил: ― Мой товарищ Селифан был у Павла Ивановича за кучера. По весне нас Павел Иванович отпускал на заработки: мы пахали огороды. Поперед ― учителям ― бесплатно, а после уже и остальным сельчанам, но это уже все было наше. Выпивка была в каждом дворе. Учителя тоже люди ― наливали, не скупились и закуску ставили отменную. Ох, и времена были. Да ладно, ― Петруша махнул рукой. Я не утерпел и пожаловался на Селифана. На что мне мой новый знакомый ответил:

―Вот сволочь! Он много раз учинял потраву. Не только вам. На него кто только не жаловался. Я ему сколько раз говорил: идешь на дело, попроси кого-нибудь присмотреть за стадом. Да сына мог бы заставить, а сам бы отсыпался. Оно понятно: всю ночь по лесу на конях по бездорожью. «Черных» нужно встретить, затем «черных» нужно спрятать и передать… ― Нечего себе, снова «черные люди», ― подумал я, но развить эту тему не успел. Петруша, будто прочитав мои вспыхнувшие в голове мысли, тут же приложил палец к губам: ― Тсс, ― и уступил мне дорогу. А моя родственница долго не хотела распроститься со мной, лезла с вопросами: «Как надолго я приехал? Один или же с женой? Что я буду делать с домом, оставлю за собой или же сдам по чернобыльской программе?» ― пока ее «ухажер» не оттащил женщину в сторону от машины и только тогда я, юркнув в свою «ласточку», резко надавил на акселератор и был таков.

Долго я приходил в себя, немало потратил времени, пока отдышался и начал что-то соображать, конечно, о работе идти речи не могло: на стену даже не взглянул. Это все потом. Я был ошарашен случившимся событием. После знакомства с Павлом Ивановичем Чичиковым пришло время, ― встретился с его подручным ― Петрушей, а еще ― завтра мне предстояло увидеть другого молодца ― Селифана и, зная об его безответственном поведении, заставить раскошелиться.

Мать была занята: смотрела свой сериал и оттого меня долго не пытала.  Я какое-то время посидел за компьютером, затем улегся спать. Утром я пробудился часов в девять и стал участником разговора. В нем кроме моей родительницы участвовала жена двоюродного брата Александра ― Алла. Женщины как не пытались разговаривать тихо, порой даже переходили на шепот, но меня разбудили. Однако, я не стал сразу же подхватываться с постели и дал им поговорить насколько это было возможно. Я бы полежал и еще немного, но естественные желания не позволили. Часть разговора я все-таки подслушал: «Ты, и представить не можешь, кто ко мне вчера приходил? ― сказала жена Александра. ― Я уже вышла из дому, направилась в магазин, а тут навстречу Татьяна Лякова тащится и не одна ― с бутылкой. Налетела, принялась жаловаться мне на сына: выгнала парня к тетке  Ларисе ― она тоже, как и Татьяна вдовая, брат Григория ее держал, но затем его пьяного сбила машина. Так вот о чем я… А ясно. Эта Татьяна стала набиваться: пригласи и пригласи. Я не удержалась и завела ее в дом, посадила за стол, достала рюмки, порезала сало, хлеб, зеленый лук нашелся, ― прорывала гряды, ― остался.

―Ну, а дальше что? ― поинтересовалась мать.

―Я пить не стала, хотя она мне тоже налила в рюмку. Мне одной хватило, а Татьяна выдула целую бутылку. Я взглянула на нее: лицо красное, что у пьяницы. Эге, думаю, смотри девонька, ждет тебя участь муженька Григория. Плохо кончишь…  ― после этих слов, я и появился. Разговор был прерван. Правда, ненадолго. Я, поприветствовав женщин, отправился по своим делам. Затем умылся, быстренько перекусил и, собравшись, сообщил Алле о готовности поехать в Буговку.

―Ну, ладно, ― сказала она матери, поднимаясь со стула, ― мы после поговорим, а сейчас с Семеном поедем разбираться. Я тебя поняла, отчитаю по первое число. Мало не покажется. Селифан свое получит! Морду начищу, что ту кастрюлю, ― и женщина громко засмеялась.

Мы забрались в «ласточку» и я, выкатившись за ворота, резво взобрался на трассу, затем повернул налево, тем самым, выбрав дорогу асфальтированную, а не грунтовую по которой привозила нам молоко Мария Ивановна. Она, ее дорога была короткой, через поле давно уже не засевавшееся. Обычно по ней ездили тракторы марки «Белорус», и те транспортные средства, которые смогли заполучить люди при развале хозяйства некогда большого и процветающего. Свой выбор я сделал, из-за опасения застрять, так как у моей «Ласточки» был небольшой клиренс. Молочнице же на велосипеде не составляло труда объехать любое попавшееся на пути препятствие. Другим людям, особенно пешим, отправляющимся в Щурово и назад в Буговку, тоже было просто, ну если только весной при больших разливах воды. Правда, я на машине рассчитывал добраться до деревушки за считанные минуты.

Уже, забравшись в машину, Алла по дороге в Буговку, ― видно матери не все рассказала о Татьяне Ляковой, а язык, как говорят, «чесался», ― бодро продолжила. Не терпелось. Но уж теперь я был ее слушателем. Не выскочишь же из машины.

―Ты ведь не поверишь, я Татьяну всегда считала обделенной женщиной: ее муж Григорий всю жизнь смотрел на медичку, однако он смотрел, а она, оказывается в это время, гуляла, ― Алла назвала мне ее любовника. Я оторопел и от неожиданности резко надавил на тормоз.

―Вот то-то и не подумаешь ведь. Такая цыпочка. А жизнь то оказывается проще. Это, как говорится, по-соседски, рядышком, шмыг и погнала тройка залетная.  О го-го-го. ― Алла потерла бровь и продолжила: ― Но это их связь, из слов самой обездоленной в кавычках, ― женщина недвусмысленно хмыкнула, ― уже в прошлом. Татьяна божилась, что после смерти Григория она от любовника отшатнулась, ― порвала с ним, хотя, казалось бы, только и развернуться, но вот… ― женщина помолчала и тихо повторила последнее слово: ― порвала.

―Значит, запьет, ― сказал я и, добравшись до Школьной улицы, повернул, но не в центр села, а на выезд из Щурова. С одной стороны, была поликлиника, с другой больница, миновав которые я проехал мимо бывшего аэродрома и направился прямо на Буговку. Думал, что Алла займется дорогой, а то глядишь, и дом Селифана проедем. Но нет, женщину, будто черт подталкивал:

― В том-то и дело. Я ее уже предупредила. Горе заливать водкой не стоит. Так она мне в ответ: а что поделаешь, коль к мужикам не тянет, и увлечений за душой никаких нет. Восемь лет ни-ни. Надо же, девственница нашлась. А Григорий, муж ее? ― отклонилась Алла от темы, ― я-то думала, что он умер, ну года три назад, а тут восемь лет ― бегут годы, бегут. Так про что я? Ах, да: затем будет девять, десять лет и так далее. Ну, раз ты считаешь годы, значит, мужики тебя еще занимают. Я так думаю. А затем как говорил твой братец Александр: «Женщина порой может и не хотеть, главное, чтобы ее хотел мужчина». ― Алла еще хотела что-то сказать, но я остановил ее и попросил сосредоточиться на главном, мы должны были разыскать дом Селифана и решить проблему с потравой. Алла успокоилась и принялась наблюдать за дорогой.

Асфальт, имевшийся на дороге, приведшей нас к Буговке, вдруг неожиданно оборвался, лишь только мы въехали в деревушку. Мне не понятна была причина такого безобразия. Хотя и в Щурово я видел те же проблемы: немногие его улицы имели асфальт, ― Сибировка ― по ней шла федеральная трасса, да несколько центральных и то он лежал выборочно на особо значимых участках. Я не знаю, кто из высоких начальников определял, на какой из улиц ему лежать, а на какой нет и где, одно могу сказать господа ― это очень неудобно объезжать ямки и всякие там колдобины, того гляди разобьешь амортизаторы.

Я, забравшись в Буговку, резко снизил скорость. Нет, не до шестидесяти километров в час, а до десяти не более. Местами я просто был вынужден останавливаться и выходить из машины, прикидывая как мне проехать, чтобы не залечь на «брюхо». Что меня удивило? Васюк ― родственник Марии Ивановны Коваль и тот перебежал через улицу, намного превысив мою скорость. Он, довольно шустро, что тот заяц коротким путем, минуя огороды, рванул прямо в Щурово.

―Во-о-о, как поскакал, ― с завистью выкрикнула Алла, ― это за водкой и возможно не для себя. ― Я взглянул на его удаляющуюся спину и усмехнулся. Мне о нем рассказывала наша молочница. Мужик довольно часто исполнял должность курьера, зато первый стакан всегда был за ним, правда, жаловался на Крохобора своего товарища, который хотя Васюку и наливал, но на треть меньше чем другие. Оно и понятно, такой человек. Ничего не попишешь. Крохобор и есть Крохобор. Он даже выпить по-человечески не мог, ― сосал самогон, что молоко. А вот Васюк? Тот поднимал стакан с чувством, ― было на что посмотреть. Пил ведь свое, заработанное: резко, залпом, с содроганием души и возгласом полным оргазма. Мужик такое чувство не испытывал даже от близости с женщиной. Однажды Василий Александрович Коваль даже был женат. Правда, детей не завел, что, наверное, и хорошо.

―За день деверь Марии Ивановны ― Васюк, ― поведала мне спутница, ― успевает раза три, а то и четыре смотаться в Щурово за самогоном ― и к вечеру напивается до чертиков. Далее Алла не удержалась и рассказала мне, что у мужика был свой дом, от родителей остался. Жил он после ухода супруги одиноко. Однажды, Васюк сильно натопил печь и, устроившись на тюфяках, заснул, а так как был пьян, ― трезвым его давно никто не видел, не заметил, как эти самые тюфяки под ним начали тлеть и загорелись. Хорошо, что нашелся человек и спас бедолагу. Это был никто иной, а Павел Иванович Чичиков, он по каким-то своим делам оказался в Буговке, ― кто-то говорил, что у своего бывшего работника Селифана припозднился, ― иначе бы Васюк погиб в огне. Благодаря Павлу Ивановичу удалось спасти не только Васюка, но и дом. Дом оказался не пригодным для жилья, и Мария Ивановна приютила погорельца. Еще бы не приютить: деверь проявил такую прыть, что без него Марии Ивановне и жизнь не в жизнь. «Ты думаешь, на какие такие деньги построился твой муж, мой брат, а-а-а? ― раскричался Василий Александрович. ― Я ему дал и не копейки дал, а приличную сумму, мне было, где их заработать, ты знаешь, я дома не сидел, вот так». ― Мария Ивановна слышала от людей, что ее деверь молодые годы работал на БАМе, ― строил железную дорогу. Правда, не знала, что заработанное он пропил и домой приехал на перекладных. ― «В этом доме, в котором ты живешь, есть и моя доля, ― кричал деверь. ― Я здесь тоже хозяин». ― И Мария Ивановна не без сопротивления была вынуждена пустить пьяницу. Хотя тот и мог бы выбить не без помощи того же Павла Ивановича дом, сданный по чернобыльской программе. Но видно тому этот вариант был не выгоден. Не зря Чичиков подучил Васюка. Мужик балбес балбесом, ему бы такое дело ни за что не провернуть. Правда, Чичиков тоже не прогадал: подремонтировал хибару Васюка, а затем сдал ее государству, ― сказала Алла и замолчала. Но, ненадолго. Скоро она показала мне, где повернуть, затем позволила проехать мимо дома Марии Ивановны, при этом сказала:

―На обратном пути заглянем: твоя мать просила молока банку взять, ― затем показала мне рукой на маленький забитый досками магазинчик, в котором Александр, работал товароведом: поставлял продукты. Рядом, будто охраняя оставшееся от советской власти добро, крутилось несколько собак. Они тут же бросились на нас, метров десять с тявканьем пробежали следом и остановились, поняв тщетность своей затеи. Я не знаю, что было бы окажись мы на велосипеде или же пешком. Нас спасло то обстоятельство, что я и Алла сидели в машине.

Дома отстояли друг от друга на приличном расстоянии и не все были огорожены заборами, многие из них не заселены, хотя и находились не в запустении. Их подвергли косметическому ремонту и сдали государству. Охотников заселяться в них не было ― это не Щурово.

Неторопливо со скоростью пешеходов мы приближались к краю улицы. За домом Селифана я усмотрел тянувшийся наполовину разрушенный гнилой забор. Он пытался охватить пустырь с заросшей бурьяном кучей мусора. Это куча ― все, что осталось от дома, некогда существовавшей усадьбы, еще одной деревенской семьи. Далее, черной стеной стоял хвойный лес. Ели и зажатые ими отдельные сосны.

Не доезжая до леса, Алла со смехом крикнула:

―Тпру кони! ― удовлетворившись своей фразой, женщина сообщила, что у Селифана не то что у меня ― лишь только три лошади, правда, они не его, а Чичикова, он за ними лишь ухаживает: заготавливает на зиму овес, сено, ну и то, что им необходимо. А еще у Павла Ивановича имеется бричка как у его деда Листаха. На ней Чичиков подобно барину в минуты полного удовлетворения разъезжает с шумом и гиканьем по бездорожью в дождь под удары грома и молний. Обычная погода не для него. Не любить, когда солнце бьет в глаза, застит, видите ли.

Я утихомирил своих «лошадей», ― заглушил двигатель «Ласточки», вылез из машины и отправился следом за Аллой к большому деревянному дому на три окна. Она шла вдоль забора и рассказывала мне еще об одном девере Марии Ивановны ― Селифане:

― Мужик живет не один. Однажды ездил на заработки в город, пропадал лет пять и на удивленье соседям привез себе жену с уже готовыми детьми: мал-мала-меньше. Один из ребят очень похож на Селифана. Возможно даже он его сын, так как в отличие от других детей ходит в обносках. Я думаю, это в наказание за свое беспробудное пьянство. Тетка паренька ― Мария Ивановна о том не раз говорила мне. ― Да, хозяйку, между прочим, тоже зовут, как и меня Аллой. ― Но толку никакого. Так вот она хочет забрать племянника к себе. На мальчика ведь деньги идут. Отчего бы его и не пожалеть. Могла бы мальцу купить какую-нибудь одежонку, не обеднела бы.

Мы остановились у дома, и моя спутница, подобравшись к окну, тут же принялась колотить костяшками руки в стекло и кричать:

―Хозяева, есть кто?

Не знаю, как долго бы она стучала, может быть, руки себе все избила, если бы на крик Аллы не ответила собака. Она, вначале раз-два гавкнув, в молчании выждала немного и уж, затем залилась снова, не остановить. Правда, ее отчего-то никто из собратьев не поддержал, видно что-то изменилось в жизни не только людей, раньше составлявших сообщество «советский народ», но и этих неприхотливых животных. То, что их на Буговке было предостаточно, я знал. За последние лет десять, собак в деревнях и селах развелось превеликое множество. Да и в городах их хватает. Есть собака и у матери. Они, что те швейцары и даже лучше ― могут не только известить о приходе гостей, но и в любой момент броситься на помощь и то немногое, что есть в хозяйстве защитить от воров и грабителей.

Лай, то низкий по звучанию, то высокий готовый сорваться, раздавался где-то в глубине двора до тех пор, пока до нас не донесся голос хозяйки.

―Полкан, будет тебе брехать, будет! ― А затем мы услышали и обращение к нам: ― Это кого еще нелегкая несет?

Моя спутница тут же откликнулась. И вот перед нами раскрылась калитка и предстала хозяйка дома ― Алла. Она оказалась женщиной красивой. Я даже засмотрелся на нее. Особенно мне приглянулись ее ясные глаза и ямочки на щеках. Алла заметила мой взгляд и не преминула тут же сказать:

―Что, понравилась?

―Да, есть на что посмотреть. Однако я удивлен и не понимаю, отчего, вы, местом жительства выбрали умирающую деревню? Могли бы жить и в Щурово? Оно сейчас тоже захолустье, но там хотя бы что-то, но осталось от цивилизации, есть, например, школа! ― У меня было желание вопрос поставить несколько иначе и расспросить у нее, отчего она, такая красавица вышла замуж за обычного алкаша, но я не хотел, громогласно охаивать ее мужа Селифана. Для себя сделал заключение: просто повезло мужику, иначе и не скажешь.

Алла, та, что жена моего двоюродного брата Александра принялась жаловаться на Селифана и едва она закончила рассказывать о потраве, как из калитки следом за матерью высыпали ее дети. Я насчитал три девочки и двух мальчиков. Моя спутница пока хозяйка загоняла, что тех цыплят свою ораву во двор ― шепнула мне на ухо, что отсутствует сынок Селифана, он, возможно, отлучился с отцом по делам. Я думаю где-то здесь недалеко. Присматривает за лошадями или же «черных пасет». ― То, что моя спутница была права, я не сомневался и ждал, что сообщит нам хозяйка. Она, загнав детей во двор, последовала за ними, при этом попросила нас подождать. Нам ничего не оставалось делать.

Минут через пять я, и Алла услышали отборный мат хозяйки и ответное бурчание мужчины, мы про себя решили ― Селифана. Оно и понятно, ситуация такая, от пола не зависящая, будь ты женщина или же мужчина, главное если русский человек в сердцах, то он такого наговорит, такого, хоть святых выноси. Я не могу дословно приводить всю речь красивой женщины, лишь отдельные фразы. Вот они: «У тебя, что много денег? Для тебя ничего не стоит, оплатить потраву? Богач, хренов! Зря я поехала за тобой, зря! Говорил мне, что у тебя дом. А дом то не твой, Павла Ивановича Чичикова. Ты за него готов зад лизать своего барина, что только для него не делаешь, даже «негров» переправляешь через границу. Не за деньги ― бесплатно. А он в любой момент может сдать дом государству, да и тебя тоже заодно. Радуйся, что у тебя жена красавица! Если бы не я, Павел Иванович давно бы уже нас выставил. Не посмотрел и на детей. Что ты молчишь? А? Да скажи что-нибудь. А?

Мы не выдержали крика и, позабыв о собаке, бросились во двор. Хорошо, что она сидела на цепи, и эта цепь была крепкой, сколько та не пыталась ее оторвать. Нам бы здорово попало, так как хозяева были заняты друг дружкой и на нас совсем не обращали внимания.

Желания усмирять Аллу ― хозяйку дома у нас не было. Неизвестно, может, эта перебранка была разыграна, с целью нас разжалобить, чтобы мы их простили и перестали требовать возмещения за потраву.  Не зря же женщина выводила на показ детей. Я, за то время, которое было у нас в распоряжении, успел осмотреть двор: он представлял собой площадку соток в пять, слегка избитую копытами лошадей, слева, в самом углу его находился сарай. Он был приоткрыт, и я заметил торчащие оглобли, может даже и брички Павла Ивановича. Что еще? Рядом ― конюшня, с открытыми для проветривания настежь воротами, затем небольшой дровяник и курятник. Да и еще для полной картины: колодец с журавлем, когда-то, наверное, служивший не для одной семьи. Он был принят в сообщество усадебных строений несколько позже. Такое заключение я сделал, оттого, что уличный забор не был ровным, делал финт, чтобы этот самый колодец заключить в свои объятия, охватить.

Нас заметили, и ругательства прекратились. Алла отчего-то тут же отправилась в дом, а Селифан остался. Мужчина был невысок, худощав, на вид лет сорока, одет по-рабочему и возможно из-за того, что долго не брился, выглядел жалко. Он торопливо подошел ко мне и поздоровался. Я ответил. Даже пожал протянутую им руку. Алла тоже. Селифан, подобострастно взглянув на нас обоих, принялся громко извиняться и говорить, что все заплатит, обязательно заплатит. Затем от меня он переметнулся к Алле: ― Ну, ты же меня знаешь? ― сказал мужчина. Я в этот момент отвлекся и увидел, как из дома выскочил паренек похожий на Селифана с кастрюлей в руках, сверху на крышке, которой был навален нарезанный хлеб. Он подбежал к забору и, ломясь прямо в него головой, ловко раздвинул доски, затем исчез. Я догадался о его местоположении: он сейчас где-то на пустыре. Значит, там, наверное, сарай и в нем парятся «черные». Хитро придумано, ― смекнул я, коснись какая-нибудь проверка, Селифан не причем. Да, это никак проделки Павла Ивановича Чичикова.

―Мы с твоим мужем не один год знакомы, можно сказать, друзья, ― умоляюще говорил Селифан Алле. ― Уже конец месяца, я за то, что пасу коров должен получить деньги. ― Мужик на мгновенье замолк и принялся что-то бормотать себе под нос, словно подсчитывать день зарплаты, а затем выпалил: ― Через неделю приходите. Ий Богу, кровь из носу, отдам все до копейки.

―Ну, хорошо, ― сказал я и перед тем как уйти попытался глазами найти Аллу ― красавицу жену Селифана. Дождался. Она вышла на крыльцо. Мне показалось, что не случайно.

Уже в машине я спросил у своей спутнице, что она думает о Селифане: отдаст он матери деньги или же просто болтнул для того, чтобы мы от него отстали.

―Он мужик честный, но это когда у него есть деньги, но их у него нет, и не было уже давно. Кошельком заправляет хозяйка ― Алла. Она, из-за нищенского положения, держится за каждую копейку и то, что он сказал, возможно, всего лишь слова. Да, ему положены деньги за работу, но их получит жена, а не он.

―Моя мать тоже за отца всегда получала зарплату. А то, что зарабатывал на стороне, отец тратил для своих нужд, а нужды у большинства мужчин того времени, да и у этого тоже ― купить бутылку.

―То-то!  ―   сделала заключение Алла и сказала: ― Давай молоко заберем, поезжай к Марии Ивановне. Ты уже знаешь, где ее дом, ― и рукой указала на большую-пребольшую березу.

 

В Щурово мы отправились без чувства удовлетворения. Алла всю дорогу держала в руках банку с молоком, хотя я ей и говорил, чтобы она поставила ее на пол, не завалиться, да и капроновая крышка, если что, не даст ему разлиться. Но она, не слыша меня, вцепившись в банку, нервно барабанила пальцами по ее бокам, о чем-то размышляя. Очнулась женщина, когда мы были на трассе.

―Добрось меня до дома, ― сказала Алла. Я выполнил ее желание и поехал держать ответ перед матерью. Мой рассказ ей тоже не принес успокоения, но я убедил мать ничего не предпринимать и подождать неделю, ― это не так много, а уж затем, если заверения Селифана об оплате потравы окажутся обманом, обратиться в милицию. Для того чтобы наше обращение не было голословным, я не поленился и сделал снимки на сотовый телефон. На них были коровы в момент потравы. О своих снимках я упомянул во время разговора с подручным Чичикова. Это обстоятельство мужика несколько озадачило. Пусть знает, с рук ему просто так не сойдет. Знакомство с Селифаном и то, что я о нем узнал, позволило мне еще лучше понять Павла Ивановича. Я, занимаясь покраской стен, не раз говорил себе: «Пал Иваныч, Пал Иваныч, когда же мы встретимся, и что это будет за встреча. Позволите ли вы мне увидеться с Николаем Васильевичем. Или же лично сами пройдетесь рядом возле меня гоголем и всего лишь. Не знаю, не знаю. Ладно, время покажет.

До того, как снова отправиться в Буговку, я выждал неделю и позвонил Алле ― жене двоюродного брата Александра:

―Ну, что ты, готова …, ― не договорил. Женщина меня прервала. Она была не одна. Рядом за столом, возможно, находилась уже известная мне Татьяна Лякова. Я будто услышал слова Аллы: «Ну не выгонишь гостью», после чего ее голос принялся уговаривать меня перенести наше «мероприятие» на другой день, я отказался, так как посчитал, что затягивать, не целесообразно: у таких людей, как Селифан деньги сейчас есть, через минуту их нет и оттого, отправился немедля.

То, что мне верить Селифану не следовало, стало ясно, едва он предстал у меня перед глазами. Люди ― такого рода должники, с пустыми по жизни карманами, готовы давать обещания, какие угодно. Они клянутся матерью, отцом, детьми, женой, а особенно Богом. Он у них порой на первом месте. Тем более, что клясться Богом в настоящее время стало модным. Даже атеисты не стесняются и тут же кладут крест.

―Я обязательно отдам. Ий Богу.  Просто так получилось, я их ― эти проклятые деньги уже можно сказать держал в руках, но супруга вырвала. Ей, видите ли, они оказались нужны для дочери. Она купила ей платьице, а сыну… ― мужик не договорил, упал на колени, ползал, умолял, но, увидев мой взгляд, замолчал и поднялся. Он не знал, что ему делать. На крыльце стояла красивая жена Алла и наблюдала за ним, чуть заметно усмехаясь.

― Хорошо, ― сказал я Селифану, ― я знаю, тебе верить нельзя. Однако у меня хватило бы здравомыслия простить, да я бы и простил тебя, если бы потрава не была совершена тобой по пьяни. Я намеревался пойти в полицию, но что с того. С тебя как с гуся вода. В доме, поди шаром покати. Взять нечего. На обратном пути я просто заеду к Павлу Ивановичу Чичикову, поговорю с ним, может он подскажет, как нам разрешить эту проблему. Для него это пара пустяков. Он врежет, мало не покажется. А то может и хлыстом взмахнуть, ― я увидел в руках Селифана кнут, ― вжик, вжик, вжик и все. ― Мужик весь задрожал. Я не ожидал от него такой острой реакции.

―Оно-то, так, ― сказал Селифан и съежился, ― оно-то так. Виноват я перед вами. Что ж поделаешь. А раз виноват, то конечно, можно и вжик, вжик, вжик. Мужик балует, без этого самого вжик, вжик, вжик, никак нельзя, никак…― и он, опустив голову, пошел к сараю. Не дойдя, остановился:

―Семен Владимирович, а может не надо вам ехать к Павлу Ивановичу, может вы меня вжик, вжик, вжик ― сами. У меня и кнут имеется. Это кнут Чичикова. Ох, и хорош он у него, хорош. Мы тут с ним во время грозы развлекались. Он его случайно забыл, а так кнут у Павла Ивановича завсегда находится за поясом или же в машине, под ногами, для «внушения кое-кому надлежащего страха». ― У меня сразу возникла мысль, а почему кнут, а не сабля как у гоголевского персонажа. Я, например, возил в машине баллончик с газом. Прыснул лиходею в морду, ногу на газ и наутек, только тебя видели.

Красавица Алла спустилась с крыльца и удовлетворенная подошла к нам. Затем, она неторопливо прошлась вокруг нас, раз-другой и остановилась рядом со мной, так, что моя рука касалась ее бедра. Ей не терпелось показать мужу, что только она может его спасти от наказания.

Я, уловив момент, когда взгляд Селифана упал вниз, мягко, без боли ущипнул его красавицу жену за толстую попу и, усмехнувшись, глядя Алле в глаза, нарочито развязно сказал:

―Ну, прощевайте!

Женщина с недоуменным взглядом проводила меня до калитки, затем вышла на улицу и долго смотрела вслед. Взгляд у нее был томным и молящим. Она готова была вся зажечься и сгореть дотла. Я ей нравился. Но я был разумен. После разговора с Селифаном у меня появилась причина встретиться с Павлом Ивановичем Чичиковым. И лишаться разговора с ним я был не вправе.

Однако что-то меня удержало, и я проехал мимо дома благодетеля падших людей. Для того чтобы предстать перед Чичиковым следовало подготовиться. Я пытался, но времени нахождения в пути мне не хватило, виртуальная беседа с ним, хотя я и старался подобрать нужные слова ничего не дала. Неизвестно куда подевалась моя напористость. Добиться твердости в голосе тоже не получилось даже на виртуальном уровне. Павел Иванович для меня стоял в сторонке, особняком, а мне бы хотелось быть с ним на равных. Ну ладно решил я для себя, загоняя машину во двор, заскочу к нему вечером. Вечером тоже не получилось: меня неожиданно остановила мать.

― Я знала, что этим твоя поездка и закончится, ― сказала она. ― Денег от Селифана не дождешься. Мне жалко его детей и всего лишь. Но прощать ему я не намерена. Мужик должен сполна отработать.  Вечерком я схожу к Павлу Ивановичу, и все решится. Он наш депутат. Через год-два выборы. Мой голос для него что-то да значит. А еще Чичиков знал твоего отца, и у него нет причины мне отказать.

―Мам, может, я загляну к нему и …, ― попытался взять я на себя инициативу, но мать меня осекла:

―Нет. Это мое дело. Вот когда дом переведешь на себя: ты знаешь я не против, да и твой брат Федор тоже согласен, вот тогда сам будешь заниматься подобными проблемами. А сейчас не нужно тебе лишний раз встречаться с этим господинчиком. С ним дел желательно не иметь.

Вечер наступил и прошел. Что-то тогда помешало матери сходить к Павлу Ивановичу Чичикову. У меня осталась надежда, может мне удастся побывать у него в гостях и увидеть, как он живет, узнать, чем дышит, ― выяснить каким образом его заносит в иные миры существования и какова его роль при Николае Васильевиче Гоголе, ― Мэтре с третьего уровня.

 

 

5

Наступила ночь. Забравшись в постель, я продолжил размышления о предстоящем разговоре с Павлом Ивановичем Чичиковым. Зачем мне дожидаться, когда мать найдет время и отправиться к нему? Я могу ее опередить и сам поговорить с этим господинчиком, начав о его подручном Селифане и совершенной им потраве, а уж затем отвлечься и завести речь в нужное мне русло, пусть несет поток, куда вынесет. Время идет, а я все никак не познакомлюсь с Николаем Васильевичем. Чего бояться? Не удастся, можно иначе зацепить Павла Ивановича, например, через одну из его женщин. Выяснение отношений ― это тоже разговор, хотя и неприятный. Главное, чтобы после найти нужные слова.

Я не спал, хотя и лежал с закрытыми глазами. Скоро я почувствовал движение воздуха, будто на «Ласточке» неторопливо, проехался по тихой, почти мертвой улице с домами, в которых мало кто жил, ― теплились окнами лишь отдельные из них. Это была Буговка. На перекрестке я повернул там, где было нужно, иначе дорога завела бы меня в лес, задирая вверх голову, принялся выискивать большую-пребольшую березу, она должна остаться с право от меня. Вот и лес. Ели и зажатые ими отдельные сосны. Дом, распахнутые зовущие окна. Где-то там внутри красивая женщина. Маша, нет, не Маша ― Алла, однако, все равно не наша. Я здесь лишь для того, чтобы устроить заварушку. Мне бы через Аллу вызвать на разговор Павла Ивановича.

Женщина должно быть одна. Селифан нагрузился сивухой и пьяный вдрызг, развалившись на охапке соломы, храпит в углу конюшни. Еще несколько метров, и я увижу красавицу, … ― но изображение неожиданно задрожало:

―Не лезь, куда тебя не просят, ― донесся до меня голос Павла Ивановича. Я хотел ему ответить, даже открыл рот, но искажение пространства не позволило мне что-либо произнести. Оно и понятно. Меня лишали слова и сообщали, что не следует без особой необходимости соваться в ненадлежащие места. Я это ощутил нутром. Что еще? Я совершил непонятный скачок, странный скачек на сотни километров от дома, где только что испытывал желания почувствовать близость спящей женщины и даже увидеть ее до того, как…, но ничего не получилось. Павел Иванович исчез. Я оглядывал пространство, хватал ртом воздух и неистово возмущался по поводу случившегося. Рядом стоял Андрей Пельмин. После я догадался, что он тоже принял участие в моем перемещении настолько, насколько у него было велико желание со мной встретиться.  Мой товарищ уже минут пятнадцать стоял у моей «Останкинской башни» и ждал меня у лифтов. Пельмин не стал вмешиваться до тех пор, пока я не закончил свою речь. Он выслушал все мои возмущения и принялся меня успокаивать:

―Семен, ты что мальчик, ничего не знаешь о виртуальной любви? Да на втором уровне у женщин и мужчин столько совершается различных романтических встреч. Уму непостижимо. Хотя бы возьми меня! Я до того, как познакомиться со своей Татьяной в реальной жизни столько провел благостных вечеров и ночей, перемещаясь в пространстве прежде чем соединиться… Да и сейчас мне видеться с нею не досуг, а тут раз и вот уже она в моих руках… и не только она, ― сказал Пельмин и подмигнул мне хитро глазом, давая понять: я же мужик и организм требует.

Мы поздоровались, затем, я, машинально отряхнувшись, хотя в том не было необходимости, тут же пригласил Андрея подняться на смотровую площадку. Он согласился, и когда мы, забравшись на высоту, принялись нарезать круги, бросая взгляды в далекое пространство, мой товарищ поинтересовался:

―Семен, а ты посматриваешь за внуком Натальи Алексеевны? Он что такой же, как и другие дети, ничем не отличатся?

―Да, такой же. Это я говорю тебе пока что со слов своей невестки ― жены брата Федора. А скоро он с Натальей Алексеевной должен приехать в Щурово и я сам тогда смогу наблюдать мальчика. Отличия будут заметны только после десяти лет не раньше. Сейчас за его судьбу можно не беспокоиться.

―А что ты собираешься делать с четой Гадаев? Я их чувствую где-то рядом, зачем они тебе. Отправь сейчас же Ирину Павловну и Тимура Аркадиевича в Рай или же в Ад, не тяни время, не жди прихода человека с третьего уровня существования.  ― Андрей немного помолчал и затем продолжил речь: ― Я неслучайно ожидал тебя. Есть причина. Я думаю, ты не будешь супротив и отметишься у нас, на малом заседании Союза писателей? ― Пельмин остановился. Я чуть было не натолкнулся на него чисто фигурально, так как на втором уровне существования от этого столкновения ничего не могло произойти. ― Мы собираемся его провести у Голвачова. Здесь, недалеко от Щурово. Но до того, как оно состоится, ты обязательно побывай у Ивана Сергеевича Тургенева. Это необходимое условие. Мы будем говорить о третьем уровне и нам необходимо «зацепиться» за писателя, который имел отношения с человеком с третьего уровня. ― Я хотел сказать ему: «А Павла Ивановича Чичикова вам не достаточно?», но смолчал, мне ведь не удалось его зацепить через красавицу жену Селифана ― Аллу, не удалось, значит, нечего о нем говорить. Я посмотрел на товарища и спросил:

―Андрей, что-то важное? ― Он взгляда не отвел, однако прежде чем ответить поскреб свою безволосую голову:

―Да, иначе бы я тебя не потревожил, ― Пельмин сделал паузу и продолжил: ―  При посещении усадьбы своего наставника попробуй добраться до него не самостоятельно, а посредством обычного транспорта, например, автобуса. Через Щурово с южной части России ― Кавказа через Украину есть маршрут на Москву. Вот его и используй. Для этого нужно будет определиться со временем и при посадке кого-нибудь из пассажиров напрячься и отправить себя в дорогу. Физически ты останешься в селе и можешь продолжать начатые работы по ремонту дома. Однако не используй инструменты типа ножа, топора, стамески ― режущие и колющие, да и на автомобиле временно не езди, понятно тебе. Теперь о твоей поездке. Она будет происходить днем. Ты, занимаясь работами в усадьбе, не забывай, время от времени следить за дорогой ― иначе из автобуса можешь вылететь. Я знаю, с тобой подобное уже было, ― мне тут же припомнился полет в грязь при поездке к Николаю Васильевичу. ― Для этого достаточно раз в два-три часа напрягаться и отмечать свое продвижение. Понятно, ― тихим голосом закончил наставление мой собеседник и стал меркнуть в пространстве, уходить. Перед тем, как мы расстались, Андрей Пельмин успел мне крикнуть: ― Семен, подумай на досуге, подумай: мы писатели двухуровневые не так уж и значимы в этом новом мире. Есть третий уровень существования. А он предполагает наличие не такой вот башни как у тебя или же подземелья как у меня, даже у Голвачова ― «резиденция» и то не подходящая…. Хотя я и не против этих наших хоромов …, ― он не договорил. Исчез. Однако у меня нашлись слова. Они забили весь мой рот, и стоило мне его открыть, как их поток хлынул из меня, и я услышал:

―Важно иметь родовую усадьбу, очень важно. Вот Иван Сергеевич имеет, и Федор Михайлович имеет…. Здесь на втором уровне закрепиться нельзя, проживая в квартире, пусть даже и в Москве. Только усадьба ни как иначе…. Усадьба ― это условие быть значимым. ― Я затряс головой и очнулся. На дворе было утро. Сколько же прошло времени? Много. Вся ночь. Поднявшись с постели, я увидел мать. Она открывала занавески, запуская в комнаты солнце.

―Ну, ты и спишь. Уже одиннадцать часов. Я нашла время и сходила к Павлу Ивановичу. Он хорошо меня принял. Мы о многом поговорили. Вспомнили прошлые годы, когда еще был жив твой отец. Павел Иванович лестно отзывался о нем, ― сказала мать. ― Это, благодаря ему, твоему отцу, Чичиков неожиданно изменил всю свою жизнь. «Я, подобно многим мужчинам долго балансировал на грани: мог в любой момент спиться, ― не спился, ― сказал Павел Иванович, ― Владимир Иванович помог мне устоять. Сам через это прошел. А еще он научил меня даже в пьянице видеть человека. А в двух, трех и более ― компанию. Я не брезгую с ними сесть за один стол, но и панибратства не допускаю. У меня кнут. Я что тот объездчик ― это у меня от деда Листаха, ― враз ставлю человека на место. Они ― эти падшие люди меня боятся, уважают, да и не только ― любят и как любят, что того родного».

―А обо мне он что-нибудь говорил? ― спросил я и посмотрел на мать. Мне было интересно знать, какие такие чувства вызвало мое ночное похождение у Павла Ивановича Чичикова.

―Да нет, к чему бы? ― ответила родительница, а затем продолжила: ― Павел Иванович пообещал мне, что по осени не следует никого просить запахивать огород. Селифан в счет оплаты за потраву после того, когда урожай будет снят, приедет на лошади с плугом и приведет землю в порядок.

То, что заверения этого господинчика многого стоят, я убедился на следующий день. Селифан разбудил меня громким стуком в окно. Мне пришлось открыть ему калитку и впустить в дом. Он долго извинялся и божился, что приказ своего благодетеля исполнит в точности без каких-либо задержек. Еще бы посмел не исполнить, ― подумал я, Павел Иванович так кнутом отстегает, что мало не покажется.

―Вы Семен Владимирович, не извольте беспокоиться, ― пролепетал Селифан примиренчески, с заискивающей улыбкой. ― Дорога вам знакома. Да и жену мою вы знаете, она вам привет передавала, ― продолжил тихим голосом мужик, ― Алла о вас хорошо высказывалась. «Немного не в то время вы пожаловали» ― Это ее слова. Я не знаю к чему они, ― Селифан помялся: ― Я часто бываю в отключке, так вы, чуть, что можете действовать через нее.

―Хорошо-хорошо, я буду действовать исключительно через вас, ― тут же поторопился ответить я. Она женщина умная, не то, что ее муж ― простачок. Однако мне не нужны неприятности. С ней свяжешься, будешь дело иметь с Павлом Ивановичем, а зачем мне все это?

 

Люди, которые хоть раз занимались покрасочными работами, меня поймут: сколько бы вы не считали, даже с помощью калькулятора, используя нормы расхода, указанные на банках с краской ее не хватит, придется покупать еще и еще. Мне не хватило, я был вынужден отправиться в районный городок Климовку. Правда, не только за краской. Мне необходимо было разузнать о расписании автобусов, следующих через Щурово на Москву с южной части России ― Кавказа, через Украину. Однако точно мне никто сообщить не смог, даже на автовокзале информации о данном маршруте не было. На рынке одна сердобольная женщина южных кровей, ― они не только в столице торгуют, но и в захолустье, ― сказала:

―Да, автобус ходит. Я на нем приехала. Но как часто, не знаю. Не реже раза в неделю, я так думаю, ― сказала и замолчала. Большего я от нее не добился. Информацию лица кавказской национальности получали друг от друга через сотовую связь. Она не сказала мне к кому обратиться. Я мельком заметил одного смуглого мужчину, таскавшего мешки ― грузчика, который разговорчивой женщине пригрозил, неожиданно зацокав языком.

В Щурово я вернулся с ведром краски, с десятком кистей, ― они быстро приходили в негодность, ― да еще приобрел несколько пакетов продуктов, более ничего. Мне было несколько не по себе: я не знал, каким образом доберусь до резиденции Голвачова. Не мог же я подобно Алине день изо дня сидеть у трассы ― она-то хоть огурцы продает, ― занята делом, а мне без явной причины высматривать автобус, о котором сообщил Андрей Пельмин неудобно. Их много ходят, поди, определи, который из них твой ― вряд ли это возможно. Маршрут следования на частном автобусе обычно не указывают, останавливается он в определенных местах, на минуту-две, не более, идет на большой скорости. Выдать его может лишь только серо-буро-малиновый цвет, однако такой цвет приобретают все транспортные средства, пройдя более пятисот километров. Не знаю, чтобы я делал, но эта самая соседка Алина мне и помогла. Однажды женщина, заметив, как я остановил машину у дома, подошла ко мне, поприветствовала и, глядя в глаза, спросила:

―Семен Владимирович, а вы, я так понимаю, ездили в Климовку? ― сделала паузу и, не ожидая от меня ответа, продолжила: ― Жаль, я не знала, а то бы напросилась и смоталась с вами, проведала, как там живут мои молодые. Меня очень беспокоит сын. Я все же настояла и закодировала его от водки. Хороший парень, да вот это его тяга к бутылке ― портит. Он, то живет с женой, то не живет. А у них малые дети. Их растить нужно.

―Не переживайте, возможность съездить еще будет. Я теперь буду знать о вашем желании и чуть что сообщу, ― сказал я.

―Да, я понимаю, но мне бы хотелось перед отъездом в Брянск, к дочери, узнать, что и как с сыном. Ну да ладно. Позвоню его жене. Она ничего не утаит, все расскажет, ― и Алина развернулась, чтобы уйти. Однако меня заинтересовали ее слова, и я не удержался, спросил: ― А на Брянск, вы на каком автобусе собираетесь отправиться? ― Женщина только того и ждала.

―На утреннем. У меня много вещей. Хочу добраться без пересадок. Здесь вот ходит по нашей трассе. Правда, есть одна загвоздка. Он у дома может не остановиться. Дери руку, не дери, пройдет и не притормозит даже. Да еще и из лужи обдаст, ― дня три сушиться будешь. Чтобы сесть в автобус наверняка, нужно пройти по трассе до леса. Буговка у вас должна остаться справа. Там есть еще одна грунтовая дорога в деревню. Не та, по которой ездить Мария Ивановна. Вы поняли? ― сказала женщина и посмотрела на меня: ― Может, я сумбурно объясняю?

―Алина, я здесь в Щурово вырос, и представляю, о какой дороге вы говорите ― у леса, ― ответил я. Алина, подморгнув мне, торопливо приблизилась и, наклонившись к уху, шепнула: ― Павел Иванович там своих черных грузит. А еще есть одно место ― это за Вариновым. Не знаю, но оно отчего-то тоже связано дорогой с Буговкой. Вот если бы вы, покинув деревню, не заворачивали в сторону Щурово, а проехали прямо ― через лес, ― но вы там не проедите, только на тракторе или же на лошадях, ― то при выезде на трассу будет площадка. Да еще есть одна ― в Климовке, но где она, я не знаю. Да там мне и не к чему.

Алина не зря затеяла разговор. Я для вида по сопротивлявшись, согласился ее подбросил до леса. Из слов женщины я понял, что у меня есть немного времени, чтобы подготовиться.

―Я стукну в окно, ― сказала Алина и довольная ушла восвояси, а я про себя подумал, если бы не краска да кисти, то можно было бы в Климовку и не ехать. А еще у меня мелькнула мысль: возможно, женщина на этом автобусе не только в Брянск ездит, но и на Украину мотается за огурцами. Там они отменные. Не хуже Щуровских. Однако стоят намного дешевле.

Я попрощался с Алиной и, открыв ворота, хотел было загнать машину во двор, но из дома вышла мать и попросила меня съездить в Буговку к нашей молочнице. Мне пришлось закрыть ворота и, прихватив на замену трехлитровую банку, отправиться за молоком. Однако на этот раз я решил опробовать новый маршрут. Мне необходимо было понять, каким образом Селифан на тройке доставляет черных. Я выехал из Щурово, добрался до леса и свернул направо на грунтовую дорогу. Она вначале была неплоха, но затем я уткнулся в ров. Мне повезло, что его границы были несколько сглажены тракторами и бричкой Павла Ивановича. Я специально остановил машину, вылез и прошелся, чтобы удостовериться, что это следы не от косилки или еще какого-нибудь сельскохозяйственного инвентаря. Затем я, постояв минут, пять и, поразмышляв, отважился, двинуться вперед. Застряну, позвоню Александру, ― скажу: заехал посмотреть грибы. Затем крикну в трубку сотового ― помоги! Не откажет. Мне повезло, скоро я выбрался к карьерам, там, когда-то брали песок для строительных работ, а в настоящее время они использовались под мусор. Чего там не было навалено. Изделия из дерева, металла, пластика, резины. И ― это в лесу, вблизи речки. Я с опаской проехал у самой кромки огромной ямы. Не проколоть бы колеса, ― мелькнула мысль. Нет, не проколол. Затем дорога меня вывела на улицу, но, с другой стороны. Мне необходимо было на перекрестке повернуть, но теперь не направо, как в прошлые разы, а налево.  Я повернул и стал высматривать большую-пребольшую березу. Я сразу выделил ее из множества деревьев, насаженных у окон других домов. Они эти деревья имели значение для каждого из хозяев. Например, у моего дедушки росла сосна, он ее однажды посадил, она стала бы корабельной, но дядя после его смерти спилил на дрова. У дома матери растет каштан и липа. Липу посадил я. Федор ― каштан. Они стали большими деревьями и радуют нас жарким летом своей тенью ― прохладой.

Я после не удержался и спросил у Марии Ивановны о березе, и она рассказала о том, что маленьким ростком принесла деревце с поля, того самого, на котором тракторист Виктор Коваль, распахивая его, заметил ее молодого специалиста агронома и после взял замуж.

Отвлекшись, я чуть было не столкнулся с автомобилем, кого бы вы думали ― Чичикова Павла Ивановича. Я нажал на тормоз, и он тоже. Мы стояли друг против друга и не знали, что делать.

Положение спасла Мария Ивановна: ее дом оказался в непосредственной близости от остановившихся машин. Она, увидев, что дорога узка, и нам никак не разъехаться, тут же распахнула настежь ворота. Я, не ожидая особого приглашения, резко закрутив руль, надавил на акселератор, затормозил уже во дворе молочницы, при этом успел бросить взгляд на Чичикова.

Лицо Павла Ивановича было искривлено гримасой недовольства, трудно было понять отчего, но скоро до меня дошло: рядом с Марией Ивановной я увидел молоденькую девушку. И в голову сразу же пришли слова из книги Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души». Я тут же принялся описывать для себя это прелестное создание, непонятно откуда взявшееся. Она была с золотистыми волосами, весьма ловко приглаженными на небольшой аккуратной головке, овал ее лица круглился, что яичко, только снесенное курицей, свежее теплое, в руках хозяйки, осматривающей его на ярком солнечном свете.

―Ну и Мария Ивановна, такой бриллиант прячет на отшибе, вдали от столицы и больших городов, при этом еще и молчит, ― хмыкнул я, выбираясь из машины. Я несколько раз заезжал к ней за молоком и не видел в доме дочери красавицы, хотя и знал о приезде девушки. Но скоро выяснилась моя ошибка. Лишь только я подошел к молочнице и к стоящей рядом девушке.

―Это подруга моей дочери, пришла к нам в гости, точнее приехала на такси, ― сказала женщина. Я рассчитывал, что Мария Ивановна назовет мне ее имя, но нет, молочница лишь сообщила, что девушка студентка, учиться в Москве и безвылазно живет у знатной тетки. Сейчас вот она гостит у матери, в Щурово, что для нее очень уж неожиданно.

―А моя, ― только и окончила, что одиннадцать классов. Не могу заставить учиться дальше, хотя девка и неглупая. Учеба в школе ей давалась легко. Если честно, ―перешла на шепот Мария Ивановна. ― Нет денег, чтобы учить. Я же не Губернаторша какая-нибудь, а обычная уборщица в больнице. Дочь это понимает и оттого никуда не рвется. Работает. Да и то. Три месяца держат, затем снова ищет работу. Сейчас вот гостит дома. Долго не пробудет. Неделю-две. Здесь у нас не та обстановка, все старьем поросло. Я, почувствовав ее нездоровье, тут же сразу выталкиваю на свежий воздух ― в Москву. Хотя мне и жалко с нею расставаться. Дом-то есть, почему бы не жить? Да работы у нас нет. Лишь на огороде копаться.

Я слушал Марию Ивановну и смотрел на девушку, как завороженный, не мог оторвать взгляда; на нее через открытое стекло машины пялился и Павел Иванович Чичиков. То, что он и духом не ведал о существовании студентки из Москвы, и она его заинтересовала, я мог легко догадаться. Что еще мне было известно? Этот господинчик не худой и не то чтобы полный, не старый и не то чтобы молодой, не состоял в браке и мечтал о создании семьи и продолжении рода ― детях и оттого мог заглядываться и заглядывался на многих особ женского пола.

Павел Иванович Чичиков был знатный жених, радел о своей репутации и все делал, чтобы о нем никто ничего не мог сказать худого. Хотя злые языки и говорили, что он не одной юбки не пропускал: ходил и направо, и налево. Даже Аллу красавицу жену своего работника Селифана, увлекающегося лошадьми, а не женщинами, понемногу «топтал» что тот петух. Правда, я бы его с этой птицей не сравнивал, по причине того, что гоголевский персонаж встреченный Павлом Ивановичем у Манилова выглядел пусть и героем, но по случаю волокитства страдал и постоянно ходил с пробитой головой. Чего нельзя ни в коем случае сказать об известном нам господинчике. Но то, что эти похождения были пустыми, мог сказать любой из сельчан. Не мог Павел Иванович, вот просто так связать себя семейными узами с девицей без роду и племени, а тем более обзаведшейся оравой детей. Его могла прельстить особа только лишь знатная и желательно богатая.

«Женитьба ― это дело серьезное, ― не раз говаривал Чичиков. ― Для семейного счастья необходим определенный капиталец, да и у невесты должно быть приданное и не ахти какое, а солидное. Здесь в Щурово, да и несколько далече от него, мне, я думаю, рассчитывать нечего». ― И он был прав. Чичиков смотрел далеко вперед ― в сторону столицы. Он давно мог там обосноваться, народ говорил, что было где, в Москве имел не одну квартиру. Как он ими распоряжался неизвестно, возможно, сдавал внаймы за большие деньги или же селил «черных людей». Им же нужно было где-то перекантоваться, хотя бы первое время.

Девушка находилась под нашими перекрестными взглядами. Мы ее буквально пронзали насквозь. Однако стоило мне уличить Павла Ивановича в подглядывании, как он тут же надавил на акселератор, и машина резко дернувшись, рванула вперед. Этим инцидент был исчерпан.

Мария Ивановна пригласила меня в дом, обычный деревенский: мы прошли через полутемные сени, по доскам, брошенным на землю и, оказавшись у другой двери, попали в комнату.

Следом за хозяйкой и мной в дом вошла и девушка, мне показалось, чтобы отделаться от взгляда Павла Ивановича Чичикова. Он у него на тот момент был всеохватывающим и притягивающим: у паука такой при виде мухи, неожиданно попавшейся в паутину.

Дом у молочницы имел еще одну комнату, меня в нее не пустили, да в том и не было необходимости: я, отдав, Марии Ивановне, пустую трехлитровую банку, ожидал тут же получить взамен другую ― полную, с молоком. Но, женщина, слегка помявшись, нехотя проговорила:

―Я перед вами Семен Владимирович должна извиниться, приезд подруги дочери несколько нарушил наши планы. Мы тут разболтались и не обратили внимания на время, придется подождать. Дочь уже отправилась на луг за коровой, сейчас пригонит, и я подою. А вы пока отдохните, ― и женщина, указав рукой в сторону стола, предложила мне стул. Сама же, схватив висевший на крюке у двери подойник, плесканула в него из ведра, стоящего тут же на небольшой скамье кружку воды, затем торопливо выскочила во двор. Я, проводив ее взглядом, устроился на стуле и стал осматриваться. У меня была причина, по которой я был вынужден задержаться в доме Коваль. Унывать не стоило: рядом со мной на свободный стул села подруга дочери Марии Ивановны ― прелестное создание, а еще в запасе у нас было время, чтобы его приятно провести.

Ну, сколько нужно хозяйке дома чтобы подоить Буренку или как там ее ― Эмку, Красулю… ― полчаса, не больше, этого достаточно для беседы. Однако не тут-то было. Я впал в прострацию: смотрел на девушку и не мог насмотреться. Она была хороша, не успела еще обабиться, ― рано оторвалась от матери. Самое время взять ее замуж человеку не то чтобы молодому, но и не старому, ― у меня перед глазами предстал Павел Иванович Чичиков. Правда, девушке было не шестнадцать лет, и институт, в котором она училась, ― это был не институт благородных девиц. Девушки, находящиеся в стенах современного вуза, уже с характером, хотя возможно, они и не знают французский язык, не умеют играть на фортепьяно и вязать поделки как современницы Николая Васильевича Гоголя. Да, это в наше время и не обязательно делать. Знание языка не помешало бы. Ну да ладно. Может быть, она говорит по-английски, ― этого уже достаточно.

Девушка тоже смотрела на меня. Она будто понимала, что я еще ничего не зная о ней, уже пытаюсь идентифицировать ее с каким-нибудь известным для себя персонажем и оттого нахожусь в затруднении. Не дождавшись от меня вопроса, девушка, улыбнувшись, спросила:

―Вы, хотите знать, отчего я за многие-многие годы лишь несколько раз была в Щурово? Так это понятно, ― сказала она и продолжила: ― Меня здесь ничто не держит. Я. приезжая на родину, скучаю. Здесь конечно природа. Она первозданна, оттого что люди забросили земли, далее огородов не лезут. Даже и их используют, хорошо, если наполовину. Довольствуются маленькими клочками. А вот если пройти по улицам, то можно натолкнуться на пустые дома. Раньше, до действия программы переселения жителей на экологически чистые земли, эти пустые дома были естественны ― они просто гнили и разрушались, а сейчас их преобразили, прежде покрасили снаружи, внутри сделали косметический ремонт и вот они теперь своей красивой пустотой меня пугают. Я была однажды в Египте, так эти наши дома, что те пирамиды и сфинксы в пустоте бесконечной пустыни.

У меня было желание спросить у девушки, а чем же лучше Москва? Она ведь уже не та, которая была в моей молодости. Тогда у меня было время, я мог остановиться и осознать происходящее рядом и внутри себя, а теперь у людей, зарабатывающих на хлеб, нет такой возможности. Они все в делах. Из-за полной занятости молодые люди не видят Москву, им трудно создать семью. Для семьи тоже нужно время. Оттого они и не спешат жениться и выходить замуж. Живут временно. Но порой природа берет свое и заставляет молодых людей, нарушая устои не только религиозные, но и чисто человеческие ― сожительствовать. Доколь можно жить по-скотски? ― Я уже было открыл рот, но удержался и не спросил. Дверь с шумом распахнулась: пришла Мария Ивановна и снова принялась передо мной извиняться за задержку, затем процедила молоко, прежде наполнив мою трехлитровую банку, вручила ее со словами: ― Вот, теперь я спокойна, свое обязательство выполнила.

Мне больше нечего было делать в доме молочницы и я, попрощавшись, вынужден был отправиться на выход. Следом за мной вышла и девушка, не отрываясь от меня взглядом, она помогла распахнуть ворота, а после их закрыть. Я у нее на глазах сел в автомобиль, медленно выехал, пятясь задом, развернулся, а когда собирался рвануть вперед, моя новая знакомая неожиданно замахала мне рукой, отреагировал я быстро, не без удовольствия.

―Семен Владимирович, я с вами, ― крикнула девушка. ― Вы же едите в Щурово. Подождите, только попрощаюсь. ― Она на время исчезла с глаз и снова появилась. За нею семенила Мария Ивановна, неся банку молока, и ее дочка, та, которая не желала учиться.

Я торопливо выскочил из автомобиля, и, распахнув дверцу, предложил девушке сесть на переднее сиденье, мне было приятно за нею поухаживать, возможно, оттого, что во мне воспылало чувство соперничества, не более; на нее положил глаз сам Павел Иванович Чичиков. Будь молодым, я все сделал бы, чтобы завладеть ее вниманием. Но, всему свое время.

―Ну, что продолжим наш едва начавшийся разговор, там, в доме, ― спросил я, помогая девушке пристегнуться ремнем безопасности. Вот она возможность узнать, чем в настоящее время забита голова молодых людей, ― подумал я и отпустил тормоз. Затем надавил на акселератор, двигатель легко увеличил обороты, машина покатилась по улице. Выбравшись из деревушки, мы помчались по неширокой ленте асфальта. Она была пустынна. Добравшись до перекрестка, я повернул направо в сторону Щурово. Дорога прямо, грунтовая, по которой могла проехать лишь только бричка Павла Ивановича Чичикова вывела бы меня на трассу ― еще одну остановку черного автобуса у поселка Вариново. Это  как раз напротив плохого места ―Дашкиного болота. Но эта дорога не для моей машины.

В мгновенье мы добрались до Щурово, затем проехались по одной улице, завернули на другую. Однако я отчего-то молчал ― язык присох что ли, не мог продолжить разговор, лишь беспрекословно исполнял указания своей попутчицы: «здесь ― налево, теперь прямо» ― и так далее, только после того, когда она попросила меня остановиться, я вдруг опомнился: вот дурак нужно было все о ней разузнать, спросить у девушки хотя бы имя. Не спросил.

Затормозив у большого дома с мезонином, ― таких в Щурово я никогда не видел, ― торопливо выбрался из машины. Затем оббежав ее, открыл дверцу спутнице, выхватил у нее из рук трехлитровую банку молока ― подарок Марии Ивановны и, зажав левой рукой, тут же подал ― правую. Молоко я донес вначале до калитки, отчего-то не удержался и проник во двор. Что меня поразило? Я, подняв глаза, увидел Павла Ивановича Чичикова. Он сидел на скамье у крыльца, рядом с ним ― дородная женщина: я так понял ― «губернаторша».

Молодая красивая девушка хотела меня представить, но дебелая женщина ее остановила и, поднявшись, ― следом за нею встал и Павел Иванович, ― хорошо поставленным голосом сказала:

―Здравствуйте! Вы, наверное, будете брат Федора Владимировича, нашего почтмейстера. ― Она так и сказала: «почтмейстера», а не начальника Щуровского отделения почты.

Павел Иванович буквально пронзал меня своим взглядом. Он не ожидал встретиться со мной у председателя сельской администрации. Легко перенес бы, если все это происходило, например, где-нибудь на улице, но только не у нее дома. Чичикову было достаточно одного раза лицезреть меня в Буговке. Я увидел его замешательство. Он, человек, везде чувствующий себя словно рыба в воде, наконец-то был выброшен на сушу и подобно этой самой рыбе, открывал и закрывал рот, торопливо поглощая воздух. Мне тоже было не по себе. Оно и понятно: рядом с нами находилась красивая девушка ― дочь «губернаторши».

Замешательство было недолгим: Павел Иванович, сверкнув глазами, буквально выхватил из моих рук банку с молоком и тем самым ускорил события. Я тут же попрощался.  «Губернаторша» поблагодарила меня за то, что я довез дочь до дома и за молоко тоже. Женщина проследовала за мной до калитки и уже на выходе, ― я так думаю, подолгу службы, никак не иначе, сообщила мне, что я должен, просто обязан заняться оформлением дома.

―Требования изменились. Тех бумаг, которыми пользовались раньше недостаточно. Вся недвижимость должна быть за документирована и оценена. За нее в будущем люди обязаны будут платить налог. Мне все равно на кого вы оформите дом, на вашу мать или же на себя. Хотите, можете сдать дом государству. Я пришлю вам оценщика, вы через банк получите за него денежную компенсацию. А я приму его у вас.  Дом сразу же схватят. У нас в Щурово очередь на жилье, семей сорок, а то и больше будет. Халупы никто брать не желает, вот и …― Губернаторша перевела дух, и перед тем как закрыть за мной калитку, сказала: ―Приходите, в здание сельской администрации, мы там все и обговорим.  Прежде, обсудите это дело с матерью. ― Я, в знак согласия, покивал головой, и мы расстались. Что мне было неприятно сознавать: я ушел, а Павел Иванович остался наедине с девушкой и будет ее охмурять и даже охмурит, другого слова я придумать не мог. Уже в машине, поразмыслив, я решил для себя, что в поэме Николая Васильевича Гоголя все к тому и шло, пусть не впервой книге и не в губернском городе «Н», так во второй, но они должны пожениться, обязаны. Тентеников, например, мог оказаться родственником губернаторши и свести Павла Ивановича с девушкой или же если не он, то кто-нибудь другой, не в этом суть. Условия жанра требуют того, и автор порой не вправе что-либо менять. Ох, и свадьба была бы у Павла Ивановича и у дочери Губернаторши, отменная, не только на все Щурово. но и на всю область….

Отъезжая от дома губернаторши я с трудом разъехался с внедорожником, он у меня на глазах припарковался рядом с машиной Чичикова. Затем я увидел на улице еще одну дорогую иномарку и еще. Они направлялись к дому губернаторши. Да у нее, наверное, будет праздник или бал, не зря съезжаются гости, ― подумал я. Мне бы задержаться и больше узнать о Павле Ивановиче Чичикове. Однако я не мог этого сделать: не за что было зацепиться и по сожалев, тут же надавил на акселератор.

Прибыв домой, и, поставив банку с молоком на стол, я был вынужден держать ответ перед матерью:

―Ты что так долго? Я уж думала, к Федору заехал, звонила ему домой и даже на почту, ― тишина, нет никого. Не удержалась, спросила у соседки Алины. Она все знает: на велосипеде новости, что ли привозит?

―Ну, и что нового она привезла на велосипеде? ― спросил я у родительницы, слегка, усмехнувшись.

―Как что? Оказывается, Федор и Валентина отправились к Губернаторше. Они, видите ли, гуляют, отмечают десятилетие достойной службы на благо народа ― Ларисы Сергеевны или… ― не помню, как ее там зовут. ― Я посмотрел на мать и ответил: ― Они-то, может, и гуляют, но я, не гуляю. Да меня никто бы туда и не пригласил, хотя Губернаторшу я видел и еще мне предстоит с нею встретиться. Я узнаю ее имя, отчество и даже фамилию. Думаю, и ты тоже, так как сейчас от владельцев усадеб требуется закрепить собственность за собой. Вот докрашу дом и займусь оформлением документов. Дом, да и земля, наверное, были оформлены на отца? Их нужно перевести на тебя, а уж после видно будет, хочешь, можешь мне отдарить.

Дарение дома родительницей позволило бы мне изменить свой статус и подобно Ивану Сергеевичу Тургеневу, Федору Михайловичу Достоевскому, да и Николаю Васильевичу Гоголю приобрести новое положение не только в реальном мире, но и на втором уровне существования, да и в будущем ― даже на третьем.

На следующий день я не удержался: меня распирало любопытство, особенно было желание узнать о Павле Ивановиче Чичикове. Сразу же после завтрака я отправился к брату Федору. У него был выходной, и он мог мне уделить внимание.

Я разыскал брата во дворе. Он нетвердой походкой возвращался с туалета. По бледному лицу я догадался, что Федору у Губернаторши на празднестве пришлось изрядно выпить.

Едва я начал разговор о Губернаторше, как брат, прервав меня, повел в дом.

―Я, не хочу, здесь вот, ― он сделал круговое движение рукой, ― во всеуслышание говорить о Ларисе Сергеевне.

―Лариса Сергеевна, ― а губернаторшу именно так и звали, мать не ошиблась, ― была не одна, с красавицей дочерью, ― «московской штучкой», ― сказал Федор и поскреб затылок. ― Невеста, хоть куда. Мой сын Владислав с женитьбой поторопился. Что главное ― она не только красива, но и богата, иначе бы Чичиков вокруг нее так не крутился. Я знаю этого господинчика.

Мы поднялись по ступеням в дом. Я тут же спросил о Валентине. Федор что-то буркнул непонятное: я переспрашивать не стал. Главное было то, что его супруга отсутствовала, и мы могли, в разговоре затронут любые темы, даже относительно «галантерейной части», то есть женской и что важно в выражениях не скупиться, хотя слово не воробей…

Я тут же, лишь только мы устроились в креслах, у старенького телевизора: он что-то показывал, однако ни брат, ни я даже не дернулись, чтобы его отключить, ― работающий телевизор неплохой фон для беседы, ― принялся расспрашивать Федора о Чичикове.

―Павел Иванович, на этом торжестве у Губернаторши, оплошал, ― сказал брат, ― я думаю из-за того, что хотел взять девушку наскоком. Ну, да, у него дед был объездчиком, но то дед. Он был орел, по молодости работал на баштанах и оттуда привез себе жену, выкрав у полтавского помещика дочку. Она, тут у нас поговаривали, родственница, никого ни будь ― самого Николая Васильевича Гоголя. Вот так! Ну да ладно. На чем я остановился? Ах, да. Так здесь в нашем случае все иначе. Я это сразу понял. Такую красавицу враз не объехать. ― Федор многозначительно посмотрел на меня, будто я был на месте Чичикова и пытался опутать дочь губернаторши. ―  Хотя, ― продолжил брат Федор, ― если рассудить, то Павел Иванович тоже знатный жених. Добра он имеет много, может побогаче будет самой Ларисы Сергеевны. ― Она как-то говорила: «Хороша у меня служба, хороша, однако по краю хожу, рядом часто черт подвертывается, не прошу, а он сует. И рада бы не брать, а приходиться. Вот так!». ― Да, я отвлекся. Так, что я хотел сказать: сколько Павлу Ивановичу ходить в холостяках? Пора образумиться и завести семью. Тем более и невеста, можно сказать, сыскалась: дочка Губернаторши. Он мечтает о детях, вот и женись кабаняка? Лучшей партии в Щурово ему не найти! ― Федор помолчал немного, а затем, взглянув на меня, дополнил: ― Я думаю, что у него получиться. Он лишь взял тайм-аут, ― неожиданно отъехал. Этот, как там его, ну, у вас на Сибировке живет, напротив отцовского дома? ― брат на миг задумался: ― Февраль, так вот притащился! ― Я тут же припомнил, что он и меня пытался остановить на дороге. Я с трудом от него увернулся и, не обращая внимания, на скорости промчался мимо.

―Да ты прав, ― сказал я. ― Павел Иванович своей выгоды не упустит. Однако мне жалко девушку. Павел Иванович для нее староват, да и она может быть не такая? ― я многозначительно махнул рукой.

―Ну и что, что староват. Он ни разу не был женат. Мужской напор свой сохранил. А затем Павел Иванович не женщина, чтобы быть староватым. Детей нашлепает один к одному, без проблем. А то, что ты говоришь, она не такая? Да откуда ты знаешь? Молодые люди сейчас совершенно другие. Они, как мы, о высоких материях уже и не думают. Им «бабки» подавай. Я тут однажды по телевизору видел, когда у невзрачного чиновника делали обыск и нашли крупную сумму денег ― взятку, то сынок, увидев доллары, аж запрыгал и знаешь, что он отцу сказал? ― Федор помолчал и ответил: «Я, тебя батя только сейчас зауважал, только сейчас!». ― Брат был прав. Изменились у народа приоритеты. Изменились мечты. Сейчас принято прикрываться фразой: «Что если мне хорошо, то и родине оттого неплохо!» ― Люди, все это фигня. Для родины хорошо одно, а для вас зарплата миллионов в двадцать-тридцать, а то и более в месяц, чтобы президента переплюнуть и где-нибудь в ресторане в кругу таких же сволочей, поднимая рюмку, можно было бы похвастаться: «Да что мне президент? У меня чай доход по более его будет!».  Нет на вас грозного царя, голодранцы страной правят. Нужен Сталин, хотя бы лет на пять. У него не было друзей. При нем никто на государственное добро не посягал, ― боялись. А особенно боялись приближенные, те, которые находились рядом. А тут, мэр столицы Лужкин наворовал, затем другой, ― председатель правительства Касяныч тоже, хозяин московского банка Бордин, да и не только они, замучаешься, пальцы загибать, и преспокойно отъехали на покой, заграницу, жить в свое удовольствие. Их за бугром не достать. Нам, простым людям лишь остается, ― утереться и забыть о них. А ведь наше, народное добро воровали и что обидно ― вывезли за кордон.

Однако Россия ― не Америка. Эта та в прошлом веке в двадцатые годы великой депрессии умирала от голода и бездействия, завидуя богатеям, мы же умрем в борьбе за свои права, на широких улицах. У нас в отличие от них где-то в глубине души, ― в генах, запрятана ненависть к богатым людям, хотя до поры, до времени мы и склонны к тому, чтобы им улыбаться. Но что эти наши улыбки? Это обычная маскировка ― личина языческого Бога лжи. Он в любой момент готов уступить место громовержцу Перуну. Ох, и пометаем мы тогда громы и молнии, пометаем. Так что богатые не наглейте, вам не следует забывать о бедных, бойтесь возмездия, гнева народного. Прецедент уже был: в семнадцатом году прошлого века все «полетели». Резали, вешали и убивали. Ты кто? Ах, барин? Хороший ты или же плохой ― иди на тот свет. Бог разберется. Так что знайте, богатые, ситуацию не спасут никакие слюнявые киноленты типа «Колчак», песенки «Белого орла» и романс Александра Малинина о поручике Голицине: не успеет он надеть ордена, не успеет, а также прочие «щемящие душу произведения» …. Туфта это все. Не спасут!

― Ну, и что этот самый Февраль? ― спросил я и подумал, что сюжет складывается точь-в-точь как у Николая Васильевича Гоголя в известной поэме «Мертвые души». Здесь Февраль, там Ноздрев.

―А что? Он чуть ли не скандал затеял. Нет бы, отозвал Павла Ивановича в сторонку и на ушко шепнул бы ему, мол, так и так, нет же прилюдно начал изрыгать из себя брызжа слюной: «Ах, вот вы где наш благодетель? Вы, значит, пьянствуете, а мы должны по вашей милости пропадать…» ― ну и в таком роде понес что-то несусветное. Чичиков вдруг неожиданно весь покраснел. ― На него в этот миг смотрела губернаторская дочка красавица, ― выхватил из-за пояса кнут да как начал стегать Февраля. Сам стегает и оттесняет его к двери. Враз они исчезли. Минут через пять Павел Иванович появился снова в покоях губернаторши и галантно извинившись, сообщил: «Господа, я вынужден по делам службы отбыть. Я очень сожалею, что не могу вам составить компанию!» ― повернулся и уехал. Правда, нам оттого было нежарко не холодно, мне в частности. ― Федор открыл рот, чтобы продолжить свою речь, но я его перебил:

―Ты мне вот что скажи, а дочка Ларисы Сергеевны на такой финт Павла Ивановича как отреагировала?

―Да, она его просто зауважала. «Вот это мужик!» ― сказала девушка. ― Такой, в обиду не даст».

―Ну, а как шло празднество без Павла Ивановича? Я уж не спрашиваю об убранстве зала, кушаньях на столах, мне интересно общество губернаторши, люди. Ты мне можешь их описать? ― спросил я у брата.

―Да без проблем. Народу было немного, человек десять; лишних, раз-два и обчелся, остальные все свои, ― Федор сделал паузу. ― Только ты давай «не гони», ―  сказал он, ― подожди, есть предложение пропустить по рюмочке. Меня мутит, того гляди, не усижу и снова рвану во двор. ― Я взглянул на брата: он поднялся и отправился на кухню. Мне пришлось пойти за ним следом, хотя я прибыл к брату на машине, и мне выпивать нельзя было, но он предложил «технику» бросить у себя во дворе, а домой поехать на обычном велосипеде.

―Я дам тебе это двухколесное чудо. Только ты смотри завтра…, ― брат сделал паузу, подумал и сказал, ― а-а-а, завтра понедельник, во вторник, обязательно его верни, Валентина поедет развозить почту. ― Я заверил брата, что во вторник, утром он будет стоять во дворе. Мы выпили, и Федор продолжил: ― Первый, слово взял прокурор. Я его не знаю. Но он мне понравился. Мужик солидный и ростом вышел и умом. Правда, поговаривают, что под него копает один из помощников, сынок «нового русского». Ну, это так к слову. Значит, что мне было интересно: прежде чем выпить рюмку, прокурор описал каждого из нас и как описал: сообщил всю подноготную. Многим даже страшно стало. Знаешь, что он сказал обо мне?

―Нет! ― ответил я. Подумал и продолжил: ― Наверное, что ты бес серебряник! Так?

―Ну, почти так. Он назвал меня почтмейстером и сообщил о моих возможностях. Народ посмеялся. «Я знаю, ― сказал прокурор, ― вы на почте работаете допоздна, и начальство ваше знает, но делает вид, что не знает. Иначе им нужно было бы платить вам, ну хотя бы тысяч пятьдесят, а не пять, шесть, семь… ―сколько вы там получаете?», ― спросил солидный мужчина и покрутил пальцами мохнатую бровь. Я ответил, и он продолжил: «Они установили нормы, проехавшись на машине, а не из дома в дом пешком или же на велосипеде в непогоду. Что еще? Вашим «почтарям», при разносе пенсий и других денежных пособий что-то, да перепадает, но это копейки. Вы к ним никакого отношения не имеете. Да вам и стыдно требовать от своих подчиненных доли. Требовать, ― это лишь позориться!» ― Далее Федор сообщил мне о других присутствующих на празднестве почетных гостях губернаторши. Я не понимал, каким-таким боком он оказался рядом с ними. Им всем было что терять. Догадки у меня были о каждом знатном жителе села Щурово. Однако слова прокурора ― это слова прокурора. Их из песни не выкинешь. Этот солидный человек, держа рюмку с дорогим армянским коньяком, привезенным из Англии, ибо этот напиток, настоящий, а неподдельный только там и можно купить, долго говорил о директоре школы, главвраче, главном леснике и о многих других.

― Да, директор школы у нас просто молодец! Он нечета почтмейстеру. Дело свое знает…

―А что я? ― тут же отреагировал Иван Петрович. Мощные роговые очки закрывали пол лица и слова, произнесенные им четко и правильно, языком, отработанным никого не затронули. Эмоций у присутствующих ― ноль. Хотя могло быть и их переполнение. Лишь одна жена директора школы непонимающе тряхнула мощной грудью, но это напрасно.

―Да, директор школы молодец! Человек сам при делах и своих сотрудников не обижает.  ― Федор напомнил мне о годах поступления сына Владислава в московский университет. «Мой пацан для того чтобы успешно сдать экзамены был вынужден пойти на заочные подготовительные курсы? Для обучения на курсах я подключал учителей нашей местной школы. Толку никакого. Что не работа ― двойка. Хорошо, что Владислав это быстро понял и взялся за ум, иначе бы не поступил. Да, что еще? Как-то я встречаю учителя русского языка и литературы ― Александру Григорьевну, и она у меня спрашивает: «Ну, как, сын поступил?» ― Да, говорю, поступил! ― «Вот, ― это благодаря мне» ― и довольная пошла, а я думаю: говори, говори.

Желания у учителей села Щурово, да и у других сел и небольших городов совершенствоваться ― нет. Это можно понять ― зарплаты у них копеечные и им приходиться подрабатывать, кто как может, и подрабатывают, например, занимаются огородничеством. Щурово славится огурцами. Они что те Неженские, славно растут, особенно на грядах у учителей. А еще огурцы у этой группы специалистов наиболее рентабельны, так как учителя имеют льготы на коммуналку, и у них есть возможность за счет бесплатного не лимитированного потребления газа содержать огромные теплицы. Вот и содержат.

―Я же с Валентиной тоже однажды пробовал заниматься выращиванием огурцов на продажу, но порой происходило так, что расходы превышали наши доходы. Это только у учителей бизнес идет в гору, только у них.  Для засолки и еды нам хватает и достаточно, ― сказал Федор.

―Тут ты прав. Зачем корячиться задарма, ― сказал я и продолжил: ― Но парники на приусадебных участках учителей это ведь не все. На школьной «ниве» они тоже имеют деньги. Пусть учителя неспособны дать знания ученикам для поступления в московские вузы, но для того чтобы получить аттестаты, ― они нужны. Ты же не откажешься оплатить дополнительные занятия, чтобы иметь хорошие оценки, хотя и незаслуженные? Нет! И платил! Да и для Ивана Петровича собирал «зеленые», вспомни, кто сидел на одной картошке? Иван Петрович имел связь с институтами области, да и в самом Брянске ректоры его встречали с распростертыми руками. Он многих своих учеников проталкивал в вузы, правда, за деньги. Энную сумму денег директор оставлял себе ― за беспокойство. Договора о сотрудничестве школы с вузами он подписывал, никто-ни-будь, ― выходит, что заслужил.

―Да, об этом и говорил прокурор! ― сказал брат. ― Иван Петрович весь вжался, чуть ли не соскользнул под стол. Да прокурор успокоил его: «Да ладно. Это жизнь, сказал он. Вспомните слова президента Ецина нашего благодетеля: «Каждый зарабатывает, кто как может! Нам не доплачивают, и мы крутимся! Это обстоятельство, конечно, портит людей. Мы, украв вначале копеечку и успокоив себя словами: ну не помирать же с голоду, перестаем чувствовать потолок и поднимаемся все выше и выше, а он этот потолок господа есть!» ― Федор помолчал, собираясь с мыслями. ―Давай еще по одной пропустим, ― поднялся, налил, мы выпили. ― А еще он нам рассказал о Григории Семеновиче ― главвраче…. ― Я хотел услышать, что именно, но брат вдруг неожиданно отвлекся: ― Ты в компьютерах разбираешься? А то у него что-то там сломалось. Я тебя рекомендовал, загляни к нему, ну завтра, послезавтра, посмотри. Он человек для меня нужный. Да и тебе глядишь и пригодится. ― Я кивнул головой, и Федор тут же продолжил: ― Так вот его он уличил в поборах и в афере с лекарствами. Для больных радиационной зоны лекарства отпускались бесплатно, вот врачи на кого можно и нельзя выписывали их в большом количестве, наиболее дорогие и редкие, а затем, утаив, отправляли сумками в столичные аптеки. Неплохие имели деньги. Правда, после лазейку с лекарствами закрыли, за счет монетизации льгот, совсем позабыв о детях, и о людях, их не имеющих, вот Григорий Семенович и обломался, да не только он. Однако люди наверху типа Поченка: дали мало, взяли много. Одним словом, сами нажились. А пенсионеры, инвалиды и другие? Пошумели, пошумели, да и взяли деньги: за деньги хоть какие-то лекарства купишь, а так ничего.

Федор снова налил рюмки. Я взял свою, поднял, покрутил ее в руках и, глядя на брата, сказал:

―Прокурор сказал о потолке не о том, что в доме, а о том, который мы себе сами задаем. Давай по последней посудине, зачем нам забираться все выше и выше, можно упасть!

―Давай, ― сказал брат и, махнув рюмку, отчего-то замолчал. Он уже не хотел ни о ком говорить. Я, конечно, немного поднажал на Федора, и он был вынужден нехотя сообщить мне о Главном лесничем Андрее Кирилловиче.

―Андрей Кириллович скоро будет не удел, ― сказал брат. ― Идет сокращение…. Павел Иванович, Павел Иванович…

―Что Павел Иванович? ― спросил я у Федора.

―Прокурор хотел и о нем что-то сказать. Чичиков ведь сосед Главного лесничего, а это многое значит, однако не сказал, поднял рюмку и выпил. Затем отчего-то перекрестился. Все присутствующие загалдели и стали требовать от этого солидного мужчины продолжения, особенно неистово себя вели директор школы Иван Петрович и главврач Григорий Семенович. Оно и понятно. О них он сказал, а о главном лесничие лишь только заикнулся. Народ был заинтригован, начал шуметь, но прокурор, он сам был повязан. Андрей Кириллович часто баловал его свежатиной: завалит лося или кабанчика и привезет, а дичью снабжал, так не меряно. Поля не засеяны, птицы развелось о-го-го сколько. Наш лесничий всегда себя в лесу чувствовал хозяином, бывало, выйдет из-за стола в компании друзей за сарай помочиться и скажет: «Смотрю я, смотрю на свой огород, ― и рукой в сторону леса покажет, ― конца и края нет», затем громко засмеется. Гости подхватят и ржут, что те лошади…. Хозяева все стали, хозяева! Не кому этих хозяев приструнить, не кому!

―А что прокурор сказал о Губернаторше? ― спросил я и, поднявшись, поставил рюмку на другой стол, дабы избежать повтора. Федор мог, забывшись тут же наполнить ее до самых краев.

―А ничего! «Об имениннице, ― сказал прокурор, ― нужно говорить только хорошее или же ничего». Так что Лариса Сергеевна может спокойно продолжать трудиться на благо отечества. Она тут не так давно приняла дом у первого Щуровского бизнесмена хозяина бара, ― знаешь, о ком я говорю, ― о всеядном Поросенке, за немаленькую сумму ― пятнадцать миллионов и тут же отдала его остро нуждающемуся в жилье сыну этого хозяина. Он работает помощником прокурора. Вот так! …Дом, правда, не достроен, ― Федор сделал паузу, затем продолжил: ― Нет, не дом, а подсобные помещения: гаражи, котельная, баня….

―А дочка Губернаторши, она то что? ― спросил я и услышал: ― Дочка, едва Павел Иванович ушел, тоже куда-то исчезла.

―Как это исчезла? Она что, испарилась?

―Да нет! Возможно, вышла в другую комнату или же отправилась с ноутбуком во двор. Я не знаю! ― сказал Федор. ―Да я за ней и не следил. Я больше поглядывал на убранный яствами стол.

Мне делать больше было нечего, и я засобирался, однако тут пришла Валентина. Она ходила в дом к бывшей соседке Оксане Игоревне Козырь наводить порядок, ― в ближайшее время должна была приехать на отдых с Алешенькой ― внуком Наталья Алексеевна Коколева.

Супруга Федора, выразительно взглянув на нас, неторопливо, словно печатая слова, проговорила:

―Ну, все ясно, вы тут без меня время зря не теряли, ― и принялась отчитывать Федора. Он, чтобы не спорить с Валентиной, тут же отправился на отдых, на диван под телевизор. Я же, дабы она не ввязалась за ним, отвлек женщину вопросами об их вчерашнем похождении к Губернаторше, пытаясь выяснить для себя причину, по которой Павел Иванович неожиданно уехал с торжества, однако ничего не узнав, был вынужден усесться на велосипед и укатить восвояси, размышляя о прокуроре. Было, о чем.  Я недоумевал, отчего он, человек солидный при важной должности вдруг испугался Павла Ивановича Чичикова? Отчего, лишь только заикнулся о нем и тут же умолк, перекрестился.

Да, Павел Иванович Чичиков человек необычный. Что если Гоголь, наделенный огромной душой, оттуда, с третьего уровня существования сумел как-то повлиять на маленького Павлушу ― обычного щуровского мальчишку из реального мира и изменил его судьбу. Этот немного странный пацан очень часто проводил время, находясь в пути из лесничества в Щурово и назад. Дорога ― «туда и назад» километров десять будет, а то и больше. Он ходил учиться в школу и в любой момент мог попасться на глаза Николаю Васильевичу, странствующему по городам и весям бывшей Российской империи на красивой рессорной бричке. И попался. Не знаю уж случайно ― это вопрос. Люди говорили, что однажды вовремя большой грозы маленький Павлуша увидел несущуюся по дороге лихую тройку коней. Он, подумав, что это дед объездчик приехал за ним, бросился к бричке, забрался в нее и даже добрался до дома, но после весь дрожал и долгое время не мог сказать ни одного слова, так был напуган. Дед Листах тогда взял мальчика к себе в дом и не один год он жил под его присмотром. Старый человек знал, как привести внука в нормальное состояние, отпаивал его отварами из трав. Хотя, что считать под нормальным состоянием? Посмотрите на окружающих вас людей, найдете ли вы хоть горстку из них нормальных: алчность в головах и сердцах многих, так и норовят обдурить даже своего человечка и обдурят, если не будешь держать ухо востро. Не стало доверия к людям, как и двести лет назад во времена Николая Васильевича, черт правит нами, правда, без него не интересно было бы жить. Это легко понять, читая сочинения великого русского классика, он ― черт, у него на первом месте. Завралась страна, погрязла в греховных деяниях. Отец Павлуши, не посторонний человек, наставляет своего сына: «…береги и копи копейку. Товарищ или же приятель тебя надует…, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты не был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой». Что это за слова богу неугодные? Видно во время письма своих повестей у Николая Васильевича за спиной стоял сатана и диктовал. Не зря и сейчас тройка Николая Васильевича разъезжает по стране. Нет в людях благодетели. Отчего, если ты богат, то не видишь рядом возле себя человека бедного. Он этот бедный оттого и беден, что ты часть денег от него утаил, то есть недодал ему. Отчего иной человек, на все готов ради денег? Что им движет? Это пытался понять писатель прежде сам, испытав чувство наживы. Но, настало время, и писатель, будто зеркало, разбил на куски свою широкую душу. Затем, выбрав из осколков лучшие его части и соединив их, сумел избавиться от Рогатого, хотя и давно им тяготился ― с детства. Герой его книги Павел Иванович Чичиков не только для падших людей благодетель, но и для самого Николая Васильевича. Он вобрал в себя ту плохую часть души писателя и стал якшаться с чертями, освободив Гоголя-Яновского для дел токмо праведных: заведовать неординарными душами на третьем уровне и возвращать их к праведной жизни. Ад у него под рукой, Рай тоже в его распоряжении. Как Адом, так и Раем должен заправлять богоугодный человек. Никто иной. Данное положение ясно любому из людей, это не трудно понять без особых долгих размышлений, если вы только не алчны.

 

 

6

Недолго я находился в неведении, пытаясь разобраться, отчего Павел Иванович, неожиданно сорвался с праздника, и уехал вместе с Февралем этим Ноздревым. Дался ему Февраль, обычный пьяница, таких у него не один десяток наберется в знакомых. Такого можно без каких-либо душевных переживаний отлупить кнутом, что Чичиков и сделал, и остаться. Нет же, уехал вместе с ним. Ладно, Ларису Сергеевну он часто видел, да и с другими гостями возможно поддруживал, а вот познакомиться и упустить возможность покрутиться рядом возле прелестной дочери «губернаторши» ― это уже непростительно. Да и неизвестно, когда она еще надумает приехать из столицы. Что если завтра вдруг уедет? Жди тогда случая. За много лет, лишь раз, наверное, навестила мать. Однако причина была: Чичиков понимал, что надоедать девушке не следует, ― себе вредить, а еще торопился отвезти в районную больницу одного из своих работников ― Убийцу. Это о нем так неудачно и не вовремя принес весть Февраль.

Павел Иванович мог бы воспользоваться машиной Щуровской больницы, но она больше похожая на катафалк чем на скорую помощь часто ломалась, и на ней обслуживать больных было проблематично. Сельчане ее за глаза называли «нескорой помощью» и были правы. Затем, водители этой самой «нескорой помощи» часто требовали от больных денег на бензин: жить же на что-то надо. Для того чтобы машиной попользоваться нахаляву, необходимо было прежде заручиться благословенным словом главного врача Григория Семеновича. Занимать главного врача Чичиков не желал, он, находясь у «губернаторши», принадлежал ей, да и ни к чему это было, имелся свой гараж. В нем не одна машина стояла, а уж тракторов ― при развале хозяйств, столько натаскал, несть числа: однажды о том мне долго рассказывал интеллигентный Галстук. Что-то его задело, может и на него, Павел Иванович замахнулся кнутом? Не знаю. Ну да ладно: не о том речь.

Убийца за бутылку творил чудеса и оттого у Павла Ивановича был на хорошем счету. Это он, а никто иной разобрал по кирпичикам ферму близ Фовичей. Огромная была ферма на пятьсот свиней. Ее, стоящую на пригорке, в километре от Буговской дороги, выкрашенную известкой, можно было наблюдать в зеленом-презеленом разнотравье еще издали. Мария Ивановна Коваль, отправившись в очередной раз на велосипеде навестить свою внучку, ― старшая дочка с семьей жила в Фовичах, ― ахнула: вот недавно только что была, и нет. Она не удержалась и завернула в сторону, чтобы удостовериться, не козни ли это Диавола: на месте стен сохранился след, однако добротного кирпича как не бывало. Женщина перекрестилась, запрыгнула на велосипед и, что есть духу, принялась давить на педали. Через километр-другой она остановилась и, отдышавшись, вдруг заметила, что ехала в обратную сторону. Плюнула, вернулась домой.

На кирпиче нажился никто иной ― Павел Иванович Чичиков. Убийца, мужик нечета своему брату Бройлеру, работящий, разобрал не одно строение. Стимулом для него, что и для многих его товарищей была та же бутылка с разведенным спиртом. Правда, ее необходимо было умело преподнести, иначе она могла быть выпита, а работа не сделана. Однако это вначале занимало Павла Ивановича, а уж после он такого страха напустил на Убийцу выпоров у него на виду за какой-то проступок Петрушу, что у того даже мысли не было обмануть хозяина. Работу исполнял быстро и четко.

Мужик слег некстати: у Чичикова возникла необходимость разобрать ферму близ поселка Вариново. Уже и покупатель кирпича сыскался, но вот неладное ― заболел Убийца. Может, он притворялся? Это и должен был выяснить хороший знакомый Павла Ивановича ― Федосов. У того глаз, что алмаз. Он этих пьянчужек насквозь видит без рентгена.

Павел Иванович не раз кричал на Убийцу: «Да что ты ходишь на раскоряку?» ― Тот, в ответ лишь бурчал, но не жаловался, кому и сказал о своем недомогании, так это брату Бройлеру: «Зря ты меня приревновал к своей Наде ― Слюнявой, зря. Я хотел его, как распалившийся бычок загасить, ― и вытащил на свет свое неимоверно распухшее «хозяйство», ―а ты меня сразу бить между ног, а теперь уж я точно умру. Надю ты тоже зря поколотил, она-то причем».

О том, что Павел Иванович Чичиков ездил никуда ни будь, а в районную больницу я вначале узнал от жены Григория Семеновича ― главврача. Отчего не от самого хозяина? Он отсутствовал: неожиданно был вызван на совещание в Брянск и уехал незадолго до моего появления в доме.

Прежде я познакомился с женой главврача, хотя нашу вынужденную встречу считать знакомством нельзя: она дама в селе была известная и, поприветствовав меня у порога дома, назваться не пожелала. Я обязан был ее знать.

Отправился я к Григорию Семеновичу из-за того, что мой брат Федор в свое время сделал мне рекламу классного специалиста-компьютерщика. Что еще: я, по словам брата, этому известному в Щурово человеку тоже был обязан: так как он не раз лечил мою дочь, когда она, будучи школьницей, отдыхала в селе у моих родителей во время летних каникул и была вынуждена при простудах посещать поликлинику.

Жена Григория Семеновича ― хрупкая элегантная женщина проводила меня в дом. Она долго наблюдала за моими действиями: я вначале включил, затем выключил компьютер, глядя на черный монитор, открыл системный блок и почистил его, отсоединил и снова подключил устройства: жесткий и другие диски, чипы памяти, видеокарту, затем снова включил. На мониторе появилось изображение, однако система не запускалась. Один из кластеров на жестком диске не читался, возможно, это было связано с механическим повреждением: каретка при считывании неудачно запустилась в работу и нарушила записанные на магнитный слой данные или же они стерлись от случайного электрического разряда. Я занялся восстановлением системы, используя реаниматор ― особый диск; после, когда запустил компьютер, женщина, поблагодарила меня за работу и не преминула сообщить, что люди должны друг другу помогать. Я согласился. Затем сказал: ― Компьютер у вас хороший, достаточно современный, комплектующие в нем известных фирм. Для того чтобы обезопасить его работу от скачков и перебоев электроэнергии необходимо приобрести…. ― Женщина тут же меня перебила: ― Это я его выбирала. Григорий Семенович часто полагается на меня, мой вкус. Я по жизни всегда из того что есть в наличие ― это необязательно компьютер, ― выбираю самое лучшее. Да зачем далеко ходить: я ведь и мужа нашла себе самого лучшего из мужчин. Правда, для этого мне пришлось и пожертвовать первой любовью, но что сделаешь? Это жизнь.

Мы помолчали. Жена главврача вдруг неожиданно улыбнулась и сказала:

―Вот вы Семен Владимирович нам помогли, я с Григорием Семеновичем тоже в долгу не останусь, если что надо и вам и вашей родительнице… милости прошу! А то вот некоторые на нас обижаются, а что обижаться …, ― помолчала, а затем продолжила: ― не так выразилась, нас обижают, обходят стороной. Что Григорий Семенович не помог бы Чичикову? Конечно, помог бы. Что стоило тому лишь только заикнуться и, пожалуйста. Не нужно было уезжать, зря он сорвался с торжества у Губернаторши, угощение у нее было отменное. Одна красная рыба ― семга, чего стоит? И где она ее достает? Неизвестно. Пальчики оближешь. ― Хмыкнула и продолжила: ― Григорий Семенович без особого труда достал бы из кармана сотовый телефон и сделал звонок, другой, кому следует… Делов то всего на грош.

Да, делов то на грош, ― подумал я, когда мне рассказал о том случае Стопарик. Правда, прежде Февраль он будто чувствовал, что я заинтересован и хочу многое знать о благодетеле падших людей, и оттого первым попытался выложить мне новость об Убийце, но не за так: «Вот дайте мне на бутылку, я такое вам расскажу, такое ….». Я понимал, что это только слова и оттого не поленился, спросил:

―Ну, что ты мне расскажешь?  ― помолчал и дополнил: ― А затем, может мне это знать и ни к чему?

Я денег Февралю не дал. Он долго меня уговаривал и клялся, что кроме новости еще в придачу притащит банку огурцов. ― «Ну, вы же Семен Владимирович знаете, какие моя жена солит огурцы, ни какие-нибудь, а «неженские», особый сорт. Да их еще Гоголь любил».

―А ты откуда знаешь, что он любил? ― спросил я. ― Наверняка, из школьной программы по литературе не помнишь ни одной его книги!

―Мне Павел Иванович говорил. Он все знает, ― тут же парировал Февраль. Но я устоял:

―Да зачем мне твои огурцы? ― сказал и быстренько спрятался за железный забор. А вот Стопарик был ко мне благосклонен и взамен за новость ничего не попросил. Он хотел узнать, помню ли я Федосова, и когда я утвердительно кивнул головой и сообщил ему о том, что Федосов бегал за нашей одноклассницей Валентиной Коноваловой, без обиняков сказал:

―Да, помнишь. Так вот Федосов в настоящее время работает хирургом нашей районной больницы. Вчера он осматривал Убийцу, его доставил Чичиков Павел Иванович. И что он сказал нашему благодетелю?  «Да, мужики уже поздно, пошло заражение, попробуем колоть антибиотик, но гарантии никакой, нужно было ему раньше показаться в Климовке, я бы удалил одно яйцо и все, живи, не хочу!» ― Стопарик помолчал и закончил: ―Умрет наш дружок, умрет. Выпьем водки, да и закапаем на одном из кладбищ. Их у нас два или три, да три, ― и сплюнул.

Заключение Федосова оказалось пророческим. Антибиотик попытались колоть, но что толку, за Убийцей нужен был еще и пригляд, хорошее питание, а кто захочет с ним возиться, как с маленьким? Желающих ― нет, ― Фура ― его мать, Бройлер ― брат, собутыльники, не очень-то и торопились. Вот и сгорел он быстро, да еще и в одиночестве. Однажды Бройлер со Слюнявой наскребли денег на дорогу, приехали, посмотрели на мужика и уехали, чтобы в следующий раз забрать труп. Да и то спасибо Павлу Ивановичу «скостил» малость взял с них за дорогу по-божески. Однако, этот господинчик во время похорон, видя инфантильность окружения, не удержался и родственникам, как на духу все высказал:

―Я, водки не пожалею. Всех напою. Однако свое возьму, не думайте, что похороны пройдут задаром.

―Оно понятно, ― сказал Галстук. ― Зачем же задаром. У Бройлера дом имеется. Пусть им и расплатится!

Убийцу схоронили. Мать, да и я тоже, чтобы не попадаться пьяницам на глаза, несколько дней просидели, не выходя на улицу: работы хватало во дворе. В окно не раз стучала Фура, но родительница прикладывала к губам палец и шепотом просила меня не откликаться. На трассе слышались крики пьяных компаний и сигналы машин ― мужики, не заботясь о своем здоровье, лезли под колеса.

―Того гляди, еще будут похороны, ― сказала родительница, заметив на трассе падающую и поднимающуюся сожительницу Бройлера, Слюнявую, и оказалась права. Надя то оклемалась, а вот соседка матери Фура после похода на кладбище расчувствовалась, и в скором времени, не дождавшись девяти дней сына, слегла. Это случилось неожиданно в тот момент, когда Чичиков уже переговорил с Суровым. Алла ― супруга моего двоюродного брата Александра узнала о том от Татьяны Ляковой. Вот и «девочка», ― подумал я. ― Что ее слова: «я, ни-ни». Наверное, не теряет связей с соседом напротив ― Павлом Ивановичем. ― Я так понял, что Лякова не единожды захаживала и к Алле в дом. Что-то их вдруг соединило. Может супруга Александра снова начала гнать горючую смесь, раньше она заполняла бутылки для мужа. Ее самогонку многие пьянчужки любили и говорили: «Да у тебя не то, что у нашего благодетеля, настоящая!» Моя мать предупредила Аллу: «Смотри, не привечай пьяниц, не лезь на рожон. Павел Иванович тебе не позволит подорвать его бизнес. Получишь от него по первое число!»

―Не получу! Я его клиентов не трогаю, ― ответила женщина и сообщила нам о том, что Чичиков «снюхался» с Суровым. Он узнал, каким-то образом, что тот продал дом Бройлеру, за гроши ― это было до того, как дома поднялись в цене, ― их стали сдавать государству, ― и сейчас требует, чтобы бывший продавец расторг сделку. Оформления ведь никакого не было: бумагу они между собой не составили, свидетелей не привлекали, даже у Губернаторши не побыли. Бройлер просто перебрался от матери в Суров дом и все. Теперь Павел Иванович вернет деньги, ну не сами деньги, он отдаст водкой. А Бройлер снова переберется в дом Фуры ― матери. Суров, не сегодня, так завтра начнет оформлять на дом бумаги, как того требует Лариса Сергеевна и с помощью Павла Ивановича сдаст его по чернобыльской программе переселения. Затем, полученные деньги они быстренько поделят.

Дни, которые я, и мать провели, не выходя на улицу, во дворе, позволили мне закончить работы по покраске дома.

За ворота я выехал, чтобы заняться оформлением дома и земли ― огорода, на родительницу, для чего отправился на встречу с Губернаторшей, в щуровскую администрацию.

Здание находилось на Большой улице: к брату Федору нужно было повернуть со Школьной улицы направо, а в моем случае налево. Я, оставив позади останки недостроенного дворца культуры, ― в голове мелькнула мысль: а что же Чичиков простаивает? ― столько пропадает кирпича, ― метров через двести остановился у высокого каменного дома с крыльцом.

Сельская администрация располагалась в бывшем здании сельского совета, ― ничего не поменялось. Поднявшись по ступеням вверх, я вошел в коридор и уж из него в большую просторную комнату ожидания. Мне на глаза попалась Анна ― жена Февраля. Она держала в руках тряпку, рядом возле нее находилось ведро с водой, ― женщина занималась уборкой.

―Здравствуйте, ― сказал я. ― Вы не только работаете в больнице, но и здесь наводите порядок.

Анна ответила мне на приветствие и сообщила: ― Мужа кормить то нужно, да и дочку тоже.

―Муж у вас видно на первом месте? ― спросил я.

―Да, чтоб он сдох, ― сказала Анна и для того чтобы прекратить ненужный разговор отвернулась от меня, затем, согнувшись, принялась тряпкой надраивать деревянный давно не крашеный, наверное, с советских времен, пол. Я, обогнув соседку, заглянул в одну из дверей, и Лариса Сергеевна встретив мой взгляд, тут же пригласила зайти.

Дебелая женщина была не одна, в комнате находились секретари ― две миловидные дамы и ее заместитель мужчина, уже примелькавшийся у меня перед глазами; слегка наморщив лоб, я вспомнил его, он жил в Буговке и подобно Марии Ивановне Коваль ездил на работу и с работы на велосипеде. «Хитрый бестия, ― однажды сказал мне о нем Бройлер, ― купит вас, продаст и снова купить, чтобы продать, но уже подороже!» ― Правда, Бройлер чаще молчал, чем говорил, а если и открывал рот, то все у него были «гоги и могоги», ― хорошего человека ни одного. Он даже своего благодетеля Павла Ивановича Чичикова добрым словом не жаловал.

Я, закрыв за собой дверь, осмотрелся, однажды, после службы в армии мне уже пришлось здесь бывать, ― был вызван повесткой. Затем, когда уезжал в Москву брал бумагу: открепительную для снятия с учета.

Ничего нового во внутреннем убранстве помещения я не нашел, стены и потолок побелены известкой, правда, вместо портрета Ленина висело в той же рамке фото президента, да после развала хозяйства добавилось несколько столов, их откуда-то вытащили из запасников ― возможно из комнатки, где в настоящее время был кабинет заместителя «губернаторши». Мне было непонятно, отчего увеличилось число работников. Дел то значительно поубавилось, а их чиновников везде по напихано ― это, наверное, веяния нового времени.

Тогда я чувствовал себя не очень уютно, не то, что сейчас по прошествии многих лет, хотя и был в роли просителя.

Лариса Сергеевна пригласила меня в особую комнату, окна которой смотрели не на улицу, а в уютный двор с небольшим садиком. Мне бросились в глаза яблони. Их в свое время сажал Яков Потапович ― учитель ботаники вместе со своими учениками. Он не только в школе занимался высаживанием деревьев, везде, где была возможность занять землю, не для себя, для общего блага людей. А еще я увидел через сетчатую штору спину уходящего огородами человека, позже до меня дошло: никак Чичиков приходил обмозговать с Губернаторшей свои дела. Оно, конечно, и мне надо все обмозговать, надо, ― подумал я и приготовился к разговору.

Дебелая женщина уселась за стол, наполовину спрятавшись за монитор компьютера, затем указала мне на стул.

―Семен Владимирович, это хорошо, что вы приехали, ― сказала она мягко и посмотрела на меня. Я сразу понял, что «губернаторша» не зря желает обособиться. Наш разговор будет тет-а-тет, не для ушей других людей.

Разговор женщина начала издалека. Она расспросила меня о жизни в столице, и чтобы расположить к себе не преминула сказать и о дочери. Правда, ее слова о том, что девушке пора замуж подтолкнули меня, и я не удержавшись, сказал:

―Да, здесь в Щурово женихов хороших-то и нет, ну может быть, один, два, да и обчелся, остальные все, так себе.

―Согласна, Семен Владимирович, согласна. Однако этот один, ― Лариса Сергеевна сделала паузу, ― нечета молодым будет, он на пустом месте нажил богатство и продолжает грести деньги лопатой. За ним в Москве не каждый угонится, фору даст кому угодно. Завидный жених. Я бы сама за него замуж пошла. Да он мечтает о детях и на меня не взглянет! Стара я. Жизнь не стоит на месте… ― задумалась. ― Бьет ключом, ― продолжил я, но на этом остановился, хотя и мог закончить словами Стопарика: «и все по голове». Не закончил.

Я знал, о ком говорила Губернаторша, однако удержался и не позволил себе даже намекнуть на то, что в курсе ее далеко идущих планов, зачем?

Торопливо скомкав разговор о Павле Ивановиче Чичикове, я изменил тему и принялся расспрашивать о своих шагах по оформлению дома и земли. Лариса Сергеевна все подробно рассказала мне, даже написала на бумаге, что я должен сделать в первую очередь.

Я спрятал бумажку в карман. Она тут же вызвала одну из женщин с общего зала, и дала ей указание посмотреть на компьютере, по базе, на ком числится дом и земля, затем оформить результаты в виде справок.

―Эти справки вам пригодятся при поездке в Климовку ― район, для дальнейших дел, ― немного помолчала и продолжила: ―Да, Семен Владимирович, прогресс не стоит на месте, приходится за ним гнаться и осваивать новую «технику», ничего не поделаешь. ― Это точно, вы правы: у меня мать, хотя ей и за восемьдесят лет ловко управляется с любой современной бытовой техникой, а недавно даже сотовый телефон освоила, вот так, ― сказал я, чтобы поддержать разговор. ― И еще, будете уходить, ― обратилась ко мне Губернаторша: ― заберете бумажки, да я сейчас позабочусь, ― и она выкрикнула имя секретаря, та  снова появилась в дверях. ― Отдашь Семену Владимировичу, ясно?

―Да, ― ответила женщина и удалилась. Лариса Сергеевна показала мне, что она значима в своем коллективе и может командовать. Это меня нисколько не удивило. А чему тут было удивляться.

―Семен Владимирович, если не секрет, вы в настоящее время, над чем работаете? ― спросила Лариса Сергеевна, она явно проявляла испуг и подобно моему герою Шакину Юрию Александровичу не хотела бы появиться в одной из моих книг. Любая, даже хорошая характеристика могла акцентировать на ней внимание сельчан и не только их, возможно, людей влиятельных, занимающих высокие должности, тогда жди неприятностей. «О ней, видите ли, написали, а отчего не обо мне…», ― такова будет реакция любого чиновника рангом выше и противостоять ей женщине, хотя и дебелой, в данном случае будет тяжело, порой даже невозможно.

Покидая кабинет Ларисы Сергеевны, я многозначительно посмотрел на нее, дав понять, что в настоявшее время она может быть спокойна, однако говорить о будущем нет смысла, ― будет то, что должно быть. На будущее, даже я писатель не в силах повлиять. Мне запомнилось одно из выражений дебелой женщины: «Вы общаетесь в высоких кругах, поэтому я бы не хотела…» ― Люди добрые, мало чтобы вы не хотели! Творите добро и ничего не бойтесь. Я, не пиит парящих высоко в небе, но токмо ползающих в грязи и вылезающих из грязи ― нет, не в князи, не в князи, к обычной человеческой жизни! ― Я попрощался и закрыл за собой дверь.

 

Дома я подготовил необходимые документы, для того, чтобы приступить к оформлению, имевшейся у матери недвижимости, не забыл и про справки, которые мне выдала Лариса Сергеевна, все аккуратно засунул в файл, затем отправился на огород. У меня было время помочь матери окучивать картошку. Я работал неторопливо, но зато качественно: после меня ― ни одной травинки. Мать ушла, а я еще часа два-три выдергивал траву и орудовал тяпкой, взбивая землю. Вечером я зашел к Алине и сообщил ей о своей поездке в районный городок Климовку.

―Я, Семен Владимирович уже ездила к сыну, довольна им, не пьет, пока не пьет, ― и женщина три раза поплевала, на всякий случай, чтобы не сглазить добрые изменения в его жизни, а затем напомнила мне о желании съездить в Брянск к дочери: ― Завтра, рано утром будет автобус. Мы с вами договаривались, вы помните…, ― и многозначительно бросила на меня взгляд: ― подкинуть меня на машине до леса. Там еще столб со знаком стоит…

―Да, я помню, стукните мне в окно, ― ответил я Алине и ушел. Значит, завтра поездка в Климовку отменяется или же задерживается, я должен буду каким-то образом добраться до усадьбы Ивана Сергеевича Тургенева и от него до резиденции Василия Голвачова на малое совещание молодых писателей второго уровня.

Перед тем как пойти спать, я решил немного прогулялся. Однако из-за безвозвратного перевода стрелок на зимнее время, на улице даже в одиннадцать часов было еще светло, чтобы не попадаться на глаза соседям пьяницам, мне пришлось дожидаться ночи.

Выбравшись за калитку, я отправился в сторону леса, было спокойно, если не считать отдельные пьяные крики со стороны усадьбы Бройлера и Слюнявой. Там, который день не могли смириться со смертью Убийцы, ― отмечали уход мужика в мир иной, а еще переживали, готовились к новой потере: Фура была очень плоха, при смерти. Денег на ее похороны не было. Они то, как бы и были, но их не хватило бы, а значит, взяли пузырь, другой и вовсе их не стало. «Нечего зазря скрести «тыкву», Благодетель не оставит, поможет», ― сказал Бройлер. ― Он со слов Татьяны Ляковой уже помогал: давал сыну Фуры в долг. Этот долг, словно зеленые стрелки лука по весне, разрастался: пейте мужики и бабы, пейте, расплатитесь домом. Павел Иванович уже побывал у Ларисы Сергеевны, у вашей Губернаторши.

Ночь была тихой, ничего не предвещало изменений. Только со стороны Деменки небо было более черное, чем где-либо. Я прошелся по улице в сторону леса, вышел за село, затем развернулся и отправился восвояси.

Не знаю, откуда собрались тучи, и ночью разразилась мощная гроза. Стук в окно Алины под утро был для меня, что удар грома. Я подхватился, быстро оделся и, взяв ключи от машины, отправился на выход. Меня остановила мать:

―Ты куда?

―Выполнять обещание. Алина ждет! Ты ведь знаешь: ее нужно подвезти до…

―Знаю-знаю! Хорошо, только я тебя никуда не выпушу, возьми в рот хотя бы что-нибудь и иди, ― сказала родительница и перекрестилась. ― Я поднял скатерку и, увидев на тарелке нарезанный черный хлеб, схватил кусок и сунул в рот, затем снял с вешалки зонт, после чего вышел во двор.

Алина была в прозрачном плаще, что та космонавтка, с вещами ― большой черной сумкой в руке. Я постоял над нею с зонтом, пока женщина стряхнет воду с плаща, снимет его и заберется в салон моей «Ласточки», после чего забрался сам, мы медленно тронулись от дома в сторону леса.

«Дворники» автомобиля не справлялись с потоками дождя, видимость была метр-два, не более. Время остановилось. Мне, трудно было сказать, сколько прошло ― пять или десять минут ― этого было бы достаточно добраться до места остановки автобуса, если бы не гроза, но гроза нарушила восприятие действительности, реальный мир исчез, исчез навсегда.

Я пришел в себя, когда услышал невдалеке топот лошадей и заглушенные непогодой крики:

―О-го-го, вот я вас! ― это без сомнения был голос Селифана. Затем, я увидел, несущуюся на полном ходу тройку, и раскачивающуюся во все стороны бричку. В окошке мелькнуло лицо Павла Ивановича Чичикова. Я, тут же, невольно, следуя наставлению Ивана Сергеевича Тургенева, представил себя рядом с этим странным господинчиком, и вот все свершилось. Далее события развивались стремительно: подошел двухэтажный автобус черный-пречерный, его грязь, даже потоками дождя не смывалась, и не могла быть смыта. Он появился, словно, из пекла ― Ада. Дверь автобуса распахнулась и Алина, выкрикнув мне: «Ну, пока!», схватив большую черную сумку, выскочила из машины. В бричке тоже началось движение. Павел Иванович крикнул: ― Ну, мужики, не мешкайте, вперед! ― И я увидел «черного человека». Он не случайно торопился в Россию. Заработать деньжат для обустройства жилища. Эта версия все нелегалов при задержании полицией. Есть еще одна: дети голодные плачут. Ну и другие менее значимые. Ладно, не о том речь. Я взглянул на «черного человека» и, просканировав его, понял, что он однажды уже совершил одно злодеяние, ― выселил из квартиры семью русских, с которыми до распада страны жил в мире и дружбе. А все для сына своего старался, захотел, чтобы тот со своей семьей жил рядом оттого соседей своих и пугал и помогал им в кавычках. Пугал, для того чтобы они не смогли продать квартиру ― бросили ее вместе с нажитым добром и уехали, а помогал: посадил в машину и отвез подальше на железнодорожную станцию. Да и там, нашел, кому заплатить, чтобы эти русские летели в свою страну, стремглав, обо всем позабыв, и растеряв по дороге все то, что смогли взять с собой. Затем я увидел еще одного черного. Он был очень черен. На нем было много ужасных злодеяний. Черный человек нехотя забрался в автобус. Да он вернется и довольно скоро, ― мелькнула у меня в голове. Мне не удалось его полностью просканировать, перебил возглас Павла Ивановича: «Марат и ты здесь? Да сколько тебя можно возить? ― Я поднял глаза на этого Марата. Ничего необычного, молодой мужик лет тридцати, таких тысячи приезжают на заработки в Москву. Однако, когда пригляделся то у меня в голове четко проявился образ нового преступления: этот Марат в три часа ночи подъезжает на «девятке» с подельниками к моему дому, в квартире кроме жены находится дочь Елена Прекрасная и ее муж: приехали в гости, но допоздна задержались и решили переночевать. Марат со зловещим лицом крутится у ярко-красного «Соляриса», приглянувшейся машины, недавно купленной Юрием Александровичем. Черный человек в этих делах «спец». «Шерхан» сигнализация с обратной связью для него тьфу. Он отключает ее, на брелке, находящемся у изголовья моего зятя лишь вспыхивает экран и всего лишь. Правда, этого достаточно. Юрий Александрович подхватывается с дивана и бежит к окну, все тихо, машина стоит, рядом никакой возни, он ложиться к жене, но заснуть не может, минут пять, не более лежит и снова поднимается с постели, выглядывает в окно: фары автомобиля горят, она трогается и уезжает, прямо на глазах, пораженного зятя. Он кричит, начинает одеваться, хватается за трубку, набирает номер телефона полиции… ― напрасно. ― Марат соскакивает с брички и скрывается в автобусе, следом за ним еще несколько человек забираются в черноту и двери, лязгая железом, закрываются. Я что-то хочу крикнуть, но уже поздно, Марат уехал, красный «Солярис» тоже. Проходит время: мне звонит взволнованная дочь: ― Папа, папа, нашу машину украли, понимаешь у нас на глазах». Я после рассказал об угоне автомобиля матери, она вся затряслась, и бросилась к окну, заклиная вора: «Да чтоб у тебя и у твоих детей руки отсохли», ― затем, словно опомнившись, поправилась: «Дети не причем» ―  ну уже было поздно. Что сделано, то сделано. Родительница, если в сердцах что скажет, то обязательно ― сбывается. Ее, боялся даже отец и всегда, если попадал под тяжелую руку, пытался перебить, не дать ей сказать. Это и спасало. Однажды один из пьянчужек из Буговки: попросил у матери добавить на бутылку рубль-другой, она отказала, тот принялся на нее матюгаться. «Ах, ты еще и ругаться смеешь? ― и пригвоздила его, нечаянно выскочившей фразой: Вот будешь говорить, а тебя люди не поймут, ― одно бормотанье будет изрыгаться из твоего поганого рта, всего лишь бормотанье, запомни!» Так и случилось. Неожиданно, через неделю, этого мужика стукнул удар и сейчас он после долгого лечения говорит непонятно что, разобрать только жена его и может. Она у него, что та переводчица. Он без нее в люди никуда.

На черный-пречерный автобус я не попал: умчался вместе с Павлом Ивановичем Чичиковым, на бричке.

―О-го-го, ― кричал Селифан и размахивал кнутом. Особенно доставалось Чубарому коню, он этого коня в отличие от Заседателя и Гнедого недолюбливал и оттого не жалел. Я будто слышал голос возничего: «Павел Иванович, право хоть продать бы его, он, Павел Иванович, совсем подлец, только, что на вид казистый». И ответ Чичикова: «Да, вот сейчас побегу на ярмарку продавать. Сам знаю, когда захочу продать, тогда и продам…».

Дорогу я не запомнил, но на этот раз держался очень цепко и оттого благополучно прибыл в Гоголево ― усадьбу Николая Васильевича. Вначале у меня перед глазами вырос хутор с белой церковью, с приветно-манящими из-за кудрявой зелени красными кровлями и белыми трубами; затем неожиданно замелькала ограда, раскрылся широкий двор, тройка обогнула огромную цветочную клумбу и остановилась у колонн. Рассмотреть здание мне не удалось. Оно было сокрыто темнотой. Нарисовать его для себя я не смог, хотя однажды и попытался. Это было связано с тем, что мне в реальной жизни ни разу не приходилось бывать на родине у великого русского писателя. Вот в Киеве я был и не единожды, а чтобы прокатиться по местам, где родились знатные люди Малороссии, как-то не соизволил, хотя желание было; хмыкнув, я дал себе обязательство в будущем найти для этого время, заодно побывать и у сестры: она жила в Черкассах.

Хозяин усадьбы неторопливо прохаживался у колонн, я его заметил издали. Он был одет в темно-коричневое длинное пальто. Оно не было застегнуто, и поэтому я увидел темно-зеленый бархатный жилет, наглухо застегнутый до шеи, у которой, поверх атласного черного галстука, виднелись белые, мягкие воротнички рубахи. Длинные каштановые волосы Николая Васильевича спадали ниже ушей, слегка загибаясь над ними. Тонкие, темные, шелковистые усики чуть прикрывали полные, красивые губы. Небольшие карие глаза глядели ласково. Длинный, сухой нос придавал лицу и этим, сидевшим по его сторонам, осторожным глазам что-то птичье. Так смотрят задумчивые аисты, стоя на одной ноге внимательно-внимательно или ….

Как только Селифан сказал: «Тпру» и натянул вожжи, он направился к бричке. Я, не дожидаясь Павла Ивановича, первым оказался снаружи и предстал перед Николаем Васильевичем. Он, улыбаясь в усы, поздоровался со мной, а затем большим и указательным пальцами разгладив их, сообщил:

―Слышал о вас Семен Владимирович, слышал от Ивана Сергеевича Тургенева, вашего наставника и не только, даже имел возможность вас лицезреть на башне, вы ее останкинской называете, правда, инкогнито; обстоятельства были таковы, что я не мог с вами тогда познакомиться. Ну, вы понимаете? ― Гоголь помолчал и, указывая рукой вперед, увлек меня в расступающуюся под ногами темноту, ―  Я ведь с Александром Сергеевичем Пушкиным тоже не сразу сошелся. Необходимо было время, ― сказал Мэтр, снова помолчал, затем, взглянув на меня, предложил присесть на вдруг неожиданно появившийся для меня стул. ― Что я скажу: ваши апартаменты на высоченной башне впечатляют. ­Этот ваш лифт, что тот черт понес нас тогда на верхотуру. Я уж думал, костей не соберу. ― Хмыкнул: ― Чертово строение. ― В голове у меня мелькнуло: ― Не были, вы, Николай Васильевич у Голвачова. Не то бы сказали! ― Да, у Голвачова побывать мне не пришлось, ― поймав мою мысль, ответил писатель. ― Вот, если бы не мой возраст, как бы я вам Семен Владимирович завидовал. Я ведь по молодости якшался с нечистой силой, летал за черевичками для одной своей зазнобы в Санкт-Петербург во дворец к самой царице, в майскую ночь наблюдал за плясками русалок у старой мельницы. Оттого, знаю, каковы возможности Рогатого. Пора уже и вам спускаться на грешную землю, дабы не угодить в лапы Басаврюка. Не дай Бог, конечно! Не дай Бог! ― и машинально перекрестился. ―Да, я вам сейчас об одном эпизоде детства расскажу: о кошечке, коготки у нее очень уж острые были. Я их на себе ощутил. Еле отделался от нее: утопил в пруду…, может, я ошибся, батька меня тогда здорово выпорол, ― задумался. Мне пришлось ожидать, долго, а может и недолго, ― время остановилось: ни одна песчинка не просачивалась через пальцы. Однако на этот раз временем управлял крепкий малоросс. Едва он его, время запустил, я тут же задал писателю вопрос:

―Николай Васильевич, я волнуюсь о судьбе маленького Алешеньки Коколева, даже после того, когда Наталья Алексеевна, его бабушка, взяла мальчика на воспитание. Причина вызвана тем, что вы тогда у меня на башне соединили души Оксаны Игоревны Козырь и Алексея Григорьевича Коколева, а затем их как единое целое связали с телом маленького Алешеньки. Это ― женское и мужское начало вместе, в соединении с неокрепшей душой мальчика, не может ли сказаться на его физиологических характеристиках? Не получится ли в будущем какой-нибудь гермафродит? ― Я боялся разрастающегося в мире движения гейев и лесбиянок, их, на показ садомитских парадов. Если ты не такой как все, то реши для себя кто ты и найди выход: сделай операцию по изменению пола, стань женщиной или же мужчиной; не выбрал, кем хочешь? ― полечись, как в народе говорят, подлатай крышу. Главное будь человеком, веди нормальный образ жизни, положенный Богом, а не соблазняй мужчину видеть в тебе женщину, а женщину видеть в тебе мужчину. Это грех.

―Да, понимаю ваше беспокойство. Люди часто любят сами себя, а не Бога. Я это знаю не понаслышке …, ― Николай Васильевич судорожно перекрестился. ― Сейчас многие живут не для приумножения паствы нашего Создателя, а для удовлетворения своих извращенных потребностей. Мужики влюбляются в мужеподобных женщин, им, видите ли, не нравятся роскошные формы ― целлюлит беспокоит; а ведь отсутствие подкожного жира у женщины в соответствующих местах приводит к проблемам при зачатии ребенка; Да, что еще? Хорошо, что они хоть заглядываются на женщин, а то ведь, ― прости Господи, ― и на мужиков. Эта чертова мода их толкает что ли? Не пойму. Ну, не нравятся тебе красотки, так насладись с товарищем хорошей беседой за крепким кофейком. ― Помолчал и продолжил голосом диктора телевидения: ― На похоронах одной знатной особы присутствовал Том Джонс, ― сделал паузу и выдавил из себя: ― с супругом… ― вздохнул: ― Тьфу ты, задело. Недавно от одного актера, не ахти какого, так себе, слышал странный лозунг: «Режь серпом по яйцам, ― хочу быть Геям». Люди забыли Бога, забыли… пропала старая Европа, пропала…  Ладно, ― махнул в сердцах рукой Гоголь, ― вы спрашивали у меня об Алешеньке. Так вот что я скажу: все, может, быть. На человека, что только не влияет. Но главное, чтобы в том положении, в котором мальчик будет находиться, не допустить негативных изменений, то есть вовремя вмешаться в ситуацию. Что еще? Для мальчика важно чтобы он, через душу родительницы, ― она ему ближе, ― начал ощущать и неизвестную силу отца; правда, на определенном этапе развития, затем я пошлю «подарок» один…, ― мой собеседник задумался, затем продолжил: ― и через какое-то время ― второй.

―Что, это еще за «подарки»? ― спросил я и бросил взгляд на Мэтра. Николай Васильевич, стоял у конторки с пером в руке и что-то писал. Он поднял голову: ― А вы Семен Владимирович ничего не заметили странного во время похорон своего отца Владимира Ивановича? ― затем поправился: ― Нет, не во время похорон, после возвращения с кладбища, а?

―Заметил, ― сказал я, ― и не только я, мать тоже, ― помолчал и, тяжело вздохнув, продолжил: ― Неожиданно в двери отцовского дома принялась царапаться неизвестно откуда взявшаяся кошечка, да так настойчиво, что я не удержался и впустил ее. Она, будто все ей знакомо прошлась по комнатам и тут же забралась на диван, стоящий в зале, на нем любил отдыхать отец. Я хотел ее выгнать, но мать остановила меня: «Посмотри Сеня, как она вальяжно разлеглась, будто век у нас жила». После мы долго размышляли и пришли к мысли, что это душа отца переселилась в эту самую кошечку. Затем кошечка отчего-то заболела, месяца два-три мучилась и ушла. Я так думаю, чтобы умереть?

―Знайте, Семен Владимирович, эта вот, кошечка заслана мной и не просто так, а с определенным умыслом. Я, да будет вам известно, занимаюсь душами сложными, можно сказать, неординарными, ― какими именно? ― уточнять Николай Васильевич не стал, а мне было неудобно надоедать Мэтру и расспрашивать. Для себя я сделал заключение, что ни я, ни мои товарищи Пельмин, Луканенко, или же Голвачов не в состоянии справиться с такими душами. Даже классикам, работающим на втором уровне, это не под силу. Иначе, я бы давно распрощался с четой Гадаев. Мне бы помог Иван Сергеевич. «Но воз и ныне там».

Мое нахождение рядом с Гоголем, навело меня на мысль, что Мэтр снимает часть энергии с неординарных душ и, образовав из нее «кошечку», да и не только, что угодно, хоть собаку, птицу или же рыбку отправляет в реальный мир, и вот неординарная душа стала обычной. С ней ― этой душей без труда работает писатель моего уровня или же, например, мой наставник Тургенев, классик Достоевский, определяя, куда отправить в Рай, а может в Ад, правда, после того, когда животное погибает, и энергия поглотится Мэтром, что-то он может передать писателю второго уровня, занимавшемуся этой душой. Что еще? Такой финт позволяет не задерживать надолго души на втором уровне, хотя душа, как ни как создание вечное, но затягивать ее переселение не следует. Время от времени и они погибают, а, сколько их погибнет, точнее ― не будет создано ― миллионы, если образование однополых семей станет для людей нормой? Но я думаю, что у Бога есть размышления и на этот счет. Не зря погибли города Содом и Гоморра, не зря. Создатель не допустит, чтобы второй уровень существования был переполнен душами умерших людей, героями писателей, крапающих изо дня в день книги, в нем обязательно должны обитать фантазии молодых людей, их родственников, ждущих рождения на свет детей. Что может ожидать мужчина, прикладываясь к мужчине, или же женщина к женщине ― ничего. В их головах не возникает никакой созидательной мысли. Они изо дня в день роют себе могилу. Их труд насмарку.

Мой собеседник недолго молчал, поднял голову, посмотрел на меня, внимательно, будто сканируя: ― Я, Семен Владимирович, как и вы, озабочен, не только Алешенькой Коколевым, но и четой Гадаев. Ирина Павловна и Тимур Аркадиевич довольно длительное время находятся на втором уровне существования. Они имеют неординарные души. Это вызвано их несогласием, они не пускали своего сына во власть. Егор их не послушался. Еще бы ничего, но он такого наворотил: много людей России разорил и погубил своими реформами, посеял в их душах недоверие друг к другу и алчность. И то, что он рано ушел ― это его спасло, так как для осознания греха необходимо время, а то бы как и дедушка легендарный полководец Аркадий Гадай, мучился бы и страдал. Неизвестно чтобы он с собой сотворил. Тот-то погиб при загадочных обстоятельствах: во время войны, что на ту амбразуру, неожиданно бросился под автоматную очередь фашистов. Раз и готово! ― Мэтр вздохнул: ― Финт подобный тому, который я проделал с Оксаной Игоревной Козырь и Алексеем Григорьевичем Коколевым, переселив их души в тело Алешеньки, не удастся. У меня есть одна идея. Что если использовать здесь на втором уровне собачку, Миловидку? Иван Сергеевич позволит, ― помолчал, затем неожиданно выкрикнул: ― Павел Иванович, ну-ка подавай нам тройку! ― после чего обратился ко мне: ― Семен Владимирович, вы не против того, чтобы прокатиться по дорогам бескрайней России? Пусть черти щелкают своими хвостами, что кнутами! Пусть дорога никогда не кончается! Что может быть лучше дороги? Да ничего! Она дорога наша, российская! ― Я согласился, хотя и надеялся дождаться вареников Пасюка, не дождался. Перед глазами лишь мелькнула глубокая миска, наполненная с горкой, и в нос пахнуло поднимающимся вверх теплым паром. Вмиг и все исчезло.

―Не переживайте Семен Владимирович, не переживайте, еще успеете отведать моих вареников, ― похлопав по плечу ободрил меня Мэтр и вот мы уже в бричке, мчимся, небо раскалывают молнии, гремят громы, пространство наполнено струями дождя, носа не высунуть. Я неторопливо рассказываю Николаю Васильевичу о том, что начал заниматься усадьбой: многое уже сделал, в ближайшее время намерен оформить на дом и на землю документы, побывал у «губернаторши».

―Это правильно! ― услышал я голос Гоголя. ― Правильно. Для того чтобы зацепиться за этот мир, ― Николай Васильевич поднял руку и сделал круговое движение, ― нужно иметь что-то реальное, а не призрачное. Это призрачное вы всегда можете построить рядом с домом, например, на огороде. Я держусь за усадьбу, однажды в главном здании убрал мезонин и построил террасу с двойными колоннами, из сада перенес в правую сторону парадного двора флигель, ― замолчал, но быстро опомнился и продолжил: ― Младшая сестра Ольга Васильевна, ― это было уже после моего ухода в мир иной, ― не пожалела отцовский дом, снесла и на его месте возвела новый, затем ― началась война. Она не щадит ни людей, ни то, что ими было возведено. Многие великолепные строения были или же разрушены, или же сожжены. Сгорел и дом сестры. Его восстановили. Мне под силу воссоздать усадьбу в первоначальном виде, виртуально, поверх имеющейся новой, ― Николай Васильевич взглянул на меня: ― Вы же построили для себя «Останкинскую башню», ― сделал паузу: ― Но, зачем? Однажды, недалеко от моей усадьбы стоял огромный-преогромный дуб. Так вот в него ударила молния. На этом месте воздвигли храм Николы Диканьского. Храм ―это то, что надо. Не зря в него ходила моя матушка. Он и поныне стоит и стоять будет.

Тройка буквально летела, на козлах я видел Селифана, точнее его спину, затем еще кого-то. Я ждал, что этот кто-то оглянется, но он был занят дорогой и словно штурман отдавал указания распалившемуся возничему. Мое любопытство скоро было удовлетворено: пересиливая шум непогоды, Николай Васильевич резко с надрывом прокричал:

―Павел Иванович, давай, гони в Спасское-Лутовиново, там у нас с Семеном Владимировичем есть дела, ― и тут же переключился на меня: ― Люди слабы и ленивы, они все делают, чтобы усладить свою плоть и не занимаются душами своими и своих близких, примером может служить чета Гадаев. Ирина Павловна, да и Тимур Аркадиевич, находясь лишь только на втором уровне существования, почувствовали свою вину за сына и желают отмолить его грехи, ― Мэтр посмотрел на меня и тут же ударил гром, словно в подтверждение его слов. ―А кто это может сделать лучше матери или же отца? Даже если и поздно. Пусть отмаливают! Мешать в их праведном деле вам, Семен Владимирович не следует, однако собачку вы с Иваном Сергеевичем к ним подпустите, вдруг это общение им поможет, да и собачке польза ― подзаправиться энергией, хотя затягивать это дело не следует. ― Я утвердительно покивал головой.

Николай Васильевич, не останавливаясь, на крутом вираже подхватил моего наставника: тот будто ждал нас, и мы под грохот грозы въехали в пределы Брянской области.  Тройка летела. Путешествие сопровождалось не только шумом непогоды, но и топотом ног лошадей: Чубарого, Гнедого и Заседателя. Бричку бросало из стороны в сторону, того и гляди разобьемся, но такого не могло быть. Знатный малоросс время от времени напутствовал свое предприятие бодрыми криками: «О-го-го! О-го-го! О-го-го!». ― И все было ничего. Но, неожиданно, вдруг, я ощутил пустоту. Пустота, все равно, что и чернота, заканчивается. Недолго ей длиться. Забвение сменилось всплеском необычайно ярких картин. Они промелькнули и исчезли. Я словно выпал из гнезда и оказался у Голвачова, однако, без каких-либо выкрутасов ― эффектов, будто через заднюю дверь вошел. Не было как в первый раз лифтов, жужжащих и необычайно быстрых, выворачивающих внутренности «наизнанку». Лишь в широком проеме стены открылись, а затем, когда я прошел, закрылись у меня за спиной створки. На мягком диване ― это я заметил по вдавившемуся матрацу и спинке перед собой увидел Луканенко и Пельмина, мой земляк ― через стол ― располагался в кресле. Мне тоже нашлось место ― в углу комнаты. Без всякого подвоха я устроился и лишь только поднял голову, как ощутил себя под перекрестным огнем глаз своих товарищей.

―Семен, ― набросился на меня Пельмин, ― ты видел Николая Васильевича Гоголя? ― Мои друзья до моего появления о чем-то спорили, это было заметно по их лицам, а тут неожиданно были вынуждены, вдруг умолкнут, и слушать меня. А я был готов рассказывать. Моя голова была забита мыслями, а горло ― словами. Я выполнил пожелание Пельмина: добрался необычным способом, правда, не на автобусе черном-пречерном, а на тройке лошадей в бричке знатного малоросса. Это куда комфортнее, да и лучше.

―Да, я видел великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя и теперь имею понятие о мире …

―Рассказывай, все рассказывай, ― выкрикнул, перебив меня, Василий Голвачов. ― Мы хотим знать!

―Да, не тяни, ― услышал я голос Луканенко. ― Любопытно, что ты понял, находясь рядом с Мэтром.

―Второй уровень существования населен душами детей, готовящихся родиться в реальном мире, людей почивших и не только, даже душами героев, придуманных нами ―писателями. Они, души людей, хотя и отделены от материальных тел, но сохраняют ее оболочку в виде теней, и мы писатели в состоянии их идентифицировать. Правда, тени вуалируют сами души и в них порой трудно разобраться. Например, надуйте различной формы шары, гелием и нарядите их в одежды, затем рассортируйте. Что у вас получится? Да ничего хорошего. Так вот и у меня ничего хорошего не получилось. Например, не сумел я определить, что Ирина Павловна и Тимур Аркадиевич Гадаи имеют души неординарные, не сумел. Мне в их обустройстве обязался помочь Николай Васильевич ― Мэтр, а уж я после его преобразований отправлю их в Рай или же в Ад, ― я поднял указательный палец вверх: ― Манипулировать душами легко, но главное помочь почившему человеку спастись. Многие застряли на втором уровне существования в наших с вами «запасниках» и погибли. Наша миссия здесь очень велика. Мы должны о том знать и относиться к своей работе серьезно.

―Что же это, получается? ― задал вопрос Пельмин. ― Они ― эти самые…, из третьего уровня ― видят души без «одежд» ― «голяком», то есть им дано больше, чем нам?

―Нет, меньше! ― выкрикнул Голвачов, ― они же видят только души, а мы, а мы….

―Да! Это так! ― ответил я, перебив Василия. ― Правда, им эти оболочки и ни к чему! ― и тут я вдруг увидел, несущийся на меня, черный-пречерный двухэтажный автобус. Мои друзья этого не видели, отчего не видели, я понял после, не без помощи Николая Васильевича. Одна из его дверей то открывалась, то закрывалась, ― видно сломалась в дороге. Вот она открылась, и я неожиданно ловко подпрыгнул, и заскочил вовнутрь.

―До побаченья! ― крикнул я друзьям по-украински и умчался. Умчался в ту сторону, в которую не так давно ускакала тройка лошадей, запряженная в бричку, следом за Николаем Васильевичем, однако не к нему, а в Щурово.

Череда ярких картинок и наконец-то моя остановка ― у леса, близ Буговки и Щурово.

―О-го-го, ― услышал я крик Селифана и щелканье кнутом. Снова Павел Иванович привез на загрузку «черных», ― мелькнула у меня мысль. Я тут же попытался просканировать черный-пречерный автобус. Но мне помешала Алина с большой черной сумкой. Она подтолкнула меня к выходу.

Я выскочил, мы, будто и не уезжали: сверху на нас лил дождь и неизвестно откуда взявшийся зонт крепко был зажат в моей руке, в той, которой не так давно я жестикулировал, толкая речь перед друзьями писателями.

Этот зонт я держал над головой соседки, пока та не залезла в салон моей «ласточки», затем забрался я, двигатель машины работал, мне лишь только было достаточно отпустить тормоз и надавить на акселератор. Мы не стали дожидаться отхода автобуса.

Дома, меня встретила мать, будто я отсутствовал всего ничего, минут пятнадцать-двадцать, не более. Что до меня, то чувство было такое, словно я никуда и не ездил. До поры до времени, я так и думал, но стоило мне днем выбраться на улицу после дождя, как неожиданно, неоткуда появилась Алина. Ее круглое лицо было озадачено, ей не терпелось рассказывать мне о поездке в Брянск, к своей дочери:

―Ох, Семен Владимирович и хороша моя дочь, хозяйка отменная, поварихой работает, да вот в жизни ей, как и сыну, не очень-то везет, правда, она в отличие от брата ― Дробного, спиртного «ни-ни», за то и страдает от мужа пьяницы. Надо же такому случиться бочка отменного меда ― наслаждайся, да вот в ней эта самая ложка вонючего дегтя. Ей бы хорошего мужика, такого, как Павел Иванович, ― тоже мне «Лариса Сергеевна» нашлась, ― мелькнула у меня в голове мысль, и я про себя усмехнулся, но Алина не унималась и продолжила: ― Или же… ― на миг задумалась, что если сейчас вдруг назовет меня, и я, испугавшись, прервал соседку, задав ей обычный вопрос:

―А как там погода в Брянске?

―А что погода? ― спросила Алина, а затем ответила: ― Все два дня, те, что я гостила у дочери светило солнце! ― затем соседка круто развернулась и торопливо засеменила к своему дому, ― я проследил за ней взглядом, ― она спряталась за воротами. «Да, солнце это хорошо! Оно меня не баловало и во время нахождения в дороге, хватало и молний, и грома, а особенно дождя, ― подумал я и пошел по своим делам. Прав Альберт Эйнштейн ― все в мире относительно, время тоже.

 

 

 

7

Жизнь шла своим чередом. Я, для того чтобы заняться оформлением дома и земли отправился в районный городок Климовку, там по совету матери разыскал недалеко от рынка контору нотариуса и, оказавшись в битком набитой людьми приемной комнате, имеющей отчего-то множество углов ― более четырех ― это точно, застрял навсегда в очереди.

Она, эта самая очередь была визуальная, так как выстроиться в такой комнате, было невозможно. Однако мне для запоминания последнего в ней клиента нотариуса были предоставлены следующие отличия: пол ― это был мужчина; возраст: ― старый человек, одежда ― изрядно поношенная из прошлого века, а еще рост ― метр шестьдесят-семьдесят и землистое изможденное лицо. Такими данными обладали многие из посетителей этой конторы, и мне приходилось для лучшего запоминания, время от времени поглядывать на мужчину, выискивая все новые и новые отличительные черты, дабы не спутать его с каким-нибудь другим человеком. А еще важно было не упустить этого человека, ладно, если он вышел покурить, а то может и уйти, не дождавшись, такое тоже возможно, тогда жди неприятностей: очередь нарушиться, найдутся люди, желающие обделать свои дела пораньше ― вырваться вперед. Они до хрипоты будут спорить ― поди докажи им где их очередь. Это вам не Москва. Там просто стоять, а может даже и сидеть в очереди, посматривая на табло и прислушиваясь к голосу диктора, когда он назовет ваш номерок. Здесь в провинциальных городках очередь непонятная, да еще, что та змея ― длинная-предлинная. Ужалит, ― мало не покажется. Мне пришлось вначале простоять, а затем и просидеть в обществе «разношерстных» в основной массе людей ― мужчин и женщин пожилых, часа три, если не более.

Нотариус ― деловая женщина приняла меня приветливо, указав рукой на стул, предложила присесть.

Я тут же устроился на офисном жестком стуле и в ожидании пока деловая женщина «разгребет» документы, оставшиеся от вышедшего за двери посетителя, и даст им толк, припомнил слова матери: «Ты, когда зайдешь к нотариусу, обязательно угости ее шоколадкой. При этом скажи что-нибудь, ну словом расположи женщину к себе, не дай ей смутиться от подарка. Знай, отношение к тебе будет совершенно другим, ― родительница знала, что говорила и я, доставая из сумки документы, увидел вываливающуюся на стол плитку и услышал удивленные слова нотариуса: «Это еще что такое?» ― ничего толкового не придумав, сказал: ― Это «Альпен гольд», подарок от матери, Надежды Кондратьевны. Она просила вам передать! Что я и делаю. ― Моих слов оказалось достаточно и женщина, приняв вид, что моя мать ей хорошо знакома, взяла шоколад, быстро спрятав его в ящик стола.

―Передайте большое спасибо, Надежде Кондратьевне, ― сказала она, затем слегка повернувшись к сидящей за соседним столом секретарше, продолжила: ―Будет перерыв, чайку попьем.

―Вы, я так понимаю, приехали по вопросам наследования? ― снова я услышал голос нотариуса.

―Да, ― ответил я и принялся объяснять проблему. Женщина взяла мои документы:

―Так, завещания у вас нет, компенсация от государства вашей матерью после смерти мужа ― вашего отца, получена, ― затем нотариус посмотрела свидетельство о смерти отца, затем свидетельство о браке матери и отца, полистала паспорт матери и справки от сельской администрации, полученные мной у «губернаторши» Ларисы Сергеевны.

―Все хорошо! ― сказала женщина, ― правда, теперь вам необходимо получить в БТИ техпаспорт на дом, копию свидетельства на землю, кадастровую выписку и еще одну выписку из решения Щуровской администрации о наделении земельными участками, одного под дом, другого под огород.

―Мне, что нужно снова ехать в сельскую администрацию? ― задал я вопрос, а про себя подумал: Лариса Сергеевна снабдила меня не всеми справками, видно еще не раз придется с нею встретиться. То ли мое общество ей приятно, то ли хочет показать свою значимость.

―Вы, вначале здесь в Климовке зайдите в БТИ и в кадастровую контору, а уж затем… ― нотариус, не докончив предложение, прервалась и сообщила: ― Да еще, что, когда соберете все документы, навестите меня, я дам бумагу для оформления дома и земли на вашу родительницу. Я, так понимаю, она в доме прописана одна, ― нотариус взглянула на меня.

―Да-да, одна! ― подтвердил я.

―Это хорошо. Осложнений никаких не будет. Оформление пройдет как по маслу, правда, времени данное мероприятие займет предостаточно, но тут уж ничего не попишешь, придется ждать.

Я попрощался и вышел из кабинета, в коридоре на глаза мне попался знакомый, Михаил Суров. В памяти у меня он отчего-то стоял рядом со своим младшим братом ― Николаем. Они были намного старше нас, ― меня и брата Федора, жили в Щурово в стареньком доме на краю улицы с матерью. Их отец не вернулся с войны, погиб под Гомелем.

Михаил тут же бросился ко мне и попросил немного подождать. Я в ответ кивнул ему головой. Он, оставив меня, тут же преобразившись до неузнаваемости, обратился к очереди.

―Я сейчас, зайду, мне лишь только спросить … ― «Очередь» тут же загалдела, но пропустила, правда, не сразу, после того, когда из-за двери выглянула нотариус и пригласила:

―Суров, зайдите!

Находится в толчее, я уже не мог и вывалился из конторы на улицу, в ожидании Михаила Сурова, стал крутиться рядом. Тот скоро вышел с довольным лицом: ― Все нормально, теперь нужно сходить в БТИ, а затем в кадастровую контору.

―И мне тоже, ― сказал я.

У нас с ним оказались одни проблемы. Суров оформлял дом Бройлера на себя, чтобы после сдать его государству.

―Вот дурак, ― время от времени бурчал он себе под нос, ― зачем я продал дом? Копейки взял. Тогда дома не ценились, сейчас бы мне и не нужно было связываться с Павлом Ивановичем. Это он меня надоумил и обещал все уладить с Бройлером, ― Я в ответ лишь кивал головой. ― До Климовки, он меня подбросил, а сам отправился в Мамай. У него, видите ли, там тоже дела, ― сказал Михаил. Я представлял, какие дела, однако ничего не сказал.

― Назад, до Щурово, я надеюсь, вы меня подвезете? ― спросил Михаил, состроив на лице подобающую мину.

―Да, подвезу! ― ответил я и задал вопрос: ― А что же Николай, он тоже в доли или как? Дом ведь вам от матери достался, ― тети Поли?

―От матери, ― спешно ответил Михаил. ― Она, когда наша хибара начала заваливаться, купила его у Рудого Панька, тот устроился тогда работать в лесничество, и перебрался на новое местожительство ― прямо в лес. Да вы, наверное, знаете, раньше за рекой стояла целая улица. Да-а-а, у него, между прочим, есть сын. Как бы он не с вами учился в школе? ― Я ничего не ответил и снова спросил Михаила о младшем брате. Суров, помрачнел, скривился и нехотя ответил:

―Умер он, несмотря на то, что был младше меня. Сердце не выдержало: копался с женой в огороде, та послала его поставить чайник, пришла в дом, а он у плиты на полу лежит бездыханный… Чайник вовсю кипит, вода хлещет на плиту. Так-то! Я, конечно, часть выделю его жене…

 

Оформить землю оказалось намного легче, чем дом, правда, для этого я отказался от размежевания участка, перенес эту часть работы на потом. Для того чтобы сделать документы на дом, я в БТИ написал заявление на вызов в Щурово представителя для обмера дома и прилегающих к нему построек. Затем мне выдали бумагу для оплаты работ и после похода в банк, я был уведомлен о дне, когда мне следовало прибыть за обмерщиком, чтобы доставить его на объект, а после привезти в Климовку. «Предварительно мы вам позвоним», ― услышал я от сотрудницы БТИ ― хорошо одетой плотной женщины. Они эти самые обмерщики отчего-то на маршрутных автобусах ездить не желали. Из-за неимения машины люди нанимали такси. Уж такая эта важная организация.

Потянулись дни ожидания. Я за это время сделал немало дел, например, помог матери полоть огород, затем съездил на железнодорожный вокзал и забрал с поезда Наталью Алексеевну и ее внука Алешеньку. Со мной ездила жена брата Федора ― Валентина.

Она едва только увидела Наталью Алексеевну, тут же набросилась на нее с вопросами:

―Как вы там жили в столице. Мальчик привык? Не скучал по Щурово? Я все приготовила, в доме убралась, так что полный порядок. Жить можно. А вы надолго? ― Мне хотя и было интересно узнать, что и как, но я рулил и в разговор женщин не вмешивался.

После прошла еще неделя и наконец, я рано утром отправился за обмерщиком, а точнее ― обмерщицей, так как это была женщина. Она, используя блокнот, ручку и лазерный инструмент довольно быстро, минут за пятнадцать собрала и записала необходимую для себя информацию. Я не удержался и задал вопрос: «Как долго мне ждать результатов ее работы?» ― женщина помялась и сказала: ― «Месяц, не меньше», ― я был огорчен. Обмерщица, увидев мое скривившееся лицо, попыталась меня успокоить: ― «Понимаете, сейчас очень много работы: все отчего-то бросились оформлять дома».

Я сообщил ей, что долго ждать не могу, мне нужно ехать в Москву и дал энную сумму денег; женщина, спрятав их в кошелек, радостно сообщила:

―За две недели управлюсь. Позвоните мне, думаю, что к …, ― обмерщица, сделав паузу, назвала число, ― будет готово. ― Я поблагодарил сотрудницу БТИ и успокоился: ладно, решил для себя, подожду.

В выходной день я позвонил в Москву жене: она на то время собиралась в отпуск, и я должен был ее встретить. Что меня обрадовало: дочь договорилась со своим начальством редакции и обещалась тоже дней на несколько приехать вместе с ней ― отдохнуть.

В ожидании жены и дочери я еще неделю покрутился, занимаясь домом: решил укрепить фундамент: для чего по периметру вытащил грунт, забил щебнем и зацементировал. Это мероприятие в дальнейшем позволило исключить разрастание черемухи. Она по весне постоянно давала все новые и новые побеги, мне приходилось из года в год браться за топор и вырубать их.

Настал день, и я снова отправился на железнодорожный вокзал. Дочь при встрече, не отходя от поезда, меня просто ошарашила:

―Папа, я видела нашу машину, видела своими глазами. Поезд еле тащился, подъезжая к Новозыбкову, и я на переезде, смотрю, стоит «красный «Солярис», номер: Т 823ММ 199 ― я такое испытала, чуть из поезда не выпрыгнула; мама меня удержала. Она сказала мне, что это машина не наша, не наша!

―Не наша, ― тут же перебила дочь жена. ― И нечего расстраиваться. ― Я тоже как мог, принялся успокаивать Елену Прекрасную, так как сам однажды, завидев в Климовке машину цвета граната у магазина, подбежал, ну, и что же: оказалась совершенно другая, хотя и была похожа. На ней не было парктроника, а у дочери он был, да и цифры, наклеенные на кузове, указывающие на объем двигателя были не один и четыре, а один и шесть, так что ошибка была возможна. Правда, меня несколько насторожили слова Елены Прекрасной по поводу того, что сразу же после угона машины ее мужу Юрию позвонил какой-то Марат и сообщил, что автомобиль угнал он, спрятал в гараже и предложил выкупить за определенную сумму. Известный Павлу Ивановичу Чичикову Марат, да и мне тоже, я однажды видел его, когда он садился в черный-пречерный автобус и торопился в Москву, натолкнул меня на мысль, что если этот самый Марат и украл «Солярис»? Может мне удастся как-то его прижать? Хотя вряд ли. Что он дурак, перебьет номера и рванет через Украину или же Белоруссию на юг. Там следы машины затеряются навсегда.

О своих догадках я никому не сказал, тем более дочери, не хотел ее расстраивать. Юрий написал заявление в полицию, затем обратился в страховую компанию, была надежда, что за машину, хотя и не всю сумму ― потери неизбежны, ― дочка с мужем получат деньги и купят другую.

Две недели ожидания подошли к концу. За это время, я получил выписки от Ларисы Сергеевны ― Губернаторши, и из кадастровой конторы; собрал другие документы, затем отправился в Климовку. В БТИ мне выдали технический паспорт. Все было готово для последнего рывка ― оформления свидетельства на дом и на землю. Я мог кричать от восторга: «ура-а-а». Довольный я посетил нотариуса, отнес ей шоколадку со словами: «Это от Надежды Кондратьевны» ― и отдал документы с мыслью, что через месяц все будет готово.

Не тут-то было, ― время остановилось. Однако в этом одном случае, но без задержки тикало в других, например, я без проблем привез жену и дочь в Щурово, затем засобирался в столицу, мне необходимо было воспользоваться тем, что квартира пуста и заняться ванной комнатой ― давно собирались сделать ремонт. Материалы были заблаговременно закуплены, и лишь только нужно было найти время и набраться смелости ― приступить. Опыта укладки плитки я не имел и оттого побаивался. А еще мне предстояло сделать панельный потолок. Это тоже меня пугало, получится или же нет, вот вопрос.

Перед отъездом, я с женой и дочерью заглянул к брату Федору и к его жене Валентине, чтобы взять для Владислава передачу, затем побывал в гостях у Натальи Алексеевны и у Алешеньки. Правда, я пошел не один, вместе со мной отправилась жена брата. Наше посещение оказалось не вовремя. Бабушка укладывала мальчика спать. Он капризничал, не засыпал, выплюнул соску. Та шлепнулась на пол. Наталья Алексеевна положила внука на диван, чтобы отыскать ее и вдруг случилось невероятное событие: Алешенька, неожиданно сник, глаза застыли, уставившись в одну точку. Возможно, остановилось сердце. Наталья Алексеевна испугалась, вся затряслась, не зная, что делать. Через мгновенье, он снова заорал благим матом, и Наталья Алексеевна воспаряла духом: ―Уж пусть лучше орет, чем так молчит, ― сказала она нам.

Валентина принялась успокаивать Наталью Алексеевну, затем взяла Алешеньку на руки и укачала его. Аккуратно, чтобы не разбудить, моя невестка положила ребенка в кроватку и мы тихо, крадучись вышли из спальни.

Наталья Алексеевна долго не могла успокоиться, ее трясло: зуб на зуб не попадал.

―Что это могло быть? ― спрашивала она у Валентины и у меня. Моя невестка что-то ей объясняла: ― Это родимчик, родимчик! Он у всех детей бывает, только проходит часто незаметно, ночью, во сне,  ― слышал я ее голос, хотя понимал, произошло вмешательство извне и ни кого-нибудь, а Николая Васильевича ― Мэтра. После встречи и разговора с ним, я знал, что он не оставит ребенка на произвол судьбы и будет по мере необходимости им заниматься. То, что Наталья Алексеевна оцепенела и не стала кричать во всю ивановскую, тормошить внука позволило Мэтру безболезненно просканировать мальчика и запустить сердце.

Рано утром я отправился на своей «Ласточке» в Москву и проезжая через Фовичи заметил машину― красный «Солярис». Она четко отпечаталась у меня в глазах и исчезла. Я оставил позади районный городок Климовку, а это почти тридцать километров от Щурово, проехал еще двадцать и уже был на подъезде к поселку Мамай, чтобы повернуть направо в сторону Клинцов, как тут до меня дошло, что увиденная мной машина принадлежала дочери. На ней был даже ее номер. Уж его-то мог снять угонщик и заменить каким-нибудь другим, не снял. Отчего не снял?  Отчего-отчего? ― сказал я сам себе, ― а у тебя вовремя остановки дэпээсник хоть раз удосужился проверить не только водительские права, а и свидетельство о регистрации, страховку, и другие отличительные знаки принадлежащие автомобилю? Нет! Достаточно было одних водительских прав. То-то!

Добирался я до Москвы долго, очень долго, выехал около семи часов утра, а попал  к себе в квартиру в десять вечера. Такая дорога была вызвана задержкой: полчаса отдохнул под Брянском у памятника воинам-водителям, поел, затем на подъезде к столице я застрял в пробке, часа на два, и час простоял, уже находясь в городе, затем заехал к племяннику Владиславу отдал передачу от родителей. Для этого тоже нужно было время. Поднявшись на свой этаж, я был выжат как лимон; ужинать  не стал, лишь забрал у соседки кошку и завалился в постель. Животное устроилась рядом, кошка соскучилась и желала тепла. Я, раз-два погладив ее, тут же провалился в небытие. Оказавшись на втором уровне существования, я вдруг увидел Ивана Сергеевича Тургенева. Он сидел на стволе огромного дуба однажды заваленного ураганом. Этот дуб лесники уже начали распиливать для продажи на дрова. Иван Сергеевич был одет, будто собрался на охоту: на поясе ягдташ, за плечом ружье, а еще вокруг него крутилась Миловидка. Хозяин похлопывал себя по колену, приглашая собаку устроиться рядом. Но она будто ожидала меня: тут же подбежала и радостно завиляла хвостом. Я потрепал животное за ухом. Миловидка, получив заряд энергии, от удовольствия взвизгнула.

―Здравствуйте Семен Владимирович, вот мы снова встретились. Взгляните на срез дуба… Что вы о нем думаете? ― спросил Иван Сергеевич. ― Я поприветствовал наставника и ответил: ― Жалко дерево. Оно не одну сотню лет простояло, упираясь верхушкой-головой в небо, и вот в одночасье погибло. Хорошо бы его использовать, например, для изготовления чего-то существенного, а не на дрова, однако оно упало в неподходящее время, никто «париться» не будет, ― сгорит этот дуб в печах сельчан. Кадаш ― лесник втихаря набьет чурками тележку и не одну и вечерком на тракторе повезет из лесу огородами ко двору.

―Да, это так, ― кивнул головой Иван Сергеевич. ― Вы правы. Однако я несколько о другом, ― кольца на срезе говорят не только о долголетии дерева, но и о том, что процесс формирования кольца можно уподобить реальному времени,  то есть ― настоящему, а?….

―Я вас понял Иван Сергеевич, я понял! А все предыдущие кольца, сформированные в прошедшем времени, можно сравнить со вторым, третьим и другими уровнями существования. Наш реальный мир тот, в котором я, мои товарищи, да и не только они, ― проживаем, зиждется на прошлом и мы люди настоящего времени во чтобы то ни стало должны …

―Вот-вот, должны заботиться о настоящем, дабы не загубить одним махом все нажитое многими годами предыдущих поколений ― нами, ― Федор Михайлович сказал бы: ― россиян, ― он уже не очень-то доволен существующими границами нашей страны; что еще? ― Я думаю, он не преминул, тут же добавил бы: ― важно не поддаться тлетворному влиянию Запада, не сгинуть в одном разе подобно вот этому дубу. Понятное дело ― «славянофил». Хотя я его в этом вопросе поддерживаю.

Мы долго молчали. Я не торопил наставника и давал ему возможность взвесить все за и против.

―Я здесь неслучайно, ― сказал Тургенев, поднимаясь. ― Нам с вами необходимо осмыслить, каким образом можно изменить души Гадаевых: что значат слова Николая Васильевича: «подсунуть им Миловидку» ― мою собаку. Что если, она возьмет да и убежит. А-а-а?

―Да, может и убежать, ― ответил я, ― хотя за мной она однажды долго следовала, до самой усадьбы Федора Михайловича Достоевского, но я обладаю энергией, к тому же такой пассаж позволил ей подзарядиться, надеяться, что-то получить от Антонины Павловны и Тимура Аркадиевича ― нереально. Однако Иван Сергеевич ваше присутствие и мое, возможно ее удержит. Да,  есть еще вопрос? Я не знаю, как может ваша собака Миловидка воздействовать на моих подопечных? Ну, уж точно, не физически!

―Знаете, что мы сделаем? ― ответил в задумчивости писатель. ― Мы с вашими подопечными будем просто вместе гулять вблизи «Останкинской башни». Однажды, вы пытались сблизить Ирину Павловну и Тимура Аркадиевича Гадаев с Оксаной Игоревной Козырь и Алексеем Григорьевичем Коколевым. Мы используем тот же прием. А уж о результате ― есть эффект или же его нет, нам сообщит Николай Васильевич, будем надеяться, он останется нашей работой доволен, ― сказал Тургенев и засобирался уйти, но неожиданно остановился: ― Да, вот еще что, я заметил, вы затеваете ремонт, думаю, это нам никак не помешает: много времени я у вас не отниму. ― Я покивал головой, и мы расстались.

На следующий день, я занялся ванной комнатой. Сосед, квартира которого находилась рядом, тот на время ремонта сам выехал и вывез семью на дачу на все лето, пригласил гастарбайтеров, снабдил материалами и полностью положился на них. Они долго возились в квартире: жили-ночевали в ней, пока не отремонтировали. У меня больших денег не было. А еще, я из-за неприятия чужих людей в «святая святых» ― в квартире, за работу взялся сам. Прежде я принялся обдирать старую плитку. На это у меня ушло целых два дня. При снятии плитки мне пришлось демонтировать раковину. Затем я потратил еще один день, ― подготовил стены, нанес на них глубокие риски и обработал грунтовкой, это было необходимо для того, чтобы новая плитка хорошо схватывалась с поверхностями стен. Я снял в комнате старый светильник и заменил обычным патроном с лампочкой: в будущем намеревался поставить другой, ― удалил стиральную машину, перекатив ее на кухню, демонтировал полку для белья и вынес корзину. То есть все сделал, необходимое чтобы можно было приступить к основной работе. Но тут меня прервала жена: она позвонила и попросила забрать с вокзала дочь:

―Ну, ты знаешь, сумок ― вещей, как всегда очень много, ― сказала Светлана Петровна, ― а машину украли. Мы рассчитываем на тебя. Ты свяжешься с Юрием, он тоже хочет поехать с тобой на вокзал, поможет таскать сумки к машине. Так что встречайте,… ― назвала мне вагон. Я дал добро и, не откладывая на потом, решил связаться с Юрием Александровичем.

Встреча дочери явилась для меня заминкой, так как позволила сделать небольшой перерыв, а еще мой звонок Юрию Александровичу помог мне: муж дочери, узнав о том, что я затеваю ремонт ванной комнаты, посоветовал из-за неимения опыта при укладке плитки взять хотя бы мастер-класс:

―У меня есть один работник, ― сказал он. ― Да вы его, Семен Владимирович, знаете, ― это Олег, из Щурово. Что я о нем скажу: странный тип, правда, специалист на все руки, я с трудом вытолкал мужика в отпуск. Не понятно с чем это связано, но этот самый Олег явно отлынивает, не торопиться исполнять свои мужские обязанности, чего не скажешь о другом мужике из Дятинова недавно мной взятого в штат. Тот норовит чуть, что вырваться к жене. Однажды даже вызывал ее к себе в Москву…. Так вот я Олега жду через неделю, а он в Москву примчится дня через три. Лишь только появится, я поручу ему, чтобы он приехал к вам и прогнал ряд плитки, прогонит, а уж далее вы сами справитесь. Я бы его дал и на большее время, но такой человек мне необходим самому. ― Я согласился подождать Олега и вплотную занялся четой Гадаевых. Зачем им толкаться на втором уровне?

Обычно, я встречался с Иваном Сергеевичем в условленном месте, и мы отправлялись ко мне на «Останкинскую башню». У нас была возможность воспользоваться транспортом, например, черным-пречерным автобусом, но мой наставник говорил:

―Семен Владимирович лучше прогуляться, я, что зря ружьишко взял, а то трясись на этой чертовой таратайке, даже на известной всему миру бричке с тройкой лошадей: Чубарым, Гнедым и Заседателем не соглашусь проехаться, ездил, но то по необходимости, ― с меня довольно! ― Я кивал головой, и мы скользили в пространстве, по знакомым местам, минуя речку Жиздру, Бежин луг и другие красоты, земли русской.

Добравшись до башни, я на лифте поднимался на нужный этаж, «будил», если можно так выразиться, своих подопечных, и мы спускались вниз. Тургенев с собакой ожидал нас у лифтов.

Ирина Павловна и Тимур Аркадиевич, Миловидку мало трогали, она их просто не замечала; не раз собака вихрем проносилась рядом, а порой и сквозь тела-тени четы Гадаевых.

Мы гуляли вблизи башни по аллеям, однажды мной разбитыми, сидели на скамейках ― проводили время в беседах. Я, глядя на собаку, порой задумывался, меня интересовал извечный вопрос, что возникло вперед ― яйцо или же курица. Понятное дело, началось все с большого взрыва. Взрыв ― это Хаос. Этот хаос разбросал материю ― энергию. В одном месте ее много, в другом мало, а то и совсем нет ― ноль. Энергия породила жизнь, жизнь простейшую, затем сложную и эта сложная жизнь в настоящее время саму себя воспроизводит и жизнь простейшую. Миловидка тому пример. Иван Сергеевич воспроизвел ее на втором уровне существования и не расстается с нею. А вот Николай Васильевич, способен повлиять и на реальный мир. Это необходимо понимать, иначе нельзя разобраться, отчего человек порой уподобляет себя Богу, а затем стремится им стать. Причина в рождении человека. Он, появляясь на свет, получает со второго уровня существования мощный заряд энергии, сформированный родителями, бабушками, дедушками и прочей родней, обладающей высокими амбициями. Не зря же земля полнится гениями. Они наше будущее.

Однажды мои размышления неожиданно были прерваны: я тут же расстался с Иваном Сергеевичем: мне звонил Олег.

―Я, Семен Владимирович от Юрия Александровича, могу к вам завтра подъехать, вы мне только адрес назовите и ближайшее метро, дальше сам доберусь. ― Я выполнил его просьбу, назначил время встречи и сообщил, что буду ждать.

Олег приехал в назначенный час, правда, не один, а с моим зятем. Муж моей дочери решил подбросить его на рабочей машине.

На пороге квартиры Юрий Александрович объяснил свое появление: ―Я, так подумал, что у вас Семен Владимирович может не оказаться некоторых инструментов, ну например того же ведра для разведения клея, мастерка или же резака для плитки, затем плитку еще и сверлить нужно, для этого необходимо иметь дрель. Дрель у вас есть, я знаю, а особые сверла или же «стаканы» с алмазной кромкой для вырезания отверстий большого диаметра под смеситель, ну и прочее, прочее имеется? Нет! Вот так! Поэтому я и … ― не договорил, прошел вовнутрь, прежде пропустив с большой сумкой в руках своего работника, не останавливаясь, зашел в ванную комнату, осмотрел, как говорят фронт работ и быстро попрощавшись, поторопился на  выход.

―Нужно спешить. Работа не ждет.

Юрий Александрович оказался прав, что привез Олега на машине с инструментом, иначе бы мужик, прибыв с пустыми руками, наговорил бы мне целый список чего приобрести, и я бы дней несколько бегал по строительным рынкам. Что-то бы купил, а что-то бы и нет. На один раз деньги тратить не хочется.

Мой зять уехал, а я с земляком, юрким мужиком, отправился в ванную комнату, и прежде чем приступить к работе, сообщил ему, чего бы мне хотелось сделать. Он внимательно выслушал, осмотрел стены, нашел их удовлетворительными, взглянул на плитку, приобретенную мной, ― она была незамысловатой ― российского производства, разочарованно хмыкнул:

―Лучше бы вы купили итальянскую или же на крайний случай ― белорусскую плитку. Ну да ладно, посмотрим на практике. Теперь давайте прикинем, как мы ее будем укладывать. Фас, то есть стену напротив двери следует выложить более тщательно: она у вас вся на виду, ―  Олег принялся мерить стену рулеткой, затем плитку, подсчитал, ― и сказал: ― Придется резать. Для того чтобы плитка легла равномерно, я предлагаю вставить куски по углам, затем в сторону двери по двум стенам от углов начать с целой плитки, а там что будет…, ― махнул рукой. ― Стену с дверным проемом вы решили закрыть панелями. Это правильно, иначе постоянное хлопанье дверями приведет к разрушению плитки. Она начнет отскакивать.  Здесь положение не спасет, даже если мы обобьем стену железной сеткой. Дольше простоит ― год-два, а то и три, но все равно результат будет тот же.

Затем Олег рассказал мне в общих словах о том, как развести клей, каким он должен быть и после всего приготовил в ведре, используя дрель и мешалку, партию смеси. Я ощупал ее пальцами, пытаясь определить консистенцию. Это было необходимо, так как следующее ведро я должен был сделать сам.

―Семен Владимирович, ну что приступим? ― сказал мой земляк и взял в левую руку первую плитку, затем мастерком набросал на тыльную ее сторону горкой клей. Мгновенье и Олег пришлепнул плитку над чугунной ванной, затем рядом другую, третью… ― между плитками он ставил пластмассовые ограничители ― «крестики», внизу клинышки, затем выравнивал, прижимая их небольшим деревянным брусом к стене, удалял излишки клея и контролировал уровнем. Олег ловко орудовал мастерком. Скоро он уложил над ванной первый ряд, оставив пустыми лишь углы. Для них необходимо было плитку резать.

―Так, ― сказал мой «учитель» и, взяв из коробки следующую плитку, приложил ее к одному углу, затем к другому, отметил карандашом, достал из сумки резак, отрезал и снова приложил: ― Как там говорят: «Семь раз примерь, один раз отрежь». Отлично! Тютелька в тютельку! ― прикинул, сколько будет таких рядов вверх, до потолка и нарезал для меня необходимое количество кусков плитки. Я в это время торопливо делал замес клея.

―Семен Владимирович, для вас стараюсь. Сделаете стену над ванной, покажу, как продолжить дальше… ― замолчал, взглянул на меня: ― А ладно, есть у вас брус или же рейка?

―Есть, ― ответил я и, отправившись в спальню, вытащил из-за шкафа несколько штук разной длины реек. ― Они у меня остались при покупке дивана, от упаковки. Жалко было выбросить. Вот пригодились.

Олег взял рейки у меня из рук, выбрал одну более подходящую по длине, остальные возвратил.

―Далеко не прячьте, они вам тоже пригодятся, ― сказал он. ― А сейчас мы продолжим укладку плитки на другой стене над ванной, потом, за пределами ванны и вот, тогда, нам для опоры ряда, чтобы плитка не обрушилась, необходимо будет прикрепить с помощью саморезов к стене рейку. Дня через два после схватывания плитки со стеной, снимите рейку и закрепите на ряд ниже, затем следующий ряд и так пока не упретесь в самый пол, ― сказал Олег и принялся за работу. Я крутился рядом, помогал, под присмотром земляка сам уложил несколько плиток. Провозились мы часа три, за это время Олег уложил полный ряд на двух стенах ванной комнаты.

―Желаете заняться другой стеной? ― сказал мой земляк, сделал паузу и продолжил: ― У вас есть еще рейка, да и не одна. Ждать не обязательно. Фронт работ обеспечен! ― Я ничего не ответил, лишь покивал головой.

Затем я пригласил Олега отобедать, достал, что было в холодильнике на стол. На звон посуды пришла с балкона кошка. Она частенько там пряталась от чужих людей. Я забрался в стол и вытащил пакет с кормом, ― он у нее был особый, ― насыпал в миску. Животное болело почечной недостаточностью, а еще у кошки развивалась опухоль. Это случилось сразу же после злосчастной поездки в Щурово и аварии, и оттого я часто задумывался уж не связано это с  моим недомоганием, что если кошка должна его забрать и уйти из жизни.

Мы ели и разговаривали. Я пытался узнать новости из Щурово. Однако мой земляк был не многословен:

―А что в Щурово? Вы, Семен Владимирович, не так давно и сами были в селе, все видели. Нормально там, ничего особенного. Правда, «черные» и у нас там крутятся. Не знаю, уж кто их завез? Они вначале появились на вашей улице ― Сибировке, скупали молоко и делали сыры. Затем, говорят, подались на заработки в Москву. Но следом за ними  приехали их знакомые. Некоторые даже прижились. Я знаю одного сапожника. Но со столицей, Щурово, конечно не сравнить. Здесь их тысячи, а то и миллионы шныряют. Да вот, когда мы с Юрием Александровичем подъехали к вашему дому, вылез из подвала какой-то басаврюк и долго наблюдал за нами, как мы разгружаемся. Очень уж любопытный попался этот тип, чуть ли не в рот заглядывал. А потом у хороших людей машины пропадают. ― Мой земляк знал от Юрия Александровича об украденном красном «Солярисе». ― По мне пусть смотрит, но если это Иван, или же Леха, на худой случай алкаш Борис, а тут кто? Марат, … ― Олег замолчал. Я тоже молчал, не знал, что и ответить. Юркий мужик был прав. Эти приезжие на все смотрят алчными глазами. Они не прочь «подработать»: дай задание понаблюдать за кем-нибудь и понаблюдают. Кто-то же следил за машиной дочери? «Черный» дворник, не иначе. Зачем нам их приглашать к себе на работы. Что мало у нас своих безработных? Да предостаточно. Мы не должны оглядываться на Запад и платить зазря деньги. Уволили тебя, иди на биржу, там направят, куда следует ― на городские работы, например, на уборку территории и не только, а еще поставят на учет, и как только найдется место, отдашь метлу или лопату другому человеку временно не работающему. Занимаясь уборкой на городских улицах, ты будешь получать зарплату и плюс пособие по безработице, иначе пособие не давать. Нечего плодить тунеядцев, нам необходимо вспомнить подзабытый лозунг: «Кто не работает, ― тот не ест».

 

Я накормил Олега и отпустил. Мой земляк отправился на работу к Юрию Александровичу. После небольшого отдыха я продолжил класть второй ряд и тут-то понял, отчего мой «учитель» ругнул изделие российского производства ― плитку; второй ряд было проблемно совместить с первым. Это самое изделие имело скрытые дефекты по размеру: ширине, длине, толщине, и я в поисках подходящей плитки перебирал не одну пачку. Что еще, если углы с углами одной и другой плиток удавалось свести, то порой обнаруживалась выпуклость и одна из сторон выступала над плиткой уже приклеенной. Одним словом, я намучился, пытаясь показать класс, прежде чем закончил стену. Дней несколько я потратил на другую стену, проблемы были те же, новые возникли при укладке плитки на стене, где стоял смеситель и светильник, а еще торчала труба полотенцесушителя. Мне необходимо было делать в плитке отверстия, и я вызвал Олега, но не напрямую, а через Юрия Александровича. Он должен был выбрать время, чтобы отпустить моего земляка.

Задействовать Олега затак мне было неудобно, хотя его и направил ко мне зять. Я решил отблагодарить мужика: полазав по специализированным винным магазинам, отыскал для него в подарок бутылочку хорошего, пятилетней выдержки, коньяка. Однако, сунуть ему коробку с напитком мне долго не удавалось: он не принимал и все тут. Я не удержался:

―Ну, в чем дело? Что этого мало? ― спросил и посмотрел мужику в глаза. Он ответил: ― Да нет Семен Владимирович нормально, но я хотел вас попросить подобрать мне для сына компьютер. У вас-то вон…. не один стоит. Вы в технике разбираетесь. А то я куплю не то…

―Хорошо, хорошо! Но коньяк тоже возьми, ― сказал я и засунул бутылку Олегу в карман. ― О компьютере не беспокойся: купим в любой день, когда ты пожелаешь. ― И купили, произошло это перед отъездом Олега на родину. Я этот компьютер затем, побывав однажды у мужика в доме, настроил, установил дополнительно нужные программы. Рядом возле меня крутился парень, лет четырнадцати, Олег даже не подошел. У меня мелькнуло желание увидеть его жену, я нарочно затянул время, но она пропадала на работе, в доме так и не появилась, казалось, картина о семье должна сложиться неполной, но нет, женщины, будто и не должно быть ― она отчего-то просто не вписывалась в интерьер огромных комнат. Дом этот, несмотря на то, что мужик часто отсутствовал, ― находился на заработках, официально, да и не только принадлежал одному Олегу и не кому более. Он был его хозяином и хозяйкой.

Потолок в ванной комнате я делал сам, правда, консультировался с продавцом, заглядывал в Интернет, у меня получилось. Направляющие, на которые я ставил панели, мне помогал закрепить на потолок зять. Затем из Щурово приехала жена, и мы обставили ванную комнату новой мебелью.

Дочка осмотрела мой ремонт и одобрила:

―Пап, у нас тоже нужно заняться квартирой. На то есть веские основания. Пока не скажу какие. ― Однако я понял: Елена Прекрасная и Юрий Александрович задумывались о рождении наследника, и до его появления на свет нужно было постараться: заменить мебель, поменять полы: линолеум на ламинит,  заняться потолками, поклеить новые обои, да и сделать многое другое.

Занимаясь квартирой, я не забывал позванивать матери и жене в Щурово, общался с братом.

Однажды мать сообщила мне, что у Натальи Алексеевны и у Алешеньки какие-то неприятности: ― «Они были вынуждены ночевать не у себя дома, а у Федора с Валентиной, вот так!». Я позвонил брату и поговорил с ним. Он мне сказал:

―Сеня, кто-то «пошаливает», по ночам лазает по двору, да и на огороде следов понаделал, правда, ничего не украл, но Наталья Алексеевна стала бояться жить в доме и возможно, уедет в Москву. Валентина просила ее не торопиться подождать тебя: ты же приедешь документы делать?

―Ну да приеду, правда, еще ждать да ждать: из конторы прежде должны позвонить матери, а уж затем она меня вызовет. Так что не знаю, когда это случится. Пусть Наталья Алексеевна заявит в полицию!

―Она уже заявила в полицию. Правда, толку никакого! Если бы след вел из Москвы, тогда полиция тут же откликнулась.

Закончив разговор с братом, я задумался: «что значит, пошаливают?» ― раньше ведь тоже пытались «черные» забраться в усадьбу Оксаны Игоревны Козырь, они искали деньги, предназначенные для оплаты взрывов в Москве. Не зря же на их поимку был направлен капитан полиции Владислав да к тому же не один. После задержания  преступника, долгое время было тихо и вот нате вам. Видно один из подельников, сумевший убежать, что-то знал о деньгах и, выждав время, когда все затихло, занялся их поиском. В Фовичах, где жила с семьей сестра Оксаны Игоревны Козырь он проверил и теперь добрался до Щурово. Что если деньги находятся в доме, в котором живут Наталья Алексеевна с Алешенькой. Тогда житья им не будет, пока не найдут «проклятые бумажки». Сумма ― большая. Красный «Солярис» угнан не случайно. Он задействован в этом деле. Марат и кто-то еще из его подельников будут рогом копать землю, искать «зеленые». Они ведь не ржавеют, это не рубли.

Заканчивался август и у жены заканчивался отпуск. Билет на поезд у нее был на руках, благодаря этому она без проблем, вовремя, как и рассчитывала, приехала в Москву. В запасе у нее оставалась еще неделя. Новый учебный год требовал от Светланы подготовки. Я, встретив жену на вокзале, мог неторопливо собираться в Щурово. Она уговорила меня оставить «Ласточку» и воспользоваться поездом: «Назад приедешь с Натальей Алексеевной и Алешенькой ― составишь им компанию. Они, ты знаешь, после приключившегося с тобой в дороге ДТП, в машину ни за что не сядут».

Наступил сентябрь и я спокойно без сутолоки, взяв на вокзале билет, отправился на платформу, торопясь на поезд, еще издали увидел знакомое лицо. Это была Татьяна Лякова и не одна: она стояла с молодой девушкой, разговаривала. Я на миг отвлекся и потерял их из виду. Они исчезли, будто и не было. Народ прибывал, до отправления состава оставалось минут пять-десять, я прибавил ходу, затем, отыскав нужный вагон, заскочил в него, в поисках места пришел прямо к Ляковой, усмехнувшись, уселся рядом, чем ее привел в изумление, она не ожидала меня увидеть, от неожиданности невольно вскрикнула:

―И вы здесь?

―Да и я здесь! Что мне нельзя сесть в поезд и отправиться на родину, в Щурово, ― сказал я, глядя Татьяне в глаза.

―Да, можно, ― ответила она и глянула в окно. Я тоже посмотрел и увидел девушку лет двадцати. Она махала рукой. Татьяна ей ответила. Поезд тронулся. Мы поехали.

―Я у дочки гостевала, ― ответила Лякова. У какой такой дочки, у нее ведь сын, тунеядец Алешенька ― мелькнуло у меня в голове. Неужели Алла меня обманывала или же что-то не договаривала. Ладно, у матери расспрошу, а лучше у Алины. Та все щуровские «новостные каналы» «просматривает», даже малозначительное событие мимо нее мухой не пролетит, враз попадется в сети и тут же будет препарировано с ее вольной трактовкой. Бабу только затронь, слушать, не переслушать, наговорит полный короб, о том, о чем ты  знать не желал, будешь знать.

Татьяна Лякова в дороге старалась быть не многословной, боялась сболтнуть что-нибудь лишнее. Я должен был знать о ней одно хорошее и немного.  Она желала в моих глазах оставаться женщиной загадочной. Возможно, имела на меня виды. О том, что это так я догадывался при случайных встречах с нею в Щурово. Я знал, Павел Иванович Чичиков охладел к женщине и та, чтобы насолить любовнику, не прочь была устроить небольшую интрижку. Мне в ней отводилась роль главного героя. Ох, с каким бы удовольствием Татьяна потирала руки, глядя, как рушатся наши отношения: Павел Иванович меня все-таки уважал.

Я, глядя на Татьяну Лякову, осознавал, что она была бы счастлива, не будь мне известно о существовании у нее дочери. Она легко утаила бы информацию о ней, не окажись я свидетелем ее прощания с девушкой. Однако попытки узнать имя девушки, положение, ее занятия в Москве были тщетны. Правда, перед тем как забраться на полки и лечь спать, мы чтобы не молчать поговорили на отвлеченные темы. Я задавал вопросы и помогал женщине на них отвечать. Забавно было. То, что она была недостаточно образованна, я выяснил сразу же из манеры излагать свои мысли, однако женские прелести, заключавшиеся в наличии больших грудей, каких и на картинках не увидишь, осиной талии и соответствующих бедер привлекало к ней мужчин. Лякова этим пользовалась. Их она собиралась употребить и для моего соблазнения. Это при особом стечении обстоятельств.

В Климовке меня встретил Александр. Он специально приехал за мной. Татьяна Лякова подсуетилась и чтобы не ждать автобуса, тоже забралась в машину моего двоюродного брата:

―Вот хорошо, вот хорошо, не оставлять же бедную женщину на дороге и меня подбросьте!

―Подбросьте, да не поймайте, ― с усмешкой ответил ей мой двоюродный брат, однако выгонять Лякову из салона не стал. Он с ее мужем Григорием в бытность не одну бутылку водки выпил. А еще, как говорят: нахальство для человека ― это второе счастье. Такого счастья у Татьяны было навалом.

Александр завел машину, и мы поехали. Находясь в пути, я больше молчал ― третий лишний: неудобно было открываться перед Татьяной, ― она не была со мной откровенна в поезде, ― хотя я помнил ее из детства, но тогда она была девочка, а сейчас матерая женщина с солидным прошлым мне незнакомым.

Я видел, что у двоюродного брата было желание что-то мне сказать, но он удерживался,  и лишь только после того, когда высадил Татьяну у дома, открыл рот и сообщил:

―Татьяна Лякова ― баба еще та? Григорий, он, конечно, мужик безобидный был, ну, пьяница, что из того, да кто сейчас не пьет? Один телеграфный столб, да и то ― у него рюмки перевернуты, ― Александр засмеялся, затем, вдруг неожиданно перейдя на шепот, сказал:  ― Татьяна чуть было его не посадила в тюрьму. Знаешь, за какие такие грехи? ― и ответил: ― За дочку! Якобы Григорий к ней приставал, хотел изнасиловать. Баба написала в полицию заявление. Павел Иванович Чичиков сам лично упросил женщину забрать «бумажку»… Не знаю, отчего он проявил такую инициативу? Может, не зря люди поговаривают о нем и этой Ляковой всякое нехорошее. Хотя с Татьяны станется. Она любит наводить тень на плетень. Чичиков мужик о-го-го. Оно, понятное дело, дочка эта не Григория. Григорий, может быть, и сделал вид, полез на девочку, но это для того, чтобы разозлить Татьяну и узнать кто ее отец. Тут Татьяна на него и набросилась. Она, видно торопилась к любовнику, ей назначено было,… ― Двоюродный брат прервался, и резко надавил на педаль тормоза, мы «клюнули» головами и остановились: дорогу переходила Слюнявая.

Надю трудно было узнать, ― ее выдавали волосы, расположившиеся на голове плохо уложенной черной копной, да неимоверная худоба, на зависть лишь одним женщинам подиума и только, чего-то привлекательного в фигуре не было. Я заглянул Наде в лицо и ужаснулся, оно было разбито. Женщина с трудом передвигала ноги, часто останавливалась, тыльной стороной кисти руки размазывала вытекавшую из носа кровь по щекам.

―Вот сволочь, бьет, почем не попади, все ребра поломал, никакой жалости к человеку нет. Она же его кормит, тьфу ты: ― поит, отдает деньги до последней копейки. А тут недавно Февраль проиграл Бройлеру в карты свою молодуху ― девку лет шестнадцати, та дура притащилась за ним из ближайшего села, толи Ягодного, толи Петровой Гуты, не знаю где этого охламона ― перекати поле ― носит. Так вот теперь Бройлер, заваливаясь в кровать с этой молодухой, кричит Наде: «хочешь, смотри, любуйся на нас, я тебя не гоню». Та, конечно, пыталась нахалку выгнать и само собой поплатилась: за последнюю неделю к Слюнявой раза-два карета скорой помощи приезжала, люди добрые вызывали. Фельдшер Людмила хотела забрать ее в больницу, положить, но как заберешь, побои это ведь не болезнь. Вызвала она однажды полицию, чтобы оформить все чин чином, но Надя отказалась писать заявление. Так и не забрали. Слюнявая ― это не Татьяна Лякова ― дурочка. Не кому ее пожалеть, не кому. Участковый сколько раз ей говорил: «напиши заявление» и я тут же приму меры. Ни в какую не пишет. Жалко ей Васятку ― этого жирного Бройлера. ― Двоюродный брат помолчал, пока женщина перебралась через трассу и, сдвинув с места машину, продолжил: ― Однажды, он ее убьет, вот посмотришь, убьет!

―А что она уж так сильно ревнует эту самую молодуху к Васятке? ― спросил я.

―Еще как. Однажды набросилась на Февраля и поцарапала мужику морду. Долго заживала!

 

Мы подъехали к дому и принялись выгружать вещи из машины, к нам со стороны Буговки вдоль трассы ехала на велосипеде Коваль. Мой двоюродный брат, увидев женщину, махнул ей рукой:

―Ну, как жизнь молодая, стараешься? ― затем, не дождавшись ответа, сказал мне: ― Мария Ивановна вышла замуж, за одинокого мужика, но прежде за ним года два ухаживала.

―Так уж и ухаживала? ― ответила женщина, останавливаясь возле нас. ― Это он за мной бегал. Я ухаживала за учителем Александром Олимпиевичем и продолжаю ухаживать.

―Ну, а за Хорошеньким, что нет? Кто ему частенько наваристые щи варил? Он нам все рассказывал! ― сказал Александр Марии, а уж затем мне: ― У мужика жена от рака померла. Не оставаться же ему на старости лет холостым. Да ты знаешь! Это тот, который завидовал твоей большой московской пенсии.

―Знаю, конечно, знаю! ― ответил я и, обратившись к Марии Ивановне, спросил: ― А как же Васюк, твой деверь?

― А что деверь? Ах, да вы месяц, если не больше отсутствовали! Он умер. Уже и похоронили. Все бы ничего, но ходить стал! Я корову начинаю доить, нагнусь, а он меня хвать за зад, повернусь, никого.

Тут со двора вышла мать, и Коваль, оставив меня и Александра в покое, подошла к ней:

―Надежда Кондратьевна, я чего приехала: решила сдать корову на мясо, больше молоко возить не буду. Несподручно мне теперь мотаться на Буговку, а уж когда зима придет, тем более. Дом я хочу оставить на племянника. К мужу перебираюсь на житье-бытье. Вот так!

―Ну, там тебя замужнюю женщину Васюк уже не достанет, ― тут же поторопился сделать заключение Александр и, чтобы Коваль подзадорить, с вожделенным взглядом обошел ее со всех сторон и тут же добавил: ― А то, что он хватает тебя за зад? Так это не зря. Значит, любил, наверное. Что такую бабу не любить?

―Да ну тебя, ― сказала Мария Ивановна, забралась на велосипед и уехала к своему новому мужу.

 

На другой день я отправился к брату Федору, ― у него был выходной, ― надеялся застать Наталью Алексеевну и ее внучка Алешеньку в Щурово, но не застал. Передо мной они уехали. Мне бы предварительно позвонить из Москвы и сообщить через брата или же его жену о дате выезда, но вот не догадался, вышло, зря тащился на поезде, мог бы и на «Ласточке» приехать, было бы куда удобнее. Ничего не сделаешь. На поезде, так на поезде.

Федор рассказал мне о причине отъезда Коколевых более подробно, чем по телефону и уговорил меня осмотреть усадьбу.

―Хорошо бы сделать осмотр вместе с хозяйкой Натальей Алексеевной, ― сказал брат.

Мы обошли весь двор, осмотрели огород, в дом заглянули, искали деньги Черного человека, не нашли. Федор очень хотел их найти, даже руки потирал, но напрасно. Деньги были спрятаны надежно.

― Нам бы миноискатель в руки, ― сказал брат. ― Тогда, наверняка, что-то бы да запищало.

―Да зачем он тебе нужен, миноискатель, уж лучше тогда ― деньгоискатель, ― усмехнувшись, ответил я.

Что меня удивило, во время поисков денег, у дверей на ступенях дома я увидел черно-белого котеночка. Он жалобно мяукал. Я взял его на руки, погладил и отпустил. Затем, уже после, когда я находился в родительском доме, меня словно ошарашило: да это же, наверное, подарок Алешеньке от Николая Васильевича Гоголя. Видать настала пора что-то изменить в его жизни. Я непременно должен этого котеночка доставить по назначению, иначе случится непоправимое, то чего боялся.

Однако отправиться к брату за котеночком я не смог: меня вызвали в Климовку, по вопросу оформления дома и огорода и я с Александром уехал в район.

По дороге мой двоюродный брат не скупился на слова и с удовольствием костерил Татьяну Лякову.

―Вот зараза, отчего бабе не сиделось в Москве? Ну, уехала и уехала, так нате приперлась в Щурово и тут же к моей жене завалилась в гости. Что у нее нет других каких-нибудь подруг. Я-то часто бываю в разъездах: деньги зарабатываю, и хлопнуть дверью у нее перед носом некому. Она этим пользуется. Вот застану, пусть тогда пеняет на себя. Павел Иванович не знает, чем она занимается, а то бы он ее приструнил.

 

Находясь в Климовке, я нашел время и заглянул на рынок, чтобы купить по просьбе родительницы белорусской колбасы; очередной кризис заставил мелких предпринимателей ближнего зарубежья везти товар через границу в российские города и веси и заниматься перепродажей. Их колбасы славилась еще в советское время: наши матери, отправляясь в Гомель продавать на рынке, выращенные собственноручно огурцы, только и везли домой, что эти деликатесы, отменной была «Краковская»,  да и не только она.

Неожиданно, мне на рынке при переходе с одного торгового ряда на другой на глаза «попался» Михаил Суров. Он тут же, как к хорошему знакомому, бросился ко мне навстречу и принялся хвастаться, что у него «эпопея» с домом Бройлера благополучно закончилась, деньги он получил, часть оставил себе, дал дочери на машину, поделился с женой брата.

―Павел Иванович, конечно, куш отхватил солидный, но обижаться грех, он слово сдержал, провернул все быстро и четко. Да и еще что? Сыну Фуры тоже что-то перепало, не обидел Павел Иванович, тот доволен, пьет, «не просыхает», один раз с перепоя даже в больнице лежал и ни где-нибудь, в Брянске. Допьется. Какая печень может выдержать такие возлияния? Сейчас у нас на улице народ думает: отправиться он следом за братом и матерью или же возьмется за ум и бросит пить. Его жена, Слюнявая тоже еле ходит и не только от побоев. Хлещет ее «родимую» за милую душу. Им бы вместе взяться за голову ― завязать. Правда, для этого Бройлер должен прежде выгнать молодуху. Но та не уйдет пока у любовника не закончатся деньги. Она хоть и молодая, но видать глотка тоже луженая. Я думаю, Февраль не зря девку проиграл. Ему за компанию тоже перепадает стакан-другой, ― помолчал, и продолжил: ― Алина, ― ты знаешь ее, ― тоже пила, может быть не меньше их, да и не только пила в день выкуривала по две пачки «Памира», но как только Григорий Семенович наш главврач после привоза женщины в больницу «на скорой» дал ей месяц жизни, тут же бросила, и пить и курить. Правда, беспробудное пьянство и курение подорвало ей здоровье, давление скачет, печенка пошаливает, да и многое другое работает так себе, но за то женщина живет.

Моя поездка в Климовку оказалась промежуточной: в одном месте ― окне, я получил бумаги, в другое ― сдал, да расписался кое-где на листах и все. Не зря меня предупреждала нотариус: «Знайте, Семен Владимирович, оформление дома и земли в собственность, займет много времени». Мне бы по этому делу для ускорения процедуры обратиться к Павлу Ивановичу Чичикову, но разве я мог. Он помогал тем, кто дома сдавал по чернобыльской программе государству, от кого можно было поживиться ― отщипнуть деньжат. Ни у меня и ни у матери не было в голове даже мыслей расстаться с домом. Для меня дом должен был стать родовой усадьбой. «Останкинская башня» это неплохо, но я, разделавшись со своими подопечными, собирался ее ликвидировать и окончательно переселиться в Щурово. Из Щурово я желал путешествовать по второму уровню существования, заниматься работой однажды мне предложенной Иваном Сергеевичем Тургеневым. Энергию, задействованную на создание «Останкинской башни» я желал всю без остатка потребить на раскрутку усадьбы. Усадьба должна стать заметной, своего рода зоной притяжения, приобрести на втором уровне существования значимость и сделать мое имя известным.

 

 

8

В жизни любого человека бывает очень много всяких щекотливых моментов, когда поступок вдруг неожиданно становится значимым, от него зависит будущее. То, что произошло после моего приезда, взволновало меня и заставило по-новому взглянуть на своих героев.

―Груз, сбросил, слава Богу, ― услышал я голос Павла Ивановича Чичикова, взглянул на небо и увидел падающую статую, в виде матрешки, безликую из белого камня. Я в числе первых бросился к ней, люди неизвестно откуда взявшиеся, следом за мной.

«Матрешка» грузно вмяла грунт и вдруг на глазах стала преображаться, то есть принимать черты, присущие особе женского пола. Лица ее не было видно: стояла ко мне спиной, голову ее покрывал ― как залог былого достатка, ― оренбургский пуховый платок. Он закрывал также плечи и спускался вниз на одежду этой особы. Минута, другая и статуя ожила, а затем засеменила вдоль плотного густого стриженого забора ― кустарника у железнодорожного вокзала, что в Климовке, обогнула его и повернула налево, но уйти незаметно не смогла.

―Барин, барин, девушка сбегла, лови ее, лови!  ― раздался резкий голос другого человека, может быть Селифана: ― Лови ее! ― Я увеличил скорость, догнал эту самую особу. Она остановилась, и присев на забор из кустарника тут же повернулась ко мне лицом.

Черты ее были прекрасны, в то же время, они мне показались, знакомы: я обладал отличной памятью на лица. Достаточно было наморщить лоб, и вот уже я догадался, где мог видеть эту девушку ― дней несколько назад на Киевском вокзале, на платформе и из окна поезда, всего лишь мельком.

Неожиданно для меня особу окружили люди из свиты известного мне господинчика. Не знаю, откуда появилась бричка, запряженная лошадьми: Чубарым, Заседателем и Гнедым. Небо было наполнено озоном ― состояние предгрозовое. Того гляди сверкнет молния, ударит гром и разверзнутся хляби небесные.

―Отчего же на лошадях? ― неожиданно громко для себя выкрикнул я в темноту, и услышал за спиной голос, появившегося Павла Ивановича Чичикова. Он ответил мне просто: ―  Семен Владимирович, а почему бы и нет! Нам, модные в настоящее время летающие тарелки ни к чему! ― Помолчал, затем нехотя продолжил: ― Ну, ладно, пусть будет еще и дополнение, ― щелкнул пальцами, тут же появилось сопровождение: балаганные крашеные кибитки и повозки ― сплошная пестрядина, в духе народного лубка. В одну из них была помещена мамаша этой самой девушки ― Татьяна Лякова. Без нее не обошлось. Зря она торопилась в Щурово, да и дочку свою вытащила, незаметно приехать им не удалось. Чичикова не проведешь. Он видит женщин насквозь. Они для него стеклянные.

Я, взглянув на Татьяну и повернувшись к Павлу Ивановичу, хотел еще задать один вопрос, но, открыв рот, отчего-то сдержал себя, махнул рукой и отправился восвояси.

Вопрос, который я не задал Чичикову, я задал себе и, поразмыслив, догадался: не иначе это взгляд на события, произошедшие в реальном мире через второй уровень существования ― линзу времени. Участие Павла Ивановича вызвано тем, что статуя, женщина, девушка ― это дочка Татьяны Ляковой, и не только, но и его. Уж очень она похожа на известного господинчика, оттого здесь на улицах Щурово не нужна. Пусть официально девушка и не числилась по документам в родственных отношениях с нашим героем, но причина была в том, что дочка Губернаторши задержалась в гостях у матери, и Павел Иванович ухаживая за ней, не желал лишних разговоров. А они могли быть: достаточно ему, случайно, где-нибудь в магазине, оказаться рядом со своей дочерью и все пропало. У Павла Ивановича много как доброжелателей, так и врагов. Зачем ему нужны проблемы. Наш господинчик не признавал дочку, хотя и помогал ей, принимая от Татьяны Ляковой ночные ласки. Не трудно было девушке ссудить деньжонок, он же не бедняк какой-нибудь. Давал щедрой рукой, но не здесь в Щурово ― в столице, бывая там по разным делам.

О том, что приезжала дочка Татьяны Ляковой и Павла Ивановича, и он ее вместе с родительницей неожиданно отправил в Москву, я мог бы позабыть, так как, проводив балаган взглядом, тут же отправился в путешествие по второму уровню существования. Забрался я очень далеко, состояние, которое испытал, было равноценно состоянию при глубоководном погружении во время прыжка в воду с большой вышки ― сильный шум в ушах.

Передо мной промелькнуло множество лиц известных мне людей и совершенно незнакомых. Они то и отвлекли меня, но случайная встреча с соседкой Алиной восстановила память.

Женщина подвернулась на другой день, когда я занимался садом: обрезал сухие и обломленные ветрами ветви на деревьях: яблонях, сливах, вишнях. Она «на ушко» ― через забор, не выбирая слов, сообщила мне о неожиданном приезде и скором отъезде девушки вместе с матерью.

―Очень странно, очень странно, обычно Татьяна Лякова уезжает из Щурово всегда под Новый год, а тут на месяц раньше, да и Алла ― жена Селифана отчего-то исчезла, не показывается. Наверное, тоже уехала. Не знаю, что и думать. Это все похоже на бегство, а может быть, их кто-то вынудил убраться подальше от греха? ― Я недоумевал, отчего? В ожидании ответа поднял глаза на Алину, она не заставила долго ждать, тут же продолжила:

―Уж не замешан ли здесь Павел Иванович? Хотя у меня всегда вызывало удивление, как такая эффектная женщина, ― я говорю об Алле, ― живет с пьяницей Селифаном? Давно бы бросила. Она же до приезда в Буговку где-то жила? Наверное, укатила домой! ― Затем, соседка сообщила о том, что действия Чичикова очень поспешны и странны. Уж не жениться он надумал и наводит в своей жизни марафет. Как говорится, подчищает концы.

Я нашел время и, забравшись на второй уровень существования, отправился в дом Селифана проверять правильность слов Алины об отъезде Аллы. Препятствий со стороны Павла Ивановича я не дождался: легко вошел в комнаты и вышел из них, скользя в темноте ночи. Что же это, получается? Алла узнала о другой любовнице Павла Ивановича ― Татьяне Ляковой и, обидевшись, покинула Буговку, или же… да, или же! ― сказал я себе: ―Чичиков не только отправил свою незаконно рожденную дочь, ее мать, но и вывез, куда подальше из Щурово ― Аллу, зачем ему заморачиваться, неизвестно, как она может отреагировать, неожиданно увидев своего любовника вместе с дочкой губернаторши.  Был и еще один вариант, отчего могла уехать сожительница Селифана. Но его раскручивать я не стал, зачем?

Да, стоило мне отбыть из Щурово, и вот лента событий закрутилась. Одно из них тоже значимое, которое мне хотелось выделить это пожар в доме моего бывшего одноклассника ― Стопарика. Мужик в чем был, а был он в одежде, так как у него не всегда хватало желания и силы, укладываясь на ночлег, раздеться, выскочил из огня. Разговоры о нем были разные: Алина сообщила, что мужчина в стельку пьяный курил в постели и случайно уронил сигарету. Галстук громогласно заявил: «Во всем виноват сосед Февраль». ― Он на то время проживал у Стопарика, ― бывшая жена Анна в дом не пускала, ― и из-за недостатка «дури в голове» ― надумал варить на газовой плите чифирь. У Бройлера мужику ничего не перепало, несмотря на то, что тот должен быть благодарен за молодуху. Так вот Февраль варил, варил, а затем вышел по нужде во двор, там зацепившись ногой за порог, повалился в бурьян и отчего-то крепко заснул. Анна, жена Февраля ― ну и нос у бабы, ― через стену  почувствовала гарь и подняла тревогу, вызвала пожарную машину. На пожарной машине дежурил сын Стопарика, так он прилетел за пять минут, довольно быстро рядом оказалась и бывшая жена пьянчужки, и дочка. Не нужен был мужик, но случилось горе и вот все бросились ему помогать. Я так думаю это от его неприкаянности: была бы у него женщина, и все было бы совершенно по-другому. Одинокого же всегда жалко.

Павел Иванович Чичиков через Губернаторшу выбил дом для Стопарика. Произошло это после отъезда, знакомых мне щуровских дам. Мне этот дом был хорошо известен. Чем он знаменателен? В нем когда-то жил бывший советский алкоголик, участник Великой отечественной войны, потерявший руку на фронте, отличающийся от современных пьянчуг тем, что он не только пил, но еще при этом и дело разумел. Затем, после смерти этого несчастного ― замерз по пьяни, ― торговка Тусиха из-за близости дома ― стоял напротив ее жилища, купила его для своей матери, и все было бы хорошо, но однажды и она увлекаемая общей алчностью наживы, не удержалась, сдала дом по чернобыльской программе. Старую женщину Тусиха забрала на житье к себе, что не сделаешь ради денег.

Мой одноклассник своим помощникам, когда они перетаскивали обеденный стол, кровать и другие вещи, сохранившиеся после пожара, сказал:

―Я не стал выбирать, сразу согласился на этот дом, а вот если бы мне предложили дом Сюней, так не пошел бы.

―Не предложили бы! ― тут же влез Галстук. ― Его Губернаторша давно уже продала «черным», ну тем, что жили одно время у Тусихи в летней кухне и делали сыры, затем отправляли их на продажу в Москву. Сыры стало делать не выгодно: в Щурово коров уже никто не держит, а в Буговке да и в других близлежащих деревнях на молоко подняли цены, много не купишь лишь для себя банку, другую. Вот они, заполучив дом в собственность, прописались в нем и уехали на заработки в столицу.

―Зря они уехали, ― влез Февраль, ― Алина чтобы задобрить невестку уже в нем повытаскивала евроокна и отправила их через сына в Климовку.

―Ну и ладно. Это ее дело. Я и в доме Безрукого поживу. Для меня важно то, что в нем, долгое время находил приют пьянчужка. Это меня будет «греть», я с удовольствием в его стенах буду поднимать стакан! Думаю, что удастся выпить водки немало. Вот так! ― буркнул Стопарик.

Анна, жена Февраля тоже выбила себе жилье. Она заселила пустующий дом Федора Шувары. Захватила его без согласия председателя сельской администрации. Хотя возможно это выдумки людей. Зря говорят. Лариса Сергеевна на должности сидит крепко, своей выгоды не упустит,  работа у нее: ох, какая денежная, «лопатой загребает». Что-то она и от Анны получила, не задарма же отдала.

Знакомая матери рассчитывала на этот дом, даже деньги, немалые заплатила Ларисе Сергеевне, чтобы въехать, но ― «пролетела». Ох, как она возмущалась и ругала жену Февраля:

―Зараза, она у Губернаторши, моет полы, ― кричала знакомая родительницы в телефонную трубку, ― это что же получается? Ей все можно, воспользовалась случаем: видите ли, погорельца и нуждается в жилье. Но ведь погорелец Стопарик, а не она. Его часть дома выгорела, а не ее. Зачем ей дом. Живи, где живешь, а не лезь, куда тебе не надо.

Мать вначале вынуждена была поддакивать женщине, так как слово вставить в ее льющуюся потоком речь было все равно, что между половицами засунуть палец, а затем, собравшись с духом, взяла инициативу в свои руки:

―Да не переживай ты так,  ― выкрикнула мать. ― Не дали тебе дом, ну и не дали. Что с того! Место, на котором он стоит нехорошее…. Да ты и сама о том, наверно, знаешь! ― далее женщина лишь слушала, а после в тот же день после телефонного разговора пришла к нам в дом и лично поблагодарила мою родительницу.

―Слава Богу, слава Богу, ты мне открыла глаза. Я ведь все смотрела на дом, какой он хороший, и совершенно выпустила из головы, что это за дом. Забыла, напрочь забыла. Ох, Наденька как я боюсь всякой чертовщины. Не дай Бог что приснится, а увидеть воочию уму непостижимо. Не зря женщина по свету ходит, не зря! Есть что-то в этом нехорошее.

―Она, женщина эта чем-то похожа на Надю ― Слюнявую, сожительницу Бройлера, ― сказала мать. ― Ты будешь домой возвращаться, можешь на нее взглянуть. Да она сама тебе встретиться на дороге, не переживай. Что тот челнок снует, туда, сюда, не сидится ей.

―Нет-нет, я домой пойду с закрытыми глазами, ― ответила знакомая моей родительнице и постаралась выполнить желаемое. Шла по кромке асфальта, пропустила поворот на свою улицу Стрижеевку, очнулась лишь у больницы, оттого ей пришлось сделать «крюк»: пройти по Школьной улице и по Генерала Белова, прежде чем взялась за ручку своей калитки.

Новоселье Стопарик отмечал шумно: это ведь не похороны, сколько можно собираться лишь по печальным датам ― случаям. Пьяницы притащились со всей округи: Бройлер и его сожительница Слюнявая ― известная на все Щурово пара, Февраль, Галстук, также пришли, удрав от бдительной Алины, ― Пленный и Дробный. Сын Алины долго не смог бороться с «зеленым змием» ― сдался и запил пуще, прежнего. Был на том «мероприятии» и Павел Иванович Чичиков.

Мой одноклассник пристроился за столом на краюшке, ему едва хватило места, зевать в таких случаях не полагалось. С хозяином, тем более будущим никто не церемонился. Он, возбужденный от предстоящей выпивки, показывал, сидящим за столом пьяницам свои слегка обгоревшие руки, будто хвалился. На слова Февраля: «А как же ты пить будешь?» Тут же, захватив стакан зубами, взмахнул головой и опрокинул содержимое в себя. «Ребята, да нам за ним не угнаться!» ― крикнул кто-то, и народ зашумел, «виночерпий» тут же бросился наполнять посуду живительной жидкостью. Резко, без тягомотины, по-русски выпили, крякнули и тут же, не откладывая в долгий ящик, ― повторили.

На радостях напился не только один новосел, все напились, пришедшие на это странное мероприятие. Зелье Павла Ивановича, что ли было особенным, ― уж очень крепким оказалось или же была другая причина ― это не главное, но после, ― в хороших домах обычно устраиваются танцы, а тут неожиданно была подана бричка и Селифан, держа за вожжи тройку резвых лошадей, катал мертвецки пьяных людей под крики и улюлюканье. Случайные прохожие, которых застала в эту ночь непогода, глядя на несущихся коней, сторонились, чтобы не попасть под колеса, и быстро осеняя себя крестами, приговаривали: «Вот черти распоясывались, божьему человеку и не пройти». Я, отправившись бродить по второму уровню существования, и оказавшись рядом, лишь криво усмехнулся, так как особо молящихся ― людей фанатов религии на моей родине уже не было, себя отнести к ним я тоже не мог. Уж очень были тяжелые прежде времена: советская власть не одно десятилетие «клепало» безбожников, а еще война: она не только выкосила старообрядцев, но и изменила ― с фронта они пришли все, без исключения безбородые и больше с бритвами до самой смерти уже не расставались. А без бороды разве это старообрядец? Нет, нет и нет!

Тройка, умчавшихся коней, привлекла меня. Я побрел за ней, забираясь все глубже и глубже в виртуальное пространство. Мое путешествие позволило мне без участия Павла Ивановича Чичикова достичь границы с третьим уровнем и, не покидая мир, в который попал, увидеться с Николаем Васильевичем Гоголем. Правда, и глубина была о-го-го какая.

Мэтр был занят, я с ним не смог поговорить. Однако меня заинтересовало одно событие, связанное с Николаем Васильевичем. Он разговаривал с Толстым, нет, не Львом Николаевичем, с ним пусть и на расстоянии, но я виделся, а с другим ― своим благодетелем Александром Петровичем много раз выручавшим его из сложных жизненных ситуаций. Однажды Александр Петрович помог писателю получить безвозмездно от царя пять тысяч золотом для возвращения из-за границы: Николай Васильевич тогда находился в долгах, что в шелках. Что еще можно сказать об этой знатной фамилии. Толстые нашли для России Александра Сергеевича Пушкина ― великого русского поэта. Правда, это произошло случайно, для них, но не для истории. Один из родоначальников знатного рода был направлен с посольством в Османскую империю и там, через доверенных лиц приобрел двух арапчат, одного он взял себе: тот после от болезни умер, а другого подарил царю Петру. Царь, на манер, принятых у европейских вельмож не только приручать диковинных зверей, но и держать рядом возле себя при дворе диковинных людей, пожелал заиметь африканца. Этот африканец явился прародителем великого русского поэта, далее понятно желание Пушкина написать книгу «Как царь Петр арапа женил». Писал и не дописал, был убит на дуэли французом Дантесом и это после недавней войны с Наполеоном.

Николай Васильевич Гоголь хотя и был занят беседой, но довольно быстро заметил мое присутствие, в знак приветствия кивнул головой. Я ответил и, находясь на расстоянии, тут же разобрался, что котеночек на пороге дома Оксаны Игоревны Козырь не случаен, мне необходимо не мешкая, заняться судьбой Алешеньки Коколева. Подобно солдату, я развернулся на месте, и чтобы не мешать этим известным истории людям отправился восвояси. Им было о чем поговорить: их связывал потомок арапчонка, а еще сам Александр Сергеевич Пушкин.

Медленно, я стал выбираться со второго уровня существования, и нечаянно встретился с женщиной, о которой говорила мать своей знакомой по телефону, испугался, долгое время не мог успокоиться, ― дрожал и судорожно хватал ртом влажный от дождя воздух.

Что я для себя понял: второй уровень существования не только таинственен, но и опасен, находясь в нем обязательно нужно держать в кармане кукиш, так как он подобно мирам Данте Алигьери имеет много кругов Ада. Разные там экстрасенсы лишь только заглядывают в него, берут для себя информацию, я бы сказал: «таскают каштаны из огня», находясь всего лишь на границе миров. Я, да и мои друзья писатели: Пельмин, Луканенко, Голвачев, порой тоже смотрят на жизнь поверхностно. А там, чего только нет. Столпотворение. Целые поколения ушедших в мир иной людей ― кишат в ожидании своей участи и не только, но и просят: «Помогите, помогите!». Их голоса, что шипение змей ― пугают, и вы должны обладать особой силой, чтобы, взглянув на фигуры прошлого, пройти мимо, ни в коем случае не следует с ними связываться, лучше уж противостоять им, ― значить, не погибнуть. Находиться на втором уровне существования, не имея при этом особой цели, это все равно, что копаться в древних архивах, вычитывая отдельные абзацы, а то и не утруждая себя ― спорные предложения или фразы. Достаточно при этом мелькнуть в голове ― в мозгу, робкому предположению на ту или иную тему и вот вы уже можете возомнить себя философом, хуже ― историком, торопитесь написать в солидный журнал при разрешении спорного научного вопроса и на весь мир заявить: «Я знаю, знаю, как это было». Глупости, вздор это все; нравиться вам писать, пишите, но не лезьте со скоропалительными выводами, не подкрепленными вескими фактами. А то будете после утверждать, что варяги это скандинавы. Варяги это не национальность и братья Рюриковичи, хотя и были варягами, то есть лихими людьми, добывающими товар и продающими его, но, из славян. Кто бы скандинавов, не знающих языка и обычаев, пригласил царствовать на Русь? Никто! Что еще? Иоанн Грозный убил своего сына. Подумать страшно. Да он же любил своего сына и долго горевал оттого, что тот внезапно заболев, умер. Я прямо скажу, особенно многим украинским горе историкам не привирайте, не глумитесь над прошлым. Уж лучше переквалифицируйтесь в управдомы. То, что вы «ухватили» и принесли в реальный мир не должно быть перемешано с ложью, иначе оно не будет во благо народа, токмо во вред. Заблуждениями и так полна наша земля и продолжает ими полниться. Смешно, СССР напал на Украину и после на Германию. Или же еще одно извлечение из речи горе-историка: «Украина освобождала Польшу». Дабы не сгореть в Аду вы должны задуматься над теми словами, которые изрыгаются чертом из ваших поганых ртов. Многажды вчитайтесь в слова предостережения Николая Васильевича Гоголя,  ― земляка вашего. Пусть вы его и не признаете. Не поленитесь, найдите в поэме «Мертвые души» нужную страницу, глядишь, и придет в голову просветление.

Час, а то и более я приходил в себя. До меня после дошло, что мой бывший одноклассник Стопарик непростой человек ― он находился в родстве со злодеем, участвовавшим в убиении невинной семьи. А Надя или как ее величали в Щурово ― Слюнявая ― носителем души мстительницы. Эта самая Надя не могла просто так погубить Стопарика. Только лишь после серьезного проступка мужика. Она довольно часто крутилась возле него рядом, что только не делала, вынуждая Стопарика совершить грех. Но не было этого самого греха, его душа противилась. Может быть оттого, что он по многу пил и алкоголь подавлял силу воли и сковывал мышцы мужика. Стопарик не шел на преступление. А, как известно, сын за отца не в ответе, тем более ― ничем еще не провинившийся потомок.

Не знаю причину, отчего я снова  заинтересовался пожаром, случившимся в доме Стопарика. Однако если бы исход был иным, для Нади было бы славно, в доме сгорел не только мой одноклассник, заодно она бы расквиталась и с Февралем за наглую молодуху. «Надо же стерве, приперлась на все готовое? Да к тому же заправляет, что та хозяйка. Чтоб тебе неладно было!» ― бурчала себе под нос Слюнявая, слоняясь вокруг дома, время от времени с завистью заглядывая в окна.

Мне отчего-то припомнились слова матери: «Да откуда у Стопарика газ, ― давно уже как не выписывал. Одно время пользовался, но лишь от случая к случаю, так как заплатить за баллон не мог, не говоря о том, чтобы подключиться к трубе».  Так что не мог Февраль варить чифирь, не мог. Дом загорелся от поджога.

 

Павел Иванович Чичиков нет-нет и попадался мне на глаза. Однажды я присев на скамейку наблюдал интересную картину: несколько девчонок в возрасте четырнадцати-шестнадцати лет крутились у черной машины знатного щуровского господинчика и просили отвезти их на реку, ― видите ли, желали покупаться. Чичиков, не обижая молодь, открестился от них и уехал по делам.

Мать находилась рядом со мной и, видя, как машина, развернулась, а затем быстро скрылась с глаз, сказала:

―Павел Иванович, всем нужен. Даже детям. Не знаю, отчего к нему цепляются эти соплячки, попрошайничают. Не раз замечала, как он дает им денег на мелкие расходы, думаю не на конфеты. Это сейчас не модно. Времена изменились. Вот откупился и рванул. Он без дела не сидит, отправился заниматься домом Насти-Лапуды, нашей дальней родственницы. Петруша, его приближенный, приложил здесь руку. ― Родительница сделала паузу и продолжила: ― Как-то, ― это было на прошлой неделе, ― держа за горло пузырь из темного стекла, он постучал в окно и начал слезно просить чего-нибудь закусить: дала кусок хлеба да пару огурцов, но недаром, выведала, что и как. Началось, с новоселья у Стопарика. Петруша тоже был приглашен и на него ходил не один, со своей подругой. Так вот «под занавес» этого мероприятия Насте-Лапуде не хватило стакана сивухи, она неожиданно расплакалась, затем сквозь слезы выкрикнула: «Ну, и люди, не могли изловчиться и налить мне стакан, всем налили, а мне нет, а я ведь на все готова, ― сделала паузу и, обведя мутным взором собравшихся, укоризненно продолжила: ― дом отдать за бутылку, вот!» ― известный нам господинчик тут же ухватился и пожертвовал женщине свой стакан, легко и просто: «Пожалуйста, ― сказал он: ― Для доброй женщины ― я «опечатался» ― щедрой, радушной, ничего не жалко. Правда, на другой день Настя-Лапуда уже ничего не помнила, и Петруше, подученному Павлом Ивановичем, пришлось долго уговаривать женщину, отдать дом своему хозяину. «Ты же все равно в нем не живешь. Зачем он тебе? Павел Иванович найдет, что с твоим домом сделать, ― талдычил мужик, ― ты уж не бойся. А так через год-другой от него камня на камне не останется, сам по себе разрушиться. Крыша то вон уже дырявая? Я видел. Хочешь, пойдем, посмотрим. ― Это Петруша, конечно, загнул: сам, за бутылку самогона, лазал на крышу, чтобы оторвать лист железа. А теперь наполнив стаканы бубнил: ― Ни тебе от него выгоды, не твоему сыну. Он же у тебя от переизбытка денег не страдает, так ведь?» ― Настя-Лапуда тогда, опрокинув в рот стакан, тоненько засмеялась: «Хи-хи-хи…. Нет, не страдает! ― сказала она. ―Да их у него отродясь никогда не было! ― Помолчала, будто обдумывала, что она будет оттого иметь, и согласилась: ― Хорошо, пусть отдаст деньги сынку, тысяч десять. Для него достаточно. А остальные мне на выпивку. При мне пусть отдаст, а то сын, паршивая гадина, меня уже измучил своими приставаниями. Я ему от каждой пенсии даю часть денег, а он нет, чтобы мне спасибо сказать, в ножки поклониться норовит и остальные вырвать из рук. Ох, Петруша, если бы не ты, не чем было бы и горло промочить. Засохла бы я вся. Ох, засохла!» ― Мать сделала паузу и неторопливо продолжила: ― Зря говорила Настя-Лапуда, зря! Не засохла бы она, на сто лет уже напиталась этим поганым зельем, а то и более.

Чичиков умен был. Он, зная, что сын Насти-Лапуды живет отдельно и в доме не прописан, с ним связываться не стал, и все дела вел лишь с женщиной. Деньги отдал не сразу, а после того, когда Настя-Лапуда подписала нужные бумаги, отдавая деньги, заверялся подписями свидетелей. Для получения доверенности от Насти-Лапуды на право распоряжаться ее имуществом Павел  Иванович хотел посадить женщину в машину ― черную иномарку и отвезти в Климовку к нотариусу. Настя-Лапуда, отчего-то воспротивилась, и тогда Павел Иванович не поленился, сам отправился в район и привез юриста на место сделки ― в Щурово.

Сын Насти-Лапуды узнав о том, что мать дом продала за бесценок, стал нападать на Павла Ивановича, даже судиться с ним полез: отвез в Климовку заявление на имя прокурора. Там конечно посмеялись и попросили Чичикова уладить дело полюбовно, что он и сделал: выделил сынку Насти-Лапуды еще немного деньжат. Тот на них купил себе мотоблок, жене мопед.

Эти дрязги происходили, когда я собирался отправиться в Москву. О них мне стало известно уже после. Я, отправляясь в столицу, не забыл прихватить и котеночка, ― он крутился, не отходя далеко от крыльца бывшего дома Оксаны Игоревны Козырь. В Москве я тут же созвонился с Юрием Александровичем, вечером он отвез меня к Наталье Алексеевне и ее внуку Алешеньке.

Забавного черно-белого зверька я вытащил из-за пазухи и нарочно оставил у двери квартиры, затем позвонил. На голос женщины: «кто там?» ― Юрий Александрович откликнулся, нам открыли двери и пригласили. Я, перед тем как зайти, наклонился и ловко подхватил с пола котеночка с возгласом:

―Что за прелестное создание крутится здесь у вас у порога? Это, наверное, Алешеньке «подарочек» на день рождения! ― увидев недоуменный взгляд Натальи Алексеевны, я добавил: ― ближайший.

Мальчик тут же ухватил свой «подарочек» и довольный побежал в комнату, а Наталья Алексеевна пригласила нас в зал. Ей не терпелось узнать о моей поездке в Щурово. Я сообщил ей о том, что вместе с Федором облазил усадьбу, осмотрел дом, но ничего такого странного мы не нашли.

―Наталья Алексеевна, «черные» наведывались и после вашего отъезда и не раз. Федор был вынужден вставать среди ночи. Хорошо, что у него остались петарды, ― после одного из приездов сына Владислава, ― капитана полиции; он взял да тут же и запустил в черное небо. То-то шороху наделал. ― Я не стал говорить в присутствии своего зятя о том, что «черные» приезжали на украденном «Солярисе», может, это был и не его автомобиль, но уж очень похожий. Брат меня заверял, что номер московский и называл цифры: «То ли восемь сот двадцать три, то ли… ».

―Замучили эти «черные». Нет от гастарбайтеров покоя. Наши села все сидят без работы, а они что те птицы по весне прилетят, смотришь, прошло лето, осень, зима наступила, не думают лететь к себе на юг ― домой.

―Это так Наталья Алексеевна, это так! ― сказал я.

―Видела я, как «черные» провожают скользкими взглядами наших красавиц девушек, ― продолжила женщина, ― того гляди набросятся и изнасилуют…. И ведь насилуют. Наши работники, те, которые из ближайших областей: Калужской, Тульской, Рязанской… они, если устроены в Москве, недели две поработали и назад к своим «половинкам» торопятся, к малолетним детям, затем снова едут на работу, а эти одни якшаются. Представьте себе, здоровые мужики лет по тридцать-сорок, в расцвете сил…терпимо ли жить без женщин? Разве они не люди?

― Гастарбайторы приезжают за большими деньгами, дома у себя в стране им их не заработать. Они не виноваты, что приходится уезжать от семьи. Их ― эти семьи в подвал не привезешь! Можно было бы расселять по общежитиям, но они все отданы в частную собственность физическим лицам. Зря государство ничего не оставило в своем распоряжении, зря.

―Но ведь они, Семен Владимирович, едут по своей воле, так ведь? ― спросила мать Коколева ― погибшего бизнесмена.

―Да, так! ― ответил я. ― Затем, что я скажу, их здесь у нас часто обманывают. Все это и толкает людей на преступления. Они, Наталья Алексеевна, оттого толпятся в нашей стране, что наши законы им позволяют работать в не человеческих условиях и за гроши. Хотя эти гроши не без удовольствия взяли бы наши люди из села. Но наших людей не всегда берут на работу. Им говорят: «ниши в столице давно уже заполнены». И правы. Кто у нас дворники, а-а-а? Люди из Таджикистана и Узбекистана. Торговцы всякими «тряпками» ― вьетнамцы или же китайцы. Кто в пищеблоке столицы работает? …. А-а-а! Москвичей возит на маршрутках кто? «Черные». То-то! Это мафия. Давно пора навести в столице порядок, разрушить нашими новыми законами эту самую мафию, ― сказал я, ―и жизнь поменяется.

―Да, пора! ― ответил Юрий Александрович. ― Правда, я не подчиняюсь этой самой мафии, ― Наталья Алексеевна знает, ― я беру на работу людей только «наших». ― Мой зять взглянул на меня: ― Да вы Семен Владимирович в курсе. Например, Олег, он приехал из Щурова, другой мужик ― из Дятиново. Там он работал за гроши, жена подала на развод и на суде выложила, что муж, дескать, не «престижный», полгода работает, затем полгода устраивается, да и зарплату ему не всегда платят, а если платят, то гроши. Их не развели, судья попалась умная женщина и сказала: «Полстраны мужчин то работают, то ищут работу, так, что я должна развести полстраны, так выходит? Нет, не разведу». ― Юрий Александрович сделал паузу и продолжил: ― Здесь он рвет и мечет, зарплату я дал ему в два раза выше, чем он зарабатывал у себя в Брянской области, плачу исправно. Кроме них у меня на фирме работают люди из Калужской, и из Тульской области. Наталья Алексеевна, да вы знаете, организация небольшая, так что народу немного.

―Небольшая, ― повторила слова Юрия Александровича женщина. ― Да что обидно. Их, этих «черных» ловят и на наши же деньги, деньги налогоплательщиков, отправляют на самолетах домой, а они отдохнули, крутнулись и вот снова здесь, в Москве. ― Я неожиданно отвлекся и увидел Марата. Павел Иванович нелегально отправил его на черном-пречерном автобусе в столицу. А он снова торчит в Щурово. И не зря. Черный в трех шагах от деревянной, что тот скворечник уборной ковырял отточенной металлической спицей грунт на огороде погибшей Оксаны Игоревны Козырь, искал деньги. Жало спицы во что-то уперлось, и он ухватился за лопату, начал судорожно копать, вытащил из земли металлическую банку. Раньше, в таких банках везли в страну норвежское топленое масло ― подделку. Оно лишь по запаху и виду было похоже на натуральное. Изображение, что в том телевизоре мелькнуло, и покинуло меня, я снова сидел в квартире Натальи Алексеевны в зале, за столом и слушал ее слова: ― Их бы гастарбайторов, если они не имеют регистрации, подвергать административному наказанию, например, подневольно заставлять по полгода, а то и по году работать на «капиталистических стройках страны», необязательно в столице, где-нибудь в Сибири. Затем по окончанию срока за их же деньги отправлять восвояси ― туда, откуда они приехали. Вторично уже никто не приедет! Нахаляву, я думаю, желающих работать не найдется, так ведь? А если и приедут, то только на законных основаниях.

Наталья Алексеевна Коколева отчасти была права. Однако гастарбайторы ведь тоже люди и, приезжая в нашу страну, должны жить в нормальных условиях, а не в подсобках, подвалах, вагончиках и прочих не приспособленных для жилья помещениях. Я ведь тоже не москвич. Когда-то давно по окончанию службы в армии приехал учиться, работать и прижился, ― условия тогда позволяли без нарушения законодательства найти себе в столице место.

Для гастарбайторов прежде чем их приглашать к нам в Россию необходимо создать условия. Они должны быть идентичными тем, что имели мы молодые ребята и девушки, приезжающие из периферии в столицу. Их рабочий день не должен равняться суткам, максимум двенадцати часам и то это во время авральных работ, а так восемь часов в соответствии с законодательством. Люди должны и отдыхать. Культурно проводить досуг. Что еще? Это не работа, когда жена и дети находятся за тридевять земель. Они должны находиться рядом или же быть холостыми. Им работодатель обязан предоставлять общежитие, регистрацию. И еще, их квалификация должна соответствовать требуемой, русский язык должен быть понятен окружающим людям, они обязаны знать наши законы и исполнять их, да и многое другое должно обязательно учитываться при их найме. Тогда желающих значительно поубавится, а те, что будут приезжать, в будущем могут изменить свой статус гастербайтора на россиянина. Да и став россиянами, они не должны противопоставлять себя местным жителям. Известный на всю страну конфликт в одной из московских школ, при проведении так называемого «урока мира» между детьми различных национальностей показал, что бывшие гастарбайторы для наших чиновников порой являются значимее своих людей, так как у тех имеются деньги, и они их, «наших неподкупных» могут запросто купить.

В разговорах прошел час, ну может более, мы попили чаю с булочками, испеченными Натальей Алексеевной, и я засобирался, следом за мной выразил желание покинуть дом и Юрий Александрович. Вместе пришли, вместе встали из-за стола. Мой зять поблагодарил хозяйку:

―Наталья Алексеевна, хороша ваша стряпня, очень хороша. Вот вы говорите, чем кормить Алешеньку, ломаете голову, а я скажу: блюдами, приготовленными из настоящих продуктов, например, выращенных на даче и ни в коем случае не из магазина. То, что лежит на полках гипермаркетов ― для взрослых, а не для детей. Те времена, когда можно есть все магазинное и взрослым, и детям неожиданно закончились вместе с развалом Советского союза.

Я присоединился к Юрию Александровичу и тоже выразил удовлетворение угощением, оно мне понравилось, затем мы попрощались и направились на выход. Уже находясь у двери, я не удержался и заглянул в комнату Алешеньки в прошлом его отца. Он недолго сидел за столом с нами взрослыми, покушав, убежал к себе и возился с котеночком. На лице мальчика играла улыбка. Все будет хорошо, ― подумал я, Алешенька Коколев не загинет, бабушка не даст, вырастит доброго парня. Она ради него на все готова, не зря ведь спросила о том, чем кормить ребенка. Надо было, она влезла в дела фирмы сына, займется и на приусадебном участке в Щурово. Женщина для внука постарается и вырастит картофель, морковь, свеклу без «химии» ― пестицидов и другой отравы, не будет его кормить всяким г-ном. То, что для взрослого не очень уж потребно, то для детей просто смертельно. Изменились времена. Натуральные продукты лет двадцать назад исчезли из обычного нашего рациона, теперь чего только в них нет: вся таблица Менделеева. Хорошо, если то отдельное, что выпускается под грифом: «для детского питания», отменного качества, что надо, иначе… ― ладно, лучше об этом не думать.

 

 

9

Женщина довольно привлекательной наружности, не буду называть ее имя, чтобы никто из персон прекрасного пола не принял это на свой счет, хотя я уже о ней упоминал в своей книге, уехала из Буговки и не куда-нибудь, а в Москву.

Павел Иванович Чичиков оказался в данном случае не причем. В Москву она отправилась исключительно по своей воле, было желание проведать дочь, а еще, наша особа торопилась навстречу со своей знакомой. Эту ее знакомую я бы назвал просто привлекательной женщиной. Она была вывезена в столицу Павлом Ивановичем Чичиковым, но перед тем как покинуть Щурово, сумела зацепить свою подругу по несчастью и вскользь сообщить ей о событии, непростом, с ног сшибающем ― сговоре Чичикова и Губернаторши. Павел Иванович, видите ли, изъявил намерение жениться на ее прекрасной дочери и все делал, чтобы понравиться девушке. Ему это делать позволялось, не было возражений со стороны матери Ларисы Сергеевны. Председатель сельской администрации понимала, какого зятя она могла заиметь, и ходила счастливая, предвкушая ожидаемые от замужества дочери выгоды.

Женщина довольно привлекательной наружности, не единожды прокрутив в голове слова Татьяны Ляковой ― представленной здесь у нас в образе всего лишь привлекательной женщины, ― я ни в чем не погрешил: один бюст чего стоит, а уж попа,… ― что и говорить, воспылала желанием отомстить Павлу Ивановичу. Уж «подруга по несчастью» не будет возражать и приложит все силы, чтобы «завалить» бывшего благодетеля. Ты с нами так, а мы с тобой эдак. Наша бумага в прокуратуру будет повесомее какого-то заявления сына Насти-Лапуды ― обычного алкаша. Раньше, депутатское звание частенько помогало щуровскому господинчику, да и не только ему ―помогает и огромному депутатскому корпусу страны во всевозможных делах и делишках, а тут оно должно было сыграть с нашим героем злую шутку, ― взбудоражить общественное мнение против избранника народа. ―Уж я тебя втопчу в грязь, ― шептала женщина, с трудом спустившись из вагона поезда по железным скользким ступеням, затем на мгновенье, зависнув, нащупывая ногой землю, шмякнулась вниз, на щебенку. ― Черти, ладно в Климовке ― районном городишке никогда не было платформы и не будет, а то здесь в самой столице? Что нельзя сделать ее несколько длиннее, разве не понятно, состав огромный, значит…, ― отвлеклась особа, и тут же снова попав в нужную колею, горячо зашептала: ― Уж я дружок о тебе растрезвоню на весь мир, пусть добрые люди знают, кого они выбирают и как эти избранники затем ради «хлеба и зрелищ» исключительно для себя попирают наши законы, сами их прежде написав.

На вокзале женщина не стала дожидаться открытия метро, тут же взяла машину и укатила в неизвестном направлении, так мне казалось. Я же, забравшись к себе на «Останкинскую башню», случайно увидел автомобиль, в который она садилась, увидел только из-за того, что это был красный «Солярис», ― попытался за ним проследить. Номер, когда я пригляделся, оказался идентичным номеру, стоящему на автомобиле, угнанном «черными» у моей дочери и у нее мужа. Я, ахнул. Однако скоро пришел в себя: это мог быть всего лишь клон. Их предостаточно  болтается на дорогах страны. Мне не понятно было, как эта машина могла оказаться снова в столице. Нужно иметь смелость, чтобы разъезжать на транспортном средстве, объявленном в угоне.

Марат это себе мог позволить: у него после удачных раскопок карманы были забиты деньгами. Он рассчитывал на продажность полиции. А кто сейчас не продается? Ецин не так давно почивший президент России не зря сказал, что каждый может зарабатывать, как может. Люди и зарабатывают. Главное ― взял взятку, не попадись, а попался, так найди способ урегулировать разногласия с блюстителями закона и выйти из воды сухим или же отправляйся в отсидку на определенное время.

Я не понимал этого Марата. Зачем он с большими деньгами отправился в Москву? Надо было через Белоруссию, Украину стремглав катить к себе на родину ― домой. Мог бы не работать. Зажил бы в свое удовольствие, обзавелся еще одной женой, а то и четырех заимел бы, ― у них это разрешается, лишь были бы деньги. Нет же, что в тот омут ― бултых в Москву.

Черный расторопен. Наверное, что-то задумал. Не зря взял на вокзале попутчицу. Что я мог о нем сказать? Он знал Москву, и автомобиль вел умело, обходя пункты ДПС. Но так продолжалось недолго. Скоро мне на глаза попалась другая машина: она не отставала от первой. Это был черный БМВ. Все было ничего, но мой знакомый, хотя какой он мне знакомый ― однажды видел его при посадке Алины ― в черный-пречерный автобус, ― начал нервничать и убегать от преследования. Мне стало интересно за ними наблюдать. До поры до времени Марату удавалось идти впереди, но вот он был вытеснен за пределы МКАДа. Женщина, находившаяся в салоне машины, сообразила, что Москва позади и принялась размахивать руками, неистово кричать, она требовала ее высадить. Черный взглянул в зеркало заднего вида и ужаснулся: попутчица была ему совершенно не знакома, он слегка притормозил, и дама, не дождавшись остановки автомобиля, буквально вылетела из дверей, несколько раз перекувыркнулась, оказавшись вне дороги на мокром снегу. Минут пять она лежала без движения, но затем пришла в себя. Я успокоился и продолжил наблюдение за странным ралли этих двух машин на дороге в сторону, ―  пригляделся и сделал заключение: Серпухова ― однажды мне с женой и дочерью пришлось отправиться по ней на дачу сватов.

Долго я не мог сопровождать эту парочку взглядом, снова отвлекся и обратил внимание на оставленную на обочине женщину. Возле нее стоял красный «Солярис». Тьфу ты, что за оказия случилась, глюки какие-то, не иначе. Но нет, изображение было натуральное.

Из автомобиля вылез Павел Иванович Чичиков. У него же черная машина представительского класса, а это обычная. Ах, да это машина щуровского бизнесмена для города, тут же сообразил я. Манилов, нет, этот как его Галстук говорил, что «техники» у Павла Ивановича о-го-го сколько. Чего только нет. Так что не обязательно известному мне господинчику ездить на одной и той же «тачке»: у него есть смена. Я проследил, как он расторопно бросился к женщине, помог ей подняться, отряхнул плащ от талии и ниже со стороны спины, при этом осторожным движением руки будто бы случайно коснулся выпирающей части фигуры ― ягодиц и задрожал от неги. Это женщину несколько взбодрило, и она обиженным голосом, но не злым проговорила:

―Отчего, это были не вы? Я же видела только вас и никого более. Что случилось? Разве такое возможно?

―Да, дорогуша, возможно. Ты смотрела на меня, а садилась в автомобиль совершенно чужого человека. Ну да ладно. Зачем бес толку спорить. ― И тихо почти шепотом: ― понимаю-понимаю, хотела от меня сбежать к этой, как там? ― Татьяне Ляковой, да не удалось, ― громко: ― Я разберусь с этим чужим человеком ― Маратом. Так его зовут. Он меня запомнит на всю жизнь, обещаю! ― рука Павла Ивановича тут же потянулась к поясу и нащупала под одеждой рукоять кнута.

Однако задуманное Чичиковым не сбылось: с ним разобрался Черный человек. А может и не он, если то, что случилось, произошло в соответствии со сказанными однажды словами проклятия моей родительницы. На крутом изгибе дороги у Марата просто-напросто отказали руки, и он ничего не мог поделать: на полном ходу врезался в фонарный столб. Черный человек резко дал по тормозам и остановил свой БМВ рядом с разбитой машиной. Он быстро оглядел место происшествия и заметил в огне, разгорающемся в салоне искореженной машины, лежащего без признаков жизни окровавленного человека, из-под него выглядывал кейс, ― наверняка, в нем находились доллары. Деньги Черному человеку были необходимы для очередного взрыва в аэропорту, а может в метро или же в другом месте, не это главное. Должны были снова погибнуть люди ― хорошие, плохие, мужчины, женщины и дети и это могло быть ужасным. Изверг попытался выудить кейс из салона, но подобраться к нему было тяжело, да и сделать это голыми руками невозможно: языки пламени отгоняли его, нужно было какое-нибудь приспособление, что-то в виде палки. Он бросился к своей машине, покопался в багажнике, безрезультатно.

Красный «Солярис» мог в любую минуту взлететь на воздух, а еще где-то не так далеко были видны проблесковые маячки, и слышался неистовый звук сирен. Марат, нарушив правила движения, каким-то образом подцепил себе «эскорт» ― его не один километр преследовали полицейские машины.

Черный человек, негодовал, используя русский мат, грязно выругался, затем резким движением руки закрыл багажник, заскочив в машину, резко вдавил акселератор в пол.

Неужели Марат не простой гастарбайтор, а террорист? ― задал я себе вопрос. Нет, нет, не может того быть! Иначе, зачем за ним гнался Черный человек, распорядитель кровавых дел. Возможно, «мой знакомый» просто пересек ему дорогу, почуяв слежку еще в Щурово, он пытался запутать следы ― затеряться в большом городе, но из его затеи ничего не вышло.

Деньги Марат взял для себя, он желал отдать их своей жене, вызванной в Москву, а сам, оторвавшись от преследователя, занялся бы поиском работы, затем месяц-два покрутился бы в столице и незаметно вернулся на родину ― домой, чтобы зажить в свое удовольствие. Не получилось. Человек лишь только предполагает, а Бог располагает, так что…

Я, находясь высоко на башне, так называемой Останкинской, построенной своим воображением увидел худенькую, невысокого роста женщину ― жену Марата. Она не стала путать следы ― делать пустые пересадки, так как была вынуждена отправиться в Москву с ребенком. Это обстоятельство не позволило женщине прибыть на Киевский вокзал, она оказалась на Казанском, к тому же поезд, которым жена Марата воспользовалась, опоздал, добраться до места встречи с мужем в нужный час было нереально. Женщина не знала, что делать и находилась в замешательстве. На платформе рядом с нею стояла большая сумка с вещами, на руках сидел маленький ребенок. Он неистово плакал. Его ручонки плетьми висели вдоль тельца, не желая никак двигаться. Мне было тяжело наблюдать данную картину: я опустил глаза и снова обратил внимание на щуровского господинчика.

Павел Иванович Чичиков, подхватив на красном «Солярисе» особу довольно привлекательной наружности развернулся и, набрав скорость, устремился в сторону Москвы. Я наблюдал за этой парочкой до конца, видел, как они вышли из автомобиля, зашли в подъезд многоэтажного дома. В этот же день господинчик не старый и не так уж молодой и женщина на улицу не показывались. Для меня это значения не имело, я в силу своего положения мог наблюдать за ними беспрепятственно, что и делал. Парочка не выходила из дому дня два, затем они снова оказались в поле моей видимости. В движениях женщины я уловил какую-то нервозность. Павел Иванович держа ее под руку, торопливо вел в сторону стоянки автомобилей, перед тем как забраться в красный «Солярис» он отчего-то взглянул на часы. Это ввело меня в заблуждение: я подумал, что они поедут на Киевский вокзал, но нет ― в другой район Москвы. Неужели Чичиков хочет столкнуть женщин друг с другом? Я снова ошибся. У женщины довольно привлекательной наружности оказались дела важнее встречи со своей подругой, так как мысли о том, что Павел Иванович намеревается ее оставить, для нее на тот момент значения не имели. Она неожиданно для себя обеспокоилась судьбой дочери ― старшего своего ребенка. Хотя дочь уже была не ребенок, вполне самостоятельная девушка, в возрасте Джульетты. И вот эта самая Джульетта взбудоражила не только жителей Буговки, Щурово, Климовки, но и многих других окрестных поселений. О ней долго говорили, и отчего не говорить ― девушка бросила школу, влюбившись в заезжего москвича. Этот москвич был серьезно болен, не найдя помощи у врачей, пытаясь излечиться ездил до поры до времени по селам и весям, обращаясь к знахарям и бабкам, затем слег и попал в столичную клинику не без помощи известного нам господинчика. Девушка месяца два находилась рядом, ухаживала за парнем и говорила, говорила: ―Ты обязательно выкарабкаешься, будешь жить, жить ради моей любви, ради моей любви…, но чуда не произошло, хотя мать и та, глядя на дочь, уверовала в то, что парень выкарабкается, из небытия.

Что-то оборвалось в груди у женщины довольно привлекательной наружности, едва она увидела свою дочь. Та рыдала над телом своего возлюбленного и не желала с ним расставаться; санитары готовились освободить палату и перевезти умершего парня в морг.

Мать и убитая горем дочь, а рядом Павел Иванович Чичиков. Что еще? Белое, белое помещение ― палата. Павел Иванович суетился, он, то отправлял санитаров за двери, то приглашал их заняться своим делом. Наконец все было сделано: известный господинчик договорился и, забрав женщин, увлек их на выход. У меня перед глазами мелькнули лица матери и отца умершего парня, затем я устремил свой взгляд за машиной Павла Ивановича. Она снова мчалась по улицам столицы. Я «сопровождал» ее.

То, что нельзя долгое время находиться на втором уровне существования я догадывался, и вот чуть было не пропал. Меня возвратили к жизни мои друзья Пельмин, Луканенко и Голвачов, а еще у них бы ничего не получилось, если бы за меня не молилась моя мать.

Я проболел не одну неделю, рядом крутилась моя больная кошка, забирая у меня из организма негативную энергию, она буквально таяла на глазах. Дни ее были сочтены. Мне было нехорошо, возможно оттого я не смог проследить за тем, что сталось с женщиной довольно привлекательной наружности, ее дочерью, и еще одной особой с которой она желала встретиться. Однако я все сделал, чтобы отдельные штрихи, замеченные мной при наблюдениях за героями книги, сложить в связную историю и понять, чего следовало ожидать в будущем. Правда, после того как однажды увидел в гипермаркете Татьяну Лякову. Это было сразу же после нового года: у многих на тот момент опустели холодильники, и люди буквально штурмом брали прилавки.

―О-о-о, да вы снова в столице нашей родины ― Москве, ― сказал я и поздоровался.

―Да, я в Москве и позволю вам заметить очень давно, что из того? А Павел Иванович, ― скотина, самая настоящая скотина, ― сказала резко женщина и ринулась в гущу толпы.

Я знал, отчего она так сказала. На тот момент у меня были мысли о Чичикове, женщина дополнила строящееся в голове предложение: ― «он…, он, все-таки не образумился и позвал дочку Губернаторши под венец, и та ему не отказала, хотя и не сказала ― «да».

Женщины Чичикова ни в коем случае не желали женитьбы своего мужчины, их устраивала его свобода, то есть отсутствие штампа в паспорте. Пусть гуляет, но, не афишируя, тайно от людей и конечно не забывает своих, тех, с которыми у него уже давно все и где надо срослось.

Одной из таких женщин была Татьяна Лякова в меру ревнивая, однако готовая до поры до времени прощать своего мужчину. То, что она не остановилась, понятное дело, Лякова не желала со мной разговаривать. Кто я такой? Что еще? Этикет эта женщина никогда не соблюдала. Однако у меня кое-где свербело, я хотел иметь представление о местонахождении Павла Ивановича, так как знал, что его в Щурово уже ничто не держит, правда, это если он уладил дела с домом Насти-Лапуды. А если нет? Еще, я, вспоминая о дочери Губернаторши, переживал: славная девушка, славная, говорил сам себе, катя тележку по широкому коридору магазина. Она была совершенно пуста. Мне следовало в нее чего-нибудь набросать съестного, хотя бы тысячи на три, а то неудобно показываться в доме без покупок. И я набросал: взял несколько пачек творога, стакан сметаны, кефир, батон колбасы, жареную курицу, покопался в рыбном отделе…

 

Москва меня держала в своих пределах ― кольцах: вырваться за МКАД было нереально. Я занимался хозяйством, возил на своей «Ласточке» в женскую консультацию дочь, а еще писал книгу, склонившись над клавиатурой компьютера. О Щурове, я вспоминал лишь по субботам, когда принимался звонить матери по телефону.

Не знаю, сколько прошло времени. Это было уже после рождения внука, снег в городе то таял, то снова появлялся в огромных количествах, из дома выходить было лениво не только в реальный мир, но и на второй уровень ― не торопился. Я давно не встречался со своими друзьями писателями Игорем Луканенко, Василием Голвачовым и Андреем Пельминым. Мне неудобно было сознавать, что прояви я хоть немного усилий и друзья-писатели были бы со мной рядом. Культурные люди себя так не ведут. Я должен был что-нибудь придумать, например, созвать малое совещание и поговорить об усадьбах. Тема очень актуальная. Причина тому была: мне удалось оформить дом и землю на мать. Она вступила в наследство в соответствии с требованиями современного делопроизводства. Правда, на последнем этапе работ, из-за моего отсутствия в Щурово для получения свидетельств на дом и землю в Климовку родительницу отвез мой брат Федор, наняв Александра. Не далек был день дарения родительницей мне дома. В телефонном разговоре мать сообщила:

―Сеня, Федор согласен, если дом отойдет тебе, но это в том случае… ― родительница прервалась и, глубоко вздохнув, выпалила: ― если ты сынок не будешь сдавать его по чернобыльской программе государству, понятно тебе?

―Да! ― сказал я. ― Мне понятно. У меня и в мыслях не было, чтобы отдать все это в чужие руки, ведь там, где-то находится детство, да и юность наша, она тоже не за горами…―  это просто кощунственно. ― Хорошо, хорошо! ― донесся до меня довольный голос матери.

Я, вспоминая тот разговор, мог без проблем назначить встречу товарищам. Даже подготовил в уме доклад о значении усадеб, мне стало ясно, что они в жизни писателей играют большую роль, не то, что наши «новоделы» ― виртуальные башни на вид из бетона, стекла и металла. Правда, привлекать для совещания классиков мне было неудобно, но этого делать и не нужно было. Для них данный вопрос уже не стоял. В случае необходимости я мог спросить совета у Ивана Сергеевича Тургенева, так как по роду своей деятельности, очень часто встречался с ним. Мы, занимались «лечением» моих подопечных, если так можно назвать процедуры, проводимые нами по поручению Николая Васильевича Гоголя с Ириной Павловной и Тимуром Аркадиевичем Гадаями. Однажды я заходил в гости и к Федору Михайловичу Достоевскому. Классик собирался в ближайшее время провести у себя в усадьбе повторное расширенное собрание с участием известных в прошлом людей и не только. Тема все та же ― фашизм. Он ― фашизм затрагивал не только нашу страну ― Россию, но и неожиданно особенно ярко расцвел на близкой нам Украине. Майдан просто бурлил. Наряду с полотнищами Евросоюза небо поласкали, застили людям глаза черно-красные флаги со свастикой. Обезумевший народ, взяв на вооружение чуждую сообществу идеологию из старой Европы, если быть точным ― из Германии, отчего-то рвался в новую Европу. А его и пускали, и не пускали. Главное для Европы было подгадить России, а еще по возможности слить свои товары и всего лишь.

Я был другим человеком, не то, что Андрей Пельмин. У меня не получалось, так как у него разговаривать с великими людьми, запросто. Даже в своих книгах я не мог допустить фамильярного отношения к ним, ― всегда держал дистанцию. Не раз я укорял товарища: меня коробило то, как он изображал в своих сочинениях исторических личностей, например, Льва Николаевича Толстого, что того супергероя. Я понимаю, товарищ начитался его высказываний о религии и позволил себе вольности. Что меня заинтересовало в его последней книге? Это языческая идея о человеке, согласно которой он не является цельным организмом, представляет в реальном мире всего лишь маску или же личину, а этой личиной могут пользоваться, например, личности со второго уровня существования, третьего, да и не только. Они, эти личности, что те Боги, по указке Андрея Пельмина, забираясь в нее попеременно, творят нужные им дела, не всегда благостные для человека, даже ― злодейские, так что порой достаточно одного такого одевания и репутация индивида навсегда испорчена. Хорошо, если это обычный человек, а если это лицо известное всему миру, ― граф Лев Николаевич Толстой, правда, выручает тот факт, что он давно уже оставил реальный мир. Но от прочтения книги моего товарища волосы могут встать дыбом. Я однажды разговаривал с Пельминым о причине такого вольного письма и попытался понять его, не смог. Он меня тоже упрекнул тем, что я, рассказывая о классиках, тоже могу ошибаться, но мои ошибки увидеть при используемом мной методе изложения, почти невозможно. Андрей, конечно, прав. Оттого, я не так часто надоедаю Николаю Васильевичу Гоголю и больше внимания обращаю на его героев, например, на того же Павла Ивановича Чичикова. Правда, он у меня сильно отличается от господинчика не красавца, но и не дурной наружности, ни слишком толстого, но и не слишком тонкого, ни старого, но и не молодого ― одним словом от героя книги Николая Васильевича Гоголя. Он умный человек и мне при встрече на следующей Щуровской ярмарке, если я на нее отправлюсь, ничего не скажет, а люди из его сообщества: Селифан, Петруша, Бройлер и Слюнявая, Галстук, Стопарик и другие, так часто напиваются до чертиков, что почти все время пребывают на втором уровне существования, в реальный мир заглядывают лишь, когда бывают трезвы. Они меня ругать не будут, да им и не удастся заподозрить меня в неискренности изложения тех событий, которые с ними приключились.

Однажды, пробудив в себе желание, устроить встречу, я мысленно связался с товарищами: Василий Голвачов на тот момент был занят родительским домом, ― он, выслушав мою проникновенную речь на малом заседании молодых писателей, занимался его оформлением на свое имя. Игорь Луканенко, тот корпел, изменяя свои миры в фантастической книге и лишь, Андрей Пельмин не остался в стороне, тут же пожелал заглянуть ко мне на огонек.

Моя встреча с Пельминым произошла из-за того, что он на то время был свободен и хотел меня увидеть, даже сам назначил час. Ориентиром и местом для встречи нам послужила моя «Останкинская башня». Я намеревался попрощаться с Иваном Сергеевичем Тургеневым и его собакой Миловидкой, а уж затем ожидать товарища у лифтов, но мне прежде необходимо было поднять своих подопечных на нужный этаж в апартаменты. Поразмыслив, я не стал торопиться, так как это можно было сделать и в присутствии товарища.

―Ну, что Семен Владимирович, закончим с Ириной Павловной и Тимуром Аркадиевичем Гадаями? ― спросил мой наставник. ― Вы ожидаете… ― Тургенев не договорил.

―Да, можно и закончить, ― прервал я собеседника и поднял глаза, ― мы славно поработали, дело, можно сказать, сдвинулось с мертвой точки. ― Он в ответ улыбнулся и, развернувшись, отправился к себе в усадьбу, затем, пройдя метров пятьдесят, подождал собаку и на прощанье махнул рукой. Я ответил ему и едва отвел взгляд от наставника, тут же заметил среди стыдливо стоящих без листвы ― голых березок шикарно одетого Андрея. Он шел, неторопливо обходя их, при этом то, поднимая вверх голову то, опуская вниз, будто кланяясь.

―Ну, как твои дела? Я вижу, вы с Тургеневым не ленитесь, работаете и возможно уже есть кое-какие успехи? ― спросил, приблизившись Пельмин.

―Да, есть. Правда, пока радоваться нам еще рано. Это будет явно заметно по Миловидке ― ее поведению. Оно меняется, очень медленно, но меняется.  Собака должна этих самых Гадаевых, я бы выразился, почувствовать, «взять их след», что позволит ей начать забирать энергию. Хотя, что эта за энергия? Так, крохи. Да к тому же она и плохая ― негативная. ― Я не хотел перед товарищем хвалиться наметившимися успехами и оттого несколько принизил результат.

Мы поздоровались и направились к лифту: я посадил чету Гадаев, Андрея, а уж после забрался сам. Подняв своих подопечных на двадцатый этаж, разместив их, я снова появился в кабине, хотел отправиться на седьмое небо, но Пельмин неожиданно меня остановил:

―Семен, а ты давно ли был в апартаментах Оксаны Игоревны Козырь и Алексея Григорьевича Коколева? ― Я от такого вопроса, не зная, как ему ответить даже опешил. У меня не возникало никаких мыслей, что я должен был время от времени посещать их пристанище.

―Да почитай с того самого момента, когда произошло переселение их душ в тело маленького Алешеньки. Рядом со мной тогда находились Иван Сергеевич Тургенев и Мэтр. А что? ― задал я вопрос.

―Давай зайдем, опусти лифт, ― мягко сказал Пельмин. Я не смел ему перечить, и вдавил кнопку нужного этажа. Кабина пошла вниз и скоро остановилась. Что-то меня сдерживало. Первым вышел мой товарищ, я следом за ним, будто прячась отчего-то неизвестного. Мы прошли вовнутрь помещения, остановились: на кровати лежала Оксана Игоревна Козырь. Этот факт нас поверг в ужас, а еще нас удивило то обстоятельство, что она была одна. Мы раз пять обошли комнату в поисках Алексея Григорьевича ― все бес толку. Я стоял с недоуменным видом, не мог ничего понять. Они всегда были вместе даже в смерти и вот нате вам. Казус какой-то, иначе это событие не назовешь. Что же это получается?

―Семен, я так понимаю, что твоя подопечная готова к переселению в Рай или же в Ад, ей не хватает лишь спутника, чтобы взяться за руки. Да и еще, что-то наверняка особенное произошло в жизни Алешеньки, нужно искать изменения в реальном мире. То, о чем мы еще не знаем, но обязательно узнаем. Побежали, ― и мы, забыв о лифте, бросились по ступеням нескончаемой лестницы вниз. Время остановилось, затем пошло, но довольно медленно, словно нехотя.

 

Не сразу, но я узнал о том, что кошечка ― подарок Николая Васильевича Гоголя ― Алешеньке, пропала. Возможно, она случайно выпала с балкона: любила ходить по парапету. Алексей Григорьевич ― сын Натальи Алексеевны сколько раз предлагал застеклить балкон, но родительница отказывалась: «Сынок, для этого нужны большие деньги, а еще, ну поставим мы рамы и закроем приток свежего воздуха в квартиру. Я не вижу необходимости что-либо городить, не вижу». И вот женщина корила себя за то, что однажды не послушала сына.

Для поисков животного Наталья Алексеевна привлекла внука и не только ― соседских ребят из дома, дворника-узбека, посулив ему, если он найдет, деньги, но все было безрезультатно.

Алешенька не находил себе места, будто потерял еще одного родного человека. Дабы как-то успокоить ребенка, женщина, несмотря на погоду, хорошую или же плохую, по нескольку раз за день вытаскивала его на улицу. Они искали свою кошечку, в тоже время такие походы были полезны и для организма мальчика. Обойдя дом, эта странная пара шла в сквер, ― он находился недалеко, ― и часами ходила среди заснеженных деревьев. Однажды, прогуливаясь в поисках своего любимца, мальчик увидел бездомную собаку, та сама бросилась к нему в ноги и принялась лизать обувь, а затем не удержалась и прошлась языком по щекам Алешеньки. Бабушка расчувствовалась и разрешила внуку взять собаку в дом. Правда, о новом питомце я узнал не сразу и долго переживал, так как меня волновала не только судьба моих подопечных Оксаны Игоревны Козырь и Алексея Григорьевича Коколева, но и их сына, был страх, что, если нарушен черед событий и Алешенька вырастит не таким как все.

Для выяснения возможных вариантов развития мальчика, я о случившемся событии сообщил Андрею Пельмину, больше некому было, так как он однажды вместе со мной, забравшись на Останкинскую башню, был шокирован тем, что лицезрел Оксану Игоревну Козырь совершенно одну без спутника, то есть ― Алексея Григорьевича Коколева. Для меня Пельмин был необходим как слушатель и умный оппонент. Конечно, я мог бы обратиться и к Николаю Васильевичу Гоголю, но, как-то встретив его с Александром Петровичем Толстым, не хотел отнимать у Мэтра драгоценное время. Что если их разговор не окончен. Я знал, ― этих людей соединяла не только дружба, но и какое-то родство. Известно мне было и то, что на втором уровне существования события разительно отличаются от происходящих здесь, в реальной жизни, ― прежде всего своей длительностью. Они могут занимать, например, доли секунды, а порой тянуться бесконечно долго ― годами. Все зависит от воли участвующих в них героев. Против воли не попрешь!

Андрей Пельмин обрадовался нашей встрече: у него тоже накопились ко мне вопросы, они были связаны с желанием понять тонкости существования второго уровня, да и не только… третий ― товарища тоже интересовал, иначе бы он не пытался завести знакомство с автором «Тараса Бульбы».

Я часто похлопывал Андрея по плечу и говорил: «Ты больше чем писатель, лезешь в историю, а еще, ― замолкал и после минутной паузы выталкивал изо рта: ― ты философ, вот кто!» ― и был прав. Он улыбался и отвечал: «А еще я занимаюсь эзотерикой. Как-нибудь дам тебе почитать Карлоса Кастанеду. Его книга об учении дона Хуана очень подходящая для второго уровня существования. Она позволяет освоить новые методы передвижения». Я соглашался, хотя что-то о летающем старом колдуне индейце уже читал. Похожее состояние свободы известно и в йоге: оно называется левитацией.

Интерес Пельмина к судьбе Алешеньки был неслучаен, он прилагал неимоверные усилия, черпал любую информацию, чтобы разобраться во взаимоотношениях миров и оттого крутился рядом со мной и в любую минуту был готов прийти на помощь. Я даже мог его о том и не просить, он всегда был начеку.

Товарищ внимательно выслушал меня и задумался: ― Что может ожидать Алешеньку в будущем: пересилит ли в нем женское или же мужское начало? ― этот вопрос не раз он задавал также и себе.

―Гермафродит ― начал издалека Андрей Пельмин, ― это плод Бога Гермеса и Богини Афродиты. Он рос благодаря эмоциональному моменту, его развитие не было подкреплено духовной составляющей.  Это самое подобие на человека было брошено на выживание. Им занялись неяды. Однажды в возрасте пятнадцати лет в него влюбилась нимфа Салмакида. Гермафродит тоже воспылал к ней любовью, и они попросили богов соединить их в единое целое… Отсюда и путаница.

―Знаю, все, знаю, не нужна мне мифология, от родительницы я слышал, что у них в поселке Вариново, ― это в трех километрах от Щурово жил один человек ― один месяц он был женщиной, другой мужчиной. Он этот человек сторонился людей. Я думаю, что он был в полной мере самодостаточным, имея признаки обеих полов, и не покушался на нас обычных людей. Пусть эти люди наслаждаются сами собой или же довольствуются такими же: мужчина, чувствующий себя женщиной, пусть идет к женщине чувствующей себя мужчиной, и соединяются. Зачем развращать людей склонных к нормальным половым связям и воспроизведению подобных себе особей. Зачем? ― задал я вопрос товарищу, и он задумался. Я тоже задумался. Мне хотелось и самому докопаться до истины. Неужели Бог создал одних людей, для того чтобы плодится, и размножаться, а других для молитв и только? И то, что они нарушают его закон ― это грех? Что недостаточно молитв, исторгаемых другими обычными людьми для сохранения человечества. Должны молиться еще и гермафродиты, и люди по чувствам близкие к ним из-за гормонального дисбаланса в организме. Я не говорю о тех извращенцах, что развили у себя новые желания и, занимаясь сексом, за это получают деньги. Что нас всех ждет в будущем? Участь людей городов Содома и Гоморры или же государства, например, бывшей могущественной Римской империи, знать которой погрязла в разврате. Мысли лезли одна на одну что те льдины на реке в ледоход. И в этот момент у меня вдруг зачесалось ухо. Я потер его двумя пальцами, затем снова. Что это? Оглянулся и увидел Игоря Луканенко:

―А-а-а вот вы где? Ищу-ищу вас и не могу найти. ― Он подошел, и мы пожали друг другу руки.

―Я тут краем уха зацепил вашу беседу и готов присоединиться. Меня однажды тоже мучила эта тема, а если быть точным: воспалилась простата, и врач предложил сделать массаж. Что интересно: особым способом, вы подумали прибором или же пальцем? Да? Ошибаетесь. Нет, не пальцем ― Луканенко посмотрел на нас, затем продолжил: ― Один «кобзарь» ― то есть певец, я бы сказал неплохой, когда друзья, над ним хитро подсмеиваясь, пытались уличить мужика в гомосексуализме, оправдывался тем, что он никакой-то там извращенец и пошел на такой шаг лишь токмо для поправки здоровья… ― наш товарищ прервался на миг, а затем сказал: ― Я не знаю, как там, у больных людей ― гермафродитов? Их «лики» мне доводилось видеть в интернете. Но у извращенцев секс в большей части связан с обычной модой. Вы, наверное, помните, что в девяностые лихие годы народ вдруг неожиданно запел песни тюремной направленности по причине все той же моды.

―Запел шансон, ― тут же бросил фразу Пельмин. ― Я даже знаю, был один очень популярный певец…, ― он нарисовал в воздухе круг и хотел назвать его имя, но Луканенко перебил: ― Мужики, тсс-с.  Я продолжу. Так вот в России, не говоря о свободных людях, более миллиона любителей этого самого шансона находятся в тюрьмах. Они ― мужчины и женщины разделены и закрыты от общества. Но эти люди не лишены пола. Морякам, находящимся в дальнем плавании, я слышал, дают бром, а этим ничего, вот некоторые из них самые нетерпеливые и экспериментируют, ― удовлетворяют, как могут свои потребности. …  Что еще? Выйдя из тюрем, такие люди имеют уже не свойственную своему полу ориентацию, что плохо ― они порой боятся противоположного пола, и оттого не склонны к изменениям, жмутся к попам таких же обездоленных горемык. Их бы лечить и возвращать в большую жизнь. Да и атмосферу в тюрьмах нужно менять. ― Я хотел вставить слово, но Луканенко мне не дал. ―Это еще не все, ― скороговоркой вытолкнул он из себя и продолжил: ― Страшно то, что опыт этих самых «тюремщиков», ― так называет их Семен Владимирович ваша мать, ― у них перенимают люди, наверняка уже все в этой жизни перепробовавшие, я бы сказал ― извращенцы чувственного восприятия и хотят отчего-то этими странными наклонностями перед народом афишировать на парадах гейев. Только зачем? Что от этого мы в нашей стране поднимем рождаемость?

―Нет и нет! Это фингя какая-то! ― тут же откликнулся Пельмин: ― Двадцатый век был ознаменован феминистками различных мастей. Они ходили нагими по площадям европейских городов, из кожи лезли, требуя свободной любви. Просто революция социалистическая совпала с революцией этих самых «продвинутых женщин». Двадцать первый век тоже явится веком экспериментов. Это связано с тем, что человечество подобно огню, воде, земле и воздуху приобрело статус стихии. Для усмирения этой стихии необходимы новые формы воздействия на общество. Их в настоящее время нет. Мир на стадии поиска. Я открыто заявляю, что социализм не был случаен и фашизм тоже. Хотя социализм и рухнул, но он независимо от собственности ― государственной или же частной возвратиться и будет процветать на всей земле. Прибыль не должна оседать в карманах отдельных людей. Она ― для всех. Наши деды, отцы и матери благодаря социализму победили фашизм. На данном этапе временного возврата к капитализму нашему руководству страной, следует задуматься, каким образом будет трансформировано народное хозяйство в случае глобальной кровопролитной войны? Заводы, фабрики и другие предприятия будут временно конфискованы у богатеев или же эта война будет происходить по известному сценарию: для тотального обнищания обычных людей ― и обогащения ― богатых. Этому уже не бывать мы тут же устроим революцию и новый социализм. Знайте, в этом новом социализме в век идей о глобализации будет доминировать общественное начало, а не эгоцентризм индивида. Он был хорош для людей, живших с мыслями, что Земля — это блин и покоится у одного народа на слонах у другого на черепахах. Для многих миллиардов людей, приемлем, строй, уклад жизни, например, сообщества пчел, муравьев и других высокоорганизованных насекомых. Они в своем множестве намного превосходят народонаселение земли и ничего живут, им для существования достаточно имеющихся средств и нам их хватит, лишь измени мы мироустройство.

―Андрей, я знаю, куда ты клонишь! Мне так же, как и тебе небезынтересны работы Дирка Хелбинга и других ему подобных исследователей. Они во избежание повторяющихся экономических кризисов разорительно действующих на мировую экономику заняты в настоящее время разработкой гармоничной глобальной системы общественных взаимоотношений. ― Игорь, я думаю, ты тоже об этом ученом что-то да слышал? Так вот он утверждает, что человечество в век суперкомпьютеров откажется от централизованного управления. Отдельные ветви власти будут действовать обособленно, ориентируясь на модели, заметьте не статические, а из-за прогресса постоянно изменяемые. Они, эти модели, просчитанные компьютерами, откроют нам на жизнь глаза. Мы не будем себя чувствовать кутятами, незнающими, куда приложить силы, чем заняться. А значит, обществу не будет грозить дисбаланс, ― я сглотнул слюну и продолжил: ― Но это в будущем. Сейчас налицо очередной кризис, ждать осталось недолго, он придет с холодами, например, на Украине, да и не только… не зря США толкает мир к войне. Эта страна боится Черной революции и последующего распада на отдельные штаты. Не зря. Кризис, нет, не региональный ― всемирный может разразиться в любой момент. Необходимо что-то делать, действовать. Вы, друзья, согласитесь со мной, что достаточно нам …

―Да, Семен, мы согласимся, ― влез Игорь Луканенко, ― достаточно небольшого усилия… ― и, мир расцветет. Только для этого общество следует разделить на касты, наподобие того, как это было в Индии, в зависимости от приложения функций. Образно говоря: откладывать яйца и заниматься потомством мы всяких там гейев, лесбиянок и других извращенцев не допустим.

―Это точно, ― заявил Пельмин. ―Хотя и они найдут свою нишу. Зазря их кормить никто не будет. Друзья взгляните на жизнь другими глазами. Не зря же Дирк Хелбинг пристально наблюдает за сообществом насекомых? Я думаю, что однополые браки станут уделом отдельных каст. Они приобретут естественность, и будут практиковаться лишь для поддержания здоровья. Это будет своего рода гимнастика для правильной работы внутренних органов и нервного расслабления плоти. Отношения людей на основе удовлетворения физиологических потребностей плоти, не ведущие к размножению по количеству браков, выйдут на первое место. Эти люди составят касту работяг, воинов, деятелей искусства и, конечно же, политиков. Благодаря им в глобальном мире будут крутиться шестеренки ― работать система. Пока что извращенцы вмешиваются в нашу жизнь и хотят довлеть над нами, устраивая всевозможные парады, меняют под себя все и всех. Это недолго продлится: люди натешатся и остановятся, создав «юридические рогатки» для невмешательства в жизнь каст наделенных репродуктивной функцией, ― мой товарищ передохнул и продолжил: ― Не для кого ни секрет, что забота о преумножении народонаселения — прерогатива нормальных мужчин и женщин, способных к зачатию. Для этого…, ― Андрей на миг задумался, а затем неожиданно вдруг рассмеялся: ― Друзья, не жрите геномодифицированную продукцию. Не зря народы отдельных стран, где полки магазинов забиты ею, теряют ориентиры, то есть становятся бесполыми. Вот! ― Затем, Пельмин, приняв насколько возможно серьезный вид, продолжил: ― Я думаю, что место в глобальном мире должны занять такие страны как Китай или же, например, Россия. Нам нужно лишь только не поддаться на провокации гейев, лесбиянок и других извращенцев, отстоять свои ценности. Народы Европы уже не котируются. Их роль, возможно, предрешена. «Закат Европы» согласно словам Освальда Шпенглера начался. Шутки с Богом здесь неуместны. Троцкизм вот будущее человечества. Идеи этого политика о казарменном коммунизме после развала СССР снова начинают интересовать людей и распространяться по миру, когда-нибудь они найдут свое воплощение в нашей жизни.

―Ты, ты, хочешь сказать, что процесс глобален, и он уже пошел, и мне не следует волноваться за будущее человечества, а значит и за судьбу мальчика, например, какого-то  Алешеньки Коколева? Довериться тому, что будет, так? ― спросил я и уперся взглядом в товарища.

―Ну, нет, Семен, все это Андрей говорил на далекую перспективу, так ведь, Андрей? ― Игорь посмотрел на Пельмина. Тот, что-то промямлил в ответ и замолчал. Он обдумывал сказанное.

―Что я еще хочу вам сообщить? ― продолжил свою речь Луканенко. ― Мне, Семен, понятны твои опасения. Эти неправильно ориентированные люди ― извращенцы лишь на настоящий момент времени, в будущем отношение к ним поменяется, но это когда еще произойдет, а сейчас их следует бояться. Тут я с тобой согласен. Они, что тот снежный ком, несущийся на человечество. Однажды мы в истории человечества уже совершили ошибку одну, затем другую, третью… ― это не мои слова ― богослова Осипова. Хотя я бы не сказал, что ошибку, наши шаги, заведомо разрешены Богом, раньше он за подобные дела карал, например, Содом и Гоморра погибли по его воле, но вот решил: будь, что будет, ― и теперь часть народа грешит напропалую, другая возмущается, ― получаем что заслужили. Изменить, что-либо вряд ли возможно. Однако то, что ты не равнодушен и готов бороться за своего подопечного Алешеньку меня радует. Так и нужно. Главное не отчаиваться.

Мой товарищ был сто раз прав. Хотя меня и распирало наговорить не ему, Андрею Пельмину всяких гадостей. Однако я сдержался. Словами проблему не решишь. Что будет, то будет.

―Ха-ха-ха, ― рассмеялся неожиданно Пельмин прямо нам в лицо. Я и Луканенко с недоумением посмотрели на товарища: сдурел что ли?

―Да, я тут вспомнил один анекдот, ― объяснил Андрей: ― Хотите, не поленюсь, расскажу, ― и, не дожидаясь нашего согласия, принялся излагать: ― Один мужик при встрече со своим знакомым сказал ему: «Вот, хочу жениться». Знакомый ответил: «Ну и женись. Девушку подыскал?». Да ты что с ума сошел. Какую девушку? От нее могут быть дети, а я, ох, как их не люблю! Я из общества этих, как там ― Пельмин на миг задумался, затем невнятно промямлил: ― чай-чай-лд-фри. ― Да! Да! Чайлдфри! ― четко выпалил рассказчик и замолк.

―Да слышал я твой анекдот. Тоже могу что-то подобное рассказать, ― торопливо влез Игорь Луканенко. ― Дело было во Франции. Как вы знаете, у них уже нет формально отцов и матерей. Однажды возвратился с работы родитель номер один в надежде отменно поужинать и застал упавшего духом родителя номер два, сидящим на столе в позе лотоса. «А где же накрытый стол? Ты что ничего не приготовил?» ― спросил он. «Я, я, ― сказал тот дрожащим голосом, ― кажется «залетел». Не пойму, как? Однако вот тест. Посмотри, дорогой?».

―Ладно вам, ― сказал я. ― Довольно точить лясы. Мне тоже не терпелось сообщить об одной парочке гейев. Тот, что был мужчиной, обратился к врачу, жалуясь на то, что его партнер не беременеет, как он не старается, и медик предложил им поменяться ролями. ―Но я смолчал, хотя меня и распирало, будто кто-то тянул за язык. Выдержал и так бодро, почти, что официально сообщил:

― Я знаю: наши усилия невелики. Да вы, друзья, наверное, и без меня это понимаете. У нас одна надежда лишь только на Николая Васильевича Гоголя, Гоголя, Гоголя…, ― мой голос стал терять свою громкость, будто кто-то крутил ручку регулятора данной опции, в голове сознание стало гаснуть. И вот я отключился, но ненадолго: через мгновенье пришел в себя и снова предстал перед товарищами, и мы снова, горячо говорили и они мне торопливо отвечали:

―Да, да, ты прав! Надежды у нас лишь на одного Мэтра, ― кричал Луканенко. Пельмин тут же его дополнял: ― Мы, Семен в этом вопросе слабы, пока еще слабы и нам нечего ерепениться, нечего. Веди меня к Мэтру, веди….  Ты знаешь, я непременно хочу с ним встретиться, пусть и не с глазу на глаз, но хочу. Я найду, о чем с ним поговорить, у меня не заржавеет.

В черноте пространства у меня мелькнула мысль: интересно, зачем приходил Луканенко? Я задумался и до того момента как отключиться, осознал, товарищ хотел просто похвастаться перед нами своими новыми наработками: он несколько изменил свои миры, добавил новые, например, появился Тартар, ― он своей темнотой был очень похож на Пельминский, ― а еще поменял их месторасположение, наверняка проконсультировавшись с Василием Голвачовым. В соответствии со временем Луконенко одни миры загнал вглубь, а другие переместил на поверхность. Интересно, в связи с событиями на Украине закрыл товарищ проход на второй уровень в Харькове? И возможно ли через этот город спустить ярых бандеровцев в преисподнюю или же для поддержания русских людей в Донбассе тайком от американцев забросить десант? Тогда можно было бы со смешком ехидно сказать президенту США тому, который из Барака ― Обаме ― Оба-на! Вот бы покусал он себе локоток. Или же от негодования в злобе воскликнул: Вау-гав-гав-рры.

 

Момент отъезда известного мне господинчика я заметил. Эта моя проницательность была связана с тем, что однажды, зацепившись за того или иного человека, я мог без особого труда входить с ним в контакт, или же просто наблюдать за ним со стороны. Правда, толку, оттого, что я проследил за его отъездом, никакого не было, так как Павел Иванович Чичиков не раз уезжал из столицы и снова появлялся в ней. Он улаживал свои какие-то дела, а еще мотался за подарками для дочки Губернаторши. Уж что он для своей любимицы не покупал, чтобы угодить; любой каприз выполнялся по высшему разряду. А вот о женщине довольно привлекательной наружности мне судить было трудно. Она исчезла из Москвы незаметно, я ее просто, упустил, знаете, слегка отвлекся.

Однако эта женщина не пропала, не затерялась бесследно, и что следует сказать, неслучайно вдруг появилась в Буговке, возвысившись до должности Главнокомандующего. Эту должность для себя она выбрала сама. Ей бы конечно не заморачиваться, а с дороги как следует передохнуть, но нет, не желала она проводить дни в праздности, ― тут же принялась «копать» под Павла Ивановича Чичикова и конечно в делах своих преуспела.

План «военных действий» женщины довольно привлекательной наружности был грандиозным, любой из полководцев самостийной Украины позавидовал бы ее уму. Она легко заткнула бы за пояс многих топчущихся на месте упырей Киева во власти, даже самого президента.

Для осуществления своих целей эта женщина назначила лучших «командиров» из своего окружения; выбирала независимо от пола, здесь были не только женщины, но и мужчины. Правда, эта особа была достаточно хитра и из соображений внезапности нападения не собиралась всех их вводить в курс дела ― информировать, полагая, что некоторые и так будут действовать благодаря умелым наставлениям, не понимая своей роли исполнять все в точности с ее волей. Она знала таких людей. Их только зацепи, и дело сделано: шашки наголо, автоматы в руки, нужно заберутся и в танки, и в самолеты, и бросятся вперед с криками, известными каждому русскому человеку: Ура-А-А ― на врага.  Один Февраль чего стоил. Хотя почему один? Он был не один. А мой бывший одноклассник Стопарик. Он с зарытыми глазами только помани его стаканом самогона пойдет куда угодно. Алла рассчитывала даже на интеллигента Галстука. Может и зря, не знаю.

Татьяна Лякова была назначена ею на высокую должность: заместителем, правда, заочно, а еще этой женщине отводилась роль ― заниматься сбором разведданных. Без ее участия ничто не должно было проходить, оно и понятно ― дом Павла Ивановича Чичикова находился напротив, заглядывать Татьяне через забор было сподручно и в тоже же время не впервой, умела она это делать. А раз так, то почему бы ее и не использовать на этом поприще.

Назначение Татьяны Ляковой на должность состоялось без ее ведома, когда женщина довольно привлекательной наружности еще тряслась в поезде, ― добираясь из столицы домой. Произошло это сразу же после отбытия дочки Губернаторши из Щурово, то есть незадолго до Нового года. Что еще сказать? Женщине, едва она оказалась на родине, не терпелось ввести Татьяну Лякову в курс дела, однако не тут-то было. Женщина, просто привлекательной наружности, вывезенная Павлом Ивановичем в Москву, как не рвалась побывать до праздника дома, ― они бы встретились, ― не смогла и была вынуждена надолго остаться у дочери. Это обстоятельство несколько озадачило Аллу, но не поколебало ее решимости: она тут же принялась за разработку новой версии плана. Для начала, чтобы задумка была эффектной, пожелала взглянуть на Павла Ивановича Чичикова, что придало бы женщине довольно привлекательной наружности сил и решимости. Злость, на этого господинчика, вспыхнув в сердце Аллы, тоже бы пригодилась. Однако, выйти ей из дома не пришлось, она, не добравшись до порога, получила сведения от человека из свиты известного нам господинчика, так называемого мужа ― Селифана.

―Да куда ты торопишься? Барина то дома уже давно нет. Он укатил вместе с губернаторской дочкой, оформлять загранпаспорта ― желают, видите ли, провести рождественские каникулы на островах у моря в местах непомерно насыщенных жарким солнцем. Оно и понятно: нафига им сдались наши русские морозы да слепящие глаза ― снега.

Эта информация вначале разочаровала женщину довольно привлекательной наружности, однако затем, стойко выдержав удар судьбы, она вспыхнула, будто кто-то подлил масло в огонь, и, не дрогнув, сжав губы, пролепетала:

―Ну, держись Павел Иванович. Уж я не прощу тебе предательство, отомщу за себя и за поруганную дочь. Моя бедная девочка из-за тебя пострадала. Я понимаю, ты рассчитывал и уповал на Бога, но не получилось. Жизнь распорядилась по-своему: парень ― муженек моей девочки умер и она, находясь здесь рядом со мной в Буговке, ― мысленно пребывает там, в Москве, оплакивает его и не может с ним расстаться. Этого ведь могло и не быть, ты знаешь. Могло и не быть…― Ох, как хочется человеку переложить вину на кого-нибудь другого, тем более женщине, имеющей внешность, затрагивающую мужчин.

Алла зря грешила лишь только на одного Чичикова. Она и сама была виновата не меньше этого господинчика. Однако поздно к ней пришло раскаянье за ничего не деланье. Могла бы противостоять и не отдать свою четырнадцатилетнюю дочь на поругание, но нет, застав момент обхаживания ловеласом не старым, но и не то, чтобы молодым не воспрепятствовала горячему напору Павла Ивановича. Произошло то, что произошло и раз, и два, и три. Чичиков, соблазнив малолетку, не забывал при этом и о ее матери. А что мать? Она, принимая ласки, думала, что хозяин мужа хоть куда; на судьбу не жаловалась, рассчитывала через год-два Павел Иванович из них двоих выберет дочку и увезет ее на машине представительского класса из нищей Буговки прямо в Москву. Ох, и заживут они там, в довольстве, а после, как и положено, оформят свой брак в Загсе. Для него это не проблема. Но задумка женщины довольно привлекательной наружности не удалась: неожиданно, будто случайно на глаза девушке подвернулся москвич, его подсунул никто иной, ― Павел Иванович; подпортила планы жене Селифана и приехавшая в Щурово дочка Губернаторши. Вот если бы не она, положение как-то можно было исправить. Не вовремя приехала эта девица в Щурово, ох как не вовремя. Черт, что ли ее заразу принес?  ― возмущалась женщина довольно привлекательной наружности, бесцельно болтаясь по выбеленному снегом двору.

Зря Алла кусала локти и чертыхалась. Делать этого не следовало, она понимала и, оказавшись без поддержки подруги по несчастью Татьяны Ляковой, решила сама первой нанести удар по «благодетелю», для чего без какой-либо подготовки наобум отправилась в Климовку прямо к прокурору, чтобы заявить на Павла Ивановича Чичикова. Чем она была умнее сына Насти-Лапуды? То-то. Ничем. Ей бы вначале навести справки, послушать людей, что они говорят о дружбе прокурора и хозяина мужа Селифана, так и ехать бы никуда не пришлось.

Женщина ничего не знала, и знать не хотела о разговорах, ничего не знала она и о местонахождении прокуратуры, поехала в Климовку по желанию души и едва добравшись, отправилась к большому трехэтажному зданию, непонятной архитектуры из силикатного кирпича, крытого шифером. Оно находилось в центре городка, и было известно в народе как «белый дом», правда, Барак Обама в нем не заседал, но какие-никакие власти присутствовали. Алла не ошиблась. В чутье ей не откажешь. Лишь только она поднялась по ступеням и, потянув ручку двери на себя, попала вовнутрь помещения, к ней подошел охранник.

―Мне бы в прокуратуру? ― четко сказала Алла, и пожилой мужчина тут же принялся ей объяснять, как найти это заведение. Женщина, кивнув головой охраннику, отправилась в сторону лестницы. Он хотел, вслед было крикнуть: «Нет прокурора!», но, сообразив, что женщина довольно привлекательной наружности ничего про него не спрашивала, сразу же успокоился.

На свое счастье прокурора, Алла на месте не застала. Он находился в законном отпуске: ― нет, не заграницей, всего лишь в «Сочях», где у него для отдыха был приобретен отличный дом. Замещал этого солидного мужчину помощник, молодой энергичный сынок «нового русского», часто с завистью смотревший на место своего босса. То, что пришла на прием к прокурору, неопытная в делах юриспруденции деревенская смазливая женщина его порадовало. Мелькнула обычная мужская мысль: вот бы…, но помощник прокурора тут же ее отогнал, женщина была намного старше его, и заглядываться на нее не следовало. Однако ее красота вынудила чиновника не отослать женщину сразу же за двери со словами: «Я, я, видите ли, лишь только помощник прокурора! Приходите позже!», как обычно он в таких случаях поступал, а выспросить о причине прихода. Рассказ женщины помощника прокурора привел в восторг. Он не удержавшись подхватился с кресла и раз несколько оббежал вокруг стола. «Да-а-а, ― эта она, кстати, появилась в кабинете, сам Бог велит мне воспользоваться случаем: как никак Павел Иванович Чичиков добрый товарищ прокурора, я, занявшись им, могу воздействовать и на своего начальника. Тот, наверняка убоявшись публичного позора, будет вынужден по-тихому уйти с поста. За пост следует повоевать, особенно за кресло. Еще бы. Оно было выполнено из хорошего мореного дуба, ― его прокурор достал по случаю у одного хапуги после того как тот однажды, пригласив чиновника на торжество, нечаянно похвалился, сообщив, что на нем в свою бытность восседал Малюта, хотя, когда было восседать кровавых дел мастеру. Он засиживаться не любил. Что еще известно об этом кресле? Ягода им пользовался, Вышинский, одно время даже Берия, а в царствование Ецина оно присутствовало на заседании кучки предателей в Беловежской пуще ― это еще до развала Союза. Неизвестно, каким образом это кресло оказалось в провинциальном городке у частного лица, но оказалось, и подвигло прокурора на подвиг ― овладеть им. Ну, что той женщиной ― недоступной раскрасавицей. Для чего он принялся запугивать дельца: «Или я на нем сижу у себя в кабинете или же ты будешь сидеть в тюрьме. Я найду для тебя статью, подберу срок, мало не покажется» ― сказал прокурор. Пройдоха не сразу отказался от своего приобретения, тянул до последнего и согласился на мировую лишь тогда, когда был объявлен день суда. Теперь, вот за это кресло и разразилась невидимая битва двух людей. Одного ― влиятельного, того, который давно уже ничего не делал, брал, опираясь на приобретенный в прошлом авторитет и другого, ― неизвестного, молодого человека с амбициями ― он для того чтобы оказаться рядом с прокурором заплатил немало денег своего дяди ― этого самого дельца, а вот теперь подсиживал прокурора с особой утонченной подлостью. Она, подлость многих алчных людей вывела на большую дорогу, или как сейчас говорят ― «в люди» и должна была вывести и этого молодого человека. Сомнений здесь быть не могло.

Женщина довольно привлекательной наружности из кабинета ушла довольная: ее принял помощник прокурора по высшему разряду, главное внимательно выслушал и подсказал, что делать.

―Ах, жалко, что Татьяна Лякова все еще гостит в Москве, у дочери и неизвестно, когда она вновь окажется в стенах дома, ― шептала Алла, торопясь на автобусную остановку.

Правда, это было лишь минутное замешательство, скоро женщина довольно привлекательной наружности сказала себе: «Ну и ладно, ждать не буду, поговорю с Татьяной Ляковой после, ― зато у меня «под боком» ― в ста метрах живет Мария Ивановна Коваль».

Мария Ивановна Коваль работала не только в больнице, но и до того, как сбыть корову занималась продажей молока. У женщины осталось много хороших добрых знакомых ― клиентов, не так давно она с ними рассталась, что если я заберу их себе? А-а-а! Хозяйство у меня ― несколько дойных коров. Зачем добру прокисать? Для свиней и одного подойника достаточно, даже не полного. Ноги у меня от походов в Щурово не отвалятся: буду ходить по дворам разносить молоко, творог, сметану и собирать нужную информацию, а затем приобщать ее к делу. Павел Иванович Чичиков должен будет сесть, просто обязан. Ох, как он будет сидеть…, ― размечталась Алла и опоздала на щуровский автобус. Но переживать не стала. Ее тут же подхватил мой двоюродный брат Александр, ― он на то время оказался в Климовке, ― и доставил Аллу прямо к калитке дома. Женщина довольно привлекательной наружности, вылезая из автомобиля, томно заглянула Александру в глаза, и брат весь затрясся от вспыхнувших где-то глубоко в организме, может сердце, а может где-то и пониже, ― желаниях, и отчего-то не взял с нее денег, удовлетворился лишь словами красавицы: «спасибо тебе, я знала ты добрый человек, добрый».

В тот же день Мария Ивановна Коваль увидела у себя на пороге Аллу, после небольшого разговора о трудностях жизни она вняла ее просьбе и даже согласилась поводить женщину по дворам.

На пути их следования первым оказался дом моей родительницы, хотя он стоял и не на краю села. Мать в одном из телефонных разговоров ― это было уже после моего отъезда, ― сообщила мне:

―Я нашла человека, который будет меня снабжать молоком. Это Алла. Она хорошая хозяйка и молоко у нее жирное, ну что у той козы.

― Что это еще за Алла? ― спросил я. ― И сколько их живет еще в Щурово?

―Да ты ее знаешь, она жена Селифана, того мужика, который учинил нам на огороде потраву. Мне эту женщину рекомендовала наша бывшая молочница из Буговки. Она не так давно вышла замуж за Хорошенького, твоего бывшего одноклассника и с «бизнесом» завязала: хозяйство все продала.

Одним словом, «кашу» Алла ― жена Селифана заварила еще до приезда Татьяны Ляковой, а уж когда та приехала, то тут такое началось ― это все равно, что из снега бабу лепить. Дело они сварганили, любо-дорого было посмотреть на лица жителей Щурово, пышущих, что те раскочегаренные печи ― эмоциями. Иван Павлович Чичиков был у них у всех на устах.

То, что Лякова не отказала в помощи особе довольно привлекательной наружности, многим из соседей Павла Ивановича было понятно. Однако только не Бройлеру со Слюнявой, и не Стопарику, не Февралю, даже интеллигентный Галстук вначале подумать о том не смел. Дался им этот союз женщин, главное для пьяниц, чтобы из кармана торчала бутылка с сивухой и все.

Татьяна, едва Алла заикнулась о мщении Чичикову, тут же включилась в работу. Да и другая Алла ― жена моего двоюродного брата Александра руку свою тоже приложила, ― справно по первому требованию она снабжала Лякову самогонкой, тем самым, подрывая «бизнес» Павла Ивановича.

Гнала женщина самогон в бане. Для того чтобы «народ» в Щурово не знал о ее запрещенных законом делах, она не раз моталась за дрожжами в Климовку. Покупала Алла их на рынке и ни какие-то там сухие, а спиртовые в полукилограммовых пачках, и втайне от мужа, хотя он же ее и возил. Александр не следил за покупками женщины, а то давно бы пресек эту ее деятельность.

Не засохли мужики из свиты Павла Ивановича Чичикова в рождественские каникулы, так как калитка у соседки напротив не закрывалась. Это обязывало мужиков говорить то, что хотелось слышать обиженным женщинам.

Уж очень хорош был из всей компании пьяниц ― Февраль, видно Алла ― жена Селифана не скупилась и давала деньги этому любителю разглагольствовать на водку. Правда, пил он лишь, для того чтобы развязать себе язык, ― это слова Стопарика моего бывшего одноклассника. Причина насолить Павлу Ивановичу у Февраля была, при воспоминании о нем у мужика горела спина от прошлых побоев кнутом на глазах у солидных людей. Оттого, он проходу не давал всем встречным, останавливал их прямо на федеральной трассе и подолгу рассказывал о Чичикове и плел им такую ерунду, во что поверить было просто нереально. Однако народ относился к его словам по-разному: кто посмеивался и всего лишь, отдельные из сельчан говорили, что дыма без огня не бывает, и были правы.

Да, прошло то время, когда мы новости черпали из газет, журналов, радио, телевиденья, считали себя причастными к высокой политике. Хотя бы по причине того, что ходили на голосование или же в красные дни на демонстрации. Теперь на многое нам наплевать, неважно, что творится в стране, да и во всем мире, ― для нас современных людей земля стала плоской, что тот блин ― оттого, наверное, большее значение имеют события, происходящие рядом, со знакомыми нам людьми. Оно и понятно. Здесь мы можем влиять или же, например, думать, что у нас хватит силы изменить происходящее. Это я понял из слов Алины: однажды она придвинулась ко мне вплотную и, приперев большой грудью к забору, чтобы сделать разговор более таинственным, прошептала на ухо: ― Семен Владимирович, знаете, что сказала Лякова о Чичикове? Нет? Так слушайте: «Ты сволочь обещал моего мужа Григория куда-нибудь спровадить, не сумел и мне не дал засадить его в тюрьму, отговорил, ну хоть бы исправно сполнял свои обязанности, ― не сполняешь, да еще делаешь из меня дуру, так я засажу тебя, пусть в твоем лице хоть один мужик да поплатится». ― Затем баба, со звуком заглотнув новую пайку воздуха, продолжила: ― Мне трудно понять, отчего Лякова так взъелась на мужчин. Мало Павел Иванович ей денег передавал? Забор железный, она, что на свои ― поставила? А гнилые окна на евро поменяла? И все ей заразе не хватает. Я ведь своих сволочей тоже терпеть не могу, но, чтобы так вот? Нет, нет и нет! А кто работать будет?

Однажды, ― это было зимой, я приехал в Щурово покататься на лыжах. Мне было приятно топтать снежную целину в одиночестве вдоль трассы или же за огородами, а не пользоваться готовой лыжней в ближайшем от дома московском парке, насыщенным особенно в выходные дни множеством людей. Видно с возрастом изменились мои желания.

Для физической разрядки я порой добирался и до деревушки с названием Буговка, а затем раскрасневшийся и запыхавшийся возвращался в тепло. Усталость была ничто в сравнении с теми эмоциями, которые я получал от этих прогулок.

По вечерам я занимался с Иваном Сергеевичем своими подопечными. Он очень уж старался и не давал мне отлынивать от работы. Андрей Пельмин недоумевал: с чего бы это мой наставник рвет и мечет. Уж не в отпуск он собрался к своей зазнобе: взял бы да в усадьбу ее пригласил, так нет, привык на стороне дела справлять, ― видите ли, стесняется, а может, боится разговоров даже на втором уровне существования.

В селе у матери я погостил недолго ― недели две-три. Наверное, по этой причине я старался не афишировать и в люди выбирался нечасто. Правда, и этого небольшого времени мне хватило, чтобы почувствовать разгорающийся вокруг Павла Ивановича Чичикова скандал, что тот «пионерский костер». Меня он заинтересовал и я, отправившись однажды за продуктами в центр села, не преминул заехать за новостями к Алле ― жене двоюродного брата Александра, было желание выспросить у нее об этом господинчике. Так уж все серьезно? Может ветер тучи погоняет-погоняет, а дождь и не прольется.

Желание задать Алле несколько вопросов, было вызвано тем, что на выходе из дому мать шепнула мне

―Я думаю, что моя помощница по дому тоже здесь замешана. Ты ее аккуратно так «прижми» и она не удержится, ― похвастается, выложит даже то, чего и не было. Здорова приплести. Но это если рядом не будет Александра. При нем ты даже не затевай разговор: Алла слова сказать не посмеет. Павел Иванович, какой-никакой, но твоему двоюродному брату товарищ.

Однако Алла, лишь только я заикнулся, вся задрожала и что-то такое непонятное промямлила, возможно, ничего не знала или же была напугана. Александр, я так думаю, однажды застал Лякову у себя дома и отбрил ее, а жену просто-напросто выпорол. Он мог. Алла была женщиной бестолковой, только порка ее и останавливала. Мне пришлось как-то раз наблюдать одну из «экзекуций» Александра, когда я, дернув за ручку двери и почувствовав, что она закрыта изнутри, заглянул в окно: Алла лежала на кровати с оголенным задом, и это большое округлое естество колебалось от ударов вожжами, двоюродный брат лупил женщину и приговаривал: «Ну, сколько тебе раз говорить, не делай так, не делай».  Что я тогда отметил для себя: Алла после ударов по ягодицам ходила в приподнятом настроении, будто пряников наелась. Отворотив жену от Ляковой, Александр закрыл для нее канал информации. Алла и рада была почесать со мной язык и не только со мной, но и с другими своими товарками, однако на этот раз ничего не получилось: мне пришлось уйти ни с чем.

Щурово взбаламутилось, что, то болото, в котором мужики начали резать торф или же шустрая ребятня топтать корзинами юрких вьюнов. Кто распространял слухи, понять было невозможно. Что можно сказать, если раньше Алина, несмотря на время года и непогоду в день ездила на велосипеде в центр села раза, два-три, еле крутя педали, то теперь шастала подобно метеориту. Правда, до Челябинского, ― ей было далеко, тем не менее, женщина похудела, сбросила три с половиной килограмма, чем при ее комплекции гордилась перед каждым встречным, не забыла сказать о том и мне. Дабы как-то отреагировать, я поднял вверх большой палец и удовлетворительно гукнул что-то непонятное.

Павел Иванович Чичиков не дремал, кто-то ему сообщил, что опоздай он на день-два и жизнь будет не в жизнь. Не оттого ли он примчался на машине ― красном «Солярисе», даже сменить не удосужился, а не на поезде и тут же призвал свою свиту на поклон. А что свита? ― Петруша смотрел в пол, выискивая сучки, а Селифан дальше двери не двинулся, ― она ― свита тоже погрязла в грехах и также, как и все сельчане Щурово распространяла слухи о своем хозяине.

Неизвестно, как долго бы наводил справки Павел Иванович для того, чтобы понять происходящее, если бы не звонок на сотовый телефон солидного человека ― прокурора. Он не стал долго разглагольствовать, сообщил просто: нужно встретиться, о месте встречи и часе сказал уклончиво ― оно вам известно: мы там стреляли уток, причем вы в тот раз убили три, а я одну ― неудачная была охота. ― Павел Иванович хотел уточнить место, но прокурор остановил его: ―Нет-нет. Вы вспомните. Не торопитесь. Время есть. Однако перед тем как нам встретиться, я бы хотел, чтобы вы «убили змею». Она где-то рядом ползает, у ваших ног.

Что это еще за змея? ― размышлял Павел Иванович и подолгу тер лоб. Однако тер он его не зря: ему, отчего-то пришло на ум и удивило то обстоятельство, что Татьяна Лякова, зная о его приезде из столицы, не пришла на поклон. Раньше она находила причину оказаться у него во дворе, чего только не придумывала, а вот на этот раз фантазии не хватило. Уж, не она ли та змеюка, не о ней ли говорил прокурор, понятно, что иносказательно, он и сам не знает кто эта женщина, но что это женщина, сто процентов. Мужик, бесхитростный, то есть настоящий,― это вам не баба, встретил бы в укромном месте, дал кулаком по морде и на этом бы все закончилось. ДА-А-А, точно это женщина и очень близкая.

Чичиков прошелся по комнате, и строго осмотрев своих «холопов» вдруг остановился:

―Селифан, ну-ка достав мне Февраля, хочу с ним поговорить. Уж он наверняка что-то знает.

Не прошло и пяти минут, как у порога перед Чичиковым стоял Февраль и с невинностью кролика хлопал красными глазками; он, не оправившись от очередного длительного запоя, хорошо понимал, отчего вызван к хозяину «на ковер» и поэтому, отыскав для глаза точку опоры: ― вазу с мертвыми цветами, заговорил довольно льстивыми словами:

―Ну, вы же знаете Павел Иванович, разве мы способны что-либо сделать супротив нашего благодетеля? Нее-е, ни за что! Да мы за вас Павел Иванович в огонь и воду, да мы…. Это наговоры ваших врагов. Точно Павел Иванович, наговоры, ― затих, будто соображая, хотя губы у Февраля продолжали сами собой шевелиться, неожиданно он поправился: ― наших врагов Павел Иванович, наших. Это все она Лякова, стерва, она во всем виновата. Зараза подпаивала мужиков самогоном, не знаю, где брала. Она же не гонит. Нет, не у Алины это точно, знаю я самогон Алины. Между прочим, Павел Иванович самогон тот, что мы пили, отменный, вашу сивуху хоть на хвост собаке вылью, не жалко будет ― паленая, ― сказал мужик, и вдруг поняв смысл сказанного, испугался. Дабы избежать наказания снова принялся болтать: ― Она, Павел Иванович, точно она зачинщица, эта Лякова, а может и не она, но то, что командует мужиками ― точно и как командует. Что я вам еще скажу, вы ее «свалите», а после посмотрите, что, да как! Надо, Павел Иванович обязательно действовать, медлить не следует. Да я за вас в огонь и в воду, вы меня знаете, без меня вы пропадете…. ― Февраль что-то еще нес и нес, но Чичиков его уже не слушал. Ладно, ― подумал он, ― наболтал этот тип много чего лишнего, однако он прав Татьяну Лякову следует проверить, и если она виновна, то я быстро ее остановлю. Февраль продолжал без удержу болтать, но, как только увидел, что рука щуровского господинчика потянулась к поясу, тут же поник: ― Ну, я Павел Иванович, с вашего разрешения пойду, не буду вам мешать, не буду…. ― Чичиков стоял в раздумье, он все понял, не видя огня, откуда идет дым. Он, пока Февраль не удалился за дверь, для острастки, выхватил кнут и с удовольствием перетянул им болтуна по спине раз, другой, с криком: «Все вы сволочи. Нет на вас надежды. Мне в коем случае нужно было уехать по делам и вот нате? Не могу я никакого положиться, тут же торопитесь мне тайком нагадить, предать всего с потрохами», ― и выгнал мужика из дому.

―Ладно, ― сказал он, не для Селифана, хотя он стоял тут же у порога и переминался с ноги на ногу, а больше для себя: ― Ну, не хочет Татьяна идти ко мне и не надо, лишь только стемнеет, я сам к ней пойду. Меня гордыня мучить не будет. Не один раз я валялся у ног судьбы лишь бы достичь желаемого и не замарался. Она ― судьба о том знает, брошусь снова, и пусть будет, что будет.

Этот известный в Щурово господинчик повел себя умно: он, лишь только на село опустился вечер, невидимо пересек улицу, затем, оказавшись во дворе бывшей любовницы, забрался в дом. Чичиков не стал поднимать бучу, скандалить с Ляковой, да и зачем, в том не было никакого резона.

―Ну, здравствуй, как я по тебе соскучился, ты даже не знаешь? ― сказал томным голосом Павел Иванович, ― всякие там дела, понимаешь, не было возможности оторваться.

Знакомый голос, мягкий и льстивый, однажды ее соблазнивший, заставил женщину привлекательной наружности снова расчувствоваться. А еще ласковые руки любовника. Татьяна лишь только они оказались на ее теле, задрожала и разрешила себя увлечь. Господинчик, зажав женщину в своих объятиях, тут же принялся расстегивать пуговицы на легкой ажурной кофточке, затем аккуратно высвободил большие груди, прильнул к ним губами, правая рука его в это время скользнула по широким бедрам, задрала юбку и, оказавшись на тугой попе, стала ее мять. Татьяна окончательно растаяла. Она давно уже не знала мужчин, а такого самца не принять просто не могла, отдалась вся целиком на большой широченной кровати. Из всех вещей прошлого века, находящихся у нее в доме: трехстворчатого шифоньера, комода, стола, трельяжа, в который Татьяна Лякова мельком нет-нет и поглядывала во время соития, наслаждаясь мужчиной, эту кровать она ценила больше всего на свете. Она была из мореного дуба и досталась ей в качестве приданного, на свадьбу. Однако муж не оценил ее широту и удобств: работала без скрипа, заметил кровать один лишь Павел Иванович. Он знал толк в хорошей мебели.

Дело было закончено, иначе это мероприятие назвать нельзя. Усталая женщина и мужчина лежали в постели, и тут до глупой особы неожиданно дошло, что молчание Павла Ивановича не случайно, он пришел с какой-то целью и ждет от нее чего-то большего.

Лякова прикинулась непонятливой овечкой, тогда Чичиков, слегка приподнявшись, вдруг неожиданно подхватил женщину и, оторвав от постели, посадил ее на себя. Она почувствовала его и охнула.

―Что, хорошо? ― спросил он и заставил женщину снова застонать от удовольствия. ― Хорошо змеюке находиться на мне. Зря я тебя пригрел, зря! Ты, вся у меня на глазах, ― дом напротив, ― ты должна была блюсти мой авторитет, а ты блюла его? ― помолчал, затем продолжил: ― Я, тебе хвост прищемлю заразе, думаешь, не знаю, как? Знаю! Ты, отчего много лет не остаешься праздновать Новый год в Щурово, чуть, что тут же уезжаешь в Москву, к дочери, боишься прихода страшных дней. Они воистину страшные, так как без солнца, тянутся и тянутся что те ночи, непростые ― черные ― раздолье для нечистой силы. Первое января ― тебе ни о чем не говорит, а? Убила Григория ― мужа своего, прежде накачав мужика самогоном. Я понимаю, не своими руками, сынок Алешенька помог. Забыла, как я привозил врача, чтобы он в бумагах написал: «умер от инфаркта» ― написал, а то бы давно уже сидела, хочешь, я напомню, мне не трудно поднять твоего «благоверного» из могилы. Для меня Новый год не указ, знай это. Я могу и в любой другой день привезти невинно убиенного на показ, да хоть сейчас, лишь часы пробьют полночь. А что? ― задал вопрос Чичиков и тут же ответил: ― И привезу! Вот кликну Селифана, чтобы запрягал лошадей и тут же доставляю Григория, прямо пред твои очи. Любуйся! Знай, змеюка подколодная, ― и Павел Иванович зыркнув, погрозил пальцем, ― мне, ничего не стоит с тобой разделаться и разделаюсь, а ну-ка выкладывай все, что и как…. Отчего меня предала?

Особа привлекательной наружности ― Татьяна Лякова совершенно голая, ну «как на духу» ползала, причитая в ногах у хозяина, плакала, во всем перед ним винилась, проклиная тот день, когда вдруг связалась с Аллой из Буговки. Павел Иванович, разомлевший, что те щи в печи, в пол-уха выслушал подругу и, решив, а почему бы не простить, простил ее. Затем, женщина снова была допущена к упругому накаченному телу. Он, с охотой посадил Татьяну на себя и что тот жеребец долго-долго катал ее в ночи, а женщина, заходясь в сладостной истоме, смотрела на полную луну в окне и охала от получаемого удовольствия, и стонала от унижения ― болезненных колик где-то глубоко под сердцем.

 

Трудно понять женщин, трудно, особенно получивших полное удовлетворение, также нелегко и лицезреть женщин, находящихся в негодовании, разъяренных. Уж как лютовала особа довольно привлекательной наружности ― Алла из Буговки. У меня нет даже желания попытаться это описать. Предательство Татьяны Ляковой вывело ее из себя. Она день-два была в замешательстве, не знала, что делать. Людям нужно было нести молоко, сметану, творог, а у нее подойник валился из рук. Коровы с полным выменем мычали, требуя от хозяйки внимания и ласки. Им необходимо было высвободиться от молока.

Алла пришла в себя лишь от оплеухи Селифана, тот никогда не поднимавший на нее руку, вдруг, таким образом, выразил супруге свое неудовольствие. Неожиданно прибыв от Чичикова, мужик был зол и, не имея возможности тут же напиться, пожелал отобедать, пустой стол в коей мере вывел его из себя. Такого не случалось, да и не случилось бы, но напряженность, в которой пребывал Павел Иванович, распространялась на всех его людей. Оно и понятно. Уж, когда русский человек в сердцах он на многое способен, не зависимо от состояния, да и положения тоже.  Холоп Селифан и тот неожиданно взбунтовал.

Женщина, довольно привлекательной наружности, опешила от такой наглости Селифана, однако это ее привело в чувства, за что она в какой-то мере была даже ему благодарна.

―Да у меня же предостаточно компрометирующей информации на Павла Ивановича. Я обойдусь и без этой сучки ―Ляковой. На фига она мне сдалась? Сама отправлюсь к помощнику прокурора, ― сказала со злом особа себе под нос. Однако женщина, рванувшись вдруг, остановилась, ― прокурор был товарищем этого известного господинчика и мог расстроить дело, для него это раз плюнуть. Вот бы в районной газетенке, пусть даже не на первой странице, написать о Павле Ивановиче Чичикове все, как есть, тогда прокурор, чтобы не запачкаться отстранился бы, а уж его помощник тут же раздул огонь и какой огонь. Многие бы «сгорели», многие. До Москвы докатилось бы. Известный ведущий телевидения Малахов тут же примчался бы и принялся раскручивать…. Он любить ворошить угли в костре ― болячки в обществе, находит в том особый смысл. Хотя, жизнь лучше оттого не становится: поговорили и забыли. Болтунам известное дело ― наговориться до сухости во рту и ничего более.

Женщина довольно привлекательной наружности тогда и меня разыскивала. Мне о том сообщила мать. «Сеня, возможно, ее интерес был вызван тем, что я однажды, ― черт меня за язык дернул, ― не удержалась и рассказала Алле, что ты пишешь, а затем показала ей твои книги. Она как узнала, что ты писатель тут же глаза у нее вспыхнули. Хорошо, что тебя тогда не было дома: ты уехал кататься на лыжах. Я же ей ответила так, что женщина не поняла моих слов и подумала, будто бы ты отправился в Москву, а не на огород. Разубеждать я ее не стала. Что я скажу: тебе не стоит с нею связываться. Неизвестно, что у нее на уме, да и еще, во всех этих делах, я так думаю, замешан Павел Иванович Чичиков. А с ним шутки плохи. Ты, Сеня, обходи стороной этого господинчика. Нужно, он сам найдет тебя».

Мать была права. Однако, у меня было огромно желание узнать, чего от меня хотела женщина довольно привлекательной наружности. Я с трудом удержал себя, не бросился за нею следом. «Семен Владимирович, тебе не следует торопить события, ― тут же сказал я себе, снял шапку, затем принялся снимать куртку, лыжные ботинки. ― То, что должно быть ― будет, несмотря ни на что».

Жизнь изменилась. Это я понял после развала страны ― Советского Союза. Развал ознаменовался техногенной аварией на Чернобыльской атомной станции, что на Украине, землетрясением в Армении, событиями в Грузии, в Чечне, в Прибалтике и другими катастрофами. Войны, развязанные в Приднестровье, в Южной Осетии и в Абхазии ― они тоже были не случайны. Да и разбушевавшиеся майданы Киева и других украинских городов, что-то да значат. К имеющимся стихиям: огню, воде, земле и воздуху добавилась еще одна грозная стихия, ― стихия людей, более семи миллиардов индивидуумов ― цифра значительная. Современные люди способны на многое. Они, хотя и не в состоянии управлять стихиями, но дестабилизировать жизнь планеты, выплескивая свою ярость черной волной в атмосферу взаимоотношений, пожалуйста, и чем нас больше на квадратный километр, тем значительнее последствия ― разрушения. Жизнь сейчас такова, что люди могут бояться сами себя. Человек стал не предсказуем в своем бытии.

 

 

10

Хороша зимняя украинская ночь. Приятно, особенно в полнолуние, перед сном прогуляться на свежем воздухе, прежде чем завалиться в постель. А еще мне трудно было удержаться и не нарушить границу, как ни как она находилась рядом, правда, эти мои походы происходили на втором уровне существования; отправляясь, я, что того оленя с огромными рогами посылал черта в задницы политическим авантюристам голодранцам Губачеву, Ецину, Кравчику и Шушевичу ― компании предателей развалившей Союз. При этом для успокоения души я с удовольствием повторял известную русскую пословицу: «Курица не птица ― Украина не заграница». Я не понимал, как могли люди окраины России вдруг отделиться, ну ладно пусть территориально, а то еще и духовно. Русский и украинец это один народ, хотя и с различным менталитетом. Ментальные отличия вызваны условиями жизни: одних в центральных областях, других в приграничье и всего лишь. Эти отличия даже закреплены в анекдотах. Очень характерен в данном случае анекдот про яблоки. Украинец, если урожай яблок будет большим часть, сколько это возможно съест, другую продаст, не удастся продать,  просто понадкусивает не доставайся они никому. Житель центральных областей тот излишки просто отдаст: ешь, кто хочет. Отделившись, от России Украина с ее менталитетом не жизнеспособна. Моя же страна пройдет время и на новых границах сформирует необходимый приграничным районам менталитет, и уже когда-то щедрый русский в новых условиях ни чем не будет отличаться от украинца, и о нем можно будет сказать: «Ну, ты и хохол». Однако что станется с Украиной ― Малороссией? Может зря Еврей плакал, когда украинец родился? Зря! Выражение это правдиво лишь только в условиях существования Украины в пределах России. Наши российские евреи не очень-то хотят жить в Израиле, их тянет в Россию. Будто намазано здесь.  Хохлы тоже в пределах своей страны поглупеют, и уже ничем не будут выделяться от других людей.

Летом я собирался на своей ласточке съездить на родину Николая Васильевича Гоголя. Думал можно еще ездить и по обычным паспортам, но уже ошибался, так как не верил, что события на майдане в столице русских городов Киеве за считанные месяцы смели легитимного президента Яковича и привели к власти проамериканский режим националистов, радеющих якобы за народ. В последствии окажется за свой карман, рассчитывая в который раз поделить богатства Украины, а еще и прихватить при распределении денег от дяди Сэма, даваемых с учетом последующей разработки залежей сланцевых руд в Новороссии. Украина, очень уж долго жила вне России, более двадцати лет. Это обстоятельство очень сильно изменило сознание народа. Хорошо, что не у всех отбило память, попадаются и нормальные люди. Они еще помнят нашу общую историю. Забираясь в недра второго уровня существования, я довольствовался картинами, полюбившимися Мэтру, и как мог, получал свой эндорфин счастья. Для меня не представляло труда совместить их с реально существующими, российскими.  Например, вовремя дневных походов на лыжах. Разницы никакой. Земля одна. Не оттого ли я надевал лыжи с радостным возбуждением утром, а другой раз ― вечером. Вначале я пытался протоптать лыжню вдоль трассы, но однажды мне на глаза попался мой бывший одноклассник Стопарик и я, опасаясь огласки, попросил его никому не говорить о своем приезде, после чего отправился на огороды, там, вдали от глаз пьяниц было поспокойнее отдаваться занятиям спорту.

Зима, не лето. Лишь оно мне и любо. Я летний человек. Однако климат везде поменялся, до неузнаваемости; что меня радовало в теперешней зиме ― это ее мягкость. Снег хотя и хрустел под лыжами, но совершенно ни так, как при морозе. А еще не щипало уши, да и щеки не трогал холод, как это бывало раньше, например, в далеком детстве. С чего бы ему трогать: пять-десять градусов ниже нуля ― это вам не тридцать пять или даже сорок.

Мои путешествия через границу начинались после посещения места, где однажды во время разбушевавшегося урагана упал огромный-преогромный дуб своим возрастом, переваливший за тысячу лет. Он стоял на возвышенном берегу реки, недалеко от Щурово. Я его однажды обнаружил, отправившись с дочкой на рыбалку. На этом бы месте Перуна поставить церковь, проводить обряды. Что еще? Оно ― это место памятно мне: возле него я встретился с Иваном Сергеевичем Тургеневым, прежде чем мы начали интенсивно работать с четой Гадаев, подключив по настоянию Николая Васильевича к их терапии собаку Миловидку.

Что важно: я, отправляясь на Украину, прежде делал остановку у этого самого дуба исполина, садился на его комель и подолгу размышлял, а уж затем до судорог в ногах ходил по дорогам известным Мэтру, мне хотелось лучше понять, отчего этот признанный мастер слова не был замечен новой Украиной. Тарас Шевченко, Иван Франко и другие, ―я хотел написать: ― многие, но кто эти многие, вот вопрос, ― Грушевский, неизвестный крючкотвор ― основатель украинского языка. Он один и никто более. Я долго и заразительно смеялся, когда однажды узнал, что умы украинской самостийности взялись за перевод научно-технического словаря с русского на украинский язык. Уж очень им хотелось, чтобы терминология, используемая специалистами в общении, хотя бы чем-то отличалась от москальской: ― была своей. Только зачем? Украинский язык это всего лишь диалект. А их диалектов множество. Зачем его обособлять и делать из диалекта язык. Великий Николай Васильевич Гоголь это понимал, иначе бы сам занялся языком и развил его. Язык господа не делается в один присест, должны пройти десятки лет, столетия, а то и больше.

Небольшие мои задержки во времени у дуба-исполина были замечены Николаем Васильевичем Гоголем, иначе бы он не позвал меня. Я давно жаждал встречи с Мэтром. Мой товарищ Андрей Пельмин также, он не раз подталкивал меня и нагло напрашивался в сопровождающие. Я ему кивал на Тургенева или же на Достоевского, ему мог пригодиться и Толстой, но они, по словам моего товарища, были опрошены им «со всех сторон» и узнать, что-либо новое ему не представлялось возможным.

―Семен, Иван Сергеевич Тургенев ― это второй уровень и Федор Михайлович Достоевский и ― все другие, кого ты мне предлагаешь, а я хочу владеть информацией о третьем, мне необходим Николай Васильевич Гоголь. Ты при встрече с ним лишь только щелкни мне пальцами, я пойму, тут же ввяжусь следом за тобой. Мое появление для Мэтра будет как бы случайным. Искал тебя и неожиданно нашел. ― Но я не мог вот так запросто взять товарища с собой. Обман он и есть обман, независимо от того в какие обрамлен поступки и слова. Мне необходимо было заручиться согласием писателя. Мэтр при вызове понял, чем он меня сдерживает, не дает сразу, вдруг забраться в бричку Павла Ивановича Чичикова и заявил: ― Семен Владимирович, да не переживайте вы так. Ну, щелкните этому Пельмину пальцами, а если хотите, то пригласите еще Голвачова, да и Луканенко не забудьте. ― Я заулыбался и тут же отправил весточку друзьям писателям. Они сразу же отреагировали.

Тройка сделала большой полукруг, подхватив одного за другим моих товарищей, а уж затем заехала и за мной. Находясь на пути следования в усадьбу Гоголя, даже на втором уровне существования, нам пришлось почувствовать гарь и увидеть зарницы полыхавшего Майдана. Тени исполнителей этого кровавого спектакля вырисовывались до узнаваемости. Туркович, Цукунюк, Кучко и другие, «не слезающие с экранов телевизоров» Украины, да и России тоже, политики размахивали руками и посылали сотни озлобленных на власть людей на баррикады. А уж те, теряя головы, нападали на милицию и на спецподразделения ― будто они во всем виноваты, больше некому. На летящие булыжники, коктейли Молотова, даже пули из оружия, добытого с разграбленных армейских складов, милиционеры выставляли щиты и грозились резиновыми палками. Это было невообразимо-ужасное зрелище. Жалко. Мы бросили, отрезали от себя Киевскую Русь, ту, которой когда-то гордились и которую считали и считаем своей прародиной. «Америка» и не только она, но и другие европейские государства Евросоюза на глазах у России не постеснялись нагло вмешиваться и давить на Украину, прикрываясь лживыми лозунгами, якобы ― демократии. Их демократия известна ― двойных стандартов. Она привносится в страны слабые не в силах дать отпор. Она разрушительна, так как доставляется на крыльях бомбардировщиков. Я, стиснутый с двух сторон друзьями, находился в отрешении и где-то глубоко внутри у меня звучали проникновенные слова Мэтра: «Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека…. Открыто-пустынно и ровно все в тебе… ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущая по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! Чего же ты хочешь…. ».

 

Через минуту мы прибыли на Полтавщину и хозяин-хохол, радушно поприветствовав нас, обратился:

―Семен Владимирович, и вы господа в самый раз подоспели. Проходите в мои хоромы…. ―  И когда мы оказались в горнице, продолжил: ― Я, Семен Владимирович не забыл о вашем желании отведать галушек Пасюка. Думаю, что и ваши товарищи не откажутся. Собственно, для этого и позвал. Они готовы и стынут. Следом за ними, лишь только ваши миски будут пусты, ожидаются вареники. Вся моя еда приготовлена по старым рецептам, в реальной жизни их не найти, давно утеряны, но перед вами я откроюсь и назову основные ингредиенты….

Мы уселись за широкий стол, убранный белой скатертью, обрамленной по периметру кружевами, ― такие вязала моя мать, ― на колени бросили рушники с национальными узорами. Тут же появился неоткуда невысокого росточка импозантный хохол и принялся нам прислуживать. Он быстро расставил миски, вручил каждому из нас по деревянной ложке, ― они не обжигают губы, ― затем из большого чугунка, возникшего в центре стола, ловко управляясь половником, наделил наши посудины его содержимым, причем никого не обидел: я, сощурив глаз, подсчитал, ни одной лишней ― все как надо ― по-честному.

Эти мои подсчеты тут же были замечены Николаем Васильевичем Гоголем, на что он хитро усмехнулся в усы и тихо сказал:

―А, вы, Семен Владимирович, ну что тот хохол, хотя наверняка считаете себя москалем!

―Не знаю, Николай Васильевич кто я? Не знаю! Этот казус случаен, произошло все машинально. Возможно, оттого, что моя мать Надежда Кондратьевна имеет украинские корни. На Хрещатике в Киеве ее родственники владели огромным магазином. Меня из-за нее в детстве мои же щуровские ребята дразнили то хохлом, а то еще хуже ―Мазепой; есть в истории наших народов такой отрицательный персонаж гетмана-предателя. Сейчас на майдане ни о Мазепе, ни о Хмельницком, триста лет назад выбравшем путь на сближение Украины с Россией, ничего не знают; есть еще одна странность в этой истории: эти майдановцы отчего-то громят памятники Ленину, благодаря которому Украина приобрела возможность стать республикой в большом государстве с правом на отделение. Здесь руку приложил и Сталин своими указами, а Микоян до того разошелся, внедряя измененный русский язык на исконно русских землях, что в тридцатых годах дело чуть не дошло до народного бунта. Что сейчас? «Украина, не Россия»! Чушь, высказанная первым президентом Украины в этой книге, привела страну под знамена Бандеры ― ярого фашиста. Мне он не нравится. Да и не только мне. Не потому ли на Украине многие люди хотят быть русскими, а уж я отказываться, им быть не могу, хотя, поди, разберись, в голове все перепуталось. Мне трудно о себе судить, чего у меня больше, русского или же украинского. Трудно!

―И я, Семен Владимирович, тоже нахожусь в таком же затруднительном положении, хотя меня современные украинцы и не считают за своего человека. Шевченко, видите ли, хохол, а я воспевал Россию, ― значит москаль. ― Я тут же влез и тихим голосом продекламировал известный по школьной программе отрывок: «Чуден Днепр при тихой погоде…», а затем, закончив его, задал Николаю Васильевичу вопрос: ― Разве это не Украина?

―Не понимают меня люди, ― продолжил Николай Васильевич, ― а я ведь, всего-навсего воспевал родину ― огромную страну, в которой однажды жил. Вы приглядитесь ко мне: в чем-то я настоящий хохол, что-то от хохла вы найдете и в моих героях. Я люблю своих героев, даже Хлестакова, незлобивого, заносчивого, хвастуна мальчишку. А уж Павла Ивановича Чичикова, просто обожаю, и подобно нему я также имел в друзьях, за небольшим исключением, лишь самых выгодных для жизни людей не только украинцев, но хватало и русских. Я ими пользовался, как хохол. От них не было отбоя. И в тоже время, я есть до мозга костей человек русский: территорией, которой сейчас владеет моя Украина, я ограничиться не могу, мне очень любы, ― Мэтр поднял руку и сделал несколько характерных кругов над головой, ― неоглядные просторы могучей непобедимой Российской империи…

―Надо же, нашелся из трехсот миллионного народа Басаврюк ― человек с клеймом Диавола и развалил огромную-преогромную страну, ― влез я с речью и посмотрел на Мэтра. Николай Васильевич сидел в задумчивости, опустив голову, он был занят собою. Заглянув в себя, я неожиданно вздрогнул от вдруг возникшей в голове шальной мысли: Америкой правит президент, не то чтобы белый, однако и не то чтобы черный, черный, черный, черный…, ― шептал я. Время остановилось, остановилось навсегда.

―Однако обидно, очень обидно, что земляки от меня просто-напросто отказались, ― встрепенулся Гоголь. ― И все из-за кучки каких-то оголтелых фашиствующих молодчиков из Галиции, сумевших запугать народ страны, отдалившийся душой от России, вначале «на диком западе», ― лучшего слова и не придумаешь, ― а затем через воздействие на вороватых правителей страны, погрязших в перепродаже дешевого российского газа и глядящих в Европу, и на других территориях Украины. Но придет время, народ поднимется и изгонит фашистов галицаев, то есть гадичан, ― мне привиделся Шпонька, добродушный мужчина и его тетушка, ― и водворит их «на земли своя». Я знаю, …. Россия и Украина должны быть вместе. Выбор сделан много столетий назад, да хотя бы известным нам Богданом Хмельницким. Нечего что-то менять, да и зачем это делать?

―Они, Николай Васильевич совершенно позабыли о том, что Россия им сама дала свободу, ― выкрикнул я. ― У нас есть даже праздник, называется ―День независимости, от Украины, Белоруссии и других республик, будь он неладен. Так зачем России после этого посягать на целостность нашего соседа. Да, Крым мы присоединили ― это понятное дело. Он был российским, даже после того, когда Хрущев его подарил Украине. А вот США не может успокоиться: вначале Янки поучаствовали в разрушении нашей огромной страны, найдя предателя в лице президента СССР, да и не только его одного…, затем, вмешиваясь в Украину, хочет нас добить. Не получится. Народ Донецка, Луганска, да и других городов Юго-востока страны не зря восстал и неплохо противостоит фашистским молодчикам.

―Им, этим молодчикам, ― продолжил Мэтр, ― я обязан своим не почетом, им и не кому более… ― и резанул воздух рукой. ― Они взбаламутили страну. Одни загоняя ее в нищету, ― другие, выискивая в ней врагов: москалей, поляков, евреев, татар и людей иных якобы нечистых рас. Смерти на майдане, их рук дело. Ладно, пусть этой «небесной сотней» среди которых предостаточно черных людей ― занимается Федор Михайлович Достоевский. Он пытается разобраться в чуме двадцатого века, ― фашизме ― заразе, однажды пустившей корни на западе. Тьфу ты, отчего это вот уже в течение нескольких веков вся зараза на нас идет с Запада? А я ведь любил этот самый «запад». А теперь мы лишь на восток и можем уповать. Там для нас ― солнце, там доброе и светлое, ― сказал Николай Васильевич и, наклонившись над миской, принялся довольно энергично поглощать вареник за вареником.

―ДА-А, Николай Васильевич, но и мы, русские неторопливы ― «долго запрягаем» в отличие от западных и американских политиков ― не вмешиваемся, а потом кусаем себе локти, нам бы давно уже нужно иметь законы об упрощенной форме присоединения территорий республик, некогда входивших хотя бы в состав Советского Союза. Осетию, Абхазию, Приднестровье мы частично вывели из-под удара дяди Сэма, их мы в будущем можем присоединить, а вот Прибалтику потеряли. Там, Америка расставила свои ракеты и хозяйничает. Причем по-умному, передав Латвию, Литву и Эстонию ― Евросоюзу и тем самым невольно, поставив это сообщество стран под удар России. Что будет с Украиной? Вопрос нелегкий. Нам нужно откреститься от либеральных социалистических законов. То время прошло. Нечего стесняться ― у нас капитализм и нужно «голый интерес» страны ставить превыше всего, и действовать, действовать. Как говорят на востоке: «Собаки лают, ― караван идет», то есть эти самые «бронированные друзья» …, ― ну, вы, понимаете, о чем я говорю, ― обвел взглядом всех присутствующих за столом и продолжил: ―так вот они, урча двигателями, идут для защиты близких нам по духу и менталитету людей, ― закончил я свою речь и склонился над столом.

Мой взгляд тут же, до мельчайших деталей, подобно карандашу в быстрых руках художника, вырисовал лежащие в миске вареники. Я захватил один из них ложкой и отправил в рот, затем другой, третий…. Они были приятны на вкус, хотя и с горчинкой от происходящих событий в Киеве, Львове, Черкассах, Ровно, Сумах, Харькове, Донецке, Луганске, … в Крыму. Это недолжно происходить долго, не зря поднялся народ Крыма. Есть еще время, есть,… ― все поднимутся! Фашисты, не удержатся, ― падут. ― Я в раздумье неторопливо разжевывал вареник, за вареником, не находя времени на разговоры, и лишь один Пельмин, ― тот все успевал. В отличие от меня: я если и задавал вопрос, то был тактичен, ― мягок, подобно нынешней зиме, ― Андрей наоборот ― напорист, несколько грубоват, распаляясь, будто на майдане, он терял над собой контроль и был не в состоянии держать себя в зоне видимости: его изображение дрожало и часто гасло. Через мгновенье мой товарищ снова появлялся перед глазами, что тот Феникс и принимался говорить. Он неожиданно взял на себя задачу отвлечь Мэтра от грустных мыслей:

―Николай Васильевич, я читал ваши книги: мне памятны описания сцен застолий. ― Я был рад тому, что Пельмин сменил тему, ушел от нелицеприятного разговора инициированного своей персоной. ―Один рыбный ряд чего стоит! ― донесся до меня его голос: ― Ломоть осетра, стерляжья уха с налимами и молоками, шипящая между зубов, закусываемая кулебякой с сомовьим плесом. А выпечка? Например, угощение известной помещицы Коробочки? Пресный пирог с яйцом. Блинцы. Я, при чтении книги, не раз вместе с Павлом Ивановичем Чичиковым исходил слюной. Изменилось время, что и говорить: у нас в реальном мире удовольствие от еды связано, прежде всего, с сахаром, хотя продукты с высоким содержанием жиров тоже помогают выработке в организме серотонина, например, сливочное масло и обычная сметана из коровьего молока. Но мы, испортили эти продукты пальмовым маслом плохого качества и прочими добавками, и не только их, а теперь отказываемся кушать. А что кушаем? ― он обвел всех присутствующих взглядом: ― Сахар. Он в каждом блюде, даже в соленых огурцах. Мы его съедаем в день более двухсот граммов. Не дай нам эту норму и начинается обычная «ломка», как от наркотика. ― Андрей еще что-то говорил, но я понимал, что он страдает, конечно, не от сахара ― белого яда, хотя и он присутствует в завуалированной форме на его столе, пусть Пельмин и пьет чай без него, ― а от злых грибов ― ярко-красных, дурманящих мозг, мухоморов. Те, особенно хороши, по словам товарища, в одном из миров Луканенко. Они для Пельмина являются эндорфином счастья. Он их ни на что не променяет, хотя и вареники уплетает, от нас не отстает.

Рядом возле нас крутился хитроватый хохол Пасюк. Он торопливо наполнял наши миски горячими варениками. Я обмакивал вареники то в сметану, то в топленое масло. Масло было отменным. Я такого давно уже не едал: обычное ― крестьянское, с жирностью чуть более шестидесяти процентов, но никак не семьдесят два с половиной растопленное в печи и растекающееся по руке. Сметана, созревшая в глиняных кувшинах и после снятая, с обычной приятной кислинкой, то, что надо ― одно объеденье, хоть причмокивай от удовольствия.

―Молодой человек, ваши слова меня несколько пугают. Неужели так велики произошедшие в жизни изменения. Вот оно бытие двадцать первого века? Что значит: на всех не хватает, и приходится разбавлять и разбавлять. Не разбавить бы нам, людям, душу пакостями, уповая на плюрализм мнений? Да и причем здесь плюрализм, например, в выборе веры? Необходимо понимать, что есть Черт и есть Бог. Чего-то среднего не дано! В данном вопросе, ни о какой толерантности говорить не следует. Однако вы молодой человек не должны так суетиться, успокойтесь. Вы не даете вставить слово другим своим товарищам. Разве вы не осознаете того, что между нами существует граница: я на третьем, а вы на втором уровне, затем, находясь рядом за столом, мы находимся на разных «глубинах», об этом тоже не следует забывать. Довольствуйтесь тем, что вы меня видите, ― сказал Гоголь: ― Однако даже эти обстоятельства, если вы только не будете так сильно нервничать, позволят нам вдоволь наговориться. Тем у нас может быть предостаточно. О-го-го сколько!

Не знаю отчего, но Николай Васильевич вдруг бросил взгляд на меня и, заметив, что я, уставившись в него, усиленно о чем-то размышляю, сказал:

―Я понимаю вас Семен Владимирович. Мысли ваши грандиозны. Вы не только переживаете за нашу бедную Украину, но в тоже время заняты и судьбой внука Натальи Алексеевны Коколевой ― Алешеньки. Мы о нем еще поговорим в другой обстановке, сейчас не время, должны свершиться кое-какие события. Без них затевать что-либо не следует. Я тогда вас сам разыщу. Ий Богу! ― затем Мэтр заметил, что я не только беспокоюсь за мальчика, но и пытаюсь просканировать его, как Адама ― мужчину, чтобы разузнать про Еву, тут же резко поднял голову, рассмеялся. Этот смех внес помехи, и я вылетел из поля, охватывающего его особу.

― А знаете ли вы господа человека, который вас привез ко мне по бездорожью на лихой тройке? Он безмерно занятой индивид, ― Мэтр сделал паузу и тут же продолжил: ― Павла Ивановича Чичикова ― я списал с себя. Мой герой, конечно не творец или же созидатель, но он наделен задатками творческого человека. У вас для характеристики таких людей любят использовать словечко ― креативный. Это о нем. Павлуша попался мне на глаза еще мальчиком, когда его дед Листах служил у меня в конюхах. Этот мальчик вырос и очень уж увлекся женщинами, ― я по сравнению с ним, что тот Шпонька Иван Федорович, позволить себе такого не мог, ― так вот вначале Павел Иванович, почувствовав себя отменным мужчиной на втором уровне, развернулся и принялся куролесить в реальном мире. Наверное, оттого Семен Владимирович, он и попал в известный вам переплет, ― сказал Мэтр, ― да вы, наверное, в курсе: разговоров о нем в Щурово предостаточно. Ленивый человек, лишь только не говорит. Однако за Павла Ивановича, бояться нам не стоит, он из любой воды выберется сухим. Прохвост, каких свет не видел….

―Николай Васильевич, будто и двести лет не прошло. Жизнь, описанная вами в поэме «Мертвые души», да и в других произведениях точь-в-точь соответствует нашей реальной. Отчаяние, в которое вы впадали, занимаясь писательством, посещает и меня, и я готов простирать руки к Богу и молить его навести во взаимоотношениях людей порядок. Да не дело это Бога наводить порядок, а наше. Жизнь идет, стоит ли нам торопиться? То, что отведено…

―Ну, это вам судить, ― сказал Гоголь, повел глазами, и вареник тут же сам подскочил, плюхнулся в сметану, затем ловко отправился в заведомо открытый рот Николая Васильевича.

Я и мои друзья от удивления лишь только покачали головами: надо же, Николай Васильевич, подобно своему герою Пасюку творит чудеса. Дай время, мы и не такое увидим, например, что-нибудь загадочное из «Вия». Славянское языческое чудовище Вий способно заглянуть в душу и очернить ее, главное для человека не посмотреть ему в глаза. Наш народ знает, как ему противостоять. Научен.

Находясь на втором уровне существования, я держу ухо востро. Неужели западные и американские политики попались в его сети? ДА-А-А? Наверняка попались. И никак не выберутся. Что я скажу: хорош прошлый фильм, отснятый по Гоголю Константином Ершовым и Георгием Кропачевым при содействии Александра Птушко; он без каких-либо выкрутасов и пошлостей американской киноиндустрии, норовящей привнести свои, в скобках, ценности в славянскую жизнь и изрядно подпортить произведение нашего великого классика.

Ну, нафик нам сдался их картограф Джонатан Грин. Не место ему англосаксу на просторах Российской империи. Пусть развивает свой сюжет, а не вклинивается в нашу действительность ―жизнь. Не следует нам из-за кассовых сборов заигрывать перед иностранцами. Русь ― это Русь, у нее совершенно другие пейзажи, она отличается от вотчины Дракулы. Да и герои у нас нечета этому Джонатану Грину. Тоже мне нашелся ученый-просветитель, приехал наставлять славян. Мы уж как-нибудь и без него обойдемся.

―И то, правда, ― донесся до нас голос Николая Васильевича. ― И то, правда! Такое наснимают. Хоть глаза закрывай, уши затыкай. ― Я тут же припомнил недавно виденную десяти серийную киноленту Владимира Бортко, снятую по книге Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» и сопровождающую ее музыку, положенную на странные слова: «Фигли-мигли, фигли-мигли» и задумался, ― впал в прострацию. Автор этой книги, наверняка уже где-то на четвертом уровне ― забросил своего Воланда ― долгожителя черта и старательно, шаг за шагом выискивает истинную стежку ― дорогу к Богу.

―Нет-нет, Семен Владимирович. Я знаю Михаила Афанасьевича, он всего лишь на третьем уровне. А вот Александр Сергеевич Пушкин, тот по праву забрался на четвертый, и Жуковский; Михаил Юрьевич Лермонтов, которого я имел возможность однажды пригласить и встретиться на своем дне рождения у Погодина тоже там. Он нам тогда еще читал отрывки из «Мцыри». Что еще приятно сознавать: у меня с ним состоялся откровенный разговор, благодаря которому я повлиял на этого талантливого человека и впоследствии примирил его с вдовой7го нашего кумира Натальей Николаевной Гончаровой. Я убедил Михаила Юрьевича, что не могла такая женщина быть виновной в гибели Александра Сергеевича на дуэли с Дантесом. Она честнейший человек…ну, да ладно, не о том разговор. Мы скоро ждем пополнение. Вы, наверное, догадываетесь, о ком я говорю?

―Об Иване Сергеевиче Тургеневе? ― выкрикнул я, ― о ком еще более! ― и заглянул в глаза Николая Васильевича.

―Да, но это после одной небольшой работы. А вот Данте Алигьери, вы, Семен Владимирович перечитываете его «Божественную комедию», ― благостное дело делаете для понимания Ада, да и Рая, ― так вот он в такие дебри забрался, что и помыслить нереально, с самим Вергилием знается, заговаривает с Энеем ― его героем. Правда, Вергилий в свою бытность имел возможность выражать свои мысли на бумаге, а вот каково было слепому Гомеру? Он все держал в голове. Тогда запись была невозможна, не было алфавита. И что главное ― этот великий старец сумел передать свои творения людям. Ничего не потерялось. Он, возможно, Бог. ― Я в своих мыслях полез вглубь, дальше, но Николай Васильевич остановил меня:

―Семен Владимирович, мне по душе ход ваших размышлений, они не безосновательны, однако не торопите события, будет время, наговоримся, а сейчас налегайте на вареники. Они не то, что ваша искусственная пища, приготовленная с переизбытком сахара.

Я снова склонился над миской и включился в негласное соревнование с друзьями по поглощению вареников, а Николай Васильевич, он тут же исчез из поля моей видимости.

Не знаю, как все случилось, но через какое-то время я хлопал глазами и не понимал: передо мной стоял мой наставник Тургенев, а рядом Достоевский. Федор Михайлович, наверняка, прибыл на майдан за пополнением и неожиданно «заглянул на огонек».

―Пора заканчивать трапезу, пора господа, ― сказал Мэтр и поднялся из-за стола. ― У меня есть кое-какие неотложные дела. ― Я тут же пробежался взглядом и, увидев, как Николай Васильевич ловко застегивает своими длинными пальцами темно-коричневое пальто, понял, он торопиться.

Мгновенно перед глазами предстало лицо Павла Ивановича Чичикова. Он услужливо предложил мне, Пельмину, Голвачеву и Луконенко покинуть дом, нас ждала бричка. Мы, выбравшись на воздух, тут же ею воспользовались. Не знаю, как поместились, но раздался крик возничего:

―О-го-го! ― и тройка, сделав эффектный разворот, стремительно понесла нас по бездорожью в ночь.  Не прошло и пяти минут, я оказался у дома родительницы и был готов на выход, занес ногу, но Павел Иванович неожиданно предостерег меня: «Нет-нет, Семен Владимирович выходите на правую сторону под луну». Я взглянул налево, небо было черным-пречерным. Оттого тут же внял предложению Чичикова. Следом за мной увязался Андрей Пельмин. Мы остались одни. Наши другие товарищи укатили в темноту. Над нами высоко в небе светила полная луна и лишь отдельные тени время от времени размывали ее контур.

То обстоятельство, что наша встреча с Николаем Васильевичем Гоголем состоялась, Пельмина несказанно возвысило в глазах Голвачова и Луканенко. Он был доволен ― в отличие от них, как и я Андрей мог лицезреть Мэтра. Правда, наши друзья обладали возможностью слышать голос Николая Васильевича, и задавать вопросы наравне с нами. Странно, что Игорь, известив своих поклонников о прекращении издания книг на Украине, не посоветовался с Мэтром…. А мог бы! Он, видите ли, обиделся на народ Украины. Обиделся на дураков, задевших его самолюбие на одной писательской конференции, из-за слов доброжелателя в кавычках, толкавшегося между рядов, с ехидным шепотком: «Русских на ножи». Да послал бы этого «доброжелателя», куда подальше на этом и остановился. Так нет же. Ну да ладно, его дело. Не хочет печататься, значит, не хочет…. Не воспользовался своей возможностью задать вопрос отчего-то, и Василий. А у него было, о чем спросить, не спросил. Я, так думаю, что наши товарищи были молчаливы из-за напористости Пельмина или же попросту стеснялись знатного малоросса.

Андрей и мне затыкал рот, даже после того, когда мы покинули дом гостеприимного хозяина и его услужливого героя Пасюка. Мне не терпелось узнать, сумел ли мой товарищ просканировать Мэтра в то время, когда он отвлекся на меня. Заметил ли Андрей присутствие в доме Николая Васильевича женщины ― Евы. Для меня был неважен факт, что Гоголь не состоял в браке, Иван Сергеевич Тургенев также считался мужчиной холостым. Однако женщин в его жизни было предостаточно. Адаму без Евы, ну никак нельзя. Понятное дело, Николай Васильевич долгое время подобно своему тридцати восьмилетнему герою Шпоньке не понимал для чего нужно себя сковывать узами супружества? Затем у него не было такой славной тетушки как у Ивана Федоровича. Николай Васильевич, мог быть описан Василисой Кашпуровной, как и племянник ― «детиной ще молодой и не разумной». Однако она ― Ева, Николая Васильевича нет-нет и упоминается на страницах книг Мэтра, например, Улинька…. Да и Павел Иванович Чичиков главный герой его книги: «Мертвые души» из главы в главу, не переставая, устами Николая Васильевича твердит всем нам читателям о будущей женитьбе. Как не боялся, не сторонился Мэтр связываться с женщинами, но нашел в себе смелость и сделал предложение Анне Михайловне Вильегорской. Правда, безуспешно, не князь он был, а всего лишь мелкопоместный дворянин. Что еще? Для женитьбы нужен был, хотя бы, какой-никакой капиталец, ну тысяч этак двести. А его-то у Николая Васильевича Гоголя и не было. Хотя голова работала: сколько мыслей витало в ней, да ленив был Мэтр, к тому же в отличие от своего героя честен, не мог он вот так запросто предварить свои планы обогащения в жизнь. Его фантазии все в книгах. Ходу им великий писатель не давал.

―Я, так думаю, ― поторопился объяснить Пельмин, ― боязнь к женщинам в интимном плане закралась в сердце Николая Васильевича, однажды в пору взросления. Наверняка, это было в Нежинском лицее, а может быть даже и в Васильевке, то есть значительно раньше. Многое нам мог бы пояснить приятель Гоголя ― Данилевский. Я даже склонен осмелиться предположить, что это он научил подростка Николеньку одному пакостному делу ― искусственному самоудовлетворению. Это огромный удар по психике будущего писателя. Ломброзо, здесь отчасти прав в своих высказываниях о Николае Васильевиче, но ни в коем случае не Саймон Карлинский. Тот был лжив изначально. Он, да будет тебе известно, не так давно умер где-то в Америке. Так вот его высказывания о тяге Гоголя к мужчинам не подкреплены никакими фактами. Иначе бы он при изучении творчества писателя мог заметить изменения в жизни Николая Васильевича, произошедшие сразу же после женитьбы Александра Семеновича Данилевского. Я так думаю, что приятель писателя, страдавший от своей «юношеской шалости» не менее чем и Гоголь, нашел в себе смелость и однажды заключил брак, тем самым доказал, что нет необходимости отказываться от женщин. После, Гоголь отыгрался на товарище: он дал согласие навестить Александра Федоровича с молодой женой в Сумах, но затем взял и не приехал.

―Ну, да он же поторопился отправиться в Петербург делать предложение девушке…― почти выкрикнул я, ― своей Улиньке. ― Он не мог выполнить просьбу Данилевского.

―Да! Да! Возможно, ты прав. Так оно и было. Но, что я скажу: наша встреча с Николаем Васильевичем ― это начало, только начало, ― резали слух слова Андрея Пельмина. ― Плохо, что нам Иван Сергеевич, твой наставник помешал, да и Федор Михайлович… Ты с ним давно разговаривал по душам?

―Давно, ― буркнул я. ― Занят. Ему как-то все не до меня! Оно и понятно, я ведь уже принят в Союз писателей.

―То-то и дело. Но Федора Михайловича можно понять, везде пытается успеть: разрывается на два фронта и фашистами занимается и следит за съемками фильма по одной из своих известных книг «Бесы», ― чуть слышно выговорил Пельмин. ― Ох, хорош актер Максим Матвеев! Как он играет Ставрогина. Просто вылитый Бес. Да и Антон Шпагин ― ловко ему подзуживает… Николай Васильевич упустил, занимался «Тарасом Бульбой», а на «Вия» махнул рукой, и что получилось? Пшик! Правда, эти «горе сниматели денег» хапнули не один миллион. Но разве дело в одних деньгах? ― Андрей на миг задумался, а затем вдруг выпалил: ― Семен, что там они говорили об огромном-преогромном дереве, о его кольцах жизни… ― Ты мне покажешь дуб-исполин, покажешь?

―Да нет проблем. Хоть сейчас! Возле него, мне однажды назначил встречу, Иван Сергеевич, перед тем как мы занялись четой Гадаевых, а до того мой наставник разговаривал у него с Мэтром. Однако предупреждаю, следов их ты там не найдешь. Эти экскурсии и разговоры, я так думаю, связаны были с тем, чтобы наше предприятие изначально было удачным. А еще ― дуб-исполин — это своего рода пример. Мы разглядывали годовые кольца. Жизнь реальная это новообразование, находящееся сразу же под корой. Далее, ближе к центру следует второй уровень, затем ― третий и …. Бог находится глубоко-глубоко в недрах цивилизации, ― я взглянул на товарища, и меня осенило: ― Андрей, а ты спроси у Голвачова, он занимался проблемой времени. У него в одной из книг много говорится о стволе времени…. Пельмин схватил меня судорожно за руку, и я умолк. Мои слова пришлись ему по сердцу.

―Прощай! ― сказал мой товарищ и исчез с освященной луной местности в темноте. Я, было, сунулся за ним, но меня обдало грязью: мимо промчался черный-пречерный автобус. ― Андрей Пельмин никак освоил для себя новый вид транспорта. Зачем семенить, перебирая эфир ногами? ― мелькнуло у меня в голове: ― Можно прокатиться и с ветерком.

Следующая встреча с товарищем состоялась у Василия Голвачова, я тогда собирался в Москву. Андрей Пельмин не желал без моего участия разговаривать с ним о проблемах времени. Я подал ему мысль, значит, обязан был присутствовать. Оно, конечно, правильно.

Наш разговор начался спокойно, но затем мы чуть было не разодрались и все из-за того, что мой земляк писатель вдруг ошарашил нас:

―Друзья, а что, если, там, где во древе человечества должен находиться Бог, ну как это обычно бывает у исполинов деревьев ― всего-навсего трухлявая сердцевина? Нам нужно быть осторожными, чтобы в своих рассуждениях не уподобиться, некоторым «ученым» украинцам, в угоду сегодняшнего дня занимающимся поиском каких-то иллюзорных несуществующих прародителей ― «укров».

Василий был близок к истине. Языческая вера уже не устраивала человечество Средиземноморья. Не зря был возведен в ранг бога на четвертом соборе Иисус Христос. Затем его возведение на престол давало возможность задвинуть потерявшего авторитет старца мыслителя, например, Заратустру. Слава Христу, слава Яхве! Слава Магомету! Слава, слава, слава!

На смену одному Богу обязательно должен прийти другой, более понятный, а значит близкий нам.

Людям низвергать богов не в диковинку. О, сколько их было низвергнуто в тартарары…

Мы спорили долго и что странно: раз несколько я выпадал из зоны общения и оказывался то в квартире многоэтажного московского дома, то в Щурово откуда отправился в резиденцию Голвачова. При этом я и в Москве, и в Щурово довольно четко слышал голоса: матери и Аллы ― жены двоюродного брата Александра, а порой и лицезрел их. Что меня удивило: я присутствовал на так называемом мероприятии не в настоящем времени, а в будущем. Оно должно было еще произойти. Это для меня было что-то новенькое.

Алла была взволнована, ее речь сбивчивая то затихала, то возвышалась над всеми звуками: женщина чуть ли не со слезами на глазах жаловалась родительнице, я подумать не мог, ни на кого-нибудь, а на самого Павла Ивановича Чичикова: «Надежда Кондратьевна, я спокойно шла по трассе, никого не трогала, и надо же такому случиться? Этот, господинчик, что тот Бандера промчался на своей черной машине ― иномарке. Если бы я не бросилась на обочину прямо в грязный снег, мне пришел бы каюк. Вот так! И это не первый раз он меня так пугает. Что я ему сделала? Что? Не знаю?»

«Павел Иванович, возле Бандеры и близко не стоял, ― доносился до меня мягкий голос матери, ― сторонники этого фашиста сейчас все на майдане Киева, и не только этого значимого для нас всех русских города». ― Затем было молчание, и снова я услышал голос родительницы: «А ты, видать баба, Павлу Ивановичу чем-то насолила, смотри, кабы не было чего плохого. Я тебя не раз предостерегала и еще раз говорю: не становись на дороге у этого господинчика, не становись! Одна уже поплатилась, ты, что не знаешь, о ком говорят в Щурово? …. О Татьяне Ляковой!». ― Наступило молчание, затем я услышал голос Аллы: «Она что ли поплатилась? Разве эта женщина похожа на пострадавшую, она, просто-напросто изменив Чичикову, и получив от него нагоняй, снова якшается с ним. Из-за нее заразы мне целый задел самогона не куда сбыть, хоть собаке на хвост выливай, ― не желала Алла терять деньги, вложенные в свою аферу, и оттого была зла на подругу. Женщина много раз теряла, ― однажды, она торговала, купленными у главного лесничего задешево бракованными реями, предлагала их Алине для ремонта забора в три дорога, да и матери тоже, несколько снизив цену. Я тогда обошелся, купил через брата Федора несколько жердей у одного буговского мужика, ― у него тогда «трубы горели», ― почти задарма. А эти самые реи провалялись у Аллы все лето под дождями и ветрами, их повело, да так, что после пришлось пустить на дрова. Можно было еще вспомнить отдельные случаи бизнеса жены двоюродного брата Александра. Но и они, как бы женщина не терла от удовольствия ладони, в желании вот-вот разбогатеть, всегда заканчивались ничем. Наступал момент, чтобы можно было покусать локти. Такая вот невезуха.

«И вылей этот свой проклятый самогон, иначе плохо будет», ― выкрикнула, резко подхватившись со стула и снова усевшись, мать. ― Что вам с Александром денег не хватает? Без хлеба сидите? Нет!».

«Да знаю я, знаю, ― ответила, пытаясь снизить пыл моей родительницы, Алла, ― с Чичиковым вздорить опасно, да и не следует. Александр меня тоже не раз уже стращал. Он с ним однажды виделся на базаре и долго разговаривал. О чем была речь, муж не рассказал, но мне тогда досталось. На что супруг медлителен, но тут сразу же отреагировал, даже автомобиль не загнал во двор, ворвался в комнату, побегал-побегал, а затем бросился в сарай за вожжами».

«А что же ты не затеряла их, после того как Александр продал коня и купил машину? Ну, ты и бестолковая баба!».

«ДА-А-А, он не так уж и сильно бьет. Не знаю отчего, но мне даже нравится эта его трепка».

Жена двоюродного брата Александра за то время, которое я не видел ее с осени, очень сильно изменилась: «мешки» под глазами увеличились, да и морщин на желтушном лице прибавилось. Зад стал толще, массивные груди упали на живот. Зима ― нет работы на огороде, нет движения, и женщина, поковырявшись у печи, идет на диван под телевизор. Ей бы выбраться на свежий воздух, взять лопату и давай разгребать снег. Но нет этого снега ― большого, как в былые времена нашего детства. Нет. Хорошо, что землю закрыл.

Александр был под стать жене Алле, тоже увеличил свой вес из-за спокойной размеренной жизни: заказов на извоз раз-два и обчелся. Я его даже не узнал, встретив однажды у Федора в доме, правда, уже на выходе. Он мне тогда сказал, что богатым будет, а еще сообщил: «Придет весна и жирок, завязавшийся под кожей, быстро будет сожжен на благое дело в борьбе за новый урожай: картофель, морковку, свеклу, а еще соленые огурцы. Они, хотя и не часто, но, ох, как нужны под стакан, ― и мелко, рассыпчато засмеялся. ― Так что приходи, да и Федора с женой не забудь, прихвати с собой, у меня скоро намечается торжество ― день рождения, отметим на славу».

Однако побывать у Александра мне так и не пришлось, хотя я на то время все еще гостил в Щурово. Произошло следующее: я, отправившись на день рождения к двоюродному брату, зашел к Федору и Валентине. Мы договорились обмозговать и купить один общий подарок. Но тут внезапно брату позвонил главврач Григорий Семенович. Он сразу же поинтересовался обо мне и уточнил: уехал я в Москву или же нет. Федор радостно сообщил: «Да нет! Ты его вовремя застал. Позвонил бы днем позже и все, как говорят: «поезд ушел».

Я отправился по просьбе брата Федора, он меня слезно умолял: уж очень нужный человек был этот Григорий Семенович, ремонтировать ему компьютер. Отчего так срочно, узнал, лишь встретившись с главврачом лично.

Федор для того чтобы я как можно меньше затратил времени на дорогу указал мне короткий путь ― огородами, проводил и, открывая ворота, сказал: «Да ты еще успеешь и к Александру. Чуть что, если нас не застанешь, иди прямо к нему. Мы будем ждать. За подарок не беспокойся. Я с Валентиной куплю».

До дома Григория Семеновича я добрался быстро. Хозяин встретил меня у калитки: плотный среднего роста мужчина, широколобый со скуластым лицом, без головного убора, одетый в серое драповое полупальто, на ногах были добротные сапоги. Мы пожали друг другу руки. Главврач тут же пригласил меня пройти в его хоромы, открывая вначале калитку, затем двери коридора и, наконец, большой комнаты. В ней я снял куртку и уж, затем миновав арку, оказался в знакомом мне помещении. Оно было уютным и служило членам семьи для уединения, ― принять телефонный звонок или же самому его сделать, а еще устроившись у компьютера полазать в Интернете. Найти нужную информацию, распечатать или же что-то важное выписать на бумагу. Для этого было все необходимое под руками: ручки и листы бумаги.

Главврач, как и в прошлый раз, был в доме один, наверное, оттого мое знакомство с домом было ограничено, пройтись по комнатам не удалось. Однако присутствие женской руки я ощутил. Например, по цветочкам на подоконниках, по аккуратно развешанным и хорошо подобранным занавесям и шторам, да и многому другому. Правда, мне было не до того чтобы приглядываться: я пришел заняться ремонтом компьютера.

―Не знаю, что с ним случилось? Мне необходим Интернет, позарез, а он выдает черный экран, ― сказал главврач и показал рукою на свое чудо техники, стоящее на специальном столике.

Во время ремонта хозяин, то стоял у меня за спиной, то выходил куда-то минут на пять в соседнее помещение, а затем снова появлялся будто спрашивая: «Ну, скоро там, а?». И когда, наконец, компьютер заработал: экран монитора выдал знакомую для глаза заставку, удовлетворенно улыбнулся, потер руки.

Я подпустил его, и он тут же вышел в Интернет, «завис» ― быстренько отправив сообщения, затем не без труда оторвавшись от клавиатуры, пригласил меня в соседнее помещение. Я хотел было отказаться от угощения, но взглянув на часы и определив, что прокопался достаточно, поддался на уговоры, меня ничто не сдерживало: «Ласточка», рядом возле дома не стояла. А еще у меня была возможность побольше узнать о Григории Семеновиче. У него было героическое прошлое. В молодости он участвовал в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы.

Не зря хозяин отбегал в соседнюю комнату, не зря. На кухне я увидел стол. Он был накрыт мужской рукой и оттого прост: в одной тарелке находились кусочки масла, в другой колбаса и конечно, порезанное сало, а еще прямо на скатерти лежали куски черного хлеба. Графинчик небольшого размера, наполненный прозрачной жидкостью, стоял в центре. Два стакана и еще отчего-то солдатская алюминиевая кружка, наверняка, вывезенная Григорием Семеновичем из воинской части при увольнении, больше ничего лишнего.

Хозяин взял в руку графинчик и принялся неторопливо, я бы сказал, аккуратно разливать. Здесь выражение, что краев не видишь, не подходило, как-никак Григорий Семенович чудодействовал не с простой жидкостью, а особенной.

―Жена уехала навестить сына студента в Москву, ― сообщил мужчина, закончив «операцию» ― благостное дело: ― Он учится в университете, в этой самой «Плешке», где одно время работал на должности профессора Егор Гадай. Знаете такого. Учится неплохо. Я его устроил, хотя парень мне и не родной. А я вот? ― Григорий Семенович, слегка обвел рукой комнату, ― пока нахожусь весь в одиночестве. Интернет очень помогает связаться с ними. Телефон, это не то,  ― сделал паузу и, вздохнув, сказал: ―Да, вода в кране. Ну, это если вы запиваете, ― Главврач взглянул на настенные часы: ― Скоро придет из школы мой родной сын. Ребят, я не разделяю. Они для меня равны. У меня это второй брак. В первом ― тоже растет сын. Моего ― родного кто-то же воспитывает? Значит и я должен…. Вы со мной согласны? ― Я покивал головой и тут же взял в руку налитый стакан.

―Это хороший спирт, медицинский, ― сказал хозяин дома, поднимая свой и чокаясь со мной.

Я выпил и на время затаил дыхание, затем по совету Григория Семеновича подцепив кусочек масла вилкой, отправил его в рот, после съел кусочек сырокопченой колбаски. Пьянея, я успел заглянуть в глаза мужчине и заметил какой-то не понятный страх. Что-то его беспокоило, даже хороший «огненный напиток» не придал лицу румянца: бледность, присутствовавшая на момент нашей встречи, не ушла, а сохранилась и даже распространилась на шею и ниже, на ту часть тела, которая не закрывалась рубашкой.

Заметив мой взгляд, Григорий Семенович догадался о моих мыслях и неторопливо сообщил:

―Замотался я на работе, нынче год выдался тяжелый: нам неожиданно выделили деньги на ремонт поликлиники, больницы и дома престарелых, пришлось их тратить и непросто, а с умом ― пустить в дело, чтобы после не было каких-либо претензий со стороны правоохранительных органов. Знаете, сейчас за каждой государственной копейкой глаз и глаз нужен. Что-то не так и посадить могут. А на старости лет в тюрьму идти не хочется. Так что устал я, как черт, надо бы в санаторий съездить, подлечиться и отдохнуть. Есть одна мыслишка купить у берега Черного моря в Сочи домик, там климат мягкий… Для здоровья полезно.

―Ну, это летом? ― спросил я.

―Ну, да, летом, а может и…, ― главврач не договорил, махнул рукой и предложил мне еще раз выпить за все хорошее, разлил остатки графинчика, поднял стакан. Я тоже поднял, при этом в голове мелькнула мысль, что к Александру не пойду. А весной уже встретиться запросто так не было возможности: двоюродный брат с женой все время уделяли огороду. Оно и понятно ― их, да и многих других жителей сельской местности, земля очень выручала. Без нее не проживешь.

Домой я добирался неторопливо, чтобы скрыть свое опьянение. Мне хватило где-то полчаса. Появившись на глазах у матери, я маячил недолго, отказавшись от ужина, отправился прямо в постель, а затем и на второй уровень существования. Рюмка, другая, третья алкогольного напитка значительно сокращает время подготовки и перехода в виртуальное состояние.

Я, проболтавшись по черноте ночи, снова столкнулся с главврачом, но не с ним лично, а с его тенью ― репликой. Она выглядела намного четче, чем это бывает у здоровых людей. Затем мне попалась и тень его жены. Хотя она и гостила в то время в столице. Женщина была рядом с мужем. Она переживала за его здоровье. Через миг возле нее мелькнула тень еще одного мужчины. Понятное дело: он был ее первым мужем. Я уцепился за этого мужчину и вышел на женщину, случайно коснувшись ее, испытал трепет, меня стало затягивать, я чуть было не увлекся ею, но тут неожиданно перед глазами предстал Федор Михайлович Достоевский. Я обрадовался встрече с классиком, поздоровался с ним, открыл рот, чтобы спросить, чем обязан, но он, приложив палец к губам, сам обратился ко мне:

―Семен Владимирович, я обыскался вас. Мне нужна помощь. Не могу никак выйти на Николая Васильевича. Сами знаете, сейчас Украина вся в огне. Помогите мне старику, выведите к Мэтру. У меня к нему очень серьезное дело.

―Хорошо, но я не понимаю вас, отчего вы не воспользовались бричкой Павла Ивановича Чичикова? ― сказал я и посмотрел на классика. ―Зачем было отправляться пешком?

―Да пытался, но не получилось. Даже «Шинель» не помогла. Я не поленился, разыскал в своем гардеробе и одел. Ну конечно, она на много хуже той, которая была у Акакия Акакиевича…. Да и я одел ее лишь для того чтобы отличаться от современного человека. Наверное, за это Николай Васильевич на меня и обиделся, а еще за одно нелицеприятное высказывание в его адрес по поводу одноименной вещицы, ― хмыкнул Федор Михайлович и продолжил: ― Представьте, ходил-ходил и все вокруг, да около. Может по причине того, что в настоящее время «майдан распивает коктейли Молотова», «дышит огнем и дымом», грозится пулями и палками русскому человеку и не только русскому…. Наши границы с Украиной не зря усилены, ― вон, танки стоят. А может все прозаично: у человека одна нога короче другой, вот и кружил. Хотя могли и черти меня водить. Ни для кого не секрет, что Николай Васильевич по молодости якшался с этим отродьем и знает их как облупленных, ― Федор Михайлович поправил рукой растрепавшиеся волосы и уставился в землю.

Значит, у него ничего не получилось, неужели так плохи дела на Украине и Николай Васильевич не в духе ― не желает никого видеть. Замкнулся в себе. А может быть, он встречается тет-а-тет с кобзарем Тарасом Шевченко. В реальной жизни он его не замечал: понятное дело был на одной ноге с Александром Сергеевичем Пушкиным…. Что же можно попробовать и если удастся, то и помочь Федору Михайловичу. Но прежде я предложил классику обозначиться у огромного-преогромного дуба. Он был люб не только мне, Тургеневу, но и Мэтру. Федор Михайлович возражать не стал и тихим голосом сказал:

―Ну что же, ведите Семен Владимирович. Я уже слышал об этом дубе-исполине и с удовольствием покручусь возле него!

Хватило мгновенья и вот мы уже сидели на исполине. Дерево было частично располосовано бензопилой на части, однако, до комля пильщики так и не добрались, лишь слегка покромсали его могучую крону.

―ДА-А-А, ― похлопал рукой по дереву Федор Михайлович, ― жалко дерево. Жалко!

―Оно давно бы уже было увезено и продано на дрова, но не так-то легко его распилить, затем расколоть и, наконец, ― загрузить на телегу. Кадаш ― бывший работник щуровского лесничества занят, ищет технику и работников, однако техники нет, нормальных людей тоже ― пьяницы кругом или как их моя мать называет: «мертвые души». Найти среди них работягу, ох, как тяжело. Павел Иванович мог бы помочь этому самому Кадашу ― например, черта подрядить, но мужик, который год молится Богу и на сговор ни за что не согласится, хоть режь его. Так что лежать этому «великану» до скончания времен. Вот так!

―ДА-А-А, ― многозначительно сказал классик с опущенной ниц головой: «Что же это у нас такое, получается? …. В двадцатом веке фашисты Германии поиздевались над славянским народом, а в двадцать первом славяне ― в лице хохлов займутся этими самыми немцами. Мало им не покажется. Москали ― это все фигня! На них злоба у хохлов временна, всего лишь для прикрытия. Главное завоевать власть, все равно с чьей помощью, пусть и Фрица в юбке, а еще заморского дурака в цилиндре. Дядя Сэм был очень интересен на карикатурах советских газет. Загляденье. Для того чтобы вбить клин между русскими и украинцами эти господа и в Европе, и в Америке не откажутся и запустят станки для печатания денег. Давайте «стахановцы» приближайте свой крах. Пусть прольется деньгопад на майдане русского города Киева. Давайте… Я же займусь теми, что заполонили второй уровень существования. Мне работы хватит на долгие-долгие годы. Я разберусь, что и как!».

Федор Михайлович спрыгнул в темноту. Я тоже, и напрягшись, представил летящую тройку лошадей, несущуюся по бездорожью, и тут же до нас донесся еле слышимый стук копыт.

―Люди, что те деревья, ― сказал классик. ― Для русских, родным, можно назвать дерево ― березу, а для украинцев ― я бы выбрал обычную вербу. Бандеровцы люди не ординарные и на втором уровне существования им придется надолго задержаться. Их будет непросто отсюда выпереть в Ад кромешный. Для этого необходимо их души привести в надлежащее состояние, ― выражаясь их же словечком ― зачистить, или же подвергнуть люстрации ― мы помолчали, затем классик взглянул на меня и продолжил: ― Мэтр, Семен Владимирович мог бы мне помочь без всяких там «кошечек и собачек», как в вашем случае с Алешенькой, попросту трансформировать на время черных людей из известной сотни майдана в обычный лес. Правда, до этого я должен буду подвергнуть их тщательному контролю: мне необходимо избавиться от людей случайных, оказавшихся на площади по недоразумению. Они мне не нужны.

Мысль Федора Михайловича мне понравилась. А что? Пусть потомкам новых бандеровских формирований, отошедшим на второй уровень существования и разгуливающим в настоящее время на майдане, с дедами-извергами, которых, казалось, некогда уже расправилась Красная армия, ― мой отец тоже с ними воевал, аж до сорок седьмого года, ―  природные силы: ветра, и резкие перепады температур пообломают ветки. Будут знать.

А уж потом ― Ад, только Ад: колонной туда, куда ушел Гитлер и его приспешники. Там им и место.

Топот лошадей становился все громче и громче ― приближался, и когда из темноты вынырнула бричка, я выкинул руку и Достоевский ухватился за нее, через мгновенье мы сидели внутри, и тройка во весь опор мчалась в сторону Украины, на родину Гоголя.

Федор Михайлович изъявил желание объехать взбудораженные бандеровцами города Малороссии и я, перемолвившись с Павлом Ивановичем, при подъезде к усадьбе Мэтра тут же спрыгнул с брички в темноту.

―О-го-го, вперед залетные…, ― прокричал Селифан, тройка, описав полукруг, исчезла.

Неторопливо, я пошел по алее в направлении дома Мэтра. Он выделялся черной тенью на красном небе. Однажды, в далеком детстве я с родителями до ночи загостился у дедушки и бабушки и выбравшись в ночь чтобы отправиться домой, был напуган заревом, тогда часто случались пожары, однако сейчас ситуация была совершенно другой. Горело ― все небо ― жизнь целого народа. Покачав головой, я поднял глаза и увидел Мэтра. Он уже ожидал меня и с грустной улыбкой в усы, легким жестом руки пригласил пройти вовнутрь помещения.

Мэтр был обеспокоен. Я не мог его успокоить. Да и вряд ли мне следовало это делать. Жизнь успокоит.

―Что же это получается? Украина гибнет на глазах у всего мира, ― услышал я тихий голос Мэтра.

―Да, это так! Однако Россия пусть и одна, но защищает украинский народ. Защищает его на деле. В отличие от США, поставляющей Украине оружие, что означает смерть, машины из России везут муку, крупы, сахар, мясо, стройматериалы, медикаменты ― все для жизни. Взамен мы получаем от кого не попадя. Некоторые из правителей государств снисходят до личностных оскорблений в адрес нашего президента. Например, премьер-министр Великобритании ― в прошлом страны пиратов, хотя какая она Великобритания ― я бы назвал ее Малобританией с завышенными амбициями грабителей. То же мне лорд нашелся… Иной российский пьянчужка, например, известный вам Галстук культурнее его будет. Президент Австралии, тот даже за грудки готов был взять нашего лидера страны на саммите «двадцатки» в Брисбене, и взял бы, но, когда узнал, что на соревнованиях в Японии ему по каратэ присвоили восьмой дан, сильно струхнул, не оттого ли сам навстречу не вышел, а отправил замминистра обороны. Напугали его еще и российские военные корабли, неожиданно появившиеся в южной части тихого океана. Затем неожиданно разыгравшийся после отъезда президента России ― тайфун чуть было не свел его в могилу. Да-а-а, забыл империалистический мир нашу «Кузькину мать», забыл. Ну да ладно будет необходимость можно и напомнить… ― я намеренно сделал паузу, чтобы уйти от глобальных проблем к более простым, затрагивающим героев книги Гоголя, да и моих тоже.

―Николай Васильевич я доволен, что мы одни и хочу задать вам вопрос. Он касается Павла Ивановича Чичикова.

―Ну, что же Семен Владимирович, я не против и готов ответить. Мне понятно ваше любопытство: во время посещений родительницы он, мой герой, уж очень часто попадается вам на глаза. Я вам расскажу все об этом господинчике. Так вот, одно время его дед Листах был у меня конюхом, по книге ― это Селифан. А я, исполняя роль главного героя, вальяжно сидя в бричке, разъезжал по просторам бывшей Российской империи, что тот Чичиков. Но однажды, этим Чичиковым для меня неожиданно стал внук Листаха, хотя старик и неплохо справлялся со своей должностью возничего. Но что поделаешь, отправившись на тот свет, тут же запросился в рай, и мне пришлось его уважить. Отработал по полной. Внук же, придя на смену деду, став конюхом, отчего-то не пожелал от «а до я» исполнять свои обязанности, ― его очень прельстила должность Павла Ивановича Чичикова, ― я так думаю, во спасение винной души неожиданно для меня он взял в штат вначале Петрушу одного из потомков убийц, погубивших в Щурово семью. Слюнявая ― Надя она охотится не затем человеком. Дался ей Стопарик бывший ваш одноклассник. Ее в заблуждение ввел никто иной, а внук Листаха. Не знаю, отчего он прикрыл Петрушу. Хотя прикрыть его сложно ― воняет от него за версту. Затем на горизонте мелькнул Селифан, раз, другой и прилепился. О делах или лучше сказать о проделках внука Листаха я узнал, когда однажды попросил его заложить бричку и увидел на козлах двух незнакомцев. Кто это? ― спросил я, ткнув пальцем сначала в одного, затем в другого. Он ответил. Я снова задал вопрос: «Ну, а ты теперь у меня за кого служишь? ― Он помолчал, и мягким голосом моего героя Павла Ивановича ответил: ―Ну, я за этого…, за этого, как его? ― и снова замолчал, уставившись на меня.

―Я знаю, что он сказал после признания: «Негоже вам Николай Васильевич подменять Павла Ивановича Чичикова. У него давно уже своя жизнь! Он ― вы и не вы! Так ведь? ― я взглянул на Гоголя и продолжил: ―При необходимости, вы Николай Васильевич можете без труда воспользоваться тройкой единолично…. Никто вам не запрещает. Чуть что: О-го-го, залетные и вперед!»

―Да, Семен Владимирович, да! ― сказал приглушенно Гоголь и уставился в глиняный пол. ―Я с вами полностью согласен. Хотя мне в настоящее время нелегко разъезжать по стране в бричке. Наверное, правильно я сделал, что однажды отдал бразды правления тройкой внуку Листаха. Он человек другой эпохи и оттого ему легко предвидеть будущее страны. Жизнь не позволила мне закончить вторую книгу. А все оттого, что я захотел закончить повествование о своем герое триумфом добра и человеколюбия. Я долго копался в религиозной литературе, изучал библию, посетил Оптину Пустынь, разговаривал со старцами и праведниками, однажды даже побывал на родине у Иисуса Христа в Палестине. Федор Михайлович, хотя он и не очень лестно высказался о моей «Шинели», да ладно, так вот он настоящий богов любимец, он, в своих сочинениях поднял такие темы, такие темы! Да у него в каждой книге живет Создатель. А у меня, вопрос?

Николай Васильевич умолк и поднял голову, своды тут же разверзлись. Мэтр долго рассматривал красное небо, затем не выдержал и выкрикнул:

―Мой мститель человек из народа ― Акакий Акакиевич. Вы его знаете Семен Владимирович. Он небезосновательно ходит по второму уровню существования, он ищет того, кто снял с него шинель ― забрал нажитое непомерным трудом… Да убоятся его непомерно богатые ― грабители олигархи и менее богатые, захватившие заводы и фабрики незаконным образом. Народное добро должно быть возвращено народу. Что я скажу о Павле Ивановиче Чичикове. он мог быть добрым человеком, однако честным при той жизни, которая его окружала, и которую он был вынужден вести ― никогда. Желание разбогатеть тому причиной.

― А сейчас что творится? Уму непостижимо. Павел Иванович и при этой, нашей жизни ничего не сделал бы, не по силам ему это, ― а вот олигархом он мог стать запросто, например, подобно Камойскому, ― влез я, но Мэтр, будто, не заметив моих слов, продолжил: ― Я должен был во второй книге похождений о Чичикове убить своего героя, так как я убил Андрия в повести о Тарасе Бульбе, убить своими руками, тем самым я бы возможно изменил будущее Украины. Изменил, хотя бы по причине того, что не нашлось бы в будущем людей, симпатизирующих моему герою. Я бы этим примером сбил спесь с алчных до богатства будущих поколений. За какие-то двадцать лет самостоятельности моя малая родина неузнаваемо изменилась. Правители Украины, разворовывая свой народ, нанесли ущерб и русскому народу, слезно прося по льготным ценам сырье из России и ладно бы на пользу, а то в ущерб: они противопоставили москаля и хохла друг другу. Меня противопоставили поэту Шевченко, лишь оттого, что он несколько больше уделял внимания украинскому языку. Его в пропагандистских целях однажды объявили создателем украинского гимна, где не русский народ являлся братским, а отчего-то польский. Хотя я не против поляков. Они по крови тоже наши братья. Тарас Шевченко, видите ли, желал лучшей доли своему народу и участвовал в Кирилло-Мефодиевском братстве, он принял за него мученичество. Федор Михайлович Достоевский тоже принял мученичество, но и что из того? Он ведь не стал Пушкиным. ДА-А-А! Не может моя Украина быть самостоятельной, не может! Это понимал гетман Богдан Хмельницкий. Об этом говорил и Скоропадский. Правда, Польша отныне тоже несвободна, слаба духом, иначе бы не примкнула к Евросоюзу. Теперь она исполняет немецкие указы из Брюсселя. Шляхтичи имели возможность царствовать в Москве. История давала им шанс, но местечковое мышление не позволило, может обычная алчность шляхтичей, ― оттого и потеряли власть. Немка Екатерина ― нет, но она немка. ― Не зря немцы в настоящее время заправляют Европой, не зря, ― влез я. ― Николай Васильевич взглянул на меня и тут же продолжил: ― Нет правителей на Украине самодостаточных. Они на словах украинцы, а на самом деле люди, потерявшие родину. Им бы на трон царя, настоящего царя, ― Грозного. Можно и Сталина. А сейчас что? Безмолвствует народ. Оттого на смену первым президентам ворам пришли президенты бандиты ― олигархи. И что обидно их поддерживают. И кто? Те, которые когда-то поддержали Гитлера. Достаточно взглянуть на нынешние результаты голосования на заседании в ООН против фашизма. Мир снова не понимает опасности, грозящей человечеству. Не зря отделился Крым, теперь очередь за отделением областей в массе своей говорящих на русском языке, ― после того, что происходит на юго-востоке страны ― сотни убитых, иного быть и не может. То, что распалось ― распалось. Будет Новороссия. Что дальше? Украине нечего смотреть на Германию. В Евросоюзе она будет иметь второстепенное значение, а вот вместе с Россией страна приобретет значимость и вес. Но для этого нужен герой! АУ-У-У, где ты герой Украины, приди и соедини наши народы!

―Да! Я согласен. Нужен герой. Но это не «днепропетровский жид», «шкодящий» у «шоколадного зайца» за спиной, оплативший «зимний майдан», а теперь, дающий деньги на кровавые безобразия в Новороссии. Мне что тот, что другой своими делами напоминают Мазепу, они думают не об Украине, в любой момент готовы сорваться и убежать, туда, где у них спрятаны в банках деньги, не зря сидят на узлах и смотрят в сторону Евросоюза. Никому из них не поставят памятник, как Богдану Хмельницкому, ни чьим именем не назовут улицы городов, сел и деревень. Людей ждет «женщина с косой». Она страшной походкой пройдется по стране, она! …Жалко! ― сказал я и, попрощавшись, направился в сторону границы, оглянувшись, я увидел несущуюся на меня тройку Павла Ивановича Чичикова, рядом с ним находился Достоевский. Бричка была доверху заполнена бесами. Один из них выделялся, он размахивал автоматом и кричал: «Ну, кто хочет забрать у меня оружие? Кто? А? Заберите, попробуйте!».

«Наши ― это ведь не только те, что режут и жгут…. Я их всех сосчитал. Учитель, смеющийся с учениками над их Богом и их колыбелью уже наш. Адвокат, защищающий убийцу уже наш.  Школьники, убивающие мужика чтобы испытать ощущение ― наши…».

―Тьфу ты, ― сказал я, сделал шаг в сторону и перекрестился. Чертовщина, кругом сплошная чертовщина, чистого места нигде нет. Того гляди, на Черта наткнешься. Не дай Бог!

 

 

11

Весна ― это вам не лето, не осень и не зима ― время года особенное ― для крестьянина ― рабочее. Неплохо было бы чтоб и туристические агентства страны трудились по принципу работающих на земле людей: вначале засевали, то есть набирали клиентов, аккумулировали на счетах их деньги, оплачивали расходы и затем по окончанию отдыха ― по осени собирали урожай ― получали за работу. Тогда бы не было обманутых отдыхающих. Хорошо, что я по загранкам шастаю лишь только на втором уровне. Ну да ладно, я несколько отвлекся.

Так вот, чтобы я сказал о последних веснах, они, как-то странно начинались, мне подолгу нужно было выжидать, прежде чем запрыгнуть в свою «ласточку» и отправиться в дорогу. Отчего это происходило? Понятное дело: здесь явно прослеживается вмешательство людей ― много миллиардной пятой стихии. Это мы меняем климат земли: февраль месяц еще зимний, но отчего-то вдруг, неожиданно пахнет в лицо теплом, затем солнце и на март месяц обрушится, и совсем растопит снежные закрома. Не зря с оглядкой на такой беспредел, человек торопится что-нибудь изменить в своем гардеробе, вместо зимней одежды набрасывает на себя демисезонную куртку, да и еще что-нибудь нетеплое. Шапку забросит. Ходит, рад радешенек. Однако вот тут мороз неожиданно и бабахает. Была весна, и все нет ее. Ну, думаю, нужно немного подождать, подрожать и жду, март закончился, апрель подходит к концу, ― нет тепла, матери звоню и, глядя в окно, жалуюсь на непогоду. А еще успокаиваю ее: «Мам, я же не так давно был, ― в феврале! Вот только деньки теплые пожалуют, и ― приеду, займусь огородом». Она ждет моего приезда в марте, затем в апреле, а приезжаю я лишь только в мае. Недели достаточно для весны, одной недели и вот все зазеленело, трава на лугах, на деревьях пробились листочки, зацвела на пригорках мать-мачеха, торопится распуститься черемуха, желтеют там и сям одуванчики. А еще прилетают птицы. Началось прекрасное время. Не пойму, как могут сельские гастарбайторы уезжать весной в Москву и другие крупные города на заработки, наверное, с неохотой. Пора посевная, как говорят, неделя год кормит, на заднице в офисе просидишь, денег особых не заработаешь, а время потеряешь, того урожая, на который мог рассчитывать, высаживая на подоконниках и не только, в тепличках и теплицах огурцы, перцы, помидоры, капусту… ―уже не получишь. Хотя бы из-за того, что рассада перерастет и при переносе ее в грунт может не приняться, а затем если примется, то долго будет болеть, соседи уже торгуют вовсю на рынке, а ты бегаешь с лейкой, спасаешь то, что переболело и стало набирать рост.

Мой зять Юрий Александрович не был безучастным, вникал в жизнь своих иногородних работников из сел, находил возможность при необходимости отпустить их в страду без содержания в отпуск. Правда, это в том случае если было мало работы. Олег ― мужик из Щурово в отличие от других приезжих не очень-то поощрял такую уступку своего начальника. Однажды он обратился ко мне с просьбой вмешаться и помочь ему остаться в Москве.

―Олег, да ты что, дома, наверное, дел невпроворот? Делать, не переделать, или же деньги нужнее? ― задал я вопрос, не дождавшись от мужика ответа, продолжил: ― Ты мне помог: мастер-класс показал, жена не нарадуется ванной комнатой, и я хотел бы взять тебя с собой в Щурово, вдвоем сподручнее, да и тебе дешевле будет, не нужно платить за билет на поезд. ― Но Олег напрочь отказался составить мне компанию. Отказалась и гостившая в Москве жена брата Федора. У Владислава и Антонины серьезно заболел сын Санька, у него выявили хронический гайморит, необходимо было пройти анализы, а затем решался вопрос о проведении у мальчика операции.

―Сеня, не могу в такой решающий момент бросить внука и уехать, хотя понимаю, там у меня в теплице кавардак, уже неделю назад нужно было ее освободить от рассады ― все высадить в грунт. Но задержалась я. Думала, что еду на несколько дней, а уже заканчивается вторая неделя. Может ты, Федор, ну еще я найду вам по телефону двух-трех женщин подруг, да пусть твой брат с почты кого возьмет, и сами без меня управитесь, а-а-а?

―Ну, хорошо, ― сказал я.

―Да и еще, Наталья Алексеевна с Алешенькой собираются в Щурово. Правда, на поезде. С тобой они не поедут. Боятся. Помоги женщине посадить картошку. Я Федору уже наказала.

Мне ничего не оставалось делать: я, как мог, успокоил Валентину и стал собираться в дорогу. Рядом за мной ковыляла кошка. Мне было не по себе. Я понимал, что больше ее не увижу, не дождется она моего возвращения. В свободные минуты я брал ее на руки и осторожно ласкал. Животное щурилось и терлось мордочкой о мое лицо. Люся, так звали кошку, спасала меня от похождений на Украину, не давала подолгу бродить в черноте второго уровня. На юго-востоке братской нам страны бушевала стихия ― шла гражданская война. Одно дело: находиться в России и переживать, толкаясь много времени с друзьями: Пельминым, Луканенко, Голвачовым и другое это, ― перебравшись за границу ощущать гарь пожаров, запахи пота и крови.

Находясь в Москве, я работал с Иваном Сергеевичем Тургеневым над «аурой» четы Гадаевых. Миловидка крутилась рядом. О том, что нам удалось изменить состояние Ирины Павловны и Тимура Аркадиевича, однажды сообщил Николай Васильевич Гоголь, неожиданно появившись у моей башни, когда я с Иваном Сергеевичем прощался чтобы отпустить его к себе в усадьбу. Мэтр неторопливо подошел к нам и, улыбаясь в усы, поздравил, а затем сообщил:

―Ну, что господа? Я вижу успехи налицо. Иван Сергеевич со своей собакой вам Семен Владимирович хорошо помог, не задерживайте своих подопечных, отправляйте их далече, пора! ― Не знаю отчего, может по причине сборов в Щурово, ― я готовил для отъезда сумку, ― неожиданно выкрикнул:

―Холодно еще, холодно! ― это было в середине апреля, но Гоголь на прощанье помахал рукой и перед тем как исчезнуть сказал:

―Не переживайте Семен Владимирович, я обещаю вам, что через неделю, другую будет тепло! Вот увидите! … Да и осторожно на дороге: украинские фашисты активизировались, ― возможны теракты.

То, что ситуация в наших приграничных районах, соседствующих с Украиной изменилась я понял при подъезде к Щурово. Никогда не было на дороге, ведущей из районного городка Климовки в село, пробок и вот пришлось остановиться: через трассу международного значения по старым автомобильным шинам перебиралась небольшая колонна средних танков. Они следовали в сторону бывшего военного аэродрома Черниговского авиационного училища, некогда располагавшегося на территории Брянской области.

Водители вышли из машин и взглядами провожали боевую технику. Один, стоящий передо мной сутулый мужик чем-то похожий на певца известной в советское время группы, не пережившей бремя времени сказал:

―Ну, и что этим хочет показать наш президент? Зачем нам ввязываться в конфликт с Украиной, зачем?

―Да ничего он не хочет показать: просто, раньше у нас здесь не было границы, сейчас она есть. О том легко догадаться, глядя на возню украинской армии по ее периметру и как результат время от времени залетающие на нашу территорию снаряды. А раз так, мы можем в данном районе иметь войска. Эти войска, для нашей с вами защиты, ― сказал я и нахально глянул на «певца гласности» в кавычках, а затем на его довольно дорогой представительский автомобиль. Чуть не вырвалось: «Буржуй не до резаный» ― сдержался.

Мужик уставился на меня. Он думал, что я его поддержу. Я не поддержал, а еще и обозвал далеким от реалий времени человеком. Перед тем как забраться в «Ласточку» я выдал:

―Неужели вам не понятно, ― сделал рукой круг и добавил: ― Это все наша земля. А на нашей земле, я хочу на танке катаюсь, а хочу на велосипеде. Мое дело, на чем мне ездить. Могу и пешком ходить. А вот вы, уже, наверное, на такое не способны? Поэтому не чего меня ограничивать! Пусть и украинцы ездят вдоль границ, на чем хотят, лишь бы только не стреляли. Но они ведь стреляют! А за это можно и наказать. Вот так!

Добравшись до родительского дома, я не сумел скрыть от матери свое раздражение от встречи с «недорезанным буржуем». Она заметила и прежде чем меня обнять и поцеловать, выспросила, в чем дело.

―Да ладно, не переживай ты так, ― успокоила мать, ― у нас гадов тоже предостаточно. Нужно оставаться людьми. Я ведь, как и ты, мучаюсь. Нам Украина не чужая, есть родственники, ― в любой момент примчатся. Уже думаю: куда их разместить. К главному лесничему приехали неделю назад из Горловки: племянник с женой, двумя детьми и матерью… ― помолчала и затем продолжила: ―Загоняй машину и проходи в дом. Нечего нам стоять на улице.

Я согласился и пошел открывать ворота. На трассе промелькнула машина Павла Ивановича Чичикова и скрылась. У него тоже «война». Нелегко этому господинчику, обложили его и гонят что того волка. Однако не зря за него спокоен Николай Васильевич, у его героя живая душа и оттого он куролесит. Выкарабкается, не из таких ситуаций выходил сухим из воды.

Павел Иванович Чичиков, расположив к себе Татьяну Лякову, взялся за Аллу, жену моего двоюродного брата Александра. Я, прибыв в Щурово, женщину не узнал, изменения были налицо: она очень сильно похудела, но это еще ничего ― Алла была сломлена психически. Она наседала на мою мать, с плачем выкрикивая слова: «Вы все мне не верите, а я вам говорю, что мне сделано. Я ездила к бабке, и та сказала, что на мне родовое проклятие, и я скоро умру. Павел Иванович, он виноват во всем, он и никто другой, я слышала, что этот господинчик якшается с чертями. Вот и напустил на меня Басаврюка

―Да ты что? ― торопилась успокоить мать, женщину. ― Он же тебя и познакомил когда-то с Александром, можно сказать, свел вас, сама не раз мне о том рассказывала. Что забыла, не помнишь? Зачем Павлу Ивановичу нужно вас разлучать? Вы должны на него молиться!

Невозможно было понять, что могло такое произойти с женщиной, за два каких-то месяца которые я отсутствовал. Мать объяснила: «Алла однажды ходила на похороны жены Петруши ― холопа Павла Ивановича, точнее не похороны, а обмывать ее с одной из женщин и Настя-Лапуда заглянула жене Александра в глаза. Представь, закрыты глаза и вдруг бах ― распахнулись. Я бы от страха на месте умерла. А она выстояла, но после того случая ее то в жар бросает, то в холод, и ноги, что те ходули. Неизвестно как она на них ходит. ― Мать, покачав головой, пожалела меня, что я приехал не на поезде: «проблем не было бы, а так Алла тебя замучает. Будешь возить ее по бабкам для отворота. Бензина потратишь….».

―Да у нее же Александр есть, муж. Вот он пусть с нею и возится. Я-то здесь причем. Больно мне надо!

Однако мать оказалась права. По пришествие нескольких дней жена двоюродного брата начала ко мне приставать. Она ходила за мной по пятам, звонила и просила, чтобы я свозил ее, то в одно село, то в другое. Называла такие поселения, о которых я даже не знал. Я, как мог, сопротивлялся и пытался переложить заботы на двоюродного брата Александра. Однако Александр возить жену не хотел и, выйдя из себя, даже порол ее, чтобы убрать негатив и зарядить рыхлое тело женщины эндорфином счастья. Ни что не помогало. Я, поддаваясь на уговоры Аллы, раз несколько сделал вояжи по бабкам, а затем просто-напросто стал прятаться от женщины, а еще в экстренных случаях даже выпивать ― делал один-другой глоток хорошего армянского коньяка из фляжки, подарка Юрия Александровича Шакина. Думал, эта самая фляжка никогда не пригодится, взял с собой, специально залил дорогим напитком, чтобы однажды передарить брату Федору, так вот ― пригодилась.

―Алла, не могу я сесть за руль, не могу, я выпил, ― и женщина от меня отставала, но ненадолго.

―Во всем виноват твой характер, ― не раз говорила мне мать: ― Да пошли ты ее куда подальше и она отстанет! ― Но я не мог и от этого страдал.

Как-то раз эта моя фляжка помогла мне узнать истинное имя моего бывшего одноклассника ― Стопарика. Случилось это довольно забавно: я, подрулив к воротам, стал вылезать из машины, и она вдруг неожиданно выпала у меня из кармана прямо ему под ноги. Не знаю отчего, но мужик поджидал меня у дома.

―Можно? ― вытолкнул из себя мой бывший одноклассник, и шустро наклонившись, поднял шакинский подарок, затем быстро открутил пробку. ― Я как ни как ваш бывший одноклассник. Давно вот хотел поговорить, да как-то все было не до того…. ― Я кивнул головой, а сам подумал: говори-говори, некогда, беспробудное пьянство тебе мешало и, подняв голову, увидел, как мужик торопливо пригубил: ― ДА-А-А, что я скажу, ― это не самогонка! ― После чего протянул фляжку мне. Я на миг задумался и, решив, что больше никуда не поеду, тоже пригубил, затем неторопливо отправился на скамейку, уселся. Мой бывший одноклассник устроился рядом. Я сделал еще глоток из фляжки и протянул мужику, сам тем временем достал из кармана пакетик с чипсами, открыл его и принялся закусывать. Стопарик протянул руку и хотел залезть в пакетик пальцами, чтобы выудить из него жареный картофель, но мне отчего-то взбрели на ум слова из книги Николая Васильевича «Мертвые души» о том, что неизвестно в какие-такие вы дорогой товарищ лазали места этой самой рукой и я, тут же отдернув пакетик, торопливо бросил:

―Давай ладонь, ― затем аккуратно, чтобы не просыпать на землю, горкой наполнил ее чипсами.

―Я, Семен Владимирович вместе с вами ходил в «маленькую школу» ― начальную, ― помолчал, а затем продолжил, ― пока моему отцу однажды не предложили работу в лесничестве. Мы продали дом, ― тот, в котором все еще ютятся Бройлер со Слюнявой, ― и перебрались в лес. За рекой была целая улица. В Лесничестве я встретился с Павлом Ивановичем Чичиковым. Правда, тогда он был никакой ни Павел Иванович. Он меня можно сказать «подмял», хотя я намного старше его. Дружбы у нас с ним как таковой не было, порой я даже ему говорил: «Да ты жила!». Павлуша был пацаном скуповатым. Сейчас ― он хозяин, я с ним не вздорю. Лишних слов на ветер не бросаю. Невыгодно, да и опасно. Так вот, что я скажу, вы один мне были настоящим другом. Может быть, и остались бы им на долгие годы, но переезд семьи в лес очень повлиял на меня. Я потерял вашу дружбу, хотя мы и учились вместе. Так, что я и одноклассник ваш и не одноклассник ― это как посмотреть? ― сказал Стопарик.

Я задумался: а кто же тогда, по словам Хорошенького, мужик, умерший от водки? И, не удержавшись, неожиданно для себя выкрикнул:

―Да, ты, ты, Мишка Рудой, вот кто? ― сделал паузу и, взглянув в глаза засиявшего мужика, спросил: ― Что, я прав?

―Да! Да!― ответил мужик: ― Я Мишка Рудой! А Стопарик ― это всего лишь мое прозвище! Мне его дал Павел Иванович Чичиков. Однажды он мне предлагал даже быть Селифаном, его конюхом, но я наотрез отказался. Мне лучше в этой жизни быть, насколько это возможно, свободным человеком. Желательно ни от кого не зависеть. Даже от Чичикова.

―И оттого ты, чтобы до тебя никто не мог достучаться, изо дня  в день напиваешься вдрызг, так? ― задал я вдруг неожиданно вопрос, правда, уже не Стопарику, а Мишке Рудому, без надежды быть им услышанным.

―Нет, Семен Владимирович, нет! ― мужик медленно поднялся со скамейки.

―Вы, вот меня вспомнили. А помните ли вы девочку ― крикунью? Я поздно осознал, что она была мне предназначена судьбой. Поздно! Она моя Ева! Ну да ладно! ― махнул рукой и довольный тем, что я его признал, заулыбавшись, отправился восвояси. Он шел и шептал: ― Никакой я, ни Стопарик. Я, Мишка Рудой. Я, Мишка Рудой. Это мне только что сказал Семен Владимирович. А он слов на ветер не бросает, не бросает, не бросает…

Из Москвы, меня моя родительница, можно сказать, вырвала. Она с каждым годом слабела и уже не могла в полной мере заниматься огородом. Я, добравшись до Щурово, желал тут же включиться в работу: однако, выйдя за сарай, увидел в низине талую воду. Она могла стоять до самого июня. Такое стало случаться после того, когда на ее пути вырытые пруды затянуло илом. Вода, миновав огороды Ляковой, Бройлера, и других жителей Щурово отыгрывалась на земле родительницы, а еще Алины. Из-за этой самой воды соседка попросту забросила часть земли. Далее, на пути ее следования, усадьбы хотя и были, но в домах никто не жил, оттого найти помощников, чтобы вручную очистить пруды, то есть вытащить тонны грунта, было нереально. Для очистки прудов  от ила требовалась техника, например, хотя бы трактор «Беларусь» с ковшом.

Мой выход на огород показал, что можно повременить и выполнить обещание, данное Валентине, помочь Федору, а затем и Наталье Алексеевне. Для чего я на следующий день, не отдохнув с дороги, чуть свет отправился к брату. Он ждал, о том я понял из его слов, едва только открыл калитку и появился во дворе:

―Ну, ты как раз поспел во время, ― сказал Федор, сунул мне вместо приветствия руку и я, пожав ее, услышал: ― Людей я расставил. Теперь тебя нужно куда-то приткнуть? Хотя, зачем приткнуть. Я для тебя, можно сказать, место забронировал особое. Не какое попало. Что надо. Отправляйся в парник. Знаешь где он. Будешь работать с Людмилой. Она уже там. Женщина ― о-го-го. Да не увлекайтесь, работайте пошустрее. Я сейчас сбегаю на огород, гляну, что там мои работницы делают, и тут же ―за рассадой.

Отыскав теплицу, ― небольшое сооружение наполовину из дерева, наполовину из стекла, я через распахнутую настежь дверь забрался вовнутрь и увидел Людмилу. Она была невысокого роста, одета в черный трикотажный костюм, обольстительно обхватывающий роскошную фигуру.

Женщина мне оказалась незнакома. Поза, в которой она пребывала, позволила, прежде чем заглянуть Людмиле в глаза, увидеть огромные-преогромные груди, что на той картине в известной губернской гостинице, в которую однажды заселился Павел Иванович Чичиков. Да-а-а, ― чуть не выкрикнул я, ― это груди, так груди, никак не меньше чем у соседки матери ― Алины. Эта женщина могла бы с нею, и поспорить, лишь одна она, никто более.

Людмила встретила меня с улыбкой. Я тут же определил ее возраст ― лет сорок. Женщина, изогнувшись, забиралась в самые дальние уголки парника и осторожными движениями рук снимала с веревок плети, затем осторожно выкапывала растения из пластиковых лотков.

―Ты, Семен, я знаю, Федор меня уже заочно с тобой познакомил! НА-А-А, держи! ― и она протянула мне растение. ―Я так понимаю, тебя Федор прислал мне помогать?

―ДА-А-А! Совершенно точно! ― и я, пробравшись между рядами с огурцами, взял растение, увидев неполный поддон, аккуратно уложил его. Людмила тут же подала мне следующее растение. Едва мы успели наполнить поддон, за ним пришел Федор, прежде вручив мне пустой. Я и Людмила принялись снова наполнять его рассадой. А брат на время исчез и пропадал минут пять-десять, затем снова появился в проеме парника, пытаясь нас задеть словами:

―Что я скажу, вы тут ребята поаккуратнее с рассадой, посматривайте и на корешки, а не куда еще? Знаю я вас. ― Федору видно тоже нравилась Людмила, и он с нею слегка заигрывал, но не более того.

―А я женщина свободная, ― тут же торопливо ответила, расплываясь в улыбке, Людмила, ― в настоящее время безмужняя.

―Вот я о том и хотел сказать, ― выкрикнул Федор, улыбаясь, при этом, схватив у меня из рук поддон с растениями, снова убежал.

Людмила обращалась со мной легко и непринужденно: на «ты». Я ей раз-два «выкнул» и тоже принялся «тыкать». Правда, мы вначале говорили о крестьянских делах, а еще о погоде, я не преминул сообщить о воде на огороде у родительницы, но скоро перескочили и на другие темы. Мне удалось узнать о семейном положении женщины, выяснил, что есть дети, муж и что он часто находится в отъездах, работает вахтовым методом в Москве.

―Уж, не Олегом ли зовут твоего занятого мужа? ― спросил я наобум и ахнул, лишь только заглянул в карие глаза женщине.

Олег не пожелал отправиться со мной на «Ласточке» в Щурово и вот судьба свела меня с его женой.

Затем Людмила рассказала мне о своей работе в поликлинике. Еще совсем недавно она работала медицинской сестрой, и вот теперь фельдшером, на машине «скорой помощи».

―Григорий Семенович, наш главврач был вынужден мне дать это место лишь только из-за дефицита кадров, ― сказала женщина. ― При другом раскладе, я бы уже давно работала фельдшером: у меня есть диплом, но Григорий Семенович меня отчего-то недолюбливает. Хотя причины меня любить, у него тоже нет, есть жена, пусть на нее одну и смотрит, я не виновата в случившемся событии.  ― Людмила поправила челку и продолжила: ― Олег мне достался после того, когда главврач увел от него жену. Я семью не разбивала…, ― Моя напарница на время замолчала, затем, когда я принял от нее растение, продолжила: ― Хорошо, что Григорий Семенович сейчас в отпуске, правда, уже должен был выйти дней десять назад на работу, но…. поговаривают, плохо себя чувствует. Есть отчего: в прошлом, вовремя службы в армии он добровольцем оказался на Чернобыльской атомной электростанции, участвовал в ликвидации последствий катастрофы ― взрыва реактора. Там наш будущий начальник получил большую дозу гамма облучения, а еще от родины медаль. Я не раз задавала себе вопрос: не оттого ли Григорий Семенович продвинулся по службе. На его место пыталась забраться Галина Александровна, ― она прибыла с Кавказа, ― да не тут-то было, ― женщина, изогнувшись, снова передала мне растение: ― Григорий Семенович специалист хороший, он пограмотнее ее будет. Об Александровне говорят, что она лишь медицинское училище окончила, а диплом врача она…. ― Людмила, не успела договорить, как наш разговор был неожиданно прерван. В проеме двери снова показался брат Федор и попросил меня подменить: отнести поддон с рассадой на гряды, а уж после вернуться в парник и продолжить разговор с Людмилой мне не пришлось: понадобился для работы в другом месте. Женщина исчезла из поля видимости. Правда, я с нею встретился за столом: пока мы работали, сотрудница почтового отделения Татьяна, сноха Марии Шувары подсуетилась на кухне и приготовила обед. Я вместе с компанией помощников брата Федора покушал, правда, от выпивки отказался, это явилось причиной, чтобы развести на машине по домам уставших женщин, кроме Татьяны Шувары. Она отправилась на почту. Людмила начальнику почты не подчинялась и оттого тоже забралась в мою «ласточку». Она была одной из подруг Валентины. Это с губернаторской дочкой я не мог поговорить: отчего-то находился в прострации. С Людмилой я наоборот оказался словоохотлив. Моя новая знакомая рассказала мне более подробно о болезни главврача и о том, что Павел Иванович Чичиков вызвался его вытащить из Брянской больницы: уж который день договаривается с Москвой, Григория Семеновича должны отвезти на лечение в столичную клинику.

― Там уж ему не дадут умереть, ― вытянут из бездны. Он нужен людям. Не будет Григория Семеновича, и в Щурово закроют, и поликлинику, и больницу, и дом престарелых. Наш главврач уже много лет воюет с администрацией области, ― сообщила Людмила. ― Чиновники, не очень-то любят раскошеливаться на простой народ, оттого и норовят позакрывать любые учреждения, не приносящие прибыли, или же на крайний случай перевести их в Климовку, из Климовки затем переведут в Брянск, а из Брянска в Москву, вот так! ― Людмила хотела еще что-то сказать, но я перебил ее:

― А как же ремонт в этих всех учреждениях, которые, как вы говорите, хотят закрыть?

―Да что ремонт! Это всего лишь реализация выделенного фонда денег на медицинские нужды. Закрыть можно и после ремонта,   ― и выглянула в окно, затем попросила остановить автомобиль, указав рукой на дом. Я надавил на педаль тормоза.

―А я здесь уже был, мне знаком твой дом, не раз заходил в гости к твоему мужу, ― воскликнул я: ― Я знаю твоего сына Ивана. А вот тебя в доме я не застал, а то бы мы давно уже были друзьями. Я твоему сыну вместе с Олегом помогал купить компьютер, а затем, находясь у матери в Щурово, приезжал, чтобы настроить и установить нужные программы.

―Я тоже тебя не видела, хотя и не раз приезжала на «Скорой» к твоей матери, ― улыбнувшись, ответила женщина. ― Да, еще? Я бываю у Валентины ― жены твоего брата Федора. Но и там ты отчего-то мне на глаза не попался.

Лишь только моя «Ласточка» остановилась, Людмила торопливо выскочила из машины.

―Спасибо и до свидания. Извини, что не приглашаю в дом! Мне нужно, накрыть на стол. Из школы придут голодные дети, затем я должна подготовиться ― сегодня работаю в ночь, … ― Людмила хотела еще что-то сказать в свое оправдание, но затем вдруг неожиданно улыбнулась: ―А ладно, заходи, будь, что будет. ― Она опасалась всяких нехороших разговоров, боялась, что нас могут увидеть завистливые соседки и не удержаться ― наябедничать о том мужу. ― А-А-А, ―скажет он: ― Я за порог, а ты в это время привечала москвича, ― с улыбкой мягко проговорила женщина и широко открыла калитку.

Я, боясь, что Людмила вдруг передумает, тут же устремился за нею следом. Мне не хотелось ее подводить. Наверное, по этой причине я, оглянувшись попытался закрыть за собой калитку без лишнего шума, ― забор был из железа, и любое неосторожное движение могло известить соседей скрежетом на всю улицу.

―Да ну, какие там еще нехорошие разговоры? ― спросил я. ― Мы, можно сказать, с ним товарищи! Вот так!

Людмила не стала мне показывать комнаты, а сразу же провела на кухню, усадила за стол и, разговаривая со мной ни о чем, приготовила кофе. Находясь рядом с женщиной, я поглощал напиток, и отчего-то не чувствовал необходимости присутствия рядом с нами Олега ― ее мужа. Он в нашей компании был лишним. Лишним даже тогда, когда из школы пришла дочь и устроилась рядом с матерью. Я хотел увидеть сына Людмилы, расспросить его об успехах в освоении компьютера, при необходимости помочь ему разобраться с той или иной программой, но девочка, поздоровавшись, тут же сообщила о брате:

― Иван отправился к деду. Он просил, чтобы о нем не беспокоились. Может даже останется на ночь.

―Ну и ладно, ― сказала Людмила, подавая на стол дочери обед: ― отправился, так отправился. ― А затем лично для меня: ― Мальчик, когда дома нет отца, меня просто утомляет, выводит из себя, он очень раздражителен и спокойно вести себя не умеет, даже на меня орет, хотя орать на мать, это ужасно и непростительно.

―А Иван отправился к дедушке ― твоему отцу? ― спросил я у женщины, ― или же…. ― Она взглянула на меня и ответила:

―Да, к моему отцу! Ты его знаешь. Он долгое время преподавал в школе и наверняка тебя учил!

―Я сейчас угадаю. Это Андрей Петрович, мой учитель по рисованию, так? Или я ошибся?

―Нет, не ошибся! Идем, я покажу тебе его картины, ― Людмила, взяв меня за руку, словно маленького повела за собой и ни куда-нибудь, а прямо в спальню. Однако, едва ступив за порог, она повернулась ко мне лицом, открыла рот, чтобы что-то сказать, но не сказала, запнулась о косяк и с криком: «АХ-Х-Х!» ― полетела вперед, я следом за нею. Мы упали на довольно широкую кровать, способную разъединять мужа и жену, а не сближать их, ― причем я, как и следовало мужчине, оказался на Людмиле сверху и тут же ощутил ее прелестное тело. Неплохо устроился, ― подумал я, рассматривая на стене пейзаж из четырех стихий, пятая стихия ― это был я и женщина с довольно большими грудями. Минутная задержка ― и нас понесло далеко-далеко, еще мгновенье и я бы за себя не ручался, однако нашел силы встал, встал с неохотой, правда, при этом заглянул в карие глаза.

―Ох, давно я уже так не лежала, если бы не дочь. Она где-то рядом…― сказала Людмила с дрожью в голосе. ― Не знаю, отчего у нас с Олегом появились дети. Да у него и в первой семье есть сын. Он уже взрослый. Парня, Григорий Семенович пристроил в известный в Москве институт ― Плехановский. Не мужик Олег. ― Я тут же подумал: неплохо бы взглянуть на супруга Людмилы на втором уровне существования, раз его не интересуют женщины, значит, у мужика есть какие-то проблемы. Что это за проблемы?

Мне трудно было расстаться с женщиной, но я пересилил себя и, пожав на прощание руку, отправился за двери.

Людмила вышла меня проводить и долго смотрела как я, аккуратно разворачивая среди нагромождения земляных бугров машину, нехотя медленно удалялся от дома, а еще ругал Губернаторшу, ― могла бы переговорить с дорожниками, наблюдающими за состоянием трассы и однажды выровнять улицу грейдером. Могла заплатить за работу, пусть из «левых доходов».

Женщина стояла даже тогда, когда моя «Ласточка» завернула за угол. Я был в этом просто уверен.

Перед тем как отправиться на Сибировку ― к матери, я заехал до Федора, мне не терпелось узнать о главвраче со стороны. Что брат скажет о Григории Семеновиче. Так уж и плохи его дела? Но родственника и след простыл: он едва управился с огородом, тут же убежал на почту. Заходить на почту я не пожелал: там, находясь среди людей, не поговоришь и, оттого отправился восвояси. Мне бы не задерживаться, и я бы застал приход Аллы ― женщины довольно привлекательной наружности. Мать мне о ней сказала: «Алла долго крутилась вначале вокруг меня, затем, когда я вышла за калитку ― у дома, все не хотела уходить, тянула время, говорила и говорила. От нее, ― ты и представить не можешь, ― я узнала странную новость о том, что Павла Ивановича Чичикова яко бы ловит полиция. А еще она принесла молоко. ДА-А-А, молоко у нее отменное, лучше, чем было у Марии Ивановны Коваль, вот так!».

Уж не меня ли ожидала Алла? ― мелькнула в голове мысль. ― Она знает обо мне как о писателе. Что, если женщина что-то задумала нехорошее и хочет меня привлечь? А иначе, зачем ей было крутиться, поставила банку на стол и ― домой, на Буговку. Ан, нет, мать сказала: «долго крутилась».

Я с трудом дождался ночи и, забравшись на второй уровень, тут же по следам Аллы, еще горячим, отправился в Буговку; неторопливо двигая ногами, добрался до деревни, прошелся по одной улице, свернул на другую и устремился в сторону леса. На черном фоне высоких деревьев я увидел дом и не запертую калитку. Возможно, Алла все предусмотрела и готовилась к встрече. Где-то в сарае, будто сало жарили, раздавался скворчащий храп Селифана. Этого оригинального сигнала для меня было достаточно, чтобы тут же зайти в дом. Я прошел сени, открыл с правой стороны дверь, затем попал в комнату с большой печью, выбеленной известкой, за нею было место, закрытое занавесью, откуда доносилось сопенье детей. Я на миг задержался и прошел в зал: передо мной лежала в истоме совершенно нагая женщина. Ноги ее были слегка согнуты в коленях и раздвинуты: она ждала мужчину, никого более. И этим мужчиной мог быть я. А что, если это так? ― задал я себе вопрос. ― На втором уровне существования мужчине не составляет труда овладеть любой женщиной. Тем более что ее поклонник Павел Иванович Чичиков где-то прячется. Его ловит полиция за совращение девочек подростков. Однако, я ошибся, может меня Алла и ждала, но положение, в котором женщина довольно привлекательной наружности пребывала, не могло ни задеть щуровского господинчика за живое. Он, ― не зря говорят в народе: «наш пострел везде поспел», ― перетянув на свою сторону Татьяну Лякову, затем, наслав порчу на жену моего двоюродного брата Александра ― Аллу, тут же был готов заняться и другой своей женщиной довольно привлекательной наружности ― другой Аллой. Не оттого ли, вдруг, неожиданно разверзлись хляби небесные, хотя всего лишь несколько минут назад ни что не предвещало изменения погоды. Я напряг глаза и в отсвете молнии увидел мужчину не красавца, но и недурной наружности, ни слишком толстого, ни слишком тонкого, точь-в-точь, такого как это описано у Николая Васильевича Гоголя в книге «Мертвые души». Автор ― Мэтр тоже оказался рядом, и едва наши взгляды встретились, поманил меня пальцем, затем увлек за собой.

―Семен Владимирович, вы один, без Пельмина? Это хорошо! А он молодец. Придумал такое, о чем даже я мог лишь только догадываться. Но зато теперь, так называемая «черная сотня» ломает на ветру ветви-руки и стонет от болей. Да, что я еще хочу вам сказать: ваш товарищ молодец-то молодец, но постоянно меня преследует и норовит вытащить на разговор. Он не понимает, что я, хотя и в курсе многих событий, но далек от реального мира, ко мне нельзя запросто «зайти на огонек». Вы уж меня как-то оградите от его поползновений. А сейчас идемте. Я знаю, чего от вас хочет особа довольно привлекательной наружности. Для того чтобы окончательно порвать с Павлом Ивановичем Чичиковым эта женщина тщательно подготовилась и хотела вас соблазнить. А уж затем вы просто были бы обязаны «накатать» на моего героя статью. Человек вы свободный и можете к ней пойти, но я думаю, ― не следует. Ваша родительница неслучайно вас предостерегает от столкновений с Чичиковым. Он разберется с Аллой сам. Зачем вам вмешиваться? … Павел Иванович «кашу заварил, пусть ее теперь и расхлебывает», ― помолчал и, заметив мое разочарование, добавил: ― Что вам для виртуальных связей недостаточно женщин? Или же вы боитесь нарваться на «черную женщину»? Такое бывает. ― Мэтр, не объяснив, что он имел в виду, тут же рьяно перекрестился. Я следом за ним. ― Что я скажу: вы не зря, помогая брату Федору на огороде, обратили внимание на одну красивую особу с довольно большими грудями. Ей необходима помощь. Она без участия мужчины может загнуться. Вы как никто другой ей подходите. Хотя рядом возле нее крутятся молодые мужчины, но это все не то, свяжись она реально с одним из них и в селе пойдут пустые разговоры. А это ей не надо. Что я не прав? ― взглянул на меня и закончил: ― То-то прав, сто раз прав!

Я, еще раз бросил взгляд на нагую женщину довольно привлекательной наружности, лежащую в истоме и нехотя развернулся и тут же лицом почувствовал легкий ветерок.

Да, мы движемся, сделал я заключение и на приличной скорости, затем осмотрелся и увидел где-то далеко впереди «Останкинскую башню» ― свою, ту которую однажды создал силой воображения.

―А вы довольно много на нее потратили! Наверное, не одна зарплата ушла, так ведь? ― спросил у меня Мэтр.

―Да, Николай Васильевич, много, даже взял кредит, теперь весь доход идет на его погашение, ― и, взглянув на Гоголя, я добавил: ― А что деньги жалеть. Их ведь не выведешь в реальный мир. Расходовать их я могу только здесь ― на втором уровне и нигде более. ― Помолчал. Мэтр ждал продолжения, и я снова открыл рот: ― Дня через два займусь оформлением в собственность усадьбы, мать торопит, и уж тогда для ее виртуального преобразования могу спустить приличную сумму. Пусть для этого мне потребуется разорить свое первоначальное сооружение. Нет, не до основания. Я переделаю его. Зачем мне нужен этот плагиат, ― я махнул рукой в сторону своей «Останкинской башни». ― Она будет значительно отличаться от настоящей и станет более похожей на обычную вышку для принятия и передачи сигналов ― нужной мне информации.

―Что-то похожее на МТС или? …. ― Мэтр недоговорил, прервался, останавливаясь у моего сооружения, задрав вверх голову, окинул его взглядом.

―Николай Васильевич, вы сами вышли на меня, ― мне не терпится спросить у вас, что-то случилось неординарное? ― я заглянул Мэтру прямо в глаза и принялся ожидать ответа.

―Да, Семен Владимирович! Оксана Игоревна Козырь и Алексей Григорьевич Коколев готовы к перемещению… вы, теперь можете с ними распрощаться ― навсегда. Я вас не тороплю, но не задерживайте их пребывание на втором уровне, дайте их душам покой.

―А как же Алешенька, сын этой молодой пары, что будет с ним? Неужели ничего не удалось сделать? ― спросил я и снова уставился на Мэтра.

В этот момент черное пространство неожиданно качнулось, будто кто-то попытался нарушить нашу орбиту общения, влезть в нее, но, ударившись о невидимую преграду, отскочил.

―Не обращайте внимания, ― сказал Николай Васильевич и продолжил: ― С мальчиком все нормально. Он теперь ничем не отличается от других ребят, своих сверстников. Правда, чтобы избежать сильного стресса я его погибшую собачку просто подменил. Это уже не то животное, которое мне пришлось подсунуть бабушке с внуком в парке. Даже вы, Семен Владимирович, однажды, посетив их, ничего не заподозрили. Сделано безукоризненно. ― Николай Васильевич умолк лишь для того, чтобы сменить тему, сделав насколько возможно паузу, он сказал: ― А вот с Олегом, мужем Людмилы вам можно было заняться. Чем черт не шутит, а вдруг удастся изменить «климат» в его семье. Наш мир многообразен и для вас не составит труда понаблюдать за его виртуальной оболочкой со стороны, понять, отчего он сторонится женщин и в тоже время имеет детей, ― Мэтр погладил усы и продолжил: ― Разве такое, возможно, задаете вы себе вопрос? Да-да возможно. Там, на втором уровне существования, фантазии людей из реального мира все как на ладони. Они подобны тем, что выходят из-под вашего пера. Я так думаю, что ваш Олег, вынужденно ложится в постель с женой, он все делает, чтобы она его взяла и добивается для себя ощущений, получаемых обычно женщиной от мужчины. Удовольствие, получаемое им от жены, ощущается не сразу, оно трансформируется и приходит измененное из второго уровня существования… ― Что, если Николай Васильевич прав. Тогда выходит Павел Иванович Чичиков просто хитрец, не для удовольствия лишь для примирения с Татьяной Ляковой ― неординарной женщиной он сажал ее на себя. Что-то ненормальное есть и у нее ― «на лицо» явно перевес мужских гормонов. Это даже подметила однажды жена моего двоюродного брата Александра ― Алла: «Она так и пышет, так и пышет».

Андрей Пельмин давно уже стоял по мою душу, но ему препятствовал Гоголь и препятствовал, я бы сказал довольно сильно, так как мне удалось закончить разговор, неторопливо проститься с Мэтром, а затем еще и заглянуть к Людмиле. Женщина, находясь во сне, почувствовала мое присутствие и застонала. Я присел на кровать и дал ей свою руку. Скоро она успокоилась, впав в крепкий сон. Находиться рядом более не было причины, я тут же расслабился. Этим моим состоянием воспользовался мой товарищ и, выйдя на орбиту общения, не преминул попенять:

―Семен, ну где ты витаешь, которую ночь я охочусь за тобой, ищу встречи, тоже мне друг называется, ― писатель помолчал и продолжил: ― Извиняюсь, совершенно случайно я тут подслушал твой последний разговор с Мэтром. Ты что поверил тому, что с Алешенькой будет все нормально? ― И, не дав мне ответить, Андрей пошел в наступление: ― Сейчас, да, все нормально! Оттого что он ребенок. Ну, а что будет, когда этот ребенок повзрослеет? Баланс гормонов ― пятьдесят на пятьдесят ― нарушится. Мужских ― должно стать восемьдесят-девяносто процентов. Но, картина может быть и другой, в точности наоборот? Что если в организме юноши будут преобладать женские гормоны? Ты об этом не задумывался? … Даже страшно представить себе на кого будет похож твой Алешенька? На мужчин ты не смотришь, я знаю, но женщин встречал немало. Замечал особ с огромным преогромным бюстом, они наверняка бросались тебе в глаза. Это своего рода гренадеры в юбках. В данном случае явно недостаток женских половых гормонов ― надо пить таблетки. Ты, что и Алешеньке пропишешь гормоны ― мужские. Заставишь его глотать «колеса» …. ― Нет, и не подумаю! ― прервал я тут же речь товарища, ― Я же не врач! Мэтр знал, что делал, и я в его действиях не сомневаюсь и тебе не советую гнать пургу! Все будет нормально! Большим грудям у Алешеньки не бывать. Просто тебе не дает покоя лауреатка песни Евровидения с женским бюстом, здоровыми бедрами, черной-пречерной бородой, и усами? А-а-а? Угадал? ― Да это же «черная женщина», точнее одна из них. О ней упомянул Николай Васильевич, мелькнуло в голове. Андрей тут же принялся плеваться и неистово креститься: ― Не дай Бог, не дай Бог оказаться с нею в одной постели! Спаси и сохрани! ― Моя рука тоже потянулась следом за рукой товарища.

―Зря он тебя до меня допустил. Ты меня своими сомнениями вывел из себя. Теперь я буду мучиться, переживать.

―Зря, не зря, но я просто хотел тебя предупредить и всего лишь! ―  сказал Пельмин. ― А то, что ты расстроился, то этого и следовало ожидать. Пространство здесь вокруг Щурово неспокойно. Что-то произошло или же должно вот-вот произойти. Не одного тебя «штормит». Ну, ты понимаешь, ― колбасит ― так бы определили это твое состояние молодые люди. Поэтому выражаясь ихними словами, я предлагаю тебе не париться.

Андрей был прав: причина нестабильного пространства была связана с тем, что находился при смерти главврач Щуровской больницы Григорий Семенович. Он человек неординарный, его смерть отодвинет события, связанные с Павлом Ивановичем Чичиковым на неопределенное время. Любовные похождения этого господинчика на время станут жителям села Щурово просто не интересны. За месяц, другой, ― сколько времени у него в запасе, ― он наведет марафет и предстанет уже совершенно в обновленном виде.

―Семен, ты не мог бы меня познакомить с Павлом Ивановичем Чичиковым поближе? ― задал вопрос Пельмин. Я не ожидал от товарища такой просьбы, однако тут же сообразил для чего ему это нужно. Через Павла Ивановича Андрей мечтал сойтись с Гоголем тет-а-тет. Даже мне такая близость, хотя я и занимался по просьбе Николая Васильевича совместно с Иваном Сергеевичем судьбой четы Гадаевых, а еще Алешенькой и имел право обращаться к Мэтру, была не позволительна. Пельмину дай палец, так он и руку откусит.

―Андрей, да будет тебе известно, ― я решил действовать открыто, ничего не утаивая, ― мне сделать это трудно, хотя я этого господинчика часто вижу. Он, что та птица без задержки просто пролетает по трассе у меня на глазах на своей представительской черной машине. Ты же видел его на втором уровне, имел возможность с ним разговаривать. Тебе этого мало? Ищешь реального знакомства. У тебя желание подобно дереву обхватить корнями землю и проникнуть далеко вглубь, в недра, чтобы не дай Бог, тебя не смогли вырвать….

―Да! Да! Да! ― выкрикнул товарищ. ― Ты же знаешь мой вспыльчивый характер! Я могу что-нибудь сотворить не позволительное, и тогда меня выкинут со второго уровня существования. Даже Татьяна, моя женщина со своими мольбами не в силах будет мне помочь. А расстаться с тем, что я приобрел, мне бы не хотелось. Павел Иванович невольно поможет мне войти в доверие к Мэтру. И еще: неизвестно как развернутся события вокруг Чичикова, может потребоваться моя помощь, и тогда я предоставлю ему убежище. Я спрячу его от кого угодно, не только от полиции даже от самого себя ― никто не найдет! ― Пельмин на миг прервался, и я увидел известные нам по прошлым встречам березки. Мы кружили возле них. Это была наша орбита общения. Нарушить ее было невозможно. ― Семен, не переживай. Я скор на ногу и могу довольно быстро подскочить по указанному тобой адресу. Ты лишь только щелкни пальцами и всего делов, за мной не заржавеет. Фигаро там, Фигаро здесь, явлюсь, не запылюсь.

―Щелкнуть-то, я щелкну, но… ― не договорил и тут же свалился на Людмилу. Она стонала, а точнее бредила: «Олег, Олежек, Олеженька». Ее руки тут же обхватили меня и принялись ласкать. Я попытался подняться и уйти, но женщина с силой жадно притянула к себе и выдохнула: «Не обращай внимания на слова. Что из того, что я называю тебя Олеженькой?». ― И я, забыв о времени, сдался, вышел из спальни нескоро, медленно побрел по безлюдным улицам Щурово. Мне необходимо было время все обдумать и понять, что делать дальше. Но моя голова не работала, и я все оставил на потом, сообщив себе: «Утро, вечера мудренее». Нужно хорошенько выспаться, а там видно будет.

Утро было солнечное. Это обстоятельство подняло мне настроение, я поднялся легко, однако в состоянии эйфории пребывал недолго: когда умывался, мать сообщила о телефонном звонке Аллы и попросила свозить женщину к бабке.

―Ну, мам, мы же договорились, да ты и сама ни раз…, ― родительница прервала меня.

―Это, недалеко. У нас в Щурово есть улица Криуша, а то поселок. Ты не раз о нем слышал. Три дома, ну пять всего и осталось. Рядом болото, река. Вы детьми с отцом ездили туда заготавливать лозу для плетения корзин. Мне стало жалко, нет, не Аллу, а старушку, к которой она собралась съездить. Жена Александра, так мне ее описала, что я не удержалась и для несчастной женщины подготовила сумку, забросила в нее немного одежки и конечно, продуктов, отдашь, она очень нуждается, ― родительница стыдливо украдкой взглянула мне в глаза и, не поднимая головы, сказала: ― Я все понимаю: сама тебя не раз спасала от Аллиных притязаний, а тут вдруг неизвестно отчего прошу. Не противься.

―Хорошо, но дай мне вначале позавтракать, собраться, а уж затем только….

―Да-да! Конечно! ― и мать торопливо принялась накрывать на стол.

Насытившись, я, перед тем как отправиться в дорогу, созвонился с Аллой и договорился о встрече в центре села, у Большого магазина. Мне не хотелось забирать ее прямо из дома на глазах у Александра. Родительница сообщила мне, что женщина не о всех своих поездках к бабкам информирует мужа. Того, с некоторых пор, это, видите ли, нервирует и он тут же бросается в сарай за вожжами. Частая порка по заднице выработке серотонина не способствует, а лишь только Алле во вред.

Неторопливо собравшись, я вначале выглянул за ворота, дождался, когда Слюнявая с Бройлером пересекли трасу, затем выждал какое-то время, мне не хотелось встречаться с пьяницами, отправился навстречу с Аллой. Я дал возможность женщине при необходимости незаметно улизнуть из дома и добраться до условленного места. Она не замедлила оказаться рядом с моей «Ласточкой», едва я выехал на перекресток в центре села.  Алла, отчего-то оглянувшись, тут же, лишь только машина остановилась, забралась в салон. Я отпустил педаль тормоза, дал газку, и мы поехали.

Алла была у меня за «штурмана», так как я о месте нахождения поселка Криуши знал приблизительно, то есть мог указать направление, но не дорогу. А этого было недостаточно.

Находясь в пути, я, глядя на угрюмо сидящую в кресле женщину, попытался ее разговорить. Мне чтобы понять Аллу, необходимо было подробно знать о ее прошлом. Женщина поддалась не сразу, хотя о чем-то могла болтать часами. Ее замкнутость выводила меня из себя. Прежде чем подвигнуть Аллу к откровениям, я был вынужден войти в ее расположение и немного рассказать о себе.

―Ты, знаешь, я пишу. У меня неплохо получается. Меня читают. Ты думаешь легко мне быть писателем? ― спросил я. ― Садись за стол, бери ручку, или же включай компьютер и выдумывай, пиши, да? ―  взглянул на женщину. ― Нет! Нет! И нет! Писатель должен быть откровенным перед своими будущими читателями: людьми добрыми и злыми ― самыми разными. Он должен, не видя их, излить всю свою душу, всю! Как на духу. Ты это понимаешь? Бумага-то все стерпит, но то, что не пережито тобой, подано без осмысления, читаться не будет, запомни это. Хочешь, я дам тебе одну из своих книг…. Ты поймешь, до какой степени я откровенен перед своими читателями! ― замолчал, уставившись на дорогу. Теперь куда? ― спросил я, приблизившись к перекрестку: ― Налево ― это на Климовку, направо? …

―Направо, ― тут же выдавила из себя женщина, затем ― налево вдоль озера и прямо, ― помолчала и затем сказала: ― Дальше я скажу. ―  Помолчала и уже голосом, в котором прослеживались нотки примирения, сообщила:

―Я читала одну из ваших книг, ну ту, что наделала много шума у нас в селе. Ну, эту…

―Знаю, какую ― можешь не продолжать. В ней ты читала и обо мне, если читала внимательно, то ты знаешь меня как человека. Я, можно сказать перед тобой открылся. Отчего бы и тебе не открыться передо мной и не рассказать о себе, без утайки, не держи то, что тебя тревожит, начни хотя бы с того, ― я на миг задумался и  выдал: ― отчего ты вбила себе в голову, что тебе сделано?

На дороге, якобы асфальтированной, при выезде с улицы, называемой по-старому Криушей, попалась яма, заполненная водой, ― она была не меньше Миргородской, описанной Николаем Васильевичем Гоголем, ― и мне стоило труда ее объехать. Мог бы и прямо, но черная вода не давала возможности судить насколько эта яма глубока, поэтому я прижался, чуть ли не к фундаменту дома. Это обстоятельство отвлекло меня от разговора, и Алла могла собраться с мыслями.

―Семен, я с Александром живу уже более десяти лет, и он никогда не поинтересовался моей жизнью. Наверное, оттого и говорит, что мои переживания — это фигня, а я ведь страдаю, не нахожу себе места, болею. Мне ведь по-настоящему очень плохо. Я не знаю, что мне делать. Как избавиться от того черного, что во мне сидит. Оно мучает меня и днем, и ночью.

Алла замолчала. Я ее не трогал. Мы ехали километра два, безмолвно уставившись на дорогу, затем женщина поерзала на сидении и снова открыла рот:

―Меня то в жар бросает, то в холод…, а еще мне снятся частые кошмары. Неизвестный Черный человек крепко держит меня за руки, а другой, ― лицо его я никак не могу запомнить, ― целится в меня огненной стрелой из лука и хочет выстрелить. Затем, я часто оказываюсь в своем старом доме, отчего-то без окон и дверей, и, путаясь в двух комнатах, хочу из него выбраться, и не могу. Что это?

―А где находится этот твой старый дом? Расскажи мне о нем все что знаешь. Что с ним сталось, даже о том, чем он был наполнен, как в нем тебе жилось. Я попытаюсь разобраться, может мне удастся для тебя что-то сделать…, ― я прервался и продолжил: ― Пойми меня правильно, рассказать о горе ― это значит переложить часть переживаний на слушателя, отрешиться и это обстоятельство несколько заглушит твою боль. Твоя открытость поможет вычерпать из твоей раны ― ямы, подобно той, которую мы проехали, ― грязь и возможно обеспечит твое выздоровление. Не скрывай ничего!

Далее я молчал, а женщина говорила и говорила. Мне стали понятны ее слова о проклятии. Алла училась в училище в Щурово на цветовода. Однажды к ней приехал парень, он вернулся из армии. Парень дождался перемены и вызвал девушку на улицу. Она охотно вышла и, поздоровавшись, с недоумением таращила на него глаза. На первый взгляд парень был ей незнаком, но стоило ему рассказать немного о себе, назвать имя, как Алла тут же его признала. Молодой человек мялся, не знал, как подступиться к девушке и, наконец, прямо сказал о том, что заметил ее еще в школе и вот теперь желает на ней жениться.

―Я ведь не красавица, ― не знаю, чего он во мне нашел, ― мне ждать второго приглашения, что очередного потопа, поэтому, не раздумывая, сразу же согласилась. Правда, согласившись, я не верила своему счастью и попросила парня подождать, пока не закончу училище, уж очень мне нравилась моя будущая профессия. Он не дал. А потом я, отправившись на выходные, домой, сообщила о предложении парня своим родителям и отчего-то встретила жесткий отпор со стороны отца, он наотрез отказал мне в благословлении. Даже мать и та не могла его уговорить. Он уперся, ну что тот бык и знаешь из-за чего? ― моя спутница сделала паузу и сообщила: ― Когда-то давно он молодым парнем сватался к матери моего жениха, тогда еще девушке, и получил от ворот поворот. Я, конечно, его ослушалась, так мой родитель представляешь, что сделал? Испортил нам праздник. Он в день свадьбы, когда мы отправились в ЗАГС расписываться, улучил момент, перебил на столах всю посуду, а затем пошел в сарай и на видном месте повесился!

Мы снова молчали, я смотрел на дорогу и аккуратно объезжал колдобины. Было над чем, подумать.

―Моя замужняя жизнь, конечно, не удалась. Хотя год-два мы жили более-менее счастливо, ― не понимаю отчего, видно мать, как-то ограждала нас от проклятий отца, но недолго ― умерла от рака, ― здесь везде радиация и от нее умирают многие, ― я осталась с мужем наедине, не зная, что с ним делать. У нас были проблемы, ―  точнее, у меня, ― я не могла забеременеть. Мой муж стал попивать и однажды из-за того, что «был на парах», когда сажал на колхозном поле картофель, попал под колеса трактора. Царство ему небесное. ― Алла резко перекрестилась и продолжила: ― Я с ним до сих пор состою в законном браке, ― женщина взглянула на меня и я, отвлекшись от дороги, сказал: ―Это не порядок!

―Да знаю, мне о том многие говорили и говорят. Так вот, что я думаю, ― продолжила Алла: ― Мой умерший отец, мой умерший муж, ― мертвые, наверное, как-то общаются на том свете, ― разыскали меня, как я не пряталась от них: уехала вначале жить в Климовку, после в Стародуб, ну, а затем, убегая от них ночью, на гране сумасшествия выползла на дорогу и попала под колеса брички Павла Ивановича Чичикова. Это он меня спас и привез в Щурово, затем познакомил с Александром. И все бы ничего, жили бы, не тужили, но и здесь мои мертвые нашли меня через Настю-Лапуду. Зря я поддалась уговорам Петруши. Он еще тот фрукт. От него исходит такой запах, что из могилы. Меня всю крутит. Я будто попала в водоворот. Не выбраться мне из него никогда ни при каких обстоятельствах. Пропала моя жизнь, пропала! ― моя спутница поперхнулась, стала хватать ртом воздух, затем нашла в себе силы и выдавила: ― Вези меня, вези. Может, найдется человек, и спрячет меня от Басаврюка, … ― далее Алла впала в прострацию и всю дорогу тупо смотрела вперед.

Дом бабки находился на краю поселка. Мы его нашли сразу. Он выделялся на черном фоне леса. Она ждала нас у дома. Не знаю, что ее заставило выйти, но сухонькая старушка внимательно смотрела на нас, затем сама подошла к машине, лишь только я затормозил. Мы выбирались из салона у нее на глазах. Я, поздоровавшись, тут же отдал ей передачу от матери, и чтобы она ее приняла, точь-в-точь повторил слова родительницы. Этого было достаточно.

В дом я не пошел, остался ожидать на улице, а Аллу бабка взяла как маленькую девочку за руку и повела за собою; жена Александра пропадала у нее более часа. За это время я осмотрел улицу, заросшую высокой травой, кустарником, а еще березняком. Из этого зеленого месива выделялись отдельные дома. Не все они были пригодны для жизни людей. Я попытался заглянуть в окна ― глаза и ничего не увидел ― одна лишь темнота. А ведь когда-то в них теплилась жизнь, рассыпаясь детским смехом по округе. «Да-а, не всегда время на нас людей действует благотворно», ― сказал я себе и, добравшись до машины, устроился поудобнее в кресле, затем достал из бардачка  плейер, запустил его и принялся слушать аудиокнигу, записанную известной студией, по одному из произведений Мэтра ― Николая Васильевича Гоголя.

Алла у бабки успокоения ― полного, не нашла. Лишь временное. Та подтвердила догадку женщины, сообщив ей, что виноваты они ― мертвецы, однако не без участия одного «Черного человека». Он ― этот человек ходит где-то рядом в реальном мире кругами, то разжимая, то сжимая кольцо, и все зависит только от него ― «Надо будет, ты вмиг забудешь о своей печали, вылечишься, будто ничего и не было. Вот так бабонка! Вот, так!»  ― это ее слова. Я не знаю, что мне делать? ― обратилась женщина ко мне, не знаю! ―Я дернулся было сказать о том, что время…, но, глядя на окружающее нас запустение, мимо которого мы проезжали, замолчал. В состоянии молчания мы ехали нескончаемого долго. Дороги не было конца. Будто черт нас водил и не хотел отпускать.

Женщина упала духом. Я просто был вынужден не высаживать Аллу в центре села, а довезти до дома, помог ей выбраться из машины, осторожно провел к двери. Ну, вот и все, ― подумал я, можно, наконец, уйти, но тут неожиданно жена двоюродного брата подала признаки жизни, ― ожила, непонятно отчего, резво отбросив мою руку, предательски загремев попавшим под ноги пустым ведром, рванула на огород за стоящий на отшибе сарай, видно у нее схватило живот или еще что-то случилось неординарное. Кто их женщин поймет?

Уйти я не успел. Дверь распахнулась, и до меня донесся неуверенный голос Александра:

―Это ты Семен? …― пауза и снова голос: ― Заходи! Не стесняйся! ― Нехотя я оказался в темноте сеней, а затем вышел на свет окна небольшой комнаты. Мелькнула мысль: надо же нарвался, ― теперь будет отчитывать за то, что возил Аллу к знахарке. Что-то надо придумать….

Александр в доме был не один. За столом с полупустой бутылкой коньяка во главе, рядом с ним я увидел Павла Ивановича Чичикова. Он за столом явно доминировал. По их разгоряченным лицам я догадался, что они разговаривали, и этот разговор для моего двоюродного брата был нелицеприятным.

Я поздоровался, мне ответили: Чичиков дружелюбно, назвав меня по имени, отчеству, затем буркнул двоюродный брат и, глядя на своего собеседника, на правах хозяина предложил мне: ― Садись, ― после чего подвинулся на старом видавшем виды кожаном диване. Мне пришлось присесть, но ненадолго, через минуту я подняться и выпустил брата, так как Павел Иванович тут же отправил его за дверь: ― Давай сбегай, посмотри, что там с супругой, а то, не ровен час, отдаст богу душу, что тогда? ― Я в тот момент, когда они отвлеклись друг на друга, попытался щелкнуть пальцами. Однако у меня ничего не получилось. Подняв глаза на Павла Ивановича, я понял о причине случившегося казуса и успокоился: делать вторую попытку не было резона. В это время Александр, чертыхаясь оттого, что рюмки были наполнены, с неудовольствием выбрался из-за стола и юркнул в сени. Едва он скрылся, Чичиков, перейдя почти на шепот, доверительно сообщил мне:

―Семен Владимирович, это я наказал Аллу. Зря она лезет, куда не следует. Дура женщина! Зря! Ее, ваша матушка не раз предупреждала. Так нет же. Уж очень рьяно Алла бросилась помогать моим недоброжелателям. Оттого, мне пришлось применить к ней силу и вывести из игры. Недели через две, ну три приедет моя невеста, и я отправлюсь с нею в Москву, у меня будет к вам небольшая просьба: не в службу, а в дружбу, помогите мне…, ― Чичиков вздохнул и продолжил: ― вообще-то не мне, а Алле, жене своего двоюродного брата.

―Павел Иванович, постараюсь, если это возможно, ― ответил я, готовя ответную просьбу: мне хотелось, как можно скорее выполнить обещание, данное Пельмину и познакомить его в реальном мире с собеседником. Для этого я тяжело вздохнул и пожалился: ― Но вот проблема? Хватит ли у меня сил, чтобы вызволить женщину из плена Басаврюка? ― Я понимал, что Чичиков не сам навел порчу на Аллу, лишь поспособствовал: показал дорожку мертвецам. А тем этого было достаточно: налетели и рады стараться.

―Хватит. Сил вам не занимать. Так вот Семен Владимирович, когда вы в очередной раз будете топить баньку, нужно в ее угол тайно поставить бутылку водки, или вина, ― помолчал, затем продолжил, ― можно на худой конец даже пиво ― это тоже алкогольный напиток. Заберете бутылку после, когда все вымоются, ― для этой процедуры желательно много грязи и голых людей, очищающих себя от скверны. Общественная баня подошла бы никак лучше, ну да ладно, ничего не поделаешь, ее в Щурово еще в девяностые годы закрыли…, ― поднял на меня глаза и сказал: ― А уж затем вы должны поставить эту бутылку на стол и все сделать так, чтобы Алла непременно выпила из нее. Ну, например, придумайте причину и напроситесь в гости к двоюродному брату, примет никуда не денется. Надо будет, я помогу, даже если буду находиться далеко. Да и еще пошепчите что-нибудь хорошее в ее спасение, я думаю для писателя это не проблема, слова придумаете. Для Аллы ― другой… особы довольно приятной наружности ― махнул рукой, но я услышал: ― Чуть было не придумали. Мэтр уберег…. ― Тайком усмехнулся. Я тут же ответил, не открывая рта: ― Да, уберег! На то он и Мэтр. ― А громко сказал:

―Придумаю, Павел Иванович, обязательно придумаю, ― и поднялся: ― Я на машине, пить мне нельзя, уж не буду дожидаться ни хозяина, ни хозяйку и с вашего разрешения поеду восвояси. Что-нибудь в мое оправдание скажите? ― Чичиков, кивнул мне головой и перед тем как я успел схватиться за ручку двери и выскочить из дома, выкрикнул:

―Не переживайте вы так Семен Владимирович, с вашим Пельминым я встречусь без щелчков пальцами. ― Затем спокойным голосом продолжил: ― Я, не так давно посетил с Федором Михайловичем Луганск. В Донецке мы тоже побывали: ездили за «черными душами». Ваши родственники на Украине живы и здоровы. Что еще? Мне трудно судить о том, кто возьмет в этой кровопролитной войне вверх, однако в целом Украина едва ее, начав, уже проиграла, ― люди заглянули в глаза Вия ― это самое опасное и им теперь не видать прощения. Эти люди не дадут американцам добывать сланцевый газ и качать нефть, а значит, Европа, как покупала в России это сырье, так и будет покупать. А значит, как зависела от нас, так и будет зависеть.

Павел Иванович был прав. Я неторопливо в раздумьях забрался в автомобиль и отправился отчитываться перед родительницей о поездке к бабке. Ее в первую очередь интересовало: ― приняла ли та подарок? Я знал мать не оставит меня в покое пока не расспросит обо всем до мельчайших подробностей.

На трассе недалеко от дома перед колесами прошмыгнул интеллигентный Галстук. Он торопился с очередной бутылкой водки к Стопарику в новый дом, в котором когда-то жил известный в Щурово безрукий пьяница.

―Ух, ты черт! ― лишь и успел сказать я. Человек чудом выскочил из-под машины и исчез.

Через мгновенье, я подрулил к воротам дома прямо на глазах у соседки Алины. Она отчего-то крутилась на улице. Женщина, в знак приветствия, махнула мне рукой, затем спряталась за железным забором. Но, ненадолго. Я снова ее увидел с велосипедом. Алина наверняка торопилась в центр села за новостями.

Родительница долго расспрашивала меня о бабке, правда, и об Алле тоже. Но я многое о жене Александра умолчал, не сообщил ей и о встрече с Павлом Ивановичем Чичиковым.

Забравшись на второй уровень существования, я разыскал Пельмина и тут же поторопился сообщить товарищу о согласии щуровского господинчика с ним встретиться.

―Буду, обязательно буду. Правда, проездом. Я на машине в ближайшее время собираюсь отправиться в Германию, ― знаешь известную в наше время песню: «На границе тучи ходят хмуро…», но это на Юго-востоке Украины, а со стороны Брянской области пока все тихо, так вот постараюсь заехать. Ты, я слышал от Голвачева, оформил дом на себя. Не зажми мероприятие. Я готов, да и остальные твои друзья-писатели, думаю, не откажутся «обмыть это дело»!

Однако, все повернулось так, что «обмыть это дело» ― день оформления договора-дарения родительницей мне дома пришлось нескоро: в Щурово доселе спокойном, народ неожиданно зашушукался, заговорил в полголоса, затем в голос и, наконец, просто вышел из себя ― отдельные люди даже плакали. Причина была. Из Брянской областной больницы пришла весть о смерти известного на селе человека ― главного врача Григория Семеновича. Умереть мог кто угодно, но только не он. Многое мне довелось услышать от людей. Нашлись такие, которые стали во всем обвинять даже Павла Ивановича Чичикова. А он причем, скажите вы? И будете правы. «Он, он обещал перевезти Григория Семеновича в московскую клинику и не перевез», ― кричали возмущенные жители. Февраль кричал на все село: «Не так уж и всесилен этот господинчик», ― с ним соглашались разных мастей злопыхатели и вторили, забыв о каком-либо приличии. Разговоры в селе мне были понятны, люди боялись, что со смертью главврача могут закрыться медучреждения и тогда придется за помощью обращаться в районный городишко Климовку. Был бы большой город, а то так себе чуть по более Щурово будет. Не могло в нем быть хорошей поликлиники, хорошей больницы. Своя хоть тоже не лучше, но рядом и это очень выручало ― не надо ездить, тратить на автобус деньги, и то, слава Богу.

Разговоры, а затем не очень хорошая погода, я бы сказал, даже скверная, неизвестно отчего жара сменилась прохладой, пошел нудный чем-то похожий на осенний ― дождь, хорошо бы кратковременный, а то затяжной ― все это вывело меня из себя. Дождь шел и шел, не кончаясь. Я выглядывал в окно на трассу и удивлялся, как могут пьяницы, ради бутылки шастать без зонтика, можно ведь вымокнуть, заболеть и тогда лечись.

―Природа прощается с хорошим человеком, ― сказала мне родительница. ― Когда твой отец умер, тоже шел дождь. Что хорошо ― это то, что мы до дождей посадили на огороде картошку, ― успели. Хотя, как долго они будут идти, а то может ничего и не взойти, вымокнет, все-таки у нас низина.

Многие из сельчан в то время не находили себе места. Родительница, например, жаловалась мне то на шумы в голове, то у нее вдруг начинали болеть кишки, а еще постоянно скакало давление. Она безвылазно находилась дома. Алла ― жена двоюродного брата Александра, как никто из подруг матери, доставала ее по телефону и подолгу в подробностях рассказывала о своих болячках: «Я знаю, пусть вы и не верите, мне сделано, сделано» ― доносился ее слезливый голос. Я, находясь рядом с матерью, порой сам поднимал трубку и тогда был вынужден держать перед женщиной ответ; время от времени угукал или же ронял: «Да! Понимаю! Ну, конечно! Нелегко! А кому в настоящее время легко! Что сделаешь? Нужно терпеть», ― и далее в таком роде.

«Что же Павел Иванович не торопится уезжать из Щурово? Две недели давно прошли. Уехал бы и я занялся судьбой Аллы. Интересно, приехала его невеста или же все пребывает в столице? Из Щурово Павел Иванович собирался выехать непременно с губернаторской дочкой», ― размышлял я.

Причина была. Задерживали Павла Ивановича в большей мере щуровские дела. Он развил здесь такую кипучую деятельность, что в одночасье трудно было все бросить. Какая-то лишняя неделя пребывания этого господинчика в Москве и та пошатнула его имидж, а что будет, переселись он в белокаменную жить? Да холопы тут же отобьются от рук. Такого натворят. За ними пригляд нужен. Кроме всего прочего этот господинчик ожидал губернаторскую дочку. Не все было обговорено. Женитьба это нешуточное дело ― не раз повторял Павел Иванович и был прав. Он желал обручиться, но чего  греха таить, как любой холостяк со стажем боялся потерять свободу. Лариса Сергеевна ― Губернаторша тоже не торопилась: она держалась за свое единственное чадо цепкой хваткой,  и отдавать замуж скоропалительно не желала. Ей бы наоборот подтолкнуть молодых ― ускорить события. Нет же, тянула

Еще до привоза тела главного врача Григория Семеновича из Брянска в Щурово помощник прокурора ― молодой человек, тот, к которому год назад обратилась женщина довольно привлекательной наружности с заявлением на Чичикова, отправился на Буговку на своем роскошном «Мерседесе». Он хотел, было позвонить женщине, но не стал, отложил телефон, разговор с глазу на глаз давал ему возможность эмоционально взбодриться и почувствовать себя мужчиной при исполнении важного государственного дела.

Женщина давно не имела с помощником прокурора никакой связи, и это обстоятельство его волновало. Молодой человек мчался на большой скорости по трассе, в связи с конфликтом на Украине она была пустынна: отсутствовали фуры, и другие большегрузные машины, обычно вереницей, шедшие из-за границы. Танки запрятались в «зеленке» и на трассу не выезжали. Молодой человек, желающий далеко пойти, не ожидал, что неожиданно на выезде из Вариново на дорогу выскочит бричка, запряженная тройкой лошадей. Откуда ему было знать и то, что «тройкой» от имени известного писателя Николая Васильевича Гоголя в настоящее время заправлял Павел Иванович Чичиков. Правда, бричка не пострадала: своей дорогой машиной молодой человек ее лишь только зацепил. Что еще? Я до сих пор не могу понять, отчего, Петруша забрался не на козлы, рядом с Селифаном, а устроился сзади на подножке, где обычно находятся чемоданы. Может, вещей было много и их необходимо было поддерживать, или же просто не успел и запрыгнул в последний момент. Павел Иванович прикрикнул на Селифана, и тройка рванула вперед. Так вот этого самого Петрушу машиной выковырнуло из брички, а затем «размазало по асфальту», при этом «Мерседес» на дороге занесло, и он ударился на огромной скорости в дерево ― толстую дикую грушу, случайно затесавшуюся среди берез, выстроивших вдоль дороги.

Помощник прокурора погиб, даже не мучился, как и Петруша. Тройка пронеслась в сторону Дашкиного болота, в котором когда-то утонула несчастная девушка из Варинова из-за неразделенной любви ― и исчезла. Известный нам господинчик ― Иван Павлович Чичиков, невольно через своего холопа, вдруг неожиданно стал причиной смерти молодого человека не раз потиравшего от удовольствия руки в желании как можно скорее расправиться с ним и через него свалить своего долгожителя начальника ― всесильного прокурора. Не зря говорят в народе: не рой яму ближнему, а то сам в не нее попадешь. Так и получилось.

Уж как радовалась Слюнявая, узнав новость о гибели Петруши, трудно описать, хотя смерть человека плохого или хорошего ― это смерть и ничего в том радостного нет. Но не мое дело осуждать Надю, тем более что даже ее сожитель Бройлер и тот, заметив на лице у своей сожительницы гримасу довольствия, никак не отреагировал. Женщина долго находилась в неведении, пока однажды на новоселье у Стопарика не почувствовала неприятный запах, исходящий от слуги Павла Ивановича ― Петруши и затем не осознала что он неслучаен.

Дождь шел долго, очень долго. Жители села сидели по домам и ждали конца света, а он все не наступал.

«ДА-А-А, наверное, я встречусь с Павлом Ивановичем теперь уж только на ярмарке», ― мелькнуло в голове. Все произойдет по писаному: у здания бывшего училища я остановлю свой автомобиль, окину ряды торговцев. На глаза мне попадется соседка Алина… ― о, нет, не попадется ― ей нечем торговать, значит, брат Федор. Он будет предлагать газеты, журналы. Я подойду, поздороваюсь, начну его расспрашивать о том, о сем и тут неожиданно появится этот господинчик, не то чтобы толстый, но и не худой…

О том, что Павел Иванович Чичиков уехал из Щурово я узнал неожиданно, лишь только забрался на второй уровень существования. Он сам на меня вышел:

―Семен Владимирович, не получается у нас с вами посидеть где-нибудь в кафе, неторопливо поговорить, не получается. В настоящее время я занят по горло, готовлюсь к переезду, правда, не очень далеко. Следующая моя резиденция будет все также на трассе следования черного-пречерного автобуса. Причина моего отъезда не только в моей женитьбе, но и в том, что меня травят, «обложили», что волка со всех сторон. Хотя мне это все до фени.

―А как же вы бросите своих,… ― я хотел сказать «мертвых душ», но дабы не обижать Павла Ивановича выразился проще: ― подопечных, тех, которых вы, можно сказать, приручили?

―Мне жалко их, они такие несамостоятельные, ну, что те дети, постараюсь надзирать дистанционно, издалека, правда, самому бы не пропасть. Какое-то время я буду вынужден прятаться от людей, в том мне поможет ваш товарищ Пельмин, не зря же с ним познакомился. Непорядок, конечно, что вы не присутствовали при нашем знакомстве, но вы тому способствовали. Вы знаете, Андрей Иванович не смог вырваться в Германию. Мы с ним встретились в Москве. Да-а-а, ― Чичиков задумался, затем, наморщив лоб, сказал: ― Дождь ― это хорошо! Льет и льет. Он мне, хотя и инкогнито, но позволил проститься с Григорием Семеновичем ― царство ему небесное. Дождь ― это к счастью! ― Чичиков на мгновенье умолк, тройка лошадей не хотела стоять спокойно: Заседатель явно нервничал, бил копытом, Коренной мотал из стороны в сторону головой, будто отгонял мух, при этом он задевал другого коня ― Гнедого. Разговор нужно было прекращать, и Павел Иванович это понимал.

―Что я вам скажу, Семен Владимирович в свое оправдание, ― мне бы хотелось, чтобы вы обо мне не думали плохо. Для чего приведу пример: ваш двоюродный брат Александр первый раз женился на несовершеннолетней, в этом не было ничего плохого, девушки взрослеют быстрее, чем ребята, так всегда было, а тем более в наше время в век развращенности, когда матери сами продают своих дочек ― это так понятно. Я не изверг, не виноват в том, что случилось с дочкой женщины довольно привлекательной наружности. И Алла не виновата. Она хотела, как лучше. Эти женщины найдут себя в жизни. Будут трудности, окажу помощь. А вот одному нашему знакомому не поздоровится. Хотите, при встрече можете предупредить его. Это Февраль. Будет болтать, накажу я его, накажу похлеще Аллы ― жены вашего двоюродного брата.  Да, вы не забыли мою просьбу? Помогите женщине! Я вам за то буду благодарен. Прощайте, Семен Владимирович, прощайте! Мы еще встретимся и не раз. Возможно, я вас приглашу на новоселье. Лишь только перееду. Да и к вам я обещался заглянуть. Непременно загляну и не один. ― Кони рванули и бричка, описав полукруг, исчезла в темноте. Словно ее и не было. Я стоял под дождем и пытался прийти в себя. Мне немного было не по себе, однако недолго.

Однажды ― это произошло в ярмарочный день: я, торопясь в центр села, натолкнулся на Февраля: он своим телом загородил мне дорогу и все делал, чтобы я не мог проехать:

―Семен Владимирович! Семен Владимирович, ― кричал пьянчужка, судорожно хватая воздух, ― а вы знаете Чичикова, чуть не задержала полиция. Он улизнул, прямо из-под самого их носа. У него в доме, хотя если быть честным: он не его, сумел втихаря сдать государству, делали обыск, и нашли много денег. Я смотрю, вы мне не верите? ― и Февраль вытаращил глаза, ― не верите?.. Вот крест. Деньги, я сам видел, мешками выносили. Вот бы одним мешочком раздобыться. Столько бы водки можно было купить. ДА-А-А, я слышал: он сам их печатал. У этого нехорошего господинчика забрали несколько легковых машин, …а еще? А еще? Он американский шпион. А, может быть, даже сынок самого Байдена, ― я так думаю; мне, главный лесничий, а может и не он, я уже не помню кто, ― однажды по секрету сказал, что Павел Иванович никакой и не Павел Иванович, а Петр Алексеевич ― этот, как там его, президент Украины, учинивший в своей стране войну. Ничего хорошего он не сделал, болтается у нас в стране, вынюхивает, что и как ― Россия газ не дает, так он хочет к трубе присосаться и качать его из Щурово, вот так!…, ― мужик открывал и закрывал рот, пытаясь сказать мне что-то с ног сшибающее и поразить своей близостью к Чичикову. Не знаю, сколько бы времени он удерживал меня на трассе, но вдруг моя рука неосознанно потянулась к поясу, Февраль тут же побледнел, резво отскочил от машины и принялся извиняться. Уж не мне ли передал Павел Иванович Чичиков права надзирать за своими «мертвыми душами». Откуда у меня этот жест. У меня же нет на поясе кнута. Да если и был бы, я и не мог ударить им Февраля. Какой-никакой, а человек, хотя порой болтает ну сущий вздор.

Я тут же чтобы не испытывать судьбу повторно, надавил на акселератор и был таков.

Никто не застрахован в нашем мире от сплетен. Никто. Даже Чичиков. Я знал, теперь о нем будут говорить долго, разное и далекое от истины. Правда, Февраль, наверное, уже поостережется открывать рот. Так и вышло. Но нашлись другие. Например, Алина. Женщина, потеряв свой, пусть и копеечный, но бизнес, из-за закрытия украинской границы, осталась не удел ― не могла уже перепродавать на трассе отличные неженские огурчики. А свои ― вырастить не получилось ― тяжело. За то у нее появилось много времени, чтобы возмущаться: «Павел Иванович погорел на нелегальных заготовках леса, ― разглагольствовала женщина, приперев своего собеседника грудью к забору. ― Он его продавал машинами, даже за границу, а моим мужикам платил гроши, сущие гроши. Это его наказал Бог». Однако, долго нападать на господинчика не то чтобы толстого, но и не то чтобы тонкого, она не смогла: наступил момент и ее мужиков выгнали из лесу. Алине стало не до Чичикова. Со двора теперь часто слышалась ее ругань: доставалось то мужу, а то и сыну. Мужики торопились за ворота. Напивались под завязку и валялись там, где их заставал всевластный Морфей.

Однажды Татьяна Лякова остановила меня около магазина и принялась жаловаться на жизнь:

―Семен Владимирович, что-то изменилось у нас здесь в Щурово, не пойму, что, но не то стало, не то… Не знаю, как сказать. Доброты что ли не хватает. Хотелось бы чего-то теплого, ― женщина придвинулась ко мне чуть ли не вплотную и сглотнула слюну. Дыхание у нее стало учащенным. Она скучала по мужским ласкам Павла Ивановича Чичикова. Он теперь мог ее пожалеть, находясь лишь на втором уровне, так как реально этот господинчик находился далеко-далеко. Да еще и рядом у него под боком была законная жена.

Я многое еще мог рассказать о событиях, происходивших вокруг имени Павла Ивановича Чичикова, но скоро в том отпала необходимость: разговоры о нем вначале прекратились в Климовке, затем в близлежащих селениях, например, в Фовичах, Буговке, ну и после ― в Щурово; его если и поминали так это на Сибировке и то по причине того, что людям мозолил глаза дом, в котором этот господинчик не так давно располагался ― жил в свое удовольствие. Мне необходимо было отправляться в Москву. Для чего я, созвонившись с женой, принялся собираться в дорогу. Уезжал чуть свет. Шел дождь. Это к счастью, ― подумал я, забираясь в свою «Ласточку» ― В дорогу, в дорогу! ― и надавил на педаль акселератора. Много или мало прошло времени и вот уже по сторонам дороги замелькали ряды березок…

 

 

ЭПИЛОГ

Однажды, отправляясь в Щурово, я созвонился со своей родственницей Людмилой из Дятиново. Во время телефонного разговора она настояла на том, чтобы я непременно заехал к ней в гости. «А еще, ― сказала племянница: ― неплохо было бы мне повидаться и с крестницей ― Еленой Прекрасной, но я понимаю, ей не до нас: нужно ухаживать за маленьким. Вот подрастет, тогда уж обязательно жду вас всех. Да и еще, не забудь, привези фотографии внука».

В дорогу я собирался спешно оттого не позаботился даже о тормозке, хорошо, что залил в термос кофе. Отчего не чай: он в термосе быстро чернел, и пить такой было неприятно. Что еще? получив от сына родственницы консультацию, по какой ехать дороге, я рассчитывал добраться до Дятиново быстро. Однако не тут-то было: проезжая в стороне от Калуги я пропустил место, где мне необходимо было свернуть направо, и оттого вынужден был заехать в Брянск.

Что было странным в этой моей поездке? я, как и в прошлый раз, забравшись в областной город, снова начал путать и это несмотря на прибор «навигатор». Уж где-где он может быть полезен, но только не здесь. Основательно поездив по улицам, я наконец-то увидел поднятый на постамент самолет военного времени и через минуту, пошарив глазами, увидел знакомое мне четырехэтажное здание ГИБДД. Рядом возле него располагался ресторан «Хуторок». Далее дорога шла на Дятиново. «Да-а-а ничего у меня не получится, пока не заеду и не отобедаю. Одного кофе и пачки печенья было недостаточно. Не знаю уж, как умудрилась подруга известной всему миру Псаки ― госпожа Нулон ― посыльная Барака Абамыча ― президента США накормить весь Майдан Украины печеньками, большой вопрос? Может хохлы мало едят, не то, что мы москали. Или же до этого наелись сала с черным хлебом. Не знаю. Я, сбросив скорость, направился к ресторану, решил: иначе пути не видать, притормозил у двери этого, источающего вкусные ароматы, заведения. Чем не трактир, описанный Николаем Васильевичем в поэме «Мертвые души» и знакомый Павлу Ивановичу Чичикову? Заглушив мотор, я некоторое время посидел в раздумье: была мысль позвонить Людмиле, но не позвонил, отложил разговор на потом. Это лучше сделать на сытый желудок. У двери я неожиданно столкнулся с капитаном полиции и уже когда он находился на значительном расстоянии, до меня дошло, что это известный мне Андрей Юрьевич Фоков, он вел мое дело о ДТП и тогда был всего-навсего старшим лейтенантом. «Ну, надо же, как растут люди, ― сказал я себе и оглянулся. Андрей Юрьевич тоже оглянулся. В это мгновение он столкнулся с человеком не то чтобы полным, но и не худым…

Я зашел в ресторан, оглядел его убранство. Ничего не изменилось с прошлого посещения: вдоль стены на деревянных полках стояли глиняные кувшины, горшки, всевозможные махотки, кружки для молока и не только. А еще я увидел разные чугунки. Ступки. Старинные утюги. И многое другое. С левой стороны был большой зал с рубленными столами и скамейками. Для отдельных посетителей имелись так называемые номера отдельные пространства, огороженные плетнями из лозы под общей крышей. Я недолго находился в «свободном плавании» и имел возможность рассматривать убранство ресторана, скоро ко мне подошла женщина плотного телосложения в пестрых ситцах ― одежде старорусского покроя, чем-то похожая на одежду певиц сельских украинских ансамблей или же хоров, выступающих в глубинке, в домах культуры и клубах. Она поприветствовала меня и спросила:

― Чего изволите?

―А у вас поросенок есть? ― отчего-то спросил я. ― Зачем он мне? ― мелькнула в голове мысль. Мне же его одному не осилить.

―Есть, ― ответила женщина.

―С хреном и со сметаной? ― снова я задал вопрос и оторопел.

―С хреном и со сметаной! ― утвердительно сказала женщина. Однако я не успел сделать заказ, как вдруг услышал за спиной знакомый мягкий голос:

―Здравствуйте Семен Владимирович. Вот так встреча! ….. ― Я повернулся и увидел Павла Ивановича Чичикова собственной персоной. ―Что я хочу сказать? ― продолжил Щуровский господинчик, хотя какой он Щуровский? ― может быть Щербиничский или же Комаричский? ― новое его местожительство мне было неизвестно. ― Предлагаю вам отобедать вместе, ― оглянулся, и сообщил: ― А вот и Андрей Иванович! ― скор на ногу. И не один. ― Рядом с Пельминым я увидел торопливо вышагивающего Голвачова.

―Несите, вашего поросенка, да и еще…, ― Павел Иванович склонился над ухом женщины и принялся шептать…

― Хорошо-хорошо, все будет исполнено по высшему разряду, не беспокойтесь Павел Иванович. Вы же меня знаете, ― ответила женщина, заулыбавшись, выявив при этом на щеках ямочки.

Мы поздоровались и вместе с Чичиковым отправились в огороженное плетнем пространство.

Павел Иванович собственноручно открыл нам калитку и пропустил вовнутрь. Перед глазами предстал большой стол и резные кресла с мягкими для сидения подушками. Мы неторопливо устроились за столом, оглядывая друг друга.

―Павел Иванович, я так думаю, что эта наша встреча очень важна. Она не случайная? ― тут же задал я вопрос. ― Она назрела?

―Да, Семен Владимирович, ― ответил Чичиков, посмотрел мне в глаза и повторил:― Да! У вас вовремя пути не зря в голове нет-нет и мелькали мысли: неплохо бы на ленте уходящих дней сделать зарубку и отпраздновать те изменения, что произошли у нас в жизни. А их этих изменений предостаточно. Это, например, успешно закончившиеся дела по переселению подопечных со второго уровня в надлежащие места, переезд из «Останкинской башни» в усадьбу ― я прослышан о том, что ваша родительница отдарила вам дом. ― Что еще? Я ведь тоже переехал на новое место жительство ― вы о том знаете. С меня полагается. Конечно, не без потерь: жалко Петрушу. Но мне пришлось им пожертвовать ― отдать мужика Наде ― сожительнице Бройлера во искупление грехов своего родственника ― изверга ― как говорят: око за око, зуб за зуб…. Сейчас я подыскиваю себе другого человека. Он может быть кем угодно. У меня уже есть один на примете ― вы, Семен Владимирович его знаете ― это Олег. Правда, прежде придется над ним основательно поработать. Однако он будет славным Петрушей! Славным! ― Павел Иванович на время умолк, и я задал вопрос: ― А что для этого нужно? ― известный господинчик поднял глаза: ― Он должен спиться, стать алкоголиком? Вы, так подумали! ― Я утвердительно кивнул головой. ― Да нет, необязательно. ― А Людмила ― его жена она тоже должна будет перебраться следом за вами? ― Мне не хотелось с нею расставаться. Однако я, не дождавшись ответа, продолжил: ―Я так думаю, что Селифан с семейством исчез из Буговки неслучайно? ― Да! ― ответил Чичиков: ― Я не смог в одночасье бросить Аллу ― женщину довольно приятной наружности во всех отношениях. Необходимо время для ее выздоровления. Правда, с Олегом все обстоит иначе. Ему Людмила как вы знаете, не нужна. Иначе бы нашел работу и дома. Этот мужик может пользоваться удовольствиями виртуальными. На втором уровне ― очень, очень много страждущих женщин, и каких? Ладно, Семен Владимирович ― я о другом: вы нужны Николаю Васильевичу Гоголю, однако заодно мы отметим наши изменения в жизни. Что еще? Я хотел бы отблагодарить Андрея Ивановича за заботу о моей персоне. Мне интересен и ― Голвачов. Он Семен Владимирович не только ваш земляк, но и мой, а еще господа, моя новая резиденция находится в непосредственной близости от его усадьбы. ―Где именно Павел Иванович не сообщил, хотя и не преминул, расплывшись в улыбке, тут же всех нас пригласить к себе в гости. Это было с его стороны похвально.

Чичиков за столом не только говорил, но и хозяйничал. Женщину с ямочками на щеках ― она попыталась, было нам уделить внимание, ― он отправил и сам потянулся за бутылкой, чтобы разлить заморский напиток по бокалам. Я ладонью торопливо прикрыл свою посудину, но Павел Иванович тут же меня успокоил:

―Семен Владимирович, я все знаю. Вы за рулем. Я тоже. Да и ваши друзья не пешком пришли. Отчего я без боязни разливаю вино, могу сообщить: оно безалкогольное. Ну, почти безалкогольное. Девять градусов…. Пельмин и Голвачов уже в курсе о предстоящей работе: мы после застолья хотим отправиться на второй уровень существования. Нам предстоит сделать одно важное дело. Оно в реальном мире много времени не займет. Ну да ладно, давайте выпьем и я объясню что и, как, и Павел Иванович поднял бокал. Я аккуратно за ножку поднял свой, дабы не нагреть напиток, затем мы чокнулись и выпили.

―Павел Иванович, а как же ваша губернаторская дочка невеста, жена? Неужели она без каких-либо там дрязг легко сменила столицу ― город Москву на обычное захолустье?

―Нет, Семен Владимирович, нет! ― сказал хозяин стола и принялся усердно разрезать поросенка, затем, ткнув ножом в кусочек пожирнее, предложил мне: ― Берите и закусывайте, закусывайте! ― он не сахарный, однако сладок…. Эндорфин счастья ― свой получите! ― сделал паузу и продолжил: ― Так вот, я ведь не зря познакомился с Андреем Ивановичем, не зря! У него подобная семейная ситуация. Вы знаете. Он нашел возможность общаться со своей Татьяной, и я тоже уже наладил отношения со своей супругой, ― я рассчитывал, что Чичиков назовет имя своей суженой. Но нет. Он не желал открываться передо мной, так как ее имя позволило бы мне сразу же «зацепиться» за девушку и продолжить начавшиеся в Буговке в доме Марии Ивановны Коваль ― отношения. А вот Аллу он готов был отдать, хотя и перевез женщину на новое место жительства.

Наша компания склонилась нал столом, и мы принялись поглощать поросенка со сметаной и с хреном, ― это было холодное блюдо; оно никак не подходило к нашей выпивке и вносило дискомфорт. Затем официантка подала уху, настоящую ― вы о ней можете почитать в поэме Николая Васильевича Гоголя. Я только лишь сообщу, что слюна так и брезжила изо рта, не только у меня, не только. Затем, появилось новое блюдо, и еще одно, и еще… ― одним словом Павел Иванович Чичиков надолго закрыл нам рты. Я смог лишь только перекинуться словами со своими друзьями писателями: узнал, что Пельмин стал вхож в усадьбу Мэтра и тот его занял в каком-то интересном проекте по Украине. Андрей сообщил мне, что Луканенко тоже в нем и собирался приехать, но не приехал из-за наметившихся съемок многосерийного фильма по одной своей книге. Затем я дал согласие Голвачеву показать свою усадьбу и однажды навестить его: мне не терпелось увидеть поместье ― домик в деревне, которым мой земляк неожиданно похвастался. Не знаю, как долго мы были заняты поглощением яств, но, слегка насытившись, я снова взялся за Павла Ивановича Чичикова: меня продолжала беспокоить судьба Украины, да и не только, так как противостояние стран Европы, Америки да и Ближнего Востока ― США и там руку приложило, точнее свое поросячье рыло Черта, будоражило и могло привести к войне ― четвертой мировой. Она могла начаться неожиданно и, конечно же, случайно: у нас, в России, например, зимой снег так выпадает, мы его не ждем, а он в один миг навалит. Навалит, не проехать, не пройти. Вот так, господа. Шутки с человеческой натурой пагубны последствиями. Того гляди взорвется зарытая еще при Никите Сергеевиче Хрущеве на дне атлантического или же тихого океана «кузькина мать» и смоет все дерьмо, накопившееся после президентства Рузвельта на американском материке. На память народам земли останется лишь постамент в Ялте, да может еще что-нибудь волной прибьет к берегу. Вы господа посматривайте в сторону Кубы, заметите: началась эвакуация и сами, как говорят украинцы, ― тикайте подобру-поздорову, тикайте.

―Одна надежда на Николая Васильевича. Одна надежда на него, ― прошептал Андрей Пельмин слова, однажды мной уже высказанные. Павел Иванович взглянул на меня и подтвердил:

―Да, Семен Владимирович, да! Бурление масс уже началось. Пятая стихия пришла в движение. Вы думаете, переговоры в Минске случайны? Нет! В них участвует не только ДНР, ЛНР и Украина, замешена также Россия и Беларусь. Что еще? Германия и Франция вмешались. Они инициаторы этой встречи. Война Европе не нужна. У нас, у славянских народов некогда живших вместе появился шанс снова соединиться. А то, что Батька делает вид и будоражит общественность своими неординарными фразами невмешательства, например, Шоколадному Зайцу, заявил: «А вы сами Крым отдали. Что не так, а?» ― подзуживая того на военные действия, ― ерунда. Я думаю, что он однажды не удержался и предателю Кучке, написавшему книгу: «Украина не Россия», высказал совершенно обратное. Тот долго выгораживался, и кивал на Губачева ― бывшего президента СССР и на почившего Российского ― Ецина и кричал: «Я, что, один предал страну, один?». Для предотвращения войны, этой самой, четвертой, наши страны снова следует соединить. Не зря на нас окрысился весь мир. СССР породил уродцев, а не государства. Они не жизнеспособны. Только в случае, когда наша страна воссоединится, на Земле снова воцарится мир. Мэтр это знает и в настоявшее время работает над аурой президента Украины…

―Как это работает? ― спросил Голвачов.

―А так! ― влез в разговор Пельмин, ― нашел на втором уровне реплику Петра Алексеевича Потрашенко, щелкает ему пальцем по носу и говорит: «Не убивай людей! Не убивай людей!»

―Андрей Иванович, ― укоризненно зыркнул Павел Иванович на моего соседа по столу, ― шутки здесь не уместны, ― дождался тишины и продолжил: ― «Горе президенту»,  вначале пятому, а теперь вот уже четвертому обещано многое ― да хотя бы заводы в Липецке, те, что продолжают работать, а не национализированы нашей страной, затем счета на территории нашей страны. Он уже клюнул и то, что находится в руках, по-тихому тащит из Европы на подвластные Москве территории. Пожертвования Украине, выдаваемые  кредиты, они уходят, что вода в песок. Ответственных, чтобы их вернуть не будет, оттого, что скоро не будет такой страны как Украина. Месяц другой и народ поднимется, сметет фашистскую  «западную сволочь», затем последуют подписи главных людей и вот Украина уже Россия и Беларусь тоже Россия. Батька, после раз драя на Украине, осмыслил и понимает угрозы исходящие от демократического Запада. Да и косой взгляд лживо добродушный постоянно что-то жующего Барака Обамыча его не прельщает.  Жить в настоящее время лучше всего в стране большой, чем в маленькой. Вот так!

―Павел Иванович, вот вы обеспокоены гибелью Петруши, хотите взять к себе во служение Олега из Щурово, а что если привлечь этого, как его … Главного Украинца… ― я остановился и лукаво улыбнувшись посмотрел на Чичикова.

―Да думал я, думал уже. Дай пусть пройдет время, может, что и выгорит. Интересно получится, не надо даже имя менять и воняет от него намного сильнее, за версту учуешь…. Однако это в том случае, если что-то пойдет не так как задумано Николаем Васильевичем. Ладно, господа, давайте выпьем нашей русской водочки, а то это европейское пойло цвета крови опаршивело. Да и не годится оно. Лишь токмо для пиратов разбойников, идущих на дело: захватывать земли Африки, Индии, Китая, Австралии, Америки. ― Мы подняли рюмки, чокнулись и быстро опорожнили. ― Что еще господа? Только по рюмке, иначе напьемся и как в прошлый раз ничего не сделаем, ― сказал Чичиков. ―  Я не стал уточнять, когда это в прошлый раз. А Павел Иванович продолжил: ― Нам господа предстоит тяжелая работа: необходимо выверить «ревизские сказки» и тех людей, которые погибли или же пропали без вести, но официально Киевом не зарегистрированы взять на учет. Вы понимаете, куда я клоню?

―Это что ли посчитать «мертвых душ»? ― поторопился я задать  вопрос Павлу Ивановичу и застыл в размышлении: что же получается? Неужели Николай Васильевич жаждет мщения за поруганный народ и хочет подменить «мертвых душ» на обычных живых людей, например, из России, или той же Белоруссии, которые поднимутся и разобьют фашистскую сволочь.

―Да! Да! Семен Владимирович! Луканенко готовит уже новые таможни ― выходы. Должен быть на нашем мероприятии, но видно задерживается. Ладно, подхватим его где-нибудь на дороге. Я уже вызвал Тройку, слышите топот копыт. Бричка, господа, на подъезде. Вот-вот прибудет. ― Павел Иванович сглотнул слюну и продолжил: ― Гознак СССР в свою бытность много напечатал бланков паспортов, вначале мы их развезем по городам и весям Украины, а уж затем непосредственно займемся «мертвыми душами». Нас интересуют все и погибшие, и пропавшие, не только ополченцы, но и «нацики». Они тоже могут, ― Чичиков сделал паузу: ― не так выразился: обязаны, послужить новой Украине в составе России, обязаны, ― затем оглянулся на шум и мы следом за ним. Неожиданно перед глазами предстала женщина в ситцах, она привела Луканенко  ― нашего товарища. Глаза у него блестели. Он усиленно дышал:

―Извиняюсь за опоздание, не мог не порадовать Николая Васильевича: подобно тому, как Мэтр, когда-то дабы угодить старику Аксакову подсаживал ему под деревья белые грибы, их у вас Семен Владимирович называют добрыми, я тоже не утерпел, полазал прежде в лесу, нашел и расставил на видном месте. Стоит Гоголю пройтись по алее и вот удача, закричит: «Добрый, добрый! Нашел!» ― Луканенко от удовольствия потер руки.

Мы поздоровались, и едва наш товарищ пригубил от стола нашего, тут же засобирались.

Много времени прошло, мало, но дорога снова позвав меня в путь, разверзла свои просторы. Благо президент, о котором уповала Россия, был выбран и он готов был вести страну «навстречу гибели иль к славе». Я не зря забрался в бричку, за мной без особого приглашения поднялись друзья. Всего мгновенье и тройка понесла. На козлах сидел крепкий малоросс Николай Васильевич Гоголь и погонял лошадей. Он использовал однажды высказанное предложение Павла Ивановича при необходимости взять бразды правления в свои руки.  Нам, россиянам нечего уподобляться странам с так называемой глубокой демократией: давно уже пора сделать изменения в конституции, учитывающие наши исторические условия жизни. Вот мое предложение: по истечению срока президентства того или иного главы государства следует устраивать всенародный референдум о доверии существующего. При положительном результате он должен снова управлять страной и снова. Для отставки президента следует предусмотреть ряд процедур. Для их запуска необходима воля главы государства, например, наличие заявления, приложенные справки о здоровье и другие бумаги, а еще рекомендации и предложения о претенденте.

― В дорогу, в дорогу! ― сказал я себе. И вот уже по сторонам ее замелькали ряды березок…

 

2014г.